Тайны острова Буяна Шведов Сергей

* * *

Борис Семенович Мащенко ворвался в мою холостяцкую квартиру на исходе скучного осеннего дня, когда я, истомленный бездельем, уже собирался отправляться на боковую. Судя по лицу, он пребывал в состоянии сильнейшего стресса. Первой моей мыслью было, что Борю ограбили. Второй, что он разорился. С бизнесменами это бывает. Я уже собирался дать ему взаймы приличную сумму для поправки здоровья, но тут Мащенко заговорил:

— Закревский пропал!

— Какой еще Закревский? — не сразу въехал я, в мечтательной задумчивости потягиваясь на диване.

— Да Гитлер, господи! —выкрикнул Мащенко и рухнул в кресло.

Гитлера я, разумеется, вспомнил сразу. Точнее, вспомнил артиста Закревского, исполнившего роль фюрера в мистерии, которую поставил даровитый режиссер с острова Буяна господин Варламов. Он же ведун храма Йопитера Варлав, он же сукин сын, возмечтавший о власти над миром. И что самое интересное, Варлав почти достиг своей цели! Лишь мое вмешательство в колдовской процесс спасло человечество от крупных неприятностей. Впрочем, человечество моих заслуг не оценило, а я настолько скромен, что не стал докучать ему своими претензиями. Хотя, между прочим, понес в результате борьбы с колдуном, магом и чародеем большие материальные и моральные издержки. В частности, пострадала от взрыва моя квартира, а сам я был объявлен вездесущими тележурналистами покойником (потом мне с большим трудом удалось убедить соответствующие государственные структуры, что я пока еще жив!). И наконец, мне была нанесена глубокая сердечная рана, не зарубцевавшаяся до сих пор. Дело в том, что я потерял свою обретенную не помню в какие, но в очень средние века жену. Не сочтите меня сумасшедшим — просто речь идет о парадоксах времени и тайнах острова Буяна, которые мне, несмотря на все старания, так и не удалось раскрыть.

— Ты демон или не демон?! — воскликнул в отчаянии Мащенко.

— В моем доме попрошу не выражаться, — сразу же поставил я гостя на место.

Дело в том, что я действительно обладаю способностями, которые многим окружающим меня людям кажутся ненормальными или паранормальными — кому как нравится. Мною даже заинтересовалась ФСБ в лице генерала Сокольского, и этим обстоятельством я буду гордиться по гроб жизни, хотя оно и нанесло некоторый урон моей репутации. Все-таки в интеллигентских кругах, где мне приходится вращаться, отношение к спецслужбам, мягко говоря, настороженное.

— Но ведь человек пропал! — с осуждением глянул на меня Боря.

— Где пропал? Когда? Можно ли считать его исчезновение загадочным, а может, актер просто пошел навестить своих приятелей и не рассчитал сил?

— Это в каком смысле? — не понял моих вопросов Боря.

— Насколько мне известно, Аркадий Петрович Закревский питает определенную слабость к виноградной лозе. Короче говоря, в питии невоздержан.

— При чем тут твоя лоза? — возмущенно взвыл Машенко. — Битый час ему русским языком втолковываю, что человек исчез прямо со сцены. То есть был Закревский — и вдруг нет его.

— Так ты был в театре?

— Конечно! Аркадий Петрович пригласил меня на премьеру.

Я, разумеется, знал, что Боря Мащенко большой любитель театра. Более того, он и сам не лишен известных актерских способностей. И даже однажды сумел их проявить в весьма драматической ситуации. Тем не менее я был слегка сбит с толку его заявлением. Вообще-то от Аркадия Петровича, несмотря на его солидный возраст, всего можно ожидать. Как-никак он актер, творческая личность, но всему, конечно, есть предел. Вот так взять и пропасть в день премьеры, поставив партнеров в дурацкое положение, — это, знаете ли, слишком даже для тонкой, одаренной натуры.

— Был скандал?

— До небес, — подхватился с кресла Боря. — Он ведь даже до антракта не дотянул. Вскинул руки к потолку — и нет его. Ты долго еще лежать собираешься?!

— Как минимум до утра. А что?

— Нет, вы на него посмотрите! Он до утра лежать собрался, зверь апокалипсиса! А кто Закревского искать будет?

Вечер был бесповоротно испорчен. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться. У меня было предчувствие, что вся эта история с островом Буяном будет иметь продолжение, но я никак не предполагал, что дело примет такой драматический оборот. Интересно, кому мог понадобиться мирный актер? Он ведь в мистерию Варлава попал по чистой случайности и по собственному легкомыслию. Хотя справедливости ради надо заметить, что с ролью Гитлера Закревский справился на отлично. Талант как-никак.

— Что за пьеса?

— Понятия не имею, — пожал широкими плечами Мащенко.

— Но ты же был в театре?

— Был, — расстроенно вздохнул Боря. — Но ведь спектакль прервался на середине.

— Скажи хотя бы, в какую эпоху разворачивалось действие. Какие костюмы носили персонажи?

— Да какая там эпоха, Чарнота! — всплеснул руками Боря. — Это же модернистский спектакль. Все ходили в простынях.

— Значит, действие спектакля происходило в бане?

— При чем тут баня?! — удивился Боря.

— Тогда в борделе.

— При чем тут бордель?!

— Хорошо, — согласился я. — Пусть будет сумасшедший дом.

Сказать, что я был уж очень поражен происшествием в областном драматическом театре, не могу. Ну хотя бы по той простой причине, что театр в глазах обывателя место для чудес самое подходящее. Кроме того, это здание было облюбовано ведуном Варлавом для своей мистерии, и, вероятно, не случайно. Я тоже участвовал в поставленной им пьесе и сохранил об этом событии приятные воспоминания.

— Ладно, поехали, — сказал я, поднимаясь с дивана. — Осмотрим место преступления.

Боря был на своей «ауди». Мне лично больше нравится «форд», но это, конечно, дело вкуса и престижа. Пока мы добирались до театра, Машенко взахлеб излагал мне перипетии драмы, разыгравшейся на провинциальных подмостках по воле заезжего столичного режиссера. Рассказ был путаным, и мне никак не удавалось уловить нить сюжета. Однако я не спешил обвинять бизнесмена в неспособности связно изложить ход событий, поскольку отлично понимал, как сложно неподготовленному человеку постичь все тонкости парящей в творческом вдохновении постмодернистской души.

— А режиссер точно из столицы?

— Я собственными глазами прочитал в программке. И Закревский мне об этом говорил и даже обещал меня с ним познакомить.

Театр уже опустел. Разочарованная скандальным происшествием публика его покинула. Однако за кулисами царило оживление. Ошарашенные актеры носились по сцене и размахивали руками, пытаясь, видимо, восстановить подробности только что разразившейся драмы. Мащенко — а он, похоже, был за кулисами своим — представил меня пухлому человеку небольшого роста, оказавшемуся директором театра Крутиковым Анатолием Степановичем.

— Вы из органов? — с ходу зачастил взволнованный директор. — Я уже вам звонил. Вы знаете, ума не приложу! Вот же он стоял — и нет его. Это безобразие. Что же это делается на белом свете! Заслуженный артист! И вдруг такой пассаж. Вы за задником смотрели, может, он туда завалился?

Последний вопрос был обращен к двум простецкого вида мужичкам, монтировщикам декораций, которые на фоне всеобщей растерянности выглядели наиболее трезвомыслящими людьми, несмотря на исходящий от них запах спиртного.

— Да смотрели мы, Анатолий Степанович, — обиженно пробубнил один из монтировщиков. — Всю сцену по-пластунски облазили.

— А почему пьяны? — взвизгнул Кругликов. — Уволю всех, к чертовой матери.

— Так ведь премьера, Анатолий Степанович, — обиженно прогундел монтировщик. — Приняли по сто грамм, не больше.

— Может, он в оркестровую яму провалился? — вернулся директор к волнующей всех теме.

— Так ведь нет у нас в театре оркестровой ямы, — удивился трезвомыслящий монтировщик.

— Фу-ты, — хлопнул себя по лбу Кругликов. — Ум за разум заходит. Но не мог же он вот просто взять и испариться. А вы что стоите, товарищ? Ищите! Шутка сказать, пропал заслуженный артист!

Последние слова были обращены уже ко мне. Однако я не оправдал надежд Анатолия Степановича, то есть не стал бегать по сцене с большой лупой в руках, отыскивая следы загадочного исчезновения, а так и продолжал стыть посреди сцены, засунув руки в карманы кожаной куртки.

— Он не из органов, — пояснил Кругликову Боря. — Это лучший в городе экстрасенс, к тому же хороший знакомый Аркадия Петровича.

— А милиция где?! — возопил возмущенно директор. — Я же им час назад звонил!

Пока Кругликов по служебному телефону выяснял, куда запропастились работники правоохранительных органов, я осматривал место происшествия. Вообще-то Боря был прав. Определить по декорациям, в каком веке разворачивалось действие спектакля, не представлялось возможным. Завернутые в простыни актеры потрепанными ночными бабочками порхали по сцене среди устрашающего вида конструкций, которые в одинаковой мере годились и для борделя, и для бани, и для сумасшедшего дома.

— А вы действительно экстрасенс?

Вопрос этот мне задала умопомрачительная брюнетка с большими, выразительными карими глазами, вероятно активная участница трагически завершившегося действа, если судить по простыне, облегающей ее пышные формы. Я уже собрался ей представиться, но меня опередил монтировщик, стоявший поблизости и косивший в мою сторону хмельным глазом:

— Дон Жуан он. Его командор в преисподнюю утащил.

— Ах, перестаньте, Сева, — махнула в его сторону рукой брюнетка.

— Мамой клянусь, — обиделся монтировщик. — Собственными глазами видел, как они провалились.

Я не стал опровергать настырного Севу по той простой причине, что изложенный им факт имел место в моей биографии. Очень может быть, что монтировщик находился в тот момент в зале среди немногочисленных зрителей.

— Чарнота Вадим Всеволодович, — склонился я в поклоне перед очаровательной брюнеткой.

— Анастасия Зимина, — протянула мне руку красавица.

Судя по тому, как часто задышал за моей спиной Боря Мащенко, этот жест ему показался предосудительным. Скорее всего, он был неравнодушен к Зиминой гораздо в большей степени, чем к театру. И именно этим обстоятельством объяснялось его присутствие на скучнейшем постмодернистском спектакле.

— Он женатый, — сказал из-за моей спины Боря. — И вообще, зверь, каких поискать.

— Как интересно, — обворожительно улыбнулась мне Анастасия.

К сожалению, нашему с актрисой Зиминой содержательному разговору помешал директор Кругликов, разгоряченным шаром выкатившийся на сцену. В выражениях Анатолий Степанович не стеснялся. Из его сбивчивого рассказа мы все-таки уяснили, что органы в который уже раз не проявили расторопности и сочли заявление уважаемого человека по поводу пропажи заслуженного артиста глупой шуткой.

— Нет, как вам это понравится, — всплеснул руками Кругликов. — Я здесь весь как на иголках, а они и в ус не дуют. Это же скандал! Форменный скандал!

— Скажите, — вежливо прервал я расходившегося руководителя, — а в вашем спектакле некий Йо случайно не упоминался?

— Не понял? — честно признался Кругликов.

— Господин Чарнота намекает на мат, — по-простому пояснила директору Зимина.

— Ах, вы об этом, — смущенно откашлялся Анатолий Степанович. — Нет, я был против. Категорически. Но ведь искусство! Поймите нас правильно, господин экстрасенс. Режиссер настаивал, и мне пришлось уступить.

— А как насчет Камасутры?

— Исключительно в легкой и никого не шокирующей форме. Хотя Пинчук настаивал на большей откровенности. Но здесь ему не столица. Я, знаете, костьми готов был лечь. Не могу же я допустить, чтобы во вверенном мне театре утвердился разврат в самых непристойных формах.

— Искусство требует жертв, — томно заметил стоящий напротив меня стройный гражданин с искусно наложенным гримом.

— Прекратите немедленно свои провокации, Ключевский! — взвился Анатолий Степанович. — Вы мне это моральное разложение бросьте.

— А режиссер был на премьере? — поспешил я прекратить закипающую ссору, которая могла далеко увести нас от сути разговора.

— В столицу он укатил, — махнул рукой Кругликов. — Заварил, понимаешь, кашу, а я теперь расхлебывай.

— Это он привез пьесу?

— Нет, — отозвался на мой вопрос Ключевский. — Пьесу написал наш местный драматург, Ираклий Морава.

— Он что, грузин?

— Это Ванька грузин?! — засмеялся Ключевский. — Да вы что, господин экстрасенс. .

Из дальнейших расспросов выяснилось, что в миру драматург Ираклий Морава известен как Иван Сидоров. И человек он со странностями, во всяком случае, на этом настаивал господин Ключевский. Господин Кругликов, как человек более прямолинейный, обозвал Ивана Сидорова натуральным психом, алкашом и даже возможным наркоманом.

— Глюки у него бывают, это точно, — поддержал директора Ключевский, — а в остальном милейший человек, смею вас уверить.

— Хороши глюки, — вспенился Кругликов. — Вы знаете, что мне заявил этот паразит за день до премьеры?! Оказывается, ему эту пьесу заказал Люцифер. Можете себе представить, господин экстрасенс, с каким контингентом приходится иметь дело.

— Да не Люцифер, Анатолий Степанович, а Асмодей, — снисходительно поправил директора Ключевский.

— А в чем разница-то? — удивился Кругликов.

— Люцифер покровительствует гордецам, — пояснил знающий актер, — а Асмодей опекает сластолюбцев.

— Да пропади они все пропадом, — выпалил в сердцах Кругликов. — И вы вместе с ними. То есть, извиняюсь, я не то хотел сказать.

Анатолий Степанович прикрыл рот ладошкой и затравленно огляделся по сторонам. Наверное, пересчитывал имеющийся в наличии персонал. Все вроде были на месте, и Кругликов слегка успокоился.

— А почему Ираклий Морава не был на премьере? — спросил я.

— Да я бы его на порог не пустил, — взъярился Кругликов. — У него же запой. Он на четвереньках передвигается.

Сразу скажу, меня заявление пьющего драматурга по поводу Асмодея насторожило. Как говорят в таких случаях шибко умные люди — дыма без огня не бывает. А уж когда в этом дыму за здорово живешь пропадает заслуженный артист, то поневоле задумаешься: а не был ли тот огонь адским? Одним словом, мне следовало повидаться с Ираклием Моравой и навести у него справки о заказчике мистической пьесы, чья постановка повлекла за собой столь печальные последствия.

Сопровождать меня к проштрафившемуся драматургу вызвались Ключевский и Зимина. Ну и, разумеется, Боря Мащенко, которого просто охватил азарт охотника. Пока артисты переодевались, я навел справки у Крутикова по поводу режиссера Пинчука. Анатолий Степанович отозвался о столичной знаменитости в самых возвышенных тонах. И в первую очередь напирал на то, что Пинчук ставил спектакли в десятках театров по всей нашей необъятной стране, но актеры у него прежде никогда не пропадали.

— То есть Пинчук человек известный в театральных кругах?

— Да помилуйте, господин Чарнота, — возмутился Кругликов, — что значит, известный? Это же мировая знаменитость! А денег он с нас слупил столько, что опустошил театральную кассу на много месяцев вперед.

Я Анатолию Степановичу поверил. В конце концов, человек не первый год крутится в театральном мире и, надо полагать, знает всех его гениев наперечет. Вот только непонятно, как же он при своих познаниях и несомненной опытности так глупо прокололся с этим алкоголиком Сидоровым-Моравой.

— Я вас умоляю, господин Чарнота, — всплеснул пухлыми руками Кругликов, выслушав мой прямой вопрос, — а где я вам найду трезвенников среди драматургов? А потом, постмодернистская пьеса — это вам не соцреализм, ее на трезвую голову не напишешь.

После этого заявления мне не оставалось ничего другого, как раскланяться с господином Крутиковым и отправиться на поиски получившего производственную травму головы драматурга.

Актриса Зимина расположилась на переднем сиденье, рядом с Борей, а мы с Ключевским — на заднем. Актер не выглядел особенно расстроенным, видимо, шок от пропажи Закревского уже прошел и природное легкомыслие потихоньку брало верх над предложенными жизнью горестными обстоятельствами. Возрастом Ключевский вряд ли превосходил меня, то есть было ему около тридцати. Мы с ним довольно быстро нашли общий язык и даже прониклись взаимной симпатией.

— А мне Закревский о вас рассказывал, Чарнота, — скосил на меня насмешливые глаза артист. — Вы что, действительно зверь апокалипсиса или Аркадий приврал, по своему обыкновению?

— Да ничего он не приврал, — обиженно отозвался от руля Боря Мащенко. — Чарноту ФСБ хотела арестовать за его штучки, но у них подходящей камеры не нашлось. А потом, у нас даже статьи нет для демонов. Можете себе представить, Анастасия, демоны есть, а статьи на них нет?!

— Могу, — охотно отозвалась очаровательная брюнетка. — А чем падший ангел отличается от обычного человека?

— Ну, — задумчиво протянул Боря, — мало ли… В карты ему везет. В рулетку он миллион выиграл.

— И все? — разочарованно протянула Зимина.

— А разве мало? — удивился Мащенко.

— Хотелось бы большего, — вздохнула Анастасия. — Скукотища кругом невероятная. А хочется чего-нибудь необыкновенного. Вот вы, Борис, мужчина представительный, богатый, а вот изюминки в вас нет.

— Это вы зря, — заступился я за незаслуженно обиженного Мащенко, — Боря у нас человек замечательный. Артистическая натура.

— Приехали, — сказал Ключевский, тронув водителя за плечо. — Вон его окно светится на пятом этаже.

Проштрафившийся драматург жил в ничем не примечательном панельном доме. Таких в нашем городе десятки, если не сотни. И мне было не совсем понятно, почему именно эту скромную девятиэтажку нечистая сила избрала для своих малокультурных экспериментов.

— Вас проводить? — спросил Ключевский.

— Не надо, — покачал я головой. — И не вздумайте меня разыскивать, если вдруг по какой-то причине я не вернусь.

— Да уж будь спокоен, Вадим, — усмехнулся Боря, — в ад за тобой я спускаться не собираюсь.

— А я бы спустилась, — вздохнула романтично настроенная Анастасия. — На холмах Грузии лежит ночная мгла…

Кажется, Зимина еще что-то декламировала, но я уже покинул машину. Не знаю, как там на холмах Грузии, но в подъезде было темно, хоть глаз выколи. Я с трудом нащупал первую ступеньку и осторожно двинулся вверх по лестнице. Опять же не знаю, то ли мне так фатально не везет, то ли у нас вообще не принято освещать подъезды, но стоит мне только вечером отправиться к кому-то в гости, как я попадаю в ситуацию, близкую к фантасмагорической. Вот и сейчас неожиданно для себя я столкнулся в темноте с чем-то мягким и теплым. Теплое и мягкое взвизгнуло нечеловеческим голосом. Хотя, если на ощупь, столкнулся я все-таки с человеком, а точнее, с существом женского пола.

— Вадим Чарнота, — вежливо представился я. — С кем имею честь?

— Зинаида, — хихикнули в мою сторону из темноты. — А вы к кому?

— К Ираклию Мораве. Знаете такого?

— Это к Ваньке, что ли, в смысле к Ивану Алексеевичу? Так он ведь опять пьяный.

— Быть того не может.

— А вы шутник, — засмеялась невидимая Зинаида. — Я к нему только что ходила за солью. Никто на мой стук не отозвался. Пришлось топать к соседям на третий этаж.

— А вы, значит, живете на четвертом? — быстро вычислил я.

— Ну да.

Вообще-то разбудить человека, находящегося в долговременном запое, проблема архисложная. Например, Зинаиде она оказалась не по плечу. И у меня были большие сомнения, что я окажусь более удачливым гостем.

— Вы не будете возражать, Зинаида, если я воспользуюсь вашим балконом?

— Вы хотите проникнуть в Ванькину квартиру?

— Да. Вдруг с ним что-то случилось?

У Зинаиды были на мой счет кое-какие сомнения, просто темнота довольно долго и задумчиво молчала.

— Ладно, — прозвучал наконец девичий голос, — красть у Ваньки все равно нечего. Но учтите, у меня полная квартира гостей, и в случае чего они в два счета загнут вам салазки. А вы кто по профессии?

— Демон.

— Ну это как раз по Ванькиной части. Ему давно мерещится всякая чертовщина.

Возвращение Зинаиды произвело фурор в квартире на четвертом этаже. Тем более что вернулась она не одна, а с молодым человеком приятной наружности. Почтенное собрание, состоящее наполовину из особ женского пола, приветствовало меня радостным визгом. Юноши вели себя более сдержанно. А один даже потребовал с меня документы. Впрочем, гости Зинаиды находились уже в том градусе веселья, когда подобные меры предосторожности вызывают у окружающих лишь смех. Что касается Зинаиды, то она оказалась симпатичной девушкой лет девятнадцати. Судя по разговорам, компания собралась в этой квартире, чтобы отпраздновать ее день рождения.

— А соль? — вспомнил кто-то. — Соль ты принесла? Тебя, Зинка, только за смертью посылать.

Воспользовавшись поднятой вокруг хозяйки суматохой, я вышел на балкон, благо дверь туда была распахнута настежь. Видимо, разгоряченной вином и весельем молодежи довольно свежий осенний ветерок был нипочем. Подобная беспечность наверняка еще отзовется для них насморком и кашлем, но мне некогда было проводить среди юных граждан разъяснительную работу. Тем более что Минздрав наверняка их уже предупреждал о вреде для здоровья курения и сквозняков.

Вскарабкаться на балкон пятого этажа мне труда не составило. Десантники, как известно, не боятся высоты. А в награду я получил возможность осмотреть квартиру Ираклия Моравы без помех со стороны некоторых беспечных граждан. Таковых граждан я, разумеется, упомянул не случайно. У Ивана Сидорова были гости. Правда, в отличие от моих развеселых знакомых с четвертого этажа, эти вели себя тихо. Я бы даже сказал, подозрительно тихо. Создавалось впечатление, что они кого-то ждали, и ждали уже довольно давно. Настолько давно, что оба задремали, один, сидя у стола, а другой — в кресле. Гости были вооружены пистолетами с глушителями. Причем тот, что дремал в кресле, держал пистолет в руке, а его более беспечный товарищ положил свое оружие на стол. У дальней стены на диване спал еще один человек, и его бодрый храп разносился по комнате. Скорее всего, это был хозяин квартиры, утомленный бурно прожитым днем. О том, что день был прожит бурно, говорили бутылки, аккуратно расставленные в ряд у дивана.

Дверь на балкон была приоткрыта. В этой квартире, судя по всему, тоже курили. С моей стороны было бы большой глупостью не воспользоваться удобным моментом и не испортить настроение людям, устроившим засаду на неизвестную дичь. Ворвавшись вихрем в квартиру, я левой рукой смахнул со стола пистолет, а правой врезал в челюсть вскочившему было из кресла оппоненту. Удар был настолько чувствительным, что молодой человек вернулся в исходное положение и потерял всякий интерес к окружающей действительности.

— Вот сука! — выкрикнул, подхватываясь со стула, его очнувшийся от сна собрат.

— Маленькое уточнение, — поправил я заспанного шатена, целя ему в лоб из одолженного пистолета, — не суккуб, а инкуб. Улавливаете разницу?

— Нет, — честно признался мой визави.

— Суккуб — это демон в женском обличье, а я, как вы, вероятно, изволили заметить, в данный момент нахожусь в обличье мужском.

— Ага, — задумчиво протянул шатен, лицо которого не несло на себе печать высокого интеллекта. — Я сразу же понял, что дело здесь нечисто. А тут еще Ванька со своей бумажкой.

— Какой еще бумажкой?

— А вон она, на столе.

На столе лежал пергамент, а вовсе не бумажка, тут мой малообразованный собеседник явно заблуждался. Судя по всему, это и был тот самый договор с Асмодеем, 6 котором Ираклий Морава рассказал в припадке пьяной откровенности директору театра Кругликову. К сожалению, Анатолий Степанович кающемуся драматургу не поверил, и напрасно. Глядишь, и избежал бы многих неприятностей. А договор, надо признать, был составлен по всем правилам. Во всяком случае, орфографических ошибок я в нем не обнаружил. И печать была солидной, тиснутой на воске, который был прикреплен к пергаменту золотистым шнуром.

— Вам поручили кого-то убить?

— Да, — не стал запираться несостоявшийся киллер. — Какого-то хмыря, что должен был заявиться к Ваньке.

— А что за хмырь?

— Хрен его знает. Мне без разницы, лишь бы заплатили.

— Фамилия нанимателя?

— Не помню. Иностранец какой-то. Но по-нашему шпарит без запинки. Кликуха у него Вацек. Да, так его Косой называл.

— Ты что несешь, придурок, — раздался вдруг голос со стороны кресла. — Не знаю я никакого Вацека.

Я с интересом глянул на очнувшегося обормота. Этот был явно поумнее своего напарника, а возможно, и поосведомленнее. Не исключено, что киллеры поджидали в квартире драматурга именно меня. Ситуация просчитывалась достаточно легко, при условии если убийство готовил человек осведомленный. Исчезновение Закревского не могло не привлечь внимание Вадима Чарноты, а следовательно, рано или поздно он, то есть я, неизбежно бы вышел на драматурга Ираклия Мораву, сочинившего столь забавную пьесу.

— Вы не напрягайтесь, — заботливо посоветовал я небритому блондину. — Такие удары не проходят бесследно для организма. У вас наверняка легкое сотрясение мозга. А фамилию, имя и отчество нанимателя я вам и сам скажу — Крафт Вацлав Карлович.

По тому, как дернулся небритый блондин, я понял, что попал в цель. У истоков этой комбинации действительно стоял мой старый знакомый Гай Юлий Цезарь. Личность загадочная и противоречивая. Зря я его в свое время выпустил из виду.

Этот субъект побывал в Вавилонской башне, а подобные приключения не могут не оставить след в человеческой психике. Генерал Сокольский подозревал Крафта в убийстве, но доказательств у него не было, и Вацлав Карлович вышел сухим из воды. А человек-то, судя по всему, с большими криминальными способностями. Недаром же ведун Варлав привлек его к своей грандиозной операции.

— Придется вас связать, — сказал я двум настороженно следящим за мной киллерам. — Это доставит вам некоторые неудобства, но тут уж ничего не поделаешь. Обычно я своих противников направляю в ад, но как раз сегодня у нас ревизия.

— Ревизия чего? — не понял меня шатен.

— Ревизия душ, — пояснил я. — Всякое, знаете ли, бывает: то перебор, то недобор. Опять же коррупция.

— А говорили, что чертей нет, — удивился шатен.

— Это кто ж вам такое сказал, молодой человек?! Плюньте этому дезинформатору в глаза и ждите посланца. За вами, отмороженный вы наш, обязательно придут.

Между делом я связал своим оппонентам руки и ноги. Справедливости ради надо заметить, что ни блондин, ни шатен не выразили по этому поводу недовольства. Да и трудно протестовать, когда у противника два пистолета за поясом.

— А кто нас освободит? — задал резонный вопрос шатен, оглядывая путы.

— Я бы на вашем месте на свободу не торопился. Чем дольше вы здесь просидите, тем больше у вас шансов уцелеть. Ираклий вас развяжет, когда проснется.

Возвращаться на четвертый этаж я не рискнул и спустился вниз, прыгая с балкона на балкон как обезьяна. Не самый удобный способ передвижения, но, к сожалению, выбирать не приходилось. Я был почти стопроцентно уверен, что Вацлав Карлович подстраховался и на выходе из подъезда меня поджидает еще один киллер. Прыжок со второго этажа был удачным. Мне удалось приземлиться на мягкий газон и избежать неприятного соприкосновения с асфальтом.

«Ауди» на месте не оказалось. Мой визит к драматургу занял не более пятнадцати минут. За такое короткое время Боря Мащенко уж точно не успел бы заскучать. Насколько я знаю, бизнесмен не принадлежит к числу необязательных людей. А следовательно, если бы не особые обстоятельства, то он непременно бы меня дождался. Вопрос был только в том, сумел ли он скрыться от преследователей, или его повязали раньше, чем он успел сообразить, в чем дело. Если вместе с Борей захватили и актеров, то для Анатолия Степановича Кругликова это будет чудовищным ударом. Придется обновлять едва ли не весь репертуар.

Домой я решил пока не возвращаться. Похоже все-таки, что охота ведется за мной — и в родной квартире меня мог ждать сюрприз в виде свертка с начинкой, оставленного рассеянными гостями. Дабы не киснуть под мелким и нудным осенним дождем, я решил воспользоваться такси. Мне нужно было повидаться с Василием Семеновичем Хохловым, крупным бизнесменом, которого угораздило в свое время связаться с неким Варламовым. Подобная неосмотрительность едва не стоила ему головы. Хотя я не исключал, что дело здесь не в легкомыслии бизнесмена, а в его далеко идущих планах. Планах, возможно даже наполеоновских, ведь недаром же ему в мистерии ведуна Варлава была отведена роль Бонапарта.

Хохлов жил в новом доме, построенном для небедных людей, а потому и охраняемом с особым тщанием. Так что проникнуть в его квартиру незамеченным мне не удалось. Бдительные молодые люди перехватили меня еще на входе. Один из них габаритами сильно напоминал шкаф грубой славянской работы, другой был постройнее, но оба смотрели на меня с нескрываемым недружелюбием.

— Вы к кому?

— К Хохлову Василию Семеновичу. Он ведь вас предупредил о моем визите?

Разумеется, Хохлов не имел ни малейшего понятия о том, что некий Вадим Чарнота вздумает его посетить среди ночи, и, естественно, никаких указаний молодым людям он не давал. Но я умею внушать доверие, и не только охранникам, особенно если в этом возникает крайняя необходимость. Некоторые называют это гипнозом. Не знаю, очень может быть. Но в любом случае этот прием срабатывает практически всегда.

— Проходите, — сухо сказал стройный, а его похожий на шкаф напарник посторонился, давая мне дорогу.

Хохлов еще не спал и дверь открыл без промедления. Нельзя сказать, что мой визит его удивил, но уж точно не обрадовал. Квартира бизнесмена мне понравилась, и обставлена она была со вкусом. Василий Семенович жестом гостеприимного хозяина указал мне на кресло, и я с удовольствием воспользовался его любезным приглашением.

— Вы один?

— Да, — кивнул Хохлов. — Супруга с сыном на курорте. К сожалению, мне нечем вас угостить. Хотите коньяку?

— Не откажусь.

Пока хозяин откупоривал бутылку, я с интересом разглядывал картины, развешанные по стенам обширного холла. И, между прочим, пришел к выводу, что Василий Семенович знает толк в живописи.

— Подавал надежды, — кивнул в ответ на мой вопросительный взгляд Хохлов. — Но, увы, судьба распорядилась по-иному.

— В таком случае давайте выпьем за искусство и за неистребимую тягу человека к прекрасному.

— Да вы поэт, господин Чарнота, — усмехнулся хозяин и отсалютовал мне наполненной рюмкой.

Коньяк был хорош. О чем я со свойственной мне прямотой сказал Василию Семеновичу. Однако Хохлов ждал от меня не комплиментов, а объяснений. Что и неудивительно. Ибо визит столь сомнительного гостя, как Вадим Чарнота, не сулил хозяину ничего хорошего.

— Закревский пропал.

— Как пропал?! — растерянно воскликнул Хохлов и отставил в сторону опустевшую рюмку.

Мой рассказ о происшествии в театре он выслушал с глубочайшим вниманием. В конце концов, исчезновение артиста затрагивало его в не меньшей мере, чем меня. И уж конечно Хохлов понимал, что Закревским дело не ограничится и, возможно, охота начнется и на него самого.

— А вы были у этого драматурга?

— Был. К сожалению, Ираклий пьян в стельку. А с его гостями у меня вышел небольшой конфликт.

Хохлов поднялся с кресла и в задумчивости прошелся по блестящему паркету. Мое предположение, что к исчезновению Закревского приложил руку Вацлав Карлович Крафт, встревожило его не на шутку. Он наверняка знал о Крафте больше, чем я, но не спешил делиться со мной своими знаниями. Мне же не оставалось ничего другого, как любоваться чеканным профилем хозяина и его некрупной, но довольно крепко сбитой фигурой. Внешне он действительно походил на Наполеона, и в этом смысле выбор ведуна Варлава был понятен. Как понятен был выбор на роль Цезаря Вацлава Крафта.

— Эти двое действительно собирались убить именно вас?

— У меня есть некоторые основания полагать именно так. Хотя не исключаю, что они ждали кого-то другого. Но в любом случае заказчиком выступал Крафт.

— А договор, подписанный драматургом, у вас?

— Да. Можете взглянуть.

Хохлов взял у меня пергамент, разложил его на журнальном столике и углубился в чтение. Точнее, попытался углубиться.

— Но ведь это латынь? — быстро обернулся он в мою сторону.

— Да. Но обратите внимание, фамилия и псевдоним драматурга Сидоров-Морава вписаны кириллицей. Равно как и подпись князя Тьмы Асмодея.

— Бред, — покачал головой Хохлов, пристально разглядывая печать. — А что, этот Морава знает латынь?

— Вряд ли.

— Тогда зачем он подписал бумагу?

— Вероятно, его на это подвигли финансовые затруднения. По моим сведениям, Ираклий Морава человек бедный и сильно пьющий. А тут выгодный заказ сразу на две пьесы. Причем здесь и названия обозначены. Первая называется «Монсегюр», а вторая — «Бал Асмодея». Если, конечно, я правильно разобрал латинские буквы.

Хохлов вернул мне пергамент и растерянно потер рукой подбородок. Я очень хорошо понимал его состояние, поскольку и сам пребывал в недоумении. Кому и зачем понадобилось морочить голову сильно пьющему драматургу? Кому и зачем понадобился артист Закревский? И почему его похитили столь замысловатым образом? А главное — при чем здесь Вацлав Крафт?

— Если мне не изменяет память, то генерал Сокольский подозревал одного нашего общего знакомого в убийстве?

— Да, — кивнул Хохлов. — У него были для этого основания. Речь идет о неком Антоне Клыкове по прозвищу Клык. Был такой авторитет в нашем городе. Был, да весь вышел. По официальной версии, он выбросился из окна собственного дома.

— Самоубийство?

— Я в это не верю. Если бы Клыкова просто застрелили, то такая смерть была бы для него естественной и вполне укладывающейся в современные наши реалии. Но никто не поверит, что в бандите вдруг проснулась совесть. Хотя на столе лежала предсмертная записка, где он объяснял свой поступок именно глубоким раскаянием. Понимаете, Чарнота, я очень хорошо знал Клыкова, это был наглый, циничный и абсолютно бессовестный тип. Таких даже в уголовной среде называют отморозками. И вдруг раскаяние… Причем такой силы, что человек выбрасывается из окна.

— Загадка русской души?

— Бросьте вы свою иронию, Чарнота. Какая может быть душа у отморозка, руки которого по локоть в крови.