Коротенькие рассказики. Том II Уськов Виктор

Редактор Ольга Зиновьевна Дьяченко

© Виктор Алексеевич Уськов, 2017

ISBN 978-5-4490-1575-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МОЮ МАТЬ ЧУТЬ НЕ АРЕСТОВАЛИ…

Дело было при Сталине. Кто-то дал в сельский совет знать, что в огороде у Уськовой Анны много людей копают лопатами землю. Пришлось начальству отвечать на сигнал.

Пришли три человека. Один был из Совета, двое были с улицы, посторонние. Стал начальник каждого в отдельности спрашивать:

– Ты за что копаешь?

– Да, она мне сшила фуфайку. – отвечает женщина. После войны все были женского пола.

– Ты за что?

– Она мне платье к празднику сшила…

– А ты? – подошел начальник в галифе к женщине, одетой плохо, вся в заплатах.

– Она мне обещала сшить юбку.

– Ну а ты? – пытал приезжий начальник в зеленых штанах, в галифе.

– Мне тоже пообещала сшить рубашку…

Так он спросил человек пять и, повернувшись, сказал двоим:

– Пошли отсюда.

А двое успели убежать, уйти.

– Да мы так, посмотреть, – сказали они.

Остались копать землю человек восемь.

Пришедшие ушли, не сказав ни слова, остальные женщины остались копать.

КАК ТЕТЯ ФЕДОРА УЧИЛАСЬ В ШКОЛЕ

Её отправили как путнюю в школу в первый класс. Это было при царе Горохе восемьдесят примерно лет назад в деревне.

Все ученики давно пришли домой, а её всё не было. Наконец приходит она сердитая. Средний дядя Александр, долго не раздумывая, побежал в школу. Тем более, школа была недалеко, в раскулаченном крестьянском доме.

– Что-то с Федорой. И сердитая и не рассказывает ни черта, – дорогой шел и думал дядя.

Семьи в то время были большими, и младшие старших часто называли дядями, тетками в Сибири.

Быстро дошел до школы. Учитель был ещё там. Учитель был один на всю деревню, когда ещё будет у класса!

Он прямо с порога, – Что было с ней? Не разговаривает, я её брат.

Учительница сама рассказала, как Федорка западню подняла и открыла. Учительница зашла и, не успев поздороваться, бух в подполье. Ладно, в подполе стояла лестница из широких досок, и она здорово-то не ушиблась, встала и не пошла жаловаться. Да и некому было! Директора в школе не было вообще.

Федора в дальнейшем самостоятельно научилась читать и писать, стала одной из первых коммунистов.

Всю жизнь пробыла военнообязанной в КГБ. И никого не сдала, не выдала. Потом, когда она умерла в девяносто три с половиной года, командир отделения, прежде, чем три раза выстрелить, сказал небольшую речь.

– Митинг, посвященный захоронению Муравьевой Федоры Евстафьевны, считаю открытым. Товарищи, она пробыла у нас на службе 56 лет. За это время были у руля государства: Сталин, Хрущев и другие.

– Пли! – Три раза пальнули из автоматов.

– Ей полагалась машина, легковая, конечно, но она отказалась, сказала, что возить её некому. Хотя и имела двух сыновей: один был пенсионер, другой сын пьет…

– Пли! Второй «раз-два» и третий раз – пли!

Так похоронили Федору Евстафьевну. Кстати, мою родную тётю.

КАК МОЙ ОТЕЦ УЧИЛСЯ В ШКОЛЕ

Раньше, ещё при царе, школа была добровольная. У кого обуви не было, кто просто боялся, что как-нибудь его дразнить начнут. Были там дети разных возрастов. И побаивались, вдруг дадут какое-нибудь прозвище. Мерин, например. А..?

Мой отец пошел в школу с первого класса. Курить он начал в третьем классе. Он сам ушел из школы.

«Арихметика» не давалась! – Всё потом нам, детям, рассказывал.

А курить можно было потихоньку. Прячась, конечно.

«Но арихметика не давалась» – говорил он почти до самой смерти. И не дожив 66 лет примерно, умер. Но не курить не смог, сколько не пытался бросить.

КАК БРАТА «УЧИЛА» МАТЬ

У матери был всего один класс. Но она умом-то понимала, что «ученье – свет, а неученье – тьма». А сын решил стать шофёром. Одел военную фуражку, и ну в школу А там не дураки сидели. Быстро по документам разобрались и сунули ему обратно, сказав при этом:

– Иди, и больше не обманывай комиссию, тебе ещё минимум год не хватает, а ты, вон, фуражку напялил, думал нас фуражкой обмануть?

Так он сел в лодку и поплыл в Свердловск искать счастья. Нашел. Там заставили учиться на строгальщика, и он строго выдержал экзамен.

Год спустя он уже работал.

Однажды он сказал своему мастеру:

– Вы докуда будете давать гайки точить? Дайте мне что-нибудь посущественнее…

И дали.

А до этого мать его лупила батогом из березы.

И он уплыл на лодке, на ходу вычерпывая воду из лодки. Мать всё время смотрела за ним, пока он не переплыл реку. Стоял как раз полный разлив реки Пышмы. Но он переплыл благополучно.

Так мать стала ждать от него письма. И вот, оно приходит. Там пишется: «Дорогая мама! Если бы мать тогда меня не проучила березовой палкой, прозябал бы в колхозе, а так, я теперь – рабочий класс, учусь на стропальщика, скоро получу диплом».

Так мать выучила сына Михаила. Он об этом долго-долго, почти всю жизнь вспоминал. Но тогда вернулся, закончил переростком школу, семь классов и уехал снова на старое место, где его с удовольствием приняли на заводе. Потом поступил в техникум, закончил, женился и закончил вечерником горный институт. И жил как человек.

КАК В ИНТЕРНАТЕ В САПОГАХ ЛОЖИЛИСЬ НА КРОВАТЬ, ПОТОМ ЗАСЫПАЛИ И ДР.

Мы жили один год в колхозном, а, может, советском, интернате. Жили неважно. Через год интернат почему-то закрыли. Учителя к нам ходили редко. Мы и дрались, и чего только не делали!

Короче, один раз заходит к нам с братом отец, а старший сынок везет на горбу младшего, и тот понукает.

Правда, отец наш не ожидал и, не сказав ни слова, так и ушел. Единственное, он сказал, что из нас начальников не выйдет. С этим и уехал на лошади, на телеге – возил как раз в это время почту.

Один раз нас сильных забияк вызвали в школу.

– Ну, расскажите, кто заходил в комнату, где девочки спят: кто одеяла сбросил, кто что делал? – Тут мы все испугались, переглянулись. Но учительница была нас умнее, сказала:

– Смотрите, пока отцу с матерью ничего не скажем… А то смотрите, ждите… – Мы облегченно вздохнули. А ведь мы ложились на кровати в сапогах и не только сдергивали одеяла на кроватях. И Слава Богу! Больше мы не заходили в комнату к девкам.

Я ВЗЯТКУ ДАВАЛ…

В больнице, с глазом – не видел даже свою руку, главный врач не взял. Десять тысяч приготовил я. Стыд сказать, но я предлагал взятку одному врачу за операцию глаза. Я уже свою руку не видел, а они всё не хотели делать операцию – замена хрусталика. только и всего-то было. Все в один голос говорили мне:

– То ранняя катаракта, то выделения из глаз какие-то неправильные и т. п.

– Иди-ка к главному, как он скажет, так и будет.

Тот сразу же мне говорит:

– Выбрось эти лекарства, а купи вот эти.

И написал на бумаге, сколько раз в день закапывать и т. д.

– Через несколько дней придешь.

Я так и сделал. Но последний раз схимичил. Перед анализом смазал глаз и отдал на анализ уже в третий раз. Она молча взяла.

– Придете через три дня.

Как раз было два дня выходных. Я так и сделал.

Врач посмотрел глаза и тут же сказал:

– Вот это другое дело! Придете на операцию через четыре дня.

Ждать было некогда. Я его догнал в коридоре.

– Игнатий Игнатьевич, вот вам десять тысяч рублей, возьмите меня на операцию.

Он остановился. Стал вроде добрее, а может, мне так показалось.

– Возьмите деньги, спрячьте, приходите через два дня.

Через три дня я уже видел правым глазом. А взятку он так и не взял.

СОЛНЕЧНЫЙ УДАР

Про Валькину старшую сестру Ольгу вся деревня узнала мгновенно. Тем более, что она была во время войны дочерью председателя колхоза. Дед ловил рыбу. Почему дед – борода у него была большая, лохматая. Дед сразу сообразил, в чём дело и быстро подплыл к ней на лодке. Хитрый умный дед взял её за волосы, она была вся на поверхности воды и заплыла на середину озера. Так и не утонула, когда дед взял её за волосы, она уже была мертва. Никто не думал-не гадал, что она уже мертвая. Никто не пробовал её откачивать. Так она и утонула – захлебнулась теплой водой. Тут же приехал врач, сказал:

– Солнечный удар… Вот, дети. Сначала, прежде чем купаться, надо было голову смочить, всю себя смочить, тогда купайся на здоровье, сколько тебе влезет.

Врач быстренько уехала на телеге. Телега, кстати, была попутная. Она парня остановила, и он её домчал до места усопшей.

КАК МЫ С ДРУЖКОМ КАРТОШКУ КОПАЛИ У НАТАЛЬИ АЛЕКСАНДРОВНЫ…

Наталья Александровна числилась среди учеников хорошей учительницей немецкого языка. Немного у нас было специально окончивших ВУЗ по немецкому – её взяли в учителя по немецкому как хорошую ученицу, у неё стояли пятерки в графе отметок по ВУЗу.

В деревне все садили картошку в войну и после, и скота держали почти все учителя. Семьи у них были большие, кормить надо было детей. Наталья Александровна позвала нас с рыжим кривым Лёнькой (мы были дружками – оба маленькие и учились неплохо). Позвала нас копать картошку. Мы с радостью откликнулись согласием. Не думая ни о чем – ни о хорошей еде, ни о заработке.

Копали, стараясь не отставать от взрослых – её семьи и пару приглашенных баб. Выкопали. И вдруг она нам дает по пять рублей – чего мы никак не ожидали. Но зато поесть не пригласила. А мы и тут рады были до смерти, что по пять рублей дала учительница. Никто из нас даже не заикнулся отказаться от денег.

Так мы случайно с дружком заработали по пять рублей.

КАК МЫ С ВАСЬКОЙ СУХОЙ ГОРОХ ВОРОВАЛИ

Наши отцы были сторожами – охраняли колхозные склады с зерном, сухим горохом и т. д. Мы иногда днем оставались за своих отцов…

Васька залез в склад с горохом через верх, я остался с этой стороны, вроде как, стоять на шухере. Там плохо видно было, я только слышал, как Васька спичками чиркает. Я стоял на улице, а он сухой горох в карманы складывает и складывает. И как мне слышалось, чиркает и чиркает спичками. Потом он, наконец, появился как ни в чем ни бывало. И мы, дождавшись наших отцов, пошли домой. Нам было в то время по четырнадцать-пятнадцать лет.

В КОЛХОЗЕ ЯГОДЫ УКРАЛИ

Соседка соседку встречает и говорит:

– Слышала, в колхозе ягоды украли?

– Нет, не слышала. Как украли? Там же несколько гектаров было…

– Вытоптали, вырвали кусты.

– Ай-ай-ай, это надо же…

– Говорят, студенты. Сторожа теперь поставят… Ладно, земляника молодая, и то надавили своими копытами.

Грешным делом и я там был, участвовал. Как хватишь ночью – так горсть.

– Ничего, вот сторожа теперь поставят, – опять за свое соседка.

– Да если молодая бы! Всё попортили, садили-садили в позапрошлом году… А тут – на тебе!

– Правильно и сделают, если сторожа поставят, – повторила соседка.

КАК МОЙ СТАРШИЙ БРАТ УЧИЛСЯ В ШКОЛЕ

Мой брат учился в школе пересидком. Пора было за девками бегать, а он в школе. Но благополучно закончил семь классов. Бывало, отец рубит да рубит каждую субботу табак и уже не замечает, как каждую неделю сынок берет да берет в школу. Отец уже привык – знай, рубит да рубит. Всё крадучись, всё по-воровски, так и доучился с пятого по седьмой класс… А я его не выдал ни разу. Жри свой табачище! Да и всё тут. Потом он понял, что надо учиться. Когда я был в армии, он уже был дома и учился в горном техникуме.

Я ЕХАЛ В КАБИНЕ ЗИС 150

Я ехал третьим (уже не помню, с кем) в кабине ЗИСа за семьдесят пять километров раннею весной работать. Шофер поторапливался к теще «на блины». Вдруг нашу машину сорвало с дороги, занесло в кювет, и мы легли на бок. Из кузова какой-то мешок с деталями просыпался, одну рессору оторвало, но ехать можно было – с одной стороны оторвало. У меня повредило нос, но не до крови, а был небольшой синяк. В общем, мы упали легко, только масло вылилось из мотора. мы остановили «Урал», шофер «Урала» достал трос. Прежде выручали шофер шофера. Благополучно встали «на ноги», кое-что скидали обратно в кузов (кузов был, кстати, самосвальный), залили масла в мотор, и, даже не поблагодарив солдата с «Урала», поехали уже не торопясь, вперед.

Встречных авто тогда было мало. Лед был на земле тонкий, всё было видно. Поэтому наш водитель и не сбавил скорость. Если бы были встречные авто, то нам (как моя мать сказала бы) пришла бы хана…

РАССКАЗ ВОВКИ САФОНОВА, КАК ОН УЧИЛСЯ В СЕДЬМОМ КЛАССЕ

Мы сидели за столом – отмечали День пограничника. Нас было человек пять – словом, мальчишник. Одна была женщина, и та ушла домой. Володя Овчинников – подполковник, уже сидел пьяный. А Вова Сафонов завязал пить и курить. И не пил. Только ел – благо, на столе было, что поесть. Слово за слово, и Вовка начал свой рассказ за свою учебу в седьмом классе.

– Учился, надо сказать, я плохо. Не потому что плохо соображал, а просто было лень учить уроки. Нахватал я двоек почти по всем основным предметам. Что делать? Надо будет отцу показывать. Дружок у меня был закадычный, пожаловался я ему. Он мне говорит, – подожди до утра, что-нибудь придумаем. И придумал.

– Давай, – говорит, – выкрадем тетради и поставим хорошие оценки.

– А как? – спрашиваю я.

– Да очень просто.

Пошли мы с ним вечером в школу. Смотрю, он к форточке поставил лестницу и – надо же – у него был перочинный ножик! Он как-то открыл форточку и залез в учительскую.

– Давай, лезь сюда, – и протянул мне руку. Я и полез. Наставил мне хороших оценок. Я смотрю, четверки, пятерки. Утром меня вызывают.

– Сафонов, к директору.

А тогда был Михаил Иванович. Он мне и говорит:

– Ну что, Сафонов, оценок ты наставил хороших…

В общем, вызывает отца.

– Папа, тебя в школу просят прийти…

– Опять что-нибудь натворил?

– Да нет… Там скажут. По учебе же.

Директор всё рассказал, как залезли, как оценок наставили, и говорит отцу:

– Хватит, отучился.

– Согласен, – говорит отец. Пришел домой.

– Пойдёшь со мной робить, – и запряг меня.

Утром рано:

– Вставай, Вовка, вставай! Подои коров.

Тогда у нас две было. Естественно, они телят принесли. Стал я за ними ходить. То да сё. Ну, думаю, учиться легче. А так прошло где-то две недели. Пойду-ка я в школу… И прямо к директору в кабинет:

– Примите обратно…

– Как я тебя приму, ты пропустил две недели. Я тогда повешаюсь и записку напишу, что вы виноваты…

Михаил Иванович задумался. Прошло с минуту, две. И говорит мне:

– Ладно, я приму, а там посмотрим.

Так я закончил семь классов на хорошо и отлично.

МЫ С БРАТОМ ПОТЕРЯЛИ ЛОШАДЬ

Брат был старше меня на четыре года. Поэтому я всегда и везде доверялся ему.

Мы запрягли лошадь в сани, положили кое-какие пожитки на дровни, поставили на вид; кое-что уложили в сено, и зачем-то зашли в дом – наскоро, но добротно сделанный из брёвен (благо, что жили в лесу). Зашли-то на минутку совсем! Глядь, а коня-то нашего нет! Нигде вблизи и на виду не было видно. Мы покричали-покричали:

– Жданко! Жданко! – поняли, что бесполезно орать в лесу. Мы не знали, что делать. Пацаны! Пацаны-то пацанами, а мы действительно не знали, что делать.

– Ты иди вперед, а я назад.

Но так действовали мы недолго. Поздней осенью рано и быстро темнеет. На небе в лесу стали видны звезды. Делать нечего, нам доверили лошадь, а мы её потеряли!

– Медведь или волки, может, испугали её, убежала так быстро? – сказал старший брат, обратившись ко мне. Через паузу:

– Идти надо быстрее домой, а то и нас потеряют.

И мы пошли по дорожке, еле накатанной. Шли-шли, брат Михаил ко мне:

– Вон, видишь? Два огонька – это волки.

В то время мы не знали, что глаза «горят» и у лисы. Может, поэтому глаза стояли на месте.

– Давай быстрее, – и прибавил ходу. Несмотря на то, что успеваю я за ним или нет. Но мы почти бежали. Светящиеся глаза перестали быть видны. Чуть замедлили шаг. Вот уже и окна домов кое-где видно.

– Ура! Мы спасены! – кричал я. Так мы дошли до дому. Дома ещё не спали.

– Чё это вы без лошади, вроде?

– Мы, пока в дом заходили, она куда-то девалась, – сказал Миша.

– А ну-ка, расскажите всё по-порядку. Миша начал всё сначала.

– Сейчас я схожу к Николаю, посоветуемся, что делать – не идти же выручать её, на ночь глядя! Вы пока не раздевайтесь, – сказал отец. Он ушел к дяде Николаю, который жил от нас через дорогу. Вернулся. И через минуту:

– Раздевайтесь и в постель.

И через минуту:

– Мать, покорми-ка чем-нибудь их.

Мы похлебали похлебки без мяса, лапши, выпили по стакану молока и полезли на печь. Там крепко заснули. Утром мы только проснулись, слышим:

– Где наши беглецы? Лошадь простояла стоя тихо всю ночь – зацепилась за сосну.

Мы с дядей Николаем на ней и приехали в лес. Снова. Дядя Николай и наш отец ещё вчера вымылись в бане. Нам отец говорит:

– А вам сегодня подтопят баню.

Я ПРИТВОРЯЛСЯ СПЯЩИМ

Мы гуляли в какой-то праздник. Вроде, был у нас праздник Октябрьской революции. И вот один мужик приревновал меня к своей жене. Забегая вперед, скажу, что они, примерно спустя год, разошлись. Две дочери уже, прилично взрослые, остались у неё на руках, в трехкомнатной квартире. Ну, это забегая вперед. А пока я лежу на тахте в другой комнате и слышу их разговор. Они были достаточно пьяны, а я достаточно трезв, потому и хорошо слышал. Один другому говорит:

– Ты дай ему как следует. Это первый ревнивец. Второй:

– Сейчас я ему покажу кузькину мать. Оба заходят ко мне в комнату. Я притворился пьяным и крепко заснувшим. Они-то помнят, что лежачего не бьют. С этим они и ушли. И ночью бы мне досталось, и пьянка была бы разрушена. Вот так меня спасло, что я притворился спящим и пьяным.

БЫЧОК ЮНАШ ВОЗ НЕ ПОВЁЗ

Во время ВОВ у некоторых хозяев бычки умели ходить в упряжке и ходили. У нас во дворе тоже был породистый пестрый бычок, которому имя дали Юнаш. Однажды из леса мы со старшим братом везли дрова. Воз, конечно, был меньше лошадиного, но всё-таки, это был воз. Человеку не увезти. Во всяком случае, долго. Приехали мы к воротам. Пока открывали ворота, пока то да сё, сани наши кованные прикипели. Вот мы ехать, а бычок не может воз с места сдвинуть. Мы его обхаживали и так и сяк – не мог он с места сдвинуться – и всё тут. Так мы в воротах долго стояли, мучились и бычка мучали. Но как говорится, а воз и ныне там. Пришла мать. Дернула за вожжи. Мама наша навалилась на головку саней, и воз легко пошел. Мы, как говорится, глаза вылупили. Столько мучились с возом дров, а тут он взял и пошел.

Я ЕХАЛ НА 401 «МОСКВИЧЕ» БЕЗ СПИДОМЕТРА

Он больше семидесяти километров в час не брал даже с переделанной подвеской. Прошел первый снежок. Навалило сантиметров пять. Ехал я, немного торопясь, шестьдесят-то точно ехал. Один. Газу сбросил – меня и поволокло. Как в таких случаях бывает, всё случилось в мгновение ока. Короче, меня поставило в поперек дороги, но при плавном кювете. Что значит «при плавном», то есть кювет был буквально вылизанной ямой, меня даже не тряхнуло нигде, и встречных машин не было. И авто не перевернулось. Я насколько смог, сдал назад и дал газу. Она бедная и вылетела на дорогу. Всё получилось легко и просто. Я поехал вперед уже потише, может, километров сорок в час. А куда я ехал, сейчас уже не поясню.

Так я благополучно съездил вперед и взад. Но могло быть и хуже. Вот, что значит, всего-то мелочь! Спидометр не работал.

ЗАСЫПАТЬ ЗА РУЛЕМ НЕЛЬЗЯ

Я уже подъезжал к своему дому. Расслабился. Вскоре поворот на девяносто градусов и глубокая яма, где легко в неё упасть, если оставить поворот руля. Надо же! Я задремал, а до дома оставалось километра три. Но обычно засыпают шофера не на поворотах, а идя по прямой. На авто немного надо расстояние, чтобы съехать в кювет или ещё куда-либо упасть. И вот, я заснул у самого поворота. Но чутье берет свое! Я вдруг просыпаюсь и уже еду тихонько (слава Богу!) у самой ямы, где даже мудрено ехать прямо. Я, пока никого нет на дороге, дернул назад. Потом крутанул рулем и поехал домой, как ни в чем не бывало! Сон прошел. Я взбодрился от мурашек по коже. Так я благополучно доехал домой.

ДВУХРЯДКА – РУССКИЙ СТРОЙ

Гармонь была старая. Хотя планки были медные, цельные, и голоса ладные. Но играла она тихо. Мать хвалила её за «железные клапаниды». Но ничего ей не помогало: ни «железные клапаниды» ни то, что мы её отдали мастеру – она громче играть не стала. Он, правда, покрасил черным лаком, говорил, что заклеил две дыры где-то, но опять же она громче играть не стала. В общем, зря мы в войну отдали за ремонт несколько ведер картошки. Тем более, он выкрасил кузбаслаком, который прилипал везде и стирался. Брат решил сделать у неё новый мех. Нашли картон, обрезали его как надо (углы косые), мать достала из сундука старую розовую юбку (чтоб красиво было, когда растянешь), я смастерил недостающие угольники из жести, мы оторвали проемы меха, промыли их водой и высушили. Клей у нас был простой, канцелярский. Начали делать не спеша. Брат размазывал под мех и обрезал ножницами, я проклеивал меха. Гармошка вышла на пять! Только виднелась кое-где клеенка, потому что кузбаслак плохо держался – прилипал к рукам и т. д. Но гармонь высохла и становилась всё модней и краше. Когда она окончательно высохла, мех стал толще в два раза. А воздуху было всё также мало. Только растягивать её пришлось больше, то есть шире. Я решил её продать подешевке. И продал, напиликавшись досыта. Нахвалил Тольке Барыге. Они вообще-то были Бушмановы, но прозвище Барыга. Скажи, Толька Бушманов – никто не знает, скажи Барыга – сразу, так бы и сказал. Короче, он не рядился, потому что гармонь стоила очень дешево. Пятнадцать так пятнадцать, – сказал он. Слазил куда-то за божницу и принес мне пятнадцать рублей. Я на прощание наиграл ещё ему, и мы простились. Как-то я зашел к нему домой. Он так ничего и не научился играть. Но чтобы она давала блеск и выглядела новой, он смазывал её всю солидолом. Гармошка, правда, заблестела, как из магазина, но везде, где дотронешься, оставались следы, потому что солидол не сохнет. На этом его наука музыки закончилась. А я научился играть на хромке. Русский строй – это тянешь в одну сторону – один звук, в другую – другой. На хромке – хоть куда тяни!

ЮРА ЛИНЬО

Он был на стройке ДК в селе при Хрущёве лишь бригадиром. И сказал в обед собравшимся рабочим:

– Вот, что, ребята, начальник наш промолчал, но я предлагаю хоть какой-то орнамент выложить, потому что ДК строим на века, и наши дети будут ходить в клуб, и дети наших детей ещё, поэтому я договорюсь со снабженцами насчет красного кирпича. Так что простоя никакого не будет… Значит, тут на рисунке показано как надо выложить.…И скажу прямо – нам здесь жить, нам в этот клуб ходить, я хочу, чтобы он отличался, пусть не внутри, зато снаружи. А то районный ДК выложили белым кирпичом просто – вышел сарай сараем! Есть ко мне вопросы?

– Есть. Что, районный ДК в Горьковке выложили без узора?

– Да. Я видел ихнюю кладку, на сарай похоже. Больше нет вопросов? Тогда поехали.

Он привык мало говорить, а больше делать. Вот и здесь, только упомянул начальника и всё. Некоторые мужики приходили домой к Юре рассмотреть расцветку орнамента: как будет выглядеть ДК. Некоторые ждали конца работ, тоже, как будет выглядеть ДК. Хвалили, что это он придумал разукрасить ДК красными кирпичами. Хвалили общую длинную кладку в два кирпича, хвалили ромбики.

– Нет, здорово получилось! – говорил один мужик. Но один мужик всё-таки пожаловался начальнику стройки, а тот просто промолчал, повернулся и ушел, но Юрий знал, кто это мог сделать.

ДК далеко узнавали благодаря Юриным стараниям, что получился не сарай, а ДК. Около сорока лет прокрасовалась Юрина кладка.

МАМА И АНДРЮША

Андрюше три годика. Мама балует, милует, целует его везде…

– Ой, да ты мой хорошенький такой, моя хрустальная ласточка. Кровиночка моя, моя радость.

Сходил на горшочек, неприятно пахнет:

– Да ты умненький такой – прямо я не знаю!

И опять продолжает его хвалить и баловать. Ну разве что-то скажешь, что неприятно пахнет?

– Будешь ли ты Андрей или Андрей Викторович или просто Андрюша – неважно, но не забывай маму. Помнишь, да ты не вспомнишь, но знай, как она тебя любила, баловала…

– Ой, забыл поздравить старуху-мать… Нет, надо поздравить – нехорошо… Мать, я совсем забыл поздравить мать, ведь большой праздник, сбегаю на почту, хотя бы открыточку послать надо. Пусть позже получит на денек-на два, но получит, порадуется. Говорит мать – его жена:

– Сходи, раз тебе надо… А мне не обязательно.

Сноха не разговаривает с его матерью – поссорились. Мать, поди, уже умерла, стала болеть всё… они живут в городе, пока снимают квартиру, а сами копят на однокомнатную для начала. А мать-старуха в деревне. Сынок всё ближе к жене да к жене.

ДРАМА МОЛОДЫХ

Жила молодая чета. У них была дочь-красавица годиков четырех-пяти, квартира. Он – красавец-мужчина – высокий, стройный, всегда хорошо одет, техник-электрик. Звали его Валентином. У электриков он был просто Валик. Был у него закадычный друг Сергей Щелкуногов. Все электрики об этом знали. Друг был художником.

Однажды посылают Валика в командировку. Начальство обещало интересную работу и хороший заработок.

Пробыл он с неделю в командировке, приехал домой. Весёлый, жены дома не было, спросил у дочки:

– Кто был у вас без меня?

– Мама не велела говорить.

Он отдал дочке обе шоколадки, припасенные заранее.

– Вот тебе шоколадки.

– Если только маме не скажешь.

– Не скажу…

И рассказала ему всё на ухо, хотя в комнате никого не было. Он не хотел от дочери услышать того, что услышал, сердце у него затрепетало, и он стал дочь расспрашивать о подробностях.