Город лестниц Беннетт Роберт

– Ты предлагаешь ничью?

– Нет, – отрезала Шара. – Я ставлю тебя в известность о том, что я выиграла. Это, конечно, произойдет через несколько ходов, но… в общем, я выиграла.

Наблюдавшие за игрой студенты стали изумленно переглядываться.

Континентец наклонился над столом, присмотрелся к ее фигурам, потом внимательно оглядел свои – похоже, последние несколько раз он действительно ходил наобум. Тут Шара поняла: а ведь он даже не смотрел на доску. Он не сводил глаз с нее.

Парень разинул рот.

– Ох, – проговорил он. – Кажется, я понимаю…

– Еще бы, – сказала Шара.

– Хм. Так-так. Нет, давай-ка мы поступим честно и отыграем партию до конца, идет?

Это была формальность, которая продлилась чуть дольше положенного благодаря нескольким удачным броскам костей, но вскоре Шара собирала его фигурки с доски. К ее вящему раздражению, континентец не выглядел пристыженным или сконфуженным: он просто продолжал ей улыбаться.

Она сделала то, что сочла предпоследним ходом.

– Не могу не спросить. Ну и как это – проиграть сайпурской девчонке?

– Ты, – сообщил он, покорно склоняя шею под ее клинок – деваться все равно было некуда, – не девчонка.

Она на миг замерла: о чем это он?

Шара сняла с доски его последнюю фигуру. Зрители вокруг восторженно заорали, но она их едва слышала. Любит он загадывать загадки… Что он имел в виду?

– Готова дать возможность отыграться – когда захочешь.

– Ну я, по правде, – весело проговорил он, – предпочел бы перепихнуться.

Она ошалело вытаращилась.

Он подмигнул, встал и пошел к своей компании. Шара посмотрела ему вслед, потом оглядела восторженно голосящую толпу студентов.

Интересно, кто-нибудь еще это услышал? Он что, всерьез? Нет, правда?

– Это кто такой был? – громко спросила она.

– Ты что, правда не знаешь? – спросили ее в ответ.

– Нет.

– Да ты что! Ты действительно не в курсе, что играла против Воханнеса Вотрова? Самого мажорного мажора на всем Континенте, будь он неладен?

Шара посмотрела на пустую доску и задумалась: а что, если этот парень играл не в батлан и не в товос-ва, а в какую-то совсем другую игру. Причем совершенно ей, Шаре, не известную.

* * *

Эти проклятые цифры сведут ее с ума. И жизнь укоротят на пару десятков лет.

Она расшифровала практически всю записку. Вычитывалось в ней сейчас следующее: _ _ _ Х_Й-СТ___Т, БАНК СВ___ГО М_ _ _В_ _ ВЫ, ЯЧ_ _ _А_ _ _ _ Г _В _НИ Т_ _ _КАН_ _ _ _.

Значит, ячейка. В каком-то банке. Который назван в честь какой-то святой. В обычном случае это бы чрезвычайно сузило выборку, но в Мирграде Хай-стрит – очень длинная улица, и практически каждый первый банк назван в честь какого-нибудь святого.

Вообще-то, на Континенте практически все названо в честь святых. Это Шаре тоже прекрасно известно. Сайпурские историки подсчитали, что на Континенте перед Великой Войной насчитывалось что-то около семидесяти тысяч святых: похоже, Божества подмахивали сертификаты о святости не глядя и раздавали их направо и налево. Когда в силу вступили СУ, убрать имена святых из обихода – а также переименовать все города и края, названные в честь Божеств и божественных созданий, – оказалось непосильной задачей, и поэтому Сайпур сделал вид, что идет на огромную уступку и соглашается смотреть на это сквозь пальцы. Хотя на самом деле на это дело просто плюнули за неимением сил и ресурсов. А сейчас Шара смотрит на текст записки и искренне сожалеет об этом. Потому что имплементация Светских Установлений изрядно упростила бы ее задачу.

Имена. Да уж, с ними всегда столько мороки… Посмотреть хотя бы на Южные моря – какие же они Южные? Они ведь лежат к северо-востоку от Сайпура! Но называются Южными по той просто причине, что получили свое имя на Континенте. А имена – как уже начали понимать в Сайпуре – не так-то просто сменить. Они намертво цепляются за вещи.

А еще эти цифры… Шара еще не разобралась с ними, но уже прикидывала, как там и что. Числительные и цифры в древних языках – вообще гиблое дело. Так, например, одна секта особо фанатичных почитателей Божества Жугова отказалась от числа 17. Почему – никто из историков так и не сумел выяснить.

Она хорошо помнит их с Панъюем беседу на конспиративной квартире в Аханастане:

– Мертвых языков – как звезд в небе, – сказал он.

– Так много? – удивилась Шара.

– Древние жители Континента знали, что делали. Они прекрасно понимали, что власть над умами можно взять, только контролируя язык покоренных наций. Когда национальные языки умерли, вместе с ними исчезли образ мышления и свойственная им картина мира. Они мертвы, и их не вернуть.

– Вы – один из тех академических ученых, что пытаются возродить родной язык Сайпура? – спросила Шара.

– Нет. Сайпур – большая страна, там у каждой провинции был свой родной язык. Подобные предприятия оставьте ура-патриотам, мне до них дела нет.

– Тогда какой смысл всем этим заниматься?

Он разжег трубку. И сказал:

– Хм. Все мы обращаемся к нашему прошлому, чтобы узнать, как пришли к настоящему, разве нет?

И все-таки он ей соврал. Использовал втемную. И не сказал, зачем сюда едет.

Шара возвращается к работе. Впереди много часов работы. К тому же работа отвлекает от ненужных воспоминаний.

* * *

Отучившись два месяца, они снова встретились. Шара сидела в библиотеке – читала о деяниях Сагреши, героической помощницы каджа. Читала и краем глаза заметила, что кто-то сел за стол у окна.

Он склонил голову над книгой, золотисто-рыжие кудри падали на лоб. Похоже, он не умел сидеть прямо: сейчас он весь скривился и завалился назад. На коленях лежал том работ о Тинадеши – инженере, строившем на Континенте первые железные дороги.

Шара окинула его сердитым взглядом. Потом подумала, поднялась, собрала свои книги и уселась напротив. И стала молча смотреть на него.

Он даже не поднял головы. Просто перевернул страницу и через некоторое время сказал:

– И что же тебе от меня нужно?

– Почему ты тогда сказал это?

И он поглядел на нее сквозь упавшие на глаза спутанные волосы. И хотя Шара была не из тех, кто злоупотребляет алкоголем, характерная припухлость век объяснила ей многое – в Фадури преподаватели называли это «утренним недомоганием».

– Что – это? – спросил он. – Ах, на турнире…

Она кивнула.

– Ну… – И тут он скривился и, словно застеснявшись чего-то, уткнулся обратно в книгу: – Да зацепить тебя хотелось. Ты ж серьезная такая вся сидела до невозможности. Не улыбнулась ни разу, несмотря на все победы.

– Но что конкретно ты имел в виду?

Тут он посмотрел на нее – явно не понимая, чего от него хотят:

– Э-э-э… ты… серьезно спрашиваешь?

– Ну да.

– А сама-то как думаешь? Что конкретно я мог иметь в виду, когда сказал, что хочу с тобой перепихнуться? – неуверенно выговорил он.

– Да я не об этом, – пренебрежительно отмахнулась Шара. – С этим все понятно. Я о другом. Ты сказал, что я… не девчонка.

– Ты что, на это разозлилась? Серьезно?!

Шара смерила его злющим взглядом.

– Так, понятно, – сказал он. – Короче. Я девчонок достаточно повидал. Девочкой, кстати, можно быть в любом возрасте. В сорок. В пятьдесят. Есть в них какая-то взбалмошность – впрочем, и сорокалетний мужчина может вести себя воинственно-агрессивно, словно нетерпеливый мальчик пяти лет от роду. Но – в любом возрасте можно быть и женщиной. А ты, моя дорогая, уже к шести годам, уверен, приобрела душу пятидесятитрехлетней или даже пятидесятичетырехлетней женщины. Мне это абсолютно очевидно. Ты – не девчонка.

И он снова уткнулся в книгу:

– Ты – сто процентов женщина. Причем, скорее всего, весьма преклонных годов.

Шара подумала над этим. А потом вытащила собственные книги, разложилась и принялась читать – там же, куда села, напротив него. В ней кипели ярость и гнев, но в то же время она чувствовала себя странным образом польщенной.

– Да, эта биография Тинадеши – полное говно. Так, на всякий случай предупреждаю, – сообщила она.

– Правда?

– Угу. Автор предвзят. Плюс у него сомнительные ссылки.

– Ах, вот оно что. Ссылки, значит. Это очень важно.

– Да.

Он перевернул страницу.

– А кстати, – вдруг сказал он, – а ты, случайно, не думала над той, другой фразой? Ну насчет того, чтобы перепихнуться?

– Заткнись.

Он улыбнулся.

* * *

И они стали встречаться в библиотеке почти каждый день, и их отношения очень походили на ту игру в батлан: долгое, изматывающее противостояние, в котором никто не мог толком продвинуться или уступить. С самого начала Шара понимала, что, если принять во внимание национальность, они поменялись ролями: она выступала суровым непреклонным консерватором, фанатично защищавшим правильный образ жизни и преимущества дисциплины и служения ближнему. А он – он вел себя как снисходительный вольнодумец, держащийся точки зрения, что если кому-то заблагорассудится что-то сделать, и это никому не вредит, более того, если у человека есть деньги, чтобы оплатить свою прихоть, то кому, в конце-то концов, какое дело?

Оба соглашались с тем, что их страны находятся в критически опасном состоянии. «Сайпур разжирел и размяк, занимаясь торговлей, – сказала ему как-то Шара. – Мы считаем, что безопасность можно купить за деньги. И никому, совершенно никому не приходит в голову, что за безопасность нужно бороться – каждый день, каждый час».

Воханнес закатил глаза:

– Батюшки, какая жуткая у тебя картина мира. Мало того что циничная, так еще и скучная до зевоты.

– Я права, – упорствовала Шара. – Сайпур стал тем, чем стал, благодаря военной силе. А вот гражданское правительство у нас излишне мягкотелое.

– И что ты собираешься предложить? Чтобы сайпурские дети выучили еще одну клятву верности Родине? – расхохотался Воханнес. – Дорогая моя Шара, неужели ты не видишь? Сила Сайпура в том, что он позволяет людям быть людьми. В отличие от Континента.

– Ты… ты – восхищаешься – Сайпуром? Ты ведь континентец!

– Конечно, восхищаюсь! И не только за то, что здесь я не смогу подхватить проказу – чего, увы, нельзя сказать о Континенте. Просто здесь… здесь вы как-то человечнее, что ли. Разве ты не знаешь, как редко такое встречается?

– Я-то думала, что тебе нужны дисциплина и взыскания, – протянула Шара. – Вера и самоотречение.

– Так думают не все континентцы, а только колкастани, – сказал Воханнес. – И это ублюдочный образ жизни. Поверь мне.

Шара покачала головой:

– Ты неправ. Мир можно поддерживать только силой. И верой в идею. Так всегда было – и ничего не поменялось.

– Я смотрю, для тебя в мире царят холод и мрак, дорогая моя Шара, – улыбнулся Воханнес. – Надеюсь, что твой прадед научил тебя главному: даже один человек может изменить к лучшему жизни многих.

– Восхищаешься каджем? За такое на Континенте тебя убьют.

– На Континенте меня вообще за кучу вещей могут убить.

Оба, как и положено образованным отпрыскам влиятельных семейств, полагали очевидным, что вскоре изменят судьбы мира, – вот только никак не могли сойтись на том, как же их лучше поменять. Шара беспрестанно фонтанировала идеями: написать объемный исторический труд о сайпурской и мировой истории? Или пойти в политику, как тетушка? Воханнес тоже не отставал: профинансировать грандиозный дизайнерский проект перестройки всех полисов Континента? Или вложить деньги в радикально новую бизнес-идею?

Его тошнило от ее идей, ее – от его, и они не скупились на желчные комментарии, оплевывая респективные замыслы.

Вполне возможно, что они оказались в одной постели просто потому, что устали от нескончаемых словесных баталий.

Однако дело было, конечно, не только в этом. Шара ведь хорошо понимала: ей не с кем было поговорить по душам – пока она не встретила Воханнеса. А он, похоже, чувствовал себя так же: оба из респектабельных знаменитых семей, оба сироты – и оба, благодаря своему происхождению, выросли в тотальной изоляции. Их отношения весьма походили на ту игру, что они вели во время состязания: их приходилось выдумывать каждый день наново, и никто, кроме них, не мог разобраться, что вообще между ними происходит.

На первом и втором курсе Шара, если не училась, беспрерывно – просто беспрерывно и постоянно – занималась сексом. Она только потом смогла это оценить. А на выходных, когда горничные академии не выходили на работу и все могли ночевать где вздумается, она оставалась у него в комнате и могла продремать в его объятиях целый день – время от времени удивляясь, как ее сюда занесло и что она делает в постели чужестранца родом из краев, которые ей положено всем сердцем ненавидеть.

Нет, она не считала, что это любовь. Она не считала, что это любовь, когда стала непривычно сердиться и тревожиться в его отсутствие. Она не думала, что это любовь, когда получила от него записку и испытала странное чувство облегчения. И она не думала, что это любовь, когда ловила себя на мысли: а как они будут жить через пять, десять, пятнадцать лет. Ей вообще не приходило в голову, что вот это – любовь.

А спустя годы корила себя: как же мы были глупы в молодости… Не видели того, что перед носом…

* * *

Шара откидывается в кресле и обозревает результат своего труда:

3411 ХАЙ-СТРИТ, БАНК СВЯТОГО МОРНВЬЕВЫ, ЯЧЕЙКА 0813, ГИВЕНИ ТАОРСКАН 63611

Вытирает пот со лба, смотрит на часы – три утра. И тут же наваливается усталость.

Но самое трудное еще впереди. Надо же как-то добраться до содержимого ячейки. Но как?

В дверь стучат.

– Войдите, – говорит она.

Дверь распахивается. Сигруд вдвигается внутрь комнаты, усаживается напротив и принимается неспешно набивать трубку.

– Как все прошло?

Странное у него выражение лица – растерянное. Словно бы он продолжает смотреть на что-то безмерно его удивившее.

– Плохо?

– Плохо, – кивает он. – Но и хорошо тоже. А еще… странно.

– Что случилось?

Он сердито пихает в рот трубку.

– В общем, про тех двоих. Сначала женщина. В общем, она работает в университете. Уборщицей. Зовут ее Ирина Торская. Не замужем. Семьи нет. Увлечений нет. Только работа. Я проверил, где она убирала, – у профессора в кабинете. И на квартире. Ее приставили к уборке у доктора Панъюя с самого его приезда сюда.

– Отлично, – кивает Шара. – Возьмем, значит, ее в разработку.

– Второй, который мужчина… а вот он…

Тут Сигруд рассказывает, что с ним приключилось в безлюдных трущобах Мирграда.

– Так что же, он просто… исчез? – спрашивает Шара.

Сигруд кивает.

– Звук какой-нибудь необычный ты слышал? Как хлыстом щелкнули?

Сигруд отрицательно качает головой.

– Хм. Если бы ты услышал что-то похожее на щелчок хлыста, я бы подумала, что это…

– Кладовка Парези.

– Парнези.

– Какая разница!

Шара задумчиво потирает виски. Святой Парнези умер несколько веков тому назад, а вот труды его никуда не делись и продолжают доставлять неприятности. Парнези был священником Жугова и умудрился влюбиться в монахиню-колкастани. Поскольку Колкан к сексу относился крайне неприязненно, Парнези столкнулся с определенными трудностями во время визитов в монастырь своей возлюбленной. А деятельный и хитрый Жугов изобрел чудесную штуку, позволившую Парнези исчезать без следа под носом у врагов – как божественных, так и смертных: кладовку, или невидимый воздушный карман, в который можно нырнуть в любой миг. Так он и проникал в монастырь на свидания к любимой.

Естественно, подобное чудо можно использовать в совсем небезобидных целях. Так, два года назад Шара потратила три месяца жизни на то, чтобы разобраться с утечкой документов в посольстве в Аханастане. Виноваты оказались трое торговых атташе, которые каким-то образом наложили руки на чудесный артефакт. И если бы один из них не злоупотреблял одеколоном – а надо сказать, что запах в Кладовке Парнези не спрячешь, – Сигруд бы его ни за что не поймал. Но так вышло, что он все-таки изловил преступника и поступил с ним крайне невежливо… Зато изменник быстро сознался и выдал имена сообщников.

– Я-то боялась, что это чудо после происшествия в Аханастане станет излишне популярным… – пробормотала Шара. – Только этого нам и не хватало. Последствия были бы жуткими… Но если это не Парнези… А ты положительно уверен, что он прямо взял и исчез?

– Я умею отыскивать людей, – с непреклонной и равнодушной уверенностью заявил Сигруд. – Этого человека я отыскать не смог.

– А ты, случайно, не видел – он не вытаскивал кусок серебристой материи? Скальп Жугова имеет примерно такие свойства… Но его уже сорок лет как не видели… выглядит как серебристая простыня. Не видел такой?

– Ты упускаешь главное, – сказал Сигруд. – Даже если этот человек стал невидимкой – он упал с высоты нескольких этажей. Он должен был разбиться насмерть.

– Упс. Да, точно.

– А я ничего такого не увидел. Я обыскал каждую пядь улиц вокруг. Обыскал квартал. Опросил всех, кого можно. И ничего не нашел. Но…

– Но что?

– На одно мгновение… словом, мне показалось, что я не там, а в другом месте.

– Батюшки, о чем это ты?

– Сам не знаю, – вздохнул Сигруд. – Но словно бы я оказался в… старинном городе, что ли. Я видел здания, которых там не было.

– Какого рода здания?

Сигруд пожимает плечами:

– Словами описать не могу. Не получается.

Шара поправляет на носу очки. Вот это да. Плохо дело…

– Как у тебя дела? – спрашивает Сигруд, оглядывая пучок ламп и кучи бумажек. – Гляжу, ты аж три чайника употребила… Так что все либо очень хорошо, либо очень плохо.

– Все как у тебя – есть хорошие новости, и есть плохие новости. Письмо Панъюя в банковской ячейке. Вот только я не знаю, как до него добраться.

– Ты ведь не собираешься отправить меня грабить банк?

– Нет-нет-нет! Ни за что! – ужасается Шара. – Могу себе представить заголовки газет…

И количество трупов, м-да…

– Как насчет подергать за ниточки?

– Ниточки?

– Ну ты же дипломат, – говорит Сигруд. – А Отцы Города – они как марионетки, разве нет? Вот и подергай их, пусть подрыгаются.

– Не уверена, что это поможет. Я, конечно, могла бы надавить на них… но вдруг за ячейкой установлено наблюдение? Потому что сдается мне, что за Панъюем следили, и очень пристально. Он занимался такими вещами… словом, я не знала, что он этим занимается. И он, похоже, не спешил поставить меня в известность.

Она поднимает взгляд на Сигруда:

– Я не уверена, что должна рассказывать тебе про это. Но, если ты спросишь, я отвечу.

Сигруд пожимает плечами:

– Мне как-то все равно, если честно.

Шара вздыхает с нескрываемым облегчением. Все-таки здорово, что у нее такой «секретарь», – ему совершенно плевать на все эти пляски вокруг умолчаний и конфиденциальности: он совершенно удовлетворен свой ролью молотка в мире гвоздей.

– Ну и прекрасно, – кивает Шара. – Я бы не хотела афишировать, что мы проявляем особый интерес к разысканиям Панъюя, – потому что если они узнают, что мы не знаем того, что знал Панъюй… В общем, может нехорошо получиться. Нам нужно действовать тоньше. Правда, я пока не знаю, как.

– Так что же нам делать сейчас?

Сначала Шара не находит, что ответить. А потом, очень постепенно, понимает, что ответ она обдумывала всю ночь. Просто не замечала этого.

Да, решение очевидно. Но какой же на сердце из-за этого камень… И все равно. Это сработает. Обязательно сработает. Так что будет глупо не попробовать.

– Ну… – тянет Шара. – У нас есть одна наводка. Кто у нас в Министерстве соображает в финансах?

– Финансах?

– Да. Особо интересует банковское дело.

Сигруд пожимает плечами:

– По-моему, я слышал, что Юндзи все еще работает…

Шара делает пометку:

– Юндзи подойдет. Я с ним в ближайшее время свяжусь. Пусть проверит… Думаю, я права. Но мне нужно, чтобы он сообщил точную информацию насчет того, как все там обстоит с финансовой точки зрения.

– Значит, мы до сих пор сами по себе? Я и ты против всего Мирграда?

Шара заканчивает писать:

– Хм. Нет. Думаю, мы одни не справимся. Начинай рассылать агентов. Думаю, нам понадобятся люди. Точнее, глаза. Но они не должны знать, что работают по заданию Министерства. Впрочем, что я говорю: ты прекрасно справляешься с подрядчиками.

– И сколько мы им готовы заплатить?

Шара называет цену.

– Вот почему у меня прекрасно получается с ними справляться, – кивает Сигруд.

– Отлично. И последнее. Вынуждена спросить: у тебя есть одежда для вечеринки?

Сигруд лениво указывает на свои заляпанные грязью сапоги и выпачканную в саже рубашку:

– А что, на вечеринку в этом не пустят?

* * *

В предрассветной мгле Шара лежит и ждет, когда к ней придет сон. И вспоминает.

Случилось это ближе к середине срока, отпущенного их роману, хотя ни она, ни Воханнес об этом не догадывались. Она увидела его под деревом. Во сидел и смотрел, как в водах Хамарды проплывают байдарки, – наступило время тренировок по гребле. Команда девушек как раз спустила суденышко на воду и забиралась в него. Когда Шара подошла и присела к нему на колени – она часто так делала, – то почувствовала, что сзади в нее уперлось что-то мягкое и объемное.

– Мне начинать волноваться? – поинтересовалась она.

– Насчет чего? – удивился он.

– А ты как думаешь?

– Дорогая, я на природе стараюсь вообще не думать. Отдых портит, знаешь ли.

– Должна ли я волноваться, – уточнила она, – насчет того, что когда-нибудь ты подаришь своей благосклонностью другую девушку?

Воханнес расхохотался. Он был искренне удивлен:

– Надо же, боевой топорик способен на ревность!

– Зачем ревновать без причины? – И она запустила руку за спину и пощупала шишку под штанами. – А это, сдается мне, вполне себе причина.

Он довольно проворчал:

– Я и не думал, что у нас все настолько официально.

– По-твоему, мы сейчас степень официальности обсуждаем?

– Ну да. А разве нет? Дорогая, разве ты не хочешь этим сказать, что ты принадлежишь мне, а я – тебе? Неужели ты хочешь быть моей девушкой всегда? И принадлежать только и исключительно мне?

Шара не ответила. И отвернулась.

– Что случилось? – спросил Воханнес.

– Да ничего.

– Нет, ну что случилось, правда? – Он явно расстроился. – Что такого я сейчас сказал?

– Я же сказала – ничего!

– Но я же вижу, что очень даже чего. Ты распространяешь вокруг себя ледяной холод, дорогая.

– Ну… наверное, это действительно неважно. Просто я… В общем, все дело в нас. В том, как мы, сайпурцы, устроены.

– Ох, Шара, не томи, выкладывай. Могу ведь я узнать, в чем дело, правда?

– Ну, для тебя-то тут ничего такого ужасного нет. Для тебя совершенно нормально сказать: «ты принадлежишь мне». Что я – твоя девушка. Просто мы так не говорим. И тебе, наверное, трудно понять, почему… ведь вами, жителями Континента, никогда не владели. Вы никогда не были чьей-то собственностью. И когда это говоришь именно ты, Во, поверь, это звучит… очень своеобразно.

Воханнес тихо охнул:

– Боги мои, Шара, ты что, не знаешь, что я ничего такого не…

– Я знаю. Что ты не имел в виду. Я знаю, что для тебя это совершенно невинный оборот речи. Но принадлежать кому-то, быть чьим-то – поверь, здесь в это вкладывают совершенно другое значение. Мы так не выражаемся. Потому что люди не забыли – каково оно было. Тогда. В прежние времена. Они всё помнят.

– Помните, говоришь? – неожиданно зло отозвался Воханнес. – А мы – не помним. Мы потеряли нашу память. Ее у нас отняли. Твой проклятый пра-пра-пра-хрен-его-знает-дедушка и отнял.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда…

– Знаю, а как же. Но, видишь ли, в чем дело. Твой народ хранит свои воспоминания. Даже самые неприятные. Вам разрешено учить нашу историю. Твою мать, да здесь в библиотеке больше информации по нашему прошлому, чем у нас на Континенте! Но, если я попытаюсь провезти домой хоть одну книгу, меня оштрафуют. Или арестуют. Или вообще не знаю что со мной сделают. Вы же и арестуете.

Шара смущенно притихла. Оба развернулись к реке. В камышах лебедь изогнул длинную белую шею и ударил черным клювом. Потом вскинул голову – с зажатой в клюве крохотной белой лягушкой. Та жалобно сучила лапками.

– Ненавижу, – пробормотал Воханнес.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Часто у многообразных трудностей в жизни причина одна и та же. Не получается строить нормальные отно...
Колет сердце? Проблемы с лёгкими? Замучили хронические болезни? Вы устали от чувства тревоги и беспо...
Эту книгу посвящаю моим внукам Михаилу и Дмитрию. Пусть солнце Разума светит над их головой. Пусть Г...
Этот сборник коротких рассказов повествует о реалиях современной жизни. Пёстрые персонажи и непросты...
Эта книга – не руководство по эксплуатации прибора под названием «ребенок», это размышления и наблюд...
Книга «Монашеский скит» – это приключенческий роман-притча о том, что в любой ситуации можно найти п...