Извивы судьбы. Современный любовный роман Мурзин Геннадий
Соловьев первым закончил затянувшуюся игру в молчанку.
– Здесь, будто бы, собираются избранные…
– Не понял?
– Место встречи влюбленной московской богемы, – разглядывая памятник, ответил Соловьев.
– Правда ли? Или опять всего лишь слух?
– Есть возможность или опровергнуть, или подтвердить.
– Это как?
– Чудак! – Соловьев рассмеялся, позабыв про пробежавшую между ними черную кошку. – А вот, – Соловьев легонько кивнул в сторону, – гляди, какие девчонки? Их двое… Как раз…
– И что?
– А то! Если не ошибаюсь, мы понравились девчонкам. Гляди, как зырят и перешептываются?
– Явное преувеличение.
– Да, нет, ты только глянь! Глаз не спускают.
Осинцев сказал:
– Думаю, что москвички, а не приезжие.
– Тем более!
– Нужны мы им… У москвичек таких, как мы, – вагон и маленькая тележка.
– Нехороший ты, Лех, человек.
– Почему?
– Сомнений в тебе выше головы. И к тому же принижаешь провинцию. Настоящие женихи, считают москвички, живут в провинции. И потому сразу западают.
– А москвичи, чем нехороши?
– Гнилье – не люди.
– Не говори плохо, если не знаешь.
– Я?! Не знаю? Волосатики! Хиляки! Плевком – перешибешь.
– Самоуверенности в тебе – о-го-го!
– Давай, а, подойдем? Вдруг отколется и познакомимся? Будет, что вспомнить.
Осинцев тоже скосил глаз в сторону девчонок.
– Ничего… Приличные… Особенно та, которая стоит, облокотившись о капот «Волги»… Обожаю блондинок.
– Отлично! – воскликнул Соловьев. Его эмоции выплескиваются через край. – Твоя – блондинка, моя – брюнетка. Идет, а?
– Ну… не знаю… Удобно ли приставать на улице?
– Только не комплексуй. Все будет отлично!
– Да? Уж такой ты скорый… Не говори «гоп», покуда не перепрыгнешь.
– Мы их снимем. Легко.
– Уверенность, плавно перетекающая в самоуверенность.
– Давай, хоть попытаемся?
Не устоял Осинцев и сдался под таким напором. Сдался нехотя. Он не верил, что может что-то выгореть.
– Ну, хорошо…
И офицеры, хорошо поставленным шагом, направились в сторону девчонок.
– Позвольте…
Блондинка тотчас же оборвала Соловьева, а у Осинцева ревниво защемило что-то внутри: ему показалось, что блондинка смотрит на Соловьева как-то не так.
– Откуда такие щеголи? – она зажмурилась. – Ослепнуть можно от такого-то блеска.
Брюнетка залилась смехом.
Осинцев смутился, покраснев, отвел взгляд в сторону. Соловьев, наоборот, осмелел. Нахальничая, сказал:
– Мы – из провинции…
Брюнетка, хохоча, спросила:
– Из тамбовской или рязанской? Впрочем, – она окинула офицеров жгучим взглядом, – чего это спрашиваю? И без того видно: провинциал – он и в Африке провинциал.
Соловьев ответил, ничуть не смутившись, важно и с достоинством:
– Мы – из Свердловска, – Соловьев ответно улыбнулся девчонкам. А уральцам, – он прищелкнул пальцами, – всё нипочём… Даже столица.
– Ах, вот как? – веселясь, откликнулась блондинка. – Оно, да: Свердловск – не Рязань.
Соловьев решил блеснуть эрудицией.
– Между прочим, опорный край державы…
Брюнетка подхватила:
– Её добытчик и кузнец.
– Да… А что? Не так? – Соловьев, насупившись, притворился обиженным. – На уральцев можно положиться. Не мы ли пришли москвичам на помощь, когда в сорок первом слишком горячо стало? Пришли, своей могучей грудью встали и стояли на смерть.
Блондинка поспешила уточнить:
– Не вы, а ваши отцы
– А что? Мы хуже отцов наших? – Соловьев картинно повернулся. – Разрешите представиться: Никита… Соловьев…
Блондинка, встряхнув длинными густыми волосами, спросила:
– Товарищ ваш, что? Безъязыкий? Молчит и, краснея, все в сторону смотрит. Он, что, такой скромник или прикидывается?
Осинцев, понимая, что ведет себя не слишком-то дружески, продолжая не глядеть на девушек, выдавил из себя:
– Осинцев… Алексей…
Блондинка прыснула и отвернулась.
– Алексей-Алешенька, выходит?
– Почему смеетесь? Почему отворачиваетесь? – Осинцев явно обижен. – Если не нравлюсь, то…
– Наоборот, – смело глядя в глаза Осинцеву, сказала блондинка. – Слишком… Трудно глядеть на таких… Больно ярки…
– Шутите? – спросил серьезно Осинцев.
– Ничуть! Ведь правда: трудно глазам от такого блеска.
Соловьев хвастливо заметил:
– Из Кремля… На приеме были… Только что оттуда
– Заливает, – переходя сразу на «ты», сказала брюнетка. – Хвастун, как погляжу.
Осинцев поспешил заступиться за товарища.
– На этот раз говорит правду.
– Так и поверила, – блондинка фыркнула.
Осинцев все также обидчиво (ему не нравится, что не верят) сказал:
– Верить или нет – ваше право.
Соловьев, уловив, что знакомство затягивается, опасаясь, что разговор уходит в другую сторону, сказал:
– Мы – представились. А вы?.. И вам теперь не грех назвать свои имена.
– А надо? – спросила брюнетка, посверкивая глазами.
– Долг вежливости, – заметил Соловьев и даже галантно слегка поклонился.
– Ну, если «долг», – брюнетка опять рассмеялась, – я – Ирина, а подружка – Вера. Студентки. Из Гнесинки.
– Боже мой, какое счастье лицезреть будущих великих музакантов-композиторов!
Вера, блондинка, не осталась в долгу.
– Точно также, как и вы – будущие полководцы.
Соловьев послал девушкам свою улыбку.
– Почему нет? Каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл.
– Ну, – Ирина опять рассмеялась, – тебе сия участь не грозит.
Соловьев тоже обиделся.
– Это еще почему?
– Болтлив больно… А из товарища выйдет толк.
Осинцев, покачав головой, заметил:
– Нехорошо сталкивать лбами друзей.
– Лех, я не в обиде. Пусть… Я согласен отказаться от маршальских погон, если меня приласкает такая девушка, как Ирина.
– Сразу и «приласкает»? Не гони! Чтобы приласкали, надо прежде понравиться.
Соловьев изобразил на лице искреннее удивление.
– Неужто не понравился? Однако моя интуиция…
– Ну… Пока, если честно, не очень, – призналась Ирина и рассмеялась. – Да… Про Кремль не врете? Нет?
Даже Соловьева прошибло подобное недоверие.
– Ну, знаете ли… Слово же офицера, – он полез в портфель, порылся внутри, достал и протянул девушкам большую фотографию. – Сами смотрите… Вот, – он ткнул пальцем в Осинцева, стоящего рядом с Верховным, мой товарищ, так сказать, сличите. А во втором ряду – я, крайний справа. Не рядом с Верховным, а все равно приятно.
– Сколько хорошеньких женихов! – разглядывая внимательно фотографию, воскликнула Вера.
Соловьев щелкнул каблуками туфель.
– Двое из них – перед вами, девочки. И, между прочим, не худшие. Извольте любить и жаловать.
Ирина спросила:
– За что честь?
– По нам не видно, да?
– Блеску много, а что внутри? – многозначительно спросила Вера.
Хотел что-то сказать Осинцев, но его опять-таки опередил Соловьев.
– Он, – Соловьев кивнул в сторону Осинцева, – золотой медалист, отличник боевой и политической подготовки…
– А ты? – перебив, спросила Ирина.
– Ну… Тоже… Не медалист, однако, если направлен на прием в Кремль, не самый худший выпускник нашего военного училища.
– Богатыри, – протянула Ирина. – Не жизнь, а сказка: тут тебе Никита, тут тебе и Алеша. Не хватает для полноты картины Васнецова Ильи Муромца. Где вы его-то оставили?
Вера откинулась на капот «Волги». Подол легонького сарафанчика взлетел вверх, обнажив на секунду еще больше стройные ноги. Осинцев увидел и от волнения облизал вмиг пересохшие губы. Он подумал: «Хороша! Куда как красивее пединституток!»
Соловьев, показывая своим видом, что большой знаток, осмотрел сверкающую черным лаком «Волгу» и прищёлкнул пальцами.
– Отличная тачка… Чья будет?
Ирина поспешила с ответом.
– Отца… – и лишь после паузы уточнила, – Верочки.
– А… Кто ж за рулем? – спросил Соловьев и опасливо заозирался по сторонам: судя по всему искал Вериного отца.
– Верочка наша, – ответила Ирина.
– Но…
– Год назад обзавелась правами. После курсов. А водит машину по доверенности. Отец-то у нее, – Осинцев заметил, как, взглянув на подружку, Вера, подобравшись, насторожилась: видимо, боялась, чтобы та не сболтнула лишнего, – опасается садиться за руль, – Осинцев обратил внимание, как Вера облегченно вздохнула и расслабилась. «Ждала явно другого… Чего-то не хотела, чтобы Ирина говорила», – подумал он. – Короче: на самом-то деле, это ее машина… В полном ее распоряжении.
– А ты, Алексей, везунчик, – завистливо заметил Никита. – Сразу и – в дамки. Судя по элитным номерам, машина-то…
– Не мели, – остановил его Алексей. – Мало ли что могут подумать девушки.
– Девочки наши – умницы…
Вера, ехидно улыбнувшись, прервала.
– Ваши? Уже?!
Соловьев не смутился.
– Нет, что ли?
Вера решительно отрезала:
– Нет!
Ирина смягчила ответ и поправила подружку:
– Всего лишь пока.
Подружки обменялись многозначительными взглядами и расхохотались. Алексей, в который уж раз, подумал про себя: «Смеются и смеются… Что тут смешного? Не понимаю… Легкомыслие». Алексей давно спросил бы, но опасается попасть впросак: может, полагает он, у него напрочь отсутствует чувство юмора. Вон, Никита – юморит, ведет себя естественно, расслабленно.
Соловьев картинно поклонился.
– Благодарю покорно, Иринушка… Ты оставляешь мне надежду.
– Но-но! Не обольщайся очень-то! – откликнулась Ирина, а Соловьев даже глазом не моргнул в ответ на щелчок по носу.
Алексей завидует, как легко общается с девчонками Никита. Он, Алексей, так не может. Знакомы – всего ничего и сразу…
Соловьев опять за свое.
– Девочки наши – умницы и в их хорошенькие головки глупостям вход запрещен. Кстати, почему бы не прокатить нас с шиком по городу, а?
Вера слегка улыбнулась: видимо, предложение более решительного Никиты ей пришлось по вкусу и соответствовало ее настроению.
– Почему нет? Люди – из провинции. В Москве – впервые. Есть смысл в экскурсии. Стоит показать столицу и расширить гостям провинциальный кругозор. Как, Ириш?
– Я, Верунчик, только – за, – не мешкая, отозвалась Ирина, – тем более с такими блестящими провинциалами.
И вот Алексей – на первом сидении, справа от водителя, то есть Веры. Сзади – устроилась другая парочка и, судя по всему, чувствует себя там превосходно. Воркует, будто знакома тысячу лет. Он, Никита, уже (Алексей завистливо поглядывает на парочку в зеркало) за талию держит Ирину. Алексею – не повезло в очередной раз. Нет, он тискать сразу же за талию все равно бы не стал, рановато, однако… Поговорить с девушкой, расспросить об учебе, о музыке (сам-то в этом деле – ни бельмеса, дуб дубом, медведь на ухо наступил; знает лишь названия семи нот да про скрипичный ключ, читал про некоторых музыкантов, дважды перечитал роман Виноградова «Осуждение Паганини», слушал в первый заход Моцарта в филармонии и во второй – седьмую симфонию Шостаковича – и все), не мешало бы разузнать о родных, соответственно, о ее ближайших знакомых. Вокруг (Алексей косит ревнивый глаз) такой-то девчонки явно вьется туча поклонников. Алексей молчит. Понимает: внимание Веры отвлекать нельзя. Вон, какое движение! Зевнешь и сразу поцелуешься с кем-нибудь. Алексею (чего скрывать?) хочется… Нестерпимо хочется… Ну, вот (хотя бы!) ладонью прикоснуться к ее чуть-чуть оголенному коленку (сарафанчик-то короток), ощутить тепло, кожу. Робеет. Смущен от одной мысли. Опасается получить (в ответ на наглость) по рукам. Вера, судя по всему, – не Ирина. За Верой не заржавеет. Алексей замечает, как Вера иногда скашивает в его сторону глаза и улыбается. Алексею даже кажется, что Вера понимает его нынешние проблемы и даже сочувствует. Взгляд новой знакомой (возможно, ему всего лишь чудится) поощрительный, говорящий: все, мол, у нас еще впереди. И от этого по сердцу течет ручьями истома. Он – пессимист и не верит в лучшее будущее. Но помечтать (хотя бы) ему не может никто запретить. Осинцев уверен, что влюбился. Сразу. С первого взгляда. Оттого и необычайная его робость, болезненное стеснение. Такого с пединституточками никогда не было. Алексей понимает: он – попался, он – в сетях Амура. И конец! Точка. Всё. Он нашел то, что так долго искал. И ничего ему больше не надо. Впрочем… Он, да, нашел. А она как? Тот ли он принц, который нужен этой принцессе? Есть большое сомнение.
Что ж, ему, лейтенанту Осинцеву, предстоят обширные и затяжные бои, причем, на всем протяжении любовного фронта, предстоят сражения за свое счастье, за свою первую и, как он уже себе представляет, вот эту, единственную в мире любовь. Спешит? Это он-то? Никита – другое дело. Еще чуть-чуть и очарует Иринку. Вон, как у той блестят глаза и с лица не сходит улыбка.
Глава 3
Культпоход
Осинцев сидит за старинным письменным столом, уткнувшись носом в роман Толстого «Анна Каренина». Вчера купил, заскочив в огромный книжный магазин на Новом Арбате.
Рядом – тетрадный лист и простенький копеечный карандаш. Привык еще с суворовского: читая, тотчас же записывать особенно понравившиеся мысли литературных героев или самого писателя, мысли, которые трогательны ему, для него близки и понятны, родственны его душевному настроению или мироощущению. Так удобно, – считает он. Прохудилась память, выветрилось из нее, глянул в записи и восстановил.
Соловьев же, утопая в мягком и глубоком кресле, закинув, как он сам выражается, «ходули» одна на другую, наслаждаясь комфортом, смотрит в небесной голубизны потолок. Видно, что погружен в воспоминания. О чем? Не трудно догадаться – о встрече у памятника Пушкину. И главный вопрос, на который пытается ответить: это случайность или рок судьбы? Соловьев не верит в мистику: все участники встречи, по его мнению, искали друг друга, шли навстречу друг другу и нашли все то, что искали. Еще одно реальное подтверждение любимой и затертой до дыр его отцом поговорки: кто ищет, тот всегда найдет.
Соловьев, косясь на склоненного над столом Осинцева, думает: тому сильно повезло, что у него появился столь расторопный товарищ, как он, Соловьев. Если бы не он, Соловьев, то Осинцев ни за какие пироги не подошел бы первым к девчонкам и не стал бы на улице знакомиться; Соловьев убежден, что виной всему – непомерная гордыня Осинцева. Подумав так, тотчас же завистливо вспомнил, как на «педагогических балах» на Осинцеве студентки гроздьями висли. Что находили? Чего в нем такого притягательного? Вот он, Соловьев, другое дело: у него нос так нос, как у греческих богов, острый и длинный, к тому же с симпатичной горбинкой, как опять-таки он сам выражается, настоящий «рубильник»… Не то, что у Осинцева. Да, Осинцев, мускулист и широк в плечах, но зато на лицо – по-мужицки простоват: черты отталкивающе грубы, топорны. Проще говоря (Соловьев хмыкает), интеллигентности ни на грош. Конечно, девчонки любят грубую мужицкую силу, но природная интеллигентность, как у него, Соловьева, – тоже не последнее дело. Осинцева бы в хорошую семью, считает Соловьев, – мог бы получиться великолепный парень, ну, просто загляденье.
Осинцев, придвинув поближе к себе старинную настольную лампу с абажуром из зеленого стекла (горничная сказала, что именно в этом номере когда-то останавливался Ромен Роллан, следовательно, сидел за этим же столом и мог пользоваться этой же лампой), читая, шевелит губами: привычка с детства. В суворовском ребята подшучивали над ним, глядя, как он молча шлепает довольно пухлыми губами, или как они выражались, брылами. Осинцев остановился, крутнул головой, хмыкнул и записал на листе фразу, привлекшую его внимание: «Степан Аркадьевич не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы или галстука, и брал те, которые носят».
Соловьев заметил. Слегка привстав, заглянул через плечо Осинцева и проскользил по фразе, прежде записанной, в самом начале тетрадного листа: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Легко прочитав (почерк у товарища, отметил он, четкий и аккуратный, как и у него, Соловьева), прыснул.
– Чужими мыслями питаешься?
Не отрываясь от книги, которая вновь у него перед глазами, Осинцев пикирует:
– Что делать, если своих недостает?
– Ну-ну, – Соловьев крутит в руке пустой спичечный коробок, оставленный прежними постояльцами номера. – Не читал, что ли?
– Что «не читал»? – переспрашивает Осинцев, слушая товарища в пол-уха.
– Роман этот… В одиннадцатом проходил…
Осинцев хмыкает.
– Ты прав: именно «проходил»… Я в суворовском тоже «проходил»… А стоило изучать… Читал, но как-то так – через пятое на десятое. Дурачком был.
Соловьев смеется.
– Значит, с той поры поумнел?
– Похоже на то, – Осинцев кивнул и тоже усмехнулся. – Читаю и заново открываю Толстого.
Соловьев крутит головой.
– У меня – не получается. После третьего абзаца, а они у Толстого предлинные – в две-три книжных странички, засыпаю.
Осинцев согласно кивает.
– Непростые тексты… Мозговых усилий требуют…
Соловьев спрашивает:
– Не страшно?..
– Не понял?
– Дослушай, – Соловьев, подкалывая, смеется, – и тогда поймешь.
– Ну, слушаю.
– Чего понукаешь? – Соловьев продолжает смеяться. – Я – не лошадь.
Осинцев всерьез относится к словам Соловьева.
– Извини… Дурная привычка. Пытаюсь избавиться, но иногда все равно прорывается.
– Я – пошутил, Лёх. Что ты, в самом деле? Шуток не понимаешь?
Осинцев кивнул.
– Не понимаю… Особенно, когда замечание, по сути, в самую точку. Да, – Осинцев поворачивается в сторону товарища, – ты оставишь меня в покое или нет? Не видишь, занят?
– Вижу… Но скукотища смертная.
– Возьми книгу да почитай.
– Я – не ты: книжные магазины обегаю стороной.
– Возьми, – Осинцев кивком указывает на край стола, где лежит еще одна книга в бумажном переплете, – мою.
– О чем книга?
– Я еще не читал, однако слышал… О работе разведчиков в прифронтовой полосе. Богомолов написал…
– Такого писателя не знаю.
– Я тоже не знаю… Прочитай и узнаешь.
– Про войну, да?
– Да. Называется «В августе сорок четвертого». Книга вызвала шум. Вроде бы, в книге нестандартные мысли писателя. Короче, критикуют. В Свердловске гонялся за романом, но безуспешно, а в Москве купил свободно.
– Зачем читать, если критикуют?
– Чтобы иметь не навязанное, свое мнение. На пустую книгу так яростно не нападают: смысла никакого нет, чтобы кусаться.
– Умный такой… Не страшно, Лёх?
– Чего «страшно»?
– Что станешь шибко уж умным?
– Нет, Никит. Быть «шибко уж умным» не столь опасно, сколько оказаться совершенным тупицей.
– Книжно выражаешься… Результат чтения, да?
– Возможно.
– Не надо, Лёх, умничать.
– Это еще почему?
Соловьев, заложив ладони за голову, потянулся и сладко зевнул.
– Армия не жалует умников.
– Новость, – Осинцев удивленно покачал головой.
– Какая это «новость», Лёх?
– Никит, с чего ты взял?..
Читать бесплатно другие книги:
