Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник) Сабатини Рафаэль

Глава XXVII. ЗАЩИЩЕННАЯ ЧЕСТЬ

Запыхавшийся Ренцо стоял в широком каменном вестибюле дворца Вечиа, спрашивая мессера Мелвила. Дородный портье-француз, появившийся из своей комнаты, положил конец волнениям юноши, ответив, что месье Мелвил наверху, и послал свою жену сообщить джентльмену об этом посыльном, который просит переговорить с ним. Ренцо отказался кому-либо говорить что бы то ни было о письме или о том, кто его послал.

Женщина вернулась с сообщением, что джентльмен спускается, и в этот момент мистер Мелвил в сопровождении дамы в плаще и капюшоне появился перед Ренцо и узнал его в свете большого позолоченного фонаря над головой.

Мелвил тут же прочитал торопливую, полную тревоги записку Изотты.

«Вы в великой опасности. Государственные инквизиторы верят, что у них есть доказательства того, что Вы — некто по имени Лабелль (или что-то похожее) и что Вы — шпион, и они собираются арестовать Вас этой ночью. Я умру от страха, если Вы попадете в их ужасные лапы.

Внемлите этому предостережению, дорогой мой, если Вы любите меня, и оставьте Венецию, едва оно достигнет Вас. Молю бога и Пречистую Деву, чтобы я успела. На Ренцо, который несет письмо, можно положиться. Распоряжайтесь им по своему усмотрению. Храни Вас бог, дорогой мой. Если сможете, пошлите мне известие с Ренцо, чтобы успокоить меня. Изотта.»

Испуг возлюбленной, проявившийся в этом письме и пробудивший в нем нежность, все-таки ободрил его. Здесь не было и мысли о том, что подозрения инквизиторов обоснованы; не было сомнений в нем; не было какого-либо беспокойства о том, был он этим шпионом «Лабеллем» или нет. Эти торопливые строки дышали только любовью, усиленной страхом. На его губах была очень нежная улыбка, когда он читал письмо во второй раз. Затем, сложив его, он опустил письмо во внутренний карман на груди своего камзола.

Он был готов к этому и не растерялся. Ему представлялось простым делом при поддержке графа Пиццамано и сэра Ричарда Уортингтона — последний уже давно был строго предупрежден мистером Питтом по поводу его отношения к мистеру Мелвилу — доказать свою настоящую личность и задание, которое было поручено ему в Венеции. Обстоятельства принятия им роли Лебеля и видимости предательства, которое он вынужден был взять на себя в роли уполномоченного представителя, будут выяснены и доказаны.

Он зашел в комнату портье, попросил ручку и чернила и набросал три строчки: «Ваше мнение обо мне для моей души подобно глотку вина для моего тела. Прогоните ваши страхи. Арест не подвергает меня риску. Я в полной безопасности и завтра же приду к Вам, чтобы уверить Вас в этом.»

— Это — вашей госпоже, Ренцо, а это за ваши услуги.

Он положил золотой цехин в руку юноши и с тем отправил его.

Когда Мелвил вышел под руку с виконтессой, Ренцо, смутно различимый в наступившей ночи, исчезал в узком проходе, который вел от Корте дель Кавалло к тротуару вдоль канала, где его ждала гондола.

Виконтесса, следуя взглядом за его призрачной фигурой, увидела в этот момент другую призрачную фигуру, отделившуюся от тени здания у начала аллеи через мгновение после Ренцо, а затем вновь растворившуюся в темноте. Но она не придала значения увиденному, потому что было поглощена размышлениями.

— Вы долго пробыли внизу с Лальмантом и Виллетардом, — сказала она осторожно. — А за обедом вы были необыкновенно молчаливы и задумчивы. Что-то тревожит вас. Я надеюсь, вы помните мое предупреждение, Марк? Ах, этот Виллетард внушает мне ужас. Он отвратителен.

— Не огорчайтесь, — ответил он. — Но вы правы, полагая, что меня нечто тревожит.

Про себя он поразился, каково было ее расположение к нему, если она решила помочь ему, когда поняла, насколько беззащитным сделал его перед Вендрамином поступок Лальманта.

— Мы поговорим об этом в доме Гаццола. Мне может понадобиться ваша помощь.

Он почувствовал, как она оперлась на его руку.

— Я предоставлю ее вам с удовольствием, — заверила она его. Они вошли в узкий проход, ведущий к каналу. В дальнем его конце они могли различить слабый блеск воды.

— Было бы счастьем… — начала она, но, внезапно запнувшись, быстро оглянулась через плечо и вдруг закричала в страхе:

— Кто здесь?

Сзади раздались быстрые шаги. Две фигуры бегом приближались со стороны Корте дель Кавалло, и в какой-то момент блеснуло что-то, похожее на клинок. Их замысел не вызывал сомнений.

У виконтессы вырвался пронзительный крик о помощи еще до того, как эти двое настигли их.

Первая мысль Марка-Антуана было о том, что ему предстоит иметь дело со сбирами инквизиторов. Но зловещее молчание их атаки поставило это предположение под такое сомнение, что Марк-Антуан выхватил свою шпагу. И как раз вовремя. При крике виконтессы один из этой пары выскочил вперед своего спутника в жестоком выпаде в ее сторону, а второй, что следовал за ним, бросил в ее адрес такой непристойный эпитет, какой не выдумать даже последнему бродяге. Его лицо скрывала белая повязка. Из-за этого ли, или из-за предусмотрительности голос его звучал низко и приглушенно.

В следующую секунду клинок Марка-Антуана взлетел, чтобы оттеснить убийцу, напавшего на виконтессу. Тот был еще удивлен отражением своего удара, когда ответный выпад, ставший продолжением того же движения клинка, пронзил ему мускулы у основания шеи. Он, вскрикнув, отшатнулся и, смертельно раненный, осел на своего компаньона, который был стеснен в этом узком проходе.

По приглушенным проклятиям другого, сопровождавшимся восклицанием: «Прочь с пути, болван!» — было легко догадаться, что он был в затруднительном положении. Метнувшись вперед и пригнувшись, чтобы, по возможности, что-нибудь разглядеть в этой темноте, Марк-Антуан вполне смог различить ту группу, которую они собой представляли. Пронзенный им человек рухнул спиной на грудь двигавшегося вперед напарника, который пытался отпихнуть его в сторону. Над плечом раненного человека Марк-Антуан мгновенно нанес удар на звук голоса и увидел, как группа осела черной массой.

Больше он не выжидал. Он нащупал руку виконтессы, схватил ее в темноте и потянул за собой по направлению к каналу.

— Идемте, — сказал он, но, едва они двинулись, у него перехватило дыхание, потому что он оказался перед другой парой, которая двигалась навстречу им.

Это было слишком много. Марк-Антуан по-настоящему рассвирепел. Он не мог надеяться на такую же удачу во второй раз. Замерев в нерешительности, он механически обернул свой плащ вокруг левой руки. Тут виконтесса дернула его за фалду камзола.

— Сюда, — прошептала она, — укройтесь здесь.

Она заметила проем двери слева от себя — глубокую террасу склада товаров — и показала ему.

Он втолкнул ее, последовал за ней и в этом укрытии стал поджидать вновь прибывших, тогда как виконтесса раздирала ночную тишину криками о помощи.

Шпаги, словно длинные стальные языки, блеснули в темноту, которая плотно обволакивала Марка-Антуана, Невидимый для нападавших, он мог достаточно различать их, чтобы не давать им передышки своими жалящими выпадами. А затем, к своему негодованию и ужасу, он услышал тот же приглушенный голос, который он слышал прежде, — голос человека в белой повязке, подбадривающего своих собратьев, — и он понял, что теперь ему противостоят три клинка. В спешке и темноте он действовал плохо против этого парня и лишь оцарапал его.

Из-под белой повязки донеслось свирепое быстрое бормотание:

— Мы терзаем наши уши уже четверть часа. Если вы не можете дотянуться до этого парня, ради бога, прекратите вопли этой чертовки.

В стремлении покончить с этим, говоривший двинулся вперед почти безрассудно.

Марк-Антуан, в ком гнев затмил осмотрительность, уступил соблазну. Встречая колющий выпад, он парировал его вращательным движением шпаги и, отбившись, подался вперед слишком смело. Один из вновь прибывших, плотного телосложения, осторожный и опытный, который больше наблюдал, чем действовал, быстро использовал предоставившийся ему шанс и с незащищенного Марком-Антуаном фланга пронзил его шпагой.

— Пожалуй, этого ему хватит, — проворчал он.

Оружие выпало из вытянутой руки пораженного человека. На мгновение он возник во весь рост в их поле зрения, качнувшись вперед и судорожно выпрямившись на пороге. Потом он согнулся и рухнул вперед, на аллею, тогда как позади него раздался крик виконтессы, причем совсем на иной ноте, нежели предыдущие.

Поразивший Марка-Антуана убийца потрогал его, неподвижно лежавшего ничком, ногой.

— Да, он скончался, — прокаркал он. Предводитель в белой повязке не успокаивался:

— Он мертв?

— Так же мертв, как Иуда, после того, как я проткнул его. Пойдемте, нам надо осмотреть себя.

Говоря это, он быстро огляделся по сторонам. Крики виконтессы были не напрасны. Свет приближался по Корте дель Кавалло, а с ним — и шум голосов, тогда как со стороны моста приближались три темные фигуры, одна из которых размахивала веслом.

Убийцы оказались между двумя группами. Но головорез, рассматривавший Марка-Антуана, — а это был Кантарини — слыл человеком многоопытным. Он быстро оценил ситуацию.

— Сюда, за мной, — скомандовал он своему соседу.

Вместо повиновения человек в белой повязке повернулся и нырнул в проем. Его нога была уже на пороге, а клинок ощупывал темноту, когда тяжелая рука Кантарини легла на его плечо и вышвырнула его обратно.

— Черт бы вас побрал, идиот! — гневно выругался тот.

— Поберегите ваше дыхание для бега, мой господин, — зарычал Кантарини и потащил его.

— Вот так. Плечом к плечу. За мной, плотнее! — прокаркал он команды тем двоим.

Они бросились к воде, отбросив тех троих, что оказались перед ними. Перед их грозными клинками даже парень с веслом — единственный, обладавший хоть каким-то оружием, — бессильно отступил в сторону.

Так они достигли набережной, и человек в маске почти свалился в гондолу, ожидавшую их, уставший и ослабевший от раны, которую он не замечал в пылу схватки. Едва гондола тронулась, он повалился на подушки фелцы, сдернул повязку с лица и, разорвав на груди костюм, обнажил в свете фонаря белье, потемневшее от крови.

Кантарини, склонившись над ним, тихо выругался при виде этого.

— Святой Марк! Он достал вас, Вендрамин?

Он встал на колено, чтобы обнажить рану, тогда как его компаньон занялся потерями другого, конец мучений которого был уже близок.

— Ничего, — сказал Вендрамин. — Я потерял немного крови. Только и всего. Но осмотрите.

— Клянусь, — сказал Кантарини, — этот парень должен был заниматься моим ремеслом. Он бы добился больших успехов. Убить человека, который сумел пронзить двух нападавших из четырех — это заставляет меня чувствовать себя убийцей.

Если Вендрамин и испытывал сожаление, что не осуществил свое намерение расправиться с этой лживой Далилой таким же образом, то это сожаление не могло испортить полученного им удовольствия даже в его полуобморочном состоянии. Он рассчитался с этим подлым англичанином и устранил всякую угрозу препятствий в будущем. Его переполняло вдохновляющее чувство защищенной чести.

Глава XXVIII. ВОПРОСЫ

Те трое, что шли на помощь со стороны набережной со столь добрыми намерениями, но оказались так беспомощны, были Ренцо, его гондольер и Филибер, который спешил сюда со своими предостережениями, побывав ранее в доме Гаццола.

Они достигли места схватки на мгновение раньше группы с фонарем, пришедшей в аллею с другой стороны — группы, состоявшей из портье посольства, его сына и секретаря Жакоба. Портье держал бландебас37, а Жакоб размахивал безобразного вида саблей.

Стоя на коленях в грязи аллеи, виконтесса жалобно всхлипывала над телом Марка-Антуана, умоляя его сказать ей хотя бы что-нибудь. Она не осознавала появления Жакоба, пока он не опустился на колено с другой стороны тела. Жак, сын портье, светил ему фонарем.

Потом она почувствовала руки, взявшие ее за плечи и руки, — сильные руки, которые помогли ей подняться, — и Конри, портье посольства, нежно увещевал ее:

— Мадам! Мадам! Мадам виконтесса!

— Оставьте, оставьте меня, — прозвучал ответ, прерываемый рыданиями.

Все ее внимание в эту минуту было приковано к выражению лица Жакоба, руки которого были заняты делом.

Он аккуратно перевернул Марка-Антуана, открыв образовавшуюся под телом кровавую лужу. Когда она поняла природу этого темного пятна, поблескивающего в свете фонаря, протяжный крик ужаса вырвался у нее.

Жакоб вглядывался в губы Марка-Антуана, рукой нащупывая его сердце.

Понизив голос, она спросила:

— Он… он? — она не осмеливалась закончить вопрос.

— Он не умер, гражданка, — сказал мрачный секретарь.

В ответ она не издала ни звука. Ее всхлипывания прекратились, и она словно не смела выразить благодарность за то, что еще могло не иметь под собой оснований.

Жакоб поднялся и тихо отдал необходимые распоряжения.

Они перенесли Марка-Антуана на расстеленный плащ. Затем Конри и его сын, Филибер и Ренцо взялись за углы. Так они бережно пронесли раненого по аллее и через Корте дель Кавалло обратно в посольство. Следом, поддерживаемая Жакобом, шла виконтесса, едва переставлявшая отяжелевшие ноги.

Когда Марка-Антуана положили в комнате портье. Ренцо и его гондольер ушли, предупрежденные Жакобом о том, что никому нельзя рассказывать о случившемся. Молодой еврей понимал, что к чему, и понимал, что молчание — лучшая мера предосторожности при любых обстоятельствах.

Ренцо, однако, решил, что к его госпоже это предупреждение не относится. Проведенный к ней ее горничной, он передал записку Марка-Антуана и, когда она прочитала ее, он рассказал ей о том, что произошло. Она стояла перед ним взволнованная, выпрямившаяся, не издавшая ни звука, но глаза на ее мраморно-белом лице были словно две темные блестящие лужицы. При виде горя на этом лице, Ренцо поспешно заявил, что мессер Мелвил не только жив, но и, несомненно, выздоровеет.

Слегка покачнувшись, она оперлась на стол и так застыла, пока охватившее ее состояние, близкое к обмороку, не прошло. Она взяла себя в руки. Они были твердого склада характера, эти Пиццамано, и Изотта, при всей ее утонченности, унаследовала свою долю этой несгибаемости. С высохшими глазами, с пугающим спокойствием она расспросила Ренцо, но не смогла вытянуть у него ничего о личностях напавших на Марка-Антуана людей. Было так темно в этой проклятой аллее.

Несмотря на великое свое мужество, она не могла вытерпеть неопределенности, которая обязательно сопутствует бездеятельности. Приняв решение, отметая все возможные сдерживающие соображения, она приказала своей горничной принести плащ и капюшон. Не обращая внимания на то, что она может понадобиться матери и что мать, еще не удалившаяся к себе, может обнаружить ее отсутствие, она выскользнула из дома в сопровождении Ренцо. Они прошли через сад, чтобы портье не мог видеть ее ухода, и открыли замок калитки, которая выходила на маленькую площадь, после чего по мостику над узкой протокой вышли на открытое пространство, прилегающее к широкому каналу Св. Георгия. Отсюда в нанятой гондоле они проделали путь до Мадонны дель Орто.

К Лальманту, которого этот визит чрезвычайно удивил, ее пропустили без малейших колебаний. В приемной, служившей ему кабинетом, он встретил ее с глубочайшим почтением.

Он был не один. На заднем плаке, возле письменного стола стояли двое мужчин, с которыми он беседовал, когда она вошла.

Одним из них был Виллетард, чьи пресыщенные глаза быстро оценили грацию и красоту этой женщины; другой был коренастый, средних лет мужчина в форменного покроя одежде черного цвета, лицо которого было одновременно властным и доброжелательным.

— Месье Мелвил? — нерешительно спросила она Лальманта. Затем она успокоилась и стала последовательной.

— Я узнала о том, что с ним произошло. Он наш друг. Близкий друг…

— Я знаю об этом, — он доброжелательно избавил ее от объяснений. — В это самое мгновение я понял, насколько велика ваша дружба к нему.

Он шагнул к столу и взял оттуда клочок бумаги.

— Вот что доктор Делакосте передал мне. Полагаю, это от вас. Он протянул ей записку, которую вечером она написала Марку-Антуану. Поняв причину красно-коричневого пятна, испачкавшего бумагу, она на мгновение закрыла глаза.

— К несчастью, — со вздохом сказал Лальмант, — он не уделил достаточного внимания этому предостережению.

— Как… Как он себя чувствует? — спросила она, с тревогой ожидая ответа.

Посол обернулся:

— Не расскажете ли вы, доктор?

Коренастый мужчина заговорил, медленно направляясь к ней.

— Состояние серьезное, но не дает оснований для опасения. Для какого-либо опасения. Он заставил меня поверить в чудо. Шпагу, должно быть, отвел его ангел-хранитель. Главная опасность для него — большая потеря крови. Но я полагаю, что он потерял не столько крови, чтобы не суметь выкарабкаться.

Ее глаза всматривались в это строгое доброжелательное лицо, и оттенок безжизненности исчезал с ее черт. Вновь заговорил Лальмант.

— Мы хорошо позаботимся о нем и продержим его здесь, пока он не будет огражден от всяких покушений против него.

— Кто это сделал? Это известно? — спросила она. Резкий голос Виллетарда тут же раздался в ответ:

— Ваше письмо с предупреждением, полагаю, говорит именно об этом.

Он не спеша присоединился к группе разговаривавших. Она сразу поняла смысл сказанного.

— Инквизиторы? О, нет.

Но Виллетард продолжал настаивать.

— Разве не поступают они так с теми, кого, возможно, невыгодно подвергать аресту?

— Все же, я так не думаю. И, так или иначе, я точно знаю, что планировался только арест месье Мелвила. Я узнала это от мессера Корнера — одного из инквизиторов. Кроме того, месье, инквизиторы — не наемные убийцы.

— Я придерживаюсь своего мнения, — сказал Виллетард.

— О, но я знаю, что вы заблуждаетесь. Инквизитор Корнер приходил повидаться с моим отцом сегодня вечером не только для того, чтобы сообщить, что будет произведен этот арест, но и для того, чтобы пригласить его присутствовать завтра на допросе мистера Мелвила, чтобы отец мог заявить то, что ему известно в пользу месье Мелвила.

— Видите, — сказал Лальмант Виллетарду. — Он даже, как будто, не противился аресту, и потому теперь мы знаем, что это не была попытка арестовать его. Я возвращаюсь к своему первому предположению, что это — работа того подлого барнаботто Вендрамина. Этот пес не терял времени даром.

— Кого вы назвали?

Она задала вопрос столь быстрым и встревоженным тоном, что Лальмант на мгновение удивленно воззрился на нее, прежде чем ответил:

— Вендрамин. Леонардо Вендрамин. Вероятно, вы знаете это имя?

Недоверие отразилось на ее бледном лице.

— О, нет! Это так же невозможно, как и первое.

— Вот! — вдруг не вытерпел Виллетард. — Я говорю то же самое. Вендрамин никогда не осмелился бы.

— Он уже однажды осмелился.

— Да, но изменились обстоятельства…

— Именно изменившиеся обстоятельства позволили ему вновь осмелиться, — сказал проницательный Лальмант.

— О чем вы? — спросила она.

И тут она узнала от Лальманта не только о предыдущей попытке убийства, но также и о дуэли, в результате которой Вендрамин был ранен.

Намеренно или нет, но Лальмант не рассказал ничего определенного о предлоге ссоры, однако не оставил сомнения в том, что ее затеял Вендрамин.

— Дело в том, что этот барнаботто был должен месье Мелвилу около тысячи дукатов, которые он брал взаймы, и я не могу отогнать подозрение, что Вендрамин пытался избавиться от долга с помощью удара шпаги. Как вы понимаете, мадемуазель, я не придерживаюсь высокого мнения о месье Вендрамине.

Изотта стояла перед ним, переменившаяся в лице, и непроизвольно терзала в руках перчатки тем нервным движением, которое некогда причинило такой ущерб ее вееру.

Наконец последовало:

— Могу я… Могу я увидеть его? Это возможно? Лальмант взглянул на Делакосте, и тот сложил губы в глубоком сомнении.

— Я бы предпочел, чтобы этого не делали… — начал он, но выражение ее лица разжалобило его. — Я не хочу его беспокоить, мадемуазель. Но если вы обещаете пробыть не более минуты и не разговаривать…

— О, я обещаю.

Она горела нетерпением.

Делакосте открыл ей дверь и они вышли.

— Существование этой женщины, — сказал Виллетард тоном знатока, — объясняет дружбу Лебеля с Пиццамано гораздо лучше, чем долг службы. Ее беспокойство о нем дает право предположить, что, как и его господин — Баррас, он знает толк в искусстве сочетания дела и удовольствия.

Лальмант проигнорировал это предположение.

— Как поступить с Вендрамином? — спросил он. Но Виллетард был настроен цинично.

— Удобнее предположить, что ваши подозрения беспочвенны; но крайней мере, пока у нас есть кое-какие основания считать, что это не так.

— Нам может быть выставлен очень строгий счет за это, если Лебель умрет.

— Неужели я этого не понимаю? — вспылил Виллетард. — Но, черт возьми, что мне оставалось делать, если надо было подчиниться Бонапарту? Нам обоим было бы мудрее придерживаться того мнения, что это дело рук инквизиторов. Такое объяснение освобождает нас от ответственности. Бог знает, зачем вам понадобилось столь откровенно разговаривать с Пиццамано. Я счел за благо воспрепятствовать вам.

Наверху Делакосте провел свою спутницу в просторную комнату, едва освещенную одной догорающей свечой, стоявшей на столе в ногах кровати с пологом.

Доктор прикрыл дверь и бесшумно подвел ее к кровати.

При виде лица на фоне белоснежной подушки она едва смогла подавить крик, потому что казалось, будто от него веяло застывшим спокойствием мертвеца. Глаза были закрыты, а глубокие тени заполнили впадины щек и висков. Черные волосы беспорядочно спутались на лбу, блестевшем от влаги. В ужасе она перевела взгляд с этого лица на доктора. Делакосте ответил ей слабой улыбкой утешения и кивнул.

В стороне от кровати раздался шорох, и Изотта вдруг поняла, что в комнате присутствует кто-то еще. Из темноты появилась женщина и встала у кровати напротив нее.

От шума, произведенного этой дамой при вставании, глаза мужчины удивленно заморгали, и затем Изотта поняла, что он внимательно рассматривает ее. В печальной рассеянности этих глаз появилось нечто, подобное теплу раздуваемых угольков. Вопреки быстрому предупреждающему жесту доктора, он приподнялся.

— Изотта! — Марк-Антуан с удивлением произнес ее имя.

— Изотта! — его голос постепенно слабел. — Я получил ваше письмо… Ваше предупреждение… Но все хорошо. Все отлично… — речь его стала едва слышимой. — Я приму меры. Я…

Губы его еще шевелились, но с них не слетало ни единого звука. Когда она склонилась поближе, его глаза медленно закрылись, будто под тяжестью неодолимой усталости.

Доктор дотронулся до нее рукой и тихо вывел ее из комнаты. Уже за дверью он вновь утешал ее, отгоняя тревогу.

— Он очень слаб. Это естественно. Огромная потеря крови. Но у него большие жизненные силы. С божьей помощью, мы вылечим его. Тем временем он будет здесь в преданных ему руках.

Изотта вспомнила ту хрупкую златовласую женщину с привлекательным лицом, стоявшую возле постели больного.

— Кто эта дама? — спросила она

— Мадам виконтесса де Сол.

— Виконтесса де Сол? — и доктор подивился тому, что этот вопрос содержал столь глубокое недоверие.

— Виконтесса де Сол, — повторил он. — Она останется этой ночью присматривать и ухаживать за ним.

Только теперь Изотта вспомнила ту часть подслушанной беседы между ее отцом и Корнером, в которой это имя упоминалось. Она считала что этот инквизитор лишь повторил ложный слух. Но теперь оказалось, что такая женщина действительно существует. Это сбивало с толку. Когда она постаралась точно припомнить произнесенные слова она вновь услышала уверенное утверждение своего отца что виконтесса де Сол, должно быть, самозванка А она обнаружила эту женщину водворившейся здесь, у постели раненного человека Это было тревожно, непонятно. Ее по-прежнему одолевали мрачные думы, когда Лальмант провожал ее до вестибюля, где ее поджидал слуга Посол уверил ее не только в том, что за ее другом будет хороший уход, но также и в том, что здесь он будет в безопасности.

— Здесь, в посольстве, по крайней мере, не действуют полномочия инквизиторов. Так что, даже если они узнают о его пребывании здесь, они будут не в силах причинить ему вред.

Но, когда она в конце концов заговорила то все-таки повела речь о другом.

— Так эта дама возле него — виконтесса де Сол? — спросила она

— Да. Ее отношение к нему вполне естественно. Она была с ним, когда на него напали. Они оба обедали здесь.

Она колебалась, подбирая форму следующего вопроса, и произнесла наконец, то лучшее, что смогла придумать:

— А виконт де Сол? Он в Венеции? Лальмант вежливо улыбнулся.

— О нет Будем надеяться, что он в раю, мадемуазель. Виконт де Сол гильотинирован в девяносто третьем году. Виконтесса вдовствует.

— Понимаю, — медленно ответила Изотта и Лальманту почудилось, будто тучи рассеялись с ее лица

Глава XXIX. ГРОЗОВАЯ ТУЧА

Шесть дней жизнь Марка-Антуана висела на тоненькой, но мало-помалу крепнущей ниточке. Еще через три дня наступило утро, когда Делакосте, сидя перед своим пациентом, объявил ему, что на сей раз Мелвил одурачил сатану.

— Но признаюсь вам, что он чуть не схватил вас. Мое искусство не смогло бы победить его без того ангела, который оставался у вашей постели, чтобы отогнать его. Она не жалела себя. Она едва ли спала всю неделю. Еще немного, друг мой, и она ради спасения вашей жизни лишилась бы своей, — доктор печально вздохнул. — Мы слишком легкомысленно относимся к женщинам, мой друг. Нет самопожертвования, равного тому, на которое способна добрая женщина; так же нет предела несчастьям, вызываемым плохой. Когда мы становимся объектом такой привязанности, что-то заставляет нас преклонить колени в знак признательности.

Он поднялся и подозвал Филибера, который в ожидании стоял у окна, и дал ему пояснения относительно принесенного им лекарства, после чего вышел. По истечении двух или трех дней, когда его сознание уже обрело полную ясность, Марка-Антуана стали беспокоить мысли о тех жизненно важных сведениях, по поводу которых он намеревался связаться с графом Пиццамано, но был тогда ранен. о тревожило, что положение должно было обостриться из-за этой задержки, но, по крайней мере, отсутствие виконтессы у его постели давало ему шанс исправить дело.

— Поддержите меня, Филибер, — приказал он. Филибер воспротивился. Но Марк-Антуан продолжал настаивать.

— Вы больше истощите меня спорами, чем согласием. Сделайте то, о чем я вас прошу. Это важно…

— Ваше выздоровление важнее, месье.

— Вы заблуждаетесь. Вовсе нет. Не теряйте времени.

— Но, месье, если доктор узнает, что я сделал это…

— Не узнает. Обещаю вам. Если вы будете верны мне, то и я буду верен вам. Заприте дверь и дайте мне перо, чернила и бумагу.

Сначала все поплыло у него перед глазами, и он потратил несколько минут, ожидая, пока это пройдет. Затем, едва придя в себя, он быстро набросал следующие строки:

«Бонапарт в такой силе, что поражение эрцгерцога кажется неизбежным. Если это случится, ожидается, что Австрия будет склонна заключить мир. Для этого принятый французами план предусматривает захват Венеции и обмен ее на Ломбардию при заключении договора с Австрией. Вы предупреждены. Венеция должна решить, возьмется ли она за руки с Австрией в эту самую последнюю минуту, чтобы сделать последнее усилие ради сохранения независимости, которая в противном случае будет утеряна ею».

Он перечитал записку, сложил ее и вручил Филиберу.

— Спрячьте это где-нибудь у себя как следует. Теперь уберите эти вещи и опустите меня обратно. Затем отоприте дверь.

Вытянувшись, Марк-Антуан несколько мгновений пролежал молча, истощив свои силы. Но укоризненный взгляд слуги вызвал у него улыбку.

— Не смотрите на меня так мрачно, Филибер. Это необходимо было сделать. Теперь слушайте. Спрячьте это письмо хорошенько, ибо оно опасное. Когда вы сегодня уйдете, отправляйтесь в дом Пиццамано на Сан-Даниэле. Спросите графа. Встретьтесь с ним лично и вручите ему эту записку. Ему и никому другому. Если его не будет, дождитесь его. Это понятно?

— Совершенно понятно, месье.

— Вы подробно расскажете ему о моем состоянии и можете свободно отвечать на любой вопрос, который он вам задаст.

Прилежный Филибер доставил это письмо уже после полудня, и оно было сразу же прочитано не только графом, но также и Доменико, который в этот момент был у него.