Остров Тайна Топилин Владимир
– Если есть желание… – согласилась она. – Только чуть позже, когда улягутся. Мне еще в офицерский корпус сходить надо…
Ваня почувствовал, как взлетело и едва не остановилось сердце: прав был Дерябин.
– …отец у меня там, раненный в голову. Полковник Егоров… Владимир Сергеевич. Слышал о нем?
– Нет, не слышал.
– Ранение слишком тяжелое. Касательное попадание пули в левую область головы. Нарушение двигательных функций нижних конечностей, потеря слуха… – негромко продолжала Оля. – Вот поэтому мне приходится жить здесь, в госпитале. Сутки через сутки в вашем корпусе, а в остальное время у его кровати.
Теперь ему понятно все. Не зная, что сказать в ответ, он молча смотрел ей в глаза, стараясь разобраться в том, как она при таких условиях, моральном и физическом напряжении работает и остается доброй, отзывчивой на любые просьбы раненых солдат. В этом здании старой школы их около двухсот человек. Всем надо помочь, сделать перевязки, уколы, заполнить медицинские карточки, перенести тяжелобольных на процедуры и обратно. Да, ей помогает баба Феня. Есть санитары, которые всегда заняты. Днем работает лечащий врач Воронцов. В критической ситуации по телефону можно вызвать дежурного хирурга. Но основная часть ответственности за происходящее в корпусе лежит на ее хрупких плечах.
Их ночь была коротка, как падение пожелтевшего листочка березы с ветки на землю поздней осенью. После отбоя, когда все раненые уснули, Ваня вышел к ней из палаты к столу. Оля продолжала писать пером и чернилами в больничных листах. Ее уставшее лицо выражало полное безразличие. Взглянув на него, она улыбнулась, показала глазами на лавку рядом со столом. Он присел, негромко о чем-то заговорил. В тихом коридоре его голос оказался грубее. Кто-то из раненых поднял голову:
– Эй, вы, тише там. Спать мешаете.
Из процедурной вышла баба Феня, замахала руками:
– Идите в кабинет, там воркуйте! Я тут посижу. Если что, позову.
Они перешли в сестринскую. Ольга оставила дверь открытой, но баба Феня прикрыла ее за ними:
– Нечего солдатиков тревожить!..
Ольга разложила на столе бумаги, собралась писать, но мысли путались от усталости. Ваня хотел помочь, но после окончания третьего класса прошло десять лет, и писарь из него не получался. Ольга продиктовала несколько предложений, попросила написать отдельно на листочке. А потом долго прыскала от смеха в кулачок над его каракулями: «Па небу лител нимецкий самалет. Русские салдаты бахнули синитками. Самалет упал бабе Фене вагарот. Баба Феня ругалась: нету луку и маркофки нет. Картошки тожи тютю».
На ее смех Ваня не обижался: в такой смехотворной форме он написал изложение специально, чтобы развеселить ее. Над ошибками он не задумывался: что поделать, если на курок винтовки ему приходилось нажимать чаще, чем писать буквы. О своей боевой профессии он девушке ничего не сказал, определив себя в пехотный полк рядовым солдатом. Этот ответ удовлетворил ее любопытство. На войне каждый второй человек воевал в пехоте, и этих слов для нее было достаточно.
Как бы случайно Ваня прикоснулся к руке, взял в свою руку ее ладонь. Сначала Ольга хотела вырваться, но потом сдалась, предупредив его строгими словами:
– Будешь приставать, позову бабу Феню!
– Не буду, – просто ответил он.
– Почему? – удивилась она.
– Потому что я тебя уже поцеловал. Мне нашего поцелуя хватит до конца дней моих. Теперь на фронт можно спокойно идти.
Ольга глубоко посмотрела ему в глаза. Вероятно, эти слова произвели на нее большее впечатление, чем упавший в прошлом году в огород бабы Фени немецкий самолет. Ваня был не таким, как все, кто старался навязать ей свою скороспелую любовь. В его словах звенела волнующая струна, от которой ее сердце замирало и порхало бабочкой за стеклом, просившейся на свет и в тепло. С каждым его словом она верила ему все больше и ничего не могла с собой поделать.
– У меня никогда и ни с кем… так не было… как с тобой, – неторопливо подбирая слова, продолжал говорить Ваня. – Все как-то не получалось… были девчонки в деревне, но это все не то… а тут тебя увидел, загорелось все внутри… будто встретил ту, которая мне снилась…
– Не смеши меня, – продолжая испытывать его чувства, серьезно отвечала она. – Я старше тебя на три года. Ты еще найдешь молодую, себе по возрасту. Вон их сейчас сколько подрастет. Парней-то… почти всех повыбили.
– А мне не надо другую. Я встретил тебя!
Он говорил долго и нежно, будто складывая свои слова в ласковую песню. И чем больше и дольше он говорил, тем ниже и ближе она склоняла ему на плечо свою голову. Поверила в его искренние чувства.
Все происходило непроизвольно и естественно. Упавший на пол с ее головы платочек. Мягкие волосы в его загрубевших пальцах. Огонь на щеках и слезинки из глаз. Упругие, медовые, слегка приоткрытые губы, сомкнувшиеся с его губами. Долгий поцелуй, от которого кружилась голова. Рука Вани повторила тонкий изгиб шеи, бережно прикоснулась к плечу, проскользнула между пуговицами халата на вздрогнувшей груди.
– Ах ты… ухарь! Распелся мне тут, как соловей! А я слушаю. Не лезь! – будто очнувшись от сказочного сна, строгим голосом проговорила Ольга.
– Почему… так? – сгорая от желания, застонал Ваня.
– Потому… что! – отодвигаясь как можно дальше, сердито сдвинула брови недотрога. – Никто еще не прикасался ко мне. Понял? И ты не прикоснешься.
– Вообще не было? – не поверил он.
– Вообще.
– А как же…
– А вот так. Живу, как видишь. Много вас таких… скакунов. Пробовали и пытались. Не получилось, и не получится. А тебе… поверила… растаяла. А ты руки потянул.
Ольга вскочила на ноги, подняла платочек, поправила волосы, повязала его на голове, вынесла суровый приговор:
– Шагай к себе в палату. Ложись спать. А для утехи найдешь кого-нибудь. Там у вас есть такие…
– Оля! Да я ведь… случайно… – заламывая больную руку, подрагивающим голосом пытался оправдаться он.
– Товарищ больной! Покиньте комнату и займите в палате положенное вам место!
– Оленька!.. Да я…
– Баба Феня! – повысила голос девушка, призывая на помощь верную санитарку.
Ване ничего не оставалось, как молча удалиться. В дверях он остановился, подавленно оглянулся. Ольга сердито смотрела на него: уходи! Он осторожно закрыл за собой дверь.
Вернувшись к себе, Ваня долго не мог уснуть. Находясь под впечатлением общения с ней, он вновь и вновь переживал каждое мгновение, представляя как гладит ее волосы, целует губы, а она, склонив голову на его грудь, ласково перебирает пальчиками его ухо.
Как все случилось? Он не мог понять. Подумаешь, руку не туда сунул. Недотрога. И тут же гордился ее недоступностью: «Ишь ты, какая! Даже не допускает. Сразу видно, бережет честь! Кому-то будет верная жена…»
В другой стороне палаты заскрипела кровать, по деревянному полу захлопали больничные тапочки. Дерябин, нарочито шаркая ногами, пошел в туалет. Проходя мимо Ваниной кровати, он склонил голову, прошипел змеем:
– Че, сосунок, не дала?.. Ну-ну, давай теперь бодайся с подушкой!
Иван ничего не ответил, молча перевернулся на другой бок. Все мысли только об одном, как помириться с Ольгой. Так и не придумав ничего путного, он забылся глубоким, но чутким сном.
В голове Вани замелькали пестрые сполохи: то он на вершине горы, то стремительно спускается вниз по извилистой тропе. Рядом на лугу мужики косят сено, бабы переворачивают его граблями. На них налетает немецкий самолет. Он бьет по людям из пулеметов, но выстрелов не слышно и пули не летят. Мужики и бабы бегут в укрытие, он бежит за ними, но вокруг чистое поле, не спрятаться и не скрыться. Вдруг впереди река. На берегу лодка. В лодке люди в строгих костюмах с суровыми лицами. Посадили Ваню к себе, поплыли против течения. Река бурная, грязная, с порогами и перекатами. Вода бьет ему в лицо, мороз холодит тело. Люди молчат, ничего не говорят. Из-за поворота показался остров, тот самый, где они жили в ссылке. На острове те же кедры, дома. А в домах лежат кошки. Люди в строгих костюмах ведут Ваню к домам. Кошки кусают Ваню. Ему больно. Он кричит, но голоса нет. Сбоку появилась Ольга, улыбнулась ему, показала чистый лист бумаги, пошла прочь. Он хочет бежать за Ольгой, но не получается. Люди в строгих костюмах тянут его за собой. Кто-то в ухо негромко, но настойчиво зовет его по фамилии. От этого Ваня приходит в себя и просыпается.
Все еще находясь под впечатлением сна, Иван видит склонившегося над ним человека. Ваня не хочет вставать, но человек строгим голосом повторяет требование:
– Мельников! Подъем!..
Он наконец-то полностью очнулся от сна, сел на кровати, опустил на пол ноги. Перед ним стоит лечащий врач Воронцов. Рядом с ним, в накинутом на плечах белом халате, в красно-синей фуражке незнакомый офицер, старший лейтенант. Вокруг, на кроватях с испуганными лицами на него смотрят соседи по палате. Ваня не может понять, что происходит.
– Иван Мельников? – холодно спросил старший лейтенант. – Следуй со мной.
Ваня встал, понуро направился за ним к выходу из палаты. Следом за ними, с бледным от страха лицом пошел Воронцов.
В коридоре напряженная тишина. У двери палаты, ломая руки, с бледным лицом стоит Ольга. В ее глазах застыл страх: что происходит? Прислонившись к стене с ведром и шваброй в руках, трясется баба Феня. Раненые, уступая дорогу, расходятся по сторонам. Никому не надо объяснять, кто идет первым.
Ване тоже понятно, что старший лейтенант НКВД находится здесь не для того, чтобы поздравить его с успешным выздоровлением. В его голове мечутся самые плохие предчувствия. Скорее всего, Костя рассказал в штабе разведки про случай на Хромом перевале, кто кого прикрывал своим телом от немецких пуль. Теперь ему предстоит ответить на тысячу вопросов, касающихся родства простого разведчика и ходока-диверсанта.
Серое, холодное утро напитано промозглой сыростью. Во дворе перед больницей лужи и грязь. На голых, без листьев ветках деревьев огромные капли ночного дождя. От крыльца лечебного корпуса к офицерской больнице проложены широкие тротуары. Перед войной там размещалась школьная столовая.
От офицерского блока, будто крылья мельницы, в разные стороны расходятся четыре тротуара. Первый соединяется с больничным корпусом, где лечат солдат. Второй направлен к проходной. Третий уходит к столовой и прачечной. Четвертый, самый длинный и пологий, уходит к наполовину зарытому в землю овощехранилищу, где сейчас находится морг. Раненые бойцы называют тротуары «розой ветров». Кто и когда им дал такое название, неизвестно. Из окон больницы всегда видно, кого куда ведут или переводят. Если человека несут на носилках на север, всем понятно, что в палате будет пополнение. Западная дорожка предназначена для передвижения офицерского состава. На юге находится столовая и прачечная. А на восток уносят закрытые окровавленными простынями тела умерших людей.
Не так давно Ваню вели на север. Теперь сопровождают обратно. Ваня знает, что в офицерской больнице есть отдельные комнаты. В одной из них всегда сидит представитель НКВД. Вероятно, туда его теперь ведут на допрос.
Возле крыльца операционной стоит крытый брезентом армейский «виллис». За рулем, распустив у шапки уши, кутается в шинель шофер. Ему холодно. Косо посмотрев на Ваню, водитель плотнее затолкал руки в рукава и закрыл глаза: дремлет. Сегодня его подняли рано.
Чуть дальше, за углом, тарахтит двигателем ЗИС-5. На его раме закреплен жестяной фургон без окон с одной дверью с правой стороны. В таких машинах перевозят заключенных. «Это для меня…» – холодея телом, подумал Ваня.
Сапоги старшего лейтенанта отстукивают по деревянному тротуару последние минуты свободы Ивана Мельникова: «Стой! Стреляй!.. Стой! Стреляй!..» Сзади доктор Воронцов едва слышно переступает растоптанными, не по ногам туфлями: «Как быть?.. Как быть?..» Среди этих шагов едва слышно шлепают заношенные больничные тапочки Вани: «За что? За что? За что?..»
Они зашли в здание. Старший лейтенант свернул направо по коридору, подошел к последней двери. У дверей два дюжих автоматчика. Плечи – как круп у коня. Увидев старлея, подскочили с лавки, вытянулись, отдавая честь. Не обращая на них внимания, тот прошел мимо, широко распахнул дверь и, не спрашивая разрешения, зашел в комнату:
– Привел!
– Заводи… – в тон ему ответил грубый, усталый голос.
Старший лейтенант повернулся через плечо, позвал Ивана и доктора Воронцова за собой.
В узкой и длинной, приспособленной для хранения медицинского оборудования комнате, тесно. За небольшим столом сидит капитан в красно-синей фуражке. Рядом с ним, в чистом пиджаке, идеально отутюженных брюках стоит мужик лет сорока. Когда Ваня зашел в комнату, он прошел к нему навстречу, внимательно посмотрел в лицо и, ничего не сказав, вернулся на место. Напротив капитана, с другой стороны стола сидит… Дерябин. Его лицо белее выпавшего снега. Синюшние губы подрагивают, как крылья порхающей бабочки. Сложенные на коленях руки придерживают трясущиеся ноги. Ваня понял, что Дерябин здесь находится неслучайно, скорее всего, наговорил на него или написал какой-то донос…
К некоторому удивлению ему и доктору Воронцову мужчина в гражданской одежде предложил присесть на стоявшие у стены стулья.
– Подождите немного. Мы скоро закончим, – негромко проговорил он.
В отличие от него капитан НКВД рыкал на Дерябина львиной яростью:
– Как давно все продолжалось? С какого дня ты начал мазать? Кто тебя надоумил так делать?
– Сам… начал… прослышал, мужики говорили, что как будет… попробовал… – в страхе лопотал Дерябин и тут же молил прощения. – Товарищ капитан! Не со зла я… простите…
– Простите?! В то время, как простые солдаты каждый день умирают, погибают за нашу Родину, ты здесь, сука, в тепленькой постельке отлеживаешься?! И просишь прощения?
– Я отвоюю… отвоюю! Дайте время…
– Конечно, отвоюешь! Куда же ты денешься?! В штрафном батальоне отвоюешь!.. – в гневе ударяя кулаком по столу, кричал на него капитан. – Может быть. А может, и сразу тебя расстреляют после трибунала! – и опять зло прищурил глаза. – Короче, некогда мне тут с тобой… Онищенко!
– Я! – ударил каблуками старший лейтенант.
– В машину его и в полк! Глаз не спускать!
– Есть! – отчеканил старший лейтенант, вытащил из кобуры пистолет и направил его на Дерябина. – Встать! На выход!
Дерябин, как есть в больничной одежде, штанах, халате и тапочках, попытался встать, не получилось. От страха ноги не слушались. Онищенко позвал автоматчиков. Те заскочили в комнату, подхватили Дерябина под мышки, поволокли по коридору на выход, к машине. Тот, теряя тапочки, плакал.
Не понимая, что происходит, Иван смотрел то на Воронцова, то на капитана НКВД. Воронцов, бледный, как смерть, молчал, капитан что-то быстро писал пером в папке. Наконец-то поставив точку и расписавшись, он захлопнул картонную обложку, на которой большими буквами теснилось страшное слово ДЕЛО №… и, отложив ее в сторону, обратился к присутствующим:
– Вот, товарищи, видите, какие сволочи встречаются среди нас? Грудь себе свинцом натирал, вроде как затемнения на легких, чтобы рентгеновские лучи показали болезнь легких: туберкулез. А здесь, в госпитале, свинцовых патронов не оказалось. Так вот и выявили симулянта, – и сменил тему разговора. – Теперь, после того как мы определились с этим… Дерябиным, – он посмотрел на Ивана, потом на человека в костюме, – вам слово, товарищ Михайлов.
Иван вздрогнул: сейчас начнут допрос и ему откроют свое дело. Однако по мягкому, уважительному тону, понял, что предстоящий разговор пойдет не о родственных связях с дядькой Константином.
– Прежде всего, представлюсь, – с доброжелательной улыбкой начал человек в костюме, протягивая руку Ивану – Михайлов Сергей Петрович.
Ваня встал со стула, подал ладонь, удивляясь, но Михайлов предложил ему присесть:
– Садись, Иван Степанович. Называть себя не обязательно, я о тебе многое знаю. В твоей военной книжке подвиги разведчика-сибиряка описаны подробно, но сейчас разговор не об этом.
После этих слов он ненадолго замолчал, прохаживаясь по комнате с замкнутыми за спиной руками. Его поведение и молчание порождало некоторую интригу, от которой у присутствующих по спине бегали мурашки, а в голове роились напряженные мысли: «Что он сейчас скажет: плохое или хорошее?»
– Ты, Иван Степанович, родом из… то есть последнее время до войны проживал в Енисейском районе Красноярского края, в колхозе «Рыбак». Так?
– Да, – не понимая, к чему тот клонит, волнующимся голосом ответил Иван, – на Большом Гусином озере… в семье Ушаковых.
– В семье Ушаковых, правильно. Хотя фамилия твоя Мельников. Сиди, не вставай. Твое прошлое нам тоже хорошо известно. У нас нет данных, как, почему и за что ваша семья была сослана, но мы знаем, что вы жили на острове Тайна. Здесь, думаю, неуместно вспоминать все горечи и обиды, война идет. Поэтому прошу тебя помочь нам в одном большом и важном деле!
Заостряя внимание, Михайлов остановился перед Ваней, внимательно посмотрел ему в глаза и повторился:
– Пойми: прошу, а не приказываю!..
– Говорите…
Михайлов опять заходил взад-вперед, вероятно, раздумывая, как лучше высказать свою просьбу. Так и не подобрав нужных слов, он решил идти на таран:
– Когда ты последний раз был на острове?
– Перед войной, осенью. С дядькой Степаном соболя промышлять ходили. Потом не довелось, дядьку на войну забрали, а я за хозяйством смотрел.
– Это, значит… в сороковом году. Где вы жили, когда охотились: на острове, в избах ссыльных или на заставе?
– На острове, – потупив взгляд, тихо проговорил Иван, – в нашем доме… на заставу ходить нельзя. Там табличка, на ней написано, что застава охраняется…
– Понятно, дальше можешь не продолжать. Я тебе верю, ты честный человек, врать не будешь, чужого не возьмешь. Лучше скажи нам, какой дорогой вы проходили на остров?
– Какой дорогой? – удивился Ваня. – Нет там никаких дорог, кругом болота. По болоту мы ходили через скит.
– Ясно! – потирая руки перед собой, оживился Михайлов, заходил по комнате быстрее. – А теперь ты мог бы туда найти дорогу?
– Что ж такого? – усмехнулся Ваня. – С закрытыми глазами. Да кто ж меня туда отпустит? Война… – и, вдруг начиная кое-что понимать, насторожился. – А что там делать-то, в такую пору? Осень поздняя. Там снега сейчас лежат.
– На первый вопрос нам сейчас ответит… извините, товарищ доктор, как вас?
– Военврач Воронцов! – подскочив с места, вытянувшись по струнке, отозвался тот.
– Скажите нам, пожалуйста, в каком состоянии сейчас находится раненый Мельников?
– Мельников находится в состоянии успешного выздоровления! Ключица срастается, швы чистые, раны затянулись. Думаю, через неделю, максимум десять дней можно выписывать!
– Десять дней… – вновь заложив руки за спину, вновь прохаживаясь по кабинету, повторил его слова Михайлов. – Что же, думаю, десять дней нам хватит, – и обратился к капитану: – Товарищ Скрябин! Оформляйте Мельникову командировку на десять дней! Под мою личную ответственность! – К Ване: – А то, что там сейчас снега, так это нам на руку, оч-чень хорошо! Нас не будут ждать в такую пору.
– В командировку?.. В Сибирь?.. На остров Тайна? – не веря своим ушам, переспросил Иван. – Но зачем?!
– Затем, дорогой ты наш Иван Степанович, – остановившись перед ним, Михайлов опять посмотрел ему глубоко в глаза, – на острове скрываются дезертиры. Нам надо их обезвредить. И ты нам покажешь дорогу.
– По болоту… но ведь есть дорога короче! Там можно дойти от Енисея за три дня.
– Можно, конечно, можно, – криво усмехнулся Михайлов. – Только вот дело в том, Ваня, что в связи с нашим попустительством на законсервированной заставе, по вине некоторых лиц, остались большие запасы продуктов. А вместе с ними… два пулемета, карабины и достаточное количество патронов к ним. Да, там была охрана в количестве двух человек, которые сейчас могут всем этим воспользоваться против нас…
– Не было там никакой охраны. Я был на заставе…
– Может быть, их и не было в то время, когда ты приходил. Но, по нашим данным, семь человек сейчас живут там. Или на острове. И не исключено, что все подходы к заставе и острову ими контролируются.
– Когда ехать?
– Когда? – Михайлов посмотрел на часы. – А вот сейчас и поедем. Тебе на сборы… десять… нет, семь минут. Хватит?
– Хватит, – быстро направляясь к выходу, ответил Ваня.
– Только не задерживайся. Самолет ждет.
Командировка
Знакомые места пьянят разум. Прохладный воздух горячит сердце. Серые краски северной тайги радуют восторженный взгляд Ивана. Дышится легко и вольно. Ноги без устали отмеряют рваные изгибы унылого болота. Ваня, как молодой лось на дальнем переходе, шагает по знакомым местам. Здесь ему знаком каждый островок и зыбун. Тут он знает все кочки и смертоносные окна.
Грязное осеннее небо затянуто мраморными облаками. Снеговые тучи опрокидывают из своих карманов на землю перьевые хлопья пушистого снега. Мягкое течение западного воздуха сбивает с косматых кедров комковатую кухту. Высота снежного покрова в некоторых местах достает до колен. Черные окна теплой воды дышат паром. Плотный туман ограничил видимость до ста шагов.
– Эй там, ведущий! – летит голос сзади. – Осади маленько. Дай сердцу охолониться.
Ваня останавливается, ждет. Из махрового сумрака проявляются залепленные снегом фигуры людей. Догоняя его, по следам цепочкой движется группа товарищей. Одиннадцать человек. У каждого за спиной виднеются небольшие вещмешки. Через шею вниз стволами перекинуты автоматы. Первый из них, весельчак и шутник Николай Гостев, оторвался на двадцать шагов от остальных, догнал Ваню быстрее всех:
– Ну ты, паря, и рысак! – перебивая рвущееся дыхание, смахивая со лба пот, высказал он. – Ты тут что, раньше по болотам за лосихами гонялся? Я всю жизнь по тайге мотылялся и то догнать не могу. Прешь, как необъезженный мерин! Загонишь нас…
– Я что? Я ничего, так себе, иду потихоньку, – с улыбкой ответил Ваня. – Куда тут бежать? Снег вон, по колено, сильно не разгонишься. В другой раз бы, посуху, можно было быстрее шагать.
– Куда уж быстрее? Ноги дрожат, дыхания не хватает. Ты уж тормози копытами, а то всех загонишь. Надо перекур организовать.
Пока они переговаривались, подошли остальные. Каждый из группы потребовал короткого отдыха. Михайлов посмотрел на часы, согласно кивнул головой:
– Десять минут привал. На снег не садиться, холодную воду не пить.
Группа расположилась на небольшом островке, под невысокими, разлапистыми кедрами. В одном из них вырублено топором дупло, края опалены огнем.
– Кто тут чем занимался? – спросил кто-то.
– Это мы с дядькой Степаном тут соболя добывали, – равнодушно ответил Ваня. – Хороший кот был! Здоровый, черный, с проседью. Собаки его нашли на дневной лежке. Долго мы тут с ним возились, выкуривали. Матерый котяра попался, хитрый. До вечера возились, пока не добыли.
– У тебя тут что ни место – что-то было, – качая головой, заметил Костылев Петр, мужик лет тридцати.
– Не везде, но было. Там вон, сейчас не видно, – Ваня показал рукой в непроглядную стену падающего снега, – перед островком кобель сутки сохатого держал, пока я на остров ходил. А там, – показал в другую сторону, – медведя стрелял, который за мной шел. Скоро мимо проходить будем, покажу место.
– Все-то тебе тут знакомо! – удивился Михайлов. – Как ты в такую непогоду определяешься? Я бы давно потерялся.
– Как? – Ваня пожал плечами. – А что тут определяться-то? Шагай да и все. Ноги куда надо сами приведут.
Мужики молча переглянулись: как так, шагай да и все? Надо видеть и знать куда идти! Силен уж этот Ванька по тайге да болоту бродить! Видно, немало в свое время в этих местах ходил!
Кончился привал. Михайлов отдал команду выдвигаться дальше.
– Далеко еще? – спросил кто-то.
– Нет, лежневка скоро начнется, – пояснил Ваня.
– Скоро – это когда? У тебя все близко да скоро. А мы идем и идем. Ты уж определись, паря, дай мужикам настрой, – попросил Костылев Петр. – А то упадем все от твоего «скоро».
– Может, километра четыре или шесть, – пожал плечами проводник. – Кто его тут мерил, болото? Одно знаю – не переживайте, к вечеру будем на месте, – и зашагал дальше.
Вытянувшись в цепочку, милиционеры пошли по его следам.
Четвертый день идет с той минуты, когда Ваня согласился быть проводником. Самолет, теплоход, лошадь и, наконец, ноги перенесли его за несколько тысяч километров в родные места. Как потом оказалось, все было тщательно подготовлено и спланировано майором Михайловым.
Сергей Петрович оказался командиром оперативной группы уничтожения отдельных лиц, уклонявшихся от службы в рядах Советской армии. На простом языке это значило, что он командовал взводом милиционеров, выслеживавших дезертиров на всей территории Красноярского края. Это там, в госпитале, в гражданской одежде, пиджаке и брюках он казался интеллигентом. Здесь, с подчиненными, в форме сотрудника милиции и погонах выступал в роли командира, которого все слушались. У него – неограниченные права и возможности, связанные с деятельностью оперативной группы. По первому требованию ему в назначенное время давали лошадей, выделяли машины, освобождали пароходы и вагоны и, как в случае с Ваней, бронировали места на нужный рейс самолета. Сергей Петрович в любое время суток мог звонить в Главное управление милиции города Красноярска в вышестоящие органы, и ни в чем не получал отказа.
Группа Михайлова была создана в 1942 году, когда возникла проблема частого уклонения отдельных лиц от воинской обязанности. Война, тяжелые, бесконечные бои на фронтах, активное наступление немецких войск порождало у некоторых русских солдат страх перед неизбежной смертью. Люди бежали из окопов, поездов, с пересыльных пунктов, из военкоматов и собственных домов. Дикая, глухая тайга служила им надежным укрытием. Найти их было непросто. Милиционерам приходилось проходить сотни километров по пересеченной местности, ночевать под открытым небом, мокнуть, мерзнуть, голодать, испытывать многочисленные лишения. Это вызывало у людей злость и ненависть к дезертирам, которую они вымещали на них автоматным свинцом на месте задержания.
Перелет Вани и Сергея Петровича разделился на два отрезка. С фронтового аэродрома под Сталинградом их забрал транспортный самолет Ли-2. Дозаправка проходила в Омске. В Красноярске приземлились глубокой ночью. На аэродроме их ждала машина, которая тут же перевезла в речной порт. Едва они поднялись на палубу парового катера, тот отдал концы и отвалил от берега.
В Енисейске тоже ждали. В городском отделе милиции на привязи стояли свежие, отдохнувшие лошади. Подчиненные Михайлова прибыли сюда раньше, два дня назад, ждали своего начальника. Разрешив все бумажные и дорожные дела, группа выехала из города в ночь. Ехали спешно, редко останавливаясь на привал для приема пищи или кратковременного отдыха. Колхоз «Рыбак» и Большое Гусиное озеро, как и другие встречавшиеся по дороге населенные пункты, Михайлов приказал объехать стороной. Побывать в доме своих приемных родителей Ване не довелось.
Передвижение группы проходило в строжайшем секрете. Непогода была кстати. Немногочисленная часть населения, те, кто не был на войне – женщины, старики, дети и комиссованные после ранений мужики – сидели по домам или находились на работах. На всем протяжении пути им не встретился ни один человек. Снег засыпал их следы. Оставаясь незамеченными, к концу третьего дня они благополучно добралась до староверческого монастыря. Там, в глухом урмане, оставили коней и одного милиционера для досмотра животных, а остальные рано утром выдвинулись дальше.
Для Вани побывать в родных местах, пусть тайно от всех, на короткий промежуток времени – неслыханный подарок судьбы. В суровое время, когда никто из солдат не знает, что может быть с ним через минуту, увидеть своими глазами малую Родину – счастье, о котором мечтает каждый. Он безгранично счастлив от общения с миром, где вырос и где прошли годы его жизни. Дышит и не может надышатся воздухом свободы. Видит и не может насмотреться на стихию родных просторов. Живой цвет темно-зеленой тайги, озера, ручейки, горы, распадки и унылое, неприветливое болото кажутся такими родными. Хочется бежать, прикоснутся руками к каждой веточке дерева, пить родниковую воду, заглянуть во все уголки, где когда-то был. Повторить незабываемые мгновения охотничьего успеха, пройти заново трудный путь между болотистых зыбунов, топтать глубокий снег до полного изнеможения, а потом, вытянувшись на густом лапнике хвойных деревьев, наслаждаться теплом ночного костра.
Все это Ваня желает пережить в полном одиночестве, без посторонних. Хочет, но не может, потому что знает, для чего здесь. Понимает, что каждый его шаг контролируется должностными лицами, которые не могут разделить его чувств. Михайлов и подчиненные ему люди – исполнители сурового закона. Он всего лишь проводник, от которого можно ожидать всего что угодно. Им не дано понять того, о чем он сейчас думает и переживает. Их цель – успешный результат, в котором должен быть однозначный итог. Может, именно поэтому сейчас Ваня не несет при себе оружие.
Иван слушается, подчиняется любой команде Михайлова. Так было приказано вышестоящим командованием. И все-таки, не может удержаться от взрыва переполняющих его душу эмоций. Прокладывая путь, Ваня быстро удалялся вперед на значительное расстояние от позади идущих милиционеров. Только так на короткий срок чувствует себя наедине с родной стихией. Это помогает ему заново пережить каждый шаг, подумать о родных и близких людях.
Вот здесь они с дядькой Степаном когда-то кипятили чай, отдыхали. Где он сейчас? Что с ним? От деда Фили, бабушки Ани и его жены Валентины приходило несколько писем. В них говорилось, что он воюет на северных фронтах, был дважды ранен. Удастся ли им встретиться когда-нибудь? Получится ли сходить в тайгу?
Дядьку Михаила убили. Дядька Андрей пропал без вести. Сводные братья Яшка и Митька не пишут. Было несколько писем от них вначале войны, а потом оба как будто в воду канули.
Письмо. Надо написать Ольге. Но когда и куда? Он не знает ее адрес. А фамилия? Ах, да! Тогда ночью она говорила, что ее отца зовут Владимиром Егоровым. Это он запомнил точно. Значит, она Егорова. А адрес… можно взять у Тихона Васильева, что лежал на соседней койке слева, он с ним из одной части. Тихона должны были выписать через несколько дней, как его забрал Михайлов. Эх, да что там! Язык до Киева доведет. Только бы вернуться на фронт, а там узнает адрес полевой почты.
Последняя их встреча была короткой, как огонек догорающей спички. Ваня помнит каждое движение девушки, когда вернулся в палату за вещами. Она сидела в коридоре за столом. Увидев его, вскочила, хотела подойти, но не решилась. Слишком много любопытных глаз смотрели на них в ту минуту. Ваня прошел мимо, поймал глазами взгляд ее испуганных, широко открытых глаз: «Что происходит?». Он ответил улыбкой: «Все хорошо, не волнуйся». Баба Феня, бросив работу, помогла ему собрать вещи:
– Куды ж тебя, сынок?..
– Переводят на легкий труд, в другую больницу, – ответил Ваня.
Попрощавшись с соседями по палате, Ваня вышел в коридор. Ольга стояла у дверей. Когда проходил мимо нее, она незаметно сунула ему в руку клочок бумаги. Он улыбнулся на прощание, пошел к выходу, на крыльце развернул записку. В ней быстрым и твердым почерком красовались несколько окрыляющих слов: «Пожалуйста, напиши мне. Буду ждать. Твоя Оля».
Эта записка сейчас греет его сердце во внутреннем кармане куртки. Возможно, это самые дорогие слова, которые ему когда-либо говорили за всю его жизнь. Ваня достает бумажку при любом удобном случае, когда бывает один, просыпаясь утром или перед сном. Перечитывая ее в сотый раз, улыбается ей, как утреннему солнышку или выросшему, зацепившемуся за край скалы дереву: жизнь не кончается, а только начинается!
Впереди, в серых размывах хмурого дня проявилась заваленная снегом лежневка. Пришли. Ваня остановился, стал ждать милиционеров. Первым догнал Николай Гостев. Ваня приложил палец к губам: тихо! Когда подтянулись остальные, предупредил Михайлова:
– Теперь не шумите. На болоте любой звук может быть слышен на многие километры. Стойте здесь, я проверю лежневку.
Осторожно, стараясь скрыть свои следы за кустами и деревьями, Ваня подошел к деревянной дороге. Так и есть. По лежневке тянулись недавние, присыпанные снегом, следы человека. Возможно, людей было двое, рядом с ними петляли цепочки.
– Дело плохо. Как я и предполагал, с ними собаки, – вернувшись назад, доложил Ваня Михайлову.
– Сколько отсюда до острова? – спросил Сергей Петрович.
– Километра два, не больше, – прикидывая расстояние, ответил Ваня.
– Близко, могут услышать… – недовольно покачал головой тот и отдал команду. – Гостев! Остаешься за старшего. Всем отойти назад еще на один километр. Расположиться лагерем за каким-нибудь островком. Разводить костры можно, но топорами не стучать. Ломайте сухие ветки, готовьте еду и отдыхайте. Мы с Мельниковым в разведку. С нами пойдет… Никитин. – К Никитину: – Где у нас пакет с отравой?
– Вот он, у меня в вещмешке, – отозвался молодой милиционер, парень лет двадцати.
– Возьми с собой. – К остальным: – Все. Ждите моих команд.
Отряд разбился на две группы. Милиционеры под началом Гостева пошли назад, Ваня повел Михайлова и Никитина параллельно лежневке к острову.
Путь к намеченной цели оказался не из легких. Ване предстояло проложить след к острову так, чтобы его не было видно с настила, но и недалеко от него. Здесь болото изобиловало частыми зыбунами и окнами. Прощупывая палкой перед собой каждый метр, Ваня то и дело уклонялся то вправо, то влево. Их следы походили на узкую полосу ползущего в поисках добычи змея. Оступиться на шаг в сторону грозило неприятными последствиями. На это уходило драгоценное время. Близился вечер. На часах Михайлова стрелки показывали половину пятого после полудня. До полной темноты оставалось не больше часа.
– Запоминай дорогу, – наказал Михайлов Никитину. – Назад тебе придется идти одному.
С большими трудностями и задержками, приблизительно через час они наконец-то добрались до намеченной цели.
Черный в вечерних сумерках остров Тайна походил на огромного, притаившегося зверя. Вековые деревья молча склонили ветви под тяжестью мокрого снега. Открытые перед ним, не замерзающие даже в сильные морозы зимой, окна с теплой водой испаряли влагу. Кажется, будто сейчас невидимый зверь вскочит, стряхнет со своей шкуры снег, дыхнет паром, заревет ужасным голосом и бросится на людей. И не будет им спасения от беспощадного прыжка.
Но остров продолжает молчать. Хмурятся угрюмые кедры. Шипят, словно рвущаяся бумага, падающие снежинки, легкий ветер в лицо наносил запах дыма. Значит, нет здесь никакого зверя, а живут двуногие существа, которым нет подходящего имени.
Среди деревьев мелькнули далекие огоньки. Сквозь стену падающего снега не видно домов, но свет керосиновых ламп определил два жилых помещения. В одном из них Ваня узнал свой дом, где он жил с родными. Как много их было. И никого нет. Сейчас там живут другие люди, на которых клеймится позорное слово – дезертир.
До острова около двухсот метров. Отсюда невозможно определить, сколько людей находится там и где сейчас собаки. Это не главное. Важно то, что их не заметили. В этом заключается успех задуманной операции.
– Вот там, слева, родник. Скорее всего, за водой они ходят туда. Дорога на заставу уходит в глубь острова. За островом, между заставой, еще одна – лежневка… – негромко пояснил Ваня Михайлову расположение отдельных пунктов. – Сейчас ветер дует с запада, но к утру переменится. Завтра будет хорошая погода, значит, подходить к домам нужно сзади.
Михайлов молча выслушал его, какое-то время думал, потом определил следующий шаг операции:
– Собаки… надо ликвидировать собак.
Как убрать собак, Ваня еще не знал, но догадывался. Почуяв чужих людей, они должны предупредить своих хозяев. Те примут соответствующие меры. Что за этим последует – нетрудно догадаться. Вооруженные дезертиры, спасая свои шкуры, не остановятся ни перед чем.
Михайлов и Никитин на этот счет были спокойными. Они не впервые проводили подобные операции.
Пришлось ждать полной темноты, пока на болото опустилась мгла. Потом Михайлов отправил Ваню и Никитина к острову. Проводник должен был найти проход, а Михаил раскидать яд с доступного расстояния.
Сначала все шло успешно. Осторожно прощупывая перед собой почву, они продвинулись на сто шагов вперед. Тут их услышали собаки.
Три лайки выскочили от домов, подбежали к краю болота, злобно залаяли в сторону чужаков. Мишка развязал вещмешок, начал кидать начиненные ядом куски мяса. Те залились яростными голосами, но подбегать ближе боялись.
Из крайнего дома вышли люди. До Ваниных ушей долетел сдавленный голос: «Зверь, наверное… пальни…» Клацнул металл. Ваня и Миша едва успели упасть на животы. Темноту распорол резкий выстрел. Пуля метнулась невысоко над их головами. Поддерживаемые хозяевами, собаки продвинулись еще ближе, но подбежать вплотную не смели. Через некоторое время прогремел еще один выстрел. Невидимая пуля пролетела где-то в стороне. Когда стих грохот, тот же голос ограничил обстрел:
– Хватит. Не жги патроны. Уйдет. Завтра посмотрим, кто там был.
Выпуская на улицу свет, открылась входная дверь дома. Люди вернулись в жилище.
Радуясь, что их не обнаружили, Ваня и Миша неуверенно поднялись. Михаил швырнул собакам оставшиеся три куска мяса. После этого, стараясь не шуметь, оба поспешили своим следом назад.
Собаки продолжали гнать с грубым лаем. Потом их голоса стали прерываться и стихать. Они нашли мясо, начали его жадно есть.
Соединившись с Михайловым, все трое отошли назад на километр за небольшой, заросшим густым лесом островок. Михайлов разрешил развести из сухих веток небольшой костерок. Ваня набрал в котелок снега, подвесил над огнем. Вскоре закипела талая вода. Миша заварил густой, бодрящий чай. Открыли по банке тушенки, перекусили с сухарями. После ужина Сергей Петрович посмотрел на часы:
– Десять. Пора идти.
Получив приказ, Миша встал, высвечивая фонариком следы, ушел в ночь за группой Гостева. Сергей Петрович и Ваня, поддерживая небольшой огонь, остались ждать своих товарищей.
Прошло три часа. Михаил привел за собой милиционеров. Глубокая ночь. Время для выступления было неподходящее. Михайлов приказал ждать.
Подступающий рассвет освежил огромное болото матовыми сумерками. Снегопад прекратился. На чистом небе проявились редкие, мутные звезды. Легкий морозец взбодрил воздух. Снег под ногами стал хрустящим и сыпучим.
Стараясь не шуметь, часто останавливаясь и прислушиваясь к любому шороху, Ваня осторожно подводил за собой людей Михайлова к последней точке назначения. Окна домов на острове смотрели на болото. Чтобы незаметно подойти к ним, необходимо было обогнуть бараки с левой стороны, пройти густым лесом, выйти к роднику, а потом вернуться к ним с запада.
В воздухе не чувствовался свежий запах дыма: дезертиры спали, досматривая тревожные сны. Половина шестого утра, раннее утро было идеальным отрезком времени для их захвата врасплох.
Уверенно шагая между черных стволов деревьев, Ваня пришел к роднику: не забыл дорогу! К поселению вела глубокая, хорошо набитая многочисленными следами людей тропа. С вечера ее запорошило снегом. Сегодня к водоему еще никто не приходил. До домов оставалось около двухсот шагов. Отсюда и дальше необходимо соблюдать особую осторожность. Руководствуясь только знаками, Ваня махнул рукой, призывая всех за собой.
Останавливались через двадцать шагов, прислушивались, не идет ли кто-то навстречу, потом двигались дальше. Цепочка из двенадцати человек.
Им оставалось пройти небольшой отрезок пути, подняться на небольшой пригорок, откуда виднелись дома. Там миссия проводника Ивана заканчивалась.
Чу!.. Впереди за пригорком послышались какие-то звуки. Едва слышный скрип снега под ногами идущего человека. Ваня махнул руками от себя. Разбежавшиеся милиционеры спрятались за деревья.
На пригорке появился темный силуэт. Кто-то шел, проминая снег по тропе к роднику. На плечах ведра на коромысле, на голове платок. Из-под куртки ниже колен выглядывает юбка. Баба!..
Идет, опустив голову, стараясь не завалиться с тропинки в снег. По сторонам не смотрит, не видит, как от дерева отделилась тень. Повторяя каждый ее шаг, Петр Костылев догнал сзади, резкой хваткой прижал к себе, задавил себе под ноги. Женщина закричала. Если бы не суконная рукавица Петра, которой он закрыл ей рот, ее голос могли услышать на другом конце болота. Подошел Михайлов, подставил ствол пистолета к глазу, негромко предупредил:
– Заорешь – выстрелю! – и взвел курок ТТ.
Та, увидев вооруженных автоматами милиционеров, все поняла. Белее снега, с круглыми, как у загнанной лошади глазами, резко задергала подбородком в знак согласия. Петр медленно убрал руку. Глядя на ствол пистолета, женщина от страха застучала зубами.
– Сколько в жилищах человек? – негромко, но грозно спросил Михайлов.
Женщина, подсчитывая в уме дезертиров, в испуге закатила глаза.