Анжелика – маркиза ангелов Голон Анн
— Судя по тому, что вы затеваете, Молин, этого не скажешь!
— Хорошо, не будем больше говорить на эту тему, мессир барон. Будем считать, что я просто ошибся. Глядя на ваши исключительные успехи, я решил, что только вам под силу создать самый крупный в Пуату конный завод.
Барон почувствовал, что его наконец-то оценили по достоинству.
— Дело не в этом…
— Господин барон, позвольте вам заметить, что дело как раз в этом. Вопрос, который мы только что обсуждали, напрямую связан с тем, который вас беспокоит больше всего, а именно с обеспечением достойных условий для процветания вашей многочисленной семьи…
— За такие слова мне следовало бы отстегать вас хлыстом, ибо вы суете нос не в свое дело!
— Как вам будет угодно, мессир барон. Между тем, хотя мои средства более скромные, нежели все склонны полагать, я подумал о том, чтобы незамедлительно добавить, в счет будущих доходов, конечно, ссуду на аналогичную сумму в двадцать тысяч ливров, необходимую для того, дабы вы смогли посвятить себя вашему делу без изнурительных забот о детях. Я прекрасно знаю по собственному опыту, что дела стоят на месте, когда разум отвлечен заботами и беспокойством.
— И налогами, которые преследуют неотступно, — прибавил барон, и его загорелое лицо слегка покраснело.
— Именно так! А чтобы эта сделка между нами не вызывала подозрений, мне кажется, что сохранить ее в тайне будет в наших обоюдных интересах. Я также настаиваю на том, что каково бы ни оказалось впоследствии ваше решение, сегодняшний разговор должен остаться между нами.
— Я вас отлично понял. Но и вы должны понять, что я обязан поставить в известность о вашем предложении мою жену. Речь идет о будущем наших многочисленных детей.
— Простите меня, господин барон, за этот не совсем тактичный вопрос, но умеет ли госпожа баронесса молчать? Я, честно говоря, ни разу не слышал о том, чтобы женщина сумела сохранить доверенную ей тайну.
— Моя жена не из болтливых. К тому же мы ни с кем не видимся. Она никому не скажет, если я об этом попрошу.
В эту минуту управляющий заметил кончик носа Анжелики, которая, прислонившись к дверному косяку, слушала разговор и совершенно не собиралась прятаться. Барон повернулся и, увидев ее, нахмурил брови.
— Подойдите сюда, Анжелика, — строго сказал он. — Вы, кажется, приобрели дурную привычку подслушивать под дверью. Вы всегда появляетесь в неподходящий момент, когда вас не слышно. Это возмутительное поведение.
Молин смотрел на девочку пристальным взглядом, но казался менее раздосадованным, нежели барон.
— Крестьяне поговаривают, что она фея, — произнес он с тонкой улыбкой.
Анжелика спокойно приблизилась.
— Вы слышали наш разговор? — спросил барон.
— Да, отец! Молин сказал, что Жослен сможет отправиться в армию, а Ортанс в монастырь, если вы разведете много мулов!
— Ты делаешь довольно любопытные выводы. А теперь послушай меня. Ты должна пообещать, что никому не расскажешь об этой затее.
Анжелика подняла на него свои зеленые глаза.
— Я бы пообещала… Но что я за это получу?
Управляющий приглушенно засмеялся.
— Анжелика! — воскликнул удивленный и раздосадованный отец.
За него ответил Молин:
— Вначале вы должны доказать нам ваше умение хранить тайну, мадемуазель Анжелика. Если, как я надеюсь, мы заключим сделку с мессиром бароном, вашим отцом, дело станет процветать не сразу. Важно, чтобы никто не узнал о наших планах — только в этом случае нам удастся избежать козней и злоключений и в конце концов мы добьемся успеха. И тогда в награду вы получите мужа…
Она скорчила гримаску и, секунду подумав, ответила:
— Хорошо. Я обещаю.
И вышла из комнаты.
На кухне госпожа Молин, отстранив всех служанок, собственноручно ставила в печь пирог, украшенный кремом и вишнями.
— Мадам Молин, мы скоро будем обедать? — спросила Анжелика.
— Еще нет, детка. Но если вы проголодались, я дам вам хлеба с маслом.
— Нет, дело не в этом, я просто хотела знать, есть ли у меня время сбегать в замок Плесси.
— Конечно. Мы пошлем за вами мальчишку, когда стол будет накрыт.
Анжелика умчалась. Свернув в первую же аллею, она сбросила башмаки и спрятала их под камнем, чтобы опять обуться на обратном пути. Затем она вновь понеслась к замку, легкая, как лань. В подлеске пахло грибами и мхом. Недавно прошел дождь, и теперь то тут, то там виднелись лужи, которые Анжелика ловко перепрыгивала. Она была счастлива. Месье Молин пообещал ей мужа. Правда, она была не совсем уверена, что подарок был такой уж замечательный. Что ей с ним делать?.. Впрочем, если он будет таким же милым, как Николя, у нее всегда будет спутник для походов за раками.
Показалась каштановая аллея. Когда посадили эти деревья, привезенные то ли из Константинополя, то ли из Индии, то ли из садов венского императора, они считались неслыханной роскошью!
У владельцев поместья Плесси-Бельер всегда были экстравагантные вкусы! Но когда весной широкие, похожие на звезды, листья украшались высокими белыми цветами, похожими на душистые свечи, все приходили посмотреть на эту красоту. Плоды каштанов не приносили большой пользы. Их называли «конскими каштанами», вероятно, потому, что турки кормили ими своих лошадей перед скачками, считая, что это поможет выиграть. Анжелике нравилось собирать эти блестящие коричнево-черные плоды в зеленой нежной кожуре, они были так красивы! Она делала это и для того, чтобы принести их колдунье Мелюзине, та готовила из них отвары от лихорадки.
Однако в этот раз Анжелика не стала набивать ими карманы.
Она спешила. Здесь она всегда чувствовала себя зачарованной.
Она увидела, как в конце аллеи показался силуэт замка, выделяющийся ослепительной белизной на голубой эмали неба и отливающий более темной синевой в ближайшем пруду.
Без сомнения, замок Плесси-Бельер был сказочным домом фей, потому что подобного ему не было во всем Пуату. Все дворянские усадьбы в округе походили на Монтелу и были такими же серыми, поросшими мхом, с маленькими окошками. Построенный в прошлом веке итальянским зодчим, замок Плесси-Бельер красовался множеством высоких окон и балконов, слуховых окошек, крытых галерей. Через ров, заросший кувшинками, был перекинут миниатюрный подвесной мост. Расположенные по углам сторожевые башни служили только украшением. Между тем линии здания были очень просты. В арках, соединяющих покатые своды, не чувствовалось никаких излишеств, только естественное изящество гибких растений или упругость гирлянд. И лишь чеканный герб над главным входом, изображающий химеру с высунутым огненным языком, напоминал о вычурном декоре раннего Ренессанса.
С поразительной ловкостью Анжелика взобралась на террасу и затем, цепляясь за лепные украшения окон и балконов, добралась до второго этажа, где нашла удобную опору — водосточный желоб — и прислонилась лицом к оконному стеклу.
Она часто приходила сюда, но никогда не уставала разглядывать в полумраке таинственной запертой комнаты изящные безделушки из серебра и слоновой кости, расставленные на инкрустированной мебели; новые гобелены, отливающие яркими рыжими и голубыми красками; тускло поблескивающие, висевшие вдоль стен картины. В глубине комнаты находился альков, где стояла кровать, покрытая затканным золотым шелком одеялом. Тяжелые занавеси полога, ткань которых была вышита все тем же золотым шелком, как будто светились. Над камином взгляд притягивала большая картина, приводившая Анжелику в восхищение. Другая жизнь, о который она едва ли могла знать и которую едва ли могла предвосхитить, представала перед ней заключенной в рамки этого полотна — ей являлся легкомысленный мир обитателей Олимпа с их языческой грацией и беспечной вольностью. В этом мире бог и богиня, за которыми наблюдал бородатый фавн, сжимали друг друга в объятиях, и их прекрасные обнаженные тела символизировали, как и сам замок, райскую гармонию в глубине дремучего леса.
Эмоции, захватившие Анжелику, переходили в ощущение подавленности.
«Как бы я хотела все это потрогать, погладить, подержать в руках. Как бы я хотела, чтобы все это когда-нибудь стало моим…»
На обратном пути барон был настолько погружен в свои мысли, что позволил лошади идти шагом. Анжелика молчала, и он почти забыл о ее присутствии.
Когда они достигли вершины небольшой возвышенности, лошадь и вовсе остановилась сама.
Барон поднял глаза и заметил вдалеке, на огромном лугу, несколько своих знаменитых мулов, пасущихся вместе, и далее вырисовывающийся на облачном небе силуэт одного из его ослов-производителей, прекрасный экземпляр осла пуату, о котором говорил мэтр Молин. Почти такой же большой, как молодая лошадь, с длинной темно-коричневой шерстью, словно обрезанной ударами кривого садового ножа, придающей ему сходство с древними, примитивными породами ушедших эпох.
— Он действительно красив, — сказал барон.
— Он пасется совсем близко к изгороди, — заметила Анжелика, — видимо, ищет там свои любимые колючки черной ежевики.
Лошадь, наконец, сдвинулась с места. Через какое-то время они оказались в тенистой ложбине.
— Остановимся здесь.
Они любили вот так останавливаться во время своих прогулок. Отец садился на поросший мхом камень или на выступ коряги на глинистом склоне. Тем временем лошадь спокойно щипала травку на обочине. Иногда Анжелика тоже усаживалась рядом с отцом. Бывало, она собирала сокровища, которые находила поблизости, — фрукты, цветы, корни…
На этот раз она достала из своего маленького мешка стебель засахаренного дягиля, который мадам Молин дала для подкрепления в пути. Однако перед тем как начать есть, Анжелика встала перед отцом и многозначительно на него взглянула.
— Отец, вы не думаете, что опасно завязывать деловые отношения с протестантом? Кормилица рассказывала, что они совершают страшные преступления в своих церквях. Она говорила, что ее прабабка или прабабка ее прабабки спасла шкатулку с реликвиями из церкви Святой Урсулы в момент, когда протестанты выдирали их из алтаря и собирались швырнуть свиньям. Она многие годы хранила этот шкатулку у себя, пока ее не удалось вернуть в одну из уцелевших церквей. За это ее дом был благословлен. Она рассказывала про времена, когда гугеноты привязали кюре де Партеней к главному распятию над алтарем, а потом убили его выстрелами из арбалета. Они превратили в груду осколков голову младенца Иисуса в соборе Нотр Дам дю Бон Секур и повернули лицом к стене изображение Святой Девы, к которому веками приходили паломники. Они говорили, что это все идолопоклонство, и что мы, католики, — язычники, так как падаем ниц перед изображениями наших святых…
И почему нам нельзя играть с нашими соседями из замка Рамбур, если они протестанты?.. Не похоже, чтобы они были опасными… Тот из них, что постарше Жослена, все время трубит в рог… Это просто выводит дедушку из себя… Он говорит, что они нас подстрекают… А что думаете об этом вы, отец? Правда ли, что мы язычники, если мы молимся перед статуями в церквях? И правда ли, что эти статуи — идолы?..
Отец слушал дочь с удивлением. Отвлекшись от своих прежних мыслей, он сделал усилие для того, чтобы ей ответить.
— Идолы?!. Я не знаю. Для них, да, возможно… Что ты хочешь? У каждого свое мнение, — добавил он растерянно, ошеломленный ее горячностью.
Он тщетно пытался подобрать возражения.
— Все эти… иконоборцы — это старая история. Это в прошлом. Мы не можем постоянно мусолить прошлое. Лучший способ не беспокоиться из-за подобных воспоминаний — не говорить о них. Забыть их.
На моих землях есть несколько крестьян-гугенотов… Они единственные сполна и регулярно вносят арендную плату… Что касается Рамбуров, наших соседей-дворян, то они часто приносят дичь к моему столу, потому что я позволяю им охотиться в своих лесах… У меня самого никогда не было ни времени, ни денег, чтобы тренировать соколов и собак… Необходимо забыть. Иначе эти ссоры никогда не кончатся.
Кормилица Фантина рассказывает вам слишком много глупых историй. Должно быть, она отыскивает их в синей библиотеке, составленной стараниями бродячих торговцев… Это не вполне подходящая литература… Я имею в виду… она не совсем соответствует реальности… Ты понимаешь?.. Эти старые истории призваны вдохновить на военные подвиги. Но я ничего не понимаю… так говорят твоя мать и Пюльшери… Конечно, Молин — гугенот, но он человек нашего времени… и к тому же разбирается в мулах…
На этом доводы иссякли, и отец умолк. Анжелика выслушала его очень внимательно. Она несколько раз кивнула головой с одобрительной улыбкой, а потом принялась за сладости. Девочка сдержалась и не стала настаивать на дальнейших рассуждениях по двум причинам: она побоялась, что отец запретит ей читать дома маленькие синие книжечки, а также альманахи — такие красивые, с нарисованными Луной, звездами и Солнцем, а также с разными поговорками, изречениями, легендами и чудесами, где все месяцы года представлялись как вереница повозок, украшенных цветами и привозящими «ворохи чудес».
Кроме того, именно такой несколько наивный ответ барона по поводу протестантов Анжелика и хотела от него услышать. Она была с ним согласна. Все эти причитания и упреки насчет разбитых статуй и оскверненных реликвий их не касались. Было много других более важных вещей в жизни, которыми они могли бы заняться — разводить мулов, например…
Барон сам удивился, как быстро он занял столь четкую позицию, стоило лишь Анжелике спровоцировать его неожиданными вопросами. В сущности, разговаривая с ней, он внезапно осознал, что вся его настороженность и колебания из-за того, что он заключает соглашение с приверженцем протестантской религии, не имеют под собой никаких других серьезных оснований, кроме этих старых воспоминаний о прошлых жестокостях, совершенных во время ужасных религиозных войн последнего столетия. Однако, если присмотреться, братоубийственные войны были богаты на преступления и ужасы как со стороны протестантов, так и католиков.
Анжелика продолжала лакомиться зелеными липкими стебельками. Она вся перепачкалась, но у нее был такой довольный и счастливый вид, что барон не мог сдержать улыбки, глядя на дочь. «Она еще совсем ребенок, — подумал он. — Какое счастье!» Анжелика что-то напевала, рассматривая вершины деревьев. Барон поразился цветом и исключительной прозрачностью ее глаз.
«Они по-настоящему зеленые», — сказал он себе.
Утверждали, что Анжелика его любимица, потому что она была хорошенькой, и что именно из-за этого он часто брал ее с собой на прогулки. В действительности это было не совсем так. Это она сама к нему приходила, даже когда была еще совсем маленькой, и умоляла взять с собой покататься на лошади.
На самом деле она была единственным ребенком в семье, которого интересовало, что скажет он, отец, — был ли это вопрос о мулах или о вечных денежных заботах. Она всегда старалась его понять.
«По крайней мере, она понимает то, что я ей объясняю, несмотря на юный возраст», — думал барон, наблюдая, как дочь, напевающая какую-то мелодию, танцует, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге.
Если сделка с Молином удастся, он отправит ее в монастырь. Конечно, ему будет ее не хватать, но зато дочь получит достойное образование.
Анжелику тоже вполне удовлетворил разговор с отцом о протестантах. Она уже давно хотела узнать его мнение обо всем этом, и вот теперь, когда беседа состоялась, девочка успокоилась.
Отцу будет выгодно сотрудничество с Молином. Управляющий владениями Плесси-Бельер много знал и производил впечатление человека, который хорошо разбирается в том, о чем думает каждый — богатый и бедный, католик и протестант, дворянин и крестьянин. Хозяин края, вот кто он был.
Не показывая этого, он также был хозяином и этих ветреных сеньоров, которым служил, этих «ненормальных» из Парижа, этих заносчивых Плесси-Бельер, которые столь редко наведывались в свой сказочно-прекрасный белый замок, отражающийся в пруду с кувшинками.
Глава 5
Деревенская свадьба. — Чудо в пещере колдуньи
В МАЕ парни Монтелу украшали шляпы зелеными колосками, а девушки вплетали в волосы цветки льна, и все вместе шли танцевать вокруг дольменов — огромных, плоских как стол, каменных плит, которые остались на полях Пуату с доисторических времен. На обратном пути, уже парами, неторопливо разбредались они по лугам и подлескам, наполненным благоуханием ландышей.
В июне папаша Солье выдавал замуж дочь и устраивал грандиозный праздник. Он был единственным крестьянином, на которого, как и на самого барона де Сансе, работали только издольщики. Солье был весьма зажиточен, да к тому же владел деревенской таверной.
Маленькую церквушку в романском стиле украсили цветами и огромными, толщиной с кулак, свечами. Месье барон собственноручно подвел невесту к алтарю. Свадебный пир, продолжавшийся много часов, изобиловал черной и белой кровяной колбасой, андуетами[36], сосисками и сырами. Щедро угощали также и вином.
Встав из-за стола, все местные дамы отправились, согласно обычаю, преподносить новобрачной подарки.
Она сидела в своем новом доме, на скамье перед большим столом, где уже громоздилась разнообразная фаянсовая и оловянная посуда, простыни, скатерти, а также котлы из меди и чугуна. Круглое и немного грубоватое лицо молодой женщины под огромным венком из ромашек сияло от удовольствия.
Мадам де Сансе чувствовала себя немного неловко из-за своего скромного подарка — всего несколько тарелок из прекрасного фаянса, которые она специально хранила для подобных случаев. Анжелика внезапно подумала: в Монтелу они ели из простых крестьянских мисок. Эта нелепость одновременно рассердила и ранила Анжелику — люди такие странные! Стоило ли сомневаться, что и эта крестьянка тоже не будет пользоваться такими прекрасными тарелками, а скорее тщательно уложит их в сундук и будет продолжать есть из своей миски? Вот и в Плесси — такое множество восхитительных предметов было забыто и похоронено, как в могиле!
Анжелика нахмурилась и едва лишь коснулась губами щеки новобрачной.
Парни между тем собрались вокруг большой супружеской кровати, забавляясь и отпуская игривые шуточки.
— Ах, моя красавица, — воскликнул один из них, — глядя на вас — тебя и твоего суженого — сразу пропадают всякие сомнения в том, что на рассвете для восстановления сил вам понадобится шодо[37]!
— Мама, — спросила Анжелика, выходя из дома, — а зачем нужен этот шодо и почему о нем всегда говорят на свадьбах?
— Для деревенских жителей подавать новобрачным этот напиток такой же обычай, как и делать подарки или танцевать, — уклончиво ответила мадам де Сансе.
Но объяснение матери не удовлетворило девочку, и она пообещала себе обязательно дождаться рассвета и разузнать тайну загадочного напитка.
На деревенской площади под большим вязом пока еще никто не танцевал. Мужчины по-прежнему сидели за столами, расставленными на возвышении прямо под открытым небом.
Вдруг Анжелика услышала рыдания своей старшей сестры Ортанс — она хотела возвратиться в замок, поскольку стыдилась своего слишком простого заштопанного платья.
— Ох! — воскликнула Анжелика. — Ты слишком усложняешь себе жизнь из-за таких пустяков, моя бедная сестра! Разве я жалуюсь на свое платье, хотя оно мне слишком тесно и коротко? А мои башмаки — они мне так малы, что в них больно ходить! Но вместо того чтобы хныкать, я захватила с собой сабо и надену их, когда начнутся танцы. Я решила повеселиться вволю!
Но Ортанс продолжала реветь и настаивать на своем, жалуясь, что ей жарко и что она плохо себя чувствует. Мадам де Сансе подошла к мужу, сидевшему среди почетных гостей, и предупредила его, что уходит, но оставляет Анжелику с ним. Девочка присела отдохнуть на минутку около отца. Она несколько переусердствовала, отдавая дань свадебным яствам, и теперь ей хотелось спать.
Вокруг них сидели кюре, синдик, школьный учитель (при случае он мог быть и певчим, и хирургом-цирюльником, и звонарем) и несколько фермеров, которых называли «землепашцами». Они владели плугами с воловьими упряжками, а для работы на них нанимали поденщиков. Можно сказать, эта небольшая группа составляла деревенскую «аристократию». К ней принадлежал и Артэм Калло, землемер из соседнего поселка, приехавший ненадолго для того, чтобы помочь в осушении близлежащего болота. Он производил впечатление ученого иностранца, хотя был родом всего лишь из Лимузена. Наконец, здесь же восседал отец невесты, сам Поль Солье, владевший множеством крупного рогатого скота, лошадей и ослов. Этот тучный крестьянин из Пуату был самым влиятельным среди этих мелких фермеров, и хотя месье Арман де Сансе был его «господином», Солье определенно был куда богаче, чем сам барон.
Глядя на нахмуренный лоб отца, Анжелика без труда угадала его мысли. «Вот еще одно свидетельство упадка дворянства», — должно быть, с грустью думал он.
Постепенно на площади вокруг большого вяза становилось все оживленнее. Два человека, каждый неся в руках нечто, похожее на белые надутые мешки, поднялись на подмостки. Это были волынщики, к ним присоединился и музыкант со свирелью.
— Начинаются танцы! — воскликнула Анжелика и помчалась к дому синдика, где она оставила свои сабо.
Отец смотрел, как она возвращается вприпрыжку, хлопая в ладоши в такт воображаемой музыке танцев и хороводов, которые должны были вот-вот начаться. Ее волосы цвета темного золота подпрыгивали на плечах. Возможно, из-за слишком короткого и узкого платья дочери, барон вдруг увидел, как сильно она развилась за несколько последних месяцев. Его девочке, которая всегда казалась ему такой маленькой и хрупкой, теперь было двенадцать лет: ее плечи стали шире, а под поношенным корсажем саржевого платья уже угадывались очертания груди. Горячая кровь прорывалась свежим румянцем на ее золотистых от загара щеках, а смеющиеся губы, приоткрытые и влажные, обнажали маленькие безупречные зубки.
Как и большинство деревенских девушек, она украсила вырез корсажа букетом желтых и сиреневых примул.
Все мужчины, сидевшие рядом с бароном, также были поражены этим видением, полным очарования и свежести.
— Ваша дочь становится настоящей красавицей, — заметил папаша Солье с заискивающей улыбкой и многозначительно посмотрел на своих соседей.
К гордости барона прибавилась тень беспокойства.
«Она стала слишком взрослой, и ей не годится водиться с этим мужланами, — решил он. — Это ее, а не Ортанс, нужно отправить в монастырь, и как можно скорее…»
Анжелика, даже не подозревая о вызванных ею взглядах и размышлениях, беззаботно смешалась с толпой молодых парней и девушек, которые со всех сторон сбегались на площадь целыми ватагами или по парам. Вдруг она едва не столкнулась с подростком, которого сразу даже не узнала, настолько хорошо он был одет.
— Валентин, друг мой! — воскликнула она на местном наречии, которое знала в совершенстве. — Какой же ты нарядный, дорогой!
Костюм сына мельника, без сомнения, пошитый в городе, был из серого сукна настолько отменного качества, что фалды редингота казались накрахмаленными. Редингот и жилет были украшены несколькими рядами маленьких сверкающих золотом пуговиц, а туфли и фетровая шляпа — металлическими пряжками и голубыми атласными лентами, такими же, как и подвязки для чулок. Молодой человек выглядел в своем наряде довольно нелепо, да и не к месту, но его раскрасневшаяся физиономия так и сияла от удовольствия. Анжелика, не видевшая Валентина уже несколько месяцев, с тех пор как он с отцом отправился в город, сейчас даже оробела, заметив, что едва достает ему до плеча. Чтобы преодолеть свое смущение, она схватила его за руку.
— Пойдем танцевать!
— Нет, нет! — запротестовал он. — Я не хочу испортить мой красивый костюм. Я лучше пойду выпью с мужчинами, — добавил он самодовольно, направляясь к группе почетных лиц, к которым только что присоединился его отец.
— Пойдем танцевать! — закричал один из мальчиков, хватая Анжелику за талию.
Это был Николя. Его темные, как зрелые каштаны, глаза были полны радости.
Они повернулись лицом к лицу и начали притопывать в такт пронзительным и однообразным звукам волынок и свирели. Природное чувство ритма придавало чрезвычайную гармонию этим, на первый взгляд, грубым и однообразным танцам. Наряду с волынками и свирелью, глухой стук сабо, одновременно ударяющих о землю с абсолютной синхронностью, был чуть ли не главным музыкальным инструментом, а удивительная слаженность, с которой каждый танцор исполнял замысловатые па, придавали этому деревенскому балету прелесть совершенства.
Наступил вечер, и приятная прохлада остудила потные лица танцующих. Увлеченная энергией танца, Анжелика почувствовала себя счастливой, свободной от грустных мыслей.
Кавалеры сменялись один за другим, и в их блестящих, смеющихся глазах она читала нечто такое, что ее не только вдохновляло, но и немного волновало.
Поднявшаяся от ног танцующих пыль казалась розовой в лучах заходящего солнца. У музыканта, игравшего на свирели, щеки были похожи на два мяча, а глаза вылезали из орбит — от усердия, с которым он дул в свой инструмент. Наконец он остановился, переводя дух, а затем направился к столам, уставленным кувшинами, чтобы освежиться.
— О чем вы думаете, отец? — спросила Анжелика, присаживаясь рядом с бароном, лицо которого оставалось хмурым.
Она была разгоряченной и запыхавшейся после танцев. Заметив это, он почти возмутился из-за того, что дочь может быть беззаботной и счастливой, в то время как его самого одолевает такое множество забот, что он даже не способен, как прежде, наслаждаться деревенским праздником.
— О налогах, — ответил он, мрачно глядя на своего собеседника. Это был не кто иной, как сержант Корн, чиновник Палаты податей и налогов, которого люди барона не раз крепко колотили на пороге замка Монтелу.
Анжелика запротестовала:
— Нехорошо думать о налогах, в то время как все танцуют и веселятся! Разве наши крестьяне сейчас думают о них? А ведь им платить гораздо тяжелее, чем нам. Не так ли, месье Корн? — выпалила она весело через стол. — Не правда ли, в такой день никто не должен думать о налогах, даже вы?..
Ее слова вызвали взрыв смеха. Начинали петь, и папаша Солье затянул «Сборщик налогов совсем заклевал» — песню, которую сержант Корн соблаговолил выслушать с добродушной улыбкой. Но скоро должна была подойти очередь для менее невинных песенок, которые охотно распевали на деревенских свадьбах, и Арман де Сансе, все более и более беспокоясь о поведении дочери, пившей вино рюмку за рюмкой, решил, что пора уходить.
Он сказал Анжелике, что нужно прощаться и что она должна следовать за ним, так как они возвращаются в замок. Раймон и малыши в сопровождении кормилицы давно уже ушли. Только старший сын Жослен задерживался, обнимая за талию одну из самых хорошеньких деревенских девушек. Барон воздержался от того, чтобы читать ему нотации. Он был доволен, что худой и бледный школяр под влиянием природных инстинктов приобретает более здоровый цвет лица и более здоровые желания. В его возрасте он сам давно уже кувыркался на сене с крепкой пастушкой из соседней деревни. Кто знает? Возможно, развлечения такого сорта удержат старшего сына дома?
Уверенный, что Анжелика следует за ним, барон стал по очереди прощаться со всеми присутствующими.
Но у его дочери были другие планы.
Уже несколько часов она ломала себе голову над придумыванием какой-нибудь уловки, чтобы остаться до восхода солнца и присутствовать на церемонии шодо. Не теряя времени и пользуясь суматохой, она выскользнула из толпы. Затем, взяв в руки сабо, она побежала к околице деревни, все обитатели которой, даже старушки, ушли повеселиться на деревенской свадьбе. Анжелика разглядела у стены сарая приставную лестницу, проворно вскарабкалась по ней и обнаружила наверху мягкое душистое сено.
Вино и усталость от танцев заставляли ее зевать.
«Я посплю, — подумала она. — Когда проснусь, останется время для того, чтобы успеть на церемонию шодо».
Ее глаза закрылись, и она уснула глубоким сном.
Она проснулась с приятным ощущением счастья и блаженства. Темнота внутри сарая была плотной и душной. Была еще ночь, где-то вдалеке слышался шум голосов крестьян на празднике.
Анжелика не очень хорошо понимала, что происходит. Ее тело было охвачено приятной истомой, ей хотелось вытянуться и застонать. Внезапно она почувствовала чью-то руку, которая медленно проводила по ее груди, затем опускалась вдоль тела, касалась ног. Отрывистое и горячее дыхание обжигало ей щеку. Пальцы ее протянутой руки наткнулись на жесткую ткань.
— Это ты, Валентин? — прошептала она.
Он не ответил, а только придвинулся ближе.
Винные пары и легкое головокружение от темноты затуманивали мысли Анжелики. Ей не было страшно. Это был Валентин, она узнала его по тяжелому дыханию, по запаху, а также по шероховатости изрезанных камышами и болотными травами рук, прикосновение которых к коже заставляло ее вздрагивать, как от холода.
— Ты больше не боишься испортить свой красивый костюм? — прошептала она с наивностью, которая была не лишена бессознательного лукавства.
Он пробормотал что-то и прижался лбом к нежной шейке девочки.
— Ты хорошо пахнешь, — выдохнул он. — Ты хорошо пахнешь, как цветок дягиля.
Он попытался ее поцеловать, но ей не понравился его влажный рот, разыскивающий ее губы, и она его оттолкнула. Тогда он схватил ее сильнее, почти навалившись на нее. Эта внезапная грубость окончательно пробудила Анжелику и прояснила сознание. Она начала отбиваться, пытаясь высвободиться. Но Валентин, сопя, продолжал крепко держать ее. Тогда, взбешенная, она ударила его кулаком прямо в лицо и завопила:
— Отпусти меня, деревенщина! Отпусти сейчас же!
Наконец он разжал руки, и она, соскользнув со стога сена, спустилась на землю по приставной лестнице сарая. Анжелика была не только очень сердита, но и очень огорчена, сама не зная почему… Снаружи доносились крики. Веселые пронзающие мрак ночи огоньки мелькали то тут, то там, постепенно приближаясь к Анжелике.
«Фарандола!..»
Держась за руки, девушки и парни проносились рядом с Анжеликой, и она оказалась вовлеченной в их поток. В зыбком свете зарождающегося дня фарандола пронизывала улицы, преодолевала барьеры, перекатывалась по полям. Ее участники, охмелевшие от вина и сидра, постоянно спотыкались, валились на землю и друг на друга и хохотали. Перепрыгнув через опрокинутые столы и скамьи, фарандола возвратилась на площадь. Факелы погасли.
— Шодо! Шодо! — настойчиво требовали голоса. Начали колотить в дверь синдика, ушедшего спать.
— Проснись, папаша! Мы собираемся подбодрить новобрачных!
Анжелика, которой удалось наконец вырваться из цепочки фарандолы, увидела, как приближается необычный кортеж.
Впереди шли два забавных персонажа, одетые в пестрые лохмотья с бубенчиками, напоминавшие старинных королевских шутов, затем — два молодых человека, несущие на плечах палку с огромным котлом. Сопровождавшие их приятели несли кувшины с вином и стаканы. Довольно многочисленная толпа жителей деревни, которые еще держались на ногах, следовала за ними.
Без лишних церемоний они ввалились в дом новобрачных.
Анжелика нашла их очень милыми, лежавшими бок о бок в большой постели. Молодая женщина была пунцовой от смущения. Однако оба они безропотно стали пить преподнесенное им горячее вино, смешанное с пряностями. Вдруг один из парней, более пьяный, чем другие, захотел приподнять покрывало, которым целомудренно прикрывались молодые. Муж ударил его кулаком. Последовала драка, в ходе которой слышны были крики бедной новобрачной, цепляющейся за покрывало. Со всех сторон Анжелику толкали разъяренные дерущиеся мужчины, она задыхалась от запахов вина и плохо вымытых тел, ее едва не повалили на землю и не затоптали. Вовремя подоспевший Николя помог ей освободиться и вытащил ее из дома.
— Уф! — выдохнула она, когда, наконец, оказалась на свежем воздухе. — Вся эта ваша история с шодо такая странная! Скажи, Николя, почему новобрачным приносят горячее вино?
— Ну знаешь ли, голубушка! Надо же их подбодрить хорошенько после брачной ночи!
— Разве это столь утомительно?
— Так говорят…
Внезапно он рассмеялся. Его глаза блестели, завитки черных волос падали на загорелый лоб. Она увидела, что он был так же пьян, как другие. Вдруг он протянул руки и, пошатываясь, приблизился к ней.
— Анжелика, ты такая миленькая, ты знаешь, когда ты говоришь так… Ты такая милая, Анжелика…
Он обнял ее за шею. Ни слова не говоря, она высвободилась и ушла.
Над опустевшей деревенской площадью вставало солнце. Праздник закончился. Неуверенным шагом Анжелика шла по дороге к замку и горестно размышляла:
— Ну вот, вслед за Валентином и Николя повел себя так странно!
Неужели же она в одночасье потеряла их обоих? Ей казалось, что детство умерло, и при мысли о том, что она не возвратится больше на болота или в лес со своими старыми приятелями, ей захотелось плакать.
Именно такой — пошатывающейся от усталости, в разорванном платье, с волосами полными соломы, — встретили Анжелику отправившиеся на ее поиски барон де Сансе и старый Гийом.
— Mein Gott![38] — воскликнул, останавливаясь, пораженный Гийом.
— Откуда вы идете? — спросил Анжелику барон.
Но видя, что она не в силах отвечать, старый солдат поднял ее на руки и понес домой.
Озабоченный Арман де Сансе сказал себе, что просто абсолютно необходимо найти средства для того, чтобы отправить как можно скорее его вторую дочь в монастырь. Он еще не принял никакого решения по поводу предложения Молина. Он все еще надеялся, что получит полагающуюся ему по праву помощь из другого источника.
Анжелика пришла в себя на следующий день, проспав около суток.
Почувствовав себя вполне отдохнувшей, она больше ни о чем не жалела, но где-то в глубине души осталась обида. Анжелика подумала о том, что поссорилась с Валентином, а возможно также и с Николя, и что «мужчины» так глупы! Кроме того, нельзя было не признать, что ничего подобного не случилось бы, если бы она послушалась отца и ушла с праздника вместе с ним. Впервые Анжелика допустила, что иногда полезно слушать взрослых, и пообещала себе стать более благоразумной.
Одеваясь, она внимательно рассмотрела свою грудь. Девочка сильно выросла за этот год, и ее груди начинали вырисовываться под платьем. «Вскоре у меня будет грудь, как у Нанетт», — подумала она, не зная гордиться ли ей этим или пугаться. Ее удивляли все эти превращения, и, вдобавок ко всему, ее не покидало чувство утраты чего-то очень важного. Ее свободная и беззаботная жизнь была под угрозой. Она стояла на пороге другого мира, о котором еще ничего не знала.
«Пюльшери недавно сказала, что я скоро стану девушкой. Боюсь, это будет ужасно скучно», — подумала она обеспокоенно.
Стук копыт лошади заставил ее подойти к окну. Анжелика увидела, как отец уезжал со двора, но не осмелилась попросить его сопровождать. «Он, конечно же, едет к Молину, — подумала она. — Как было бы хорошо, если бы эти нескончаемые проблемы с деньгами прекратились, если бы не нужно было больше ждать помощи короля. Ортанс смогла бы одеваться надлежащим образом и найти жениха из хорошей семьи вместо того, чтобы изображать из себя хозяйку дома. И Жослен смог бы пойти в армию вместо того, чтобы носиться как дьявол с сыновьями барона Шайе. О, как я ненавижу этих неотесанных мальчишек, к которым он ездит и которые, когда приходят сюда, так больно щиплют меня, что после этого на коже целую неделю остаются синяки! И отец был бы счастлив. Он мог бы целыми днями любоваться своими мулами…»
Так мечтала маленькая девочка, не подозревая о тех изменениях, которые принесет этот новый визит к управляющему Молину. Конечно, она не сомневалась в том, что отец собирался принять ссуду, необходимую для постройки конного завода. Но по непроницаемому и напряженному лицу матери она поняла, что та торжественно пообещала хранить тайну сделки в строжайшем секрете, дабы соседи-дворяне не могли обвинить их в том, что, принимая помощь из рук ростовщика, они умаляют дворянское звание. Хорошо зная мэтра Молина, Анжелика также догадывалась о том, что тот настойчиво предлагал господину де Сансе принять двадцать тысяч ливров дополнительно, как личную ссуду, и о том, что барон остался непреклонным, так как больше не заговаривали об отъезде дочерей в монастырь.
Тем не менее произошли некоторые перемены, предвещавшие барону успех в деле выведения мулов.
Крестьяне приходили в замок Монтелу и приводили кто ослицу, кто жеребца. Барон проверял зубы и копыта животных, интересовался их родословной, но покупать не торопился.
Он выжидал: через три недели открывалась ярмарка в Фонтене-Ле-Конт, на которую он собирался поехать. Выбор животных там будет наверняка и побольше, и получше. Казалось, у него было много денег, потому что он собрал жителей Монтелу и сказал, что у него есть работа для всех и что нужно будет выбрать в окрестностях дровосеков, столяров, плотников, резчиков по камню и каменщиков.
Вскоре вид конюшен за замком изменился. Дополнительные луга были заняты под пастбища. Старый Гийом забросил свою самую важную обязанность — наблюдение за садом и двором замка и изображал из себя распорядителя работ. Занимаясь этим, он помолодел на глазах и почти перестал хромать.
— Когда и в эпоху римлян, и во времена Карла Великого солдаты только и делали, что прокладывали дороги и строили, было меньше горя в этом мире, — говорил наемник всем, кто был готов его слушать.
— Если вы хотите знать мое мнение, то эти солдаты умели куда лучше разрушать, чем строить! — заметила кормилица.
— Варвары или неверующие солдаты, да, те были хороши только для того, чтобы убивать или грабить. Но были и другие, которые стремились только к миру, — отвечал немец, не замечая иронии.
Анжелика любила старого вояку, но она немного сожалела о том, что ее добрый друг так изменился. Все эти рассказы о мирных работах были, конечно, замечательны, но менее интересны, чем истории о войнах и сражениях, которые он ей рассказывал раньше и которые позабыл под влиянием нового увлечения. Будучи по натуре немного проповедником, как и все сторонники религии, проповедуемой Лютером, он дошел до того, что даже позволил себе нападки на кардинала Мазарини за то, что тот не хотел прекратить войну, вызывая таким образом недовольство народа.
Конный завод получился очень красивым.
Чтобы избежать затоплений, распорядились доставить целые повозки гранита для фундамента, а крышу конюшни покрыли светло-розовой черепицей. Больше пятисот ослиц и пятьдесят жеребцов могли разместиться там одновременно.
В это время землемер Артэм Кало осваивал новый способ для осушения земель в низине, у крепостной стены замка. Было решено осушить самую большую часть трясины, которая в старые времена обеспечивала защиту усадьбы. Как фея болот, Анжелика втайне не одобряла такого надругательства над своими владениями; но со времен свадьбы молчаливый Валентин больше не приглашал ее прокатиться с ним на лодке. Казалось, он покинул ее. Если и дальше так пойдет, то болото может действительно исчезнуть! Один Николя появился опять, нимало не стесняясь и скалясь во весь рот. С ним детство опять вступало в свои права; природа предоставляла отсрочку — не все заканчивается в один миг. Барон сиял. Он хотел доказать раз и навсегда всем этим буржуа, наподобие Молина, что дворянин также способен преуспеть в коммерции. Скоро он не останется должен никому ни одного су, и тогда сможет заняться и замком, и семьей.
Происшедшие перемены принесли кое-какой достаток и крестьянам. И поэтому теперь в замок доставлялось гораздо больше продовольствия. Тяжелые времена прошли, но в целом жизнь изменилась мало. По залам замка продолжали прохаживаться куры, собаки беспрепятственно пачкали каменные полы, и дождь, капля за каплей, просачивался через ветхую крышу в покои замка. У мадам де Сансе руки оставались красными, потому что она не могла позволить себе купить новые перчатки. Жослен, продолжавший гоняться за дичью и за девушками, более чем когда-либо походил на волка, а Раймон, погруженный в свои книги, напоминал догорающую свечу, вечную спутницу его бессонных ночей, проводимых в усердных занятиях.
Одни малыши, свернувшись клубочком у широкой груди кормилицы в теплой кухне, не жаловались. Но Мадлон часто плакала и была печальной. Для нее тоже было бы лучше оставить замок. Анжелика взяла ее под свою опеку и каждую ночь, засыпая, крепко прижимала сестренку к себе. Мадлон знала, что Анжелика очень сильная, и с нею ей не был страшен ни волк, ни привидения. Однако сама Анжелика так и не обрела своей былой живости. Все происходящее было интересным, но ее не покидало ощущение, что большинство людей вокруг стали скучными и немного нелепыми.
Однажды Анжелика отправилась на поиски Мелюзины.
С их последней встречи прошло довольно много времени. Девочка была поглощена ожиданием такого важного события, как деревенская свадьба, а также теми изменениями, которые принесло строительство конного завода.
Анжелика начала искать ее на опушке леса. Вновь почувствовав опьяняющий аромат полей, она удивлялась, что забыла о Мелюзине. По правде сказать, хоть ей и было весело в деревне, но меньше, чем в другие годы или на других праздниках — на Дне Майского Дерева, например, или на ярмарке угрей. «Они» раздражали ее с их шодо и их манерой говорить с ней с оттенком едва скрываемой насмешки каждый раз, когда она задавала вопрос…
Анжелика пробиралась среди трав и лесных зарослей, с наслаждением вдыхая воздух, наполненный ароматом молодых цветущих растений.
Сегодня, проходя по лесным опушкам, она пыталась замечать свои следы. По утрам, на рассвете, когда колдунья делала свой первый сбор, она, ломая веточку или завязывая былинку, отмечала таким образом свой путь. По этим следам Анжелика ее и находила. Мелюзина всегда двигалась быстро, почти бегом, на ходу срывая нужные травы, лишь изредка ненадолго приседая для того, чтобы отыскать в зарослях нужный цветок. Она могла оставаться почти невидимой — у нее, как у лесных зверей, был дар скрываться в переплетениях ветвей, сливаться с разнообразными красками, которыми сменяющиеся времена года окрашивали листья и мхи. Почти никогда Анжелика не заставала ее спящей или даже просто отдыхающей. Глаза Мелюзины оставались открытыми, блестящими и настороженными, и часто именно их Анжелика первыми различала в темноте. Еще не видя девочки, но уже ощущая ее присутствие, старуха улыбалась и говорила своим негромким, всегда веселым голосом: «Ну вот и ты, я тебя ждала… Пойдем!..»
Но и в этот день, и в следующий, Анжелика напрасно вдоль и поперек обошла лес, не осмеливаясь ни заходить чересчур далеко без сигнала, ни позвать ее, так как колдунья настоятельно советовала никогда не обнаруживать голосом своего присутствия.
Наконец девочка дошла до края отвесной скалы, в склоне которой открывалась пещера колдуньи. Сегодня среди трав утеса не было видно ни одного следа «дьявольского дыма», заставлявшего в ужасе убегать прохожих. Стоял самый разгар лета, царила духота, побудившая погасить очаги в жилищах.
Анжелика забеспокоилась. А вдруг Мелюзина заболела? У нее не было никого, кто мог бы о ней позаботиться. Одиночество старухи показалось ей настолько полным, что само по себе могло бы быть смертельно опасной болезнью.
«Когда нет никого, совсем никого, кто мог бы помочь или хотя бы просто вспомнить о тебе, — подумала Анжелика, — можно умереть из-за пустяка». Мелюзина может упасть и больше не сможет пошевелиться, где бы это ни было — в глубине леса или в своем логове; время восторжествует над ней, и она просто умрет от голода. «Жизнь — такая хрупкая штука», — часто говорила Мелюзина. Нужна самая малость, чтобы удержать ее, но эта малость так необходима! Анжелика удивлялась словам колдуньи, потому что чувствовала себя столь крепкой, столь полной жизни и сил.
А вот у Мелюзины не было никого.
В начале зимы, когда старуха приходила на хутора со своей маленькой корзинкой, наполненной целебными травами, какая-нибудь смелая крестьянка отваживалась выскочить на порог и торопливо, избегая глядеть колдунье в глаза, протянуть той кружку молока или кусок хлеба в обмен на нехитрые снадобья.
Анжелика приблизилась к краю скалы и, осмотревшись, начала спускаться, цепляясь за высокую траву и заросли можжевельника. Она осторожно продвигалась, различая впереди нечто вроде дорожки с неровными уступами, которая, без сомнения, была слишком крута для обитательницы этих мест. И тем не менее Мелюзине приходилась преодолевать ее ежедневно. Видневшийся ниже поросший дерном конец этой дорожки был расположен перед входом в жилье. Закончив спускаться, девочка спрыгнула на землю. Перед нею открылась пещера, почти скрытая завесой из листвы и веток.
Послышался шорох, и Анжелика, еще только на полпути, увидела между зарослями лицо Мелюзины. Привлеченная шумом, она с насмешливым видом смотрела снизу, как Анжелика приближается.
— Мелюзина! Я думала, что ты заболела!
Послышался заразительный смех колдуньи, похожий на смех ребенка.
— Я — заболела? Почему ты волнуешься? А если бы и так, не имею ли я все необходимое для того, чтобы вылечиться?
— Но у тебя нет никого, кто бы помог тебе готовить отвары, если ты станешь слишком слаба! Всегда нужен кто-нибудь, чтобы помочь больному!
Мелюзина продолжала смотреть на нее, едва сдерживая улыбку. Наконец она спросила:
— Ты боишься?
— Нет, я не боюсь.
— Боишься ли ты взглянуть в лицо страданию, боли или увидеть печать демона?
Читать бесплатно другие книги:
