Случайные гости Кузнецова Дарья

Василич покосился на меня насмешливо, но незнакомке вопрос неожиданно понравился.

– Я ему передам, дитя, – благосклонно кивнула она.

– Тогда извините, я не нарочно. Просто он очень неожиданно появился, и я испугалась, – честно призналась я. Не сказала бы, что мне стало так уж стыдно перед напугавшей меня до истерики лошадью (тем более что пострадало по большей части ее самолюбие), но объяснять это странной хозяйке крылатого коня явно было бессмысленно.

– Что ж, я тебя прощаю, дитя, – проявила великодушие гостья.

– С вашим пегасом мы заочно познакомились, а как зовут вас? – полюбопытствовал Василич. – Это вот Алена, я Евгений, а это Борис.

– Какие сложные и резкие у вас имена, – качнула головой женщина. – Меня зовут Дунивиэль, Светлая Владычица.

Судя по тону гостьи, все слова явно должны были писаться с большой буквы. С очень большой буквы. Я бы даже сказала, с самой большой буквы.

– Так и зовут? – растерянно кашлянув, уточнил капитан. – А Владычица чего, если не секрет?

– Этого леса, конечно! – пояснила она с таким видом, будто вопрос задали ужасно неприличный.

– Кхм. Вот оно что! – медленно кивнул дядя.

Не знаю, до чего бы мы договорились в итоге, но в этот момент вслед за дядей Борей подтянулся профессор. За прошедшие дни он вполне прижился, чувствовал себя как дома и совершенно не обижался ни на постоянный контроль, ни на запертую на ночь дверь. Да и вообще он оказался на редкость необременительным гостем: проявлял похвальную аккуратность и ненавязчивость, с замечаниями ни к кому не лез, ел с аппетитом. За его судьбу мы переживали вполне искренне и очень надеялись, что на Земле ему смогут помочь с восстановлением собственной личности.

– Дунечка! – обрадовался он при виде Светлой Владычицы. – Милочка, а вы уже подготовили отчет?

– Я не Дунечка! – неожиданно взвизгнула та, гневно топнув ногой, отчего мужчины поморщились, а я обхватила голову руками, закрывая заодно уши. Пронзительный звук ввинтился внутрь, отозвавшись болью в голове, будто ее прожгли насквозь от уха до уха. – Я Дунивиэль! Светлая Владычица Леса!

– Дунечка, милая, да хоть всей планеты, но отчет все-таки будьте добры подготовить, а то Лариса Ивановна с Вадиком выбьются из графика, – со все той же блаженной улыбкой, полностью проигнорировав возмущение собеседницы, повторил Кузнецов.

– Пойдем-ка, профессор, мы с тобой чаю попьем, – первым среагировал Василич, поднимаясь на ноги и приятельски обнимая того за плечи. Профессор традиционно не стал возражать и позволил увести себя внутрь корабля, а дядя Боря обратился к пышущей гневом гостье.

– Простите великодушно, о Светлая Владычица, этого мужчину, он стар и болен. Не соблаговолите ли вы осенить светом своей красоты нашу скромную обитель, почтив ее своим присутствием. И испить с нами росы, наполненной солнечным светом, – с каменным лицом проговорил он, удостоившись от меня подозрительного взгляда. Уж не рехнулся ли наш капитан заодно с гостями?!

– Приятно слышать достойную речь достойного мужа, – тут же смягчилась Дунивиэль (или все-таки Дуня?). – Я с удовольствием приму ваше предложение, досточтимый Борис. Только мне не хотелось бы разрушать ваш защитный контур, не могли бы вы его убрать?

– Конечно, сию секунду!

– Дядь Борь… – громким шепотом начала я, с трудом борясь с подступающей паникой и прикидывая, что делать, если это заразно и наш капитан действительно подхватил что-то от гостей.

– Потом объясню, – тихо отозвался он, качнув головой, и галантно предложил даме локоть. – Прошу!

Они двинулись вглубь корабля, а я, не забыв закрыть за собой шлюз и поднять трап, поспешила следом. Вот чего никогда не подозревала в дяде, так это наличия подобных ораторских талантов. Где он такого нахватался вообще?!

При ярком свете Владычица Дунечка выглядела более чем странно, даже жутковато. Непропорционально большие голубые глаза, неестественно яркие золотые волосы, странные черты лица, длинные, заостренные кверху уши. При виде этих ушей в памяти шевельнулось что-то смутное, но я так и не вспомнила что. Кажется, наша гостья напоминала какого-то сказочного персонажа из той же глубины веков, что и пегас. Уши, уши… С ушами у меня ассоциировалось странное имя «Иа-иа», но я уж тем более не сумела вспомнить, где его слышала. По-моему, это было в совсем уж далеком детстве.

Помимо внешности, эта Дульсинея еще и двигалась так, что хотелось чем-нибудь вооружиться для самообороны. Быстро, неестественно плавно и точно; как какой-то идеально отлаженный механизм, но отнюдь не живое существо.

Профессора Василич упрятал в каюту, так что конфликтов удалось избежать, хотя и без этого вечер получился очень странным. Гостья за милую душу уплетала тетины тефтельки с гарниром, при этом вдохновенно рассуждая о том, как чудесно живет ее прекрасный бессмертный народ среди девственных лесов, питаясь буквально солнечным светом и цветочным нектаром. На вопросы она отвечала уверенно и с удовольствием, но несла полный бред. Утверждала, что к ученым никакого отношения не имеет и вообще является чистокровной представительницей древнего мудрого народа эльфов.

На этом слове у меня в голове все-таки щелкнуло, и картинка сложилась. Я вспомнила, что еще до Затмения существовала религия, адепты которой поклонялись вот этим существам. Кажется, назывались они толкиенисты, по имени человека, которого считали своим пророком. Потом, кажется, религия эта раскололась на ортодоксальную ветку и либеральную, которая о Перворожденных отзывалась гораздо более вольно. Некоторые их истории я даже читала, они замечательно шли в качестве развлекательной литературы. Просто не получилось связать мифического персонажа со вполне реальной свихнувшейся сотрудницей научной базы.

Общался с ней в основном дядя Боря, проявляя чудеса словесной эквилибристики; мы все, включая его жену, диву давались.

Тетя Ада в это время по собственной инициативе украдкой выдернула у Владычицы волосок, и через некоторое время вернулась из медотсека в глубокой задумчивости. Мы едва дождались, когда гостье надоест рассказывать сказки и она начнет зевать, интеллигентно прикрывая рот узкой ладошкой с кукольно-ровными пальчиками. Подозреваю, в конце концов тетя все-таки не выдержала и добавила ей в чай какое-то снотворное.

Дунивиэль великодушно согласилась остаться на ночь у нас на борту и была сопровождена в каюту, а потом мы привычным составом собрались на военный совет.

– Боренька, скажи-ка, дружочек, и почему я от тебя прежде таких сладких речей не слышала? – подозрительно поинтересовалась тетя Ада.

– Ну ты же не душевнобольная, правда? – поморщился капитан. – Был у нас второй пилот, в эту же сторону углубленный. – Он демонстративно покрутил пальцем у виска. – Тоже вот так изъяснялся. До чего прилипчивый говор – словами не передать! У нас весь экипаж через месяц так разговаривал, пока капитан не нашел замену.

– Мама Ада, а что анализ-то показал?! – Братец задал самый интересный вопрос, и о талантах дяди Бори присутствующие временно забыли.

– В том-то и дело, что анализ показал нормального человека. Так что вот эти уши, – приставила она ладони к голове на манер заячьих ушей, – и все прочее может быть только какой-нибудь сложной пластикой. Чтобы понять, какой именно, надо провести подробную диагностику. Но мне совершенно непонятно, зачем бы ей такое понадобилось и кто мог с ней это сделать?

– Так, может, сама? – предположила я. – Мы же не знаем, как она выглядела. Вдруг она фанатичка и сама себя так изуродовала? Профессор-то ее узнал, значит – не удивился. Хотя я, честно говоря, все равно не понимаю, как она умудряется двигаться вот так… брр, натурально – робот! Может, у нее там внутри какие-нибудь части организма тоже заменены на протезы?

– Всякое может быть, – развела руками тетя.

– М-да, любите вы, женщины, себя уродовать во имя сомнительной красоты, – насмешливо заметил, качнув головой, штурман.

– Просто юные наивные девочки пытаются понравиться привередливым мужчинам. Это с возрастом, и то не ко всем, приходит осознание, что красота – чистота и здоровье, а все остальное зависит от умения себя подать, – возразила мудрая капитанская жена.

– Вот тут, Адочка, позволь не согласиться, – возразил Василич. – Это…

– Ладно, как минимум одно мы выяснили: обитатели базы живы, просто они оттуда разбрелись. Потому что коллективно тронулись умом. – Капитан оборвал философский диспут в зародыше. – Могли они «утомиться» до такого состояния естественным путем или это какое-то стороннее воздействие?

– Я, конечно, не психиатр, но… Иногда больной может, как это называется, «индуцировать» впечатлительных окружающих. Но не думаю, что здесь именно тот случай. Если я не ошибаюсь, при подобном развитии ситуации больной убеждает здорового в реальности собственного бреда. То есть, наверное, они бы тогда все бродили по лесу, изображая мифических созданий. А у профессора, как говорит молодежь, «кора треснула» совсем в другом месте, – задумчиво проговорила наш бортовой врач.

– То есть все-таки внешнее воздействие. – Дядя Боря медленно кивнул. – Как бы нам с ними заодно не вляпаться!

– Может, это они сами доизучались? – предположил Ваня. – Типа неудачный эксперимент и все такое.

– Знать бы еще, какие эксперименты и над чем они ставили! Мы с Василичем пытались найти какие-нибудь записи, но там все зашифровано. Решили глубже не лезть, вдруг дело секретное и нам за это устроят веселую жизнь, если еще не прибьют.

– А мне вот что интересно, – задумчиво протянула я. – Ладно профессор, он хотя бы сидел на базе, но вот эта и все остальные, чем они питаются?! Не росой же в самом деле! А голодающей и истощенной она не выглядит. Да и платье это у нее откуда? Неужели с собой привезла?

– Интересно, – согласно кивнул дядя. – Но, надеюсь, не настолько, чтобы во все это ввязываться?

Укоризненный взгляд был направлен на Ваню, потому что меня в подобном поведении никто заподозрить не мог. Что я, совсем бестолковая, лезть не в свое, да еще и опасное, дело?

Брат скорчил рожу, но кивнул.

– А что нам тогда делать с этой Владычицей? – полюбопытствовала я.

– Ну, до нашего появления она в своем лесу как-то жила и теперь проживет, – отмахнулся Василич. – Навесим на нее какой-нибудь маячок, чтобы спасатели быстрее нашли, и пусть идет, куда шла. Уж за пару дней с ней ничего не случится, а завтра-послезавтра должны прилететь профессионалы. Завтра надо наведаться на базу и доложить, что мы еще одну обнаружили. Или ты, Ален, «Выпь» починишь?

– Посмотрю с утра, что с ней, – не стала спорить я и полюбопытствовала: – А ваш осмотр местности дал хоть какие-нибудь результаты?

Вчера мужчины рискнули запустить автономный зонд, чтобы немного осмотреться в ближайших окрестностях. Судя по их молчанию, ничего интересного не нашлось, но спросить все равно стоило.

– Да какие тут результаты! Кругом сплошной лес, здесь можно десяток крупных городов спрятать, и сверху они будут незаметны, – поморщившись, отмахнулся капитан.

– Так, может… – с надеждой начал Ванька. Глаза горели жаждой знакомства с чужой лесной цивилизацией, но дядя порыва, конечно, не оценил.

– Не может. Если бы тут водилось что-то подобное, на планете не организовали бы пару баз биологов, а развили значительно более бурную деятельность.

– А баз две? – озадаченно вытаращилась я на него. – Но почему мы тогда до сих пор не связались со второй?

– Потому что у нас нет ее точных координат, она находится на другом конце планеты. И если ты забыла, где-то здесь еще пираты шастают, – со смешком пояснил он.

– М-да, действительно забыла. – Я смущенно кашлянула.

– Конечно, можно поискать контакты соседей в информационных базах наших ученых, но, честно говоря, не вижу смысла, – добавил капитан.

На том собрание завершили и разбрелись спать. Никакой информации у нас не имелось, обсуждать оказалось нечего, и я полностью согласилась со старшим поколением: все это – совершенно не наше дело. Явная опасность ученым не угрожала, у нашедшихся самостоятельно сотрудников проблемы только с головой, в остальном здоровье отличное, так что срочно спасать их явно не требуется и можно заниматься своими делами.

Одна мысль не давала мне покоя. Если эта эльфийка – бывшая сотрудница (вероятнее всего, лаборантка), то откуда она взяла лошадь? Если пегас – тоже результат какой-то хитрой мутации и хирургического вмешательства, это объясняло его странный внешний вид, но совсем не отвечало на вопрос происхождения. А еще слабо верилось, что у молоденькой лаборантки могло хватить денег на столь сложную операцию: у нее даже, кажется, форма черепа… не как у нормального человека.

Утром «Выпь» неожиданно проявила покладистость и почти сразу согласилась поработать на благо родного экипажа, так что для отчета нашему капитану не пришлось лететь в дальние края. И я со спокойной душой вернулась к прерванному занятию – исцелению травм корабля. Все остальные вышедшие из строя модули находились под обшивкой, «погорели» исключительно за компанию, и для их починки не требовалось выходить наружу. С одной стороны, конечно, обидно: прощай, свежий воздух и лесной шум. Но с другой – внутри корабля мне было гораздо спокойней.

Собственно ремонтные работы много времени не заняли, я управилась с основными часа за три. Гораздо сложнее было настроить капризное оборудование, и в первую очередь – сбалансировать залатанные двигатели. Чем я, собственно, и занялась, прочно обосновавшись после завтрака в двигательном отсеке с любимым терминалом. Любимым, наверное, потому, что за годы совместной жизни то ли он окончательно принял форму моей головы, то ли голова умялась в нужных местах. В любом случае именно от него я не уставала.

Точнее, не уставала обычно, а тут… то ли работа оказалась уж очень напряженной, то ли не надо было сидеть в нем восемь часов кряду, но к концу дня у меня заломило в висках, зазвенело в ушах, да и глаза начали нестерпимо слезиться, так что пришлось работу бросить. Но уходить я не спешила, в конце концов, не одна я устала, кораблю тоже надоела возня с его внутренностями. Так даже самому терпеливому пациенту в конце концов надоедают изнуряющие непрерывные обследования и процедуры, и требуется хотя бы краткосрочный перерыв. В общем, стоило как минимум извиниться и поблагодарить за покладистость.

Несколько секунд я просто сидела в кресле в углу, предназначенном специально для бортмеханика – не на полу же ремонтными работами заниматься! – а потом, озаренная идеей, сбегала в свою каюту и вернулась со скрипкой. И сама успокоюсь, и извинения будут принесены в самой приятной нам обоим форме.

Терминал я, правда, надевать в этот раз не стала: при его виде начал отчетливо ныть затылок и чесаться лоб.

Тот факт, что корабль любит мою музыку, лично для меня был очевидным, но с окружающими этими мыслями я не делилась. Даже несмотря на то, что могла доказать это вполне аргументированно и даже научно: давно уже известно, что звуки оставляют определенный след в окружающем пространстве, а гармоничные звуки положительно влияют на любых живых существ. Так чем, спрашивается, корабль хуже? Может, он не способен расти или размножаться (хотя мысль, конечно, интересная), но в его основе лежит биоэлектроника, вполне сходная строением с нервной тканью высокоорганизованного животного или даже человека. Так что, проигнорировав кресло, я устроилась на коленях посреди небольшого вытянутого помещения – эта поза казалась мне наиболее удобной – и с обычным трепетом открыла футляр, знакомый до каждой царапинки.

Сегодня настроение было странным. Во всяком случае, именно эта мысль пришла в голову, когда я расслабилась, позволив рукам жить своей жизнью. Мелодии лились… нервные, тревожные. Не трагические – таких я попросту не знала, да и не любила, – но пронзительные и напряженные. Они пахли предгрозовым ветром, висящим в воздухе электричеством и почему-то морской солью. Но зато сегодня на меня снизошло вдохновение – почти такое, как в любимые моменты выхода из прыжка. Прикрыв глаза и полностью отрешившись от окружающего мира, я качалась на незримых волнах, несущих шапки пены к бесконечно далекому и даже как будто несуществующему берегу.

А потом… это был не звук и не прикосновение, то есть я ничего не услышала и не почувствовала, но сложилось впечатление, что кто-то взволнованно меня окликнул. Я инстинктивно распахнула глаза – и музыка волей случая оборвалась на самой пронзительной и тревожной ноте, а я в полном шоке уставилась на… нечто, стоящее прямо передо мной. Хотела бы закричать, но горло от страха перехватило болезненным спазмом, и я в панике замерла, как тот кролик перед удавом.

Это походило на гротескную человеческую фигуру. То есть две руки, две ноги, условно обозначенная голова. Только очертания казались нечеткими, как у едва начатой статуи, для которой скульптор пока только наметил основные детали. Заметив мой взгляд, нечто качнулось в мою сторону, и по спине пробежал холодок, а на лбу, кажется, выступила испарина.

Это была не статуя. Это был сгусток малянисто-черной непрозрачной массы, поблескивающей в лучах света. Он не шел – перетекал из позы в позу, и очертания фигуры расплывались, смазывались. Расплывались незначительно, но я в ужасе наблюдала за приближением этого существа, а в голове билась угрюмая мысль, что, наверное, лучше бы прямо сейчас упасть в обморок от страха. Тогда я хотя бы не увижу, как оно начнет меня жрать.

Инопланетная тварь – а быть чем-то земным и понятным оно не могло по определению – протянула ко мне руку. Шарик на конце руки, отдаленно напоминающий кулак, растекся сначала подобием клешни, а потом разделился на ладонь с пальцами. Мне показалось, что пальцев четыре.

То есть конечности нечто тянуло не совсем ко мне, а как будто к скрипке, но я в этот момент вдруг очнулась и прошептала – хрипло, едва слышно:

– Не надо, пожалуйста!

Что именно «не надо», я и сама толком не знала, но прижала скрипку к себе, как мать прижимает дитя, которое желают отобрать. Смотрела на стоящее надо мной существо с мольбой, снизу вверх, и почему-то у меня не возникло даже мысли о сопротивлении.

Что я могла ему противопоставить? Я не умею драться, и оружия у меня никакого. Швырнуть в него скрипкой? Или футляром? И что дальше?! Даже если получится сбежать от него, куда бежать? Если оно оказалось способно беспрепятственно проникнуть на корабль, наверное, мое сопротивление тем более бессмысленно. К тому же кто поручится, что оно одно? Почему-то возникла уверенность, что это совсем не так.

Но если это не так, то… где остальные?! Что с ними всеми?! Ванька, дядя и тетя, Василич… где они? Живы ли вообще?!

Мысли эти возникли в голове, кажется, все одновременно и тут же смешались в несусветную кашу, окончательно выводя меня из равновесия. Не знаю, к чему бы все это привело в итоге – может, к желанному обмороку или вовсе к истерике, – но меня неожиданно вернул в реальность странный гость. Он вдруг отступил на полшага в сторону, освобождая проход, и удивительно человеческим, понятным жестом указал рукой на дверь.

Желания спорить не возникло. Я сомневалась, что сумею удержаться на ногах, но они – удивительно! – даже не тряслись. Более того, я не то чтобы сумела взять себя в руки, но немного успокоилась и перестала чувствовать себя загнанной в угол обреченной жертвой. Кем бы непонятное существо ни было, убивать меня прямо сейчас оно явно не собиралось. Правда, некстати вспомнилось, что существуют участи много хуже смерти, но почему-то сейчас это не ухудшило моего настроения. Наверное, я не могла испугаться сильнее. Или могла, просто пока до конца не осознавала происходящее.

Я первой вышла в коридор, но даже задуматься о побеге не успела: снаружи ждал собрат первого существа, такое же черное жуткое нечто. Обе кляксы при ближайшем рассмотрении оказались массивными, высокими, но ощущения тяжеловесности это не создавало. Слишком плавно и быстро они двигались, как будто не живые существа, а капельки ртути. С другой стороны, откуда я знаю, что это не так? То есть не обязательно – ртути, но с них вполне могло статься иметь природу, в корне отличную от человеческой. Может, они в самом деле жидкие? Или на ощупь такие же, как на вид: густая маслянистая масса? При мысли о том, чтобы к этому прикоснуться, к горлу подкатила тошнота, и на миг стало еще жутче.

Под конвоем двух чужаков, удивительно уверенно ориентирующихся на нашем корабле, я прошла в трюм. Здесь меня ждало сразу несколько открытий, одно из которых оказалось безумно приятным: весь экипаж, включая тронувшегося умом ученого, был жив. Они группой стояли посреди трюма в окружении десятка точно таких же гигантских клякс, с хозяйственной невозмутимостью изучавших хранившиеся здесь немногочисленные контейнеры (все остальное мы, к счастью, уже успели доставить).

– Дядя! – всхлипнула я, кидаясь к нему.

Почему-то нападающие – а назвать их при таком поведении как-то иначе не получалось – не препятствовали, и наш капитан крепко обнял меня одной рукой. За вторую нервно цеплялась его жена, и это, пожалуй, единственное, что выдавало ее волнение. В остальном наш бортовой врач выглядела раздраженной и даже как будто злой.

– Ну, тихо, все нормально, не плачь, – тихо проговорил дядя Боря. – Ты не пострадала?

– Нет, я… меня никто не тронул, – проговорила я, слегка отстраняясь и локтем занятой скрипкой руки утирая слезы, чтобы оглядеться. Рядом со своими страх не покинул меня совсем, но определенно заметно уменьшился. – А вы? Все в порядке?

– Алечка, эти варвары… ужасно, просто ужасно! – Глубоко вздохнув, тетя нервно всплеснула рукой. – Они ведут себя как хозяева! Проклятые пираты!

– Ада, родная, успокойся. Они ведут себя вполне любезно, ограничились лишь парой воспитательных затрещин, – успокоил ее муж.

– Затрещин? – всполошилась я, окидывая мужчин более внимательным взглядом. «Отличившиеся» нашлись сразу. Штурман и Ванька сияли фонарями: у брата на скуле, у Василича – классический, под глазом.

– Силищи этим тварям не занимать, – криво усмехнулся Рыков, пощупал край фингала и слегка поморщился. – Чуть последние мозги старику не выбили.

– Было бы что выбивать, – вздохнул дядя. – С кулаками бросаться на тварь, которая никак не отреагировала на выстрел из бластера в упор, мягко говоря, глупо.

– Ну не мог же я не попробовать! – Штурман развел руками с таким видом, будто действительно – не мог. Подозреваю, брат мой получил за то же.

Такой гуманизм нападающих внушал некоторый оптимизм. Если за попытку агрессивного сопротивления они не то что не убили, даже не покалечили, а лишь дали в морду, появлялся шанс, что ничего особенно страшного нас не ждет. Если, конечно, их матка, к которой нас явно собирались доставить, не предпочитает жрать жертвы живьем.

Не знаю, с чего меня так заклинило на аналогии с насекомыми. Наверное, потому, что нападающие не издавали ни звука, а общались либо жестами, либо короткими прикосновениями. Последнее выглядело особенно гадко, и, один раз заметив, я старалась вообще не смотреть на этих существ. Они как будто на мгновение «приклеивались» друг к другу. А когда контакт прекращался, от одного маслянистого сгустка к другому вытягивались тонкие нити, совершенно отвратительные на вид и как будто даже липкие.

– Кто это? И что им от нас надо? – тихо спросила я, не спеша отходить от дяди и по примеру тети вцепившись во второй его локоть.

Брат с Василичем ненавязчиво прикрыли нас с боков; толку от этого было немного, но все равно как-то… спокойней. Профессор Кузнецов стоял чуть в стороне и – вот же счастливый человек! – сохранял все ту же безмятежность, что и прежде. Кстати вспомнилась расхожая фраза о том, что абсолютно счастливы только безумцы, которым повезло получить удачную трещину в коре, и я на несколько мгновений позавидовала мужчине.

– Хотел бы я знать, – тяжело вздохнул дядя. – Если бы не их внешний вид, я бы сказал, что это банальный захват. Ладно, не банальный, а очень уверенный, работают они вполне профессионально, хотя одна странность есть: они ничего не берут. Осматривают и оставляют на местах, взяли только несколько контейнеров с основой для пищевого автомата.

После этих слов отвлекаться от мыслей, что нас тоже хотят сожрать, стало особенно сложно.

– Лучше бы им «Выпь» приглянулась, – вздохнула я. Жаба на покупку нового устройства дальней связи душила нас всех, но сожалеть об утрате этой капризной особы тоже никто не стал бы. – А как они вообще попали на корабль? Может, их этот, – я кивнула на ученого, – протащил?

– Думаю, скоро мы узнаем, – со смешком заметил Василич. – Если до сих пор не порешили, наверное, с собой заберут.

– Они совершенно определенно не проходили ни через один из шлюзов, – пояснил дядя. – Более того, их даже автоматика заметила далеко не сразу. Или они одновременно появились в разных местах корабля, или уж больно качественная у них маскировка.

– Но как?! – тяжело вздохнула я.

– Человечество многие века бредит мгновенными перемещениями и даже отчасти научилось их совершать, взять тот же внепространственный прыжок, – возразил капитан. – Может, эти существа пошли дальше и научились перемещать с достаточной точностью небольшие живые объекты.

– Да, пожалуй, – вынужденно согласилась я. – Наши, кажется, тоже над этим работают. Может, даже доработались до чего-то, только нам не говорят…

На этом общение было прервано. С разных сторон к нам шагнуло несколько «темных», разделяя и растаскивая в стороны. Профессор, прихваченный за локоть, и не подумал сопротивляться. Василич, наученный горьким опытом, тоже: поморщился, но возражать не стал. Вот только Ванька, когда одно из этих существ ухватило за руку меня, оттаскивая от дяди, решил погеройствовать.

– Не трогай ее, ты! – Он кинулся вперед, на моего «конвоира», но нарвался на оплеуху.

Жест выглядел так, будто черная тварь просто отмахнулась от парня, как от назойливой мухи, но брат не устоял на ногах, отлетел на пару метров и замер, не шевелясь. К нему тут же шагнул еще один из нападающих.

– Ваня! – Испуганно вскрикнув, я рванулась к младшему, напрочь забыв о том, что меня тоже держат.

Конвоир, разумеется, не пустил и дернул меня к себе. Точно так же легко и небрежно, но создалось впечатление, что он намеревается вырвать мне руку из сустава. Боль обожгла плечо, я болезненно вскрикнула да еще не сумела погасить энергию рывка и тем же плечом впечаталась в черную массу. К горлу тут же подступила тошнота, но существо на ощупь оказалось не вязко-липким, а твердым и холодным, как будто отлитым из металла. В следующее мгновение мир вокруг покачнулся, вспыхнул – и я очутилась совсем в другом месте.

Наверное, это была камера. Как еще обозначить кубик с гранью около двух с половиной метров со сплошными стенами не то что без окон, но без дверей и малейшего намека на хоть какую-то обстановку, я не знала. Мы оказались здесь вдвоем: я и державшая меня за локоть черная тварь. Впрочем, конечность существа тут же разжалась, хотя выглядело это опять же жутковато: то, что прежде превращалось в подобие ладони, обхватывало мою руку замкнутым кольцом, и разорвалось оно, на мгновение истончившись точно такими же нитями, какие образовывались при контакте одного существа с другим.

– Что с Ваней?! – напряженно уставилась я на черное существо и, преодолевая страх и брезгливость, поймала его за конечность, привлекая внимание и не давая уйти. Ощущение снова возникло такое, будто я прикасаюсь к металлу. – Он жив? Вы же не убьете его, правда?! Он не виноват, просто молодой и горячий! – с мольбой заговорила я. Понимала, что, наверное, моя речь для этой твари ничего не значит, но молчать не могла.

Конвоир ожидаемо проигнорировал вопросы и просьбы, явно посчитал свой долг выполненным и шагнул к ближайшей стене спиной вперед. Если для него, конечно, применимо понятие спины. Я рефлекторно разжала руку, не пытаясь удержать – да моей ладони и не хватало, чтобы полностью обхватить толстую конечность, а вторая рука все еще была занята скрипкой и смычком, – а существо, сделав шаг, просто вошло в стену. Мгновение я таращилась на неподвижную и на вид совершенно твердую поверхность, сквозь которую тюремщик вышел, как сквозь голограмму, а потом метнулась следом за ним. Лишь для того, чтобы встретить ладонью непреодолимую преграду: стена действительно существовала.

На ощупь она оказалась гораздо приятнее, чем конвоир: шершавая, бархатистая и теплая. Даже как будто слегка подавалась под рукой, словно это была не стена, а шкура какого-то живого существа.

На этой мысли я испуганно отдернула руку и внимательно огляделась, пытаясь найти хоть что-то, за что можно уцепиться взглядом. Тщетно. Четыре стены странного серо-зеленого цвета – не давящего, а вполне приятного взгляду, гладкий темный пол, испускающий неяркий желтоватый, приятный для глаз свет, желто-серый потолок, и все. Углы чуть сглаженные, но поверхности ровные и перпендикулярные. Некоторое время постояв неподвижно, я со вздохом шагнула в дальний от условного выхода угол и сползла по стене вниз, на пол, баюкая на коленях скрипку. Живое это существо или не живое, но долго стоять столбом я все равно не смогу.

Сидеть оказалось неожиданно удобно; стена и пол очень органично подстраивались под все выпуклости и вогнутости тела, и ощущения возникали как в хорошем эргономичном кресле. Через несколько мгновений меня даже приподняло над полом, ноги слегка свесились, и поза стала совсем удобной.

А неплохие технологии у этих черных!

Я осторожно, на пробу, погладила ладонью пол – такой же мягкий и шершавый, как стена – и неожиданно для себя самой начала потихоньку успокаиваться. Все-таки кем бы ни были эти существа, а ведут они себя вполне разумно. Причем разумно очень… по-человечески. Дядя прав: больше всего это походило на захват корабля, причем даже не пиратами. Они действовали слишком гуманно для преступников, не применяли силу без необходимости и вообще вели себя крайне корректно. Скорее уж как полицейские!

От последней мысли я на мгновение растерянно замерла, так и эдак ее поворачивая и обдумывая. А ведь и правда. Может, они на самом деле – исконные обитатели этой планеты, которые решили задержать нас «до выяснения»?

С другой стороны, ничего особенно оптимистичного в этом варианте не было. Кто знает, до чего они довыясняются! И вообще, не они ли довели до такого состояния обитателей базы?!

Последняя мысль показалась не слишком достойной доверия. Если это так, зачем им мог понадобиться уже неплохо знакомый Кузнецов? Для возвращения обратно на базу? Странно. Эльфийка вон со своим пегасом спокойно бродит по лесу, и ничего! А покладистостью профессора она не отличалась, на предложение погостить подольше ответила категоричным отказом и наверняка сопротивлялась бы, попытайся мы задержать ее силой. Может, ее пока просто не поймали? Или подобное поведение женщины полностью их устраивает?

В общем, я не вполне понимала, что именно, но чувствовала – что-то не срастается.

Одно не вызывало сомнений: мы явно столкнулись с совершенно чужой цивилизацией. Только на этот раз – почти человекоподобной. Не в плане внешности, но в смысле общей логики поведения и образа мыслей. И это показалось… страшным.

Все биологически близкие нам цивилизации были основаны землянами в Первую космическую и оставались вполне человеческими. Даже несмотря на то что за пару тысячелетий развития обитатели некоторых планет заметно изменились, чтобы приспособиться к новым условиям. Не всегда естественным путем, иногда сознательно проходя через генетические модификации.

С одной стороны, это было досадно: о встрече с «близкой родней» люди мечтали столько, сколько вообще задумывались о космосе. А вот с другой – это обнадеживало. Потому что близость психики и облика означали и близость условий для комфортного существования, которая с большой долей вероятности могла привести к соперничеству, а стало быть, к конфликтам и войнам за территории. Мы знали несколько весьма высокоразвитых цивилизаций (если считать признаком цивилизованности выход в космос и межзвездные перелеты), но с их представителями существовали почти параллельно и контактировали очень редко. Еще несколько видов числились условно-разумными, но с ними было совсем уж сложно: ученые даже толком не могли определиться, считать ли их живыми существами или нет, какие уж тут контакты!

Чем эта встреча кончится для нас и для человечества в целом? Если последний вопрос еще мог вызывать какие-то сомнения – в конце концов, может быть, у них только технологии перемещения и развиты (о физической силе и неуязвимости для бластеров я старалась не думать), или они вполне миролюбивы, – то наша собственная участь виделась исключительно печальной. Чем дольше я сидела в своем углу, тем мрачнее становились жизненные горизонты и тем хуже – мое настроение.

Страх вскоре окончательно выветрился, уступив место унынию и тоске о собственной загубленной жизни. Я пыталась убедить себя, что совершенно не обязательно нас съедят или используют для опытов, но получалось плохо.

Пропал и страх за Ваньку. Я раз за разом прокручивала в голове сцену с его неразумным поступком и последствиями оного и в конце концов сумела убедить себя, что младший пострадал не так сильно. Кажется, я видела, что за мгновение до нашего исчезновения брат начал шевелиться и даже предпринял попытку встать. Может, правда видела, а может, придумала для собственного успокоения. И сейчас мне не хотелось задумываться об этом: что-то выяснить или как-то повлиять на события я все равно не могла. Интуитивно ощущала, что барабанить в стены бессмысленно, а никаких других способов связи с окружающим миром у меня не было.

В конце концов я окончательно сползла на пол, свернулась калачиком и вскоре ощутила, что пол опять изменился, подстраиваясь и помогая мне улечься поудобнее. Такая забота, особенно в настолько нервной ситуации, оказалась очень приятной. Несмотря на четкое понимание и уверенность, что все это делает автоматика, я ощутила прилив благодарности и снова погладила бархатистую поверхность.

Что ж, в любых обстоятельствах нужно искать плюсы, и один я видела даже сейчас: по крайней мере, тюремщики заботятся о нашем комфорте.

Стоило об этом подумать, как организм решил напомнить о своих нуждах. Некстати вспомнилось, что я не ела с утра и пропустила обед. Тогда я была не голодна, а сейчас очень сожалела об упущенной возможности. Впрочем, голод и жажда – лишь одна часть проблемы, их можно потерпеть хотя бы некоторое время. Гораздо хуже обстояло с отправлением другой естественной потребности организма. Что делать, если вдруг приспичит, я не представляла совершенно.

За этими мрачными мыслями я незаметно задремала. Катастрофически не хватало одеяла, но лежать все равно оказалось удобно, в камере было тепло и при этом не душно, а еще умеренно крепкому сну поспособствовала усталость после долгого напряженного рабочего дня.

Мне даже что-то снилось. Очнувшись, я не сумела вспомнить, что именно, но к собственному искреннему удивлению поняла: кошмаров не видела. Я чувствовала себя бодрой и вполне отдохнувшей, и это пришлось зачислить в плюсы.

Минусов, увы, накопилось значительно больше. Во-первых, я понятия не имела, сколько проспала, где нахожусь и что за это время успело произойти; вот когда пожалела, что так и не установила себе имплантаты. Время отслеживала бы с точностью минимум до секунды! Во-вторых, очень хотелось есть. Настолько, что сводило желудок, и, кажется, именно это ощущение меня разбудило. В-третьих, нестерпимо хотелось умыться и, главное, почистить зубы. Ну и в-четвертых, остро встала проблема, о которой я думала вечером: очень хотелось в туалет.

Правда, долго страдать в одиночестве мне на этот раз не дали, вскоре на пороге возник тюремщик. Причем его сегодняшняя внешность оказалась настолько неожиданной, что я несолидно вытаращилась, пытаясь понять: по-прежнему ли я сплю, страдаю галлюцинациями или это – реальность. И в последнем случае становилось особенно интересно, какое отношение это существо имеет ко вчерашним кляксам? Оно – одно из них или что-то принципиально иное?

Сейчас оно очень напоминало человека. Настолько, что хотелось протереть глаза. Высокий плечистый мужчина в обтягивающем комбинезоне того же маслянисто-черного цвета, что вчерашние нападающие. Одежда казалась монолитной и закрывала тело полностью, включая шею. Голова и лицо… в целом черты тоже чисто человеческие и даже весьма гармоничные, но воспринимать их спокойно мешало несколько очень экзотических особенностей, придающих вполне нормальному лицу даже больше неестественности, чем у Дунвиэли.

Глаза были настолько яркого и чистого зеленого цвета, что казались искусственными. Я знала всяческих любителей поэкспериментировать над собственной внешностью, смена цвета глаз в их среде считалась весьма популярной, но я сомневалась, что здесь похожий случай.

Кроме того, посетитель оказался совершенно лысым. Не было не только волос на голове, даже бровей, хотя ресницы, кажется, присутствовали. «Растительность» заменяли странные контрастно-черные рисунки. Редкая их вязь покрывала кожу и казалась слишком ровной и симметричной для того, чтобы иметь естественное происхождение. Линии очерчивали надбровные дуги, касались скул, тянулись к уголкам губ, создавая иллюзию жуткой гуинпленовской ухмылки, но основную часть лица оставляли открытой.

Только это все мелочи по сравнению с полным отсутствием в лице жизни. Застывшая маска без намека на мимические морщины, а не лицо живого существа. Похоже, я рано задумалась о сходстве наших тюремщиков с людьми; могло статься, подобный облик они приняли для нашего психологического комфорта, а лицо это прежде принадлежало… кому-то.

И опять непонятно, не то радоваться такой заботе, не то переживать о судьбе исчезнувшего хозяина. Да и полоски на лице… стоило подумать о маске, сразу появилось ощущение, что узоры – это трещины в монолите. Самообладания эта мысль не прибавила, и я поспешила сосредоточиться на насущном.

Для начала на всякий случай встала: разглядывать нависающую массивную фигуру с пола оказалось страшнее, чем делать это, стоя на ногах. Вот когда можно порадоваться высокому росту! Инопланетному созданию я была по условное плечо, даже, кажется, чуть выше, а окажись я ростом с тетю – пришлось бы сильно задирать голову.

Тюремщик пришел не просто так. В его руках различался округлый предмет, такой же черный и блестящий, как все его тело, потому я, собственно, не сразу его заметила. Когда встала, этот предмет протянули мне на ладони, что сопровождалось вполне характерным жестом: сначала посетитель указал на меня, потом на предмет, потом на свой рот.

Меня пришли покормить?

«Если, конечно, эти существа действительно имеют представление о нашем способе питания, предложенное им нечто не ядовито и он имел в виду действительно процесс питания, а не что-то еще», – тут же пришла встревоженная мысль. Впрочем, рассудив, что хуже уже быть не может, а альтернатива риску – только смерть от голода, я неуверенно приблизилась, отклеившись от угла, с которым успела сродниться.

Предмет в руке тюремщика действительно оказался чем-то вроде миски. Полусферической формы, с загнутыми внутрь краями, она была наполнена однородной розоватой массой. Выглядело не слишком-то аппетитно, но и тошноты не вызывало. А ведь могли предложить каких-нибудь живых насекомых! Бе-э!

Последняя мысль едва не отбила аппетит еще эдак на сутки, но я справилась с собой и, принюхиваясь, двумя руками осторожно взяла предложенную посуду. Запах оказался слабый, но приятный; кисло-сладкий, почти ягодный. Напомнив себе, что выбора все равно нет, а раз помирать – так хотя бы с музыкой, я решительно поднесла сосуд к губам… и замерла в растерянности. Потому что нормально пить через такой бортик не могла, могла только вылить на себя половину содержимого.

Тюремщик все это время не сводил с меня пристального стеклянного взгляда, и у меня начало складываться впечатление, что он вообще не живое существо, а робот. Или на нем в самом деле маска.

Однако мое затруднение он неожиданно понял сам, и совершенно правильно. Протянул руку и нажатием большого пальца отогнул краешек миски, сделав нечто вроде носика, с такой легкостью, будто та была пластилиновой. Я осторожно попыталась повторить это действие с другой стороны, но меня миска не послушалась. Осталось только с опаской покоситься на руку тюремщика, отметив между делом, что пальцев у него все-таки пять и сейчас сливаться в единую массу они не спешат.

На вкус предложенная еда вполне соответствовала запаху и походила на ягодное пюре со сметаной. Так что проглотила я предложенную порцию залпом, без возражений и даже с удовольствием. Теперь остается надеяться, что мой организм примет такую пищу.

Возвращая посуду надзирателю, я размышляла над второй своей важной проблемой и тем, как объяснить ее инопланетному существу, но существо опять неожиданно проявило неплохое знание человеческой физиологии. Подошло к дальнему углу комнаты, коснулось ладонью стены, и на моих глазах в полу разверзлась небольшая воронка. Обернувшись и удостоверившись, что я за ним наблюдаю, тюремщик бросил туда посуду. Едва ощутимо пахнуло озоном, воронка до середины заполнилась голубоватым плотным дымом, а когда тот рассеялся, от посуды не осталось и следа. Удобно.

Но на этом сюрпризы не закончились, неподалеку от воронки в стене, примерно на уровне моих локтей, открылась полуметровая ниша. Экскурсовод демонстративно сунул туда руку, послышался характерный шум воды. Я поборола робость и еще приблизилась, заглядывая внутрь. С потолка ниши плотным душем текла вода, падая в еще одну воронку с дымом, который здесь был более рыхлым и редким, а еще слегка светился. Значит, и вода у меня есть, а сохранять в чистоте тело поможет надетое под комбез термобелье. Ресурс очистки у него небольшой, что-то около тысячи часов, так что целый месяц я могу позволить себе не задумываться о чистоте. Прежде этой функцией я не пользовалась вовсе: зачем она нужна на корабле, где вся вода регенерируется и мыться можно без ограничений?

Честно говоря, я была морально готова воспользоваться обнаруженной «уборной» прямо сейчас, наплевав на собственное стеснение, но не пришлось: тюремщик вышел, оставив меня в одиночестве.

Собственно, в таком режиме и потянулись дни. Кормежку организм принял благосклонно, непосредственная угроза жизни отсутствовала, и я ощущала, что медленно и верно превращаюсь в растение. Единственным посетителем оставался все тот же молчаливый страж (или не тот же, просто лицо у них было одно на всех), приносивший еду. На удивление, та даже отличалась некоторым вкусовым разнообразием; тетиных разносолов, конечно, жутко не хватало (как и самой тети, и всех остальных, но думать о них я попросту боялась), но и тошнить от местного йогурта меня пока не начало.

Если бы не скрипка, я в этой одиночке без права посещений совсем тронулась бы умом или в лучшем случае впала в спячку, а так… тоже, кажется, тронулась, но не совсем, да еще в знакомом, почти привычном направлении.

Я готова была поручиться, что эта комната – точнее, то, частью чего она являлась, – живое существо в не меньшей степени, чем наш корабль. А может, и в большей. Наверное, столь пагубно на мне сказались замкнутое пространство и отсутствие хоть каких-то собеседников, но в конце концов я начала разговаривать со стенами. Они пока, к счастью, не отвечали (по крайней мере, вербально), но звук собственного голоса успокаивал. И музыка тоже успокаивала. Я в жизни своей никогда столько не играла, как в этом заточении. Жалко, не было возможности прихватить с собой ноты; могла бы разучить кое-что новое, давно собиралась. А так приходилось повторять старое или импровизировать. Получалось простенько и примитивно, но… я же не на концерте, правда!

Как обычно увлекшись и забывшись, я в который раз играла одно из своих любимых произведений, когда мое уединение оказалось нарушено. Причем поняла я это по странному низкому звуку, внезапно вклинившемуся в мелодию. Не диссонансом, очень органично, как будто меня вдруг поддержала виолончель или даже контрабас. Вот только музыкантов поблизости не наблюдалось.

Вздрогнув от неожиданности и распахнув глаза, я встретилась с уже почти привычным стеклянным взглядом неестественно зеленых глаз тюремщика и поначалу даже отшатнулась, прижавшись спиной к стене. Однако никакой агрессии это существо не проявляло, только пристально наблюдало за мной, замерев напротив в точно такой же позе – на коленях, сев на пятки и расслабленно положив ладони на бедра. Вновь послышался тот самый звук, почти идеально повторивший несколько последних тактов, и меня осенило: его явно издал мой тюремщик!

Я медленно подняла скрипку и взяла пару нот, не сводя пристального взгляда с собеседника, и тот незамедлительно ответил, повторив те же ноты парой октав ниже. Еще несколько нот – тот же ответ, и я потихоньку успокоилась. Поведение было странным и неожиданным, но вызывало не страх, а интерес. Тут же проснулось любопытство: он осознанно повторяет эти звуки, действительно подпевает или ведет себя как пересмешник, попросту копируя по мере сил?

Я начала прерванную пьесу сначала. Пару тактов собеседник молчал, потом начал тихонько повторять нотный узор, а под конец я с искренним недоумением поняла, что он действительно подпевает. То есть не просто обезьянничает, а в полном смысле играет собственную партию. Звучало странно, но, если вдуматься, не так уж неестественно. Очень походило на то, как человек тихо мычит мелодию себе под нос. Некоторое время продолжался этот тихий дуэт, причем каменное выражение лица неожиданного партнера за это время ни разу не изменилось, а взгляд продолжал сверлить меня. Но это не раздражало, наверное, потому, что никак не получалось воспринимать собеседника живым.

Я так увлеклась этим странным развлечением, что совершенное между делом маленькое открытие меня даже не напугало, хотя могло. Оказалось, что существо все-таки моргает, только редко. Правда, делало оно это тонкой пленочкой третьего века. Такой же черной, как все остальное тело.

В общей сложности концерт продолжался около получаса и закончился так же неожиданно, как начался. По счастью, без каких-либо трагических потрясений. Просто чужак вдруг замолчал на середине такта и резко поднялся на ноги, после чего решительно вышел через тот же участок стены, через который выходил обычно. Проводив его озадаченным взглядом, я растерянно качнула головой в такт своим мыслям. После чего, опустив вниз глаза, обнаружила миску с едой рядом с тем местом, где тюремщик сидел. То есть он приходил по привычной надобности, но случайно услышал мою музыку и решил подпеть?

Я отложила скрипку и взяла в руки миску с уже заранее заботливо сформированным носиком. Рассеянно глядя прямо перед собой, пыталась вспомнить, слышал ли когда-нибудь «кормилец», как я играю, но так и не смогла дать на этот вопрос утвердительного ответа. Несколько раз он заставал меня со скрипкой, вот только я, кажется, либо именно в этот момент ничего не играла, либо осекалась тут же, как только он появлялся. А сейчас просто не заметила. Если только он не был тем самым, который на «Лебеде» вывел меня из двигательного отсека.

Интересно, чем подобное может грозить? Не является ли у них музыка, например, согласием быть принесенной в жертву? Или вызовом на своеобразную дуэль, которую я проиграла и теперь должна умереть?

Вариантов выплыла масса, но я решила принять за основу наиболее оптимистичный: что музыку они воспринимают просто как музыку, без лишних экивоков.

Окончательно развеять сомнения мог следующий визит тюремщика, но не развеял, а, напротив, только усилил беспокойство. Потому что еду мне в следующий раз принесли в тот момент, когда я спала. И в следующий – тоже.

Похоже, совместные музицирования все-таки привели к негативным последствиям. Не для меня – в моей жизни ничего не изменилось, скрипку у меня не отбирали и голодом не морили, – но, кажется, для моего излишне любопытного надзирателя.