Фантазерка Нестерова Наталья
Будет ли счастлив муж с такой мымрой? Нет! Он потянется за первой юбкой, соблазнительно покачивающейся на бедрах. Даже если эти бедра цыплячьего размера, а вместо юбки — старенькие джинсы.
Татьяна и Марэна Виленовна дружно, каждая на свой лад, песочили Настю. Я их не слушала. Срочно задействовала мыслительный логический аппарат, чтобы доказать или опровергнуть измену мужа. Анализировала его поступки, слова, реакции.
Что он недавно сказал о моей фигуре? «Ты такая аппетитненькая, как сдобное тесто». Убираем из оборота речи художественные излишества, в данном случае эпитет «аппетитненькая». Что остается? «Ты — как сдобное тесто». Хорош комплимент!
Нет, надо идти другим путем. Как говорят? «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Произведем дополнение в обеих частях равенства. «Скажи мне, как твой муж относится к твоим друзьям, и я скажу, как он относится к тебе». Петя называет мою подругу Ольгу дурой, а подругу Лену дурой во всех отношениях. Недавно, когда дура во всех отношения, тьфу ты, Лена позвонила мне в половине второго ночи, чтобы поделиться горем разрыва с любимым человеком, мой муж поступил безобразно.
Лена рассказывает обо всем очень подробно: «Вот он вошел, стал переобуваться в тапочки, я сразу почувствовала, что между нами нет той связи…» и так далее. От меня требовалось только периодически вставлять: «Ага… ага».
Невелико самопожертвование, тем более что я взяла курсовые работы студентов и параллельно с «ага, ага» проверяла их. Через час Петя выхватил у меня трубку и рявкнул в нее: «Лена, моя жена давно спит, а пленку на магнитофоне с „ага, ага“ заело».
Хамская выходка! Лена со мной неделю не разговаривала. Правда, Петя, отправив меня спать, сам проверил оставшиеся курсовые. Но я и не говорю, что он законченный злодей, хорошие качества у него тоже есть.
Необходимо проанализировать его высказывания, сделанные в состоянии большого эмоционального напряжения. Пять дней назад он наорал на меня: «Людка! Если я вылью этот суп тебе на голову, запомнишь ты, наконец, что я люблю горячий, а не температуры остывшего трупа?!»
Рассмотрим его слова с точки зрения информационного посыла. Что здесь главное? Угроза: «Я тебе вылью суп на голову». Значит, я его так раздражаю, что ему хочется нанести мне физический вред.
Анализ семейной трагедии шел у меня неорганизованно, общей картины не получалось. Надо составить систему уравнений и посмотреть, сколько в них неизвестных.
К сожалению, возникала не система уравнений со многими неизвестными, а набор примитивных тождеств. Отказался есть яичницу, потому что я опять забыла положить в нее лук, равно: искал повод для ссоры. Накричал на сына из-за тройки по алгебре, равно: переносит неприязнь ко мне на ребенка. Сказал, что задержался у приятеля, пришел нетрезвый, равно: развлекался с лысой девушкой.
Пока я мысленно доказывала себе неверность своего же мужа, Марэна Виленовна и Таня призывали Настю не разрушать здоровую семью. В какой-то момент Марэну Виленовну прорвало на личные откровения, и она рассказала, как ее муж несколько десятилетий назад увлекся молоденькой девицей.
Повествование прерывали периодические восклицания Тани: «Да вы что? А он что? А вы что? Николай Михайлович? Никогда бы не поверила! А Юрик знал? Конечно, помню ту кикимору. Вот стерва! Марэна Виленовна, ну вам досталось!»
У самой Тани тоже было чем поделиться с бывшей свекровью:
– Мою двоюродную сестру Веру помните? Уехала она, значит, к матери в Таганрог. А муж ее на фирму перешел работать, деньжата появились. А там молоденькая секретарша. Шуры-муры, он вид делает, что состоятельный, хотя в долгах по маковку…
Настя выскользнула из купе. Наверное, пошла курить. И мне хотелось, но не стрелять же сигарету у любовницы мужа. Таня пересела на диванчик к Марэне Виленовне, и через минуту они ворковали как записные подружки.
Я отмела попытки сердобольных женщин утешать меня, постелила постель, легла носом к стенке. Через некоторое время угомонились и остальные. Вернувшаяся Настя смиренным голоском пропищала:
– Большое спасибо за участие! Я должна подумать над вашими советами, — и забралась на верхнюю полку.
Прошел час, другой. Стучали колеса, на остановках я слышала ровное дыхание трех спящих женщин и ворочалась с боку на бок. Выстраиваемая мной система тождеств разрослась до гигантских размеров, что свидетельствовало об ошибке в методе. Необходимо начать сначала, с поиска самого веского аргумента в Настиных речах. Такой аргумент был.
Я тихонько встала, подошла к Насте и стала трясти ее за плечо.
– Что? Что случилось? — спросила она, открыв глаза.
– Откуда ты знаешь, что я заснула на соревнованиях? — шепотом спросила я.
– Спиридонов рассказывал на семинаре, — тихо ответила Настя.
– Старый сплетник! — вырвалось у меня. — А то, что говорила о Пете?
– О каком Пете?
– О моем муже!
– Но мы же договорились! Здорово получилось, правда? Они прямо слились в экстазе. У меня был только один прокол с именем. И я не знала, есть ли у вас дети. Классно сработало! А как вы обманутую жену изображали! Станиславский прослезился бы. Вы мне лекции свои дадите?
Не отвечая, я вернулась на свою полку. Уснуть не смогла. Принялась высчитывать по формулам вероятность получить в следующей поездке идеальных попутчиков — непьющих глухонемых. Вероятность была ничтожно мала.
ФАНТАЗЁРКА
Как выглядит пена, которая идет у припадочных изо рта, я не знаю. Шампунь глотать мне не хочется, останавливаюсь на отцовском креме для бритья. Ох и мерзость!
Я брякнулась на спину в комнате, где родители собирали чемоданы, начала дрыгать руками и ногами, пускать пузыри. Папа перешагнул через бьющуюся в конвульсиях родную дочь, как через бревно. Мама склонилась надо мной и строго спросила:
– Где маникюрный набор? Почему ты никогда не кладешь вещи на место?
Мои родители бездушные киборги — роботы с чипами и микросхемами вместо сердец. Четырнадцать лет, с рождения, я пытаюсь расшатать их нервную систему, но она сделана из титановой проволоки. Они уезжают в отпуск! За мной должна присматривать любимая бабуля, которая заядлая альпинистка и в данный момент ползает по горам Кавказа. Несостыковка в два дня: папа и мама решительно отказываются оставить меня одну и отдают, как они выражаются, «на передержку» маминой подруге детства. Из нынешних знакомых меня бы никто не взял.
Спектакль провалился, мимо кассы. Встаю с пола и иду полоскать рот. А все потому, что полгода назад родители уже оставляли меня одну, когда махнули в Петербург к друзьям. Если честно, то они сами виноваты — вернулись на день раньше. Так поступают только глупые мужья в анекдоте: возвращается он из командировки…
Возвращаются они из Питера и застают картину. Я и две мои подружки, в одних трусах, с ног до головы покрытые татуировками (переводные картинки), волосы розовыми и зелеными прядями покрашены (одноразовый эффект), изображаем под музыку пляску апачей. В пепельнице дымятся сигареты (дрянь ужасная), а на столе бутылки пива (сначала горько, потом привыкаешь).
Когда меня схватили после непродолжительной погони и стали драить в ванной, я так визжала, что пришел сосед снизу.
– Интересно, — говорит, — что нужно с ребенком делать, чтобы он так орал?
Папа, взмыленный и гневный, честно отвечает:
– Мы ее купаем.
– Первый раз в жизни? — уточнил сосед. — Тогда понятно.
Кстати, подружки мои, заявившись домой в соответствующем виде, без всяких пыток с ходу заявили родителям: «Это Катя придумала!» — я то есть. Понятное дело, их не наказали, только водиться со мной запретили.
На «передержку» меня определяют к тете Лизе. Мама о ней рассказывает:
– Чудный человек, доброты исключительной. В детстве мы были неразлучны, а потом пути разошлись.
– Главное, она Катьку нашу не знает, — бурчит папа.
Он злится, потому что портативный компьютер на время отпуска достается мне. С папой мы слегка подрались, но мама встала на мою сторону: в четыре руки и две глотки мы фазера победили.
– Лиза, — продолжает мама, — несколько задержалась в развитии. Возможно, виновата ее профессия и контингент, который ее окружает. Она в детском саду воспитательницей работает.
– Контингент играет такую большую роль? — удивляюсь я.
– Безусловно, — отвечает мама, которая студентам философию преподает.
– Бедный папочка! — всхлипываю я.
– Почему это я бедный? — настораживается он.
– Ты же сам говорил, что все дни с мышами и кроликами проводишь, опыты на них ставишь.
Мама прячет лицо, папа показывает мне кулак. Он бурчит, что такие перегрузки, как со мной, ни один трудовой кодекс не выдержит. И он, папа, заслужил отдых от параноидальной личности с замашками диктатора, то есть от меня, родной и единственной дочери.
На самом деле они любят меня безумно. Один раз я подслушала, как мама говорила, что все дети по сравнению со мной кажутся ей испеченными из скисшего теста. А папа обозвал их ипохондриками и меланхоликами. Я потом в словаре значение этих слов смотрела.
Когда я в детстве болела воспалением легких, папа лежал со мной в больнице, потому что у мамы грипп был. Сестрички на папу молились, уверяли, что такие отцы вымерли сразу после динозавров, мой уникальный остался. Мама у нас вообще упасть и не встать, какая красивая и умная. Когда я окончательно вырасту и разовьюсь, обязательно на маму буду похожа.
Звонок в дверь.
– Это Лиза за тобой пришла, — быстро говорит мама. — Приведи себя в порядок!
«Порядок» я заранее продумала. Разделяю волосы на прямой пробор и обильно удобряю гелем, чтобы череп облепили как приклеенные. Заплетаю две косицы с розовыми капроновыми лентами. На концах пышные бантики, как на фото мамы-первоклассницы. Одежки я у бабушки на антресолях нашла. Постирала и дырки, которые моль проела, зашила. Платье — улет! Само розовое, а воротник и рюшки — белые кружева. Рукав короткий фонариком, от талии пышная юбка до колена, пояс на спине в пышный бант завязывается. Бабуля говорит, что она в этом платье была прекрасна, как Мальвина. Хотя трудно поверить, что такой прикид по доброй воле можно надеть.
Когда я придурочной Мальвиной выползаю из своей комнаты, папа и мама издают всхлип и кашляют, чтобы замаскировать нервный хохот. А тете Лизе я нравлюсь. Наверное, ее подготовишек на утреннике напоминаю.
– Ах, какая красивая девочка! — нараспев восхищается тетя Лиза.
Она сюсюкается со мной, как с трехлетней. Я, потупив голову, лезу пальцем в нос.
– Хорошие девочки пальчиком в носу не ковыряются, — наставляет меня тетя Лиза и убирает мою руку от лица.
Плечи родителей дрожат от сдерживаемого смеха. Они быстренько нас выпроваживают. Представляю, как веселятся за дверью.
Тетя Лиза мне сразу понравилась. У нее доброе открытое лицо — таких лохотронщики в два счета обдирают до нитки. Она говорит, что мы едем на дачу, где у нее живут два симпатичных котика.
В электричке я пытаюсь выяснить семейное положение тети Лизы. Она туманно вспоминает про «одного мужчину, с которым встречалась десять лет, но у него семья и дети». Ясно, морочил бедолаге голову, козел, а потом ручкой помахал.
– Но сейчас у меня есть поклонник, — смущенно признается тетя Лиза.
Я едва не падаю со скамейки, услышав пыльное от древности слово. Поклонник! Это тот, который поклоны перед ней бьет, что ли?
– Он завтра приедет со своим сынишкой. Я мальчика никогда не видела, волнуюсь ужасно. Вдруг я ему не понравлюсь?
– Вы не можете не понравиться, — честно льщу.
– Правда? — радостно восклицает она. — А сколько лет мне дашь? Мы с твоей мамой ровесницы, но все-таки?
Я благоразумно не упоминаю о том, что возраст женщины — величина переменная и, как заряд электрона, различен в каждое мгновение. Например, меня сейчас можно отправить в третий класс. А если я накрашусь, надену мини-юбку и мамины босоножки на платформах, то никто из приставал не догадается, что по нему статья за совращение несовершеннолетних плачет.
– Вы? С мамой? — притворно изумляюсь. — Не может быть! Тридцать шесть — ни за что! Я бы больше двадцати пяти вам не дала.
– Ой! — кокетливо отмахивается тетя Лиза. — Ты преувеличиваешь, то есть приуменьшаешь. Катя, а ты бы не могла при посторонних не звать меня тетей, а просто Лизой? И давай на «ты»!
– Запросто! — легко соглашаюсь я. — Хочешь, выдай меня за своего ребенка от первого брака с космонавтом, который сгорел в стратосфере?
– Что ты! — поражается Лиза. — Как можно!
С фантазией у нее туговато.
– Катенька, — делает мне замечание Лиза, — сдвинь коленочки. Так девочки не сидят, так мальчики сидят.
Черт! Ни ходить, ни сидеть в платьях я не умею, потому как с колыбели в джинсы одета. Народ на меня пялится. Старики с одобрением смотрят, а одна девчонка пальцем у виска покрутила. Правильно сделала.
На станции Лиза начинает доставать сумки из сумок — как матрешек, одну из другой, да еще каждая с хитрой «молнией»: если ее расстегнуть, сумка сразу вдвое больше станет. Сумки мы загружаем стратегическим продуктовым запасом. Однако прожорливый нынче поклонник пошел! Пока дотащили провизию до дома, взмокли.
Дачка у Лизы скромненькая. Деревянный домик с двумя комнатами, кухонькой и верандой. Участок тоже не разбежишься, соток шесть. Но все кругом чистенькое и аккуратное. На окнах веселенькие занавески, грядки под линейку размечены, сорняки пинцетом выщипаны, цветники благоухают.
– Хочешь душ принять до обеда? — предлагает Лиза.
– Лучше после.
Зря я, что ли, как дура парилась? Мне в этом прикиде надо до Лизы важную информацию донести. Украдкой достаю зеркало и пудреницу с белым тальком. Обрабатываю лицо, губы мажу бледно-голубыми тенями. Приползаю за стол.
– Окрошечки поешь, — ставит передо мной тарелку Лиза.
– Не могу, — вздыхаю я, — тошнит, токсикоз. Я ведь, по правде сказать, беременная.
Лиза падает на соседний стул и таращит на меня, смертельно белую, всю в розовом, с косичками-бантиками и рюшечками, испуганные глаза.
– Кто? Кто? — заикается она. — Кто отец?
– Наш директор школы, — печально признаюсь я.
С директором, пожалуй, переборщила. Нашему директору за шестьдесят, один глаз у него стеклянный, потому зовется Циклопом. Надо было физрука замазать…
Пока Лиза приходит в себя, пока хватает ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, я пододвигаю к себе тарелку и уминаю окрошку. Лиза механически ставит передо мной второе — котлеты с посыпанной укропом молодой картошкой. На десерт клубника с сахаром и сметаной. Готовит Лиза отлично, живот у меня набит, точно барабан.
– Не возражаешь, если отдохну немного? — спрашиваю.
– Я тебе постелю, — подхватывается Лиза. — О, бедный! Бедный ребенок!
Так, все складывается лучше, чем я ожидала. После оздоровительного сна я получаю полдник в виде горячих блинчиков с медом и холодного молока, потом купаюсь в речке и даже помогаю Лизе пересаживать цветы, несмотря на ее отказы и мой «чудовищный токсикоз».
Лиза виновато признается, что, пока я спала, она сбегала на почту и отбила моим родителям телеграмму на адрес их дома отдыха. Текст был гениальным по причине экономии знаков препинания: «Ваша дочь беременна директором школы целую лиза».
Я тяжело вздыхаю и одобряю ее мужественный поступок:
– Ты поступила как настоящий друг. Все равно бы мне пришлось сдаваться.
Двух Лизиных «котиков», Гришу и Федю, я до ночи не видела. Оказалось — громадные котяры, которые целыми днями охотятся и домой только ночевать приходят. Лиза внимательно следит, чтобы форточки в доме были открыты — «котики» в них запрыгивают.
Поклонник Родион Сергеевич и его отпрыск Славик мне решительно не приглянулись. Родион Сергеевич толст, лыс и обильно потеет. Он подобострастно смотрит на сына и покровительственно на Лизу. Нашел дурочку, которая ему борщи будет варить и носки стирать. Славик, мой ровесник, тоже сволочь заносчивая. На меня даже не глянул. Не забыть бы при случае его папаше намекнуть, что Славик гомик.
Лизу колбасит от волнения: носится, не знает, куда их посадить, чем угостить и как развлечь.
– Ты обещал мне рыбалку, — гундосит Славик.
Это он к отцу обращается. Но в его сторону не глядит. Славик вообще ни на ком взгляд не останавливает, в глубь себя, любимого, смотрит. Со слов Лизы я знаю, что после развода родителей Славик с матерью живет. А Родион Сергеевич у него отец приходящий.
Они берут снасти и уходят на речку.
Лизку страшно жалко. До такой степени, что вместе с ней готовлю обед и убираюсь в стерильно чистом доме.
– Неужели ты влюблена в потного Родиона Сергеевича? — выспрашиваю.
– Одной тоже плохо, — уходит она от прямого ответа.
– Так выйди замуж за крепкого, молодого, здорового мужика.
– Думаешь, легко?
– Плевое дело!
– Вот такие мысли тебя до трагедии и довели. Как подумаю, Катенька, о твоем будущем, сердце кровью обливается.
– Почему? — Я уж забыла, что ей наплела.
– Тебе еще в куклы играть, — тяжко вздыхает Лиза, — а скоро сама мамой станешь.
Насчет кукол Лиза права, играть я с ними люблю. Но с другой стороны, хотя физиологически пребываю в возрасте Джульетты, по умственному развитию опережаю всех героев Шекспира, вместе взятых.
– Хорошо учишься? — спрашивает Лиза.
– Отлично. У меня ай-кью зашкаливает.
– Другое место у тебя зашкаливает, — говорит она не с осуждением, а с доброй печалью.
Супервумен, то есть отличная тетка! Почему мама раньше нас не познакомила? Я бы Лизу быстро наставила на путь истинный. У меня от бабушки страсть вмешиваться, куда не зовут, и давать советы, которых не просят. Но еще не все потеряно.
– Есть у тебя, — допытываюсь, — в группе детишки разведенных родителей, которых папаши забирают?
– Колю Сидорова по пятницам папа берет, а Настеньку Хворостовскую отец по понедельникам приводит, — послушно перечисляет Лиза, не понимая, куда я клоню.
– Какие они из себя?
– Коленька непоседа, а Настенька…
– Я про отцов спрашиваю.
– Колин папа тренер по плаванию, — гордо произносит Лиза, словно имеет отношение к его спортивным рекордам.
– Значит, так. Со следующей недели начинаешь Сидорову его ребенка нахваливать. Мороси без остановки. Если у мужчины есть наследничек, не обязательно искать путь к сердцу через желудочно-кишечный тракт. Знаешь, скольких я отвадила, которые под папу клинья забивали? И маму всегда предупреждаю: «Тетя Юля сказала, что я хорошая девочка. Держи ухо востро!»
– Катя, иногда ты так выражаешься! Я тебя не понимаю.
– Не важно. Как говорит моя бабушка, можешь меня не слушать, но сделай, как я говорю.
Похоже, какой-то позитивный процесс в башке у Лизы пошел, потому что она спросила:
– А как же Родя? Родион Сергеевич?
– Не парься!
– Что?!
– Отпадет пиявка, я тебе обещаю.
Рыбаки вернулись с позорным уловом — три рыбешки меньше моей ладони. Вдобавок гости обгорели, причем не по-родственному, а в разных местах. У Родиона Сергеевича распухли и покраснели уши, а у Славика нос превратился в панцирь вареного лобстера.
Отца я деморализовала после сытного и вкусного обеда. Родион Сергеевич развалился в тенечке на шезлонге. Пузо поудобнее расположил и пыхтит, подремывая. Подхожу и на чистом глазу, проникновенно, насколько хватает актерского мастерства, заявляю:
– Я вас очень! Очень-очень уважаю!
Можно подумать, ему каждый день симпатичные девушки подобные вещи говорят! Зевнул протяжно:
– Спасибо, детка!
Не врубается, окорок. Набираю в легкие воздуха и быстро, как бы волнуясь, говорю:
– Когда Лиза случайно по пальцу ножом стукнула, вы склонились и поцеловали ее ранку. Как это мужественно! Как благородно! Вы же знаете, наверное, что у нее СПИД, вернее, ВИЧ-инфекция, которая передается через кровь и сперму. Я вас очень! Очень-очень уважаю!
Дошло. Без талька побелел, включая лысину, только красные уши как ручки у кастрюли торчат. Я развернулась и потрусила прочь. На очереди сын.
Живодер. Сидит за домом, ловит жучков и отрывает им лапки. В другой ситуации я бы сама ему кое-что оторвала, но не сегодня.
– Как тебе Лиза? — присаживаюсь рядом.
– Никак.
– Правда, она добрая и красивая?
– Нормальная.
Понятно, лишнее слово из него не вытащишь, словарный запас неандертальца. Или кроманьонца? Не помню, кто из них вторую сигнальную освоил. Точно — не Славик. У него в голове две извилины и несколько оттренированных умений, вроде плевков.
– Слабо, — спрашиваю, — тебе до яблони доплюнуть?
Оживился, напрягся, доплюнул. Он потом еще у меня минут пять «стрелял» по указанным мишеням. Это называется установить эмоциональный контакт. У меня даже с папиными подопытными кроликами получается. Иной раз они лапы отбросить собираются, а я приду, поиграю с ними — оживают и к морковке тянутся. А папа еще говорит, что нам с бабулей одна скромность на двоих досталась, то есть очень мало. Но это я отвлеклась. Я о Лизе с пацаном поговорить хотела.
– Она очень хорошая, — рассказываю, — хоть и с отклонениями.
– Шиза? — поражается он.
– Нет, только заскок. У нее в детстве два брата-близнеца были. Гриша и Федя. Утонули в ванной по ее недосмотру. И теперь Лизка вбила себе в голову, что они в котов превратились и по ночам к ней в дом приходят. Я тебя как человека прошу: станет она уговаривать форточки не закрывать, ты не сопротивляйся. Ладно?
– А я чё? Мне по фигу.
– Значит, договорились.
К вечеру ответную телеграмму от моих родителей принесли. Их на туфте не проведешь. Пять лаконичных слов: «Пусть рожает целуем мама папа».
– Кто собирается рожать? — не понял Родион Сергеевич.
– Э-э-э, мэ-мэ-мэ, — заблеяла Лиза и беспомощно на меня уставилась.
Прихожу на выручку:
– Если из вас никто рожать не собирается, то мучиться буду я.
Честно говоря, мне немножко стыдно. Поэтому я за Пушкиным прячусь:
- Родила царица в ночь
- Не то сына, не то дочь;
- Не мышонка, не лягушку,
- А неведому зверушку.
Родион Сергеевич и Славик на меня с уважением посмотрели. За беременность или знание классики? А попробуйте ее не знать, когда бабушка специалист по басням в русской литературе девятнадцатого века.
Но вообще-то Славику и его папаше более всего хотелось смыться с дачи, на которой живут инфицированные сумасшедшие и школьницы на сносях. Не уехали потому, что Лиза перед ними только что на пузе не плясала.
Спать их положили в той комнате, где я предыдущую ночь провела. Лиза в другой комнате, а я между ними на веранде. Лиза пять раз попросила форточку не закрывать, предупредила, что котики придут.
Славик нахально хихикал, но потом ему стало не до смеха. По-хорошему, пацану можно было посочувствовать. Я сама чуть от страха не свихнулась прошлой ночью.
Представьте декорации. Деревенское окно, полная луна как большое серебряное блюдо, тени деревьев колышутся. И тут появляется нечистая сила — силуэт громадного котяры, ну вылитый черт. Он бесшумно запрыгивает на форточку, секунду пережидает и летит вниз. Следом второй черт тем же манером в дом залетает.
Для надежности я Славикову раскладушку под окно поставила, чтобы Гриша и Федя прямо на него приземлялись.
Славик заорал басом, а потом на фальцет сбился. Некоторое время он в темноте бесновался и, видно, на котов наступал — те орали как резаные. Что-то там падало, грохотало на весь дом. Затем все на веранду вывалились. Я быстренько свет включила. Родион Сергеевич в ситцевых трусах семейных, Славик — в белых трикотажных на резинке. Отец пытается сына поймать, а тот носится кругами и вопит:
– Духи ее мертвых братьев!
Лиза из своей комнаты выскочила в ночной рубашке с оборками, вроде бабушкиного платья Мальвинского.
– Что случилось? Это же мои котики, я вам говорила.
– Нет! — голосит Славик. — Все знаю! Ты своих братьев в ванной утопила. А теперь они приходят!
– Сыночек! — умоляет Родион Сергеевич. — Успокойся, тебя никто не обидит!
Все орут и бегают по веранде, включая котов, у которых шерсть дыбом. Я стою на топчане, прижавшись спиной к деревянной стене. Ну и представление!
Лиза ухитряется схватить не то Федю, не то Гришу, но кот вырывается и раздирает ей плечо. Родион Сергеевич от этой царапины шарахается, как от язвы прокаженного.
– Не подходи ко мне! — кричит.
– Папа, я боюсь! — блажит Славик.
– Господи! — чуть не плачет Лиза. — Какой кошмар! Что с вами?
И никто не стоит на месте, только коты на шторы запрыгнули и висят на них, точно здоровенные летучие мыши.
Я соскакиваю с наблюдательного пункта и подбегаю к емкостям с запасной водой. Хватаю одно за другим ведра и выливаю на головы пробегающих мимо.
Взмокнув, они носиться перестали. Славик рыдает в голос, терзая свой нехрупкий красный нос:
– Папа, увези меня отсюда, пожалуйста!
– Да, сыночек! Немедленно! Ноги здесь моей…
Родион Сергеевич явно хотел прямо без штанов запрыгнуть в машину и дать деру. Но одумался и с рекордной скоростью собрал манатки.
Когда они уехали, Лиза переоделась в сухое, и мы вместе вытерли лужи на полу.
– Тебе не показалось, — спросила она, — что Родя и мальчик немного не в себе?
– Еще как показалось! У обоих крыша съехала и на боку застряла. Ты судьбу благодарить должна, что навек с ними не связалась.
Мы вскипятили самовар и выпили чаю с вареньем. Я трещала без умолку, описывая Лизе радужные перспективы отношений с разведенными отцами ее воспитанников. Она тяжело вздыхала и согласно кивала — без видимого энтузиазма.
На следующий день за мной приехала бабушка. Население дачного поселка высыпало из домов. Было на что смотреть. Когда мы с бабулей идем по улице, на нее все оглядываются. Вы знаете московскую толпу: взвод манекенщиц продефилирует — никто глазом не поведет. А мою бабулю не пропустят. Невысокая, худенькая, на шпильках, в светлых брючках и легкомысленной маечке, с одуванчиком кипенно-седых волос (не забыть уточнить у нее, что такое «кипенно» — встречается у древних писателей), моя бабуля похожа на маленький белый кораблик в бурных и темных водах.
Я могу бесконечно ее описывать, но по правде дачники бросили завтракать и повыскакивали на крыльцо, привлеченные скорее громкой автоматной очередью. Бабушкиному драндулету, переименованному из плебейского «Москвича» в благозвучного «Москвитянина», лет больше, чем мне. Его много раз ремонтировали, но одну деталь он стойко отвергает, как инородную, а именно — выхлопную трубу. Поставят новую, а через месяц она прогорает и отваливается. Бабуля махнула на трубу рукой и решила: «Москвитянину» не нравится, когда ему затыкают рот. Да, это не аналог рта, отверстие скорее выходное, чем входное. Но всякий имеет право говорить в полный голос!» И бабуля гоняет без выхлопной трубы, пугая собак и мирных обывателей. Лиза, увидев (сначала услышав) мою бабушку, слегка оробела. А потом исполнила традиционный номер под названием: «Ах, как внучка на вас похожа!»
– Если учесть, — отвечает бабуля, — что ее отцу я не родная мама, а мачеха от второго брака, то наше сходство вполне понятно.
Лиза беспомощно на меня уставилась. Я быстро объяснила ей наши запутанные семейные связи. Бабушка была замужем три раза. По нисходящей: за доктором наук, за кандидатом наук и за автогонщиком. Когда кандидат наук, мой родной дедушка, уходил к своей аспирантке, он хотел забрать моего папу. Но бабуля легла на пороге и сказала, пусть из нее делают труп. Мой семилетний папа подошел и лег рядом.
Кажется, все просто изложила. Однако Лиза смотрела на меня так, будто я «Сагу о Форсайтах» в пять предложений втиснула.
Бабуля проинспектировала не обширные, но аккуратные Лизины дачные угодья.
– Весьма мило, — похвалила и тут же сделала замечание: — Не хватает изюминки, яркого штриха. Например, клумбы с экзотическими цветами. Знаете, есть такие, на драных петухов похожие. Или дерева с оригинальной стрижкой, под…
– Под античный символ плодородия, — вступилась я за Лизу. — Ты сама-то грабли от лопаты можешь отличить?
– Как вы, молодежь, — бабуля изящным взмахом руки объединила нас с Лизой, — бываете вульгарны! Если оппонент переходит на личности, значит, он плохо владеет предметом дискуссии.
Я не терплю, когда последнее слово остается не за мной. Мы еще несколько минут препирались с бабулей и нагнали на Лизу таких страхов, что она забыла нам чаю предложить. Наверное, облегченно перевела дух, когда под треск и грохот мы наконец уехали.
– Отчитывайся! — приказывает мне бабушка в машине.
Перекрикивая шум мотора, я рассказываю о припадке эпилепсии и кибер-родителях, о Лизе и имитации беременности, о лысом поклоннике и его красноносом отпрыске, и как я их разыграла.
Мы въезжаем в хвост длинной автомобильной пробки, и бабушка глушит мотор.
– Согласна, — поворачивается она ко мне лицом, — что проблема в твоих родителях. Когда ты появилась на свет, я с ними заключила договор: я воспитываю, они порют.
– Что делают?!
– Глагол «пороть» означает бить ремнем по мягкому месту, лупить, драть — то есть наказывать. Тебя пороли?
– Никогда!
Читать бесплатно другие книги:
