Задача – выжить! Замковой Алексей

Оказалось, что ночью майор умер. Я повернул голову в сторону носилок. Майор лежал в той же позе, в какой я запомнил его вечером. Над носилками стояли остальные члены отряда окруженцев. Туда же, убедившись, что я окончательно проснулся, направился сержант. Я, постанывая, кое-как принял сидячую позу. Оля, оказывается, уже тоже проснулась. Ну да. Сельская жизнь приучает к ранним подъемам. Это для меня, привыкшего к будильнику по будням и спать до десяти по выходным, вставать в такую рань, да еще после всех вчерашних событий, было проблемой. А они вон уже все проснулись. Бодренькие, насколько можно быть бодрым после всего пережитого.

Организм настоятельно требовал утренних процедур. За неимением умывальника, мыла и зубной щетки из процедур мне оставалось только облегчиться. Что я и сделал за ближайшим кустом. Блин, даже руки помыть негде, не говоря уж о душе. По запаху я уже постепенно приближался к неизвестно сколько прожившим в лесу окруженцам. И ничего с этим до ближайшей реки или хотя бы дождя не поделаешь. Ничего. Главное – живой.

Когда я вернулся в наше подобие лагеря, Оля протянула мне хлеб. Ма-а-аленький такой кусочек. Ну да, хлеб экономить надо. Пока что пополнение запасов не предвидится. Завтрак был проглочен за пару секунд, и под аккомпанемент урчания удивленно-раздраженного столь малым количеством еды желудка я подошел к собравшимся у носилок бойцам.

– Надо похоронить по-человечески-то. – Лешка повторил то, что я уже услышал от Михалыча.

– Да как мы его похороним! У тебя лопата есть? Или руками рыть будешь? – Это, на сегодняшний день, самая длинная фраза, которую я услышал от Алфедова за все время нашего знакомства. Впрочем, по степени недовольства она не отличалась от остального, ранее мной от него услышанного.

Решение, как старший по званию, принял Терехин:

– Майора похоронить. Боец Митрофанчик, найдите, чем копать!

Политрук еще выше поднялся в моих глазах. Да, он бдительный и насквозь идейный, с уставом в голове вместо мозгов. Но все же, несмотря на то что мы в тылу врага и оставаться долго на одном месте опасно, понимает ведь, что оставлять вот так просто труп товарища… не по-человечески. А ведь мог найти десяток причин, почему не следует задерживаться, чтобы похоронить умершего.

Лешка задумчиво озирался, подыскивая, чем можно выкопать могилу. Лопат ни у кого из бойцов не было. Вообще со снаряжением было туго. Да, оружие было, но вот остального… Ни у кого даже каски не было. У Михалыча, правда, был еще штык, но этой трешечной иглой только дырки хорошо делать. Кстати о штыке. После секундного раздумья я отошел к своим вещам, сваленным в кучку возле сидора, и, вернувшись, протянул Лешке один из немецких штык-ножей. Второй, решив тоже принять участие в работе и хоть так отблагодарить майора за спасение от сверхбдительного политрука, оставил себе. Инструмент не особо подходящий для того, чтобы копать большие ямы, но ничего лучше не было. Лешка почти сразу понял мою мысль и взял штык-нож.

Мы выбрали ровный участок земли, максимально удаленный от деревьев и кустарника. Копали долго. Вначале дело шло легко – единственным препятствием в мягкой лесной земле были тоненькие корешки трав, которые хорошо заточенный штык-нож резал даже не замечая. Мы подрезали по периметру дерн, небольшими кусками отбросили его в сторону, освободив необходимый участок голой, одуряюще пахнущей земли. Затем начали разрыхлять штык-ножами землю. Теперь нам уже доставляли некоторые неудобства толстые корни. Да, с хорошо заточенной лопатой их даже не замечаешь. Но со штык-ножом, пусть и отлично заточенным (впрочем, земля его быстро затупила), корни представляют собой проблему. Мы долбили землю, как дятлы дерево. Разрыхлив на глубину штыка землю на одном участке, переходили к другому. А в это время Алфедов и Саша Гримченко руками выгребали разрыхленную землю. Чуть позже к ним присоединился Михалыч. Он сначала о чем-то посоветовался с Терехиным, указывая на Гримченко, а потом отошел к носилкам. Через несколько минут, вернувшись, поставил на землю возле Саши сапоги майора. Тот посмотрел на Михалыча, потом на принесенные им сапоги, на свои сапоги и, кивнув, без слов вернулся к работе. И правильно. Майору ведь сапоги уже не нужны. А Саша, того и гляди, босой останется.

Весь процесс занял часа два. А может, и больше. Руки были стерты чуть не до крови. Я, конечно, привык к лопате, но раньше работал в перчатках. А сейчас – голыми руками и с таким неподходящим инструментом. Но, стиснув зубы, продолжал долбить и долбить землю, ожесточенно терзая мешавшие корни. Наконец яма была готова. Всего полметра глубиной, но дальше копать мы были уже не в состоянии. Тело майора положили в свежевырытую могилу, постояли немного и принялись забрасывать землей. Постояли еще немного над холмиком. Спи спокойно, майор!

– Уходим. – Терехин отвернулся от свежей могилы и обвел взглядом оставшихся.

Я, немного покачиваясь – ноги затекли, пока копал, – отошел к своим вещам, непослушными руками закинул их в сидор, тот – себе за спину, карабин – на плечо, и вернулся к отряду.

– Алфедов, идешь впереди, – скомандовал политрук.

Мы выстроились в колонну. Алфедов исчез за деревьями, остальные подождали с минуту и двинулись следом. Первым шел Терехин, за ним – Михалыч, потом мы с Олей, и замыкал строй Гримченко с ДП наперевес.

По лесу мы шли не спеша, стараясь не шуметь. Я немного пришел в себя – ноги уже не так гудели, да и руки чуть отошли. Правда, немного пекли вздувшиеся на ладонях пузыри, но терпимо. Оля тоже держалась молодцом. Судя по всему, долгие прогулки были ей не в новинку. Шла спокойно, начала даже немного посматривать по сторонам. Молодец девка, оправляется от пережитого потихоньку! Так прошло полдня. Очень хотелось пить – вся вода ушла, когда копали. Обеда у нас тоже не было. То ли Терехин не хотел останавливаться, то ли он экономил хлеб – шли мы на пустой желудок и без остановок.

Первый привал сделали, когда солнце уже начало уходить к западу. Под разлапистым деревом стоял Алфедов. На вопросительный взгляд Терехина он молча указал на бьющий в десятке метров от дерева небольшой родничок, от которого куда-то влево убегал тоненький ручеек. Вода была очень кстати. Мы наполнили все три имеющиеся фляги, две из которых были моими, и напились в кого сколько влезло. Терехин обвел взглядом бойцов, сидевших на земле и не выражавших никакого энтузиазма по поводу продолжения похода:

– Десять минут отдыхаем.

Кстати о птичках. А я ведь сегодня еще не курил.

Такими темпами я же и курить брошу! Если не загнусь раньше – о сигаретах я забыл совсем не от хорошей жизни. Достал из кармана остатки трофейных сигарет. Михалыч тоже вытащил откуда-то из пилотки сигарету. Он что, две у меня взял вчера? Остальные, то ли более стеснительные, то ли просто прощелкавшие вчера клювом, жадно смотрели на нас. Все, кроме Терехина. Тот, похоже, все-таки не курил. Я посмотрел на пачку, потом на страждущих – нет, сигареты я им не дам. У самого осталось две штуки плюс вчерашний бычок. Немного порылся в сидоре и протянул Лешке завернутый в газетку кисет с табаком и одну из зажигалок.

– Слушай, а пожрать-то там у тебя больше ничего нету? – Тот, развернув газету и увидев табак, явно воспрянул духом. – У тебя сумка-то, похоже, волшебная. Вот хлеб вчера – нате, сигареты – нате, водички – нате, покопать чем – нате, а щас вот и табачок сыскался!

– А я запасливый, – отшутился в тон ему. – Только жратвы больше нет.

– А мож, у тебя там и патроны отыщутся? А то у меня в пулемете полдиска только осталось. А у этих, – неопределенно мотнул головой в сторону присоединившийся к разговору Гримченко, – у кого два, у кого четыре патрона. Самый богатый – Михалыч. Он целых пять патронов сберег.

– Патроны есть, – затягиваясь вчерашним окурком, повернулся я к Гримченко. – Только немецкие. Я же у них карабин отобрал. Да еще магазин с пулемета снял, когда уходил. А зачем тебе пулемет, раз патронов мало? Выкинь его да раздай патроны тем, кто с карабином.

Краем глаза я заметил, что политрук как-то странно посмотрел на меня. Только сейчас мне пришло в голову, что я ляпнул. Я же открыто предложил бойцу бросить оружие! Йоооо… Но, слава богу, обошлось. Терехин смолчал. Зато Гримченко насупился:

– Скажешь тоже – выкинь! Я ж за него в ответе. Мне взводный наш говорил: «Смотри, Гримченко, прое…шь пулемет – буду с тебя так шкуру спускать, трибунала, как в увольнение, просить будешь!»

– Сурово, – кивнул я. – А чего так, случаи уже были?

– Чего? – Гримченко явно меня не понял.

– Ну, в смысле, прое…л уже чего, что командир тебя так?

– Да было дело… Мы как-то, за месяц до войны, реку переходили вброд. Ну, там яма была, так у меня нога туда соскользнула. Я – бултых! А пулемет над головой же держал. Ну и выпустил. Потом нырял чуть не час, пока достал. Хорошо, течения там почти не было. А взводный тогда меня по всякой матери, говорит, мол, из-за меня взвод в норматив не уложился. Да трибуналом стращал, если пулемет не найду.

– Шкуру с тебя спустить надо было! – Михалыч, выпустив целое облако дыма, аккуратно забычковал сигарету и сунул окурок обратно в пилотку. – Ишь, пулемет утопил он. А если враг? Так ты им что скажешь? Счас, подождите, я пулемет только выловлю? От же раздолбай… – Михалыч еще что-то выговаривал Гримченко, а я уже повернулся к Оле:

– Ты как? Сильно устала?

– Да нет, все в порядке. – Она подняла на меня глаза. – Спасибо тебе… Ну, что там… на хуторе…

– Да не за что! – Мне стало даже как-то неловко. – Ты выкинь поскорее из головы тот хутор. Или попытайся хотя бы выкинуть. Не надо оно тебе…

– Все в порядке, – повторила Оля, и вдруг взгляд ее приобрел какой-то холодный блеск. – А забывать я не хочу. Я и деда своего, и себя тоже фашистам припомню!

М-да. Вот тебе и девчушка с хутора. Глаза такие – видно, зубами рвать немцев собирается. А почему бы и нет? После всего пережитого имеет право. Да и лучше уж так, чем если бы занялась самокопанием и впала в депрессию. Характер, похоже, у Оли тот еще.

– Все, идем дальше. – Терехин поднялся. – Алфедов, ты впереди.

Следующая наша остановка случилась уже под вечер. Мы оказались перед пологим склоном. Алфедов ждал нас, сидя на старом пне, при этом не забывал поглядывать по сторонам.

– Товарищ младший политрук, – сказал он, когда мы остановились. – Там, метров через двести, дорога. А если направо отсюда пойти – полянка будет. На ней наши лежат. Расчет минометный…

Терехин кивнул:

– Показывай, где та поляна.

На поляну мы вышли буквально через пару минут.

Тут действительно был бой. Почти посередине поляны валялись два разбитых миномета, 82 миллиметра, и пустые лотки из-под мин. Рядом, в основном с противоположной от дороги стороны, лежали тела расчета. Трупный запах уже ощущался довольно сильно.

Похоже, кто-то оставил здесь заслон, чтобы держать дорогу. Минометчики явно были не одни – ближе к дороге должна быть основная позиция, а эти ее прикрывали. Немцы, скорее всего, обошли позицию с фланга – через лес, – и минометчики оказались зажаты между дорогой, на которой тоже кто-то был, с одной стороны, и немцами в лесу – с другой. Мы стояли и смотрели на последствия разыгравшейся здесь трагедии.

– Осмотреть тела. Боеприпасы и, если найдете, гранаты – собрать, – скомандовал Терехин.

Бойцы разошлись в стороны, осматривая погибших. Я постоял немного и, попросив Олю оставаться с политруком, тоже вышел на полянку. При виде минометов у меня возникла идея. Даже не знаю почему, но очень вдруг захотелось нагадить немцам. Сильно нагадить. И за тех ребят у грузовика, у которых я раздобыл одежду, и за деда на хуторе, и за майора, за этих, когда-то живых и радовавшихся жизни ребят, тела которых сейчас разбросаны на лесной поляне, где, скорее всего, и останутся на долгие десятилетия, если не навсегда… За Олю… Хотелось мстить. Мстить жестоко. Чтобы за каждую пролитую каплю советской крови где-то в Германии взвыла вдова или мать. Чтобы больше никто и никогда…

Я подошел к разбитым минометам и осмотрел землю вокруг. Среди валяющегося на земле я и нашел то, что искал, – несколько неиспользованных летучек. Осколочные шестиперки. Летучка, она же – минометная мина, довольно частая находка в местах боев. Чаще всего, конечно, попадаются уже стреляные, неразорвавшиеся. Но можно найти и те, которые не успели выстрелить. Поэтому, как обращаться с этим добром, я хорошо знал. Положил рядом сидор, карабин, присел на корточки и внимательно осмотрел взрыватели (это оказались знакомые М1), взял одну мину и снял колпачок взрывателя. «Папироска» не торчит, красной полоски не видно. Хорошо – значит, не на взводе. Закрыл колпачок обратно и осмотрел еще одну – тоже не на взводе.

– Михалыч! – крикнул я обыскивающему убитых сержанту, который был ближе всех ко мне. – Если у кого-то ключ найдешь – такую хреновину с двумя рожками, – дай мне.

Подошел Терехин:

– Вы что делаете, боец Найденов?

– Товарищ младший политрук, разрешите взять пару мин. – И, решив позволить себе не по уставу: – Я знаю, как с ними обращаться. Думаю, ими дорогу можно заминировать.

Политрук был удивлен:

– Знаете, как обращаться? Вы минометчик?

Я лишь пожал плечами:

– Не помню я, товарищ младший политрук… Увидел мины и понял, что знаю…

Политрук подумал и кивнул:

– Только без самодеятельности. Без команды никаких действий.

– Есть! Разрешите продолжить?

Терехин кивнул и отошел. Тут как раз подошел Лешка с искомым ключиком. Я взял его и принялся осторожно выкручивать взрыватель из первой мины. Хорошо идет! А там, в будущем, оно настолько приржавело все, что фиг выкрутишь. Сняв первый взрыватель, я положил его на землю, мину бросил в сторону сидора и взялся за следующую. Больше двух решил с собой не брать. Это же не патроны – каждая прилично весит. Мины и отдельно взрыватели отправились в сидор. Прикинул на плечо – тяжеловато, сидор потяжелел на шесть килограммов. Но терпимо. Главное, чтобы не порвался. Остальные как раз закончили осмотр погибших. Нашли чуть больше тридцати патронов к трешке, гранату РГД-33 без осколочной рубашки, три фляги и саперную лопатку, которую я тут же забрал себе. Патроны распределили между собой Лешка, Михалыч и Алфедов. Гранату отдали Гримченко. Попытались было уговорить его оставить пулемет и взять один из карабинов, валявшихся на поляне, но тот отказывался внимать любым доводам и лишь крепче прижимал к себе ДП. Наверное, действительно грозен был взводный, раз Саша до сих пор боялся «прое…ть» пулемет. Не помог даже приказ Терехина. В конце концов все махнули рукой на упрямого пулеметчика и, в ожидании дальнейших распоряжений, воззрились на политрука.

– Алфедов, дорогу осматривали?

– Да, товарищ младший политрук. – Смирно Алфедов явно вставать не собирался. – Видны следы транспорта – на дороге глубокие колеи. Метров через триста, на юго-восток отсюда, выходит из леса. Дальше идет через поля. На дороге никого не заметил.

Просто поразительно. Несколько коротких, будто рубленых предложений, произнесенных с вечно недовольной миной, быстро и четко нарисовали полную картину. Я б так не смог. Терехин задумался. Если дорога выходит из леса юго-восточнее, значит, в восточном направлении, куда мы стремимся, лес заканчивается, и придется идти по открытой местности. Хреново.

– Товарищ младший политрук. – После небольшой паузы Алфедов продолжил: – Если пройти на юг, там лес снова изгибается на восток. Я из подлеска посмотрел.

– Идем до края леса, по изгибу на юг, пока не сможем продолжать движение на восток, – чуть поразмыслив, загнул Терехин. – Алфедов…

– Товарищ младший политрук, – мне так не терпелось воплотить свою идею в жизнь, что я осмелился перебить Терехина, – разрешите обратиться!

Недоуменный взгляд и кивок.

– Разрешите заминировать дорогу. Неизвестно, когда и как еще на дорогу выйдем, а далеко тащить мины…

Терехин снова задумался.

– Немцы после взрыва могут начать прочесывать лес…

Мысли вслух? У Терехина? Наверное, я его сильно озадачил. И фашистов укусить хочется ничуть не меньше чем мне, и рисковать страшновато.

– Немцы могут появиться, когда мы уже далеко уйдем. И от дороги мы уходим – вряд ли они будут лес южнее прочесывать.

Желание насолить фашистам, похоже, победило. Терехин кивнул:

– Старший сержант Белынский, пойдете с Найденовым. Когда закончите, идите по краю леса. Будем ждать вас на изгибе.

– Спасибо, товарищ младший политрук!

Я отошел к Оле:

– Иди с товарищем политруком. Я скоро вас догоню.

Оля только кивнула. Видно было, что не хотела расставаться, но – молодец, никаких истерик, никаких «я с тобой». Наша колонна разделилась. Терехин, Алфедов, Гримченко и Лешка пошли в лес, а мы с Михалычем отправились к дороге.

Минировать решили на самом въезде в лес. Место выбирал я, исходя из того, что в этом случае хотя бы с одной стороны дорога просматривается достаточно далеко – незамеченными со стороны полей к нам не подойдут. А со стороны леса… Я надеялся, что, если кто-то будет ехать, мы услышим раньше, чем проезжающие нас увидят. Минут пять мы просто лежали в густом кустарнике у дороги и напряженно вслушивались в звуки леса – не раздастся ли шум моторов. Все было тихо. Мы осторожно выползли из кустов и подошли к дороге. Ею явно пользовались. Две глубокие колеи указывали на то, что здесь проходили колонны техники. Колеи – это хорошо. Если будут ехать – колеса будут в колеях. Там и поставим мины.

Я взялся за лопату. Михалыч сидел чуть в стороне и поглядывал то на поля, то в лес. Он должен был подать мне знак, если что-то увидит или услышит. Руки все еще болели после утреннего копания штык-но жом, но назвался груздем… Вначале я выкопал яму в ближней колее. Земля была твердая, укатанная колесами, и поддавалась неохотно. Но вскоре яма приобрела достаточную глубину (специально мерил извлеченной из сидора миной). Немного подумал, вопросительно взглянул на Михалыча – тот кивнул, что все в порядке. Отошел метров на пять и вырыл еще одну такую же ямку – уже в другой колее. Теперь снарядим мины. Никогда раньше таким не занимался. И сильно дал бы по рукам тому, кто делал бы то, что сейчас собирался сделать я. Очень сильно. А сейчас… Во мне все еще кипели отголоски той злости. Да и Терехину я сам предложил… Не давать же задний ход! Кто меня за язык тянул…

Достав из сидора взрыватель, я минуту постоял, как можно подробнее припоминая принцип его работы. Теорию я знал. Но как на практике? Вроде все должно сработать. А не сработает – снимут куски меня с ближайших деревьев. Очень даже может быть. Вначале я хотел было поставить мину на взвод ударом. Но, поразмыслив, решил, что это слишком рискованно и не дает никакой уверенности, что взрыватель взведется. Поэтому, поразмыслив еще, я его раскрутил и выбросил в кусты всю механику, оставив только корпус с инициирующим зарядом и капсюль. В своем времени проделывать такое с подобными вещами я никогда не рисковал – я вообще старался их не трогать. Да и в любом случае из-за ржавчины пролежавшие более полувека в земле взрыватели еще попробуй раскрути! Их даже выкрутить из мины почти нереально. Здесь же – красота! Все в масле, легко идет… Я собрал взрыватель и вкрутил его в мину. Теперь осталось только найти что-то подходящее, чтобы поставить на капсюль, как жало ударника. После некоторых размышлений я достал из кармана винтовочный патрон и вывернул из него пулю – подойдет. Сверху положим листик, на всякий случай. Готово. Теперь к этому месту лучше вообще не приближаться. Наступит или наедет кто-то на пулю, та наколет капсюль и… Теперь повторить процедуру со второй миной. Готово! Интересно, сколько седых волос у меня прибавилось? Нет, я в такие игры больше играть не буду. Ну на фиг!

Бросил взгляд на результаты своих трудов – вроде все в порядке. Теперь – ходу. Махнув Михалычу, я побежал в лес. Слава богу, никто пока на дороге не появился. Если б кому-то вздумалось проехать тут, когда у меня в руках была взведенная мина… было бы очень хреново. Но обошлось. Мы, поглядывая на виднеющуюся за деревьями открытую местность, бежали по краю леса. В лесу все было тихо и спокойно. Только наше с Михалычем тяжелое дыхание вплеталось в пение птиц. Бежали долго. Слишком мы задержались у дороги – наши успели далековато уйти. А я было думал, что мы сможем догнать их до изгиба леса.

Первым на остальную часть группы наткнулся я. Остановился так резко, что Михалыч чуть не сбил меня с ног.

– Свои! – Почему у меня голос так охрип?

Алфедов опустил карабин.

– Все в порядке?

Судя по взгляду Терехина, вид у меня был еще тот.

Ну да, руки трясутся, дыхание как у паровоза… Седина еще, наверное…

– Так точно, товарищ младший политрук. Все сделал.

Терехин посмотрел на Михалыча, тот кивнул.

– Тогда пошли. Алфедов, вперед!

А примерно через час слева донесся отдаленный звук взрыва. И, через пару минут, еще один.

Мы шли по лесу уже четвертый день. После минирования дороги настроение у отряда немного приподнялось, но ненадолго. Мы, кстати, так и не узнали, из-за чего сработали поставленные мной мины. Может, кто-то на них наехал, а может, была какая-то другая причина подрыва. Опасаясь прочесывания леса, если на дороге подорвались все же немцы, мы не рискнули проверить результаты взрыва. Но похоже, каждый для себя решил, что на оставленный мной сюрприз все же наткнулись немцы. Но хорошее настроение постепенно исчезало. Силы с каждым шагом таяли. Линия фронта, казалось, просто издевалась над нами. Звуки канонады то приближались, то становились почти не слышны. Насколько я помнил, немцы сейчас продвигались в глубь территории Союза довольно быстрыми темпами. Сможем ли мы догнать наших? Похоже, такая мысль посещала не меня одного. Каждый раз, когда звуки пушек становились похожи на очень далекое эхо грома, лица моих новых товарищей становились мрачнее. Не терял уверенности только политрук.

Ко всему прочему добавились проблемы с едой. Каравай хлеба, прихваченный мной на хуторе, мы доели вчера утром. До сих пор удивляюсь, как Терехин смог растянуть этот небольшой запас продовольствия на пять дней, учитывая, что в отряде было семь голодных, измотанных постоянной ходьбой по лесу ртов. Хотя последние два дня мы питались большей частью подножным кормом. Хлеб был лишь приправой, навевавшей ностальгию по сытой, кажущейся уже сказкой жизни двадцать первого века. Основной же рацион составляли редкие в это время года грибы, какие-то корешки, найденные Алфедовым. А вчера на ужин Гримченко поймал двух ежей. Вы пробовали когда-нибудь зажаренного на костре ежа? И не пробуйте. Тем более что есть там нечего – одни кости. Радовало только то, что пока не было проблем с водой. В лесу часто попадались родники, и наши фляги почти всегда были полны. Еще очень сильно напрягало то, что, как я ни растягивал сигареты, – они все же закончились. Табак в кисете, правда, оставался. Но хоть я поначалу и пытался присматриваться к совершаемому Михалычем таинству изготовления самокрутки из газеты, в итоге решил все же не рисковать.

В общем, вы уже примерно представляете мое состояние. Живот, поначалу вовсю качавший права и чуть ли не скручивавший меня в узел, уже поутих – видимо, совсем разочаровался в жизни. Ноги просто стонали о своей несчастной жизни. Отросшая до состояния неприличной пушистости щетина и немытое тело жутко чесались. Еще побаливала спина, явно недовольная сном на голой земле. Вдобавок ко всему я еще подцепил двух клещей, одного – в совсем неприличном месте.

Так мы и шли. Разговоров у костра практически не было. Все были вымотаны до предела. Видя истощенное состояние бойцов, Терехин на второй день все же отправил меня ночью в караул с Михалычем. Махнул рукой на подозрительность или свою роль сыграла моя закладка на дороге? Двойственное ощущение. С одной стороны, снижение подозрительности по отношению к моей персоне меня порадовало, а с другой – кто в здравом уме хочет просыпаться ночью и несколько часов, придерживая веки пальцами, вглядываться в лесную темень? Первый свой караул я все же задремал, за что сапог Михалыча оставил на моих ребрах внушительный синяк. Не поверите, сон как рукой сняло!

Вечером четвертого дня нас снова остановил Алфедов, бессменно исполняющий в нашем отряде обязанности разведчика. Он бесшумно возник из-за куста, и тупо смотрящий только себе под ноги Терехин, который шел все так же впереди, чуть на него не налетел.

– Метров через четыреста лес заканчивается, – объявил разведчик. – Дальше идут луг и река. А за рекой поля.

Новость никого не обрадовала. Никто не горел желанием передвигаться по открытой местности. Но это было еще не все.

– На лугу, между лесом и рекой, аэродром.

Еще лучше. Теперь, если форсировать реку, придется это делать практически на глазах у немцев. Или закладывать солидный крюк, чтобы обойти аэродром стороной.

– Что с охраной со стороны леса? – Терехин при упоминании аэродрома немного оживился.

– В лесу никого не заметил, товарищ младший политрук. А сам аэродром подробно не рассматривал.

– Веди. – Политрук указал взглядом вперед. – Посмотрим, что там.

К опушке леса мы шли медленно. Почти крадучись. На этот раз, видимо из-за близости противника, Терехин отправил вперед кроме Алфедова еще и Михалыча. До края леса мы дошли тихо. В лесу немецких секретов или не было, или мы, не заметив их, проскользнули мимо. Наконец впереди показались просветы между деревьями, и мы, проползши последние десять или пятнадцать метров, залегли в густом кустарнике.

Впереди, метрах в трехстах от леса, действительно располагался полевой аэродром. По периметру взлетного поля, за рядом колючей проволоки, в лучах заходящего солнца были видны небольшие окопчики, а со стороны реки и проходившей вдоль леса дороги я заметил несколько орудийных ячеек. Метрах в пятидесяти за линией окопов в шахматном порядке стояло десять покрытых маскировочной сетью, растянутой на подпорках, самолетов. На аэродроме царили тишина и покой. Возле большой палатки, видимо столовой, весело дымила полевая кухня. Откуда-то раздавались звуки музыки. Несколько человек гоняли мяч на небольшой площадке между самолетами. Вот кто-то не торопясь подошел к одному из окопов и спрыгнул вниз… Идиллия, одним словом. Люфтваффе на отдыхе – картина маслом.

– Командир, смотри. – Откуда-то слева приполз Михалыч.

Я проследил взглядом за его рукой и увидел несколько штабелей бочек, судя по всему – с бензином.

– Вот неплохо было бы стрельнуть.

Терехин, после минутного раздумья, покачал головой:

– Даже если попадем, может не взорваться. Зато немцы сразу за нами увяжутся.

Я немного покопался в своих запасах и протянул Терехину пять патронов, носики пуль которых были украшены черно-красной маркировкой.

– Взорвется, товарищ младший политрук. Если этими стрелять – взорвется.

Политрук смотрел на бронебойно-зажигательные патроны, а лежащий справа от него Гримченко что-то пробурчал себе под нос. Вроде бы снова что-то о волшебном мешке. Терехин подумал и снова мотнул головой.

– После такого точно лес начнут прочесывать. Не уйдем, – сказал он это грустным-грустным голосом.

Было видно, что ему очень хочется подорвать ко всем чертям это гнездо, из которого гнусными жалящими насекомыми вылетают самолеты с крестами на крыльях. Но ответственность за людей, которых он пытался вывести из вражеского тыла на соединение с Красной армией, пересилила. Не знаю, может, к этому чувству ответственности примешивался еще и страх безвестно сгинуть в лесу…

Ход моих мыслей был бесцеремонно прерван. Из леса, откуда-то справа от нас, раздалась длинная гавкающая пулеметная очередь, аккомпанементом которой выступали хлопки винтовочных выстрелов. Видно, в головы стреляющих пришла та же мысль, что и нам. На месте штабеля бочек вспух багрово-черный шар, от которого начало расплываться огненное озеро. Мы, не ожидавшие такого, просто застыли.

– В лес! – заорал первым пришедший в себя Терехин.

Но пришел в себя не только он. Немцы тоже уже оклемались. Со стороны аэродрома заросли начали, поблескивая трассерами, прочесывать пулеметные очереди. Я, на одних инстинктах, уткнулся лицом в землю и попытался, отталкиваясь руками, задом отползти в лес. Волна адреналина была настолько дикой, что из головы исчезли все мысли, остались только инстинкты, сейчас орущие, что надо очень быстро валить отсюда. Впрочем, остатков моего разума было достаточно, чтобы краешком сознания наблюдать за происходящим вокруг.

Как раз в тот момент, когда я вжался в землю, пуля на выходе снесла всю правую сторону лица Михалыча, который все еще смотрел на Терехина, когда со стороны аэродрома прозвучала первая очередь. Мой затылок, на который и так градом сыпались выбитые пулями щепки и прочий мусор, заляпало чем-то теплым. Саша Гримченко выпустил оставшиеся в диске его ДП патроны и, волоча за собой одной рукой опустевший пулемет, резво развернулся и пополз в лес вслед за Терехиным. Алфедов, каким-то непонятным образом, умудрился из положения лежа прыгнуть за ближайшее дерево и так передвигался дальше – прыжками и короткими перебежками от дерева к дереву. Лешка вначале застыл на месте и, словно загипнотизированный кролик, смотрел на вспышки, мерцающие на пулеметных стволах. В чувство он пришел, только получив в левое плечо пулю. Оля… Ее я, видимо тоже инстинктивно, успел вжать в землю, когда зарывался лицом в нее сам. Сейчас она что-то полузадушенно пищала. Я немного ослабил руку на ее затылке, и Оля принялась выплевывать набившуюся в рот землю. Схватил ее за руку и, потащив за собой, пополз к ближайшему дереву.

Почувствовав за собой хоть какое-то укрытие – ствол дерева, о который то и дело с глухим стуком били пули, – я немного пришел в себя. Не выпуская Олиной руки, развернулся, стараясь все так же вжиматься в землю, и, волоча за собой девушку, с максимальной скоростью пополз в лес. Ориентиром мне служили мелькающие впереди подошвы сапог Саши.

Встать я рискнул, только когда пули уже практически перестали свистеть над головой. Немцы все еще стреляли, но мы уползли глубоко в лес, и только редкие пули, чудом миновав стену древесных стволов, повизгивали в воздухе. Опасность еще не миновала, и я не рискнул выпрямляться в полный рост. Так и пытался бежать в какой-то невообразимой позе – колени согнуты, а верхняя часть туловища наклонена чуть ли не на девяносто градусов. Почувствовал холод и понял, что штаны у меня насквозь мокрые… Стыдно, конечно, но многие ли смогли бы сохранить сухие штаны, когда по тебе лупят несколько пулеметов?

Мы неслись через лес, будто сдавали норматив по бегу. Каким-то образом наш отряд, уменьшившийся на одного человека, умудрился не рассеяться в наступивших сумерках. Каждый бежал, ориентируясь на спину того, кто был впереди. Первым, как всегда, был Алфедов, за ним Терехин, от политрука немного отставал Гримченко, пулемет которого, казалось, цеплялся за все окрестные ветки, почти вровень с ним бежал Лешка. Ну и замыкали колонну мы с Олей, которую я продолжал тащить за руку. Бежали не скрываясь, с треском проламываясь через кусты и ломая ногами, казалось, каждую лежащую на земле ветку, хрипя на весь лес и топоча, как стадо бизонов. Сейчас было не до маскировки, у каждого в голове была только одна мысль – поскорее убраться подальше от аэродрома.

Вдруг впереди и чуть справа щелкнул выстрел. Потом прогавкала короткая очередь, и бегущий впереди Алфедов кубарем покатился по земле. Споткнулся и упал, схватившись за голову, Терехин. Я, снова дернув к земле Олю, рыбкой нырнул за ближайшее дерево, надеясь только, что на земле не окажется никакой сучковатой ветки, о которую пропорю себе живот. Остальные, кто был еще на ногах, тоже попадали кто куда.

Судя по звукам выстрелов, нас обстреливало минимум пять человек, по крайней мере один из которых был вооружен пулеметом. Пули снова свистели над головой. Первым сориентировался Лешка. Он, похоже, еще в падении, зашипев от боли, сорвал с плеча карабин и, матерясь, стал стрелять куда-то в лес. Из-за соседнего дерева Саша, отбросив наконец в сторону бесполезный пулемет, разряжал в том же направлении мой «парабеллум». Я, повинуясь стадному инстинкту, тоже взялся за свой трофейный карабин. Стрелять пытался на вспышки выстрелов. Не знаю, попал куда-то или нет, но, похоже, все мы патроны тратили впустую – количество стволов с той стороны не уменьшалось.

Опустошив обойму, Лешка рванул из-за пояса гранату. Немецкую «колотушку». Шипя и матерясь, он долго пытался свинтить с деревянной рукоятки колпачок. В конце концов ему это удалось – дернул шнур, и граната полетела в заросли, из которых сверкали вспышки выстрелов. Грохнуло. Судя по звукам, на одну винтовку у противника стало меньше. Зато пулемет стал посылать в нашу сторону очереди длиннее.

Тут ударник моего карабина сухо щелкнул. Я отвел затвор и вытащил из кармана новую обойму. Попытался засунуть патроны в карабин, не вынимая из планки, но что-то клинило, и перезарядить карабин никак не получалось. Плюнув на это дело, стал запихивать патроны в обойму карабина по одному. Краем глаза я видел, как Лешка дергает шнур у второй гранаты.

– Получите, суки! – заорал он, бросив врагу новый подарок.

Снова грохнуло, и на этот раз замолк пулемет. А еще через несколько выстрелов смолкли и винтовки. Над лесом снова повисла тишина, бьющая по ушам сильнее любого взрыва.

– Эй там, – раздалось из зарослей на чистом русском языке. – Оружие на землю и выходи по одному!

Подняв руки над головой, обезоруженные, мы тесной кучкой стояли посреди небольшой полянки. Рядом неподвижно лежали Терехин и Алфедов. Ночь уже вступала в свои права, и я различал только смутные силуэты окружающих нас четырех человек. Судя по стонам, раздававшимся откуда-то слева, где-то здесь был и пятый. Наверное, раненый. Вещи у нас отобрали, оружие тоже было вне моего поля зрения. Отобрали даже мою трофейную зажигалку.

– Вы хто такие будете? – произнес откуда-то из темноты тот же голос, который чуть ранее предложил нам бросить оружие.

А в ответ тишина. Лешка, шипя сквозь зубы, подергивает простреленным левым плечом. Саша Гримченко тоже молчит, видимо горюет о все-таки «прое… ном» пулемете, который остался в кустах недалеко от полянки. Оля… А что она скажет? Мне опять говорить?

– Окруженцы мы. – Я рассудил, что молчание в нашей ситуации совсем не выход, а поскольку остальные говорить явно не собираются… – На восток шли. Собирались через фронт прорываться. А вот вы кто такие?

– А ты, милай, погоди вопросы задавать. Спрашивать-то потом будешь. – Мой собеседник явно настроился вести диалог в стиле «вопрос – ответ», причем спрашивать, по его мнению, должен исключительно он сам. – Вы тут шо делали?

– Да я ж говорю, на восток шли! – Он не понимает, что я говорю, или это я его недопонял. Значит, расскажем со всеми подробностями. – Шли через лес. Впереди заметили аэродром. Решили обойти стороной. А тут кто-то стрелять по аэродрому начал. Немцы, в ответ, из пулеметов. Ну, мы и побежали оттуда…

– Так то мы по немцам-то стреляли. – Никаких других комментариев на мой рассказ не последовало. – Ладно, пусть командир решает, хто вы и шо с вами делать.

Шли мы долго. Не знаю, сколько времени, но по ощущениям казалось – целую ночь. Руки нам разрешили опустить, выстроили в колонну и повели в неизвестном направлении. Взявших нас в плен я так и не разглядел – ночь этому не способствовала. Судя по звукам, один или двое шли впереди, еще кто-то сбоку и сзади. Через каждые пару шагов я спотыкался и несколько раз чуть не упал. Вообще, ночью лес как-то преображается. Такой красивый в светлое время суток, радующий глаз зеленью листвы и пробивающимися сквозь нее золотыми солнечными лучами, ночью он пугает неизвестными шорохами и звуками. А еще – коварно подставляет под ноги корни, ямки и прочие прелести, о которые легко переломать ноги. Не способствовал приятному путешествию еще и тот факт, что мне с Гримченко пришлось нести Терехина. Политрук, как оказалось, выжил и был без сознания. Позже, когда мы увидели его при свете, выяснилось, что пуля по касательной задела его голову, вырвав приличный кусок скальпа. Не бросать же раненого… Вот и несли мы с Сашей, как единственные, не считая Оли, не поймавшие пулю, самодельные носилки.

В конце концов, когда я уже решил было упасть здесь на месте и пусть пристрелят, если захотят, из темноты раздалось «Стой! Кто идет?».

– Свои, Костик, – ответил тот же самый голос, который допрашивал нас.

– Митрофаныч, ты, что ль?

– Буденный! – Похоже, на настроение Митрофаныча события этой ночи оказали не лучшее воздействие. – Со всей своей конницей! Командир не спит?

– А я знаю? Торчу тут уже третий час.

– Ну и торчи себе. – Наша колонна двинулась дальше. – А мы пойдем. Доложиться надо.

Минут через пятнадцать за деревьями показались проблески костров, и вскоре мы вышли на свет.

– Знач, так. – Митрофаныч, оказавшийся пожилым мужиком с седой шевелюрой и такими же седыми усами, по сравнению с которыми ныне уже покойный Михалыч был просто до синевы выбрит, одетым в потертый серый пиджак, галифе и сапоги, скинул с плеча и упер прикладом в землю винтовку. – Раненых оставляем здесь. Алексашка, проследи, чтоб их посмотрели, а мы – к командиру.

Мы с облегчением положили носилки на землю, оставив Терехина на попечение одного из наших конвоиров, и под бдительным оком остальных пошли за Митрофанычем. Тот быстрым шагом направлялся к какой-то конструкции, видневшейся между деревьев. Вблизи конструкция оказалась огромным шалашом. На высоте около двух метров между деревьями была горизонтально закреплена здоровенная палка, длиной метра три, к которой под углом были закреплены разномастные ветви, скрывающие привядшей листвой то, что творилось внутри. Вход в эту импровизированную палатку закрывал кусок брезента.

– Семен Алексеич, ты не спишь? – Даже если тот и спал, то уж точно проснулся – гулкий голос Митрофаныча поднял бы и мертвого. – Мы тут с ребятками вернулись.

На свет костра из шалаша вышел высокий (вот почему строение такое высокое) мужчина в поношенной, но аккуратно зашитой командирской форме. Под отросшими волосами, отражая пляшущие языки огня, на гладко выбритом лице сверкали черные глаза. Форма, хоть и во многих местах зашитая, была чистая, казалось еще и отутюженная, и сидела на мощной фигуре будто только из ателье. На петлицах поблескивали по одному прямоугольнику – капитан.

– Не сплю, Митрофаныч. Вас ждал. Как сходили?

– Славно сходили, Семен Алексеич. И дело сделали, и вот, – Митрофаныч кивнул на нас, тесной кучкой стоявших перед шалашом, – привел тебе. Там еще офицер раненый. С Алексашкой оставил.

Взгляд капитана переместился на нас.

– Ну и кто вы такие?

– По лесу бегали, – за нас ответил Митрофаныч. – Мы когда по аэродрому постреляли, немец с пулеметов палить начал. Ну, мы быстренько в лес кинулись. Бежим, значит, а тут слышим – сзади кто-то тоже бежит. Мы залегли, думали, немец по нашу душу в лес полез. Как увидели их, стали стрелять. А они – в ответ. Гранаты бросали, значит. А я слышу – кто-то из них по-нашему кричит. Ну и сказал ребятам огонь-то прекратить и этим велел, чтобы сдавались. Вот…

Митрофаныч закончил выкладывать свою версию событий, и повисла пауза. Поскольку никто из наших говорить вроде не собирался, объяснять ситуацию пришлось снова мне.

– Товарищ капитан, боец Найденов. – Я решил назваться той фамилией, которой меня окрестил Терехин. – Мы из окружения пробивались к линии фронта. Хотели перейти к своим. На выходе из леса наткнулись на аэродром и, поскольку наших сил не хватало для ведения боя, решили обойти его стороной. Мы собирались уходить в лес, когда ваши обстреляли аэродром. Когда немцы открыли ответный огонь, мы побежали в лес и, опасаясь преследования, продолжали бежать и после того, как немцы прекратили стрелять. Потом попали под огонь из леса. Думали, что снова нарвались на немцев, и стали отстреливаться. А когда нам на русском языке предложили сдаться, решили, что нас по ошибке обстреляли свои же, и сдались.

– Значит, так. – Капитан обдумал мой рассказ и принял решение. – Митрофаныч, отведи всех, кроме Найденова, вон к тому костру. Потом по одному ко мне.

Серьезно у них тут. Решил по одному допросить. А что, он должен сразу всему поверить и принять нас с распростертыми объятиями? Так время сейчас не то. Мы вполне можем оказаться и немецкими диверсантами, и провокаторами, и просто дезертирами. Я б тоже, на месте капитана, был недоверчивым. Тем более мы в той короткой схватке в лесу, похоже, одного его бойца уложили, а второго – ранили.

– Ну что, Найденов… – Когда остатки моего отряда устроились у горящего в отдалении костра, капитан присел на лежащее у входа в шалаш бревно и продолжил: – Рассказывай, кто ты. В какой части служил? Как в лесу оказался? Что можешь сказать о своих спутниках?

– Товарищ капитан. – Я секунду подумал и решил позволить себе немного понаглеть. – Разрешите не по уставу?

Бровь капитана удивленно приподнялась, но он кивнул.

– Дело в том, товарищ капитан, что я не помню, кто я.

– Как так? – Капитан скептически усмехнулся.

– Я очнулся в лесу у дороги. Рядом лежал расстрелянный грузовик и трупы. Видимо, я ехал в этом грузовике, а когда нас обстреляли и машина перевернулась – ударился головой. – Я снова продемонстрировал свой, уже подживший, шрам на лбу. Похоже, он у меня скоро станет вместо удостоверения личности. – Я тогда не помнил ни кто я, ни откуда я и что вообще здесь происходит. Только имя помню…

– А фамилию? – тут же парировал капитан.

– Фамилию Найденов мне дал товарищ младший политрук. – Я мотнул головой в ту сторону, где остались носилки с Терехиным. – Он там, раненый.

– А капсулы при тебе не было?

Судя по тону, капитан не очень-то мне верит.

Даже удивленно хмыкнул. Я покачал головой и показал руками на свою одежду, больше походившую на лохмотья.

– Продолжай.

– Я решил выйти из леса. Надеялся кого-нибудь встретить и выяснить хотя бы, где я. Дальше шел по лесу и вышел к хутору. На хуторе увидел, как немцы убили старика и издевались над Олей, девушкой, – я указал в сторону костра, у которого сидели мои спутники, – которая с нами. Немцев я убил…

– Сколько было немцев и как их убил?

– На хуторе было два немца. Они на мотоцикле приехали. Я их застрелил из оружия, которое подобрал на дороге, где очнулся. – Про то, что вместо карабина взял ТТ, умолчим. – А потом взял девушку, и мы побежали в лес.

– Почему побежали?

Вот же допытливый какой капитан попался!

– Я боялся, что звуки выстрелов привлекут других немцев…

– Ясно. Что было дальше?

– В лесу мы встретили окруженцев, которые пробивались к нашим, и, по решению командира, присоединились к отряду.

– Командир – это тот политрук?

– Нет. Командиром отряда был майор, фамилии не знаю. Он ранен был и умер на следующее утро. Товарищ младший политрук, как старший по званию, возглавил отряд после этого.

– Продолжайте.

Я пожал плечами. Продолжать было, собственно, нечего. О нашей встрече с партизанами капитан уже знал. Хотя, как плюс себе, можно рассказать еще о минировании дороги.

– Дальше мы шли по лесу на восток… Еще по пути заминировали дорогу…

– Заминировали? – В глазах капитана недоверчивость сменилась заинтересованностью. Он даже немного подался вперед. – Чем минировали? Кто минировал?

– Минировал я. – Скромно потупил глаза, чуть ли не шаркнул ногой… – Мы на полянку вышли. Там лежал минометный расчет. Я подобрал две мины, поставил их на взвод и прикопал на дороге…

– Ты разбираешься в подрывном деле? – Интерес к моей персоне все усиливался.

– Да я не знаю… Увидел мины, и вспомнился принцип действия взрывателей…

– Ясно. И как, сработало?

– Мы не проверяли. Просто через некоторое время услышали два взрыва. Думаю, сработали, но отчего…

– Какие мины были?

– Восемьдесят два миллиметра. С взрывателем М1.

– О как! Даже знаешь, какой взрыватель? Молодец… И что дальше?

– А потом мы вышли к аэродрому, и дальше вы уже знаете.

Капитан задумчиво смотрел на меня. По его лицу сложно было что-то понять.

– Какой состав вашего отряда? – наконец спросил он.

– Когда мы только встретились, в отряде был майор, который потом умер, младший политрук Терехин, старший сержант Белынский, Алфедов, Гримченко и Митрофанчик. Последние трое – простые бойцы. Старший сержант был убит немцами у аэродрома, когда те стали обстреливать лес, а Алфедов убит уже в лесу вашими. Ну и мы с Олей еще в отряде были.

– Митрофанчик, говоришь? – Капитан усмехнулся. – Ладно, иди к костру и скажи Митрофанычу, пусть следующего ведет.

Я отошел к костру и передал Митрофанычу слова капитана. Он кивнул Саше Гримченко, и тот, с трудом поднявшись, пошел к командирскому шалашу. А я присел у огня и даже не заметил, как вырубился.

Проснулся я только поздним утром. Солнце давно взошло, и в лагере вовсю кипела жизнь. Свежий ветерок доносил откуда-то обалденно вкусный запах. Мой живот тут же отреагировал на внешний раздражитель и громогласно потребовал завтрака. Я сел и застонал оттого, что все тело ломило. Прогулка по лесу, потом обстрел у аэродрома, потом дикий бег по тому же лесу, но уже ночному, снова обстрел, снова поход по лесу с носилками, допрос… Куда я попал и зачем оно мне все надо? Я, человек из двадцать первого века, предпочитающий даже две остановки проехать на транспорте, а не идти пешком, уже почти неделю бегаю по лесам, как заяц в сезон охоты… Голодный, давно не мывшийся… В голову пришло новое значение слова «попаданец». Это, оказывается, не только из-за того, что человек попал в другую эпоху. Он «попал» во всех смыслах!

Остальные, похоже, тоже уже давно проснулись. Оля сидела у догорающего костра и смотрела по сторонам. С таким же любопытством разглядывал окружающий нас лагерь Гримченко. Лешка Митрофанчик, помогая себе зубами, затягивал на раненом плече бинт. Митрофаныча нигде не было видно. Как и Терехина, и наших вещей. Судя по тому, что вещи нам не вернули и мы сейчас сидим спокойно, а не стоим под прицелом у ближайшего дерева, – наша судьба еще не была решена. Интересно, что капитан спрашивал у остальных?

– Лешка. – Я решил начать расспросы с него. – У тебя что вчера капитан спрашивал?