Мутанты. Окаянные 90-е Наливайченко Валерий

Семён побрился, полежал, отмокая, в ванне. Фыркая от удовольствия, помылся под душем, потом, в одних трусах, прошёл на кухню. Задёрнув плотные коричневые шторы, он включил свет и достал из чемоданчика ещё днём, наспех, купленные колбасу и хлеб.

«Что-то я сегодня заработался, – с усмешкой подумал он. – Перекусить даже некогда было… И про водку забыл… Странно…»

Семён сидел, облокотившись на стол, курил, стряхивая пепел в стеклянную, круглую пепельницу. Натруженные непрерывной ходьбой ноги гудели как провода под током, есть не хотелось… ничего не хотелось…

В душе почему-то сквозила опустошённость, будто он что-то потерял, нечто родное, важное для него, и искал весь день и не мог найти, и ни беготня суетливая, ни новые впечатления, так и не смогли заглушить, залечить саднящую рану, не смогли вернуть или заменить собой это нечто, утерянное им навсегда.

Вспомнился Витёк; его воровливый, тихий уход, и то, как спешил он назад, к Семёну, запыхавшийся, готовый каяться и извиняться.

Нет, не то… совсем не то… Вовсе не Витёк был причиной странного уныния; что-то другое, обитавшее глубоко в душе, оторвалось и исчезло, и нечем было сейчас заполнить эту стылую гнетущую пустоту. Разве что – деньги…, деньги… Схватиться за них, как за спасательный круг, выплыть, несмотря ни на что, выжить любой ценой, и он выживет, и ещё будет счастлив, будет…

Семён заставил себя подняться, перешёл в комнату, откинул постеленное на кровати фиолетовое покрывало, посмотрел на манящие чистотой простыни, и упал лицом в подушки.

«Надо бы свет выключить…» – эта, вяло пришедшая на ум, мысль, была на сегодня последней.

Семён спал.

Подёрнутая белесым инеем слякоть, отвратительно воняющий гнилью мусорник, съёжившиеся голуби, озябшие посиневшие руки дрожат с тошнотворного похмелья, рядом Витёк роется, косит на Семёна злым взглядом, грозит грязным пальцем, и кто-то плачет, как в детстве, горько и взахлёб…

Семён открыл глаза, сглотнул тягучую слюну, приподнялся на локте, оглядывая залитую дневным светом комнату и включённую люстру под потолком. Припомнил вчерашний суматошный день, откинулся на смятые подушки.

– Приснится же такое… – выругался он вполголоса. – Как взаправду, едрёна корень!

Умываясь, продумывал план действий на сегодня.

Собственно, продумывать было нечего. Забежать в парикмахерскую, а потом – покупать, покупать, покупать… Всё равно – что, лишь бы навар шёл, веселил душу.

Семён вскипятил чаю, благо заварка нашлась в жестяной коробочке на подоконнике. Поел хлеба с колбасой, запил крепким несладким чифирём.

Собирался недолго. Всех сборов – чемоданчик.

Выйдя на лестничную площадку, обострённо почувствовал – смотрят в глазок.

«Смотрите, смотрите, жалко, что ли?»

Семён хотел показать Аглаиной двери язык, но передумал и, насвистывая, запрыгал вниз по бетонным ступенькам.

Сев в автобус, идущий в центр города, Семён стал высматривать парикмахерскую. Сойти пришлось через три остановки.

Маленький, на два кресла, уютный салончик, ему понравился. Душисто пахло мылом, одеколоном; было так удобно сидеть в чёрном мягком кресле с подлокотниками, смотреть отражаемый в зеркале телевизор.

Мастер, девушка в синем халатике, чуть наклонившись, спросила о чём-то. Семён не расслышал, но довольно кивнул.

– Вы покороче стригите! – громко сказал он, боясь, что девушка не услышит из-за включённого на полную громкость телевизора.

Она услышала, улыбнулась, обхватила голову Семёна тёплыми ладонями, повертела, разглядывая, и решительно взяла ножницы.

У Семёна зачесался нос, но выдёргивать руку из-под накидки было неудобно. Он выпятил нижнюю губу, попытался дунуть вверх. Девушка увидела, улыбнулась снова, взяла с прозрачного, из толстого стекла, столика что-то пухово-мягкое, нежно обмахнула ему лицо. Семён, облегчённо вздохнув, стал смотреть телевизор. Тот хоть и стоял чуть наискосок, но в зеркале отражался хорошо.

Шла передача «Милицейский час». Сначала дядька в форме что-то долго и нудно рассказывал, затем показали фотографии.

Семёна будто кипятком ошпарило; не слыша, что бубнит голос за кадром, он неверяще уставился на экран.

Показывали позавчерашнего мужика в кожаном плаще, снятого с разных сторон. Он лежал на спине, раскинув руки, ощерив золотозубый рот. Ещё раз, и ещё… – крупным планом лицо… Он! Точно, он!

«Кто видел, кто знает…, кто знает…» – билось в висках, капли холодного, обжигающего пота, потекли за воротник рубашки.

Он не помнил, как расплатился, как схватил с вешалки куртку, как оказался на улице.

– Этот! – шептал Семён, не замечая уворачивающихся прохожих. – Он! Кожаный! Стольник мне отдал, а сам…

«Убили его, конечно, убили, из-за такого да не убить… Только не нашли у него сотку, не нашли… Дальше искать будут. А дальше – кто? Он, Семён, вот кто!» – с ужасом понял парень, не видя, что бредёт через проезжую часть дороги на красный сигнал светофора.

Резкий, пронзительный визг тормозов и трёхэтажный мат встряхнули Семёна. Он заскочил обратно на тротуар и побежал, нелепо размахивая руками и оглядываясь назад.

Паника гнала его, подстёгивала, заставляя мчаться изо всех сил, не разбирая дороги. За каждым домом, в каждом встречном прохожем, чудилась опасность. Она ползла, заполняя пространство позади него, нависала чёрным безумием. Сейчас сомкнёт круг, сожмёт удушающие объятия, и явятся они…

Они… Кто? Кто это будет, когда ждать? Конечно, уже следят за ним, выжидают удобный момент… Нет, что значит, конечно… Погоди… погоди… не может быть, никак не может…

Семён снова обрёл способность соображать, постепенно перешёл на быстрый шаг, нырнул, прижимаясь к домам, в переулок.

«Чего ты побежал? Дурак! Кретин! Чего ты выдумал? Чего испугался? Ну, убили мужика, так может случайно, или за другие дела, заморочки у всех свои, а сейчас время такое – за рубль удавят… Даже если ЭТО искали, так, кто видел, что он мне сторублёвку сунул? Да никто! Кто докажет? Нет доказательств. Кто придёт? Никто не придёт, никому он, бродяга, не нужен… Постой, а Витёк? Он, сука, всё знает, и сотку даже в руках держал! Ну и что? Он-то знает, да его никто не знает! А если, вдруг, и выйдут на Витька… Где Семён? Нет Семёна! Был да весь вышел! Вот так! И нечего панику разводить…»

Мысли Семёна гулко грохотали в голове, словно камни в пустой железной бочке. Закололо в правом боку, стало труднее вдыхать внезапно загустевший воздух.

Семён пошёл помедленнее, горбясь, втянув голову в поднятые плечи. Он перестал оглядываться, но по-прежнему двигался вполоборота, готовый при малейшей опасности снова броситься наутёк.

Вскоре парень заметил, что загнал себя в совсем уж незнакомый район. Семён настороженно присел на краешек деревянной лавочки, стоявшей у одного из подъездов длинного пятиэтажного дома.

Постарался успокоиться, унять предательскую дрожь в ногах. Вдохнул, посчитал до шести, выдохнул. Вдохнул, посчитал, выдохнул. Сидел, соображал…

«У Аглаи меня не найдут. Во всяком случае – пока. То, что стольник искать будут – несомненно. А где его искать, не знают, иначе уже нашли бы, и пику в бок, без всякого базара… В общем, время у меня ещё есть. Срочно надо бабки раскручивать. Потом-то, с деньгами, ищи-свищи по белу свету! А может сразу слинять? Сесть в поезд и рвануть подальше, считать полустанок за полустанком, и выйти неожиданно, там, где понравится… Нет, нельзя, за вокзалами следят наверняка и в поезде его обнаружить легче лёгкого, и к тому же, что он будет делать в чужом, незнакомом городе? Куда пойдёт? Менты ещё привяжутся, прописка не местная, а порядки везде разные… Нет, пока здесь пошерстить придётся, а лыжи смазать всегда успею… Главное – светиться поменьше, и лучше всего найти кого-нибудь, подставного, за кем спрятаться можно… Жаль, Витёк не сгодился… да ладно, всё в моих руках, разберёмся…».

Семён приободрился, покурил, погладил подбежавшего к нему, чёрного, как смола, бродячего щенка, и тихо сказав ему: – Осторожней надо быть, пёсик… Осторожней… – пошёл к ближайшему магазинчику.

Опаска осталась, конечно, по сторонам Семён стал поглядывать осмысленней, с прицелом, чтоб врасплох не застали. Ничего, и не в такие передряги попадал, а ведь целёхонек пока.

Первая задача – денег поднакопить, значит надо стольник в оборот пускать, не стесняться, но и побаиваться тоже следует, по городу болтаясь…

Покупать Семёну нравилось, благо было где, только не ленись. Спасибо дедушке Борису Николаевичу, в стране – капитализм. Товару – навалом, на каждом шагу – магазины, ларьки, базарчики, просто торговцы-одиночки.

Вон, на углу, бабка с ведром семечек сидит, нахохлилась, давай бабуля, сыпь пять стаканов в свёрнутую кульком газету! Ты гляди, как обрадовалась старая, невдомёк ей, что семечки она Семёну просто так отдаёт, да ещё за это и сдачей приплачивает.

Повеселел Семён.

Кондитерский ларёк – двести граммов леденцов и маленькая пачечка вафель, уже в кармане полтинник с мелочью прибавился.

Газетный киоск – две зажигалки, – ещё восемьдесят.

В универсам зайдя, взял Семён полторашку пива (за это ему шестьдесят рубликов отвалили!), вышел на солнечную улицу.

Весна! Хорошо! Играет в груди, одному ему слышный оркестр, в такт музыке Семён шагает, раз-два, раз-два, чемоданчиком помахивает. Позабыл Семён про страхи-ужасы свои недавние…

Завернув в первый же дворик, открутил пробку, сделал несколько жадных глотков. По-барски поморщившись, поставил бутылку под куст (найдутся желающие, подберут), вытер руки новым носовым платком, деловито поспешил дальше.

Пирожное – в урну, семьдесят рублей – в карман. Колода карт – в урну, восемьдесят – в карман. Так… зубная щётка, паста мятная – это пригодится, это в чемоданчик. Заодно, пока он открыт – деньги в него переложить – особенно мелочь, чтоб карманы не оттягивала.

Иногда, получалось просто, без покупок, сторублёвку заветную менять – «Пожалуйста, хоть по полтиннику, очень надо!».

Совал деньги в карманы, отходил, улыбаясь. Знал, что сейчас, через минуту-другую, появится она вновь, зашуршит приятно, потрётся довольно об руку.

Пообедал Семён горячим чебуреком, «Пепси-колой» запил, разбогатев при этом, ещё на четыре десятки.

Умаявшись, присел отдохнуть на невысокий парапет подземного перехода, закурил, стал не спеша за прохожими наблюдать.

Странно – рабочий день в разгаре, а город забит народом. Все куда-то бегут, мобильники у каждого второго, лица озабоченные, ну это понятно, сейчас деньги – главный пункт программы.

На заводе, нынче, пахать не модно, да и что там заработаешь, на заводе этом? Повкалываешь в две смены, пару-тройку суббот прихватишь, в конце месяца мастер наряды закроет, станет табелем трясти. Аванс, две тысячи, брал? Конечно, как же без аванса… Подоходный, пенсионный, профсоюзный… В буфете, под запись одалживался? Было дело… У Кольки двойня родилась, на подарок сдавали за тебя? Сдавали… Ну и не мычи, получай червонец в зубы и чеши отсюда. Это – в лучшем случае, если простоев нет.

Червонец… А жизнь дорожает…

Дома жена сидит, нервничает, на бумажке столбиком высчитывает, как этот червонец да её пять штук поделить, чтобы за квартиру, свет, газ, телевизор – заплатить, не забыть про взятый в кредит холодильник, дочке-школьнице обновку справить, на хлеб насущный оставить, да ещё на всякий пожарный случай отложить.

А уж, случаев этих пожарных… То колготки порвутся, то каблук на сапоге сломается, то муженёк, под футбол по телевизору, пивка захочет. А – транспорт, а – сигареты, а к родне сходить… Ещё, кошке, сволочи такой, только «Вискас» подавай, борщ она не жрёт, видите ли. А что поделать, – всеобщая любимица… Морока!

Семён сидел, насмешливо взирая на сновавший людской муравейник. Нет, у него всё по-другому будет. Он ещё не знал точно – как, но твёрдо решил – по-другому. Красиво будет, богато…

Забудет он свою прежнюю жизнь, как дурной сон забывают – была и сгинула… Забудет сиротство горемычное, ложки-кружки казённые, пьянство да ползанье по помойкам…

Что-то неясное поначалу забрезжило в мыслях, разошлось как занавес театральный в стороны, и увидал Семён чётко, как наяву: бирюзовое спокойное море, невдалеке остров с пальмами, какими их в мультфильмах рисуют, а рядышком – яхта.

Такую красавицу Семён недавно, в толстом журнале, на фотографии видел. Ослепительно белая, двух… нет, роскошная трехпалубная яхта, мечта любого нормального миллионера, и его, Семёна, в том числе.

Семён стоит на мостике… нет, полулежит в кресле раскладном, и чаек кормит, крошит им батон хлеба.

И тут, девушка, вроде той, что в парикмахерской была, только без халатика, в малюсеньком купальнике, подходит, бёдрами покачивая, с подносом. А на подносе… Водка русская… вино сладкое, заграничное… маслины испанские… лимон нарезанный, сахаром обсыпанный, и огурцы солёные, бочковые. Так Семён захотел, чтобы огурцы обязательно были.

И говорит ему та девушка:

– Подвинься, слышишь! Ты чё, парень, заснул, что ли?

Семён очнулся от сладких грёз, непонимающим взглядом посмотрел направо. Толстая тётка, в ярко-жёлтой куртке, тяжело дыша, пихала его в бок бумажным пакетом, повторяя как заезженная старая пластинка:

– Подвинься, слышишь! Заснул, что ли? Подвинься…

Семён встал, смерил тётку презрительным взглядом. Жёлтая тётка, ни на миг не смутившись, принялась осваиваться на отвоёванном пространстве. Два огромных сумаря, пакеты – большие, маленькие, только что в зубах она ничего не держала.

– Деревня… – процедил Семён сквозь зубы. – Закупаться приехала? Сельпо твоё, давно развалилось, а? Самогонщица херова! – почему-то вырвалось у него.

Тётка обомлела, открыла рот, но парня уже не было рядом.

Семён шёл, злясь на тётку, но ещё больше на самого себя.

«Да… припечатал, так припечатал. Вот идиот же… причём здесь самогонка? – мысленно спросил он, и мысленно же себе ответил: – Нет, правильно! Все они там, в селе… Парники, теплицы, цветочки-помидорчики, самогонкой мужиков спаивают… Деньги – дурные, валом прут, потом приезжает такая вот… тётя, и начинает в бок пихать. Ты смотри… Подвинься! Скажи спасибо, что народу вокруг много было, а то б я так тебе подвинулся, места не хватило бы…»

Тут Семён сбился с шага, провёл рукой по лицу.

«Что это я, в самом деле? Чего взбеленился? Ну, приехала тётка в город, значит надо родню одеть, обуть. Соседи, небось, списочек подкинули, того-сего, и всё за один день купить надо, успеть до последней электрички. Наверняка, к тому же – в каком-нибудь совхозе всю жизнь отпахала, руки красные, натруженные»

Стыдно Семёну стало, но не возвращаться же, мол, извини тётенька, нескладно вышло… Покачал он головой, рукой махнул – ладно, проехали. Нервишки подводят, и не мудрено, столько на него за последние дни навалилось.

У зоомагазина Семён остановился надолго. Даже рот приоткрыл, до того интересно стало – никогда такого не видел. Прямо в витрине – аквариумы большие. Рыбки в них плавают – загляденье! И синие, и красные, и разных других расцветок.

На самом верху, лягушонка к стеклу прилепилась. Махонькая. Сама жёлтая, как лимон, а глаза – изумрудно-зелёные. Красивая, стерва, что и говорить. Купить с десяток, запустить в ванну… ну и рыбок тоже, видно друг друга не обижают, мирно уживаются…

Семён засмеялся. Ерунда несусветная в голову лезет. Лягушки, рыбки… А всё почему? А потому, что настроение у него поднялось, опять со всем миром в ладах…

Рядом с входом, на складном стульчике, сидел слепой в чёрных очках, держал в крепко сжатом кулаке белый пластмассовый стаканчик, набитый, скатанными в тугие трубочки, бумажками. На руке его, на указательном пальце, кивал головой зелёный волнистый попугайчик, перебирал нетерпеливо озябшими лапками, приглашал желающих о судьбе своей будущей разузнать.

Семён на попугая посмотрел, подумал, зашёл в магазин. Долго задерживаться не стал (даже мохнатая морская свинка его внимания не привлекла), купил маленький пакетик птичьего корма, вышел, сунул его в свободную руку инвалида.

– Возьми, вечером насыплешь ему, кормильцу… – насмешливо сказал Семён, порылся в кармане и, кладя металлическую пятёрку на бумажки, вжатые в стаканчик, добавил: – А ну, птичка, погадай, что меня ждёт-то…

Попугай покосил глазом на монету, осторожно прикусив клювом, поднял. Слепой молниеносно сунул пакетик в карман, вырвал у попугая деньги, потёр в пальцах и слегка взмахнул стаканчиком. Попугай взъерошился и, хлопнув крыльями, нехотя вытянул туго свёрнутый рулончик.

Семён отошёл в сторону.

«Посмотрим, – подумал он, – почитаем, что мне на роду написано».

Бережно раскатав папиросную бумагу, Семён с недоумением осмотрел её с обеих сторон. Листок был абсолютно чист.

Надул, попугай чёртов! Бумажка полетела под ноги, Семён шагал, сжав в карманах кулаки. Смеётесь, сволочи? Откуда – чистая бумага? За такие финты, можно и в репу получить! Не стал бы слепой с неподписанными бумажками сидеть, людей обманывать, неприятностей кому охота?

И как молнией ударило Семёна… Нет, не обманула птица, не зря пустую бумажку вытянула, видно самому ему придётся судьбу свою рисовать… И он нарисует, будьте спокойны! Так нарисует, мало не покажется…

Ты смотри, бабулька стоит, ладошку тянет. Помочь, что ли, кинуть мелочи, от него не убудет…

Семён полез, было, в карман, но достал почему-то сигареты, закурил.

«А чего это я деньгами разбрасываться должен? – мелькнуло в голове, – сам – детдомовский, ни отца, ни матери, ни кума, ни свата. И деньжат никто не отваливал за просто так. У бабки, наверняка, дети взрослые, и квартирка какая-никакая имеется. Пенсия опять же… А тут, мотайся по городу, как дворняга последняя…».

Он твёрдо встретил просящий взгляд бабки, и равнодушно отвернулся. Уже середина дня, надо поднажать, сколько времени зря потеряно!

Было сильно за полночь, когда, закрывшись на оба замка и цепочку, Семён, усевшись на застеленную кровать, раскрыл чемоданчик.

Любовно расправлял мятые купюры, раскладывал их на покрывале фиолетовом. Полтинники в одну стопку, червонцы в другую. Мелочёвку бережно пересчитал, ссыпал в целлофановый кулёк. Увесистая получилась колбаска.

Всего вышло у Семёна, помимо затрат необходимых, восемь тысяч сто два рубля и шестьдесят копеек. И это – не считая сегодняшней тысячи, Аглае сунутой. Неплохой улов, можно ноги бить.

Жалко, конечно, дороговато ему хата обходится. Завтра же надо на рынок идти, флигелёк, какой-нибудь, неприметный, снять, подальше от глаз любопытных.

Парень давешний, Аглаин, опять с ног до головы взглядом обшаривал, а глаза цепкие, подозрительные… В гости набивался; давай, говорит, дербалызнем с устатку… Какие гости – час ночи. Еле отвязался от него Семён, ещё не хватало чужому чего с пьяных глаз ляпнуть…

Семён медленно прошёл в ванную, налил в эмалированный таз холодной воды, притащил в комнату, сел к подоконнику, опустил во влажную прохладу уставшие, взбухшие синими венами, ноги.

Телевизор включать не стал, не привык к нему; просто сидел, смотрел, прищурившись, сквозь стекло на соседние дома, на разноцветные прямоугольники далёких окон, на плывущую в чёрных разводах ночного неба, круглую как глаз попугая, луну.

Вспомнив о пустом предсказании, Семён зябко передёрнул плечами.

«Полнолуние…» – уныло подумал он.

Где-то читал или слышал Семён, что в полнолуние, когда луна на небе эдаким начищенным пятаком сияет, разная нечисть пробуждается и творит, что хочет.

– Ерунда это всё… – прошептал Семён, но глаз с лунного диска не сводил, словно завороженный серебристо-белым светом. Было немного не по себе, крадучись, вползало в душу беспокойство.

За спиной скрипнуло, лёгкое дуновение воздуха коснулось Семёна, будто прошёл кто-то. Он мгновенно обернулся. Никого…

Расплескав воду в тазу, парень на цыпочках прокрался к выключателю, щёлкнул клавишей и беззвучно шагнул в угол.

Отсюда, из тёмного угла, комната освещённая луной, была как на ладони. Семён вжался в стену, испуганно ожидая появления… появления кого?

«Дверь закрыта… Два замка и цепочка… Всё равно, умельцу – раз плюнуть. А цепочку – кусачками… – лихорадочно думал он, ощупывая карманы брюк. – Эх, и ничего мало-мальски тяжёлого под рукой… Стоят, выжидают… Ну, давайте, не тяните… Твари!»

Семён заорал что было сил, ударил по выключателю, выскочил из угла, готовый вцепиться в горло любому… любому, кто…

Свет мгновенно залил комнату. Семёна било нервной дрожью. Никого не было. Ни души. Ни в комнате, ни в коридоре.

Семён осторожно, боком, заглянул на кухню. Тоже пусто. Проверил взглядом замки и цепочку – вроде всё цело…

Словно сдувшийся воздушный шарик, Семён съехал спиной по обоям, опустился на пол, накрыл руками голову. В горле пересохло, захотелось пить.

«А сортир?» – гулко стукнуло сердце. Он кинулся на кухню, выхватил из ящика столовый нож.

«Не трусь! Кто бы там ни был… давай!» – уговаривал он себя, долго не решаясь открыть дверь ванной. От нервного напряжения кулак с зажатым ножом свело судорогой. Наконец, Семён не выдержал, саданул в дверь ногой, распахнув её.

– Выходи! – крикнул он. – Выходи, сволочь!

Резкий звонок молотом ударил по голове. Семён развернулся, выставил руку с ножом вперёд, тупо уставившись на входную дверь.

Снова звонок… И ещё…

Семён скользнул к двери и осторожно приник к глазку.

– Кто… кто там? – сипло пробасил он и откашлялся.

С той стороны на дверь смотрел сосед, парень из Аглаиной квартиры.

– Эй, братишка…, – сказал сосед. – У тебя, что, проблемы? Ты зачем людей пугаешь?

Семён облегчённо выдохнул, повернулся спиной к двери, прижался к ней затылком.

– Да нет, всё нормально… – снова откашлявшись, ответил он. – Никаких проблем… Это я спросонья… Спал я…

– А-а… – протянул парень, буравя тяжёлым взглядом глазок на двери Семёна. – Ну, смотри… мы тут проблем не любим.

Семён не проронил ни слова, и сосед, постояв ещё немного, прислушиваясь к тишине, нехотя ушёл к себе. Глухо щёлкнул замок.

Только сейчас, Семён обнаружил, что он весь мокрый от холодного пота, а рука его по-прежнему сжимает нож.

– А что, и убил бы… – измученно прошептал он, пройдя на кухню, – убил бы и глазом не моргнул…

Семён брезгливо кинул нож на стол, стянул с себя, не расстёгивая, рубашку, стал плескать воду из-под крана в лицо. Тёплая вода сгладила испуг, напряжённая спина расслабилась, вялые движения были замедлены, словно после тяжёлой болезни, стали сами собой закрываться глаза, спать хотелось…, спать…

Семён отдёрнул штору, с опаской посмотрел на луну.

– Это ты со мной фокус выкинула, сука круглобокая! – пробормотал он.

Луна задумчиво глядела на Семёна. Он выругался и, задёрнув штору, вернулся в комнату.

Спал Семён снова при включённом свете, вернее не спал, а дремал чутко, от малейшего шороха вздрагивая и приоткрывая налитые тяжестью веки. За окном уже начинало заниматься поздним рассветом утро, когда, наконец, Семён обессилено заснул.

Квартирный рынок расположился на небольшой, узкой улице, недалеко от центра города.

Стоял раньше на этом месте трёхэтажный, дореволюционной постройки, дом. Его снесли, образовавшийся пустырь выровняли, закатали асфальтом, обнесли высокой железной изгородью и поставили несколько лавочек.

Каждый день, с раннего утра, происходило тут действо, со стороны не очень понятное неискушённому зрителю.

Толпа народа хаотично перемещалась по зажатой соседними домами площадке, нередко выплёскиваясь на неширокий, в трещинах, тротуарчик, а то и на проезжую часть. Водители ворчали, но притормаживали, – с пониманием относились к людским заботам.

Невыспавшийся за прошедшую нервную ночь Семён, ежеминутно зевая, втиснулся за изгородь.

Минут двадцать он безуспешно бродил, с надеждой читая вывешенные на стенах, а то и просто пришпиленные к груди, объявления, – подходящего ничего не было.

Наконец, его вынесло к входу, и Семён решил задержаться тут. Он закурил и, прислонившись к решётке изгороди, стал внимательно высматривать потенциальных хозяев.

Эту старушку, в серо-зелёном выцветшем пальто, Семён заметил одним из первых, но опоздал.

Ещё на подходе к ограде образовалось завихрение, и старушка исчезла из видимого обзора. Семён, бросив сигарету, упрямо протиснулся в эпицентр, твёрдо отжимая плечами любопытствующих. Оказавшись возле старушки, он обнаружил на лицах окружавших её людей некоторое разочарование, но не смутился, подхватил серо-зелёную бабушку под локоть и через минуту разузнал всё, что ему было надо.

Оказывается, сдавала пенсионерка маленький флигель, максимум на двоих, да и находился он не близко. Улица Дегтярная. Она, улица эта, проходила по самой дальней окраине города. Семён и улицу и её окрестности знал очень хорошо.

Как раз там, поблизости, в десяти минутах ходьбы от Дегтярной, раскинулась роща-лесополоса, в которой они с Витьком прошлое лето коротали. В общем – район знакомый…

Это было немного неприятно, но не смертельно; кто из видевших его ранее, сможет узнать в приятном, выбритом и чисто одетом молодом человеке бывшего бомжа-пропойцу? Разве что Витёк…

А где гарантия, что инженер бывший опять на старое место подастся? По когда-то сказанным словам Витька, до знакомства с Семёном он столько мест переменил, что и не сосчитать…

Скорее всего, строит Витёк новую халабуду в другом каком-нибудь месте, проклиная собутыльника так некстати исчезнувшего.

Обо всём этом Семён размышлял, трясясь со старушкой в автобусе, провожая взглядом проплывавшие мимо многоэтажные дома, которые вскоре сменились благоустроенными коттеджами, а потом и вовсе небольшими старыми, но ещё крепкими домиками, построенными в основном во времена так называемого застоя.

Бабкин дом оказался угловым; фасадом смотрел на асфальтированную улицу, боковые же окна выходили на зияющую рытвинами, просёлочную дорогу и огромное, заросшее бурьяном поле, за которым растянулась та самая знакомая роща.

Флигель прятался за деревьями в глубине двора и сразу же понравился Семёну. Небольшой, словно игрушечный, чисто побеленный саманный домик вплотную прилегал к соседскому высокому забору.

«Это хорошо… – одобрил в уме Семён, – и роща почти рядом, в случае чего когти рвануть всегда можно, и забор у соседей большой, меньше заглядывать будут»

Сговорились на трёх тысячах в месяц. Семён достал из кармана куртки крупные купюры.

Перед тем как идти на квартирный рынок, он заглянул в сберкассу, где поменял почти всю наличность на тысячные банкноты. Кассирша, вспомнил Семён, очень обрадовалась; приглашала приходить ещё, мелочи не хватает, обычно наоборот просят – разменять крупные.

Он отдал старушке деньги, показал паспорт. Они прошли во флигель. В маленькой, утеплённой прихожей стояла подержанная плита на две конфорки и газовый баллон.

– За свет и газ – оплата отдельно, – пояснила старушка, отдавая Семёну ключ. Она, вообще, показалась ему немногословной, что было удивительно (обычно, пожилые люди поговорить, повспоминать очень любят), и что Семёна вполне устраивало: меньше вопросов – меньше вранья…

Лишь напоследок, когда они шли к железным, окрашенным тёмно-зелёной краской, воротам, она спросила, останавливаясь и глядя на Семёна прозрачными голубыми глазами:

– Сам-то, кто будешь?

Семён вопроса такого ожидал, ответ продумал заранее, и сейчас же, с готовностью, откликнулся:

– С геологической партии я, в отпуске. Вот, к другу армейскому приехал, а у него и остановиться негде: жена, ребёнок, то да сё… Сам я в детдоме рос, родни никакой, на собственное жильё ещё не заработал. Вообше-то, уволиться думаю, хочу тут, в родных краях пожить, южных… Походим с другом по городу, может, работу найду хорошую, а то надоело – ни кола, ни двора, перекати-поле…

Было непонятно, поверила молодому парню старушка или нет; она лишь еле заметно кивнула головой в ответ на его монолог и тут же ушла в дом.

Семён постоял немного, обвёл хозяйским глазом чернеющую клумбу, выложенную битым кирпичом дорожку, деревья, виднеющийся между ними ладный белый домик с коричневой черепичной крышей.

«Что ж, неплохо… – подумал он, – наконец-то хоть какое-то своё жильё…»

Семён отворил калитку, аккуратно прикрыл её за собой на щеколду и, выйдя на улицу, зашагал к остановке. Всё складывалось на редкость удачно, вселяя в него надежду и уверенность в завтрашнем дне.

Закружился хоровод времени. Пролетела, торопясь, весна, вступило в законные права южное жаркое лето.

Каждое утро, невзирая на погоду, Семён выходил из дома и начинал наматывать очередные километры, прочёсывая торговые точки, собирая тайную дань с огромного города. Ещё денег, ещё, ещё…

Из занятной поначалу, хотя и рискованной игры, теперь постепенно это становилось смыслом жизни, определяющей чертой существования, и когда он платил за какую-то вещь, огорчения не испытывал – знал, уверен был, расставаясь с деньгами – скоро они вернутся снова. Никогда он ещё не был так счастлив, и решительно всё удавалось ему…

За три месяца Семён обновил свой скудный гардероб, купил во флигель портативный переносной телевизор, правда, смотрел его редко, в основном новости да передачи спортивные.

Походка его изменилась; он перестал семенить мелкими шагами, взгляд из испуганно – тревожного, постоянно ищущего, превратился в твёрдый, оценивающий.

Никто не тревожил Семёна, не следил за ним, не пытался посягнуть на его единственную ценность – сторублёвку заветную.

Понемногу он успокоился, понимая – все концы обрублены, прошлое как в воду кануло, и случайная смерть золотозубого благодетеля (а в том, что она была именно случайной, Семён теперь уже не сомневался) ничего не изменила в раскладе событий.

И тогда Семён выпрямился окончательно, осмелел, завёл себе даже барсетку вместительную, кожаную.

И самое главное – открыл он в любимой сторублёвке ещё один, поистине неоценимый дар – стал регулярно выигрывать в разнообразные лотереи, видно деньги она к себе как магнитом притягивала.

Выигрывал Семён по-разному – от десяти рублей до двадцати пяти тысяч. Когда проходил мимо ларьков, увешанных лотерейными билетиками, – будто что-то его толкало, останавливало и тянуло к окошку. Из десяти, взятых наобум, лотереек, выигрывали обычно шесть-семь штук.

И совсем не удивился Семён, когда купив два билета «Русского лото», он, включив в воскресное утро телевизор, узнал, что стал обладателем миллиона. Не удивился, принял выигрыш как должное, мимоходом оценил, занёс в актив, и продолжал копить деньги дальше. Впрочем, такие большие выигрыши ему пока ни к чему были и, опасаясь огласки, с лотереями он закончил.

Появились у него две сберкнижки, прятал он их под плиту двухконфорочную.

В деревянной будке туалета, которую Семён собственноручно пенопластом и картоном утеплил, в потайной нише, лежал целлофановый кулёк, набитый купюрами, так, на всякий случай.

Начал было на ипподром похаживать, нравились ему лошади, но после того, как он несколько раз, поставив на безнадёжных аутсайдеров, крупно выиграл, понял – к нему стали присматриваться.

Круг завсегдатаев довольно узок, и чтобы дилетант, вот так, раз за разом, результат заранее знал – не бывает такого везения, значит в сговоре с кем-то из скаковых.

Всё это понял Семён, как говорится, кожей прочувствовал; решил больше не светиться, как фонарь на пустыре, и на скачки ходить перестал.

Ежедневно он появлялся в разных частях города, как на любимой работе.

Постепенно появилась наработанная система, методы приобретения различной мелочёвки и безопасного избавления от неё. Достаточно было лёгкого движения кистью руки, чтобы товар был безнадёжно испорчен, и участь его ожидала простая – ближайшая урна.

Старушка-домовладелица ему не досаждала, да он её и не видел почти, отговорившись однажды напряжённым графиком новой работы и приходя во флигель поздно вечером. Вскоре после вселения заплатил ей сразу за год вперёд и ощущал себя прекрасно.

Мысли его занимало одно – деньги. Что он будет делать с ними дальше, его пока не волновало, Семёну был важен и заманчив сам процесс.

Каждую ночь он подсчитывал доходы, по старой привычке немо шевеля губами, выстраивал неровные столбики цифр на тетрадном листке, затем, вдоволь налюбовавшись написанным, подводил жирную черту и доставал зажигалку. Листок вспыхивал, скручивался, сгорая в оранжевом пламени, но Семён оставался спокоен. Цифры надёжно впечатывались в память, уютно укладывались там, принося с собой видимое удовлетворение, а утром всё повторялось снова, нестерпимое желание овладевало Семёном, заставляло его вновь и вновь обходить торговые точки города.

Женщин Семён сторонился, жил по поговорке: «Не пускай козла в огород, потом не выгонишь», ходил несколько раз к проституткам, тем и доволен остался. Словом, жизнь протекала весело, без особых приключений…

В один из июньских дней, Семён зашёл в сберкассу, положить деньги на счёт.

Стоял в очереди, держал барсетку под мышкой, равнодушно оглядывая прохладный зал. Взгляд скользнул по обшитой железными листами будке с окошком, притулившейся в углу.

«Обмен валюты… – прочитал Семён. – Может, доллары купить? Нет, ну их к чёрту, что я с ними делать буду? За границу уезжать не собираюсь, пока, во всяком случае… Доллары… Какие они из себя, интересно, ни разу не видел»

Свободную руку Семён держал в кармане, и поэтому сразу ощутил знакомый толчок, так сторублёвка ему о себе напоминала. Семён вытащил её из кармана и… не поверил глазам.

В ладони была зажата неизвестная купюра зеленоватого оттенка, но со знакомыми циферками «100».

«Ёлки-палки, неужели доллары?» – изумился Семён, поспешно пряча руку в карман, и осторожно косясь вокруг. Всё спокойно. Никто, вроде, и не удивился, что у парня в дорогих джинсах и яркой рубашке в сеточку, стодолларовая бумажка в кармане обретается.

«Та-а-к, – размышлял Семён, – значит, и в доллары превращаться умеешь… Ай да соточка! Стоит только захотеть… Вот я захотел, и на тебе – стольник американский…»

Семён посмотрел на будку. Рискнуть, что ли? Он раздумывал недолго.

Предупредив сзади стоящую женщину, решительно направился в угол.

– Девушка, обменяйте стольник, на цветы любимой не хватает, – игриво произнёс Семён, интимно подмигивая в окошко.

Несмотря на весёлый тон, сердце его учащённо забилось, ноги напряглись, готов он был, в случае чего, дать дёру подальше от обменника. Но ничего страшного не произошло.

Девушка, не глядя на Семёна, задвинула лоток, сунула сотку в какой-то прибор, привычно отсчитала деньги и вытолкнула назад.