Не мой тип Шибаев Евгений

В деревне

Смерть Василисы для Николая была тяжёлым ударом: по утрате любимой, по его планам наконец-то завести семью. Николай влюбился первый раз, да ещё как! До зубного скрежета, до судорог! К своим сорока двум он был женат один раз, но, прожив вместе пять лет, расстались. По правде говоря, от счастья их не распирало никогда. Просто шли в одну сторону. Им было по пути, и они решили идти вместе. Пока не устали. Скучная и однообразная ежедневная картинка первой достала жену, и она ушла от него. Больше Николай не женился. Отношения были, иногда длительные, иногда не очень. Но чтобы жениться… Николай понял, что брак – это три составляющие: голова, сердце и секс. В его случае работала только последняя. Важная! Но для брака недостаточная. И через какое-то время они благополучно расставались. Без сердца изнашивается всё быстро, даже объятия.

Николай решил дать себе отпуск и поехать в деревню, вдохнуть её воздуха, залечить раны. Несколько лет назад в возрасте девяносто семи лет умер его дед, оставил близким дом, который родственники летом использовали как дачу, а поскольку сейчас октябрь, в доме никто не жил.

Это было единственное место на земле, где Николай мог отойти, набраться сил, чтобы жить дальше. Здесь жил его любимый дед, человек удивительной судьбы, и об этом надо рассказать подробнее.

В детстве он вместе с родителями каждое лето ездил в деревню к дедушке Фёдору и бабушке Лизе, и часто родители по окончании своего отпуска оставляли его там с тётей Валей до осени, которая привозила его обратно.

Тётя Валя жила в одном городе с его родителями, но на окраине, приходилась младшей сестрой его отцу и тоже летом приезжала к своим пожилым родителям.

Детей у стариков было много, но только один из них, Вадим, жил рядом, по соседству; остальных судьба раскидала далеко от родного дома, поэтому мы, жившие всего в пятистах километрах от деревни, были самыми частыми гостями.

Николай очень любил деревню. Ему нравилось там всё: запах сена, животных, свежескошенной травы, трескотня насекомых, петухи, наперебой с соседними разрывающие заутреннею тишину своими голосами. Он обожал по утрам пить парное молоко, есть сыр и творог, приготовленные любящими руками рано вставшей бабушки.

Вообще, деревня просыпается рано. В пять утра деревенские жители уже успевали подоить коров и выгнать их из дома, где их принимал пастух и, собрав всех в стадо, гнал для выпаса на не занятые полями луга.

Набор животных был почти одинаковым в каждом сельском дворе, и семья моих дедушки и бабушки не была исключением: корова, овцы, куры. Огород был нехитрым: картошка, морковь, свекла, лук. Всё это помогало деревенским жителям выживать при тех скудных колхозных зарплатах и пенсиях, которые платило им государство.

Жизнь Николая в деревне была наполнена тем, что он бегал с мальчишками по полям, объедал вместе с ними колхозный горох, ловил в речке раков, собирал малину в соседнем лесочке и купался в пруду.

Но больше всего он любил бывать в кузнице своего деда. Дед был потомственным кузнецом. Это был крепкий жилистый старик с сильными мускулистыми руками, которыми он мог гнуть подковы, а пальцами загибать монеты.

У деда было благородное русское лицо с редкими глубокими морщинами, грубо очерченные прямой нос и волевой рот с плотно сжатыми губами, короткая тёмная с проседью окладистая борода и такого же цвета усы. Но самое поразительное в его лице – это зубы: ослепительно белые, без единой потери, на зависть всем молодым. Это было настоящее чудо природы!

Когда он работал, это было завораживающее зрелище: он бил молотком по раскалённой докрасна железяке, и на глазах она превращалась в какой-то пригодный для хозяйства инструмент или предмет кухонной утвари.

Николая дед тоже привлекал к процессу кузнечного дела. Он раздувал меха, а поступающий воздух поднимал температуру в печи, которая в свою очередь оказывала воздействие на податливость металла обработке.

Дедушка Фёдор был очень красив, когда работал. Он легко взмахивал одной рукой с тяжёлой кувалдой и ловко опускал её туда, куда нужно. На загорелых покрытых копотью руках у него играли мышцы, кровью наливались вены, а когда он при этом разговаривал и весело смеялся над моими неловкими попытками подражать ему, его лицо озарялось белозубой улыбкой, и полутёмное, задымлённое помещение казалось светлее. Он в такие минуты Николаю напоминал сказочного былинного богатыря Добрыню.

По характеру он был добр, справедлив, прямодушен, неспособен на хитрости и уловки.

К нему обращалась с заказами вся деревня, и он никому не отказывал. Часто работал в долг, и когда ему не возвращали долги, прощал и никогда не злобствовал по этому поводу.

С бабушкой он разговаривал мало; как люди, давно живущие вместе, они понимали друг друга с полуслова, и Николай никогда не слышал, чтобы он повышал голос или ругался. Про таких говорят – живут душа в душу.

Но в гневе он был страшен. И однажды мне довелось в этом убедиться.

Как-то позвали Николая деревенские ребятишки залезть в яблоневый сад соседа за яблоками. Он пошёл с ними, до сада дошёл, но в сад не полез, а встал около забора.

В это время проходила мимо соседка, всегда вечно всем недовольная, увидела ползающих по садовым деревьям ребят и радостно сообщила соседу о непрошенных гостях у него в саду.

Соседа в деревне не любили, он был нелюдимый и недобрый. Его жена и дети редко выходили из дома, а если и выходили, то были какими-то зажатыми, напряжёнными, испуганными.

Вышел он из дома с ружьём наперевес, в руках держал цепь, на которой захлёбывался от лая злющий пёс с пеной у рта. Ребята, заметив хозяина, кинулись врассыпную, а Николай остался стоять, не считая себя виноватым. И сосед направился в его сторону. Подойдя ближе, он хмуро посмотрел на него, а затем спустил пса, который яростно вцепился в его ногу. Пёс долго волтузил Николая по земле, а тот кричал от нестерпимой боли.

Крик услышал дед, подбежал, оторвал за задние лапы от внука пса и, со всей силы размахнув, ударил его головой об дерево, да так, что упал он уже на землю бездыханным. Затем подошёл к соседу, выхватил его ружьё и одними руками свернул ствол его пополам. Глаза у деда горели такой яростью, таким безумным огнём, что, мне казалось, при его силе он мог принести много бед обидчику. Сосед побледнел, попятился, и в этот момент подошла бабушка, схватила деда за рукав и отвела его от греха подальше. Но этих минут Николаю хватило, чтобы оценить всю силу его гнева.

Летние поездки в деревню продолжались ещё несколько лет, но неожиданно они оборвались. Умерла бабушка Николая. Это событие очень подкосило дедушку Фёдора. Он как-то сильно сдал, осунулся, похудел, у него пропал интерес к жизни, и когда его родные говорили, что так нельзя, надо взять себя в руки, он в ответ махал рукой, говорил, что уже зажился на этом свете и его теперь жена – родная земля. Дед выстругал себе гроб и надгробный крест, поставил их в сени и готовился умирать.

В таком состоянии и застала его тётя Валя, которая приехала, чтобы увезти деда к себе и ухаживать за ним до самой смерти, поскольку деду было уже восемьдесят два года, возраст при котором, она полагала, долго уже не живут.

Дед долго упирался, и неизвестно, как бы он повёл себя, но тут в дело вмешался Николай. Дед был очень привязан к внуку, любил его и с нетерпением ждал каждый раз его приездов. Николай обнял его за шею и заплакал. И тут дед сдался.

– Ладно, везите, – молвил дед, – только надо животину продать!

Скотину и кузницу продали быстро, а дом заколотили на неопределённый срок. У тёти Вали в отношении дома были свои планы (тётя решила, что раз она деда забрала к себе, то вправе распорядиться домом по своему усмотрению). Через неделю дед уже сидел за столом на кухне тёти Вали и ел пшённую кашу. Николай сидел напротив. С приездом деда он был частым гостем, благо жили они недалеко.

– Кушай, кушай, папа, поправляйся, – ласково произносила ему тётя.

Дед ей в спину ворчливо тихим голосом добавлял:

– Да на тот свет отправляйся!

Дом, в котором жила тётя Валя, находился на границе между городом и деревней, в пригороде, который больше был похож на деревню: дома деревянные, одноэтажные, с огородами, а рядом лес и речка, куда Николай с дедом частенько ходили ловить рыбу.

Спустя несколько месяцев деду пришлось остаться одному. Муж у тёти был с южных краёв, и они решили съездить на период отпуска к родне мужа, к тёплому морю. А чтобы за дедом был присмотр и уход, дочка договорилась с одной женщиной из соседней деревни.

Это была одинокая женщина лет 40—45, звали её Тамара. Замуж она сходить успела, но побывала там недолго, мужа посадили за убийство по пьяному делу, а отсидев половину, он и сам был убит сокамерниками в какой-то их разборке.

Больше она замуж не выходила, да и в деревне её больше старики да старухи жили, а те, что помоложе, в город перебрались.

Работала она в городской черте, в детском саду воспитателем. Своих детей у неё не было, и она как бы компенсировала этот недостаток вниманием к чужим детям. С удовольствием занималась с ними, любила их, и дети тоже любили её.

Это была тихая, добродушная, с мягким взглядом голубых глаз женщина. Тамару нельзя было назвать красавицей, но было что-то в ней такое, что делало её привлекательной. Доброе лицо овальной формы, полные губы, на щеках милые ямочки, когда она улыбалась, и не менее милая родинка на белой коже шеи, её русые волосы всегда были тщательно уложены на затылке в пучок. Роста она была среднего, с ладным, крепким телом.

К деду она ходила каждый вечер после работы, чтобы прибраться и приготовить ему поесть, а в выходной основательно мыла полы и стирала.

Приготовив ужин, она, по настоятельной просьбе деда, садилась с ним пить чай. Чаепитие порой затягивалось до полуночи. Дед рассказывал как он воевал в Гражданскую войну, как пережил Отечественную, про житьё-бытьё в деревне. Он оживлялся, когда рассказывал, воспоминания возвращали его в молодость, и лицо его преображалось. Полные вдохновения глаза его светились какой-то молодецкой удалью, кожа розовела, а само лицо озарялось задорной улыбкой. Он совсем был не похож на того старика, который совсем недавно собирался повторить последний путь своей жены.

Тамара с интересом слушала и наблюдала за дедом. Она видела, как он наполняется вдохновением, когда увлекается своими рассказами, как загораются его глаза, как блестят белизной его молодые зубы, когда он вспоминает что-нибудь смешное, а его руки, руки кузнеца, всю жизнь проработавшие с молотом, крепкие, покрытые крупными венами, совсем не старческие и немощные, приводили Тамару в некоторое замешательство этим своим несоответствием.

Она стала любить эти вечерние посиделки, после садика, зайдя на минуту к себе домой и переодевшись, бежала к деду, который уже поджидал Тамару и весь день проводил в ожидании встречи.

Тихо, незаметно к ним подкралась любовь. Дед нежным взглядом сопровождал каждое движение Тамары, когда та хлопотала по дому, помогал двигать тяжёлую мебель, чтобы добраться с тряпкой до труднодоступных мест, а Тамара, давно забывшая, что такое мужское плечо рядом, вспыхивала и благодарила деда за помощь.

Это странное, необычное, волнующее чувство, которое испытывал дед, волшебным образом преобразило старика. В нём словно произошёл биологический всплеск и проснулась вторая молодость, которую он ещё вчера уложил в гроб, заколотил гвоздями и похоронил; он расправил плечи и словно скинул с себя несколько десятков лет, у него появилось неистребимое желание жить, непринуждённые весёлость и шутливость, лёгкость на подъём.

Тамара, давно уже смирившаяся со своей участью вдовы и не ждавшая от судьбы никаких сюрпризов, не могла поверить этим сказочным метаморфозам, которые с ней происходили. В молодости не отлюбившая своё, она испытывала такое огромное ощущение жизни, что оно било через край! Окружающие её люди и давно знавшие её незаметной, тихой, грустной стали обращать внимание на то, как расцвела Тамара. Им невдомёк было, что Тамара, глотнувшая крепкого любовного напитка, открыла в себе такие чакры, что мало кто мог не заметить перемены в ней. Красота зрелой женщины – это всегда особенная красота, которая распахнёт целый мир не только для неё, но и никому другому не оставит шанса остаться к ней равнодушным. Но этот праздник должен был скоро закончиться, должны были вернуться из отпуска родственники деда, дочь с мужем, и Тамара стала всё чаще впадать в уныние.

И тут неожиданно дед предложил Тамаре пожениться и поехать с ним в деревню. Дед пошёл в ЗАГС, нашёл убедительные слова, и их расписали, в виде исключения, без испытательного срока. Сначала-то никак не хотели, по инструкции только для беременных делают исключения, но дед сказал, что насчёт беременности он не знает, но то, что ввиду его больших лет он может помереть до их срока, – это факт, и тогда на их совести будет не расписанная мать-одиночка. В общем, в ЗАГСЕ пошутили, посмеялись над таким уникальным случаем, но искушать судьбу не стали и пошли навстречу деду в столь деликатном деле.

А дед на самом деле спешил. Он хотел уехать до приезда дочки с мужем, чтобы избавить себя от объяснений, неприятных расспросов и намёков на его преклонный возраст. Тамару долго уговаривать не пришлось, та быстро рассчиталась на работе, дом пока продавать не стала, да и времени на это дед ей не оставил, собрала вещи, села вместе с дедом на поезд и поехала устраивать свою новую жизнь.

Дед перед отъездом оставил дочери прощальное письмо, в котором написал, что встретил он подходящую женщину и удумал на ней жениться, а посему едет с молодой женой на родину в свой дом. Затем перечитал письмо и сам же рассмеялся, представив, какое лицо будет у дочери и её реакцию на письмо.

Реакция же действительно была бурной! Дочь с мужем, приехав домой и увидев записку от деда, с недоумением несколько раз перечитав её, долго стояла в ступоре, пытаясь осознать происходящее событие. У неё никак в голове не укладывалось, как может её отец, старик в возрасте восьмидесяти двух лет, ещё вчера собиравшийся умирать и присматривающий себе место на кладбище, начать строить заново жизнь, вместо того чтобы думать о вечном и предаваться воспоминаниями о прожитой жизни. Она уже свыклась с мыслью, что старый отец будет доживать у неё свой век, а когда его не станет, она поедет в деревню и продаст его дом или будет сдавать как дачу приезжающим за свежим воздухом на природе горожанам. У Валентины не было сомнений в том, что именно ей достанется участок земли и дом, поскольку она взяла на себя хлопоты по уходу за папой.

И тут вдруг все планы рушились, и вся её натура не хотела принимать эту новую реальность. Её охватило чувство обиды, словно её предал её любимый отец. Муж Валентины молчал, только горестно качал головой и сочувственно поглядывал на жену. И тогда она решила позвонить своему брату, моему отцу, но тот, оказалось, и вовсе был не в курсе. Николай, конечно, был в курсе всех событий, но благоразумно ничего не рассказывал, нутром чуя, что это будет не к добру. Началось бурное обсуждение с родителями Николая «неблагодарного» деда, который «совсем тронулся умом» под старость лет. Эти вопли и крики продолжались так несколько дней.

А дед тем временем со своей «молодухой» обживался в деревне. Но не всё было так гладко. Подойдя по приезде к своему дому, дед увидел, что доски от дверей и окон отколочены, а из трубы валит дым.

Открыв дверь, он увидел здоровенного мужика в трениках» и майке. На плечах, руках и даже пальцах были видны зековские наколки.

Дед сразу:

– По какому праву вы тут живёте в моём доме?

– Я живу у себя дома. А вот ты откуда нарисовался, я не знаю. Иди к Вадиму разбирайся!

Вадим – старший и самый непутёвый сын, пьяница и картёжник, вечная головная боль у деда. У Вадима трое детей, жена, но хорошо они никогда не жили. Вечно в долг, порой впроголодь, и дед, когда жил в деревне, как мог помогал, а Вадима не раз учил уму-разуму и даже бил, но образумить сына так и не сумел.

Вот и на этот раз тот проигрался в чистую в карты и отдал за долги дом деда какому-то жулику, только что вышедшему из тюрьмы.

– С Вадимом мне разбираться нечего. Ты с ним разбирайся, а сейчас освободи дом.

– Слушай, дед, а не пошёл бы ты куда подальше со своей…, а не то ведь я и зашибить могу ненароком, – с угрожающим тоном пошёл в наступление самозваный «хозяин».

И тут дед, услышав угрозы и оскорбления не только в свой адрес, но и в адрес любимой женщины, преобразился. Глаза его наполнились безумным огнём, он плюнул в открытую ладонь, сжал её в кулак и по-деревенски, с плеча, со всей оставшейся у него силы, которая, вопреки усилиям природы лишить её деда, не помешала размахнуться и ударить наглеца так, что он ударился о стену, обмяк и беспомощно съехал по стене на пол.

– Ну что рожу-то наморщил? Даю тебе минуту сроку, и чтобы духа твоего здесь не было… Господи, прости меня грешного, – отходчиво выдохнул дед и, взяв свои и Тамарины вещи, прошёл в дом.

У деда Фёдора и Тамары были красивые отношения. Они любили друг друга, и это было заметно. И не то чтобы они говорили друг другу какие-то особенные слова, да они и не знали таких слов, но их глаза светились и улыбались, звуки голосов были сердечны и милы друг другу, а их незамысловатые приятные и душевные слова ласкали слух. Они никогда не расставались, будь то поход в магазин или в лес на заготовку дров, на почту или на собрание в сельсовет. Они дорожили каждым днём, прожитым вместе, и берегли большое и глубокое чувство, что связало их неожиданно в столь позднем возрасте.

Ласка и нежность никогда в деревне не были в чести. Чаще можно было услышать грубость, мат, оскорбления. И деревенские бабы, обделённые мужской теплотой, тихо завидовали им, любопытствовали, искали повод зайти, посмотреть на «молодых». Мужикам тоже не давали лавры деда жить спокойно. Они глядели на ладную и цветущую Тамару, прищёлкивали языками и испытывали зависть.

Большим хозяйством новое семейство обзаводиться не стало. Дед Фёдор занялся пчеловодством, купил ульи и поставил недалеко от дома, а Тамара приобрела кур, посадила на грядках одну зелень, так как с картошкой она уже опоздала. Такая небольшая занятость позволяла им проводить больше времени вместе, и вечерами Тамара занималась вязанием, а дед что-то мастерил из железа. Скучали его руки по металлу. И постоянно при этих занятиях они о чём-то разговаривали, вспоминали истории из своей жизни, смеялись и шутили. В доме всегда было тепло и уютно.

Дети вместе с внуками снова стали на лето приезжать к дедушке Фёдору и теперь молодой бабушке Тамаре, которая оказалась необыкновенно гостеприимной и радушной хозяйкой.

Тетя Валя, несмотря на поздний возраст, родила сыночка, чему была несказанно рада, и теперь вместе с мужем и малышом не упускали ни одной возможности, чтобы навестить деда, а ещё больше Тамару, с которой они стали лучшими подругами.

Последний раз Николай был у деда, когда тому было 95. Он встретил его вместе с Тамарой на крыльце. Дед опирался на палочку. Но глаза его были молоды, а улыбка являла чудо природы – ряд белоснежных красивых зубов.

В тот день дед сказал Николаю очень важную истину: «Единственное, что имеет в жизни значение, – это любовь!»

Дорожное приключение

Через месяц Николай вернулся домой. Прошёл в ванную и увидел в зеркале небритое, запущенное лицо. Побрился, принял душ, надел свежую рубашку и направился в магазин прикупить продуктов. Ступив на зебру, при переходе улицы он успел увидеть боковым зрением трогающуюся с места парковки в его сторону низенькую Audi и женскую в светлых кудряшках головку в ней, повернутую в сторону обгоняющих машин. «На овечку похожа», – мелькнуло у Николая. Его она не видела. На всякий случай Николай отступил на метр. Метр его не спас. В следующую секунду он мягко распластался, как препарированная лягушка, на капоте, носом упёршись в лобовое стекло. Так в детстве он с ребятами делал хрюшек друг другу через стеклянную межкомнатную дверь детского садика. Овечка наконец повернулась к нему и увидела в нескольких сантиметрах от себя «пятачка». Её глаза наполнились ужасом, и, судя по всему, она от испуга перепутала педали, и её автомобиль резко рванул вперёд. Краем глаза Николай заметил изумление на лицах прохожих, представил, как это выглядит со стороны, и его разобрал смех. Через двадцать метров, в аккурат около его магазина, машинка резко тормозит, и Николай сползает с капота. Из Audi выскакивает «овечка» и начинает заполошно бегать вокруг него. Обнаружив, что мужчина, которого она сбила, жив, руки-ноги целы, более того, он ещё и улыбается, молодая женщина отчаянно и безутешно разрыдалась, а когда Николай подошёл к ней успокоить, неожиданно, продолжая плакать, пристроила златокудрую головку на его груди.

Для Любы день не задался с самого начала. С утра расстроил старший Мишка, учинивший с друзьями полукриминальную историю с соседом. Всё дело в том, что Иннокентий Петрович, сосед с верхнего этажа, её затопил, и весь проведённый недавно ремонт насмарку. Люба несколько раз пыталась поговорить с соседом о возмещении ущерба, и тот поначалу вроде бы был согласен, но потом, получив поддержку от соседки, тоже жившей под ним, стал грубить, а затем и вообще отказался от своих слов. Соседка Клавдия Ивановна, пенсионерка, когда-то давно работала заведующей в домоуправлении, и жильцы по старой памяти называли её без должного уважения Клавка-домоуправка. Иннокентий Петрович соседом был не простым – почётный пенсионер, бывший партийный работник, до недавнего времени-депутат Верховного Совета и крупный чинуша в администрации области. И Клавка-домоуправка лизоблюдничала перед ним и в присутствии важного жильца стала стыдить Любу и обвинять в вымогательстве. Люба после этого долго плакала, и Мишка это видел.

Дом, в котором жила Люба, был добротный, но деревянный; из удобств только водопровод и газ. Иннокентий Петрович имел другую хорошую благоустроенную квартиру в элитном доме, но там не жил, а сдавал квартирантам. Сразу двух зайцев убивал: добавку к пенсии имел и жил в экологически полезном для его здоровья деревянном доме. Характер у почётного пенсионера был скверный, и крови он Любе перепортил немало. То дети шумят, то дрова ему мешают. Как-то дети собаку таксу завели, так жалобами замучил, что гуляет без намордника и громко лает. Пришлось знакомым отдать.

В общем, Мишка с друзьями, всем по 16—17 лет, решили его проучить.

Васька, Мишкин дружок, позвонил Иннокентию Петровичу, представился сотрудником городского хозяйства и сообщил, что к дому планируется подключить паровое отопление, и поскольку Иннокентий Петрович человек заслуженный, то с него и начнут, так как повышенной секционности батарей немного и всем может не хватить. И самое главное, что ему это ничего не будет стоить. Это подарок города ему! В конце разговора сотрудник посоветовал особенно пока не распространяться до поры до времени, чтобы не было лишних разговоров, так как сейчас активизировалась борьба с привилегиями. Иннокентий Петрович был несказанно польщён и рад, но всё же поинтересовался количеством секций в батареях, которые ему так благосклонно выделил город. И тут Васька чуть не прокололся и сдуру сказал…, что восемьдесят.

– Это что же, от стены до стены? – выразил удивление Иннокентий Петрович, но Васька быстро ушёл от ответа, сказав, что его начальство вызывает на планёрку.

Подарки завозили три дня подряд. Мишкины друзья, одевшись в рабочую одежду, натаскали в квартиру огромное количество тяжеленного металлолома, накрутили сквозных дыр в стенах и в полу над Клавкиной квартирой и назаколачивали туда труб. Вишенкой на торте этой затеи явился огромный ящик якобы со строительным инструментом, который они затащили ближе к ночи и поставили на дыры в полу, ведущие в Клавкину квартиру. Ящик тот был заполнен до краёв снегом, который ночью растаял и хлынул как раз бывшей домоуправительнице на голову, когда та спала. Та спросонья ничего не поняла, подумала, воду дали. Сосед-то накануне не выдержал, поделился радостной вестью со своей соседкой-заступницей.

В общем, уважения у Клавки-домоуправки к её почётному соседу как-то сразу поубавилось, но хуже всего то, что работяги, которые каждый день таскали всевозможных диаметров и размеров трубы и батареи, пропали, а квартира Иннокентия Петровича больше напоминала приёмный пункт по сбору металлолома с огромной лужей посередине. Клавдия Ивановна теперь едва с ним здоровается и в глаза не смотрит, оно и понятно: квартира затоплена, с потолка трубы торчат, а акустика стала такая, что слышно, как по ночам Иннокентий Петрович в туалет ходит.