Простодурсен Лето и кое-что еще Белсвик Рyне
– Тебе бы парашют, – с сомнением заметила Октава.
– Не бойся, всё будет хорошо, – успокоила её утка.
У Простодурсена тоже было неспокойно на душе. Не нравилось ему всё это. Неподъёмная утка, которую надо на носилках затаскивать на гору, а потом скидывать в пропасть. А в утке пудинга набито чуть не до клюва.
– Если ты вернёшься, мы покажем тебе театр, – сказала Октава.
Стоило Октаве открыть рот, как сразу выскакивал этот театр. «Что за напасть такая, – думал Простодурсен. – У нас от старых забот голова кругом идёт, куда нам ещё театр».
Простодурсен держал утку на руках и дрожал всем телом. Он первый раз попал в такую историю.
– Соберись и действуй, – сказала утка.
– Сейчас, – ответил Простодурсен.
– Ты замёрз?
– Нет, – мотнул он головой. – Уже бросать тебя?
– Да, – кивнула утка.
Пятясь, чтобы выиграть место для разбега, Простодурсен вышел из-под спасительной шляпы – и в три секунды промок. Побежал со всех ног к обрыву. Споткнулся о старый камень, растянулся в полный рост и откатился в черничник. Падая, он отшвырнул от себя утку.
– Где она? – вскрикнул Простодурсен.
– Ой-ой-ой! – вопил Утёнок.
Утка падала, прорезая дождь. Всё ниже и ниже. Казалось, ещё минута – и она разобьётся о землю. Но вдруг она резко взмыла вверх. Поднялась выше сосен, ни на одну не напоровшись. И скрылась за тёмными тучами.
– И как это у них получается? – спросила Октава.
– Не знаю, – сказал Простодурсен. – Я вообще ничего не знаю, кроме одного: сейчас мне пора домой – колоть дрова.
– Нет, сейчас мы займёмся театром, – решительно сказала Октава. – Дрова подождут.
– Дрова, может, и подождут, но зима грянет по расписанию, а у меня ни полешка.
– Недостаточно греть стены, надо греть душу и сердце, – ответила Октава.
– Вот именно, – сказал Утёнок.
– Что значит греть душу и сердце? – спросил Простодурсен.
– Скоро поймёшь, – кивнула Октава.
– Нет, – заупрямился Простодурсен, – не пойму.
– У него голова два булька, – крякнул Утёнок.
– Ты не понимаешь, что это значит? – спросила Октава.
– Не понимаю, – сказал Простодурсен. – Греть душу – это как? И чем?
– Если ты, к примеру, скажешь: «Ах, как ты сегодня прекрасно пахнешь!» – мне станет тепло на душе, – привела пример Октава.
Простодурсен повёл носом в её сторону и принюхался. Он почувствовал, что у Октавы новый запах. Она их часто меняла. И вообще слыла мастерицей сочинять запахи.
Этот новый напоминал о лете. В нём была и речка, и разогретый солнцем бульк. Очень приятный запах. Однако вслух Простодурсен этого сказать не мог. Не в его правилах обнюхивать встречных-поперечных, да ещё говорить им об этом.
– Но я никогда тебе такого не говорю, – сказал он Октаве.
– Вот именно. Поэтому нам нужен театр.
– Только из-за того, что я не сказал ничего о твоём запахе? Давай уж я лучше скажу, – предложил Простодурсен.
– Ты ничего не понял, – вздохнула Октава.
– Так я сразу сказал, что не понимаю, – попытался оправдаться Простодурсен.
– Театр – это такая радость!
– Какая?
– Ну такая…
– У-у.
– Голова два булька! – снова крякнул Утёнок.
Октава взяла малыша на руки и повернулась лицом к тучам, лесу, речке и дальним далям.
Утёнок с любопытством пялился вверх на её подбородок и рот.
– Жизнь преподносит нам сюрпризы, – сказала она.
– Что? – встрепенулся Простодурсен. – Утка вернулась?
– Нет. Но как же прекрасна Приречная страна! Простодурсен, взгляни на неё и скажи: что ты видишь? Что чувствуешь?
– Мне всё называть, что я вижу? Боюсь, мы сегодня не управимся.
Утёнок тоже взглянул туда, куда Октава велела смотреть Простодурсену. Но у него закружилась голова, и он зажмурился.
– Нет, – объяснила Октава, – всё перечислять не надо. Просто скажи: что ты чувствуешь? Что творится у тебя в душе в эту минуту на вершине горы?
– Во-первых, я чувствую голод, – обстоятельно подошёл к делу Простодурсен, – и хочу поскорее спуститься в пекарню Ковригсена. Во-вторых, я чувствую холод – и думаю, что скоро зима, а у меня нет дров. Я хорошо ответил?
– Простодурсен, лапочка, бедный ты мой, – сказала Октава. – Театр нужен тебе гораздо больше, чем я думала.
– Ой, бедный, – крякнул Утёнок. – Но ничего, будет ему театр.
Когда они вздумали его жалеть, Простодурсен получше прислушался к себе и вроде бы что-то такое почувствовал. Может, это как раз сердце греется, подумал он. И решил сказать Октаве про её новый запах. Простодурсен хотел посмотреть, согреют ли Октаву его слова и что с ней от этого станется.
– Ты хорошо пахнешь, – начал он.
– Я? – удивилась Октава.
– Да, – кивнул Простодурсен.
– Простодурчик, это я просто для примера сказала, что в голову взбрело.
– Да? – удивился теперь Простодурсен.
Он заметил, что Октава прячет улыбку. Крохотную улыбочку прятала она в тени шляпы. Но никакого тепла Простодурсен так и не почувствовал. Он мёрз. Ему надоело торчать на этой горе. Хотелось поскорее спуститься в лес и заняться уже дровами.
Если дров не осталось вообще, ищи себе дерево по душе…
Они прихватили табуретку и пошли вниз. Несколько раз чудом не упали. Попробуйте спускаться вниз под горку в дождь втроём под одной шляпой и ни разу не запутаться, где чьи ноги.
– Всё-таки это важная штука – чтобы сердце горело, – сказала Октава.
– Тебе обязательно всё время говорить об одном и том же? Театр греет душу… У меня голова занята совсем другим. Слышишь, как Пронырсен дрова рубит? Ему всего-навсего самому надо согреться, ну а мне Утёнка целую зиму в тепле держать, а в доме ни щепки…
Дождь как зарядил, так и лил. Октаве приходилось то и дело отгибать вниз поля шляпы, чтобы стекла вода. Каждый раз, как Утёнок падал, поскользнувшись, они брали его на руки и нежно дули на ушибленные пёрышки. Лес был насквозь мокрый, везде лилась, капала, хлестала, струилась, сочилась вода. Только под ёлками было сухо. Ёлки стояли как раскрытые зонтики, растопырив лапы.
Наконец они дошли до Пронырсена. Он за это время срубил две сосны и теперь стёсывал с них ветки.
– Видал, Простодурсен? Знатные у меня дрова будут.
– Да уж, – завистливо сказал Простодурсен.
– Зато мы будем греть души и сердца, вот так-то, – сказал Утёнок.
– Кто бы сомневался… – захихикал Пронырсен. – Смотрите только, чтоб у вас носы при этом не отмёрзли.
– Ты не хочешь пойти с нами делать театр?
– Театр? Нет, мне дурака валять некогда. Меня дрова ждут, зима будет холодная.
– Слушай, слушай, Октава, – наставительно сказал Простодурсен.
– Ледяной ветер дует из застывшего сердца, вот что я слышу, – ответила Октава.
– Фуф! Много красивых слов знаешь, – похвалил Октаву Пронырсен.
Простодурсен не сводил глаз с огромной сосны и с замиранием сердца думал, сколько жара натопится из неё. Но его мечты прервала Октава. Она подхватила Простодурсена под руку и повела к нему домой.
Здесь по-прежнему было холодно и не было дров.
– А без театра никак нельзя? – спросил Простодурсен.
– Никак, – отрезала Октава.
– И как его устраивают?
– Мы переоденемся и будем делать разные штуки.
– А если я переоденусь и начну рубить дрова, это считается театром?
– Рубить дрова? Театр должен быть увлекательным. Он должен согревать сердце.
– Я когда дрова рублю, весь согреваюсь. А уж до чего увлекательно смотреть, как дрова разгораются…
– Ну что ж, пойду домой несолоно хлебавши. Видно, моя судьба – театр одного актёра, – у Октавы дрожал голос. – Ты ничем не лучше Пронырсена. А я так мечтала о настоящем спектакле с королями и принцессой… Прощай.
– Зачем сразу так, – сказал Простодурсен. – Я согласен на немножко театра. Когда нарублю немножко дров.
– Хорошо, руби свои дрова, дровяная твоя душонка. А я пойду к себе и ещё немножко поскучаю.
– Попозже встретимся в пекарне, – кивнул Простодурсен.
– Ёлки-палки-сухостой, – сказал Утёнок. – Раз так, пойду посплю пока.
И они разошлись – кто спать, кто скучать, а Простодурсен пошёл искать свой старый топор и старую пилу. Рубить он решил рядом с Пронырсеном: там он приметил несколько сухих старых сосен. Уже неживых, но напоённых жарким летом былых времён.
Простодурсен отыскал пилу и топор под печкой (он всегда находил их там, потому что всегда клал их туда) и шагнул за порог под дождь.
Прежде чем войти в лес, он остановился под ёлкой и посмотрел на речку внизу. Старую добрую речку. Она текла себе и текла без всяких непонятных слов. Простодурсен решил найти в лесу камешки-бульки и до театра сходить на берег побулькать их в речку.
Простодурсен обожал вот так стоять и мечтать. Вместе с рекой перед ним проплывали прекрасные воспоминания. Как счастлив он был, стоя на берегу в погожий день. Как прекрасно булькал камни в речку на пару с приятным гостем.
Может, зима ещё окажется приятным временем. Если только он успеет заготовить дров, чтобы им с Утёнком не мёрзнуть.
Простодурсен вступил под полог старого леса. Деревья здесь были большие, полные тепла и густого смолистого аромата. Здесь хозяйничал Пронырсен.
– Приветик, – сказал он. – Уже замёрзли?
– Хочу одну из этих сосен попилить, – объяснил Простодурсен.
– Тю, – ответил Пронырсен, – хватился. На них я давно глаз положил.
– У тебя уже столько дров. Тебе ещё надо?
– Зима длинная, Простодурень ты наш. Придётся тебе приискать себе дерево в другом месте.
– Понимаешь, – объяснил Простодурсен, – лучше этих сосен и нет ничего: они уже засохшие, и дрова не надо будет сушить.
– В горах таких полно, – ответил Пронырсен.
– Это очень далеко…
– У тебя под рукой твои старые яблони. Тоже отлично горят.
– Я не могу срубить свои яблони.
– Руби что хочешь, только мои деревья не трогай. Посторонись-ка, я вот это огромное сейчас завалю.
Простодурсен смотрел, как летят щепки из-под топора Пронырсена, и чуть не плакал. Он приметил эти деревья ещё летом, когда бродил по лесу в поисках бульков. И сразу решил срубить их на дрова. Но потом закрутился с этими утками. А теперь Пронырсен заявляет, что все сосны его.
Читать бесплатно другие книги:
