Ключи от ящика Пандоры Колочкова Вера

– Давай! Все правильно, внучка! – зашелся счастливым смехом Владимир Сергеевич. – Глянь деду прямо в глаза – где это ты так долго пропадал, поганец бессовестный?

– Вы чего там расселись-то? Вставайте, – проворчала мама уже не сердито, а с явно утоленной досадой. – Пойдем, что ли, стол накроем…

Потом, проживая годы в счастливом браке, она часто вспоминала тот вечер-счастье. Никогда, ни до, ни после, Ирина не чувствовала себя такой остро-счастливой…

Родители Игоря сразу забрали ее с девчонками к себе, даже свадьбу сыграли, торопливо-скороспелую, но по всем правилам. И в ЗАГС успели сходить, пока сын в Москву не уехал. Он рвался семью забрать, да родители отговорили – лето на носу, зачем детей в каменный душный мешок запирать? Пусть по травке побегают, порадуют деда с бабкой. Вся жизнь впереди, успеете еще, в городе наживетесь.

Новоявленная свекровь обходилась с девушкой, как с драгоценной хрустальной вазой – трепетно и с восхищенным испугом. Даже подарки норовила преподносить так, чтоб не выглядело компенсацией за обиду: «Ирочка, избавь меня от этого колечка, оно мне мало…», «Ирочка, директор универмага для тебя шубку по блату отложила, неудобно отказывать, она ж моя приятельница…»

Ну и Ира старалась, конечно, быть хорошей невесткой. Даже что-то вроде соревнования вышло – кто раньше встанет, чтобы Владимира Сергеевича завтраком накормить. И по дому все старалась делать сама – помыть, постирать, погладить. Правда, в одном только не уступила – когда речь о поступлении в институт зашла. Родители Игоря настаивали на очном обучении, но она все равно подала документы на заочный, в педагогический, побоялась их заботами обременить. Все-таки не молодые уже, им трудно будет с девчонками. Да и ноги у Нины Вадимовны больные.

Когда на очередную сессию уезжала, места себе не находила – как они там? Однажды в помощь Нине Вадимовне няньку наняла, добрую старушку Елену Родионовну. Еще смеялись – судя по имени, просто классическая нянька! Так и прозвали ее – Арина Родионовна. Правда, однажды с этой нянькой казус вышел довольно неприятный. Ирина и предположить не могла, как этот казус отразится на ее судьбе, какие разногласия у них с Игорем вызовет.

А дело было так. Нина Вадимовна ушла в поликлинику, оставив детей с милейшей старушкой. Планировала свое отсутствие на два часа, но так случилось, что задержалась надолго. Вернулась – двери дома распахнуты настежь. Сердце у нее так и обмерло. Вошла в дом, глянула – милейшая нянюшка Елена Родионовна дрыхнет в кресле, мирно посапывая. Растолкала ее, спрашивает – что случилось, где дети? А та спросонья не понимает ничего, плывет взглядом. Причем сильно плывет, никак его на бедной Нине Вадимовне сфокусировать не может. Кинулась бабушка на второй этаж, пробежалась по спальням, – нет детей, след простыл! Трясущимися руками набрала номер Владимира Сергеевича…

Вскоре нашли беглянок. Ни много ни мало – на речном берегу. Они, стало быть, купаться отправились, соплюхи несмышленые. Хорошо, в воду не успели залезть – течение у речки в том месте довольно проворное, да и берег обрывистый, каменистый. Владимир Сергеевич даже шлепнул Сашку в сердцах! Как выяснилось, она все это дело спроворила и Машку за собой утянула. Даже с дверным английским замком сумела справиться, пока нянька мирно спала! А у Нины Вадимовны, как внучек живыми и невредимыми увидела, запоздалая слезная истерика случилась – бог знает что могло произойти, задержись она в поликлинике еще на полчаса.

С нянькой, конечно, был разговор особый. В гневных эмоциях Владимир Сергеевич сдержался – все-таки Елена Родионовна была пожилой человек, нехорошо как-то. Указал на дверь довольно вежливо – спасибо, мол, мы в ваших услугах больше не нуждаемся. И той бы раскаяться, уйти с миром, да не тут-то было… Старушка вдруг станом выпрямилась, обвинительную речь толкнула. Чем свою оплошность оправдала – и в голову не придет! Тем, что хозяева бар с напитками «на ключ не замкнули»! Так и провозгласила в хмельном гневе – сами, мол, виноваты, искусили меня «барской жизнью». Где это видано – столько заморской выпивки в доступном бесхозном виде годами стоит. Потому я и выпимши, что ж тут удивительного?

Ахнули, заглянули в бар. И впрямь все бутылки ополовинены. А старушка им в спину еще и оправдывается – «да вы не переживайте, я ж по чуть-чуть… Нешто цены вашей выпивке не понимаю? Да и меру свою знаю, где мне зараз всю бутылку прикончить, я ж не мужик… Поманеньку я, поманеньку, токмо заморский скус для себя прояснить!». Нина Вадимовна в ужасе схватилась за голову – вот тебе и «скус»! Выходит, на пьяную няньку детей оставляла, и не раз? Все, как по Пушкину – «выпьем, няня, где же кружка?».

В общем, отставку ей дали, а им с Игорем решили об этом факте не рассказывать. Но на то он и факт, чтобы обязательно выплыть наружу при случае. Видимо, Елена Родионовна не смогла обиду при себе держать, раззвонила по поселку, как эти «баре» жестоко с ней обошлись. И до мамы звон докатился, конечно же. Она и рассказала потом, во всех подробностях – и про «бар», и про речку, и про Нины Вадимовны истерику… Да ладно бы – ей! Она ж Игорю рассказала! Надо полагать, не без тайной подоплеки. Вроде того – если бы внучки со мной жили, такого и близко бы не случилось.

Да, не обошлось без душка запоздалой ревности. Не смогла она обиду изжить, хотя виду особо не подавала. Так, хмыкнет иногда, сморщит в ревнивой насмешке губы, пробурчит чего-нибудь неопределенное, вроде того – совсем родной матери отставку дала, в гости не дозовешься… Или – быстро, мол, ты забыла свои страдания! Скачешь перед ними, как егоза, глаза б мои не смотрели!

Ну, ей простительно. Каждая мать своего ребенка к самостоятельной жизни ревнует. Хоть никогда в этом и не признается и сама себе отчета не даст.

– А ты, Ирочка, совсем на маму не похожа, – однажды незлобиво разоткровенничалась Нина Вадимовна. – Знаешь, есть в тебе порода, сразу чувствуется. Ты скорее в тетушек – и статью, и спокойным достоинством.

– Нет. Тетки говорят, я на отца похожа. Только не помню его совсем.

– Ну, видишь, как в жизни бывает: отца не помнишь, зато хорошие гены достались. А это уже немало, поверь мне.

Такой вот комплимент подарила, вполне от души. Хорошо, что мама не слышала.

Когда Игорь институт окончил, Владимир Сергеевич аккурат на пенсию вышел. Решили продавать дом, уезжать из поселка, перебираться в областной город. Тем более время подошло непонятное, неспокойное – середина девяностых годов. Люди, кто поумнее да посмелее, бизнесом занялись, ковали светлое будущее не столь для себя, сколь для детей. А у Владимира Сергеевича в городе кое-какие связи остались, на самом высоком уровне, не зря всю жизнь в директорах да в начальниках проходил.

Переехали, купили вот этот дом – по тем временам вполне претенциозный. Игорь открыл свое дело – сначала под руководством отца, потом и сам вполне освоился. Жили дружно, одной семьей, в полной гармонии и согласии. А через три года горе в дом пришло, как всегда, неожиданно – случился у Владимира Сергеевича обширный инфаркт, даже до больницы не довезли. И Нина Вадимовна всего на год мужа пережила, истаяла от горя, как свечка. Врачи помочь не могли, говорили, раковая опухоль развилась, и руками разводили – ничего не поделаешь, мол, психосоматика…

Умирая, свекровь же ее и успокаивала – ничего, Ирочка, все хорошо. Слава богу, мой мальчик в хороших руках остается. Я так благодарна судьбе, что хорошую жену ему послала! Береги его… Люби…

Никогда меж ними не было разговора о тех трех окаянных годах предательства – ни словом, ни половиною. Будто и не было их совсем. Иногда ей казалось – и правда не было.

Ветер толкнул балконную дверь, по-хозяйски прошелся по комнате, плеснул запахом сентября – острым, дымно-вкусным. Провел по лицу прохладной ладонью и улетел, маня за собой – чего сидишь, задумалась о прошлом. Там, на воле, так хорошо! Там – настоящее! Ты же любишь сентябрь, правда? Сосны шумят, трава волной стелется, и кажется, скоро дождь соберется: недолгий, сильный, грибной. А после него опята полезут – только успевай собирать! Ты же так любишь бродить по лесу с лукошком…

Улыбнулась, прикрыла глаза. Счастье ворохнулось внутри щекотливо, для полноты ощущения и впрямь потянуло на воздух, на балкон. Можно и там письмо дочитать, сидя в плетеном кресле-качалке и вдыхая изысканные осенние запахи. Вышла, подняла глаза к небу – красота! Была бы художником, картину бы написала – в преддверии дождя. Все бы описала! Как в прорехи набежавших синих облаков проглядывают непокорные, расходящиеся веером лучи солнца, придавая стволам сосен особенную окраску, яркую, охряную – глаз не оторвать; как побежала короткая тень по стволам, закрылась прореха в синем, последний луч вспыхнул на верхушке самой большой сосны и исчез. Ну же, давай, дождь, сейчас твоя сольная партия! Слышу, идешь, подступаешь запахом озоновой влаги – сейчас, сейчас…

Оп, оп! Ударили первые капли-разведчики, зашелестели в траве, с каждой секундой – шибче, норовистее, потянули с неба длинные нити серебра. Кажется, можно протянуть ладонь, ухватить, намотать на палец…

Села в кресло-качалку, оттолкнулась ногой, поплыла в звуках и запахах, рука с письмом свесилась бессильно вниз. Наверное, со стороны она сейчас напоминает мечтательную чеховскую барыньку, только кружевной тальмочки на плечах не хватает да высоко убранных локонов. Ах, сад мой, сад… Вернее, лес мой, лес. Все-таки хорошо, что они участок сохранили в природной первозданности, не стали переделывать на «аглицкий» манер. Сейчас дождь пошумит и уйдет, и снова солнце озолотит мокрые стволы сосен, от травы поднимется легкий туман… Какая она стала сентиментальная, однако! Наверное, от того, что слишком откровенно, до безобразия счастлива в своем семейном гнезде.

Вероятно, Игорь тогда был прав, когда настаивал на ее роли хранительницы гнезда. Сейчас даже вспоминать неприятно про ту ссору, про ее отчаянное слезное сопротивление.

– Зачем я тогда училась, на сессии ездила, диплом получала? Чтобы его в рамочку заковать и на стену повесить? Я работать хочу, Игорь! У меня тоже есть потребности в самореализации!

– Хм… А дети? Ты о них подумала?

– Конечно. Мы им гувернантку…

– Очередную Арину Родионовну, да?

– Да при чем тут… Зачем только на плохое ориентироваться? Мы хорошую найдем, с педагогическим образованием, она их и к школе подготовит!

– А зачем гувернантка с педагогическим образованием, если у детей мать-педагог?

– Вот сама и подготовишь, и диплом зазря не пропадет. И самореализуешься заодно.

– Но, Игорь…

– Нет, Ирина. Не спорь. Глупо не быть хорошей матерью, если у тебя есть такая возможность.

– А что, все работающие матери – плохие матери? Что за странный критерий?

– Это не критерий, а горькая правда жизни. Так уж в нашем обществе женская жизнь устроена, и ничего с этим не поделаешь. Ты или хорошая мать, или хороший работник. Я понимаю, когда у женщины выбора нет, а у тебя есть. И у меня – тоже. Вот я его и сделал.

– И на каком таком основании ты взял на себя право делать его за меня?

– На том основании, что я – мужчина. И не просто мужчина, а твой муж. Отец наших детей. И все, закончим на этом…

Ушел, рассердился, хлопнул дверью. А она осталась в обиженном смятении – впервые поссорились. И тем более непривычно было осознавать, каким неожиданно раздражающим оказалось чувство смятения. Не устраивалось внутри, выплескивалось наружу – надо же, какой стороной характер Игоря повернулся! Деспот нашелся, надо же! Муж и отец! А она тогда – кто? Послушная женушка, покорная Гюльчатай? Может, еще паранджу надеть и из дома ни ногой?

Так и отправилась со своим возмущением к теткам – поддержки искать. Думала – хоть они поймут.

Не поняли. По лицам было видно! Хотя и выслушали внимательно. Тетя Саша переглянулась с тетей Машей, сурово поджала губы:

– Ты можешь обижаться на нас, девочка, сколько угодно, но твой муж, к сожалению, прав.

– В чем он прав, теть Саш? В том, что требует от меня жертвы?

– Хм… А что ты подразумеваешь под жертвенностью?

– Но как же… Я тоже человек, тоже в чем-то реализоваться хочу. И вообще, что за домострой? Я уж не помню, кто это сказал, но что-то вроде: удел женщины – кухня, дети и церковь, да? Вы тоже так считаете? Разрешили женщине себя в жертву отдать, и радуйся? И более того – приказали? Жена да убоится мужа своего?

– Ну, ну, развоевалась! Мы сейчас не о деспотизме говорим, а о целесообразности. Убери свою пылкость, спрячь подальше и попробуй рассуждать здраво.

– А здраво – это как? Склонить голову, улыбнуться и смириться? На, мой дорогой, ешь меня с хлебом и с маслом? Вернее, не с маслом, а с моей жертвенностью?

– Вообще-то жертва жертве рознь. Иногда жертва – это и есть самореализация, если отбросить в сторону глупые амбиции. Сейчас вообще модно говорить об амбициях, подавать их, как острый соус к той самой пресловутой самореализации. Так работодателю-капиталисту легче облагородить жестокую потогонную систему, чтобы забрать человека целиком. Чтобы он себе ничего не оставил – в том числе и жертвенности ради семьи.

– Ну, может, и так. А только все это философия, теть Саш. Тем более я не собираюсь к капиталисту наниматься, я по профессии всего лишь школьный учитель истории. На этом поприще мне карьерный рост не грозит. Значит, и амбиции не нужны. Я просто дома сидеть не хочу, только и всего. Я хочу, как все…

– А зачем как все? Это для тебя так важно? Вон, даже выражения употребляешь всеми избитые – самореализация, жертвенность… Ты же у нас цельная натура, Ирочка, живи своей головой!

– В данном случае мне предлагается жить головой мужа…

– Вот! Именно этот момент тебя и напрягает, что вроде как место указали, да? Надо обязательно революцию объявить? Вставай, проклятьем заклейменный? Да как ты не понимаешь, что твоя жертва может быть в сто, в тысячу раз ценнее победы-самореализации? Если на чаше весов взвесить.

– Нет, но как же…

– А вот так! Вот представь, вышла ты на работу, учительствуешь, а дети в это время дома – с гувернанткой. Кто такая эта гувернантка? Чужой, по сути, человек. И тоже, стало быть, самореализуется – на детях твоих. Как – это уже другой вопрос. Ладно, приходишь вечером домой, злая, раздраженная…

– Да почему?! Совсем необязательно!

– Так ты же хочешь, как все. Вот я и рассказываю, как это у всех бывает. Ну, или почти у всех, с редкими исключениями. Рабочая жизнь, она ведь свое берет. Особенно женщину в свой плен полностью забирает. И приходит бедная мамашка домой – с мыслями о работе: что успела сделать, что не успела, за что завтра от начальника нагоняй перепадет. Думает о работе, с мужем говорит о работе, подругам в телефонную трубку жалуется – на работу. А самое главное – на детей выплескивает энергию работы. Куда же ее еще выплеснешь? Вот и выливается на них посредством раздраженных воспитательных монологов. Бедная, не понимает, что творит! Еще и героиней себя считает – посмотрите на меня, какая я уставшая, но гордая: и работаю, и детей воспитываю! Разве не так?

– Ну, в общем… – медленно, раздумчиво проговорила она. – Если детство вспомнить… Я всегда старалась маме на глаза не показываться, когда она с работы приходила. Да, все так. Но с другой стороны, все равно женщина должна во что-то вкладываться, не только в дом и детей!

– Хм, вкладываться… Хорошее слово. Это значит, делать вклад, отдавать свой природный ресурс. В работу – вклад, в детей – вклад. Пополам, значит. А на деле – ни там, ни сям. В твоей профессии такая половинчатость – вещь тоже опасная. Или ты педагог, или педагог наполовину – есть разница? Я уж не говорю про детей – чего стоит иным семьям эта половинчатость.

– Ой, какую вы безрадостную картину нарисовали! Сейчас все так живут, господи!

– Вот именно – все. И ничего с этим не поделаешь, время такое. Жестокое поколение вырастает, дополнительной порцией любви не избалованное. Откуда ей взяться, дополнительной-то, если мать вынуждена о материальной стороне жизни больше думать? И это вполне оправданно – без материальной стороны тоже никак не обойдешься. Иногда она совсем уж безысходной бывает, не спорю. Тут ничего не попишешь. Но если ее нет, этой безысходности? Вот как у тебя, например?

– Ну, знаете! При чем тут… Тогда вернемся к домострою, и любую женщину, у которой безысходности нет, заставим дома сидеть! Просто из принципа! Потому что она женщина, что с нее возьмешь, да? А может, во мне талант педагога пропадает, вы об этом не думали?

– Ну да… Талант педагога, это конечно… Наше образовательная система наверняка твоим талантом спасется.

– Не понимаю вашей иронии, теть Саш. Вы меня обидеть хотите? Или совсем в меня не верите?

– Да бог с тобой, девочка, – вступила вдруг в их диалог до сих пор молчавшая тетя Маша. Она почему-то всегда молчала, когда говорила сестра. – Саша вовсе не хотела тебя обидеть.

Обе повернулись к ней удивленно. Тетя Маша смутилась, отвела взгляд к окну. И в который раз Ирина поразилась этой разнице характеров теток-близнецов, точь-в-точь как у девчонок! Сашка – смелая говорунья, а Машка – тихая скромница. Но, странное дело, всегда последнее слово почему-то за Машкой остается!

– …Наоборот, мы очень в тебя верим! И относительно таланта – он ведь штука всеобъемлющая, знаешь ли. А женский – тем более. Для женщины самый наивысший талант – это ее талантливое сердце, предназначенное семье и дому. Создать дух семьи, дома, выстелить любовью будущее своих детей – это не каждой дано, поверь. Кому не дано, те на работу бегут, самоутверждаются в лихорадке. Тут Саша права. А тебе – дано. Я знаю, поверь мне. И твой муж знает.

– Ну да. Так оно и есть, в общем, – удовлетворенно кивнула головой тетя Саша. – В этом я и пыталась тебя убедить, да без толку.

– Почему же без толку, теть Саш, не без толку. Знаете, от меня как-то отхлынуло. Может, вы и правы. И Игорь – прав. По крайней мере истерик насчет работы я ему больше устраивать не буду. Как вы сказали, теть Маш, – быть духом семьи тоже своего рода талант?

– Да, девочка, – и талант, и работа. Не самая легкая, между прочим. И успехов тебе на этом поприще.

Ловко они ее тогда убедили. Вдохновили на подвиги, можно сказать. А что – старалась, видит бог. В стараниях и втянулась, и даже полюбила «домохозяйскую» стезю. Есть в этом что-то, определенно. Всю себя семье посвятить, до конца, до капельки. Да, это не жертва, а способ самореализации. Хорошая мысль, между прочим!

Так. Мысли мыслями, а надо бы письмо дочитать. А то нехорошо получается, непоследовательно – открыть открыла, а до конца не дочитала. М-м-м… На каком месте остановилась, уже запамятовала… А, вот тут. «…Да, слава богу, у девочки нашей все хорошо. Но знаешь, Аннеточка, мы с Сашенькой оконечного за нее покоя так и не имеем – каждую секундочку боимся: не дай бог, она узнает о том обстоятельстве. Помнишь, я тебе писала, давно еще? Но Света мне клятвенно обещала, да и не в ее интересах, в общем…»

Кресло скрипнуло, остановилось. Строчки вдруг заплясали перед глазами, потерялась нить письма. Так, где это место? Еще раз перечитать: «Не дай бог, она узнает о том обстоятельстве…»

Интересно, о чем она? Может, дальше идет разъяснение? Нет, дальше пошло описание рецепта знаменитого тети-Сашиного варенья из абрикосов с грецкими орехами. Потом вопросы – кто и как из Аннеточкиных родственников поживает. А про «девочку» и неизвестное «обстоятельство» нет больше ни слова. Интересно, что тетя Маша имела в виду? Странно, странно… Еще и Света – мама, должно быть, – что-то там клятвенно обещала. Хм! Прямо тайны мадридского двора! А по сути, наверное, пустяковина какая-нибудь! Тетя Маша, бывало, любила пострадать излишней мнительностью. Да, наверняка – пустяковина…

Ирина аккуратно сложила письмо, сунула в конверт, повертела его в пальцах перед глазами. Вспыхнула, побежала в голове робкая беспокойная мыслишка – не надо было открывать. Теперь вот сиди, думай, напрягайся неожиданным беспокойством. Вон оно, уже затрубило внутри легким тревожным звуком, теперь так сразу от него и не отделаешься. Света, главное, клятвенно обещала… Не в Светиных интересах… Интересно, при чем тут мама вообще?

А дождь-то, надо же, кончился, и не заметила как. И солнце золотит мокрые стволы сосен, от травы поднимается легкий туман. Сиди, любуйся, ты ж хотела! Забудь, забудь! Все у тебя хорошо, ты счастлива, просто до безобразия счастлива. Забудь…

Словно в подтверждение этого «забудь» послышался шум подъезжающей к воротам машины. Кто это? Девчонки с учебы приехали? Или Игорь? Нет, ему еще рано.

Ага, девчонки. Машка выскочила, поежилась слегка, открыла кованые створки. Значит, сегодня Сашка за рулем…

– Привет, мамуль! – помахала рукой радостно.

– Привет.

Улыбнулась, ответила тихо, себе под нос. Надо подниматься из кресла, идти на кухню, ужин готовить. Как она нынче с ужином-то припозднилась, они ж наверняка голодные! Придется что-то на скорую руку…

– Мам, ты чего такая приплюснутая? Случилось что-нибудь? – заглянула на кухню Сашка, звонко чмокнула ее в щеку.

– Нет… Ничего. Устала просто.

– А бабушка уехала?

– Да.

– Ура!

– Саш, – укоризненно обернулась она от плиты.

– Все, не буду! А что у нас сегодня на ужин?

– Для вас – омлет со шпинатом. Вы ж меня убьете, если я вам свиные отбивные предложу.

– А то! Конечно, убьем. И даже плакать не будем.

– А блинчики? – простонала за Сашкиной спиной Машка. – Я же блинчики утром просила…