Жив Бог! Пьесы Струков Сергей

Военно-морская база Российского флота. У пирса ошвартован эскадренный миноносец. События разворачиваются на пороге третьего тысячелетия.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Пересветов Петр – матрос позднего срока службы.

Немцов Александр – главный корабельный старшина позднего срока службы. В прошлом студент.

Пашин Павел – матрос позднего срока службы.

Кариотский Леша – молодой матрос.

Орешек – молодой матрос.

о. Николай – священник. Двадцать семь лет.

Державцев Михаил Тимофеевич – командир корабля. Капитан I-го ранга.

Татьяна – его дочь.

Старпом – старший помощник командира. Капитан II-го ранга.

Галун – боцман. Мичман.

Старший матрос – моряк поздних сроков службы.

Один из матросов – моряк поздних сроков службы.

Офицеры, мичмана, старшины и матросы разных сроков службы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена представляет морскую гавань, пирс, правый шкафут и корму эсминца. На эсминце медными литерами написано: «Окрыленный».

Трап, флагшток, Андреевский флаг на флагштоке. Вахтенный матрос у трапа (Орешек) стоит закутавшись в дождевик.

Кормовые снасти, концы, крысоотбойники, кормовое орудие, бортовые орудия, кнехты, утки, леера, на «стенке» пал.

Штормовой ветер.

На корму выходит матрос Кариотский. Он подходит к вахтенному и, неловко остановившись, кажется, не понимает, зачем он здесь и что ему делать далее…

/Пауза/

Кариотский: Все хуже и хуже…

Орешек: А?! Это ты, Леший?! Здоров, браток! Да-а, разгулялась-то водичка. Ветерок-то до костей пробирает! Впрямь-то, чтоб чешую нашу карасевскую смыть! (Смеется.)

Кариотский: Что корабли? Железо еще будет… А человека?.. Человека уже не будет… Никогда…

Орешек: Так-то оно точно. Слыхал на буксире-то, боцман утоп? (Смеется) Возвращался-то ночью из борделя, выпивши. Глядит: с родной-то кормы два трапа-то на стенку перекинуто… Тадысь уходил один-то был. Коромыслом ему! (Смеется) А тут… два. Ну и не вгадал-то ботя, который из них натуральный-то! (Смеется).

/Пауза/

Ты чой-то, Леший, зелёный весь?

Кариотский: Я уже больше не могу, Орешек… Все… Мрак, мрак, задыхаюсь. Море, пена, палуба… Вокруг железо, железо, одно железо… Вурдалаки-годки, годки, одни годки и низость… Низость…

Приборки за приборками. Бесполезно, бесконечно, ненужно и напрасно все! Мрак, мрак везде: под ногами, в голове, в душе! Море, море – жижа ненависти, слякоть низости! Пашешь, пашешь весь день! Первый месяц из трюмов не вылазили. Помнишь? Света белого не видели… Небо во сне снилось! Орешек, думал продохнем, отпустит… Нет. Раб, раб, раб… И конца погибели не видно! С утра до вечера: пинки, подзатыльники. Неправ – по морде, прав – по морде! Стоишь – получи! Сидишь – на тебе! Прилег – убьют! С бака до юта нельзя пройти чтобы по лицу грязным, потным, липким кулаком не ударили!

Ох, жизнь моя, для чего ты на свет народилась?!

К вечеру так наломаешься… Упадешь в люлю без задних ног, с комом в горле, и нет тебя! На утро просыпаешься – хуже смерти. А ничего не поделаешь… Время тащит матросика, как осла на веревочке… Все ближе, ближе край пропасти. Ничего не порешишь: секунда к секунде, минута к минуточке… тянут на эшафот, на плаху, под топор! Вот последние песчиночки падают… Хрясь по шее – подъем! И покатилась голова, и побежало все по-старому: к пинкам пинки, к синякам синяки, к унижениям унижения…

Жизнь моя, зачем ты на свет народилась?!

Железо… Жижа… Я бы уйти куда-нибудь хотел…

Орешек: Э, не!.. С трапа-то сход запрещен. Пустить не могу.

Кариотский: Надо уйти, уйти… Потому все сильнее я чего-то боюсь, все кажется должно во мне что-то лопнуть внутри, оборваться… Словно исчезаю, словно еще немного и пропаду… Поищут завтра, а меня нет. Ладно, бы били, пускай за себя работать заставляли! Но нестерпимее всего не это… Нет. Ничтожество – вот, что хуже боли, страшнее тени смертной… Когда превращают в ничто, в пыль, в ветошь. Когда между тобою и прогарами отказываются видеть всякую разницу – вот где горе, вот где желчь! Не быть рабом – страшно. Нет. Чувствовать, знать, что считают рабом, быть никем в их головах – тут невыносимо, вот где убивает. И душит, душит и не дает, не дает жить!..

Орешек: То правда-то, браток, совести у них – кот наплакал. Но однако ж-то за одного-то битого двух-то небитых дают. Погоди, мы свое-то возьмем! Не мокруй! Полтора-то отслужим, а там оторвемся-то!

Кариотский: Зачем тогда понадобится унижать салаг, если во мне сейчас меня убьют? Если я сам себя уважать перестану? Если меня во мне не будет нисколечко? Совсем! Умрет внутри «человечек», мой «человечек»… Вот сейчас его убьют и все… Что тогда? Тогда не порадуют слезы молодых: их страх и трепет, их дрожь! Нет. Тогда не будет внутри того кто позлорадствовал бы, понаслаждался местью; того кто упился бы беспредельной властью, произволом, унижением человека, его трусостью, его мерзостью! Не будет! А, значит, и смысла нет. Ни сейчас, ни потом! Ни унижать, ни унижаться! Нигде душе озлобленной мне не найти приют…

Орешек: Понесло-то тебя! Не все ж-то годки волки-то позорные. Гляди-то Пашин – душа карасям-то? Соловушка-то! Что за песенки-то поет, какие коленца-то выводит? Как за нашего брата-то заступается!

Кариотский: Пашин болтун! Он хуже всех! Хотя бы молчал – больше пользы было. От него тошнит.

Орешек: А слыхал-то, Леший, к нам на коробку священника-то приписали. Скоро объявится. Вместо замполита… Во за чью рясу-то прятаться сноровишь… (Смеется.)

Кариотский: Что священник? Вдарили по одной щеке – обрати другую. Не верю… Все одно… погибель.

Орешек: Не знам, Леший, по мне-то так и ничего! Пускай себе годковщина-то! Сегодня тебя гоняют, а завтра-то ты… Так-то и везде… У нас-то в училище первую-то стипендию с корнем выдрали у молодых. Ничого! Пришло-то наше время-то и мы отняли. Нормально! Попал на флот: полтора-то года бьют, припахивают… Склянки-то полтора пробили, валяй, не стесняйся-то – гоняй, припахивай! А как по другому-то, Леший? Пришел-то, значит, на коробку и попер-то три года тянуть?! Э, нет! Честно-то, браток, не удобно. Это-то когда все честно служить станут… у! Поди похуже-то годковщины отшвартуется?! Спасибо, не надо! Пришел карасем-то и ушел карасем? Нака-то выкуси! (Смеется.)

Кариотский: Да ты животное, Орешек, животное! Ты всегда был кучей мяса! В тебе некому страдать; некого унижать!! Родился животным. Нет в тебе человека!

Орешек: Но, но! Не расширяйся-то! Ишь сопли-то распустил: «человечка» в нем убивают! Куда там, интеллигенция! Я можь поболе-то твоего терплю, да обиды своей-то не выворачиваю… Не хнычу-то, понимаешь… (Пауза.) Шоб… больше не добавили. (Смеется.)

/Кариотский уходит на шкафут. Орешек закутывается

в дождевик и, казалось, дремлет. Пауза. Алексей

осторожно перелезает через леера и хочет покончить

с собой, бросившись за борт. Вот уже лишь только

кисть руки хватается за пиллерс и подошвы ботинок

скользят по ватервейсу…/

Кариотский: Сейчас… не будет… Сейчас всех вас в мрак… Никогда… никогда уже потом, никого… Всех!

/Кариотский решается, но внезапно входят о. Николай и старпом./

о. Николай: Слава Богу, море!

Старпом: Ну, вот и родные хаты! Сторожевой корабль – место вашей новой службы, дорогой отец Николай! Подъем, отбой, учебные и боевые тревоги; все в железе, на воде и по расписанию. Прошу любить и жаловать!

/Кариотский уходит./

Корабль наш, в правду сказать, не богодельня и не совместное предприятие. Бывает всяко… Однако, боевые задачи выполняем на «отлично» и нос держим по ветру! Море не для слабых и не для ленивых; ни матросу, ни офицеру дремать и раскисать корабельным уставом не позволяется.

Командир эсминца не первый десяток лет на боевой службе ломает. Так что волк морской опытный… Хотя, чего я? Сами ведь во всем разберетесь! Вы теперь на коробке замполит. Надо полагать души наши в ваше «заведование» переходят?

Вахтенный!

/Орешек дремлет…/

Орешек, ты?!

Орешек: (очнувшись) Так точно, товарищ старпом!

Старпом: Спишь, как лось! Эх, молодо-зелено! Давай дежурного на ют. Священника пусть встречает. Командиру я сам…

/Орешек дает два коротких звонка для дежурного по кораблю/

А может быть…

о. Николай: Что?

Старпом: Может, еще передумаете?.. Бросить тихое Подмосковье, да на флот, в железо… Сегодня здесь, а завтра сам царь морской не знает где. У нас ведь знаете как? Шторма крестят! Солеными волнами, с головой, да взахлеб. Иной раз и воду с мазутом глотать случится…

о. Николай: Ничего. Мне не привыкать!

Старпом: Ну, смотрите сами! (Смеется.) А характер у вас в аккурат морской, батюшка. Добро! /Поднимаясь по трапу, Орешку:/ Спишь, как лось!

/Старпом уходит. На юте появляется дежурный

по кораблю боцман Галун. У него неряшливый

вид: изношенная фуражка, мятый китель, расстегнутая

кобура пистолета…/

Галун: Га! Святый отэць!

о. Николай: Вот те на! Еще и креста не подъял на рамена, а уже канонизирован. Какой я святой? Вы быть может ангел предо мною.

Галун: Повынэн! Нэ знаю як обходытысь.

о. Николай: Священник, отец Николай. Можно, как издревле, просто: батюшка.

Галун: На корабли дэжурный мычман Галун.

о. Николай: Так-то лучше…

Галун: Дак про вас, отче, аж пивроку вся эскадра пэрэжывае. Вы у нас як пэршаластивка. Коробци можно сказаты така чэснота видшвартувалася. Нэ знаю, як вам?

о. Николай: Честь человека в служении спасению ближнего. Скажите лучше, мичман, чем сейчас занимается команда? Довольно ли православных христиан на корабле? Как служится по новым временам?

Галун: Дак яка служба, коли в животи бурчыть як в машинному виддилэни? Так кок молодый рыс промывае, так бы ему луску промыты! Колы на стинци стоимо то служыты щэ можно. Так ничого. И в магазын сходыш и всэ… А в мори каюк! Хлиб автономный, вода з мазутою, командыр з лайкою… (Смеется.) Така по момэнтах служба! Часы нови, а люды стари. Экипаж в нас дружный – стинка на стинку! (Смеется.) За Бога вси! Да, паскы доПасхе добрэ, так дэж его в ций нейтралци знайдеш? А морякы вжэ закинчиють корабэльни роботы и готуються до малой уборкы: по роскладу. На тому стоимо! Так вы ж ищэ обтэрэтэсь! Нычого! Ящык наш ладный, нэ тэ щоб в ОВРи! Так и кип – чоловик, душа матросам. Но, з Богом – ни! Нэ швартуютися. Хочь убий – атэист. Вы з ным, як кит з собакою…

о. Николай: Ну, это мы ещё поглядим.

Галун: Дак, хто ж знае можлыво и здружэтэсь. Кип – душа морякам. Вахта, дэ батько наш?!

/Быстро и незаметно входит Державцев; за ним старпом/

Державцев: Галун!

Галун: Яз, товарищ командир!

Державцев: (с кормы) Ко мне! Вахтенному повязку поправить, живот к хребту прилепить.

/Галун взбегает по трапу на борт/

Галун: Товарищ командир!..

Державцев: Отставить! (грубым шепотом) Что за вид, боцман?! Китель? Кобура вечно расстегнута!

Галун: Дак, товарищ командир, орэшки… радиацию выве…

Державцев: (грубым шепотом) Я тебя под арест посажу! (обыкновенно) Что с припами?1

Галун: Яз…

Державцев: В радиорубку бегом!

Галун: Товарищ командир, торпедкой…

/Галун убегает. Державцев и старпом сходят на стенку./

Орешек: Смирно!2

Державцев: Вольно. Николай Александрович Павлов? Уж не обессудьте, встречаем штормовым ветром…

Старпом: Доставлен в целости и сохранности.

о. Николай: Священник Русской Православной Церкви – отец Николай.

Державцев: Волею судьбы, командир назначенного вам эскадренного миноносца «Окрыленный» – капитан первого ранга Державцев.

о. Николай: Вот и слава Богу! Вот и познакомились!

Державцев: Вы к нам, вроде как, с испытательным сроком…

о. Николай: Мы все на земле с испытательным сроком…

Державцев: То на земле, а у нас на воде все по-другому. Сразу договоримся не испытывать терпение командира. Я, честно говоря, брата вашего не жалую. Но, раз начальство приказало, делать нечего. Будете вместо замполита; в его каюте и разместитесь. Власть меняется, а проблемы остаются. У нас не зевать – служба нелегкая! Вы где свою проходили?

о. Николай: Матросом дважды краснознаменного Балтийского Флота.

Державцев: О! Веселей сбочкуемся.

Старпом: Свояк по тельняшке!

/Смеются./

Державцев: А учились?

о. Николай: Выпускник Московской Духовной Семинарии.

Державцев: Никогда не служил с выпускниками семинарий… Смотрите у меня корабль в богадельню не превратите. Вот что! Есть ли Бог, или нет, для меня этот вопрос давно решенный. Я вам не по зубам. Но скажу: коль скоро Вера Православная поможет точному попадению ракет – что ж, хорошо, буду рад. Нет? Пеняйте на себя! На, а в экипаже мне от вас требуется одно – дисциплина. Дисциплина – вот бог корабля! Если исполнительность и дисциплина налицо, тогда, дорогой мой Николай Александрович, поведем нашу службу далее…

о. Николай: Невозможное человеку, возможно Богу.

/Державцев и старпом переглядываются./

Державцев: Вы уж думайте себе, как хотите, а только заповедь нашу морскую прошу соблюсти в строгости.

о. Николай: Заповеди мы умеем соблюдать…

Старпом: А начинать у нас есть с чего…

о. Николай: Годковщина и пьянство?

Старпом: Пьянства не обещаем, а неуставщинка имеется…

Державцев: Ну, а где ее нет? Однако, боевые задачи не мешает выполнять, а может быть где-то и помогает. Впрочем, я давно уже этим не занимался.

о. Николай: А кто… занимался?

Старпом: Отчасти, до сегодняшнего дня – я.

Державцев: А теперь ваша вахта! Давайте-ка, дружок, штурвал в руки – и по курсу!

Старпом: Не робейте. Зато не соскучитесь.

Державцев: Но, помните, Николай Александрович, у моряков не всякое худо без добра.

Старпом: /Державцеву/ Наверное, вовремя, товарищ командир, показать батюшке его каюту или, как говорится… келию. /Смеётся./

Державцев: Покажите. И, прямо сегодня пожалуй, можете из гостиницы и перебираться. /Старпому/ Скажи дежурному чтобы выделил парочку матросов в помощь; баталер – комплект белья; боцман – спасательный жилет и всё такое… / о. Николаю/ Жена у вас есть?

о. Николай: Нет. Принял сан в безбрачии.

Старпом: Один, как шхуна в океане!

Державцев: Это ничего! Одному и погибать не страшно… Ну, да ладно, старпом. Довольно соловья баснями кормить. Николай Александрович поди и не рубал с дороги.

Старпом: Понял, товарищ командир. Прошу на эсминец!

о. Николай: С Богом!

/Поднимаются на борт корабля. Выбегает со сводкой погоды Галун./

Галун: Тырщ командир, тырщ командир!

Орешек: Смирно!

Державцев: Вольно.

Галун: Тырщ командир, в гавани объявлен «Декрет три». Береговые Припы грозят усилением ветра.

Державцев: Усиления нам только нехватало… Увольнениям «дробь»; разве что с моего «добра». Ютовым на ют, шкафутовым на шкафут: завести дополнительные концы. Держать нос по ветру! По «усилению» мне доклад через каждые полчаса. В «Рубке» – вахта. Выполнять!

Галун: Есть!

/Все уходят. Орешек один./

Орешек: Теперь держись, братва! /Смеётся/

/В корабельной радиостанции раздаётся команда Голуна: «Ютовой и шкафутовой швартовым командам прибыть на правый шкафут. Форма одежды: рабочее платье, бушлат пилотка, спасательный жилет!» Через короткое время на шкафуте выстраиваются швартовые команды. Среди них

Пересветов, Немцов, Пашин. Кариотский рассеянно выходит Без спасательного жилета./

Пересветов: /Кариотскому/ Где жилет, карась?! Тормозишь.

/Выходит Галун. Он есть орехи, раскалывая их рукоятью пистолета./

Кариотский: Сейчас! Я… сейчас!

Галун: Що скрутылись, як цуцыкы, мориманы? Салага, дэ жылэтку пропыв? Давай торпэдкою!

Пересветов: Стишки наверно чирикал!

/Кариотский убегает./

Галун: Братци! Витэр зовсим охамив. Хавань в дэкрэти. Наша задача в тому, щобы бокы цили буллы, завэзты додаткови швартови! Зараз накынэм пэтэлькы на палы и стыснымось! Вси зрозумилы? Добрэ!

/Матросы принимаются за работу./

Скоришэ, скоришэ, мориманы! Пашин, Нэмцив, Пэрэсвэтив, що вы як караси замучени рухаетэсь? Аж по два з половынкою море видпахалы! Пашин, чэрэвыкы в пэтли нэ сунь! Швартуватэся нэ тоби анархию на коробци розводыты.

/Устанавливает связь с главным командным пунктом./

ГКП – Ют!

/Голос старпома в радиотрансляции по верхней палубе: «Есть ют!»/

Проверка связи!

/Голос по верхней палубе: «Пять баллов!»/

Добрэ! ГКП-Ют, ютовая, шкафутовая швартовые команды по местам.

/Голос старпома: «Добро, ют!»/

Пересветов: Пашин, как привык за дверную ручку замполита цепляться так и швартов тягает. Карасей гонять не желает, пускай сам теперь концы волочит!

Пашин: И не побрезгую, матрос Пересветов! Ради победы справедливости, ради торжества гуманного отношения к человеку, решусь на все!

Галун: ГКП – Ют!

/Голос в радиотрансляции: «Есть, ют!»/

Коренной не трогаем… Заводим два швартовых через киповые планки на пал и обтягиваемся.

/Голос: «Добро, Галун! После отработки с

концами двух матросов на баковые шпили!»/

Галун: /отключив связь/ Эй, студэнт, що ты з киповою планкою як з дивкою возышься? Нэмцив, як по французькы будэ «возышься»?

Немцов: Увы, студенческие, блаженные годы давно миновали мой страстный ум… А нынче лишь вы, с этим утонченным юмором, пока еще остаетесь мучительной реальностью…

Галун: Ничого! Прылипыты тоби кип зирочкы за твою роялю и будэ тоби друга рэальнисть, друга Франция. /Пашину/ Эй, дэмократ, накыдай швартив на цю талию, так дывысь щоб пупок нэ розвязався.

Пашин: Ладно болтовню разводить, товарищ мичман. Командуйте по уставу военными моряками.!

Галун: Зараз, товарыш адмирал! Раз по уставу… тодди рухай клэшнямы на стинку, ричняк, прэймай кинци на палю!

/Пашин сходит на стенку./

Э! Ходки, так з вашым хлопцэм нам витэр вси рэбра общипае… Заводь скоришэ!

/Входит в спасательном жилете Кариотский./

Немцов: Возник нежный образ господина Кариотского…

Пересветов: /берет Кариотского за ворот робы/ Тормозишь, карась!

Кариотский: Жилет искал…

Пересветов: Будешь сегодня в нем спать. Пшел!

Галун: Э! Ходки, ходки, як вы швартуетэсь, так молоко скыснэ. Я бы за цю пору порося зъив! М-да! А у мэнэ ж було щастя. Да-а-а. Я ж на доброму вэсилли молочнэ порося зъив, цилком… Всэ запэчэнэ як е з дымком. Шкирка похрущуе… Сальце…

Пересветов: /бьет Кариотского/ Не сюда, карась! Это тебе не «гражданка», тормоз, швартовы заводить – не шнурки завязывать!

Пашин: /со «стенки»/ Не сметь унижать человека!

Галун: …Я до нёго як бы нэнароком пидсив з ложэчкою, и… всего зъив з кисточкамы… А кисточкы-то, фуй! Хрэбци!

Пашин: Замполитов сегодня, к сожалению, нет, но суд матросской чести, на заблуждения ваши, имеется! Толпа! /Кариотскому/ Выше голову, Лёша!

Галун: Так як же и тут ты, ходок, нэ досолыв… Тэпэр е и замполид и суд… Тобто зрозумий суд страшный, а замполит… святый. /Смеется/ Ось тэпэр старпом свящэнныка на коробку прывив; так вин в ряси до палубы.

Пересветов: Да, ну?!

Галун: Так щоб мэни за всэ життя нэ прыйшлося галушкы порубаты! Ость тэпэр з кипом шпангоуты рахують.

Немцов: Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Пересветов: /смеется/ Раз так? Тогда на эсминце у нас приход откроют?!

Немцов: О-о! Ныне наступает для вас, господа матросы, судный день! Кто первый во святые записывается? Бог любит ничтожных… Скорее, Леший, Он вас ждет!

Кариотский: При чем здесь: кого больше любит? Я хотя и неверующий, но знаю: у Бога все равны. Бог всех одинаково любит.

/Немцов смеется./

Немцов: Равны по-разному, милый друг. Кто-то ровнее…

Пересветов: А карасям рано о Боге думать. Вот, отслужишь свое, хлебнешь горя вместе с морской водой, тогда поглядим какой ты верующий.

Кариотский: А без горя нельзя?