Детский мир Ибрагимов Канта
— Нет! — вскричала Анастасия, второпях достала скрипку и как стала играть; такая душа, такой звук, и так они слились, и такое очарование, такая трогательная, щемящая тоска, будто что-то навсегда улетает, так, что у всех слезы навернулись.
— На этом инструменте иного и не выдашь. Дай, пожалуйста, и мне сыграть, — попросил отчим. Потом мать.
Больше споров не было. Зато каждый день, только по утрам, чтобы городской шум заглушал звук, поочередно играли, получая невероятное упоение, даже от прикосновения к такому инструменту…
Записку, присланную Столетовым, Анастасия сразу же выкинула. Теперь о данном когда-то «слове» и речи не могло быть. Да, Столетов был ее первым и единственным мужчиной. Он ей был симпатичен, и более того, даже сейчас, нет-нет, да и вспоминает она его с женской истомой. Но о данном «слове», о какой-то верности и речи быть не может после случая с генералами. И, конечно, она понимает, что тогда подполковник Столетов был в принципе никто, сам ходил с подносом в прислуге. Да это ничего не меняет, захотел бы — смог бы как-нибудь ей помочь, а то бежал, зато скрипку не забыл; и хорошо, что доставил, — значит совесть еще есть, и если бы записку не приложил, быть может, добрыми однополчанами они остались бы. А так. Нет, о «слове» и речи нет. И видеть она его не желает, да тут приснился сон: она в замке со Столетовым. Ноги сами повели ее в институт, узнала адрес бывшего декана, два дня все выслеживала во дворе. Пару раз видела жену и повзрослевших детей Столетова. И как рассказали ей бабушки-соседки, сам Столетов важная птица, то ли военный атташе, то ли посол, то ли черт знает что, словом, из заморских стран редко наведывается.
В общем, как мужчина Столетов оказывает на Афанасьеву свое влияние, во всяком случае является в снах, но как человек он давно причислен к категории «пакостников»; и как и должно было быть, со временем фронтовые тяготы позабылись, остались в прошлом, а Анастасия вновь окрепла, вобрала в себя цвет и сочность девичьей красы. И теперь не только Женя, но еще несколько парней пытаются за ней ухаживать.
— Только Женя, — настаивает мать, и желая скорейшей свадьбы, самому Жене говорит:
— Так, молодой человек, ты или женись на моей дочери, или оставь в покое, а эти «шуры-муры» мне не нужны. Моя дочь уже не ребенок. Пора замуж. Но без моего благословения и церковного венчания моя дочь детей не родит.
Под таким напором будущей тещи, Женя буквально «уломал» своих родителей — дали они благословение, правда в Подмосковье, где в заброшенном селе еще сохранилось подобие действующей церкви; они не поехали, послали бабушку.
В июне 1946 года Женя и Анастасия сдали выпускные экзамены, уже готовились к свадьбе, как пришла повестка в следственный комитет военной прокуратуры на имя Афанасьевой Анастасии Тихоновны, в качестве свидетеля.
Кто бы знал, какой страх охватил Анастасию, она вспоминала ужас гауптвахты и не могла ни есть, ни спать. Допрос был не долгим, чисто формальным, и вопросы просты: где служила, кем и с кем? Какие награды, поощрения и замечания? Впрочем, следователь и без нее все это знал, попросил расписаться и отпустил.
Вроде все улеглось. Да промежуточный итог есть: родители Жени, ее суженого, заявили — «на нормальных советских людей, тем более молодых девушек, повестки не приходят», и «чего можно ожидать от церковного мракобесия?» А сам Женя даже до прокуратуры ее не проводил, у него, оказывается, срочное прослушивание.
По инициативе Анастасии решили со свадьбой повременить, хотя Женя каждый день приходил и со слезами на глазах объяснялся ей в любви; и оказалось, не зря. Через месяц после первой пришла вторая повестка, сходу ей предъявили ордер на арест. Она только плакала, все дрожала.
Первые же допросы все обозначили — перед ней положили теперь уже до боли знакомую военную документацию: акты, опись матценностей, журнал прихода и расхода, «Главная книга», где она в день победы написала «Ура!». Победа оказалась не за ней. И она сперва хотела было рассказать все, что помнит и не помнит, все начистоту. Но удивительное дело, как только она указывает, что выполняла приказ командира Столетова, ей говорят: «это несущественно» — и уводят речь к тем сослуживцам, которых по их рангу можно назвать «мелкопакостниками», и она поняла, что арестовали ее, писаря-делопроизводителя, двух простых счетоводов и еще может кого из мелких, словом, стрелочников нашли, все грехи на них повесят, а об остальных, самых главных, даже не упоминают.
После месяца отсидки оклемалась Анастасия в тюрьме, решила сочинять письма-жалобы во все инстанции, вплоть до Сталина, невзирая на то, дойдут они или нет. И тут случилось неожиданное: разрешение на свидание с матерью. Мрачная, сырая комната, кругом решетки, слабый свет, женщина-надзиратель рядом горой стоит.
— Это как? — один из первых был вопрос дочери.
Мать сразу поняла, вопрос о скрипке.
— Поменяли местами. Гм, гм, — кашлянула она, — был обыск. Забрали отчима инструмент, некоторые письма и фотографии… Кроме нескольких фото, все уже вернули… Настя, был этот, высокий мужчина.
— Столетов?
— Тише, доченька. Это он организовал свидание и передачи тебе. Просит не писать и молчать: «ничего не помнишь». Обещал, что так будет всем лучше.
— Кому «лучше»? Мне светит десять лет! Я в лучшем случае выйду в тридцать три года, старухой. А они будут шиковать по Европам, за счет меня! А за что? За что?
— Доченька, не знаю, сама не знаю, — плачет мать. — Господи, что же мне делать? Как мне быть?
Только сейчас Анастасия увидела — за месяц с небольшим ее мать сдала, осунулась, явно постарела. Анастасия через силу в кулак собрала свою волю, не то мать загнать недолго.
— Мамочка! Да ты что? — выдавила она улыбку. — Успокойся. Я не виновна. Разберутся и меня отпустят.
— А может, это лучше отдать? — снова вопрос о скрипке.
— Ни в коем случае! — сурово лицо дочери, — это никого не интересует, — и снова, выдавив подобие улыбки.
— Ты лучше побереги себя. Подумай, что я буду без тебя делать? Ты ведь у меня одна-единственная!. Лучше расскажи, как там Женя?
Мать склонила голову, пряча выплаканные глаза:
— Хорошо, тебе привет передает. Хм-хм, почти каждый день у нас бывает. На работу в Госконцерт устроился.
Больше Анастасия жалоб не писала, на допросах, в основном, молчала, говорила, все забыла. Видимо, это и следователя устраивало. Во всяком случае вскоре состоялся суд. Учитывая, что «Афанасьева А.Т., 1925 г. рождения, имеет фронтовые награды, поощрения, ранение, осудить на пять лет лагерей с правом переписки раз в месяц».
«Почему же Женя мне не пишет?» — жаловалась Анастасия матери в одном из первых писем.
«Дорогая доченька! — отвечала мать. — Женя постоянно в разъездах с гастролями. Но он тебя любит, постоянно о тебе справляется. И ты знай, вы с ним обвенчаны перед Богом, он твой суженый. Фундаментом вашего законного брака должен стать долг, стержнем — взаимное доверие и уважение, а главной целью — продолжение рода, освященное Богом! Аминь!»
Глава пятая
— Ну, золотой, вставай. Пора. Сегодня у нас очень ответственный день. Надо еще разок порепетировать, ведь иностранные гости будут, — Анастасия Тихоновна бережно будила Мальчика, с чувством чмокнула пролежень на розовенькой щечке.
Мальчик с ленцой сел на кровати, сонно зевнул. В это время тяжело скрипнула входная дверь, кто-то завозился в коридоре.
— Роза, ты? — настороженно спросила бабушка. — Вот видишь, тетя Роза уже пришла, нам свежей водички принесла. Сейчас умоемся, зубки почистим и, пока чайник вскипит, повторим репертуар.
— Мне не нлавится плелюдия Сола, — несколько капризно сказал Мальчик, — слишком глустная, как эта ночь.
— Не Сола, а Сора, р-р-р, как трактор, — на ходу пыталась поучать бабушка, в это время зашла Роза, сняв с головы платок, не глядя кинув его на диван, она, сияя, склонилась над Мальчиком, тоже поцеловала.
— От тебя класиво пахнет, — пробасил Мальчик.
— Да? — заискрились глаза Розы.
— Про запах «красиво» не говорят, — опять исправила бабушка, потом махнула рукой. — Да, у него свое мышление.
— А на улице действительно красиво — весна! — Роза в восторге потянулась. — Будто и нет войны. Давайте на окне клеенку чуточку разрежем, как форточку, воздух освежим.
— Ночью снова стлеляли, — недовольно проворчал Мальчик.
— Вот! Это твои друзья: Бага да Голова — всю ночь тут в войнушку играют, — возмутилась Роза. — Ты ведь их просил не стрелять.
— Плосил, — насупился Мальчик. — Но они говолят, что лади моего будущего воюют.
— Ой-ой! Какие защитники! — недовольно подбоченилась Роза. — Знаем мы их «заботу»! Те-то ладно, — она небрежно махнула рукой в сторону, где находился российский блок-пост, — а этот вроде наш, Бага, что вытворяет? Знаем мы этих «защитников». Кто действительно защищал — либо погиб, либо в горы подался. А.
— Ладно, ладно, не заводись, — перебила ее бабушка. — Мальчик, давай вставай, время с утра летит, иди-ка в ванную, — если нужна буду — позовешь, — и когда Мальчик скрылся в ванной, она полушепотом, будто их подслушивают: — Странное дело, тебе вчера забыла сказать. Возвращаемся мы с Мальчиком накануне. И не напрямую — там лужа после дождя, а под арку, — и что ты думаешь, покуривая, мирно стоят два бородача — с черной Бага, с рыжей — сержант с блок-поста, заместитель Головачева. Нас увидели, сквозь зубы проматерились и вместе ушли.
— Ой, ой, ой! Вам повезло, что Мальчик был. А то могли, — и она в страхе даже рот прикрыла.
— Сама понимаю. Только не пойму, что у них общего, ведь, вроде.
— В том-то и дело, что «вроде». А на самом деле так называемые наши вашим всякую травку и таблетки поставляют, а те взамен оружие — вот и «воюют» до утра.
— Так ведь они всю ночь друг в друга стреляют, убить могут.
— Просто так — для видимости, свою деятельность обозначают; конечно, за вознаграждение. Пока. А будет приказ, мы уже это проходили, с остервенением друг на друга пойдут и нас заодно перекосят.
— Боже! Не говори! — в волнении сжимая иссохшие руки, заходила Анастасия Тихоновна по комнате, меняя тему. — Чайник вскипел? Надо еще воду подогреть, а то скоро свет отключат.
— Сегодня в центре не отключат — гости, концерт.
— От них что угодно жди. Мальчик, — голос у нее стал мягче, — ну, давай побыстрее.
Из ванной появился Мальчик. Его васильковые бархатисто-нежные глаза уже пробудились, искрились озорством:
— Шоколадку когда? — с капризом в баске.
— Шоколадку после кашки и чая, — постановила бабушка, прижала к себе Мальчика, прикрыв глаза, внюхалась в аромат его золотисто-курчавых пушистых волос и поглаживанием взъерошила их. — Скоро мне по самое плечо будешь.
— Да, явно подрос, — тут же рядом очутилась Роза.
— Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, — сплюнула бабушка, сделала жест, словно перекрестилась.
— Да-да, — умиление исчезло с лица Розы и она что-то прошептала на чеченском.
— Пока завтрак готовится, надо позаниматься, — требовательный голос бабушки. Поставив у разбитого серванта скрипящий табурет, она сверху осторожно достала футляр, будто на нем пыль слегка сдунула, мягко погладила и, уже доставая скрипку: — Вот память. Сколько раз в руки беру, сразу мать и отчима вспоминаю, — глубоко вздохнув, тяжело села на край дивана, уставилась в одну точку, явно что-то вспоминая, и из-под ее толстых линз по огрубевшей щеке, застревая в морщинах, потекла скупая старческая слеза.
— Вы плачете? — приблизился к ней Мальчик, взял за руки. — Вам плохо?
— Нет, — она как-то виновато улыбнулась. — Разве мне может быть плохо с тобой?!
— А отчего плачете? — как только он умел, стал Мальчик пристально вглядываться в ее глаза.
Бабушка попыталась отвести взгляд, поняв, что бесполезно, сняла очки, протерла глаза и сдержанно-спокойным шепотом:
— Думала, скрипку отчима некому будет передать по наследству, думала, пропадет, а тебя мне Бог послал, — и вставая, уже твердым голосом. — Надо все передать, надо заниматься.
Довольно быстрыми движениями она достала из угла грубо сделанный из дерева самодельный пюпитр. Поставив на него большую пережившую гарь войны нотную тетрадь, стала торопливо перелистывать:
— Вот, пожалуй, начнем с этой гаммы. Она придаст нашим пальчикам гибкость. Поиграй пока ее, чтобы руки «разогреть».
Взяв скрипку, Мальчик моментально изменился; стал серьезным, вытянул худую спину, как учила бабушка, какая-то грациозность появилась в его фигуре. Он принялся старательно выводить каждую ноту.
— А теперь всё то же самое на полтона ниже. Да нет же, я сказала «на полтона», а ты берешь си бемоль, — руководила бабушка. — Еще разок. Ну, что же ты? Играй. Не жалей себя. Это упражнение следует повторять помногу раз. Ну, вот так, т-а-к.
Но Мальчик уже отвел смычок:
— Я не могу это иглать — очень глустно. А на улице весна, надо что-нибудь ладостное.
У бабушки прямо плечи сникли, она почему-то озадаченно посмотрела на Розу и, видимо, не найдя поддержки:
— Ну, тогда играй что хочешь. Только запомни: чтобы стать настоящим музыкантом, надо много и усердно упражняться. И, пожалуйста, играй не по памяти, а по нотам. Т-ак, — она снова стала листать тетрадь.
— Возьмись хотя бы за Баха. Тебе следует его подучить.
Полился плавный, чистый насыщенный жизнью звук.
— Ровнее, ровнее, — поправляла его бабушка. — Ровное, спокойное и насыщенное звучание, все звуки сильные, яркие, глубокие. Сто-о-оп! Переход на кульминацию должен быть куда значительнее. Возьми еще раз из-за такта. Не задерживай смычок на «ре», оторвись, решительнее оторвись от предыдущей фразы. Вот так. Теперь каденция. А здесь можно и помягче. Легче-легче, еще легче. Т-с-с, совсем тихонечко.
— Браво! — захлопала Роза.
— Но-но, — предостерегающе подняла палец бабушка. — До «браво» еще далеко — работать надо, — вроде строг ее голос, а на лице довольство родителя.
Она вновь стала листать тетрадь:
— Тебе нужно много и упорно заниматься, — не уставала повторять она, в то время как Мальчик и Роза заговорщицки перемигивались. — Давай-ка Корелли, дружок. Начали, и. — Мальчик обожал «Жигу» и потому заиграл на сей раз с каким-то особенным воодушевлением. А старая учительница внимательно вслушивалась в хорошо знакомое звучание скрипки, вновь и вновь поражаясь удивительным способностям своего любимца: глубине и необычайной зрелости исполнения, невероятной для его возраста виртуозности владения инструментом. — Бог мой, неужели ему суждено достичь вершин мастерства, стать знаменитым, — размышляла она, равномерно раскачиваясь всем телом в такт музыки.
— А Мальчик все играл и играл, проворно перебирая сложные пассажи ловкими почти крошечнымипальчиками.
Потом репетировали «Вариации». Здесь дело явно не шло.
— Ты все забыл. Где твое портаменто? Я не слышу портаменто, — сердито объяснялась Анастасия со своим учеником на непонятном для Розы языке. — А это, по-твоему, арпеджио?. А ну, дай покажу, — она взяла скрипку, повела смычком, Мальчик слегка улыбнулся.
— Посмотри-ка на него, — беззлобно возмутилась бабушка. — Уже над учителем посмеивается. Пальцы не те, не сгибаются, не слушаются, а мелодии тонкость нужна — и ума, и слуха, и души, и рук.
Еще и еще заставляла повторять Анастасия Тихоновна сложный фрагмент. И так продолжалось до тех пор, пока сама ни сдалась и, устало опустившись на стул, ни произнесла: — Хватит! Сегодня это не идет. Давай лучше Вивальди учить, он как будто ближе к весне.
Но и этим исполнением бабушка осталась недовольной.
— Ну, все, — скомандовала она. — С утра устал, пора подкрепиться.
От разнообразия стол не страдал. Обе женщины смотрели не в свои тарелки, а как ест Мальчик, все пытались ему подложить.
— Ну, еще вот этот бутербродик, и шоколадку с чаем можно, — уговаривали они его.
За чаем разгорелся спор о репертуаре предстоящих выступлений.
— Лезгинку надо включить, — живо настаивала Роза.
— Бабушка не любит, когда я без нот иглаю, — лукаво заметил мальчик.
— Без нот нельзя: вдруг забудешь мелодию, вдруг остановишься. В концерте подобное недопустимо, — противилась Анастасия Тихоновна, как внезапно, испытывающее глянув на Мальчика, спросила: — А что, может попробуешь поимпровизировать?
Мальчик нерешительно улыбнулся.
— Твой папа ведь любил лезгинку, — вдруг ляпнула Роза.
Наступила неловкая пауза. Даже послышалось, как тяжело глотнул Мальчик. Нарушая суровую тишину, он медленно, не по-детски вздыхая, встал, бережно взял инструмент:
— Для Папы и Мамы, — тихо промолвил он, положил скрипку на плечо и только коснулся щекой корпуса, как явно изменился, даже повзрослел, и глаза потускнели, прикрылись.
Начал он тихо, медленно, печально, так, что зовущая тоска сжала всем грудь, а потом была жалоба — напевная, щемящая, тающая в звуках кавказской мелодии. Вдруг заторопился смычок, страстностью, известной лишь скрипачу-виртуозу, озарилось лицо Мальчика, он весь задрожал в зажигательном ритме лезгинки; мелодия стала бурной, мятежной, огненной, — так, что зажгла женщин. У Анастасии Тихоновны очки поползли вниз, вот-вот упадут, она в волнении сжала кулаки, вся напряглась, подалась вперед. А Роза стала в такт постукивать по столу и так прониклась исполнением, что сама запела на родном языке всем знакомый мотив. Мальчик тем временем совсем разошелся: играл почти иступленно, неистово, импровизируя с небывалым для юного музыканта воодушевлением… Внезапно и близко послышались выстрелы.
Мелодия прекратилась, все взгляды к окну, а оттуда восторженные крики, хлопки, весна. Роза осторожно выглянула, истерически хохотнула, а вслед встревожено закричала:
— Прекратите, идиоты. Убирайтесь!
— Почему Мальчик на самом интересном месте перестал? — с улицы хриплый голос Баги.
— Убирайтесь! Под носом у блок-поста гарцевать стали.
— Мы у себя дома, — кичливый тон, — и когда хотим и где хотим танцуем.
— Ба-ба-ба-ба! — рядом тяжело застрочил пулемет.
Роза бросилась под подоконник, видимо ударилась о чугунный, давно нетопленный радиатор, тихо заскулила:
— Вот дряни! — обращалась она уже к бабушке, которая теперь тоже лежала на полу, укрыв собой Мальчика.
В этом положении они еще находились некоторое время, ожидая продолжения перестрелки. Благо на сей раз вроде обошлось, и они стали спешно готовить Мальчика. Это было очень важное выступление, которое, как и два предыдущих, должно было состояться в актовом зале «СевКавпроекта», где сейчас располагалось правительство.
— Говорят, и центральное телевидение будет, — возбужденно говорила Роза, перед небольшим зеркалом обихаживая свою прическу.
— Конечно, будет, ведь иностранные гости, — в очередь лицезреть себя стояла и бабушка, держа в руках уже подсохшую губную помаду.
Розу не впустили в здание, милиция выписывает пропуск.
— Тогда и я не пойду, — встал в позу Мальчик.
С особой тщательностью Розу осмотрели, впустили.
— Вот! Вот настоящее и будущее Чечни! — прокричал репортер, десятки камер устремились на них. — Это Анастасия Афанасьевна — преподаватель музыкальной школы. Скажите, пожалуйста, сколько у вас с школе обучается музыке детей?
— А в Грозном уже давно нет музыкальной школы, одно название может есть.
— Это вырежьте, уберите, — закричала какая-то красивая женщина, не из местных, видимо редактор.
Тем не менее бабушке задали еще несколько вопросов, в том смысле, что жизнь в Грозном безусловно улучшается. Затем и у Розы взяли интервью, и даже у Мальчика.
Бабушка и Роза сильно волновались, а Мальчик наоборот, был невозмутим, с детской непосредственностью он вышел на сцену и к ужасу Анастасии Тихоновны полностью изменил ранее оговоренный репертуар и даже лезгинку не сыграл. Все равно зал аплодировал стоя, просил исполнить на «бис».
— Чудо, чудо! — восторгалась Роза.
— Не, не, не то, — недовольна бабушка, — он утром перегорел, выплеснул все эмоции и силы.
Мальчика все хвалили, гладили по головке, даже целовали. Подарили много подарков, даже деньги в конверте, и главное — телевизор.
Уезжали с концерта на военной машине, предоставленной высоким начальством из Москвы. Сопровождающие офицеры с любезностью сами донесли подарки до квартиры, а там — дверь раскурочена, в квартире все перевернуто.
— Здесь сегодня утром была вылазка боевиков, — пояснил военный. — Видимо, после этого зачистка.
— Вот дряни! — любимую фразу вновь выдала Роза.
— Вы это о ком? — удивился один из офицеров.
Роза не ответила, сконфуженно склонила голову, бабушка натужно кашлянула в кулак.
— Это о всех, кто носит олужие, — вмешался, поясняя, Мальчик.
— Гм, зря, зря, — грубее стал голос военного. — Мы с добром, для вашего же блага.
— А вы тогда мой телевизол установите, — лишь о своем думал Мальчик, — вот будет благо!
— Телевизор? — озадаченно спросил офицер, почему-то насупившись, надолго уставился в свои часы.
— Ничего не надо, мы сами все сделаем, — несвойственной скороговоркой вмешалась Анастасия Тихоновна, и, словно провожая, она явно стала теснить военных к выходу. — Спасибо вам большое! Как бы мы без вас все это донесли?! — любезностью блеснули ее очки.
— Гм, да, — военный сделал шаг к выходу и вдруг остановился. — Ради Мальчика все, что угодно, сделал бы. Но времени в обрез: нам надо сопровождать иностранцев. Служба! — развел он руками, уже вышел в подъезд и, вновь остановившись, небрежным махом руки подозвал бабушку и, думая, что никто больше не слышит, командным шепотом. — Неужели этот Мальчик чеченец?
Афанасьева ничего не могла ответить, этот вопрос просто вогнал ее в конфуз, так что рот самопроизвольно широко раскрылся, верхняя вставная челюсть чуть не выпала, она поперхнулась, боязливо отпрянула и все-таки попыталась сказать: «извините, пожалуйста».
— Всегда пожалуйста! — гаркнул офицер и буквально врипрыжку скрылся из виду.
Потирая шею, будто получила увесистый подзатыльник, бабушка вернулась в «перевернутую» квартиру, села рядом с Розой на диван, так же, как и она уставилась в потрескавшийся лак паркета, обеими руками поддерживая отяжелевшую за жизнь голову.
— Так когда ж мы начнем устанавливать телевизол? — о своем продолжал Мальчик. — Я так долго хотел иметь телевизол. Навелное, мультик уже заканчивается.
— Нам ныть нельзя, — горестно вздыхая, после небольшой паузы постановила бабушка.
— Мы обязаны, несмотря ни на что, Мальчика вырастить, вывести в люди. Если б не он, что бы я делала? Одинокая старость — страшное горе! Иди сюда, золотой мой, — она его крепко обняла, поцеловала, улыбнулась так, что даже морщины сгладились на лице. И Роза не сдержалась, сразу же оживилась, тоже потянулась к Мальчику.
— Ну, мы будем телевизор доставать? А вдруг меня уже показывают.
— О-о! — как ужаленные вскочили женщины.
— Антенны нет, — как физик руководила процессом бабушка, — Роза, принеси из той комнаты проволоку.
Когда установили телевизор, оказалось самого главного нет — электричества. (Это по просьбе Мальчика командир блок-поста, капитан Головачев, в обход всех инструкций самовольно провел проводку до квартиры. А так бы жили они в потемках.)
— Как теперь быть? — не шуточная потеря.
— Я пойду на пост, — решил Мальчик, и пока женщины испуганно переглядывались, — Вас они все лавно не послушают, даже не подпустят. А нам свет нужен — чай согреть, и пирожки с вареньем, и главное — телевизор.
— Мы за тобой из окна будем смотреть. Ты не задерживайся, — зная, что Мальчик не отступит от своего, заботилась бабушка.
Выскочил Мальчик во двор: тепло, весна щедро берет свое. Солнышко уже клонилось к закату, чуть потускло, но все равно с озорством заглянуло в лицо Мальчика. В редких ветвях раскуроченных выстрелами тополей спорят воробьи, радость, что пролетела первая муха, в луже купаются пушистые облака, и что он видит: на месте, где разбит асфальт, появилась травка, такая тоненькая, нежная, застенчивая. Он сел рядом, погладил:
— Какая ты маленькая, ой, даже острая. Хорошо, что ты выросла. Вместе будем все лето жить. Летом хорошо, и звезд больше видно. А зимой плохо: все время тучи, оттого папа и мама ко мне не прилетают, — он пальчиком гладил травинку. — А мне телевизол подалили! Да, такой большой, цветной. Сейчас я буду пиложки есть и мультик смотлеть. Ой, совсем забыл, света нет.
Он хотел было тронуться, да вновь присел:
— Тлавушка, юная, а где ж твои папа и мама? Ты совсем одинокая, тоже клуглая силота. Но ничего, сколо много тлавы выластет, и у тебя будут доблая бабушка и Роза. А летом, я велю, к нам с тобой обязательно папа и мама плилетят. Они на самой класивой звезде, там лай, шоколад и моложеное, и никто не стлеляет. Да. Ой, ты, навелное, голодная и пить хочешь. Я сейчас тебе водички плинесу.
Он побежал к ближайшей луже, зачерпнул щедро в ладошки.
— Мальчик, что ты делаешь? Выходной костюм! И пальчики беречь надо! — из разбитого оконного проема, откуда улетел шарик, кричит бабушка.
На блок-посту тишина, никаких пробок, досмотров, — в городе иностранные гости, так что приказ: чин чином, вот и поборов нет; трезвые, злые.
— Эй, мальчуган, здоров, — кричит сержант, — ты что это вырядился как жених, аль Роза иль бабка замуж выходят?
На это Мальчик ничего не ответил, даже не поздоровался, сразу перешел к делу:
— Мне капитан Голочев нужен.
— Не Голочев, а Головачев, уже не маленький, пора знать.
— Так они командиру кликуху дали — Голова, — подошел еще один военный.
— Да, башка, — процедил сержант, смачно сплюнул.
— Позовите, пожалуйста, командила, — чуть ли не по стойке смирно вытянулся Мальчик.
— Свет отключили, сразу прибежал. Что ж ты для этих козлов на скрипке играешь, а здесь и свет и хлеб берешь?
— На концерте гости были.
— Я не о концерте, а об этих бородатых козлах говорю.
— Так у вас тоже борода.
— Ха-ха-ха, — захохотали военные.
— Вот паршивец, твою мать, — страшно выругался сержант.
— У моей мамы папа есть, — насупился Мальчик, исподлобья глядит. — А папа мой тоже милиционел, и у него тоже автомат есть.
— Вот волчонок, уже зубастый. А ну вали отсюда, пока я добрый.
— Я тут живу, папу-маму жду, валить мне больше некуда, — совсем напрягся Мальчик, пару шажков сделал спиной, а потом, боязливо оглядываясь, бочком стал отступать.
— Отставить! Мальчик, здравствуй, ты куда? — из железобетонного помещения появился капитан Головачев — высокий, выбритый, в отличие от подчиненных, подтянутый.
Как родного, он обнял Мальчика, нагнувшись, поцеловал.
— Повзрослел, — гладил он его курчашки. — Что ж ты так долго не объявлялся?
— Концелты, каждый день лепетилуем, — бодрее стал голос Мальчика.
— Наслышан, наслышан о твоих успехах.
— Да, мне сегодня вот такой телевизол подалили, — и он во всю ширь развел ручонки. — А света нет, вы ублали.
— Здесь сегодня зачистка была. Настоящий бой.
— Этих козлов прямо в подвале гранатами закидали, — вмешался сержант. — Наверняка всех уложили, мать их.
Командир лишь искоса глянул на сержанта, тот умолк.
— А провода лично комендант города перерезал; сказал, логово боевиков освещаем, — оправдывался капитан.
— Нечего было козлам на скрипке играть, — вновь выступил сержант, закуривая сигарету.
— Я для козлов не играю, — полушепотом, да твердо ответил Мальчик.
— Во дает, вот чему эта бабка его учит! — взмахивая руками придвинулся сержант, увидев взгляд командира, чуть отошел.
— Бабушка Учитал учит меня только добру. А играю я для всех людей, хороших людей.
— Вот и сыграй для нас, — говорливей всех тот же сержант. — Принеси скрипку и сыграй: обещаю, свет будет. А так — приказ коменданта.
Мальчик пристально, в упор вгляделся в командира, не дождавшись какой-либо нужной реакции, побежал, на ходу крича:
— Я сейчас со скрипкой вернусь.
Во дворе он остановился. Солнце совсем склонилось, стало прохладней. Тени от близлежащих руин так зловеще удлинились, что прикрыли молодую травинку — ее совсем не видно. Он присел, легонько тронул побег.
— Я и для тебя сыграю.
— Мальчик! Ну что так долго? — голос бабушки из окна.
Вскоре он вновь прибежал на блок-пост, капитана не видно.
— Бабушка инструмент не дает — семейная реликвия. Сама идти не может: больная, устала, — задыхаясь, торопливо отчитывался Мальчик. — А вот, скоро стемнеет, будет тишина, я вам с балкона сколько хотите сыграю.
— На войне как на войне, — вновь первым слово взял сержант, — не дает скрипку, старая карга, — не даем свет — баста!
— А телевизол?! — совсем дрогнул голос Мальчика. — А чай и плитку?. Лоза на пиложки тесто замесила.
— Вот и прекрасно! Ты на скрипке играй, бабка пусть тебя учит, пока не околеет — пора, а Роза пусть тесто месит, вкуснее будет. А свет, зачем вам свет? Свет только там, где мы. А вам никогда более света не видать.
— Неплавда! Неплавда! — как и тело, задрожал голос Мальчика, аж привычный басок пропал. — Я сегодня залаботал конвелт денгег. Я-я, — уже заикаясь, пустив слезы, я буду учиться иглать, еще лучше иглать, получу целый мешок денег, у нас будет свет, и мы с бабушкой и Лозой постлоим здесь новый, светлый «Детский мил», самый лучший в миле!
— Ой, небось бабка вновь сказки болтает.
— Бабушка Учитал, и не болтает, а говолит, что у нас будет «Детский мил», лучше, чем даже в Волгогладе.
— Это там, где ты в колонии сидел?
— Я не сидел — иногда в углу стоял.
— Вот там бы, со своей бабкой, и оставался бы.
— Лучше бы вы там оставались.
Читать бесплатно другие книги:
