Шахта Туомайнен Антти

– А он говорит, что вы сами ее подожгли, а теперь поселок наш вконец разоряете!

– Кто это «мы»?

– Пришлые всякие! Ворюги! Я тебя, дядька, не боюся, у меня не заворуешь, у меня ружжо есть!

– И где ж оно?

– Счас принесу, ты пока тута постой, не уходи.

Мальчишка убежал. Евгений Семенович поспешил от греха подальше. Описав круг, он через вытоптанную рожь вышел к палаткам строителей, где с удовольствием порубал перловки. Каша была хорошая, наваристая, с мясом.

Через пару дней ни у кого почти не осталось истеричной неуверенности, давившей на психику в первое время. Десятикратно превышавшее лимит скопление народа в основном сплавилось в единый человеческий механизм. Все входило в колею, как это происходит всегда, даже в самых необычных обстоятельствах. Прошло всего пять дней, а обстоятельства эти никому уже не казались особенно необычными, не вызывали даже любопытства. Ну, восстанавливают шахту за неделю с лишком, делов-то! Люди, в самом буквальном смысле работавшие плечом к плечу, приспособились не пихаться локтями. Очереди на разминовке больше не было, хотя грузовики приходили в прежнем количестве. Зато радио не умолкало:

«Объявляю результаты на восемнадцать ноль-ноль сего числа. По-прежнему бригады плотников Иванова, Костина, Кузьменко, Лукашова, Матвеева, Прошкина и Яковенко идут с опережением графика. А бригада сварщиков Селиванова отстает от графика и сводит на нет достижения плотников. Товарищ Селиванов, пора бы уже подтянуться, вы тянете вниз всю стройку!» И сразу, без перехода: «Машина с кирпичом в пятый сектор, бригадир Петраков – полчаса вам на разгрузку. Машина с завода «Электротяжмаш» на склад номер четыре. Представителям завода обеспечить приемку. …Фельдшера на участок строительства эстакад, третий сектор. Кладовщице Ивановой немедленно вернуться на рабочее место!» Металлическому голосу, отдаленно похожему на человеческий, подчинялось теперь все в этом муравейнике. Нарушения, ошибки, отдельные моменты неразберихи, конечно же, случались, но по сравнению с первыми днями до того измельчали, что руководителю уровня Слепко не стоило тратить на них драгоценное время. Он теперь обходил стройку больше «для порядка». В одном месте компания пьяных плотников отплясывала русскую и распевала матерные частушки, в которых различным манером фигурировал упомянутый по радио Селиванов. Евгений Семенович хотел пресечь безобразие, но вовлекся в ненужную дискуссию, причем не вязавший лыка мужичок пробежал из конца в конец по железнодорожному рельсу, ни разу при этом не оступившись. Слепко такого не сумел бы никогда ни в пьяном, ни в трезвом виде. Пришлось ретироваться. Неподалеку молчаливо-сочувственная толпа окружала сидящего на земле плачущего Селиванова.

– Лучше бы меня ножиком пырнули, – причитал он, – обгадили, опозорили на старости лет. На всю ведь область! Какое они право имели? Чего я им сделал?

– Ничего, Селиванов, подтянетесь, и о вашей бригаде совсем по-другому заговорят, – попытался утешить его замначальника строительства, – ведь правда, товарищи? Чем плакать, взял бы лучше себя в руки, навалился и…

– Иди ты на …! – взревел Селиванов.

Евгений Семенович немного полюбовался, как огромная черная растворомешалка, жадно урча, переваривала цементную смесь и каждые три минуты вываливала на поддон свежую порцию раствора, мигом расхватываемую и уносимую. Из котлованов уже выпирали кирпичные стены. В том, что побольше, грохотали отбойные молотки. То ли ликвидировали все-таки остатки старого фундамента, то ли исправляли какие-то огрехи. Там работали заключенные. Смоляной дух от сосновых стружек и опилок, покрывавших землю, окончательно вытеснил липкую вонь пожарища. Десяток рыжих, бородатых коротышей, зацепив крюками бревно, с присвистом и уханьем бегом мчали его к копру. Торец фонтаном взметывал грунт, оставляя глубокую борозду. В том же направлении тянулось уже много подобных борозд. Один из зрителей объяснил, что это бригада «секиринцев», жителей знаменитой деревни Секирино, находившейся верстах в сорока. Вереница широкобедрых, коренастых женщин переносила силикатный кирпич. Каждая держала ручки сразу двух груженых носилок – спереди и позади себя. В свете прожекторов сахарно отливала свежеструганными бревнами решетчатая башня копра над главным стволом, совсем уже собранная. Над нею весело резвевалось красное полотнище. Стройка не только вписалась в график, но даже немного опережала его, хотя, по мнению Слепко, энтузиазм рабочих начал остывать. Вернувшись к себе, он позвонил на всякий случай в диспетчерскую.

– А что бы вы хотели? – скучным голосом откликнулся Абрамсон. – Все в конце концов приедается. Любое новое ускорение потребовало бы новой кардинальной переделки всех графиков. Это же невозможно себе представить, вы сами должны понимать!

Слепко дождался, пока трубка не кончила бурчать, и тепло пожелал главному диспетчеру всяческих успехов. Ему предстояло еще разбирать склоки между начальниками участков, бригадирами, поварихами, бухгалтерией и черт-те кем еще, кто толпился за дверью. «Все это, конечно, хорошо, – думал он, – только быть этого не может, потому что не бывает такого. Нет, это – сон. Сейчас я проснусь, и окажется, что стройка в полном прорыве, Абрамсон с Бирюлевым обделались, а рабочие разбежались или валяются пьяные в кустах. Пожалуй, лучше не буду просыпаться».

– Заходите, – сказал он, приоткрыв дверь.

Все это время следственная комиссия работала круглосуточно и с возрастающим упорством. Расследование крупнейшей диверсии, без сомнения, прекрасно подготовленной, потребовало привлечения лучших сил облотдела НКВД, прокуратуры, горнотехнического надзора и пожарной инспекции. В помощь им были приданы специалисты из самой Москвы. Еще четыре дома временно освободили от жильцов. Там теперь тоже шли допросы, экспертизы, собирались в разном составе совещания, переминались с ноги на ногу, томительно ожидая смены, часовые. Криминалисты перетрясли каждую крупинку пепла с того места, где, предположительно, произошло возгорание, конвоиры сбились с ног, сопровождая арестованных. Иначе говоря, работа шла титаническая, а толку пока не было никакого.

Установлено было, что возгорание произошло на верхушке копра главного ствола. Но в это время там никого не было и быть не могло. Ни одна живая душа не пролезла бы туда незамеченной. Рабочие, находившиеся поблизости, производили впечатление честных советских граждан. Изощреннейшие перекрестные допросы не дали на них ничего. Можно было предположить, что все они являлись прекрасно обученными, прожженными, так сказать, вредителями. Но хотя к этой версии и склонялись в Москве, работавшие на месте опытные следователи не нашли ей подтверждения. С прежним руководством шахты, к сожалению, тоже получился облом. Первые же часы дознания, дали по ним многообещающий материал, но затем стройная, как кипарис, версия посыпалась. Выходило, что начальник шахты и главный инженер вообще ни при чем, а главный механик, персонально отвечавший за проведение регламентных работ на копре, предоставил убедительные доказательства их безупречного исполнения. Специалисты, разумеется, раскрутили каждого из этой троицы лет на десять, но это никак не могло помочь решению основной задачи, скорее наоборот, увеличивало сомнения в их причастности, поскольку, всяческая грязь и бытовуха совершенно не соответствовали типичному облику участников подпольной банды вредителей.

Дело дошло до того, что большинство членов комиссии готово уже было согласиться с версией начальника пожарной охраны Лопухова, считавшего, что возгорание произошло самопроизвольно, в результате трения промасленного троса о поверхность какой либо из деревянных частей конструкции. Но председатель следственной комиссии полковник Чесноков по первому впечатлению, как и все, уверившийся в том, что причиной пожара явилась диверсия, успел уже в предварительном порядке известить руководство о раскрытии крупной вражеской организации. Случилось так, что и руководство, не дожидаясь окончательного рапорта, тоже поторопилось доложить наверх, возможно даже, на самый верх. Готовились новые крупные разоблачения и большие подвижки. Назревали великие дела. В сложившейся ситуации Чесноков просто не имел права пойти на попятный и милым делом объявить, что он, видите ли, ошибся, а возгорание произошло, так сказать, само по себе.

Оставались, правда, кое-какие зацепочки. В частности, старшему лейтенанту Смирнову, служившему без году неделя, пришла в голову совсем неплохая мысль, что некто, обладающий необходимыми техническими познаниями, мог заранее подложить в опасном месте пропитанную мазутом тряпку. Тот же главный инженер, например, уже уличенный в подлогах и моральном разложении. Но тогда эту тряпку должен был обнаружить слесарь Ахметов, который, согласно журналу, поднимался на копер за два часа до пожара. Естественным образом возникала версия, что Ахметов являлся соучастником, если не прямым исполнителем преступления. Тем более что после пожара он исчез. Очень серьезные силы задействованы были в его розыске, но Чесноков прекрасно понимал, дело тухлое и, вернее всего, после задержания этого типа придется, что называется, «сливать воду».

Полковник в сотый раз обдумывал ситуацию, сидя в исподнем на своей койке. Лицо его, несмотря на густые усы, походило в тот момент на античную маску трагедии. Он понимал, что таки допрыгался. Достал из кобуры наган, покрутил туда-сюда барабан, понюхал отверстие ствола. Револьвер был совсем еще новый, наградной, специально изготовленный в Туле к двадцатой годовщине органов. Засунул его под подушку, перекрестился и выпил порошок снотворного. «Утро вечера мудренее, – решил он, – все-таки шанс еще есть. Версия этого щенка Смирнова чушь, конечно, но на безрыбье сойдет. С такими орлами да не выкарабкаться? Обязательно выкарабкаюсь», – успокоил себя Чесноков и мирно уснул. Ему приснилось, что копер был специально построен таким макаром, чтобы рано или поздно сгореть. И виновного искать не требовалось, тут он был, голубчик, только руку протяни.

Заслуженный рабочий Бодрей Ахметов двадцать лет оттрубил на проходке. Это обстоятельство наложило на его организм тяжелый отпечаток: ревматизм скрутил его в бараний рог. Ходил он согнувшись, приволакивая левую ногу, а птичье свое личико отворачивал направо, поскольку левое плечо было выше. Как человеку во всем положительному, ему поручили уход за подъемными устройствами, точнее, за клетями, шкивами и канатами. Работенка непыльная. Раз в день он, кряхтя и охая, поднимался по крутым лесенкам на верхние площадки копров, осматривал там шкивы, футеровку из березовых вкладышей, добавлял иногда в шауферы шмат солидола и, выкурив на верхотуре обязательную цигарку, спускался кое-как вниз. Однажды Бодрей обнаружил, что не может подняться. Пальцы так свело, что они не цеплялись за перекладины. Он решил, что не будет большого греха, если пропустить один день и сходить в парную, тогда назавтра все будет нормалек. Через три дня история повторилась, и с тех пор он стал частенько пропускать когда один день, а когда и два. Его беспокоило только, как бы об этих делах не узнало начальство, запаса смазки в масленках все равно хватало на неделю. Только вот не хватило. От сильной жары солидол растаял и весь вытек всего за пару дней. А Бодрею, пропустившему уже накануне один подъем, стукнуло вдруг в голову, что по такому пеклу не стоит лезть наверх, а лучше сделать это завтра с утречка. Но на следующий день из-за ревматического приступа он вообще не выходил из дому. Короче говоря, шкивы проработали без смазки четверо суток, пока раскалившийся докрасна подшипник не подпалил промасленную деревянную опору.

Когда начался пожар, Бодрей находился в мастерских. Выбежав вместе со всеми на улицу, он увидел, что вся шахта охвачена пламенем. Как и прочие, он до ночи наблюдал катастрофу, ругал начальство и подлых поджигателей и даже сам предложил отдать свой дом под нужды следственной комиссии. Отправил семейство к родственникам на Урал и тогда только из случайного разговора на станции узнал, что началось все на верхушке копра. Ужасная догадка поразила его. Он очень испугался и спрятался у старого дружка, тоже татарина, ничего, само собой, не подозревавшего. В доме у того постоянно обсуждали пожар, радовались, когда арестовали начальников, говорили, что их теперь обязательно расстреляют и правильно сделают. Такие разговоры очень мучили Бодрея, и без того заеденного подагрой. Постепенно он выстроил в уме всю картину произошедшего. Даже убедил себя, что оставил у самого подшипника обтирочные концы. Он не мог больше спать, все представлял, как ветер шевелит проклятую тряпку, как она прикасается к раскаленному железу – и… Утром шестого дня после пожара Бодрей помолился богу, один съел целый чугунок гречневой каши и пошел сознаваться.

Он подошел к своему дому и хотел, как обычно, войти, но часовой его не пустил. Объяснил солдату, что идет по важному делу к главному начальнику. Откуда-то появился другой, усатый, с нашивками старшины. Ахметов и ему тоже все объяснил. Старшина взял его за выпиравшее плечо и повел внутрь. Бодрей успел только аккуратно прикрыть за собой калитку. Комиссия еще с вечера заседала в полном составе. Увидев сразу столько сердитых офицеров и других важных людей, Бодрей передумал сознаваться и хотел уйти, но старшина его не пустил.

– Тебе чего, дядя? – строго спросил его Чесноков.

– Мине… надо главный гражданин начальник НКВД.

– Я тут главный начальник, говори.

– Надо один важный секрет сказать.

– Секрет? Говори свой секрет, тут все свои.

– Тогда бери бумагу, пиши, а то ничего не скажу!

Чесноков распорядился.

– Ну говори теперь. Фамилия твоя как? Имя, отчество?

– Мое? Пиши: Ахметов я, Бодрей Абдуллаевич…

– Что он сказал? Ахметов? Бодрей? Тот самый! Сам явился! – закричали вокруг.

Бодрей изумленно озирался. Поняв наконец, что его тут хорошо знают и очень рады его приходу, он очень приободрился, немного даже возгордился.

– Пиши давай, я буду серьезный дела говорить.

– Тише, товарищи! Котиков, пиши.

– Так, гражданин: фамилия, имя, отчество?

Ахметов опять сказал.

– Год рождения?

– Тыща восемьсот восемьдесят девятый.

– Место рождения? Кем работаете?

Ахметов сказал.

– Паспорт с собой? Давай сюда. Действительно, Ахметов…

Все присутствующие перевели дыхание.

– Что хотите сообщить?

– Пиши первый!

– Я-то пишу, вы – говорите.

– Начальник шахты, главный инженер и главный механик не виноватые совсем!

– Да ну? Кто ж тогда виноват? – спросил Чесноков.

– Пиши второй!

– Пишу.

– Я виноватый! Я шахту поджигал! – торжественно произнес Ахметов. – Написал?

– Пожалуй, следует провести допрос по всей форме, – предложил зампрокурора области.

Ахметова потащили из помещения, и он начал плеваться, извиваться, лягаться и кричать, что «если так, то он не согласный» и что «раз начал при всех, то и дальше при всех говорить будет, а по-другому – нет». Членов комиссии снедало любопытство, и решено было в порядке исключения уступить. В течение часа Бодрей, старательно повторяя каждое слово, продиктовал свое признание, не забыв упомянуть про обтирочные концы. Когда он закончил и вытер потное лицо ситцевым платком, старший следователь Котиков, доверительно положив руку на бугристое его запястье, спросил:

– Еще раз, Ахметов, подумай: кого ты считаешь ответственным за пожар?

– Я виноватый.

– Может, заставили тебя?

– Чего? Нет, никто меня не заставил.

– Вспомни, пожалуйста, может, кто-нибудь попросил, чтобы ты несколько дней не смазывал шкивы?

– Не было такого.

– А может, кто-нибудь вам посоветовал или намекнул как-то оставить концы рядом с подшипником? – вякнул из угла петушиным голосом краснощекий лейтенантик.

– Нет.

– Так никто тебе не предлагал поджечь шахту? Ты, Бодрей, все ж таки пораскинь мозгами – они тебя обманули, использовали, а сейчас сидят где-то и радуются. Почему ты один должен за все отвечать? Назовешь их, тебе это зачтется как добровольная помощь следствию. Ведь они нарочно тебя впутали!

– Как так впутали? Зачем такое говоришь? Если бы кто мине такое советовал, я бы его сам убил тогда.

Ахметова увели. Похоже было, что работа следственной комиссии подошла к концу. Но Чесноков вовсе не выглядел удрученным.

– Слышь, Смирнов, – потянулся он, как довольная жизнью кошка, – а изложи-ка ты нам по новой свою идейку. Сдается мне, что-то в ней есть. А, товарищи?

– Правильно! Нельзя во всем винить одного Ахметова. Главный инженер и главный механик намеренно не привели в порядок пожарный водопровод, насос был неисправен! На копре кран и вовсе отсутствовал! – некстати принялся пороть горячку зампрокурора области. Лицо его, толстое и красное, покрылось капельками пота, широкая блуза, обтягивающая тучное брюхо, совсем намокла. В помещении, душном до невозможности, окно было открыто настежь, но не ощущалось ни малейшего движения воздуха.

– Гкхмм, так-то оно так, – опять засомневался начальник районной пожарной инспекции, ежеквартально подписывавший акты проверок на сгоревшей шахте, – только тут еще бабушка надвое сказала. Фактов у нас нету, вот что! За неделю до пожара водопровод был в полном порядке, я лично проверял!

Зампрокурора начал раздраженно спорить, но Чесноков властно пресек набиравший обороты конфликт.

– Прошу всех успокоиться и сесть на свои места. Водопровод тут ни при чем. А вот что крана не было, это очень даже любопытно. Кстати, его там с самого начала не было?

– Согласно нормам пожарной безо…

– Я вас не о том спрашиваю! Был там прежде кран или нет?

– Не было.

– Вот это я и хотел узнать! Давай, Смирнов, излагай.

«Инженеру Бирюлеву срочно зайти в помещение следственной комиссии», – объявило радио.

«Черт, как не вовремя! – подумал Бирюлев. – Чего им там от меня понадобилось? И почему – “инженеру Бирюлеву”? Может, меня уже сняли?»

– Вы, братцы, тут сами как-нибудь разберитесь, слышите, вызывают меня, – сказа он разгоряченной толпе, в центре которой стоял.

Выяснялся принципиальнейший вопрос: кто у кого спер какие-то гребаные хомуты. Две бригады плотников готовы были решить его на кулаках.

«Ну, начистят они друг другу рыла. Работа тяжелая. Какое-то развлечение. А все-таки зачем меня вызывают?» – размышлял Бирюлев на бегу.

Ругань за его спиной усилилась, оборвалась вдруг на полуслове, взмыла до невозможного градуса и вновь оборвалась, рассыпавшись на одиночные, бессвязные восклицания. Драка началась.

«Как бы не поуродовали друг друга, отвечать потом».

Начальник строительства даже не оглянулся.

Войдя в гудящий как растревоженный улей дом, где заседала комиссия, он сразу почувствовал, что атмосферка там затхлая. Большая комната под завязку набита была чинами из органов. Лишь некоторые из них побриты. Пол давно не метен. Мужчины в расстегнутой форме и в штатском, с опухшими от переутомления лицами, вяло переговаривались, сидя на углах столов, табуретах и подоконниках. Некоторые перекусывали. На Бирюлева никто внимания не обратил. «И пьяные с глазами кроликов…» – припомнилось ему.

– Начальник строительства Бирюлев по вашему приказанию явился! – ему хотелось, чтобы прозвучало этак по-гусарски, но вышло не очень. Никто даже не улыбнулся. Бирюлев и сам был грязен, лохмат и вонюч, на каждом его сапоге, несмотря на ясную погоду, налипло по килограмму засохшей грязи. Озираясь, он непроизвольно сжимал коленки, как ребенок, которому хотелось «по-маленькому».

– Садитесь, – выдержав паузу, ответил ему Чесноков из самого темного угла, – вон там табурет. Вы инженер Бирюлев Петр Андреевич?

– Да.

– Вы были начальником строительства этой шахты в двадцать восьмом – двадцать девятом годах?

– Да, я.

– Вот акт о приемке шахты в эксплоатацию, это ваша подпись?

– Вроде моя. Это что – допрос?

– Там будет видно, – ответил прокурор района, мужик в общем неплохой и Бирюлеву знакомый.

– Допрос не допрос – какая разница? – усмехнулся Чесноков. – Просто честно отвечайте на наши вопросы.

– Тогда давайте лучше отложим это дело до конца восстановления шахты. Сейчас я занят по горло!

– Вы полагаете, что мы будем дожидаться еще полтора месяца или сколько вам там осталось?

– Два или три дня осталось, после этого я целиком в вашем распоряжении.

– Вы что, издеваться над нами вздумали? – вскочил распаренный толстяк в штатском.

– Да нет.

– Чем вы можете подтвердить свое заявление? – прошипел Чесноков.

– Ничего нет проще, – Бирюлев тяжело встал, – пройдемте-ка со мной, товарищи, тут недалеко.

– Товарищ полковник, – подал голос один из штатских, – почему бы нам действительно не прогуляться, тем более если недалеко? Погода хорошая.

Комиссия, щурясь на яркое солнце, выбралась на улицу и потянулась вслед за Бирюлевым. Пройдя четыре дома, они свернули за угол, и вся стройка оказалась как на ладони. Весело блестели башни копров. На одну из них как раз тянули тяжелый шкив, на верхушке другой возились еще плотники. Повсюду топорщились леса, за которыми проступали кирпичные стены, оттопыривались ребра огромной эстакады, немного в стороне возвышалось еще какое-то сооружение из стальных рам, обшиваемое со всех сторон досками. Вокруг сновало множество людей, ползали грузовики и трактора, вверх и вниз перемещались грузы. Комиссия обалдела.

– И наши тут как тут! – обрадовался круглолицый майор, заметив, что часть каменщиков одета в черные робы.

– Видите, я вовсе не шутил. Работа очень напряженная, мое отсутствие приведет к сбою графика, хаосу и срыву всех заданий!

– Мы, собственно, хотели задать вам парочку формальных вопросов, товарищ Бирюлев, но если вам некогда… – развел руками Чесноков, как бы беспомощно.

– Да ничего, конечно, если несколько вопросов, то… Хорошо, я отвечу сейчас.

– Почему копры были построены из смолистых бревен? Кстати, я вижу, вы и теперь собираете их из того же материала!

– Думаете, я из чего хочу, из того и строю? Вы, помнится, задавали уже этот вопрос заместителю наркома. Все делается по проекту, разработанному соответствующей организацией. Проект отвечает всем нормам и утверждается наркоматом и другими ведомствами. Никакой самодеятельности тут нет и быть не может.

– Но ведь за границей и у нас в Донбассе копры строят из стали! – запальчиво вмешался толстяк.

– Где пласты богатые, там и строят надолго. А здесь еще лет десять – и всё.

– Что всё? – не понял Чесноков.

– Уголь кончится.

Члены комиссии переглянулись.

– Вот еще такой у нас к вам вопросик…

– Пожалуйста.

– Из акта приемки шахты следует, что комиссия приняла ее с недоделками.

– Да, это верно, – у Бирюлева неприятно засосало под ложечкой.

– В частности, не были установлены пожарный водопровод, дождевальные установки на копрах и гидроизоляция пожарного резервуара. Вы должны были тогда же в двухнедельный срок все это исправить. Так?

– Так.

– В своих показаниях Красильников и Титков утверждают, что многократно требовали от вас это исполнить, но вы всякий раз отнекивались. То у вас труб не было, то людей, то сметы… Так?

– Вижу, куда вы клоните, только ничего у вас не выйдет!

– Почему же? – ласково осведомился толстяк.

– Потому что данный вопрос давным-давно решен в рабочем порядке. Шахта доделала все своими силами, а мне влепили строгий выговор. Иначе я не понимаю, как бы она вообще могла функционировать все эти десять лет. Пожарная инспекция…

– Действительно, товарищ полковник, при чем тут это? – вскинулся пожарный инспектор. – Ну попил он тогда нашей кровушки, но теперь-то какое это все имеет значение? Мы самым тщательным образом… Я ж вам докладывал уже. Вот и акты.

– Хорошо, – промямлил Чесноков, – все свободны!

– Я могу идти? – спросил Бирюлев, еще не веря.

– Можете.

– Но после окончания строительства мы вас обязательно вызовем, не сомневайтесь! Идите пока, – добавил, неприязненно глядя в упор, толстяк.

Тем же вечером из Москвы позвонил Курнаков и потребовал отчета о текущем состоянии. Бирюлев кратко доложил, что все идет по графику.

– То есть ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что мы, безусловно, уложимся в поставленные сроки!

– Это значит, через две недели…

– Думаю, даже немного раньше, товарищ замначальника главка.

– А Слепко где? Рядом? Дай-ка ему трубку!

– Слепко у аппарата!

– Слепко, когда будет восстановлена шахта?

– Как доложил вам только что начальник строительства, согласно…

– Вы все не пьяны там?

– Да вроде нет.

– Отвечать по существу! Вы уже составили график? Как идет подготовка технического проекта? Начали ли поступать материалы? Как решается проблема размещения людей?

– Отвечаю по порядку: график составлен, проект готов, материалы поступают, люди размещены.

– Гм… Учти, Слепко, тебе я верю. Бирюлю бы не поверил. Хорошо. У нас тут тоже все нормально. Приказ проходит последние согласования. Возникли, правда, кое-какие неожиданные трудности, но ничего, выдюжим. Как только он будет подписан, вам сразу дадут зеленый свет. Кстати, у меня к тебе был вопрос. Ага, вот. В главк пришло ваше требование на двести пятьдесят тонн труб. Это же ни с чем не сообразно. Пойми, Слепко, трубы – стратегический материал. Кто ж тебе их даст в таком количестве?

– Без них шахту не восстановить!

– Я, конечно, это понимаю, но ты тоже войди в мое положение…

– Я могу войти в ваше положение, товарищ Курнаков. Если сохранение стратегических труб для вас важнее восстановления шахты, вы можете взять на себя такую ответственность.

– А зачем так много?

– Согласно расчетам. Они железные, не бумажные.

– Ладно, поглядим. Да, вот еще ерундовину какую-то мне передали. Вы прислали смету на выплату заработной платы… Э-э… просто бред сумасшедшего! Для двух тысяч девятисот восьмидесяти одного человека, и еще тут ночные, за переработку… Слушай, это ж форменная уголовщина!

– Никакой уголовщины, все правильно.

– Ты хочешь сказать, что у вас там действительно три тыщи человек работает?

– Действительно. А чего вы хотели? Ставите задачу восстановления крупной шахты за две недели вместо полутора лет и еще удивляетесь! Как же иначе мы могли это сделать?

– Ну, братцы! Как-то все-таки мне не очень верится. Ладно, приеду – разберусь.

– Разумеется. Главное теперь проследить, чтобы деньги вовремя поступили.

– Со своими обязанностями я как-нибудь сам управлюсь, без твоих советов.

– Могу только добавить, что восстановление окажется втрое дешевле, чем если бы оно шло в обычные сроки.

– Ладно. Отбой.

– Чего он сказал? – поинтересовался Бирюлев.

– Что посмотрит.

– Сука! Ладно, пускай смотрит. А ты правильно его приложил, так и надо. Ну, до завтра.

– Григорьянц! – заорал Слепко, как только начальник строительства вышел за дверь. Вошел снабженец, облаченный в свой знаменитый халат и с нелепой сеточкой на прилизанной голове.

– Курнаков сейчас звонил. Мы там трубы какие-то запросили. Похоже, он постарается их зажать.

– Ничего, Евгений Семенович, у меня все на мази, выбьем.

– Когда выбьем? Послезавтра все должно уже быть закончено!

– Трубы получены еще вчера, все сто сорок тонн, – зевнул Григорьянц, – я думаю, они уже в работе.

– Не понял, – удивился Слепко, – а зачем же мы их теперь требуем?

– Чтобы отдать тем, кто нам одолжил.

– Ясно. А почему ты затребовал двести пятьдесят тонн, если надо было сто сорок?

– Ну, во-первых, заявку все равно срежут до двухсот тонн…

– А во вторых?

– Вы хотите получить сто сорок тонн дефицитных труб за один день и чем-то еще недовольны? Это еще очень божеский процент.

– Убирайся с глаз моих долой! И учти – я ничего не слышал!

– Само собой. Спокойной ночи, Евгений Семеныч.

– И тебе.

Слепко охватили ужасные подозрения. Не в силах усидеть на месте, он разогнал к чертям собачьим посетителей и побежал в диспетчерскую. Буркнув что-то неопределенное на приветствие Михаила Исаевича, он потребовал копии требований на материалы и оборудование и лихорадочно принялся их листать. Худшие его опасения подтвердились. Все до единой заявки оказались выписаны с избытком в полтора-два раза, а почти все, что уже пришло, поступило черт знает откуда. То есть из организаций, никакого отношения к восстановлению шахты № 18 не имеющих и иметь не могущих. «Подвели меня под цугундер, сволочи, – понял Евгений Семенович, – и органы, как специально, в двух шагах отсюда копают. О Господи!»

– Абрамсон, ты чего наворотил? – чуть не плача от злости вопросил он, хлопнув пачкой формуляров перед апоплексическим носом главного диспетчера. – Чурбан ты с глазами, штанами тут трясешь с девкой этой!

– Я не чурбан, – обиделся Абрамсон, – а что бы вы сами хотели? Это была единственная возможность получить…

– Срок получить, вместе с этим армянским абреком и со мной, идиотом, в придачу. Ага, тут и Бирюлева подписи! Хорошо! Не скучно будет лес валить. Так и вижу тебя, Абрамсон, в заполярной тайге, с топором в руках. Предупреждали меня. Гнать тебя надо было поганой метлой.

– Возьмите себя в руки, товарищ Слепко! Идите лучше к своему Григорьянцу, он вам все популярно растолкует, а мне, извините, недосуг. В конце концов, это теперь самая обычная практика! Все будет оформлено таким образом, что никто не придерется.

– Оформлено… Понимаю. А кто-то и для личных целей оформить может, так?

– Мне это соображение почему-то в голову не приходило. Как бы вам популярно объяснить? Кто-то всегда может пырнуть вас ножиком. Теоретически любой может. Разобрались бы лучше с Черепковым.

– А что с ним?

– Из трех «опрокидов» на данный момент сдан только один, из двадцати бункерных затворов – ни одного. Я звонил им сегодня по поводу стрелок, так отвечают, что только вчера начали их изготовление, а вы должны понять, стрелки…

– Хорошо, разберусь, – Слепко встал.

– И вот еще что, Слепко, – Абрамсон перешел вдруг на визгливый крик, вислые его губы запрыгали, – вы не смеете меня постоянно оскорблять! Слышите, не смеете!

– Правильно, вас не оскорблять надо… – Слепко сделал движение пальцами, словно давил вредное насекомое, и вышел.

Он решил не тешить больше мерзавца Черепкова телефонными звонками, а лично наведаться на завод. И немедленно. Через десять минут он уже несся по ночному проселку. Заспанный, осунувшийся за последние дни, шофер глядел неприязненно. На душе у Евгения Семеновича было темно. Темнее, чем за окном.

Завод, к счастью, работал в ночную смену. Слепко навел там шороху. Черепков был поднят с мягкой постельки и смачно растерт по натертому паркету. В таком состоянии он заметно помягчел и бросил наконец все наличные силы на нужды восемнадцатой шахты.

Выпустив пар, Евгений Семенович осознал вдруг, что на Абрамсона накинулся, пожалуй, совершенно напрасно. Человек неплохо делал свою работу, а к махинациям Григорьянца имел отношение лишь постольку-поскольку. «Чего доброго, раскиснет, кого тогда вместо него? Этого, как его, Аркадия? Нет, нельзя, не потянет. Неудачно как все получилось. Придется теперь извиняться. Скажу – погорячился, мол, с кем не бывает, прости, сердешный друг Исаич. Тем более правильно он сказал: такие махинации теперь самое обычное дело».

Но по возвращении оказалось, что диспетчерская работает в обычном режиме. По всей стройке как раз разносился искаженный громкоговорителями голос Абрамсона, невнятно бормочущий очередную сводку. «Не буду извиняться, – решил Слепко, – перетопчется! Ничего, ему полезно. Хоть бы Бирюль пораньше меня сменил». Над рваной каймой далекого леса поднимался раскаленный красный диск.

В этот самый момент произошли два важных события. Во-первых, умер Бодрей Ахметов. Умер он внезапно и очень не вовремя. Капитан Котиков только что закончил его допрашивать, причем закончил успешно. Непроизвольно высунув кончик языка, он как раз дописывал протокол, согласно которому Ахметов во всем чистосердечно признался, то есть признался в том, что подложить под подшипник промасленные концы его заставили Бирюлев и бывший главный инженер шахты Красильников. Вдруг Котиков услышал негромкий стук. Глянул, – голова подследственного уже обвисла, зрачки неподвижно уставлены на свет лампы, а тело невозможно скрючилось на привинченном к полу стуле. Упасть со стула оно не могло, потому что было к нему привязано. Стук издавали каблуки его сапог, так как ноги еще дергались. Котиков был просто убит. Он совершенно не представлял, как доложить о произошедшем полковнику Чеснокову.

Второе важное событие заключалось в том, что с северо-востока в поселок въехал длинный караван грузовиков с разнокалиберными, выпирающими из-под брезента грузами. Головная машина остановилась у штаба. Из кабины спустился главный механик Квитко. Увидев подъезжающего Евгения Семеновича, он подошел и бесстрастно доложил, что по независящим причинам выполнить указание за одни сутки ему не удалось.

– Но ты привез все по списку?

– Так точно.

– Хорошо. Иди сейчас в диспетчерскую, это у складов, найдешь, возьми резервную бригаду, разгрузись и приступай к монтажу оборудования. Там еще с ремонтного завода люди работать будут, определишься на месте. Да, должен тебе сообщить, что до окончания восстановления шахты осталось меньше двух суток. Как, справишься?

– Как прикажете. Разрешите идти?

– Иди.

«Странный все-таки человек», – подумал Евгений Семенович, поднимаясь на крыльцо.

На половине участков возникло небольшое отставание. Это была уже тенденция. Замначальника строительства распорядился немедленно собрать прорабов. Все они выглядели так себе, похоже, еле держались. Слепко вслух зачитал последнюю сводку, напряженно всматриваясь в листок. С недавних пор глаза у него стали что-то портиться. Закончив чтение, он буднично, по-деловому, снял с должности троих прорабов и, мерно прохаживаясь перед молчавшими подчиненными, выдал им краткую нотацию. Люди глядели угрюмо, но с пониманием. Слепко решил закончить воспитательную беседу задушевно.

– Вот Плюхина я сколько раз уже предупреждал, а он ни мычит ни телится, так что, понимаете, пришлось…

– Да ништяк, товарищ начальник, все правильно. Разве ж мы… – ответил один из прорабов. Остальные тоже забубнили, что «все правильно».

Слепко отпустил людей и продиктовал Розе имена снятых и назначаемых на их места работников для оформления в приказе. Подошел Бирюлев.