Детский мир Ибрагимов Канта
Дрова были сырые, разгорались плохо, дымились, шипели, разгоревшись, с озорством трещали, вторя хилому свисту закипающего чайника. Судя по репликам мальчика, ужин в этот вечер был праздничным, щедрым; как-никак дары капитана, да гость был — так что все запасы на перекошенный стол — хлеб, масло, сгущенка, лук, и как десерт, чай с конфетами. И во время еды, и после, когда купали мальчика, а потом переодевали в пижаму и укладывали спать, мне все казалось (если отвлечься от мрачности жилища и нужды), что женщины-рабыни обихаживают царского сына, если не потомка какого-то божества.
— А вы что не ложитесь? — заявил мальчик, кутаясь в единственное шерстяное одеяло.
Да, наступил самый неловкий момент — где и как спать?
— Дядя ляжет на диван, а вы ко мне на кровать, быстрее, пока тихо, сказку надо начать, — распорядился мальчик. Так и поступили. Укрывшись своим пальто, свернувшись калачиком, я уткнулся носом в пролежность древнего кожаного дивана, вобравшего в себя запахи и вонь не одной судьбы. А женщины еще недолго повозились по хозяйству, потушили керосинку, наложили в печь дров, и по ветхому скрипу кровати я понял, что они тоже легли.
— Ой, как тепло и тихо, — мальчик первым нарушил молчание.
— Может, сегодня стрелять не будут, — голос бабушки.
— Небось, тоже ужинают, водку жрут, — встряла Роза, — а потом как обычно.
— Пора б угомониться, — это бабушка. — Сколько ж можно стрелять? И откуда у них столько патронов?!
— Пока тихо — сказку начнем, — вновь басок мальчика. — Я засну, и, может, мама с папой ко мне сегодня прилетят. Кто первый начнет?
— Роза, начинай, — попросила бабушка.
— Нет, лучше вы.
— А может дядя расскажет? — оживился голос мальчика.
— Нет-нет, — спасла меня бабушка, — он не знает нашей сказки, и уже, наверное, спит.
— Спать без сказки нельзя, — постановил мальчик, и чуть погодя: — давайте я начну.
Глубоко вздыхая, он стал рассказывать, и даже голос у него изменился, приобрел какую-то еле уловимую заманчивую интонацию.
— Ты перескочил, — вдруг прервала его бабушка.
— Да, — поддержала Роза.
— Так мы сегодня с Багой и Головой уже многое пережили.
— Что ж вы так поступили? — озадачилась бабушка.
— А у этих военных всегда все неладно, — недовольно сказала Роза.
— Да, плохие у них сказки, — продолжил мальчик. — Но жизнь у них тоже не сладкая, хоть и сгущенку едят.
— Говорю же, не общайся с этими. И что они к тебе повадились?!
— Больше одного не оставим. В крайнем случае с собой будем брать.
— Как «с собой»? — удивился мальчик. — А вдруг мои мама с папой придут? А они велели мне здесь их ждать.
Наступила могильная тишина, и чуть позже тоскливый голос бабушки:
— Роза, продолжи сказку.
Еще прошло некоторое время, прежде чем она начала говорить. И начала она вяло, тягуче, так что мальчик не выдержал, перебивая ее, сам продолжил. А потом они заговорили все, будто бы соревнуясь и заглушая друг друга в споре, предлагая разные варианты и все более и более возбуждаясь, с шепота со страстью переходя на крик.
Я все это слышал, и ничего не мог понять, ничего не мог запомнить, и мне даже показалось: может, от ужаса войны они все разом умом тронулись. И эта мысль все больше и больше овладевала мной, навевая жуть, пока после продолжительных разногласий не стала превалировать сюжетная линия бабушки. И тогда я ощутил некоторую канву, даже понял роль и имена некоторых персонажей, и незаметно сам так поддался интриге сказки, так вслушался, затаив дыхание, что когда бабушка замолчала, я чуть не выдал: «а дальше что?» Но меня опередил шепот Розы:
— Заснул.
Я услышал как заскрипела кровать.
— Вот так ему будет свободнее, — возились они.
Потом застыли, но по их учащенному дыханию я чувствовал, что обе женщины не спали, и будто отгадывая мою мысль, Роза сказала:
— А правильно ли мы повели сюжет? Поймет ли он нас?
— С одной стороны, дети нас не часто понимают, да и как нашу жестокость понять. А с другой, наш мальчик уже столько повидал.
— Да-а, — с тяжелым вздохом. — И не простой он ребенок.
— Не простой. Поболее нас понимает, да понять не может.
После этого они долго молчали, и вновь заговорила Роза:
— Анастасия Тихоновна, как вы думаете, завтра зарплату дадут?
— Не дадут, снова в долг возьмем. Ему обувку, да все купить надо. И елку достать, как обещали, на Новый год.
Больше ни слова не сказали, и не знаю, заснули они или нет. А я хоть и был чертовски разбит, но заснуть никак не мог, ведь это здесь давно ночь и вроде тишина, а для меня, москвича, девять-десять часов вечера — самый разгар жизни.
Наверное, еще час я лежал, боясь шевельнуться, и уже, наконец-то успокоившись, стал забываться во сне, как прямо под нами, видимо, из подворотни раздался сухой щелчок. И не то чтобы выстрел, а вроде пугача или образнее — старого пистолета. На этот «пустобрех» никто не ответил, никто не поддержал. Тогда, минут через пять-десять раздались три щелчка и задорный воинственный религиозный клич.
На эту провокацию ответили, и не просто так, а всей силой стрелкового оружия, что имелось в арсенале блок-поста.
— Опять стлеляют, — недовольный голос мальчика, — опять никто не прилетит.
— Спи, спи, все будет хорошо. Это не в нас, — старчески-блеклым шепотом.
Вскоре стрельба прекратилась, да, оказалось, ненадолго.
Вновь под окном возглас, вновь этот ржавый выстрел и оглушительный ответ. И эта стрельба продолжалась до тех пор, пока ее не стал заглушать мощнейший рокот артиллерии, будто сошлись под Грозным две великие армады.
— Как обычно, ровно в одиннадцать, — услышал я голос бабушки.
— Все, — поддержала ее Роза, — до полуночи не угомонятся.
— Лишь бы по центру не стреляли.
— Сюда не будут, блок-пост рядом.
— Хоть одна от них польза. Спи, спи, золотой, спи. Все будет хорошо. Спи, — и еле слышимое чмоканье.
Мне казалось, что от этого то возрастающего, то угасающего гула, от содроганий всех стен и хлопков клеенки на окне я никогда не то что не засну, а просто сойду с ума, и хотел вскочить, бежать, бежать хоть куда, желательно в подвал, в укрытие, чтобы никого и ничего не слышать, и главное, чтобы меня никто не мог достать ни пулей, ни авиабомбой.
Но я был гость, и слыл мужчиной, и скрежеща зубами, скрючившись в клубок, я больше чем канонаду слышал обеспокоенный ритм своего испуганного сердца. Однако жизнь неумолима, и какой бы суровой ни была реальность, а организм берет свое, и я не помню, как это случилось, но я, видимо, заснул, и что я вижу?! Шарик! Да, такой большой ярко-красный, красивый шарик. И парит он, взлетая ввысь, в лучезарные голубые просторы бескрайнего неба, пытаясь от ужаса людей бежать. А в него с земли все стреляют, и не только из пушки и автоматов, но и из луков и просто камни летят.
— Неужели?! Неужели попадут?! — сжимается мое сердце, мне очень плохо, невыносимо. И вдруг попали!… И такой ужасающий взрыв, что меня просто скинуло с дивана, а в руках у меня мальчик, он, полусонный, весь дрожит, и сам я дрожу, сердце колотится, ничего не могу понять в смятении.
Тут загорелась керосинка, я осознал, где я. Женщины забрали у меня мальчика, уложили на кровать. А я все так и сидел на холодном, дощатом полу.
— Вам плохо? — склонилась надо мной бабуля. — Вы так бледны, и лоб в испарине.
— Не-не, все нормально, — попытался я сесть на диван, и в это время бешеный взрыв, по-моему, в наше здание, так что я вновь слетел, и пол дрожит, а сверху пыль, штукатурка все падает.
Не знаю, сколько времени я лежал на полу, ожидая нового удара. Потом осторожно приподнялся: керосинка, видно, от волны погасла, только тлеют угли в печи, и в этом страшном полумраке скорбная тень. Плотно прижав к себе мальчика, на кровати сидит бабушка, и, укрывая их со стороны окна, склонившись над ними, стоит Роза.
— Может, нам лучше вниз, в подвал, в укрытие, — прорезался у меня голос.
— В подвале эти, наши бородатые, — разбитый голос Розы.
— Да и мальчик отсюда никуда не пойдет, — сипло поддержала бабушка.
Ожидая нового взрыва, мы вновь затихли, но ненадолго. Мальчик в руках бабушки задергался и — своим решительным баском:
— Что ж они сегодня, совсем оболзели?
— Тс-с! Не шуми! Посиди еще! — шепотом сдерживала его бабушка, — будто бы по шуму нас могли определить. — И вообще, что это за слово? Так говорить нельзя.
— А бомбить можно? — обиженным тоном, и чуть погодя — совсем жалостно, тихо: — Бабуля, я описался, и еще.
— Хм, чувствую, — очень ласково, — ничего, ничего. Сейчас. Роза, зажги лампу. Давай теплую воду.
Очевидно, эта процедура была не впервой. Мальчика быстро облили, переодели, и думая, что более взрывов не будет, мы легли, как и прежде спать, как вновь бабахнуло; правда, на сей раз поодаль, послабее. Но все равно сердце мое вновь забилось испуганно, и тут непонятный шум, и мальчик оказался возле меня; лег, прижался, а глаза его в мои в полумраке впиваются, аж блестят, и тут, совсем неожиданное:
— Дядя, ты шалик сейчас видел? Видел? Как он там?
У меня аж судорога по ногам прошлась, я онемел, не зная, что ответить. Меня спасли женщины; они быстренько увели мальчика. Вновь укладывая, они ему наперебой о чем-то говорили; наверное, свою сказку. Однако я уже не слушал, не мог, не хотел, я устал, глаза слипались, а я боялся, боялся заснуть, боялся увидеть шарик. Да, я заснул, я куда-то провалился иль улетел, а вокруг какие-то странные картины и видения; мне и страшно и интересно, а в целом, я зачарован происходящим, я в сказке — и потом шарики, многомного красных, ярких шариков на фоне безграничного чистого голубого неба, и я парю средь них, и так легко, и так приятно, и звучит какая-то странная, обрывистая, как горный ручей, музыка, но удивительное дело, именно эта, вроде бы нескладная мелодия, как раз гармонирует с моим средьнебесным состоянием.
— Т-р-р-р! — жесткая пулеметная очередь. Я вскочил. В жилище светло, свистит чайник, и мальчик прямо передо мной со скрипкой в руках; такой красивый, с золотистыми кучеряшками; и прямо в глаза мои смотрит, и он уже раскрыл рот, желая что-то меня спросить, но я не удержался и опередил:
— Твой шарик красный был?
Он только кивнул, и уже глядя исподлобья, насторожился:
— А вы там моих папу и маму не видели?
Током судорога прошлась по моему телу, до самой пятки.
— Откуда ты знаешь, что я видел? — вырвалось у меня.
— Иди сюда, — отбирая скрипку, бабушка отвела мальчика, — давайте чай пить, — и, видимо, реагируя на мой рассеянный вид: — Не от мира сего. Удивительный ребенок.
Без чая меня не отпустили, и сидя у разбитого стола, пытаясь избежать взгляда мальчика, я уводил глаза, будто осматривал убогость жилища.
— Вам жалко нас? — вновь поразил меня вопрос мальчика, и в его голосе был такой обличительный упрек, что я не нашелся, как ответить. А он в том же тоне продолжил: — Ничего. Жизнь, как сказка. Правда, бабушка? А в сказке конец всегда счастливый.
Он сидел на колене у бабушки. И неожиданно вывернул голову в ее сторону и, как только он умел, глянул в ее тусклые, выцветшие глаза из-под линз:
— А разве конец может быть счастливым?… Ведь это все же конец?!
— Ешь, ешь. Чай остынет.
Мы все потупили взгляд.
Быстро опорожнив стакан, что-то невнятно говоря в благодарность, я стал прощаться, обещая на днях вернуться.
— Вы сказку не знаете; значит, больше не увидимся, — почему-то постановил мальчик при расставании.
Вместе с Розой я ушел. Дворами, тропинками, она вывела меня прямо к такси, к старенькой машине.
— Он знакомый, — указала она на водителя. — Надежный, все ходы знает.
Действительно, миновав все блок-посты, мы выехали за город, вроде вздохнули свободней, и тогда водитель — примерно мой ровесник, звали его Пайзул, вдруг спросил:
— Роза твоя родственница?
И пока я пытался что-то объяснить, он продолжил:
— А мальчика видел? Как играет на скрипке, слышал?… Жалко. Странный, удивительный ребенок!
— Да, — лишь это смог сказать я, и только тогда, по скрежету пыли в зубах, по пороховому смраду во рту я ощутил запах, жестокость и ужас войны.
В родное село не пускали. Вкруговую блокировано, всюду танки, солдаты, в небе вертолеты, где-то стреляют, — «зачистка». Однако Пайзул оказался сговорчивым малым, нас пропустили. А дома по мне с ума сходят, думали — пропал.
Поддался я мольбам стариков, на следующий же день окольными путями покинул воюющую Чечню и вылетел в Москву. Знал, что мой должник в Москве, у своей семьи, к Новому году обязательно объявится. А мне как раз к Новому Году надо было погашать банковский кредит.
Видимо, война меня озлобила; действовал я жестко, решительно. Словом, мои финансовые проблемы в основном утряслись. И, правду сказать, не на Новый год, а в первые дни января 1996 года я твердо собирался в Грозный: мальчик звал, ой как звал; и шарик, этот красный шар, каждую бессонную ночь пред глазами являлся. И купил же я уже билет, и уже готовился вылетать, как позвонили из Чечни: близкий родственник осколками ранен, везут в Москву на операцию.
И тогда и сейчас я могу что угодно городить, но дело в одном — смалодушничал. И пока я вновь собирался в Грозный, кончилась зима. А весной в город вошли боевики, точнее, они всегда там были, но до того враждующие стороны как-то вроде уживались. А тут вновь масштабные бои в центре Грозного, и я туда уже не сунусь, боюсь; все дни смотрел в телевизор, может, хоть дом, где «Детский мир» покажут.
Не показали, и вроде улеглось. И тогда я не поехал в Грозный. Действительно, были дела — готовился к предзащите. Так и лето пришло. А в августе вновь на город напали боевики, вновь там война. И все же есть конец. Подписали дружеский договор. Российские войска ушли. В Чечне вроде мир, вроде свобода.
Как раз в октябре я защитил диссертацию, и еще с недельки две оформлял бумаги, а потом, уже поздней осенью, наконец-то добрался до освобожденного Грозного.
О, ужас! Что я вижу! Да ничего я не вижу. «Детского мира» нет, блокпоста нет, мостов нет, ничего нет. Лишь пустырь, словно и не было здесь громадных строений, не было города, не было людей.
Не найдя утешения на земле, я глянул в небо, вдруг там шарик. А небо низкое, мрачное, холодное, — время вновь к зиме.
А тешил себя иллюзией, что бабушка «Учитал», Роза и Мальчик скорее всего ушли, когда здание «Детского мира» сравнивали с землей. И правда то, что я пытался их найти. А время летело, и я понял, что больше я Мальчика не встречу. Да оказалось, что я с ним и не расставался, эти, как звездочки, глаза, всегда передо мной. И я хочу, я очень хочу, чтобы Мальчик и с вами не расставался, чтобы был со всеми с нами. Всегда!
Смогу ли? Не знаю. Но душа болит, и я, как Бог даст, постараюсь донести до вас эту сказку как жизнь, или жизнь, странную, как сказка.
Глава первая
Даже маленький Мальчик знал, что все к Земле притягивается, ею держится, к ней стремится, а тут случилось неладное, удивительное.
Как-то, уж очень сильно проголодался он и решил буквально на минутку к блок-посту побежать, хлебушка попросить. А здесь невидаль какая! Война в самом разгаре, кругом бомбят, а кто-то решил жениться, даже свадьбу сыграть.
И вот хилая процессия пересекала мост, и никто бы просто так и не догадался бы, что это свадебный кортеж, да один шарик — большой, ярко-красный, и не простой, а вверх, в облака устремленный — выдал затею.
Через мост, мимо блок-поста без мзды никто не проедет, а при таких мероприятиях — «сам Бог велел», и велел небось немало; так что шел неуместный со стороны процессии торг. И в самый разгар Мальчик подошел:
— Какой класивый шалик! — воскликнул он.
— О, здоров малыш, — отвлекся от службы командир. — Что, шарик понравился? Гм. Ладно, ради Мальчика сжалюсь: отвязывай шарик, и с миром — совет вам да любовь!
У Мальчика и раньше были шарики. Правда, не такие, а маленькие, но с рисунками, но как их ни бить, хоть и легкие, а невысоко взлетали — и к земле. А этот шарик странный: к руке его привязали, а он аж вверх от земли рвет, того гляди с собой унесет.
Позабыл Мальчик о хлебушке, на радостях побежал домой. И как дядя командир советовал, только войдя в подъезд попытался развязать узелок — одной рукой не смог; уже войдя в жилище, ножичком веревочку перерезал, а шарик под потолок — и не достать. Пошел Мальчик на лестницу — там длиннющая палка. А в доме стекол нет, всюду сквозняк гуляет, и шаловливый ветерок заиграл с шариком, пощекотал его бока, поманил с собой в даль небесную, туда, где воля и простор.
С ужасом раскрыв рот, Мальчик видел, как неугомонный шарик, вроде с ленцой, с неохотой, цепляясь за верхний карниз, виновато выполз из его квартиры, а в подъезде во всю прыть устремился вверх по лестничному пролету — и прямо в раскуроченное ракетой окно.
Бросился Мальчик за ним, крикнул: «Стой! Куда!? Побудь со мной!» И шарик ему внял. С началом революции в Грозном электричества нет, а после и быть не могло, новые грозненцы, будто захватчики, лишь разрушали лихо, а электропровода своровали в первую очередь — как-никак цветной металл; нам не нужен, к свободе идем! И так получилось, все провода унесли, а во дворе Мальчика два проводка остались, то ли не смогли сорвать, то ли поленились. Да случайностей на свете не бывает: угораздило шарик попасть как раз меж этих проводов — там он и застрял.
Заскулил Мальчик, слезу тихонько пустил, а громко плакать не посмел, от этого его отучили. Так посидел он в разбитом проеме немало, додумался в помощь взрослых позвать.
Пришел командир российского блок-поста, да не один, с охраной. Почесали они затылки — высоко; предложили одно — пульнуть.
— Нет, нет, только не это. Вы шарик убьете, — закричал Мальчик. — Уходите!
Только они ушли, как из-под земли объявились чеченские боевики. Эти тоже почесали бороды — то же самое предложили. Попытался Мальчик и этих дядей спровадить, — ни в какую, чешутся у них руки — услышать хлопок, будто мало их в городе.
А вскоре бабушка Учитал пришла. Да что ее слушать — русская дура. И, наверное, назло ей и пульнули бы, да рядом блок-пост, до ночи подождать придется. Но вслед за бабушкой, к счастью, и Роза подоспела. Вроде и знает мальчик чеченский язык, да что сказала Роза, не слышал. Только видел, как боевики поогрызались и исчезли незаметно, как и пришли.
А была осень. И хоть ясный день, и теплый, а солнышко быстро садится, за руинами скрылось. И шарик будто бы на солнце обиделся, слегка сморщился, потускнел, и даже меньше стал, и тут явно дернулся. Потом еще и еще, и вдруг, когда совсем сумерки среди руин стали сгущаться и провода стали не видимыми, словно их и нет, выскочил шарик из западни и быстро взлетел, пока не достиг высоты, чтоб людские пули не достали. А там, на свободе, на фоне нежно-синего вечернего неба он вновь засиял алым светом и долгодолго там блестел, будто звал с собой Мальчика. И может быть, дозвался бы, да день кончился, солнышко спать ушло, шарик в ночном небе растворился, и вместо него бесконечное множество звезд, и лишь две родные звездочки блестят в слезинках на щечках Мальчика.
— Пойдем домой, холодно, — склонилась бабушка Учитал над Мальчиком.
— Почему он улетел? — с такой обидой сквозь всхлипы. — Почему, объясни ты, Учитал?!
— Ну, понимаешь, — вздрагивающе-натужен голос бабушки, — есть такое понятие, как гравитация, когда все тела в мире друг к другу притягиваются.
Не зная, как продолжить, она тяжело вздохнула, и тогда заговорила Роза:
— Это бабушка как ученый физик-астроном рассуждает, а на самом деле все гораздо проще — не мог красивый шарик ужаса войны видеть, вот и улетел.
— А куда он улетел? Что там?
— Там космос, звезды, бесконечная Вселенная.
— И к какой звезде он полетел?
— Э-э, — замешалась бабушка Учитал, и вновь на помощь ей пришла Роза, по молодости ляпнула:
— К той звезде, где твои папа и мама, От тебя привет передать.
— Давайте и мы полетим к той звезде!
— Не-не, — встревожилась бабушка. — тебя ведь просили родители дома ждать, они сами к тебе придут.
— Что же они так долго не идут? Сколько я их жду!
— Придут, придут, обязательно придут, — склонилась над ним бабушка. — А теперь пошли домой, — и видя, что мальчик упирается, она, решая минутный интерес, приняла версию Розы и сказала. — Вот, наверное, скоро шарик до них долетит, от тебя послание передаст, и они тебя навестят. Может, даже сегодня, когда ты заснешь. А теперь помаши звездочкам ручкой, пожелай всем спокойной ночи — и пойдем домой вечерять, потом спать, чтобы хороший сон нам приснился.
— Они могут сегодня придти?! — даже в темноте заблестели глаза мальчика, и смотрел он снизу вверх одновременно и на женщин, которые знали все, и на звездное небо, где было все.
Ужинали не хитро — чай сладкий, много хлеба и две конфетки для Мальчика, одна шоколадная.
Перед сном ходили к разбитому проему между третьим и четвертым этажами, откуда шарик улетел. Любовались звездным небом, и бабушка Учитал впервые показала Мальчику Млечный путь, Полярную звезду, Большую и Малую Медведицы, созвездие Ориона.
— А на какой звезде мои папа и мама? — повторил Мальчик вопрос.
— Они сами тебе расскажут. Пошли спать, пора.
Ночей Мальчик боялся, но ждал, ждал родителей, что прилетали во сне. Обычно он ложился ничком, прикрывал головку ручонками и под мышки бабушки. А когда начинали стрелять и бомбить, он еще глубже пытался залезть как будто под землю. Но эта ночь выдалась на редкость спокойной: тишина, мирная тишина, так что даже слышно течение Сунжи. И Мальчик в эту ночь не обмочился, но спал тревожно, все время дергался, норовил одеяло скинуть, и смеялся, смеялся, и что-то бессвязно бормотал.
И как обычно, раньше всех с зарею он вскочил, рассеянно посмотрел вокруг, побежал. Женщины думали, что в туалет. А он вдруг тихо простонал:
— Где они? Где?… Неужто улетели?!
Услышав скрип балконной двери, бабушка о страшном подумала, и зная, что с утра ее кости не послушаются, закричала:
— Роза! Вставай! Быстрее!
Мальчик уже стоял на разбитом балконе и сквозь слезы всматривался в озаренное рассветом небо, что-то выискивая, и в лице его было столько разочарования, вопрошания и мольбы, что мир должен был бы его понять, но миру было не до этого. Напротив, в этот момент раздался рядом оглушительный взрыв. Гаревая волна оттолкнула Мальчика внутрь, в то же мгновение подоспела Роза.
— Ты что!? Ты что?! — надрывно крикнула она, сжав со всей силой Мальчика.
— Они были, были здесь!… Почему они ушли? Почему они не забрали меня и не остались со мной? — слезы щедро текли из его глаз.
Эти «почему» и «куда ушли» с щемящим унынием повторялись весь день с небольшим перерывом, когда Роза принесла с базарчика блестящую игрушку. Однако игрушка оказалась некачественной, вскоре развалилась, а дело было к вечеру, и это еще больше усугубило гнетущее настроение Мальчика. А когда наступила ночь, ночь в осажденном городе, где с темнотой до предела стервенеют захватчики и канонада, как фейерверк победы, — Мальчик совсем потерял покой, и началась такая безудержная истерия, что он весь покрылся красными пятнами, а потом пошла горлом кровь.
Женщины запаниковали, сами рыдая заметались в беспомощности вокруг Мальчика, и неизвестно, к чему бы это привело, да вдруг Мальчик умолк, как-то странно, даже сурово посмотрел на кровь на полу и своим недетским баском с хрипотцой твердо сказал:
— Нам плакаться нельзя — побьют, — и в упор глянув на бабушку: — Я их столько жду, а они ушли, — развел он ручонками. — Вы ведь, бабушка, знаете, куда они ушли?
— А-а-а, — замешкалась бабушка.
— Знает, знает, все знает, — вступилась Роза. — Вот сейчас ляжем спать, и бабушка Учитал тебе все расскажет, и все будет хорошо.
— «Хорошо»? — насупился мальчик. — Значит, сказку?
— Ну-у, — чуть ли не хором вздохнули женщины. — Ведь сказка — это жизнь, а жизнь — это сказка.
Глава вторая
Точного возраста, и тем более даты рождения Мальчика никто не знал. Так это не беда. Хуже было то, что ни он сам, и никто иной не знали его подлинного имени и фамилии. Правда, попавшего в «колонию», его по-новому нарекли, но это имя к нему не прижилось, и как принято в таких казенных заведения, заимел он кличку. Просто спросили его: «кто он такой»? Он по-чеченски ответил — «кант». Рядом стояла более взрослая девочка-землячка; она и перевела — мальчик. Так он и стал Мальчиком.
Сказать, что у Мальчика не было детства — не совсем так. В том-то и дело, что детство первоначально как раз у него было счастливым и благодатным.
Его отец, молодой милиционер, был на редкость чадолюбивым горцем. И несмотря на то, что с началом революции зарплату защитникам правопорядка платили все реже и реже, он как-то изыскивал возможность содержать семью, а для единственного ребенка делал все, что мог, и все свободное время проводил с ним, будто знал, что осталось недолго.
В конце 1994 года в Чечне началась жесточайшая война. Многие предусмотрительно разбежались из Грозного. А отец Мальчика, даже не офицер, простой старшина, поддался уговорам убегающего руководства и с долгом стал исполнять обязанности начальника РОВД одного из районов столицы республики.
Видимо, он был человеком ответственным и смелым. По крайней мере он до последнего, как мог, нес службу, и лишь, когда в здание милиции попало несколько ракет, он покинул пост, и то наиважнейшую документацию, кое-какой архив умудрился перевезти домой.
Однако вскоре здесь, в самом центре Грозного, в двух шагах от президентского дворца, разгорелись самые жаркие баталии. Только тогда отец Мальчика понял, что российские войска явились в Чечню не для того, чтобы навести конституционный порядок, а чтобы воевать, как можно дольше воевать. И он осознал, что долг только один: надо спасать семью.
Где-то в последние промерзшие дни декабря, в утренней передышке от артобстрелов, он посадил жену и Мальчика в свою старенькую машину. И успел только мост через Сунжу переехать, как попал под автоматный обстрел: машина как решето, заглохла, и просто чудо — никого не задело, все выскочили из машины. А короткие очереди продолжались. И тогда, защищая семью, отец Мальчика впервые в жизни применил табельное оружие — два автоматных рожка ушли на подавление неизвестного противника.
Продолжить побег из города он не решился. Прижимая к груди сына, подгоняя жену, пешим вернулся к своему дому. А здесь эпицентр событий. Почти все жители центра Грозного покинули столицу, и только несколько русских семей, и то, в основном, пенсионеров, остались тут — им некуда и не на что было бежать.
С десяток жильцов дома «Детского мира» около месяца скрывались в подвале здания, ежеминутно ожидая чего угодно.
Это была не жизнь, а сплошной кошмар. От непрекращающихся бомбежек старое дореволюционное здание постоянно трясло, и казалось, вот-вот оно рухнет, заживо погребая всех.
В одном отсеке подвала кое-как оборудовали печь — там спали попеременно, и только Мальчик оттуда не выходил — его оберегали все, он был лучом надежды и радостью. И еды было мало, очень мало, и первая порция — Мальчику. А самое тяжелое было с водой. Каждую ночь отец Мальчика и еще один старичок совершали рискованные рейды до Сунжи. И илистая вода уже пахла не только пороховой горечью, но и, как неотвязно чувствовалось, даже кровью, и ее пили, ее берегли, ею дорожили.
Этот неполный месяц длился бесконечно, и даже руки вымыть воды не хватало. А вот Мальчика, по настоянию стариков, дважды искупали, и не просто так, а с целым ритуалом, и все принимали участие — это было некое торжество, даже радость, а по существу — борьба за жизнь!
В последние дни января 1995 года взрывы в центре Грозного практически прекратились, как миновавший ураган, куда-то удалились. А потом и стрельба пошла на убыль, и стало тихо, совсем страшно. Будто в могиле провели еще день-два, и даже к реке бегать боялись. Однако голод и жажда похлеще страха. Стали к реке ходить — по два-три раза за ночь, а потом и днем.
Затем то одна, то другая старушка на свет Божий повадились выходить. Родной город не узнать: все в руинах, в грязи, кое-где еще черный дым валит, всюду трупы; воронья, крыс и диких собак — не разогнать. Да, слава Богу, хоть густой снег повалил, будто хотел всю эту дикость скрыть.
Пару дней центр города пустовал, лишь изредка по проспектам, как на параде, медленно колонны бронетехники проползут. А потом то там, то здесь, из подворотен да из подвалов темные, грязные, измученные люди, а точнее тени, появились, и в больших широко раскрытых глазах только страх, ужас, голод, тоска, вопрошание.
А тут после нескольких мрачных дней ненастья неожиданно яркое зимнее солнце выглянуло. Заблестел снег, заискрился, и морозец легкий, так что румянец на щеках заиграл, и не выдержали — первыми, конечно, старушки, — разбрелись по городу: у кого родня, у кого знакомые, у кого еще где жилье на попечении оставлено.
Вечером в подвале «Детского мира» женский плач, и тема разговоров сквозь всхлипы одна: под руинами многих домов люди погребены, а есть дома, откуда крики и стоны до сих пор доносятся. И к военным обращались — бесполезно, они не спасать, а воевать прибыли. А сколько трупов обглоданных, а какой смрад! И почти что к каждому дому и подъезду военные «Камазы» и БТРы подогнаны — солдатики пожитки грузят, офицеры торопят, хлам не берут, в общем война, мародерствуют.
И все-таки странная штука жизнь; заиграл огонек в печи, закипела похлебка пожирнее прежнего, а ужин разнообразнее стал, всего и не перечислишь. Расплылся позабытый жир по губам и щекам, и улыбки да смешки появились.
— Ой, девчата, а базар-то стоит, будто война мимо прошлась.
— Да, а товару сколько!
— А покупатели — одни военные. Деньжищ у них — полные кулаки. Все берут, даже бананы.
— А таксистов видели? Хоть куда увезут.
— Я спросила: а до Ставрополя? Нет проблем — плати.
— А платить-то чем? Сколько лет пенсии не видим!
— На базаре говорят, за все годы компенсации скоро из Москвы выдавать будут.
Дальнейший разговор отец Мальчика не слушал, известие о том, что у базара есть таксисты, возбудил в нем жизнь — семью надо срочно вывозить. На следующее утро он уже договорился с шабашником о маршруте до родного села и уже торговался об оплате, как по плечу его по-свойски ударили.
— Салам алейкум, — сиял улыбкой офицер его РОВД. — А мы тебя уже две недели ищем, даже в село людей послали. Как раз сегодня нас всех собирают на совещание в министерство.
— А что, министерство есть? — удивился отец Мальчика.
— Конечно, здесь рядом, у стадиона «Динамо». Пошли, пошли быстрее.
— Не могу, не могу, мне семью надо вывезти.
— Да ты что, наоборот, теперь надо сюда всех везти. А нам сразу же внеочередное звание. А оклады какие! Плюс компенсации, плюс полевые, плюс.
И этих плюсов было столько, что отец Мальчика не удержался: семью содержать надо, а у него денег только до села.
На совещании, которое проходило в небольшом зале, где и стоять места не было, присутствовало большое количество прежних работников; с докладом выступил новый министр из Москвы, говорил по-военному четко, громко, сурово, под конец, как тост, объявил, что скоро в Чечне восторжествует мир, порядок, законность. В тот же день отца Мальчика принял заместитель по кадрам; тоже полковник, тоже не местный, как министр грузный, также обещающий скорую благодать, и в подтверждение этому:
— Мы отправим ваши документы в Москву, через месяц будете офицером — младшим лейтенантом; а летом на учебу в столицу, в академию.
— У меня семья.
— Ну и хорошо, там как раз общежитие для семейных, а сейчас идите в бухгалтерию, пусть Вам сделают перерасчет по оплате за прошедшие годы.
В бухгалтерии отцу Мальчика посчитали такую сумму, что чуть ноги от радости не подкосились. Правда, было одно «но»: наличные деньги поступят в течение месяца. Так месяц не срок, и отец Мальчика окрыленный вернулся к семье, и в тот же день, к вечеру, они из подвала перебрались в свою прежнюю двухкомнатную квартиру прямо над магазином «Детский мир».
Стекол в окнах нет, двери вышиблены; грязь, пыль, обвалилась штукатурка, не говоря уже о том, что нет ни электричества, ни воды, ни газа. Так это не беда, лишь бы не бомбили.
За пару дней привели квартиру в состояние, более-менее пригодное для житья. Окна «застеклили» клеенкой, оборудовали новую входную дверь, поставили дровяную печь, и каждое утро отец Мальчика бегает к Сунже за водой, и так, кое-как, жить стало можно.
Правда, компенсацию ни через месяц, ни через два так и не выплатили. Зато текущую зарплату выдавали исправно и она стала гораздо более высокой по сравнению с тем, что было. Однако, если сравнить ее с характером работы, с тем, какой опасной она была, — зарплата была ничтожной. И отец Мальчика не раз стал задумываться, а не оставить ли эту работу, каждый день он ходил по лезвию ножа, уже не раз побывал под огнем. И не то чтобы он чего-то боялся. Он боялся лишь одного — не оставить Мальчика сиротой.
А криминогенная ситуация в Грозном с каждым днем все ухудшалась, и виной тому негласные указы из Москвы. За красивыми фразами — полное бездействие, а порой и пособничество, доходящее до предательства. Началась какая-то скрытая двойная игра, в которой явно прочитывались чей-то денежный интерес и глобальная стратегия геополитики.
На этом фоне в городе появилось много банд; местные, прикрываясь лозунгами независимости и религии, грабили всех подряд, особенно усердствовали против работников нового режима. То же самое делали и военные, устраивая повсеместно так называемые «зачистки», после которых молодежь навсегда исчезала, а вместе с ними и всякие материальные ценности.
Как работник милиции, отец Мальчика понимал, до чего стала опасна жизнь в Грозном. Да вывозить семью теперь было некуда — именно в предгорье, где родовое село, переместилась так называемая «линия фронта», и там бомбят, «зачищают», так что и оттуда куда попало бегут.
У главы семейства оставалась одна надежда: дожить до лета, получить компенсацию — и на учебу в Москву. Но до этого надо протянуть еще два, а может, и три месяца. Отец Мальчика, благо что жена педагог, стал искать место для ее трудоустройства, и повезло. Буквально через проспект Революции и площадь Ленина — Дом пионеров вновь функционирует, там много кружков, преподаватель национального языка нужен. Мальчик весь день с мамой, заодно и всякие классы посещают. И так получилось, что его первым делом повели в музыкальный класс. А там преподаватель музыки — Афанасьева Анастасия Тихоновна — просто в восторге от Мальчика: «У него абсолютный слух, с лету все хватает, ему бы школу, хорошую школу, чтобы все развить. А вообще-то очень странный, удивительный ребенок, я бы сказала, не простой. Как он прямо в глаза смотрит, будто сверяет, то ли, что и думаем, мы говорим?»
В музыкальном кружке «Дома пионеров» набор инструментов невелик, а фортепьяно вообще стоит просто для декорации: с начала чеченской революции не звучит. Из новых приобретений — гармонь и балалайка, Мальчика они мало привлекают, а вот к скрипке он тянется, полюбил. Но единственная скрипка — это собственность бабушки Афанасьевой, это ее реликвия, посему она сама изредка выдаст что-нибудь такое, завораживающее, но ребенка особо к инструменту не подпускает, со своих рук более объясняет.
То, что Мальчик удивительный, даже одаренный, отец не сомневается (впрочем, как и многие родители), поэтому он помчался на грозненский базар, думая, что там все есть. А есть только то, что необходимо в войну: пища — в открытую, а оружие — в полуоткрытую. А вот музыкальных инструментов нет, а скрипка — вообще не местного потребления.
Конечно, ради Мальчика за скрипкой можно было бы поехать в соседний регион, за день бы управился, да выходных нет, увольнительных нет, отгулы обещают в будущей жизни. А сама жизнь в Грозном все напряженнее и напряженнее, и не поймешь теперь, кто свой, а кто чужой; если скрытно стреляют, то все во всех. И одна надежда у отца Мальчика — дождаться середины лета, а там отъезд в Москву, и Мальчик будет в школе, и в музыкальной школе, и лишь бы он был счастлив, остальное перетерпим.
Читать бесплатно другие книги:
