Остров Тайна Топилин Владимир
За несколько лет обжились братья основательно. Тайгу под поля да покосы раскорчевали. Построили амбары и теплые пригоны. Скот развели, зажили сытно. А только думку свою ни на миг не оставляли. Каждый день мечтой жили – соорудить свою водяную мельницу, наподобие той, что была у помещика Скороходова в Самарской губернии. Для этой цели изначально избрали место на некотором удалении от деревни по Гремучему ключу, который должен был своим течением крутить мельничное колесо.
Не сразу всё легко далось. Много лет прошло, пока пруд засыпали земляным отвалом, подвели воду, соорудили колесо, вытесали из камней жернова. Лишь на девятый год после переселения братья получили первую муку, благодаря чему приобрели известность в качестве первых мельников на всю округу. На этом и фамилию за собой закрепили – Мельниковы.
Три поколения с тех пор сменилось. Те уважаемые переселенцы, братья Иван и Захар, деды Никифора Ивановича, похоронены на пригорке за прудом. За сто лет на фамильном кладбище набралось двадцать три креста.
Целый век с ближайшей округи к знаменитой семье крестьяне везли молоть зерно на муку. Никому мельники не отказывали, свою работу выполняли качественно. Ни один человек в обиде не остался. Крестьянин Гордеев, смеясь в бороду, спрашивал:
– Что ж то вы, Никифор Иваныч, за пуд отжабленной муки две копейки берёте?! Ныне купец Коробков из Минусинска пятак с мужика требует!
– А мне много не надо, – спокойно отвечает старший Мельников. – Что с простого мужика драть? У купца Коробкова оборот большой, пароход свой, дом в Петербурге каменный. Ему надо хозяйство содержать. А что до меня, так лишь бы керосин был и масло в передаче, чтобы жернова крутились.
И крутились жернова водяной мельницы у потомков крепостных переселенцев Мельниковых сто лет! Кто знает, сколько бы так продолжалось, если бы в государстве Российском смута не образовалась. Жили не тужили! Никому не мешали, ни у кого не просили. Воровать не ходили, убийцами не были. Однако в одночасье в глаза новой власти в немилость попали, потому что досыта ели и ни в чём не нуждались.
Сидят мужчины после завтрака на лавочке у пруда, любуются, как дикий селезень пёрышки чистит. Молчит Никифор Иванович. Молчат Степан и Владимир, стараясь не мешать отцу. Погожий день несёт угоду в работе, пшеница колосится. Тугая рожь к земле клонится. Два больших поля на угорье с хлебами стоят, пора убирать. Время позволяет, возможность есть. Да руки у мужиков не поднимаются. Зачем запрягать лошадь в косилку, жать колосья, молотить и веять зерно, молоть его в муку, если завтра всё отберут?!
Не понимают они политики наступившей жизни. Не желают понимать. Всё, к чему стремились, трудом да горбом наживали, новая власть отбирает. И кто её представители?! Ванька да Петька Бродниковы? Из года в год они в работники нанимались и слёзно просили:
– Дядя Никифор! Возьмите нас! Хорошо работать будем!
Никто из деревенских мужиков не хотел брать таких помощников, потому как слыли парни изрядными лодырями и ворами. Каждому хозяину чем-нибудь убыток принесли. У Мельниковых тоже проблемы из-за них был каждый год. Один раз скирду с сеном на двадцать возов сожгли от самокрутки. В другой год Ванька на мельнице на подаче стоял, зерно в жернова засыпал, уснул на тёплых мешках, проворонил время. От холостого оборота и перегрева нижний жернов лопнул на четыре части, пришлось новый из камня вырезать, на что ушло много времени, сил и средств.
А как муку воровали и по ручью плавили?! Додумались наглецы мешки с мукой с мельницы в воду бросать. Мука легкая, не тонет. Сверху мокрой коркой возьмется, а внутри остаётся сухая. Бросит Ванька в Гремучий ручей мешок с мукой, тот плывёт вниз по течению. А там, возле деревни, его караулит Петька. Выловит, пересыплет в кустах и вечером домой тащит. Сколько мешков уплыло, Мельниковым остаётся только догадываться.
Когда поймали на «мокром деле», Никифор Иванович поклялся больше никогда не брать их в работники, но другой весной нарушил своё обещание. Добрый и быстро отходчивый характер у хозяина мельницы. Жалко бедолаг, думал, пропадут без его помощи. Однако не пропали.
Перемена власти сделала бездельников героями. В избёнке с прогнившей крышей – две чурки для сидения, нары на двоих, на столе железная чашка. Если кто-нибудь увидит, в каких условиях жили лодыри, не поверят: разве можно так существовать?
Утвердилась советская власть в Сибири. Колчака расстреляли, Соловьева поймали. Объявились братья Бродниковы, сразу к уездному комиссару Глухарёву пришли:
– Сергей Григорьевич! Желаем у вас служить! Так сказать, по своему идейному соображению.
Обрадовался Глухарёв, причислил добровольцев к народной милиции, полномочными в подтаёжной Казырской зоне. Прошлых заслуг и характеристик у молодцев комиссар не спрашивал, и так видно бедноту да ущемлённых жизнью. Это и была его ошибка. Стоило Сергею Григорьевичу знать, где были братья Бродниковы, когда власть устанавливалась.
Изначально парни показались в своей деревне. На второй день явились на мельницу. Никифор Иванович не сразу узнал в представителях новой власти своих бывших работников. Сапоги новые, яловые, форменная одежда с иголочки, на шапках звёздочки красные, на поясах револьверы, по карабину через спину перекинуто. Кони под Бродниковыми играют сытые, холёные, сильные. Подъехали братья к воротам, не слезая с коней, сапогами в доски ударили:
– Открывай, кулацкое отродье! Власть переменилась!
Степан открыл ворота. Те въехали, привязали лошадей, без приглашения прошли в дом, сели за стол, достали какие-то бумаги. Бабка Глафира не ожидала такой наглости и хотела проучить незваных гостей кочергой, но Володька не дал. Ванька пригрозил бабке револьвером:
– Но, ты у меня тут ещё!.. Обрыдь, старая телега. Я при сполненьи, враз пулькой прошью…
Петька долго смотрел на листы, пытаясь понять, что в них написано. Выручила грамотная Настя, прочитала «приговор», в котором говорилось, что излишества крестьянского хозяйства необходимо изъять в пользу народа.
– А потому, как мы и есть народ, – ударил по столу кулаком Ванька, – то излишки эти изымать будем мы! И не дальше, как сейчас!
– Какие такие излишки?! Ты что, Ванька, кальсоны из крапивы надел? Как же так? – вскочил со стула Никифор Иванович с округлившимися глазами. Однако тот его не стал слушать.
– А вон какие! – Ванька махнул рукой за окно. – Мельница у вас!.. Поля!.. Анбары зерном забиты!.. Кони, коровы… А люди во всей России нужду имеют!..
Никто из добросовестной семьи не ожидал подобного. Ванька Бродников, которого они каждый год подкармливали из жалости, считает чужое добро! И кто только научил такому?! Сколько помнят его, он, кроме «Подайте ради Христа!» с протянутой рукой, ничего больше вышептать не мог!
– А ты мне помогал её строить, мельницу-то?! – оперился чёрным коршуном Никифор. – Да ты… да я тя… – с раскрытыми руками пошёл на него хозяин дома. – Задушу гадёныша!
– Но-но! Осади, простофиля!.. – подскочил с табурета Петька на защиту брата и, не раздумывая, бахнул из револьвера в сторону. Попал в образа, в центр иконы Божьей Матери.
Так и упала семья на колени, охваченная ужасом от совершённого поступка. Осквернен святой образ, который достался от дедов. Во времена переселения в Сибирь икона помогала в пути. Осквернить её было всё равно, что извести весь род.
Петька перекосился от неожиданности, понял, что перегнул палку. Стараясь избежать расправы, непутевые братья с выставленным против своих кормильцев оружием быстро покинули дом, вскочили на коней и погнали прочь с мельничного двора.
Женщины в страхе перекрестились, мужики, выбежав в ограду, сыпали на их головы угрозы:
– Да утопить надо было ещё в тот раз, как кутят, когда с мешками поймали! – махал кулаками Никифор Иванович. – Сейчас бы меньше горя было! Вот сукины дети! Жалел! Кормил! Одевал! А они ишь чё удумали?! В икону из револьвера бахнул! Зерно выгрести! Да я вам!.. Да я им!..
– А кони-то под ними… славные кони! Одначесь, Михаила Прохорова, – прищурив глаза, заметил Степан. – Никак у него отобрали.
– В следующий раз я им обоим морды набью! – хорохорился Володька. – Пускал я им кровь на мельнице и сейчас кулаки почешу! Пусть только явятся!
Братья Бродниковы своим появлением не заставили долго томиться жителей заимки. На следующий день на мельницу прибыл большой отряд красноармейцев во главе с комиссаром Глухарёвым. Ванька с Петькой тут же, танцуя в сёдлах, нарочно не спускались на землю, боясь, как бы братья Мельниковы шеи не свернули за вчерашнее. Глухарёв с порога сунул в лицо Мельниковым предписание:
– Продовольственная развёрстка! Излишки сельского хозяйства забирает новая власть!
Тут уж ничего не поделаешь. Много лет прошло после революции, многие пытались колесо истории повернуть, однако ничего не вышло. Если так и дальше будет продолжаться, купцам и промышленникам в России не место.
Получили Мельниковы предписание, опустили руки. Надо ворота амбара открывать. Ванька с Петькой тут как тут, лучше хозяев знают, где отборное зерно хранится, семена, мука высшего сорта. Никифор Иванович с сынами не успевают рот открывать от удивления и наглости бывших работников, которые как у себя дома орудуют! Только дома у них пусто, как в крысиной норе, а тут, в амбарах, есть от чего глазам разбежаться.
Изъяла «власть» излишки, выгребла половину зерна с доброй партией муки так, что на десяти подводах все мешки уложить не смогли. Пришлось Мельниковым двух своих коней с телегами давать в помощь. Кроме расписки за изъятый фураж, они не увидели ни копейки, как и лошадей с телегами, что навсегда перешли на службу беспредельщиков.
С того дня Бродниковы посещали мельницу с завидным постоянством. Стоило Мельниковым мёд в бочонки собрать, муку перемолоть, зерно отвеять, как Ванька с Петькой стучатся в ворота, усмехаются:
– Открывай, Никифор, двери! Реквизиция пришла! Подавай нам мёд, сметану да мешочка два зерна. Если будешь нам перечить, морщить лоб или орать – враз получишь в сердце пулю! Старый хрыч, ядрёна мать!..
Кто придумал так скаладно – оставалось только догадываться, но на такое у братьев не хватило бы своего ума.
Всякий раз, отдавая долю заработанного честным трудом, Никифор Иванович напоминал братьям об их роковом поступке:
– А ведь накажет вас Бог за простреленную икону! Как есть накажет!.. – И крестился в небо.
– Что ты мелешь, старый пень?! Нет Бога! – укладывая на телегу бочонок с мёдом, скалил зубы Ванька. – И никогда не было! А ну, покажи, где он? Где? – подбоченился. – А хочешь, я ему свой зад покажу? – и, не дожидаясь ответа, снял штаны. – Во! Пусть смотрит!
Мужчина плюнул бесстыднику под ноги, женщины, ругаясь, отвернулись в сторону. А тот, довольный своей шуткой, гыкал.
Бабка Глафира не сдержалась, вступилась за своего покровителя:
– Бога хулить?! Задницу ему показывать?! Ах ты, ахмадей треклятый! – пошла на наглеца. – Да коли он тебя сейчас не наказывает, так я бадогом тебе спину расчешу!
Степан и Володька поспешили остановить разгневанную бабулю, которая плевалась в сторону Ваньки и насылала проклятия:
– Да будь ты трижды проклят! Тьфу на тебя, ирод окаянный! За икону нашу поруганную… За отношение к Всевышнему… За добро наше к тебе… Гореть тебе в аду вечным пламенем, а в оставшейся жизни – гнить колодой трухлявой до самой смерти в гонении, вдали от людей!
– Но ты, тухлая жаба! – подвязывая штаны, выкатил глаза Ванька. – Не тебе меня проклинать! Я сам хозяин и знаю, что меня ждёт! – наступая и грозя. – Будешь мне тут… да я тебя… – схватился за кобуру, вытащил револьвер, приставил ствол ко лбу Глафиры, – вот щас нажму на курок, и все мозги твои прокисшие вылетят! И ничего мне не будет!
Родственники постарались успокоить обоих. Степан потянул бабку в дом, Володька преградил Ваньке дорогу на крыльцо. Тот остановился, закрутился на месте, но сделать ничего не мог, противник был на полголовы выше, с огромными кулаками и широкими, налитыми плечами. Несмотря на то, что Ванька был старше молодого Мельникова на семь лет, он всё же боялся его, потому что был не раз бит им в недалёком прошлом, и хорошо помнил его крепкий удар.
– Уж вы мне!.. Да я вас всех!.. Знаете, что бывает за такое? Да за такое дело… – размахивая револьвером, не зная, как поступить в этой ситуации, орал злой Иван.
– И что бывает? – спокойно, с холодком в голосе спросил Володька.
– Да за такое дело – тюрьма! Да за такое дело – на север ссылают! – подскочил к Анне, схватил за рукав платья. – Или мне напомнить, кто твой муж? Как он с колчаковцами против красных бился? – Понизил голос: – Да стоит мне только Глухарёву сказать, как вы тутака белых укрывали, вам сразу прямая дорога…
Анна почернела. Правду Ванька говорит. Во времена смуты муж Анны Константин Сухоруков воевал против советской власти.
– Что молчишь, белая стерва?! – скалится Ванька. – Речи лишилась? – И к Никифору Ивановичу:
– Может, напомнить, как вы зятька с товарищами подкармливали?!
Молчит Никифор Иванович. Страшные мысли в голове порхают: «Откуда Ванька всё знает?» Насторожились Мельниковы. Анна с опущенными руками слезами мочит лицо, Степан с Володькой между собой переглядываются, а Ванька с Петькой, почувствовав преимущество, продолжили со спокойным видом укладывать в телегу зерно, мёд, масло.
– И тако же мне! – погрузив добро, довольно усмехнулся Ванька, подсовывая Никифору к лицу кулак. – Пока я вашу тайну знаю – вот вы у меня где! И не сметь мне боле проклятиями да Богом пугать. Я и без того пуганый.
Бродниковы уехали. Никифор Иванович тяжело вздыхал, угрюмо смотрел на домочадцев. Он понимал, что такие отношения добром не закончатся, но изменить что-то было невозможно. О примирении не шло речи, нет такой черты у Мельниковых – угождать и подхалимничать. Да и кому?!
После этого случая братья немного остыли, а может, это всего лишь показалось. Изредка посещая мельницу, они брали очередную дань «в фонд государства», выдавали какие-то расписки, но ссору не затевали, стараясь продлить своё безбедное существование как можно дольше.
Десять лет прошло с введения ВЦИК от 21 марта 1921 года декрета о продналоге взамен продразверстки, который взимался «в виде процентного или долевого отчисления от произведенных в хозяйстве продуктов, исходя из учёта урожая, числа едоков в хозяйстве и наличия скота в нём. И устанавливался как прогрессивный налог, с усилением тяжести обложения для кулацкой части деревни. Хозяйства беднейших крестьян от продналога освобождались».
Всё это время Мельниковы исправно отдавали положенные пуды зерна и килограммы мяса. Самим на еду хватало. Может, всё ещё было бы не так плохо, можно было прожить большой семьей в достатке до весны, если бы не неожиданное появление отряда продовольственной развёрстки под началом комиссара Глухарёва. Ничего не объясняя, они реквизировали две трети запасов зерна и муки, оставленных на еду до следующего урожая.
Выписывая расписку, Глухарёв сурово молчал. На слёзы женщин и скупые вопросы мужчин о дальнейшем он не отвечал. Братья Бродниковы усмехались:
– Проживёте! На мельнице под полатями мучной пыли много… Да два поля на угорье не убраны.
Сидят отец и сыны Мельниковы у пруда, смотрят, как нарядный селезень перышки чистит. Как изменить сложившееся положение в лучшую сторону? Убрать два поля с пшеницей – заберут Ванька с Петькой, не убрать – пропадёт зерно. Куда ни кинь – всюду лапоть драный. Хорошо, что вчера рано на рассвете успели вывезти и спрятать в тайге шестьдесят пудов пшеницы и ржи с мукой. Если понемногу брать из тайника, можно как-то протянуть до созревания черемши.
Опустели амбары у Мельниковых. Никогда за всю жизнь такого не было! От восьми лошадей одна старая кобыла осталась. Сможет ли она за собой косилку тянуть, не сдохнет до конца уборки? Две коровенки на выпасах, а осенью Глухарёв грозился одну забрать. Как с одной зимовать, когда в семье есть маленькие дети?
– Так что же, сыны мои, делать будем? – нарушив тишину, с тоской в голосе проговорил Никифор Иванович. – Ехать в поле или забросить всё?
– Думаю, ехать надо, – глядя в землю, задумчиво ответил Степан. – Пшеница не виновата, что умеет расти.
– Столько трудов затрачено… – поддержал его Владимир. – Не убрать зерно – совесть потом не простит. Нельзя поле неубранным под снег оставить.
– А ну как к вечеру опять Бродниковы явятся, заберут всё? – прищурил глаза отец.
– Заберут. Так пусть, может, хоть народ попользуется. Слухи доходят, что голод страшный в России, – покачал головой старший сын.
– А что заберут, так нам… до весны того… что вчера увезли, хватит, – в свою очередь, дополнил младший, чем переполнил чашу весов.
– Что ж тогда, сыны мои? – поднимаясь с места, оставил за собой последнее слово Никифор Иванович. – Значит, в поле!
– Едем! Надо убирать зерно! – наперебой заговорили Степан и Владимир, следуя за отцом.
– Знать, так тому и быть! – склонив голову, чтобы сыны не видели его заблестевшие от накатившихся слёз глаза, подтвердил Никифор. – Я в вас никогда не сомневался!
Анна
Слёзы душат Анну, глаза полны тоски. Сеточка преждевременных морщинок соткала над щеками паутину переживаний, седой пепел потухшего костра осел на висках. Из скорой, с изящной походкой стройной девушки она превратилась в тихую страдалицу. Каждый, кто видит это со стороны, тяжело вздыхает:
– Изменилась наша Анна. Высохла, постарела… Да и как не постареть-то в одиноком томлении?
Кажется, прошло не так много времени с тех пор, когда Анна была молодой и проворной, словно ручеёк, общительной и чистой душой, как первый выпавший снег. Добрая, приветливая улыбка, открытый взгляд, простота в общении привлекали внимание любого, кто потом долго вспоминал юную красавицу с водяной мельницы.
У Анны не было подруг. Отдалённость заимки от деревни и постоянная занятость исключали общение с девочками её возраста, поэтому лучшими друзьями всегда оставались родственники. Чем реже она появлялась в обществе, тем больше возрастало удивление окружающих, замечающих, как из босоногой, угловатой девчушки Аня вдруг превратилась в очаровательную девушку.
Приезжавшие на помол зерна селяне довольно цокали языками:
– Хороша девка! На молоке рощена! Славная невеста вызрела!
Парни взволнованно стреляли глазами, теребили кудрявые волосы, искали встреч, но всегда получали отказ. Слишком пуглива и недоверчива была юная Аннушка, воспитанная в строгих законах семьи. Она не имела привычки противостоять воле родителей, поэтому безропотно приняла их решение выдать её замуж.
Многие побывали у Мельниковых, выпрашивая дочь в жёны тому или иному сыну. Никифор Иванович скромно отказал Семёну Глазырину, крупному в деревне зерноторговцу, просившего отдать Анну за сына, первого в кругу молодёжи того времени красавца и гармониста Артёма. Но отец не желал отдавать в руки ветреного человека самое дорогое. Он также отклонил предложение породниться со скотоводами Валуевыми, предлагавшими брачный союз с самоуверенным, властным потомком Андреем. Жестокий муж, от которого дочь всю жизнь будет ходить в синяках, не нужен. Много выгодных партий отстранил Никифор.
На подобную реакцию главы семьи люди крутили пальцами у виска. Матрёна Захаровна слезно укоряла мужа:
– Провыбираешь! Останется дочь старой девой!
Однако Никифор оставался равнодушен к женскому мнению. Все отказы были неспроста, он уже давно приметил в качестве жениха смышлёного, скромного Костю, младшего сына лесоторговца Григория Сухорукова.
Трудолюбивый парень давно привлёк внимание Никифора Ивановича. В то время как его братья или товарищи, завалившись в тени на траве, вели бесполезные разговоры, он молча подносил к жерновам мешки с зерном, внимательно следил за процессом перемола муки, с надлежащим уважением относился не только к своему родителю, но и всем окружающим.
Не красавец, среднего роста, крепыш Костя слыл обычным парнем, которому жизнь сшила крестьянский хомут труженика. Он был из тех, на кого девушки долго не засматриваются: с вытянутым лицом, оттопыренными ушами, слегка горбатым носом он чем-то походил на коршуна. И только искренность в глазах, добрая, приятная улыбка, отзывчивость располагали к общению, и люди с первого знакомства становились друзьями.
Неясен остальным выбор Никифора Ивановича, но решение главы семейства обсуждению не подлежало. Единственным препятствием для свадьбы служило время. Две зимы томительного ожидания показались родственникам бесконечностью. Когда Косте исполнилось шестнадцать, Никифор объявил о своём намерении, все облегченно вздохнули:
– Уж лучше за Костю, чем вообще ни за кого!
Григорий Сухоруков был немало удивлён предложению Никифора породниться:
– У меня старший сын, ему двадцать один год, хорош собой! – говорил он. – Почему не с ним?!
– У него нос прямой, – хитро отвечал будущий тесть, на чём закончил разговор крепким рукопожатием.
Не раздумывая, Григорий согласился. Слишком хороша собой налившаяся соком зрелой малины, окрашенная красками бушующей весны, восемнадцатилетняя невестка!
Праздновали свадьбу на мельнице. Гостей собралось немного, всего около ста человек, каждый из которых так или иначе связан с друг другом родственными узами. Перед торжеством Никифор Иванович долго беседовал с Григорием Сухоруковым. Он предложил свату оставить молодых жить на мельнице:
– Дом огромный, места много! Да ты и сам пойми, у тебя ещё перед Костей три сына старших, хорошие помощники. А у меня Стёпка да Володька ещё растут, не скоро к делу подойдут. Мне тоже правая рука нужна, пусть молодые здесь побудут, а там видно будет!
Григорий раздумывал недолго, ведь и правда, тяжело товарищу одному с хозяйством справляться. Степану тогда было только тринадцать лет, Володьке ещё меньше. Согласился отпустить сына в дом невесты, но с одним условием:
– Только не насовсем! До тех пор, пока твои сыновья не вырастут. А потом я им возле себя новый дом построю!
С замужеством жизнь Анны обрела новый характер. Костя оказался добрым, внимательным, ласковым мужем. Несмотря на разницу в возрасте, молодые относились друг к другу с глубоким уважением. Костя обращался к Аннушке с любовью и нежностью, никогда не обидев её грубым словом.
Очень быстро Мельниковы привыкли к зятю. Матрёна Захаровна увидела в нём своего сына, Степан и Володька стали для него братьями. Никифор Иванович доверял ему во всем. Теперь никто не указывал на то, что у Кости маленький рост, горбатый нос. Мудрая пословица: не толкуй по лицу, принимай по уму – в очередной раз подтвердила справедливость сказанного изречения.
Анна окунулась в бездонный океан семейного счастья. Никогда до этого не знавшая прикосновения мужской руки, не слышавшая волнующих сознание нежных слов, девушка предалась прекрасным чувствам. Она полюбила Костю каждой клеточкой своего трепетавшего тела, как и он любил свою красивую, преданную подругу. Как иголка и нитка, они всегда следовали друг за другом.
Недолго длилось счастье молодых. Когда Константину исполнилось девятнадцать лет, началась Первая мировая война. Улетел белый лебедь от своей лебёдушки, забрали Костю на долгих три года.
Вернулся он через три зимы живой и невредимый, но измученный, изможденный долгими, утомительными боями и вшивыми окопами. Казалось, что вернулось семейное счастье, но революция в Питере столкнула народ головами, не дав понять, кто и за что боролся. Снова забрали Костю сражаться, теперь уже не за царя, а за Отечество, в ряды белой армии. Оставил муж любимую с маленькой дочкой, недавно родившейся крохой Танечкой. И лишь редкие весточки, что передавали знакомые, давали семье Мельниковых надежду, что Костя жив.
Появился Константин летом двадцать второго года. Но не днём, а поздней ночью, под покровом густой темноты, подкрался, как побитая собака, укравшая из коптильни свиной окорок.
Это случилось под осень, в последние дни августа, с первыми заморозками. Мельниковы проснулись от настойчивого лая дворовых псов. Никифор Иванович вышел к воротам, и сразу не узнал зятя: уставший, измученный, осунувшийся, похудевший до костей, он походил на загнанного мерина, проскакавшего через всю Россию без еды и отдыха.
– Бог мой! – крестился Никифор. – Костя… ты ли это? Да на кого ж ты похож?
– Я, батя… я это, – глухо ответил Костя и первым делом спросил: – Одни дома? Красные бывают?
– Откуда ж ты, сынок?!
– Не спрашивай, отец. Последние два месяца голодом, без сна от Красноярска мимо кордонов пробираемся. Сколько раз отбивались… Взвод солдат потеряли. Сами удивляемся, как живы остались.
После недолгих объяснений парень обратился в темноту, негромко позвав кого-то. Через некоторое время послышался топот конских копыт, и в открытые ворота мельничного двора въехали уставшие всадники. Следом, тяжело переваливаясь с боку на бок, поскрипывая на кочках, вкатились две тачанки.
Два офицера средних чинов, ещё два поручика, остальные – рядовые, стрелки и пулемётчики. Жалкие остатки большого полка армии генерала Колчака, разбитого большевиками под Красноярском.
Для Мельниковых их появление было полной неожиданностью. В то суровое лето двадцать второго года увидеть воинов белой армии казалось невероятным и практически невозможным. Многие разобщённые отряды белой армии были вытеснены на восток или разбежались по тайге. Другие перешли на сторону народного ополчения и разошлись по домам. Третьи были просто убиты в жестоких схватках. Кончились времена, когда мужики в серых погонах спокойно разъезжали по деревням и весям, собирая в свои ряды молодых парней. Прошёл год после того, как на мельницу в последний раз приезжали отдельные продовольственные отряды колчаковцев, после этого здесь часто гостили верховые с красными ленточками на шапках, грозившие за укрывательство белых расстрелом.
Что будет, если на заимку нагрянут большевики? Страх за семью не давал покоя, однако не принять родного зятя, мужа и отца с попавшими в беду товарищами Мельниковы не могли. Они впустили отряд.
Тачанки с пулемётами спрятали, укрыв их толстым слоем сена. Лошадей, с приставленными к ним двумя солдатами, угнали на дальний выпас, в тайгу. Офицеров приняли в доме, уступив место в большой комнате. Остальные расположились в амбаре. Кое-как определившись с имуществом, воины погрузились в глубокий сон, изредка просыпаясь лишь для того, чтобы поесть.
Так продолжалось трое суток. Опасаясь внезапного появления красных, дорогу к мельнице поочерёдно охраняли Степан и Владимир. Женщины готовили еду, стирали и подшивали солдатам изношенную одежду. Стараясь не шуметь, дети всё это время жили в летней кухне. Ссылаясь на неисправность в рабочем механизме, Никифор Иванович не запускал мельницу, отказывая селянам в перемоле зерна.
Всё это время Анна находилась рядом с Костей. Она снова чувствовала себя счастливой. Прижимаясь к нему ночами, а потом, оставляя его на короткое время, женщина плакала. Она смотрела на любимого мужа и не узнавала: рёбра вздувались, а тело словно высохло. Что произошло с ним и его товарищами, оставалось предполагать, а о том, что ждёт их впереди, заставляло стонать от горя.
На четвёртый день полковник Мохов собрал подчинённых в амбаре, о чём-то долго беседовал. Не в приказном порядке, а от души, по-человечески. Никто из Мельниковых не слышал их, но очевидно, что разговор шёл о дальнейших действиях отряда.
– Что же теперь-то, Костенька? – в тревоге спрашивала Анна у мужа.
– Не могу сказать, моя Аннушка, – крепко прижимая к себе любимую, отвечал тот. – Это не моя тайна.
– Война-то кончилась! Большевики прочно власть взяли, хватит воевать! За все годы нашей жизни три годочка вместе были всего. Дочка растёт, отца не видит. Может, останешься дома?!
– А как же они? – указал на товарищей Костя. – Не могу я их сейчас бросить. Мы столько пережили: под пулями сутками лежали, в болоте мёрзли, под шинелькой одной спали, котелок каши на всех делили. – И обещал: – Подожди немного, моя Аннушка! Определится всё, тогда вернусь, заживём долго и счастливо!
Она крепко прижималась к его груди, представляя, как хороша будет жизнь, когда вернётся её надежда и опора.
Солдаты отдыхали. Крепкий сон, сытная пища придавали им силы. В глазах появился живой блеск, щёки порозовели, всё чаще проскальзывали шутки и смех. Для поддержания общей дисциплины полковник Мохов выставил караул, проверил форму и оружие, но более ничем не утруждал. Для полного восстановления сил солдат и лошадей требовалось ещё какое-то время, которого у маленького отряда совсем не оставалось.
В продолжительных разговорах с хозяином мельницы полковник часто интересовался ведением сельского хозяйства. Никифор Иванович удивлялся: зачем полковому офицеру знать, как крестьяне-сибиряки хранят зерно, мясо, мёд или хозяйственную утварь? Неужели он тоже собирается этим заниматься?!
Не собирался полковник Василий Николаевич записываться в крестьяне. Будучи офицером в третьем поколении, он думал о другом. Даже сейчас, гонимый и разбитый, он жил верой в торжество завтрашнего дня, был уверен в неизбежном возвращении старого режима и поэтому желал сохранить до лучших времен святыню: полковое знамя и часть архивных документов.
Больше всего полковника заинтересовал сибирский способ хранения мяса в любое время года. Не скрывая удивления, он просил Никифора ещё раз более подробно описать кустарный метод консервации. Чувствуя к себе внимание и глубокое уважение, хозяин мельницы охотно рассказывал простую технологию:
– А вот как есть, так и делаем! Укладываем свежее мясо большими кусками прямо в кадку и густо обмазываем его мёдом. Как наполнится бочка, тут же её плотно запечатываем, чтобы ни вода, ни воздух не попали, а после спускаем в пруд, в проточную воду. Когда надо, достаём и едим.
– Едите?! – удивленно вскидывал пушистые брови полковник.
– Едим, – утвердительно кивнул головой Никифор Иванович.
– И что-с? Каково качество продукта?
– Качество? Мясо наисвежайшее! Будто вчера бычка закололи!
– Вот как? – верил и не верил полковник. – И вода не проникает?
– Как можно? Все крышки засмоленные…
– И что-с, так-с сказать, долго храните?
– Сколько угодно, – уверенно ответил хозяин мельницы. – Хоть до весны, хоть до лета! Да вот же, – показал на чугунок на печи, – как есть, после вашего прибытия кадку из воды вытащили, мёд обмыли – и в котёл. Разве припахивает?!
– Нет-с… – задумчиво ответил Мохов и в волнении заходил взад-вперёд. Очевидно, его беспокоили проблемы, о которых он не мог пока рассказать, поэтому продолжал беседу:
– А могут ли бочки пролежать запечатанными… ну-с, скажем, несколько лет?
– Ну, уж тут точно сказать не могу! – пожал плечами мельник, причёсывая пятернёй затылок. – Мы, одначесь, год храним, к осени подъедаем, потом опять новое забиваем. Ну, были случаи, что по три-четыре зимы кадки хранились. А вот у деда Валуева запасы лет десять держались, – усмехнулся. – Сам видел и ел говядину. Забил старый бычка, уплотнил мясом три бочонка и спустил в воду. Два нашёл, а третий нет. Думал, украли, но нет! Оказалось, бочонок водой с якоря сорвало и в яму унесло, дальше да глубже, замыло песком. Дед потом его там обнаружил, когда в речке сети ставил. И удивлялся, не понимая, откуда его бочонок тут взялся?! А потом вспомнил, как его десять лет назад потерял! – засмеялся и уточнил: – Да, так оно и есть! Лет девять-десять припасы хранились, и хоть бы что, не испортились!
– А что в меду можно ещё хранить?
– Ещё что? – Никифор опять почесал затылок, подумал. – Насчёт других продуктов не знаю, не пробовал. А вот мясо так и сохраняем.
– А почему получается так долго хранить? – после некоторой паузы поинтересовался Мохов.
– Как же! – развёл руками мельник. – Мёд, он, уважаемый, свойство значимое имеет, – поднял кверху указательный палец. – Воздух не пропускает. А вода проточная свежесть даёт, продукт не успевает застаиваться.
– А дерево? Что в данном случае происходит с деревом?
– С каким деревом? – не понял Никифор.
– С бочками… Ведь они же из дерева сделаны.
– Вон вы о чём, ваше высокоблагородие!.. – засмеялся мельник. – О дереве сказ особый. Вы правильно приметили, что кадки из дерева, а дерево в воде трухнет. Только главного не поняли!
– Что же тут главное?
– А то! Что кадки те у нас из лиственницы сбиты! А лиственница в воде – всё равно, что калёное железо. От проточной воды только крепче и прочнее становится. Когда у деда Валуева кадку с мёдом из реки вытащили, стенки нисколько не сгнили, будто вчера сделаны были! Он до сих пор в ту кадку мясо закладывает. Так что, думаю, ваше высокоблагородие, кадка с мясом в речке может сто лет пролежать, и ничего ей не сделается!
– Ну, надеюсь, сто лет нам не надо… – в раздумье произнёс полковник и замолчал.
– Что вы сказали?! – не понял Никифор, но собеседник перевёл разговор на другую тему.
После этого разговора Мохов надолго ушёл в свою комнату, много курил, что-то обдумывая, не спал до глубокой ночи. А рано утром призвал подчинённых. Собравшись вместе, офицеры о чём-то долго, негромко разговаривали. Вероятно, обсуждали какой-то план, о котором было известно лишь узкому кругу посвящённых. Сойдясь в едином мнении, они пригласили к себе Никифора и высказали свою просьбу.
– А что, уважаемый хозяин, много ли у вас мёда? – начал свой разговор издалека Мохов, загадочно улыбаясь. – Мы, так-с сказать… полакомиться хотим!
– Мёду? – удивился Никифор. – Полакомиться? – обиделся, развёл руками. – Что же вы, господа хорошие, мы вас плохо потчуем? На столах полные туеса последнего сбора стоят: ешь – не хочу! Куда ж ещё?
– Что вы, Никифор Иванович! – поспешил оправдаться полковник. – Мёда для еды нам с избытком хватает. И продуктами, питанием вы нас обеспечили в достатке. Об этом мы, уважаемый хозяин, никогда не забудем! Я не о том. Я хочу попросить вас о большем! Ну, к примеру, скажем, о двух-трёх пудах… Соответственно, за указанную вами плату.
– Обижаете… – поднимаясь с табурета, ответил Никифор. – Какая плата? Да у нас… в схроне в пещерке спрятано немного. Я вам и так дам столько, сколько надо! Если нужно всё – отдам всё. Кушайте на здоровье! Потому как вы нашего Кости верные соратники и друзья, много горя вместе хлебнули… Для вас нам ничего не жалко!
– Спасибо! – протягивая ему руку для пожатия, ответил полковник Мохов. – Только вот… – многозначительно посмотрел на подчинённых, – не для еды нам мёд нужен.
– А для чего же?
Выдерживая паузу, полковник подошёл к окну, посмотрел на улицу, опасаясь лишних ушей, закурил и, понизив голос, едва слышно, продолжил:
– Не время, Никифор Иванович, нам у вас на мельнице засиживаться, на вас беду кликать и самим под пули вставать. Рано или поздно большевики доберутся сюда, обнаружат нас. Ничего хорошего из этого не выйдет: погибнут люди, и на вас крест поставят, поэтому мы решили отсюда уходить.
– Куда же это? Кругом красные! Вы сюда и так едва добрались, где же вам место будет?
– За кордон пойдём. Через Саяны, в Монголию, а дальше – в Китай, – сухо отрезал полковник. – Большая часть наших оставшихся сил переместилась именно туда. Думаю, и нам надо выдвигаться для объединения с нашими войсками, чтобы там, определившись, вновь вернуться назад…
Бедный, наивный полковник Мохов! Даже после жестокого поражения и скитаний он ещё на что-то надеялся. Верил, что вернётся монархия, на трон вновь воссядет царь-батюшка, установятся старые порядки. Не знал отважный полководец, что в Китай бежали лишь жалкие единицы колчаковского войска, в основном офицеры белой армии, а подавляющая масса брошенных отцами-командирами солдат перешла на сторону большевиков и вернулась к мирной жизни. Некому и не из кого было формировать соединения для триумфального возвращения из-за границы и схватки с отрядами Красной армии. Солдат нет, оружия нет. Антанта не поможет. Да и сама участь отряда незавидна и предрешена.
Знали или нет об этом остальные? Неизвестно. Солдаты и офицеры были преданны своему командиру, верили и о другом не помышляли.
– …а поэтому, – продолжал Мохов, – я прошу вас посодействовать в нашем деле.
– В каком таком деле?!
– Нам надо сохранить некоторые… так-с сказать… ценности. Два пулемёта, боезапас, а также… полковое знамя и архивные документы. Для этого надо шесть бочек необходимой длины и объёма, а также нужное количество мёда для консервации. Думаю, в нашем случае можно применить ваш способ хранения.
– Пулемёты и бумаги?! – удивился Никифор. – Что же вы, господа хорошие, я ведь могу оружие и документы сохранить так, в доме. У меня есть такие потайные места, что ни одна крыса не залезет!
– Нет-с, уважаемый Никифор Иванович. Мы понимаем вашу заботу, но ваше предложение никак не годится.
– Почему?
– Все ваши тайники находятся в доме или амбаре. Так?
– Ну… предположим.
– А дерево, смею заметить, имеет способность к полному уничтожению огнем.
– Вы хотите сказать…
– Да. Я могу предположить, что может случиться пожар. Времена грядут тяжёлые, а в воде вероятность сохранности имущества более высока. Думаю, на будущий год кадки мы вытащим и вернём их в первоначальном виде, – договорил полковник Мохов, присаживаясь рядом на свободный стул.
– Может, оно и правильно вы говорите… – после некоторого раздумья произнёс Никифор. – С мёдом целее будет, только вот зачем шесть кадушек? Два пулемёта с патронами и бумагами можно заполнить в две бочки. Зачем же ещё четыре?!
– Бумаг много… – поле некоторого замешательства ответил командир, окинув тяжёлым взглядом подчинённых.
– Что же, думаю, кадки найдём! Каждую зиму по две новых делаю лично, так что запас имеется. К какому сроку надо подготовить тару?
– А вот прямо сейчас и готовьте!
– Прямо сейчас? Так быстро?!
– Да. Нам медлить нельзя. Думаю, на днях нам надо отсюда уходить.
Собравшиеся перешли в амбар. Никифор выставил кадки, с двумя солдатами достал из погреба бочку с мёдом. Полковник приказал разобрать пулемёты, подготовить к консервации. Офицеры паковали в кожаные сумы документы, полковое знамя, пропитав прочные швы горячим воском. Когда груз был готов к укладке, командир попросил посторонних удалиться из амбара, сославшись на секретность проводимой операции. Немного обиженный недоверием, Никифор с сынами Степаном и Владимиром ушли. К вечеру кадки были полностью запечатаны, крышки забиты, швы пролиты смолой.
Глубокой ночью, под покровом темноты, офицеры и солдаты доставили шесть бочек к мельничному пруду, утопили их в указанном Никифором месте. Хозяин усадьбы хотел привязать к бочкам груз, как он это делал всегда, чтобы их не унесло течением. Солдаты усмехнулись, отказавшись от предложения, посчитав, что припасы имеют и без того достаточный вес, каждую тару перекатывали по три человека.
После всего Мохов приказал разобрать и сжечь тачанки и ящики из-под патронов, уничтожить все следы пребывания на мельнице. Единственное, что удалось выпросить хозяину дома для нужд, – колёса от тачанок.
Весь следующий день отряд собирался в дорогу. Офицеры и солдаты готовили упряжь, оружие, продукты. Последняя ночь перед выходом оказалась коротка, как догорающий свечной огарок. Задолго до рассвета, простившись с гостеприимными хозяевами, выразив благодарность за оказанный приют, маленький отряд из девяти человек под началом полковника Мохова вышел в путь. Впереди их ждали долгие километры трудного, опасного перехода в чужую страну. Впереди была неизвестность.
Ушёл Костя с отрядом. Через положенный срок у Анны родилась вторая дочка – Катюшка.
Вовремя ушли моховцы. Не успело утреннее солнце окрасить противоположные вершины гор, мельницу окружила красная сотня. Кто и когда доложил большевикам о белых, неизвестно. Живой лавиной налетели краснозвездные конники, мгновенно окружили имение, жахнули дружным залпом из карабинов и винтовок над крышами:
– А ну, выходи, ваше высокоблагородие, коли смерти не хочешь!
Мельниковы в страхе распахнули ворота, впустили прибывших во двор, сами сгрудились у забора. Комиссары произвели тщательный обыск, проверили каждый угол, но ничего не обнаружили.
Искали везде: в погребе, в амбарах, под мельницей, на крышах дома и построек, в стогах сена. Досадный конфуз смешивался с удивлением. Вероятно, до этого момента большевики были твёрдо убеждены в том, что здесь скрываются белые. Анна случайно услышала разговор двух командиров, беседующих за забором.
– Как такое может случиться? Точно знаем, что тута были… Точно говорю, доверенный правду сказал, сюда с грузом проследовали…
– Где же они? Что, на крыльях улетели?! Куда могли деваться две тачанки с двумя центнерами?.. Что, в кислоте растворились? А правда ли доверенный говорит, что сюда поехали? Может, мы ищем их здесь, а они в другом районе?..
– Вроде правду, никогда не обманывал! Да точно! Сюда направлялись неделю назад. А может… и не сюда…
– Ты, Михрютин, как веретено! На одном месте не поймаешь. Ты уж соберись как-нибудь, давай точные данные, а то снимаем сотню солдат с боевых позиций, гоним неизвестно куда, неизвестно за кем, а тут никого нет, кроме кулаков…
– Были же, товарищ Нагорный! Как есть говорю – были белые! – захлёбывался словами Михрютин, однако доказать ничего не мог.
– Тогда где они? Или хотя бы покажи следы, направление, куда они ушли, – сердился командир сотни.
…Девять лет прошло с тех пор, как моховцы ушли с мельницы. Восемь зим прогорели сырыми, тлеющими дровами в печи. Каждый день похож на пихтовую лучину, которая сыплет искрами, толком не горит, но и не гаснет. Все глаза просмотрела Анна в сторону таёжных перевалов, ожидая своего верного, милого дружка. Где же Костя? Почему не возвращается? Вернётся ли…
О многом думала Анна. Успел или нет Костя с товарищами перейти через Саяны? А вдруг наткнулись на красный кордон и всех убили? А если ушли, то почему не возвращаются? Как там ему живётся, в далёкой и чужой стране?..
Читать бесплатно другие книги:
