Есенин. Гибель. Золотой брегет Мирзоян Владислав

Да ещё и антисоветчик.

Не в смысле диссидентства, а стихов про КПСС не писал.

Сталин бы за такие бренды всё посольство в полном составе сами знаете, куда отправил.

А книжка-то называлась – «Айседора Дункан», а не Есенин.

А, может, Есенин масон какой был?

И настоящая фамилия его – Кац?…

И Дункан записала его в какую-нибудь ложу?…

Есенин был деревенский парнишка, которого захомутала не-молодая иностранка и повезла посмотреть мир – в Европу, а по-том в Америку.

А там их арестовали прямо на пароходе.

Принято думать за то, что Есенин «Интернационал» пел, а Дункан плясала в красной тунике.

Но тут у Шнейдера промелькнуло коротенькое предложение, всего одно – какое Есенину и Дункан было предъявлено обви-нение и что по поводу ареста писали американские газеты:

– «Подозревали, что она, «оказывая дружескую услугу Со-ветскому правительству, привезла в Америку какие-то докумен-ты».

Какие такие документы?!…

Всяк, кто захочет разобраться с гибелью Есенина, будет по-хож на человека, который раскрыл шкаф и на него обрушился целый поток пазлов, сбил с ног. и завалил с головой. И нужно собрать на полу эти бесчисленные и бессмысленные кусочки в единую картинку.

А рисунок к этой куче и не приложен.

Вот, например, писчие дамы любят в своих статьях о романе Есенина и Дункан тиражировать, описанный подругой Дункан Мэри Дести эпизод, как мнительный Есенин, после какой-то ту-совки, схватил Дункан за горло и закричал:

– Говори, сука, что эти люди обо мне думают!

Попробуйте поймать в пустыне верблюда, схватить за горло и крикнуть:

– А ну говори, падла, как проехать к пирамиде Хеопса!

Только не удивляйтесь, если он вам не ответит.

И вовсе не потому, что не знает.

Так и Дункан – она знала штук девять русских слов. И хва-тать её за горло и спрашивать так же бессмысленно, как того верблюда. Причем, даже, если бы она от ужаса и поняла, о чём её спросили, и честно ответила, то тут бы не понял Есенин – он знал английских слов ещё меньше.

Так что душить Дункан – дважды бессмысленно.

Но дамы пишут. (Видимо, это что-то им напоминает.)

А мы читаем.

И гадаем – то ли Есенин зверюга, то ли дурак – пытался разговаривать с верблюдицей.

Кстати, фамилия у него была не Есенин, а Есенин-Дункан, так по паспорту – супруги в московском ЗАГСе взяли двойные фа-милии.

А потом – Есенин топчет фотографию погибших детей Дун-кан. Ну, точно – зверюга!

Об этом любят писать есениноненавистники.

Только вот странно – полтора года вместе жили-пили – не топтал.

А под конец вдруг начал.

Поэтому, не будем спешить с выводами.

Прочтём ещё раз Шнейдера:

– «Подозревали, что она, «оказывая дружескую услугу Со-ветскому правительству, привезла в Америку какие-то доку-менты».

Шнейдеру – пришлось – это написать, ибо до него это на-писала в своей книге подруга Дункан Мэри Дести:

– «Айседору подозревали в том, что её использовали в ка-честве дружественного курьера Советского правительства для доставки бумаг в Америку».

То есть – Дункан нечто среднее между советской дипкурь-ершей и шпионкой!

Но шпионы обычно вЫвозят «бумаги», а она привезла.

И какие такие секретные «бумаги» доверило советское пра-вительство полуголой плясунье в тунике?

Бесценные для каждого большевика рукописи Карла Мар-кса?

Которые в Америке вряд ли кому нужны.

Или шифровки нелегалам по почтовым ящикам рассовы-вать?

Да Дункан их потеряет, или в такси забудет, раньше, чем до-едет. А если чудом не забудет, то ящики перепутает точно.

По прибытию в Америку, Дункан и Есенина на берег не вы-пустили и они провели под арестом вечер и ночь на пустом па-роходе.

Но раз был ордер на арест, логично предположить, что мог быть ордер и на обыск.

И он, скорее всего и был.

А где «бумаги»?

Наверное, Дункан успела их съесть.

Представьте – Дункан-Есенина сидит в каюте на полу над че-моданом и, затравленно озираясь на дверь, жуёт-давится со-ветскими секретными бумагами.

Есенин-Дункан помогает.

– Слюна кончается, сметанки бы неплохо, – мычит с полным ртом Есенин.

И тут в дверь настойчиво постучали федералы…

Прокопавшись всю ночь, к утру федеральные агенты, конеч-но, ничего не нашли.

Никаких «бумаг».

Но ведь дыму-то без огня не бывает.

Что-то ведь было.

Иначе – с чего весь этот сыр-бор?

Но больше о «бумагах» ни у кого ничего ни слова.

Шнейдер не пишет – понятно. Он советский человек и член партии, ему все эти происки американских спецслужб смешны и противны.

А вот воспоминания умирающей Мэри Дести, сидя у её кро-вати в госпитале, записывал американский журналист…

Дункан погибла, Дести умирает…

Чтоб человек присмерти, да чего-то боялся…

Кроме смерти…

Может, Дести, что и сказала…

Да и наверняка…

Но чтоб журналист, да не записал о «секретных бумагах»!

Да даже если их не было, журналист их выдумает – мне са-ма Мэри Дести перед смертью рассказала.

А журналист тот – больше ни слова.

Но драматургию книги воспоминаний Дести о Дункан он вы-страивает так, что, если внимательно вчитаться, нелепая гибель Дункан выглядит не такой уж и случайной.

Но – только намёки, только намёки – не более и не более.

Ибо на этих «бумагах» сошлись такие интересы и в них были заинтересованы настолько влиятельные люди, что журналисту не очень хотелось повторить ни судьбу Есенина, ни Дункан.

Но, прежде чем ужасаться коварству таинственных губителей Дункан, давайте вспомним, как она погибла.

Но сперва – как она – чуть не погибла.

Воспоминания Дункан «Моя жизнь», 1902 год:

– «В Вене, в гостинице «Бристоль», меня поместили в одной комнате с рыжеволосой девушкой, называемой Нянюшкой, за её всегдашнюю готовность приласкать и полечить всякого, у кого болела голова.

Как-то около четырех часов утра Нянюшка встала, зажгла свечу и, подойдя к моей кровати, объявила:

– Бог мне приказал тебя задушить!»

Это было в Вене, городе музыки и Моцарта,

Дункан было тогда – 25 лет.

Как потом окажется – ровно половина жизни.

Дункан, «Моя жизнь»:

– «Мне приходилось слышать, что никогда не следует пере-чить помешанному, если его охватит внезапный припадок сума-сшествия. Несмотря на испытываемый страх, мне удалось взять себя в руки настолько, чтобы ответить:

– Хорошо. Только сперва дай мне помолиться!

– Молись, – согласилась она и поставила подсвечник на сто-лик около моей кровати.

Я соскочила с кровати, распахнула дверь и, словно пресле-дуемая самим сатаной, как была в ночной рубашке и с волоса-ми, рассыпавшимися по плечам, бросилась бежать вдоль длин-ных коридоров, вниз по широкой лестнице, прямо в контору го-стиницы, где стала громко кричать: «Там помешалась дама!»

Нянюшка мчалась следом за мной, но шесть человек из гос-тиничной прислуги набросились на неё и держали, пока не по-явились доктора…»

а она сбежала —

якобы, на молитву —

обманула Бога.

Нехорошо.

Но кому удавалось обвести Бога вокруг пальца?

Разве что дедушке Ленину.

И то ненадолго.

И через двадцать пять лет Нянюшка приняла иной образ…

Образ спорткара, бешено несущегося но вечерней Ницце, по Promenade des Anglais, вдоль синего в сумерках с белыми барашками моря с застывшими белыми яхтами, hоtel Mеridien, hоtel Negresco, hоtel Westminster, вихрастые пальмы пролетают, как валькирии, красавец-атлет и гонщик le chauffeur в очках за рулём, повизгивают колёса на крутых поворотах (которых там нет), ветер буйно трепет и рвёт прозрачно-алый шарф с гру-ди…

вдруг авто встаёт как конь на дыбы и…

прожорливое колесо сансары зажевало шарф…

мгновенная и счастливая смерть…

Этот образ любят дамы, особенно писчие – видимо, тайное и несбыточное прёт из них – жизнь, как нескончаемый чувствен-но-божественный танец, вино рекой, мужчины толпами, золото и брильянты, как мухи, мужья самые богатые в мире, любовни-ки самые сногсшибательные… а всё остальное – дорожная пыль.

На самом деле – всё было проще и печальнее.

Никуда Дункан не ездила…

Но сначала – был луковый суп.

Когда её покинул очередной молодой любовник, пианист-аккомпаниатор Виктор Серов, она горевала недолго.

Через пару дней, поедая в таверне на берегу Средиземного моря луковый суп, она…

…а луковый суп, soupe а l’oignon, с сыром и гренками – это гордость французской кухни.

А если учесть, что он превосходный афродизиак, то это ещё и суп-шарм, суп-обаяние.

По легенде, однажды король Людовик XV по прозвищу Воз-любленный (Le Bien Aime) пошёл на охоту. И ночью проголо-дался. А как в охотничьей избушке не было ничего, кроме лука, масла и шампанского, он сварил себе из них суп, первый фран-цузский луковый суп.

По другой версии – его по ночам ели грузчики в порту, ибо суп придаёт силы.

На самом же деле, суп известен с древних времён, как суп бедных.