Детский мир Ибрагимов Канта

Глава десятая

В это прекрасное тихое летнее утро, как обычно, первыми встретили рассвет городские ласточки, что над балконом угнездились. Своим звонким, задорным щебетом они пробудили Мальчика. Словно проверяя свои владения, он с детской важностью и непосредственностью выходил в одних трусиках на балкон, и еще позевывая, долго осматривал светлый родной горизонт. Там, вдалеке, на самом юге, уже купаясь в солнечных лучах, будто охраняя мир земли, уперлись в голубое небо серебряные, остроконечные вершины гор. То — красота и величие Кавказа; и все утро, пока туманная дымка испарений не скроет даль, будет Мальчик вдохновенно любоваться грандиозным горным пейзажем, и музыка детства будет литься в его душе.

А вот ближний вид он не любил; да и как можно любить городские руины? Зато вокруг себя, на этом небольшом пятачке он создал свой новый уголок, свой цветущий детством ласковый мир.

В сторонке от балкона, там где был тротуар, а теперь сплошные воронки, еще стоит старый, помнящий яркую жизнь магазина «Детский мир» городской конский каштан. Крона дерева, особенно верхняя часть, — безжизненный частокол обломленных бомбежкой сучьев. А вот нижние, наиболее крепкие и толстые ветви сохранили свою мощь, еще смогли вытянуть из грозненской земли ущербный сок жизни. По весне расцвели, а теперь, уже в разгар южного лета, во всю ширь раскинули большие сочные дланевидные листья; и средь них плоды — еще маленькие, желтенькие коробочки, и чтоб их никто зазря не сорвал, сплошь они в иголочках.

На это, единственное сохранившееся в округе дерево с самого утра слетается вся живность с набережной Сунжи. На самом верху — где голые сучья — пристраиваются вороны, каркают. Чуть ниже — с десяток сизых диких голубей, воркуют; а средь густой листвы, их и не видно, лишь чириканье, ждет появления Мальчика стайка воробьев. И кто бы знал, и кто бы слышал, каким стройным звенящим хором они каждый раз встречают Мальчика! А он в удовлетворении послушает их песнь, насладится их природным даром и гармонией, и в благодарность хлебушком начинает кормить.

Воробьи и вороны под каштаном кормятся, куда Мальчик корм кидает. А вот голуби его уже не боятся, прямо с рук едят, даже на плечики и головку его сесть хотят. Вдоволь наевшись, эта живность неизвестно куда разлетается, а родные ласточки остаются, все щебеча порхают вокруг него:

— Ну что я сделаю, — говорит он им, — вы ведь хлебушек не едите.

А они не о том, еще задорнее щебеча, манят они его взгляд вверх, к гнезду, хотят чтобы и он их радость разделил.

— О-о! — глубоко вдыхая, восторженно воскликнул он. — Бабушка, Роза, вставайте, идите сюда, быстрее!

Роза резво встала, а бабушка, тоже повинуясь, захрустела костяшками, охая и ахая, хватаясь за бока, вышла на балкон.

— Смотлите, смотлите, — ликовал Мальчик. — Птенчики вылупились! Какие они славные! А клювики желтые!

— Это хорошо, — улыбнулась бабушка. — Ласточка только рядом с человеком живет. Значит, здесь наладится мир, построят новый город, новый «Детский мир».

— А я на отклытии исполню гимн мила — наш «Новый Детский мил!»

— Непременно! — погладила бабушка его головку, и обнимая, лаская его: — Видишь, как ты вырос за ночь, уже едва ли не до плеча дорос.

Чуть позже, прибирая постели, Роза искоса присмотрелась к бабушке:

— Анастасия Тихоновна, как вы? — беспокойство в ее голосе.

— Ой, даже не спрашивай. Всю ночь мучилась, не спалось. А вот нашего золотого обняла, поцеловала, — лицо ее разгладилось, — словно бальзам на душу, полегчало, даже жить еще больше хочется, — лицо ее вновь опечалилось. — Эх, единственная мечта: дожить бы нам до его совершеннолетия; вывести бы Мальчика в люди, а там!

— Да, конечно, доживем; обязательно доживем, — неестественный оптимизм в тоне Розы. — Вот только лечь бы вам на пару недель в больницу; подлечиться бы надо.

— Роза, какие же здесь больницы?! Сама ведь знаешь.

— А капитан Головачев в военный госпиталь обещал устроить. Вы ведь ветеран войны.

— От этих капельниц мне легче не станет. Вот мое мнение, — она посмотрела на Мальчика, улыбнулась. — От него до гроба никуда.

— Фу, о чем вы говорите, — расстроилась Роза с самого утра.

С этим настроением ходила много раз на Сунжу за водой. В последнюю ходку решилась заглянуть в подвал. Багу давно не встречала, и, судя по емкости с водой, он здесь уже две-три недели как не появляется. На сей раз уровень понизился, свежие следы капель на пыльном бетоне. Она слила ведро воды, и хотела быстро уйти; общаться с Багой не было времени и желания. Однако Бага сам ее окликнул:

— Роза, как твои дела?

— Нормально, — вынужденно остановилась она, и только для приличия. — Что-то тебя давно не было.

— Важные дела.

— Какие это «важные» дела? — усмехнулась Роза. — Вид-то у тебя неважнецкий.

— Хе, еще бы, — в тон ей отвечал Бага, — думаешь легко тебе жениха найти? За авось кого я тебя не выдам.

— Бага, — непоказно насупилась она, стала пред ним горой.

— А что «Бага», — игриво отступил он. — Теперь-то ты свободная женщина.

— Что? — удивление во всем ее виде. — Откуда ты все знаешь?

— Мой участок, я обязан все знать.

Недовольным взглядом она оглядела его с ног до головы, ничего не говоря, было тронулась вверх, как Бага вдогонку:

— Оказывается, твой бывший муж — большой начальник.

— Да, твой «участок» и весь город восстанавливает, — не оборачиваясь бросила она.

— Хе, доверили козлу капусту. Сорок процентов — в Москву — откат, еще сорок местные ставленники схавают, средь которых главный твой бывший муж. И что, ты думаешь, на остаток средств они город хотят восстановить?

Роза остановилась, обернулась:

— Бага, я от них милости не жду, и тебе ждать не советую.

— Так я тоже не жду, — в том же пренебрежительном тоне. — Вот только ноги о себя вытирать не позволю.

— За ними мощь государства, а ты еще юн, — жалость в голосе Розы. — Побереги себя, уйди тихо в свое село, пережди. А эти дряни пусть обожрутся, перебесятся, — надоест — все устаканится.

— Хм, «перебесятся». Пусть у себя дома бесятся. А тут город сравняли. Сколько людей живьем под руинами погребли? А теперь по приказу московского чиновника — скрипку у старухи — ветерана войны и Мальчика-сироты — отняли. Затем — тебя и меня сдадут, а далее, вновь, весь город.

— Бага, — исподлобья глядела Роза, — откуда про скрипку узнал?

— Хе, мир слухами полон! И как утверждает бабушка, даже говорить и делать ничего не надо — просто мысль, тем более плохая мысль, возникшая в любой голове — становится общеизвестной.

— Много ты знаешь, — напоследок бросила она.

— Жизнь научила, — с бравадой крикнул он.

Наспех позавтракав с бабушкой и Мальчиком, Роза заторопилась в больницу. Предстоял тяжелый день: по графику она дежурная сестра в операционной. Только закончили одну операцию, как ее вызвали к выходу, — мать приехала из Хасавюрта. И вроде давно не виделись, а мать не очень радостна:

— Что ж ты из-за какой-то скрипки скандал учинила, свою жизнь окончательно обломала.

— Ты-то откуда все знаешь? — не выдержала дочь.

— Как не знать? Гута такой человек!

— Да дрянь он!

— Все мужчины дряни. Чуть попридержала бы язык, глядишь и жить стали бы вместе, а там дети, семья, и всем благодать.

— Не нужна мне эта благодать.

— Да? А ты о братьях подумала? У Гуты в руках компенсации за утерянное жилье.

— Нам компенсация по закону полагается.

— Доченька, ты что, не в Грозном живешь? Какой здесь «закон»? Как Гута решит — это и закон; все, кроме тебя, об этом знают.

— Так что, мне теперь на колени перед Туаевыми встать, лизоблюдкой быть?

— Доченька, — мать заплакала, — Братья твои без гроша в кармане.

— Пусть работают.

— Нет работы. А та, что есть, позорная и за копейки. Боюсь, за автомат возьмутся, они убьют и их убьют. Что мне делать? Как мне их сдержать — молодые, дурные, и жениться не могут: ни денег, ни крыши над головой, в чужом краю, в чужом углу еле ютимся.

— О-о! — схватилась Роза за голову. Но это не спасение. Пошла в кассу, получила аванс. Понимая, что этого мало, после долгих раздумий все-таки решилась обратиться к главврачу, взяла еще в долг. И, словно искупая свою вину, отдала все это матери.

— Да я не за этим, не за этим приехала, — пуще прежнего плакала мать.

С утра разболевшаяся голова Розы теперь совсем стала чугунной. Она отпросилась с работы, повела мать домой; так она назвала квартиру Мальчика, чем крайне озадачила мать.

В районе «Детского мира» небывалое оживление. Много строителей, военных, много техники, и не только строительной и боевой, но и очень роскошной, легковой. И, хотя Роза в машинах особо не разбирается, да в войну кое-что поняла — эти «волги», стоящие в ряд, сплошь бронированные, значит сюда прибыло руководство республики.

Обойдя бесхозно вываленные нагромождения кирпичей, цемента и песка, Роза повела мать через прохладную темную арку, и только вышли во двор, как десятки камер уставились на холеного моложавого мужчину в белоснежной сорочке и галстуке. Это Гута Туаев на фоне строительных лесов дает оживленное интервью.

Надо бы домой бежать, да мать упрямо двинулась в сторону наблюдающей толпы, и Роза не сдержалась, любопытство поманило ее.

До сих пор вроде Гута и говорить не мог, тем паче по-русски, только деньги считать — любые цифры умножит и сложит, — а тут заливается, словно соловей:

— В целом по республике и в Грозном, вновь построено и восстановлено сорок две школы, четыре интерната, восемь детских садов, пять профтехучилищ и двадцать больниц. Практически полностью восстановлены и заново построены сотни километров линий электропередач, газопровод, асфальтовые дороги и множество мостов. Уже сданы в эксплуатацию тысячи жилых домов. Более двадцати тысяч семей получили из Российского бюджета компенсации за утерянное имущество и жилье, и еще столько же в ближайшее время получит.

— Дрянь! — довольно громко прошепелявила Роза.

— Замолчи! — злобно выдала рядом стоящая габаритная женщина. — Таких грамотных не любим.

— А до чего нас довели прежние бородатые оборванцы-революционеры, — поддержала другая.

— Эти не лучше тех, — вмешался усатый мужчина, — все они засланные казачки — пограбят и восвояси.

— Он ведь чеченец.

— При чем тут чеченец — не чеченец, — тот же бас. — Москва прислала очередного мерзавца. Жупел поганый, — сплюнул он смачно.

— Во-во, от таких, как вы, весь наш раздрай, — вновь вступилась габаритная женщина.

— Так, может, сразу под них лечь? — не сдержалась Роза.

— Ты замолчи. По роже видно, революционерка: то-то ни зубов, ни совести нет.

— Что ты сказала? — тронулась было к ней Роза, да мать вцепилась в нее, оттащила от толпы:

— Ужас! Из-за этого твоего гонора все наши невзгоды, — недовольно проворчала она. — Девушка всегда должна держать язык за зубами.

— Я уже давно не девушка, и, как видишь, зубов тоже нет.

Мать виновато опустила голову:

— А вставные-то хоть куда делись?

— Твой Гута выбил.

— Как Гута «выбил»? — в момент вспыхнула она. — А ну пошли.

— Нет-нет, — теперь уже дочь стала тянуть мать. — Все не так просто. Пошли домой, там расскажу.

— Ну, пошли, — после раздумий сдалась мать, — Посмотрим, что у тебя за «дом».

Они уже подходили к самому подъезду, как кто-то громко окликнул по имени мать.

Розы. Они остановились, оцепенели. Прямо к ним, как ни в чем не бывало, подошел младший брат Гуты, по-свойски обнял мать, вежливо справился о житье-бытье, и, словно Розы рядом нет:

— Как-никак мы соседи. А молодые — ну, не сошлись характерами, а нам все равно рядом жить. Да и родители наши тебя очень любили и уважали. А где сыновья, мои друзья, однокашники? В Хасавюрте? Так что ж они там делают? Здесь вся жизнь! Пусть срочно приезжают, и ко мне. Пока еще время есть — компенсацию дам. Всю, конечно же, не получат — откат Москве, а обоим по половине — обещаю: огромные деньги, за так, и бегать документы оформлять не надо, я помогу.

— Разве это «за так»? — не смогла сдержать себя Роза.

— Замолчи! — топнула ногой мать, и, слащаво улыбаясь соседу. — Да храни вас, всех Туаевых, Бог, — она его обняла. — Я обязательно передам сыновьям от тебя маршо [20]. Большое спасибо за заботу.

— Хорошо, что не поцеловала, — уже в подъезде съязвила дочь.

— Дура ты, — постановила мать, глубоко вздохнув. — Чувствую, они опять захотят с нами породниться.

— Разве что с тобой.

— Ну и оставайся одинокой девицей.

На это дочь ничего не ответила.

В «доме» мать погостила недолго: пообедала со всеми, посмотрела по сторонам и сказала:

— Что-то в этом городе у меня голова все время болит.

— В войну у всех голова болит, — ответила ей дочь. — А раз приехала, хоть переночуй со мной.

— Поеду. Мальчики одни. Боюсь.

Роза провожала мать до автовокзала.

— А за русской старухой, как за родной, заботишься, — ревность в голосе матери.

— Нана, перестань. Мы судьбой повязаны. А о вас забочусь не меньше: ползарплаты вам отсылаю, сама в лохмотьях хожу.

— Вот и дура, — вновь постановила мать. И чуть погодя, примирительно. — Братья компенсацию получат, и больше ни копейки нам не высылай. Свою жизнь устраивай, — а далее совсем тяжелое. — А об этом Мальчике и не мечтай. Не сегодня-завтра, даст Бог, война кончится, его родня по отцовской линии объявится — такого славного ребенка заберут.

— Я без Мальчика жить не смогу.

— Сможешь, своих заведи.

— От кого? — рассердилась Роза. — От кого попало, как у других народов, нам нельзя, заклюют.

— Правильно, нечего разводить ублюдков.

— Так от кого рожать? Кто меня замуж возьмет? Мужиков не осталось, да и старая я уже! Как бабушка — одинокой останусь!

— Война, все эта война перевернула, — пустила слезу мать, обняла дочь. — Нана яалъ хъа! Нана яла хьан![21]

Глава одиннадцатая

Этот страшный слух уже несколько дней зловеще витал над Грозным. Об этом говорили и в больнице, и на базаре, и на автобусных остановках. Как и все жители, Роза в это верила и не хотела верить.

Лето было в разгаре, июнь догорал. В городе было жарко, даже душно. К трем часам, освободившись на работе, Роза, как обычно, по пути домой свернула на зеленый рынок. Здесь, средь застоялой пыли, грязи и кучек мусора непролазная толкотня, столпотворение всяких лиц; и гражданских, и военных, и еще неизвестно каких. Кругом шум, неспешность, всюду играет музыка, торговки зазывают на свой товар: у мясных рядов дремлют толстые собаки, высунув от жары языки; у рыбных — о ноги продавщиц трутся облезлые кошки; у хлебных рядов примостились голуби и воробьи.

Недолго послонялась Роза по базару, купила Мальчику позднюю клубнику, абрикосы и мороженое; потом еще кое-что, и окончательно выбившись из сил, вспотев так, что глаз не раскрыть, уже с облегчением покидала это людное место, как кто-то сзади тронул ее пакет:

— Девушка, вам помочь? — на чисто русском языке.

— Чего уж, — она отдернула руку, а симпатичный молодой человек в солнцезащитных очках более, чем настырен. — Да не нужна мне твоя помощь. Ой! Бага, неужто ты? Клянусь, никогда бы не узнала.

Бага выбрит, красиво, даже модно одет; настроение тоже бесшабашное; глаз не видно, только прежний оскал белоснежных зубов.

— Вот теперь ты молодец, — искренне радовалась Роза, — какой красавец стал! А то напялил эту грязную униформу, все по подвалам, да подворотням шлялся — в бороде вшей разводил.

— Ха-ха-ха! — беззаботно хохотал Бага.

Болтая ни о чем, более о мирском и веселом, они немного удалились от базара.

— Так что ж ты нас и «свой участок» навсегда забросил? — поинтересовалась Роза.

— Как я вас, тем более «участок», могу бросить, — шутливо отвечал он. — Ты знаешь, как я по Мальчику и его музыке скучаю, — сам такого не представлял. Погоди-ка, — он огляделся, подошел к торговым ларькам, стоящим в ряд вдоль разбитого Дома Моды на проспекте Победы и долго присматривался, пока не выбрал большую красивую машину. — Это Мальчику подарок.

Почему-то в этот момент Бага стал как никогда серьезным, даже озабоченным. Он снял очки, вплотную подошел к Розе и обхватил ее локоть:

— Ты особо не трепись, так, скажи кое-кому из близких, не знаю, точно когда, но скоро в городе будет страшная заварушка.

— Боже! Неужели? Об этом весь город твердит.

— Вам бы убраться до конца лета.

— Куда мы «уберемся»? Бабушка еле ходит — на ногах перенесла инсульт. А Мальчик, сам знаешь, от этого дому ни шагу. Да и не верю я в это. Смотри, как жизнь в городе кипит.

— Вот именно «кипит», — он стал узнаваемо злым, лишь бородки не хватало. — Ты всегда обзывала меня дураком, а сама не меньше дура. Война — это грязные деньги, их только кровью можно отмыть.

Ночью, когда Мальчик уснул, Роза поделилась слухом с бабушкой.

— Куда я поеду? — печально сказала Анастасия Тихоновна. — Да и где и кому я более нужна, — она тяжко, со свистом вздохнула. — Вот Мальчика увезти надо бы.

— Не поедет.

— Хоть ты уезжай.

— Гм, — горько усмехнулась Роза, переворачиваясь к стене, — я тоже никому и нигде не нужна.

— За Мальчика боюсь, — тихо прошептала бабушка.

— В том то и дело.

Пожелав друг другу спокойной ночи, они умолкли. Да обе не спали, беспокойство новой бойни терзало их, и бабушка не выдержала — о своем:

— Роза, не спишь? А может, и мне компенсацию дадут? Ведь положено: хотя бы треть, даже четверть. А то, что я за женщина, что за человек? Столько лет прожила, а похоронить себя — не заработала.

— Анастасия Тихоновна, — что-то не совсем вразумительное стала городить Роза, на полуслове оборвалась — мысль совсем о другом, да и говорить невозможно.

Средь ночи, это очень редко бывает, над городом залетал вертолет, прямо над их домом страшно прошелестел лопастями, аж слышно, как шипит мотор. Где-то совсем рядом вроде завис, может, вовсе приземлился. Не задерживаясь, улетел обратно, в сторону юга — то ли на базу федералов, в Ханкалу, то ли еще дальше, к горам.

— К добру ли это? — тревожно прошептала бабушка. И словно это была команда, где-то, видимо в районе дома правительства, раздалось подряд несколько взрывов, а потом автоматно-пулеметный шквал огня. Все это длилось недолго — минут пять. Потом, затухая, еще слышались одиночные выстрелы с разных сторон, и затишье, которое опять нарушил вой вертолета, совершившего тот же маршрут. И после этого гробовая тишина.

Далеко за полночь, когда Роза уже крепко спала, ее плечо затеребила бабушка:

— Проснись, проснись, — испуганно шептала она. — Под нашими окнами какое-то движение, кто-то стонет и просит о помощи.

— Бага?! — первое что пришло Розе на ум.

Как была в неглиже, бросилась на балкон, потом выглядывала в противоположное окно — никого. Выйти в подъезд, тем более на улицу, в темноту побоялась, да и бабушка не пустила бы.

А до зари, когда небосвод лишь чуточку прояснился, Роза была у подвала: много крови, кого-то, видимо, волокли.

— Бага, — не громко позвала она. Потом еще пару раз, и громче — никто не ответил.

Зайти в подземелье она не посмела. Решив смыть кровь, она бегала с ведрами к реке, и уже все следы вроде скрыла, как услышала шипение рации — прямо перед ней капитан Головачев.

— Убирайся, да побыстрее. И не домой, а беги в больницу. Сейчас здесь зачистка будет. Заметут всех, и тебя возможно.

— А Мальчик? А бабушка?

— Бабушка русская. Небось пронесет. А Мальчика я на пост заберу.

В это время, издали, со стороны улицы Ленина послышался рев техники. В рации послышалась команда — пропустить спецколонну.

— Слышишь? Беги. А я к Мальчику, эти изверги могут дров наломать.

В больницу, как и на рынок, все новости стекаются. К вечеру узнала Роза, что оцепление снято — побежала домой. В районе «Детского мира» дышать тяжело, да вроде все в порядке — бабушка Мальчика обняла, что-то на ушко веселое шепчет.

— Вот и Роза, — воскликнула она, — сейчас всех нас накормит.

Чуть погодя, когда Мальчик возился на балконе со своими птицами, она уже другим, крайне печальным голосом рассказывала:

— Ты не поверишь! Вот такие верзилы, все в масках. Грубые, лишь матом выражаются, все обыскали, даже под ванной рыскали. А я притворилась больной, лежачей; за скрипку дюже боялась, под изголовьем ее спрятала — пронесло… До этого они в подвале лазали. Сама не видела, а Голова говорит — троих раненых вытащили, увезли — Баги среди них не было. А потом в подвале дуст, или еще что, чуть не задохнулась, под подушками спаслась. Сейчас вроде развеялось.

И в то же время по телевизору местные новости:

— Вчера ночью на Грозный напала банда боевиков, состоящая из тридцати человек. Семнадцать уничтожено, восемь задержаны. Разыскивается командир боевиков — Тумсоев Бага, 1975 года рождения, — на экране фотография.

— Ты смотри! — воскликнула бабушка. — Вот такого, без бороды, я бы его и не узнала.

— Такого, в этой же рубашке я его видела вчера, — удивилась Роза. — И где они его сфотографировали?

— А сегодня на блок-посту я Багу видел, — появился в комнате Мальчик, — весь побитый, в налучниках. Его закинули в дальнее помещение, и потом к нему аж два важных генерала приезжали. О чем-то скрытно с Багой говолили.

— Да о чем ты говоришь? — изумилась Роза.

— Сплоси у Головы. — Мальчик эмоционально продолжал. — Сам капитан и все остальные по струнке стояли. Голова плосто дрожал, все меня пытался уплятать.

— И куда они Багу дели? — теперь уже и бабушка крайне удивлена.

— Вначале уехали генелалы, пликазав в комнату к Баге даже не входить. А потом плиехали длугие военные; Голова сказал, тоже большие командилы, аж из Москвы, они-то и отвезли Багу, надев на его голову челный мешок.

— Да, — на лице Розы недоразумение, ну и заварушка?

Пытаясь не что-то понять, а по возможности выяснить судьбу Баги, на следующее утро Роза следила за блок-постом, и как только появился капитан Головачев, несмотря на огромный страх, как бы между прочим двинулась туда и вступила с командиром в контакт.

— Роза, сам ничего не понимаю, и тебе вникать не советую — голову снесут, — тревожное состояние у капитана. — Какие-то игры начались, какой-то концерт, настоящий бардак.

— Неужели еще будет война?

— Эта война — декорация; шумовой фон, под который разворовываются огромные богатства. Здесь нет своих и чужих. По большому счету и Бага, и Мальчик, и ты, и я — просто пушечное мясо. А наверху — сговор воров — не могут честно награбленное поделить, — он закурил очередную сигарету. — Я уже рапорт написал; отсюда бежать надо. Вы-то хоть уезжайте, Мальчика пожалейте.

В гнетущем настроении Роза пребывала несколько дней, не зная, как ей быть с больной бабушкой и упрямым Мальчиком. И хотя поползновения: мол будет снова война, — все еще упорно витают над городом, да вроде жизнь в той же колее неопределенности. Правда, есть и весьма тревожные симптомы: все стройки Грозного заморожены, нет финансирования. И это не все — пенсию бабушки, пособие Мальчику и ей зарплату уже второй месяц как не выдают, говорят в Москве посчитали пока нецелесообразным; значит, иные цели есть.

Однако, жителям Грозного жить хочется, и как прежде, ни на что не надеясь, они в этих тяжелых условиях живут. Как и все, пытается жить и Роза. Ее день натружен, дел хватает. И, как обычно, утро начинается с похода на Сунжу за водой. В подвал она уже даже не заглядывает. И не потому, что Багу совсем забыла, может наоборот. Просто теперь с именем Баги связано много противоречивого, иное не понять, считает, многое во вред. Да и вряд ли теперь Бага здесь объявится. И вдруг как-то утром, с зари духота — июль, из подземелья ее окрикнули:

— А мне воды не несешь? Что, забыла меня?