Снайперы Сталинграда Першанин Владимир

На отмели, ближе к левому берегу, горела баржа. Вокруг нее плясали вспышки разрывов. Тяжелый снаряд, не меньше шести дюймов, ударил в баржу, разметал носовую часть. Корма, наполовину погруженная в воду, завалилась набок, отблескивая при свете ракет широким днищем. Уцелевшие бойцы брели через протоку на берег.

С левого берега отвечали наши дальнобойные орудия. Снаряды шелестели то выше, то ниже. Один прошел совсем низко над обрывом, заставив Андрея невольно сжаться. Возможно, кто-то из артиллеристов не доложил в гильзу мешочек с порохом, и гаубичный снаряд едва не пропахал обрыв.

Потом грохнуло с такой силой, что с потолка посыпался песок, сорвало плащ-палатку. Видимо, тяжелый снаряд угодил в немецкий склад боеприпасов. Удивительно, но некоторые курсанты продолжали спать, смертельно уставшие после долгих бессонных ночей и постоянного напряжения.

Ермаков закурил самокрутку, к нему потянулся прикурить Максим Быков.

— Не спится, — пожаловался он.

Рядом невесело засмеялись несколько человек. В темноте светились огоньки самокруток.

— Под такую стрельбу только и спать, — сказал Матвей Черных. — Каждую минуту ждешь, ну вот в тебя ахнет. Верите, себя не жалко, а как подумаю о детях, сердце сжимается. Порой нервы не выдерживают. Думаешь, пусть шарахнет, и всем мученьям конец.

Тоскливые рассуждения семейного сержанта не поддержали. Ребята в группе были, в основном, молодые, а в молодости большинство считают себя бессмертными.

— Ты, Андрей, до войны стрелять учился? — спросил Максим Быков.

— Охотился, в кружок ходил. Ну и по пятиборью за район выступал.

— Говорят, ты фрицев больше десятка на счету имеешь. Правда?

— Наверное.

— У Антохи Глухова их не меньше.

— Поменьше, — отозвался из темноты Глухов. — Когда меня миной контузило, я четыре дня в санчасти пролежал, а ты счет увеличивал.

Глухов был на семь лет старше Ермакова, работал в Куйбышеве на заводе. Имел броню. Летом, когда на фронтах стало совсем туго, призвали и его. Рассказывал, как отступали ночами через степь. Однажды вдруг проснулись, а вокруг пшеница горит. Заметались, пламя как в топке гудит. Попался один опытный мужичок, все мечутся, а он за ветром наблюдает, потом скомандовал: «Вот в эту сторону бежим».

— Ну и побежали. Задыхаемся от дыма. Кто-то упал, так и не поднялся, а мы миновали это поле и без сил свалились. А тут немец на мотоцикле катит. Может, увидел нас, а может, просто по своим делам ехал. Этот фриц нас тоже заметил, остановился, метров ста не доезжая, и спокойно так закурил.

— Они нас тогда за людей не считали, — сказал Макея, — когда мы от Харькова драпали.

— Ну вот, — продолжал Антон. — Сидит в своем мотоцикле, курит, автомат на коленях лежит. И видно, что ни черта он нас не боится, а раздумывает, что дальше делать: или резануть из автомата или подождать, пока мы на задних лапках приползем.

— Много вас было? — спросил лейтенант Чумак.

— Человек двенадцать. А что толку? Кто обожженный, кто контуженный. Пока из пожара выбирались, половина винтовки повыбрасывали. Ну, ребята стоят, смурные, кому в плен охота?

— А стрельнуть кишка тонка? — подковырнул конопатый Быков, мелкий и худой в противовес своей фамилии. — Винтовок штук пять у вас оставалось? Не так?

— Так или не так, — отмахнулся Антон. — Я на заводе с четырнадцати лет работал, каждый год грамоты получал, а на премии костюм и часы купил. В бюро комсомола состоял, с директором вместе на собраниях сидел, а здесь себя такой сявкой почувствовал. Мы ведь только и делали, что две недели убегали да прятались. Зерно сырое жрали, а из хуторов нас гнали, хлеба не давали. Убирайтесь, пока немцы не увидели.

— Что, все такие сволочи? — спросил Андрей.

— Не все. Иногда молоком поили, картошку ели, а в других местах гнали, как собак. Конец вам, москалям, пришел. Морально мы подломленные были, — горячился неглупый и честный парень Антоха Глухов. — Как тут не сломишься? Сколько наших побитых да гусеницами подавленных в степи валялось — не сосчитать.

— Ну а дальше что с тем фрицем?

— Может, и погнал бы он нас в плен или пострелял. Только один из наших руки поднял и говорит: «Сталин капут!». И лыбится во всю морду, подлизывается, сволочь. А фриц улыбается, ближе нас пальцем манит и показывает: «Оружие бросайте». Я винтарь вскинул, патрон всегда в стволе держал, и навскидку ему в грудь. Живучий оказался, давай мотоцикл разворачивать. Я его второй пулей прикончил.

— Ну а дальше что? — спросил Чумак.

— Все молчат, степь, немцы кругом. Если поймают возле убитого, живьем на куски порежут. В общем, потихоньку, потихоньку половина разбежалась, а со мной человек пять остались. Взяли автомат, жратву забрали, а мотоцикл подожгли.

— У меня почти такая же история, — сказал Андрей. — Я тоже фрица на мотоцикле уделал.

— Ну, держи тогда мосол! Друзьями будем.

— Смелые вы, ребята, — вздохнул Макея Быков. — И фрицев постреляли, и людей за собой вели. Вам вся статья снайперами быть. А я кто? Колхозник.

— Какая разница. Воевать всем придется.

— Смотря где, — кутаясь в шинель, сказал Максим. — Я в пехоте с февраля по июль пробыл. Считай, полгода. Три взвода за это время сменил. Два раза ранило и бомбой контузило. Если бы в госпитале три месяца не отвалялся, давно бы в земле гнил. Я и войны толком не видел, каждый раз либо в первом бою, либо во втором доставалось.

Андрей молчал, думая о своем, а Максим продолжал:

— Под Миллерово в атаку сходили, половина роты в степи осталась. На следующее утро наливают водку и приказывают по сигналу ракеты снова вперед. Со штыками против пулеметов. Один заартачился. Водка в другую сторону подействовала: «Не побегу — и все тут!». Не побежишь? Здесь и останешься. Политрук ему из ТТ в лоб как дал — только брызги из затылка полетели. А я шагов семьдесят успел пробежать. По ногам, как оглоблей, шарахнуло, очухался в госпитале.

— Думаешь, в снайперах легче будет?

— Может, и легче. Как скотину на убой не погонят. Вся надежда только на себя.

— Не надейся, отсиживаться не дадут, — хмуро предупредил лейтенант Чумак. — Каждый день отчет: чем занимался, в кого стрелял. Если кишка тонка, лучше сразу отказывайся.

— Ничего не тонка, — обиделся Макея, — стреляю я не хуже других.

— Ну это мы еще посмотрим.

Занятия продолжались одиннадцать дней. За это время привезли снайперские винтовки с трехкратными оптическими прицелами. Всем не хватило, обещали подвезти позже. Если Максим Быков рассчитывал, что будущая снайперская работа будет полегче, чем служба в пехотном взводе, то это оказалось не так.

Лейтенант Чумак приучал неподвижно лежать часов по пять подряд. От такого лежания нестерпимо ныли суставы. Не разрешали даже шевелиться, чтобы справить малую нужду, а про большую и говорить нечего.

— Не нажирайтесь перед выходом, — с досадой повторял лейтенант. — Во-первых, лежать тяжело, а во-вторых, все же знают, если пуля кишки пробьет, содержимое в брюхо выливается. Если через пару часов операцию не сделают, готово дело — перитонит. Нагляделся я, как такие бедолаги перед смертью мучаются.

А как не нажираться? Привезут кашу часа в четыре утра, а перед этим сутки не ел. Не удержался, прибрал котелок, полбуханки хлеба и литром волжской воды запил. Вот и начинают кишки играть. Выдавали для улучшения зрения сахар. Кусочки советовали грызть, когда сильно устают глаза. Тоже не выдерживали, пихали в рот всю суточную норму.

Условия для учебы были совсем неподходящими. С теорией еще туда-сюда, а со стрельбой целая проблема. Вокруг люди, свободного расстояния в 300–500 метров не найти, а планировались тренировки и до восьмисот метров. Выход нашел конопатый Максим Быков. Показал на одну-другую песчаную косу.

На каждой валялись какие-то предметы. Начали стрелять по обломкам досок, размочаленным спасательным кругам и прочему хламу. Расстояние определяли на глаз, так как дальномера не было. Стреляли ребята в основном неплохо.

Особенно отличался Антон Глухов. Второе место держал Андрей. Были и такие, кто установленные лейтенантом нормативы не выбивал, но отчислили лишь одного бойца с нарушенным слухом. Уходить из взвода он не хотел, но Чумак сочувственно объяснил:

— Хитрил, обмануть всех пытался. Себе только хуже делаешь. Тебя же на первой вылазке подстрелят.

Бойца отправили на передовую. Взбираясь на обрыв, он тоскливо оглянулся. Наверху не прекращалась стрельба. Солдаты уже подсчитали мрачную статистику, сколько длится человеческая жизнь в сталинградских боях. Проживешь неделю — считай за удачу, а до месяца редко кто дотягивает. Разве что ранят. И тогда нет гарантии, что доберешься до госпиталя на левом берегу. Пока до обрыва донесут, да день на берегу пролежишь, а там два километра через Волгу под снарядами. Помахали неудачливому коллеге вслед и вернулись к своим делам.

Николай Васильевич Чумак нажимал на тактику. Говорил так:

— У тебя один выстрел. — И поднимал палец, чтобы яснее донести свою мысль. — Промахнулся, но если цель того стоит, стреляй второй раз. А про третий выстрел забудь. Сами видели, сколько у фрицев пулеметов. Да и снайперов прибавилось. Третий раз стреляешь, считай, в себя. Поймают в прицел — уже не уйдешь. Не пулями достанут, так минами засыпят.

— На позицию вышел, — продолжал Чумак, — не рвись, как голый на бабу. Увидел фрица, не торопись в первые же минуты стрелять. Главная цель: офицеры, наблюдатели, связные. Опытного пулеметчика срежете — тоже, считай, день не зря прожил.

— Как насчет касок? — спросил Максим Быков.

— Если дует в уши, то носи, — разрешил Чумак. — По лучше не связывайтесь. Пулю она все равно не удержит, а слышимость ухудшается. Скоро морозы пойдут, клапана у шапок не опускайте, тоже слух теряется. Кстати, шапки лучше держат осколки, чем каски.

Немного поспорили, есть ли смысл забираться к фрицам в тыл. Допустим, высмотрел пушку и к ней можно подобраться.

— Путь в один конец, — коротко отрезал лейтенант. — Чтобы командира орудия и наводчика уничтожить, требуется минимум два-три выстрела. Не выпустят вас фрицы. Да и серьезные орудия далеко в тылу стоят, а на переднем крае минометы да полевые пушки.

— Если случай подвернется, по самолетам стрелять будем?

— Ребята, вы, наверное, газет слишком начитались. Ни разу я не видел, чтобы самолет из винтовки сбивали. «Юнкерсы-87» — бронированные, а у «мессеров» такая скорость, что вы просто прицелиться не успеете. Если пара «мессершмиттов» выстрел засечет, то живыми от них трудно уйти. На «мессеры» до пяти стволов подвешивают, из них — три 20-миллиметровки. Где вы от них прятаться будете?

— Пустые разговоры, — сказал Матвей Черных, — пушки, самолеты. На танки еще охоту откройте. Задача у снайперов яснее некуда — выбивать фрицев. И хватит пудрить мозги лишней болтовней.

Кто-то пожаловался, что свои же командиры гонят снайперов подальше от траншей.

— И правильно делают. Не все, наверное, замечали, а мне приходилось сталкиваться, — ответил Чумак. — Немцы ваш удачный выстрел без ответа не оставят, будьте уверены. Вы уйти можете, никто не задержит, а взвод или рота начнут мины ловить. Не подставляйте своих же ребят.

Одиннадцать дней вместе пробыли, а привыкли друг к другу, как родные. Вечерами подолгу вели разговоры в своей землянке, где оборудовали нары, стол, скамейки. Однажды поймали глушеного осетра и наварили ухи.

— Уха без водки — это суп, щерба, — объявил Максим Быков.

— Сплавай на другой берег, — посоветовали ему. — Может, в хуторе запасные кальсоны на самогон обменяешь.

Макея — парень шустрый. И землянку в основном он обустраивал и старых шинелей ворох притащил. Печи в землянках оборудовать запрещали. Стоило немцам увидеть струйку дыма, как летела в этом направлении мина, а за ней другая и третья.

И все равно подтапливали, хоть и знали, чем это грозит. Ночи стали уже холодные, трава и земля покрывались утром инеем, а в лужах хрустел под ботинками лед.

Саперы неподалеку от землянки снайперов устроились лучше некуда. Закопались, как кроты, потолок бревнами укрепили (специалисты!), печку чугунную раздобыли и хитрый дымоход вывели. Сначала только в полной темноте топили, когда луны нет или дождь шел, а потом во вкус вошли. Кашу, уху варить стали. Ну и доварились. Снаряд из мортиры все отделение накрыл. Когда тела доставали, ран почти не было, но все синие и пена на губах. Жутко. Кого землей завалило, кто от дыма задохнулся.

Макея, хоть и не слишком ученый, но умнее придумал. Тряпья вокруг хватало. Что-то на разбитых судах нашли, где-то брезент оставили. Валялось много рваных шинелей, потертые, с дырками, следами засохшей крови, но обогревали в холодные ночи неплохо. Особенно, если прижаться друг к другу поближе.

— Я попробую спирту достать, — вызвался парень из Ростова. — У меня земляк здесь складом заведует, может, на литровку расщедрится. Не возражаете, товарищ лейтенант?

— Я-то не возражаю, — пожал плечами Чумак, который и сам был не против выпить. — Только воровать не вздумайте. Сами видели, какой ценой припасы сюда доставляют. Пристрелят на месте или под трибунал. А у них та же пуля, только в затылок.

— Лучше твоему дружку хороший обмен предложить, — высказался Максим. — Они все барахольщики.

И первым выложил на стол выкидной трофейный нож с яркой рукояткой. Чумак долго шарил в своей полевой сумке, но, кроме коробки цветных карандашей и пачки папирос, ничего подходящего не нашел.

— Не надо, товарищ лейтенант, — отодвинул карандаши и папиросы Матвей Черных. — Тыловики зажрались, этого добра у них в достатке.

Забраковали и запасной ремень. Такого добра на складах хватает. Зато сразу приняли тельняшку, которую достал из вещмешка бывший матрос, ходивший до войны на сейнере.

— Не жалко тельняшки? — спросил Максим.

— Чего ее жалеть? Белье теплое выдали, а мне ж не на корабле служить. Да и выпить хочется. Забыть про эту чертову войну хоть на часок.

Андрей пожертвовал трофейную зажигалку, и шустрый Максим принес через час литр спирта и завяленный кусок соленого сала, воняющий бензином. Понюхали, поскребли желтую соль и обругали тыловика:

— Получше не мог найти, крохобор!

— Умный, сам с бензином жрать не хочет.

Настроения это не испортило, посидели вечерок перед землянкой, выпили спирт, съели уху, высказывали, у кого что на душе. Рассоловевший Макея пустил слезу, жалея мать:

— Отец без вести пропал, старшего брата под Ленинградом убили, еще один братишка в девять лет зимой от простуды умер. Остались две сестренки, да бабка едва ходит. И все заботы на мать. Ну вот скажите, разве можно мне умирать?

Парень из Ростова, бегавший за водкой, крепкий, с покатыми спортивными плечами, был уверен в себе. В конце сентября он участвовал в уличных боях и задушил немца, кинувшегося на него со штыком.

— Он у меня винтовку выбил и уже примерился штык всадить. А я борьбой три года занимался. Дернул за ствол, с ног сшиб и, как куренку, шею раздавил… как куренку! И еще буду давить, тем более снайперскую винтовку получил.

Парня, отдавшего в общий котел тельняшку, звали Александр Приходько, а если проще — Саня. Он сразу получил прозвище Матрос. Жилистый, худощавый, Саня рассказал, что до войны плавал на сейнере. Сейнер утопили, когда шли караваном из Астрахани, везли пополнение в Сталинград, ну а Саню зачислили в пехоту.

— Штанов и гимнастерок не хватало, ходили первые дни во всяком рванье, — рассказывал Саня. — Выдали пилотки со звездочками, винтовки и по десять патронов. Все дружки либо погибли, либо тяжелые раны получили. Ну кто думал, что такая война будет? Хвалились, песни пели, а как до дела дошло — поперли нас по всем фронтам. Но здесь мы их остановили, правда, Андрей?

— Пока держимся. Да и некуда отходить. Волга-то — вон она, под ногами.

— Ты меня в свою роту возьми. Я слышал, ты уже десяток фрицев перебил. Возьмешь?

— Возьму, если смогу, — отозвался Ермаков, чтобы прекратить бесполезный разговор.

Еще неизвестно, куда сам попадет. Курсы дивизионные, обещали, что выпускники будут проходить службу в своих батальонах и ротах. Только обстановка каждый день меняется. Что там завтра решат?

Хорошо посидели, выспались, несмотря на холод, а утром посыпались несчастья. Люди на берегу гибли часто. Налетали немецкие самолеты, с холмов били гаубицы. От снарядов неплохо защищал обрыв. Но иногда точно выпущенный под нужным углом гаубичный заряд переваливался через край обрыва и взрывался на кромке берега. Сюда же немцы постоянно сыпали мины.

Народу толчется много, не одна, так другая цель найдется. Но когда немцы сильно распоясывались, из-за Волги начинала работать наша тяжелая артиллерия, и немцы замолкали.

В тот день как всегда проводили тренировочные стрельбы. Парень из Ростова выцеливал доску от шлюпки, торчавшую из песка. Пуля взметнула фонтанчик песка чуть ниже.

— Бери повыше, — сказал Чумак. — Над водой траектория снижается.

— Ну вот, тренируемся на воде, а стрелять на суше будем.

— Ничего, привыкнешь. Главное, твердо держи прицел.

Из-за облаков вывалился в крутое пике «Юнкерс-87» с выпущенными, как когти, шасси. Сбросил две бомбы на пришвартовавшийся баркас, а, выходя из пикирования, обстрелял берег из спаренного пулемета в кормовой части кабины.

Ростовчанин сунулся лицом в песок, вокруг расплывалось пятно крови. Когда подбежали остальные ребята, увидели, что он убит наповал несколькими пулями. Снимая пилотку, кто-то сказал:

— Как знал парень, что погибнет. И водки на помин души вчера достал.

Молча разошлись, а через день новая беда. Немецкие самолеты с утра бомбили берег. Налетели две тройки «Юнкерсов-87» в сопровождении истребителей. Сбрасывали тяжелые бомбы. Стоял вой сирен, взрывы поднимали фонтаны воды и песка, люди метались по берегу, некоторые не догадались спрятаться в щелях-укрытиях.

Трое курсантов бежали к обрыву. Чумак, словно предчувствуя беду, кричал вслед:

— Ложитесь, ребята!

Ермаков поднял голову и стал свидетелем страшной сцены, которая надолго запечатлелась в памяти. Курсанты добежали до крутого обрыва, у подножия которого лежали еще десятки человек: беженцы и военные.

Бомба рванула на мелководье, разбив в щепки бревенчатый причал. Счетверенную пулеметную установку, которая до последней минуты вела огонь, разнесло вместе с расчетом. Тело одного из пулеметчиков с оторванными ногами, подбросив, ударило о песок. Взрывная волна раскидала груду ящиков и бочек с продовольствием, осколки выбивали из обрыва комки глины.

Люди, лежавшие у подножия, наверное, считали, что они спасены. Но очередной стокилограммовый фугас врезался в верхнюю часть берега метрах в десяти от края обрыва. Огромный пласт глины и песка с негромким шелестом сползал вниз.

Потом раздался хлопок, и сотни тонн земли накрыли то место, где люди пытались найти убежище. В воздухе повисла рыжая пелена глинистой пыли, ручьи песка струились, засыпая и заживо хороня спрятавшихся под обрывом людей.

Когда налет закончился, принялись раскапывать обвалившийся берег. Но спасти удалось не более десятка человек. Лихорадочно работая лопатами, извлекли еще несколько тел, смятых, сплющенных тяжестью песка и глины, обрушившихся на них. Капитан-сапер, руководивший раскопками, смахнул пот и достал из кармана папиросы.

— Шабаш! Живых больше здесь нет. И чего бежали? Сколько раз предупреждал — ловушка под стеной.

Этому событию предшествовали жестокие бои в северной части города. Пятнадцатого октября 1942 года немцы объявили, что Тракторный завод (целый небольшой город), бои за который шли с конца августа, захвачен войсками вермахта.

Однако немцы в очередной раз принимали желаемое за действительное. Бои за Тракторный завод и прилегающую территорию продолжались. Об их масштабах говорит хотя бы следующий факт. Только за одну ночь 15 октября на левый берег были переправлены три с половиной тысячи раненых.

А сколько их умерло на берегу, затонуло в потопленных артиллерийским огнем баржах, сейнерах, катерах? Но и немцы несли в боях такие потери, о которых не могли предполагать, вышагивая к берегу Волги в жаркий день 23 августа, когда немецкие танки вышли к Сталинграду.

В некоторых батальонах оставалось по 50–70 солдат, а выносить своих убитых похоронные команды просто не успевали.

Немецкий майор, командир батальона устало рассматривал гулкий пустой цех огромного завода. Уцелевшие после боя солдаты занимали оборону, устанавливали пулеметы. Санитары собирали раненых. Пахло горелым железом, кислой гарью взрывчатки, но все перебивал запах разлагающихся тел. Многие убитые лежали здесь уже несколько недель. Сегодня прибавились новые трупы.

Майор обратил внимание, что некоторые мертвые русские были одеты в гражданскую одежду: ватные пальто, грубые башмаки и даже спортивные туфли. Рядом валялись винтовки и множество стреляных гильз.

Красноармейцы в рыжих шинелях, ботинках и несуразных обмотках лежали едва не грудами, их было очень много. Немецкие потери были меньше. Но серо-голубых шинелей тоже хватало.

Майору уже доложили, что выбыли убитыми и ранеными едва не половина личного состава. Погиб один из командиров рот, прошедший войну от Польши, маршировавший на торжественном параде в Париже. Погибли несколько молодых взводных командиров. С тяжелой контузией увезли в тыл начальника штаба батальона, опытного и хладнокровного офицера. Кем его заменять, если почти все ротные лишь недавно заняли свои должности?

Гибель его людей дорого обошлась большевикам, но легче от этого не становилось. До недавнего времени, несмотря на потери, армия двигалась вперед, как заведенный механизм. Сейчас механизм давал сбои.

Майор помнил времена, когда, не ставя ни во что врага, с самолетов сбрасывали листовки с сообщениями, что такого-то числа будет взят очередной город, за ним следующий — обороняться бесполезно, лучше сдавайтесь или отступайте. Зловещие обещания почти всегда сбывались. Это действовало русским на нервы, они порой не верили в собственные силы, торопливо отступали, а многие сдавались в плен. Майор хорошо помнил бесконечные колонны красноармейцев, понуро шагавших по дорогам, колонны трофейных грузовиков, сгоревшие русские танки.

Но все менялось. Сначала зимний контрудар под Москвой, где вермахт потерял 200 тысяч солдат и офицеров. В эти цифры не хотелось верить — но так было. Летом русские бежали от Харькова и до Волги, неся огромные потери, и снова сдавались в плен. Но октябрь сорок второго года — это уже не лето. Оглядывая еще раз огромный цех, майор видел, что красноармейцы гибли с оружием в руках, часто вступая в рукопашные схватки. Значит, что-то стронулось в механизме войны.

К майору подвели парня в телогрейке, ватных штанах, с перевязанным раненым плечом и разбитым затекшим лицом. Начальник разведки держал в руках винтовку с оптическим прицелом.

— Это снайпер, господин майор. И он тут был не один, а целая шайка. Мы насчитали тридцать шесть человек, которых русские убили выстрелами в голову. Из них семь офицеров. Это почерк снайперов.

— И от бессилия вы разбили ему морду? — насмешливо спросил майор. — Добивали бы тогда сразу. Спросите, много ли снайперов воевали на нашем участке?

— Он говорит, что немного.

— И у всех винтовки с оптическим прицелом?

Переводчик сообщил, что прицелов мало, но хороших стрелков хватает.

— Ну и что он ждет за свои подвиги?

Парень молчал, уставясь в носки раздолбанных, подвязанных проволокой ботинок.

— Он не ждет ничего хорошего, — четко ответил переводчик, подтянутый лейтенант в портупее, начищенных сапогах и фуражке.

— Надевайте в следующий раз каску, если не хотите стать тридцать седьмой жертвой вот такого фанатика. Они охотятся за офицерами.

Подошел командир батареи, хотел что-то доложить и с интересом уставился на снайпера.

— Вот сукин сын! — выругался артиллерист. — Такой, как он, всадил пулю в лоб моему наблюдателю. И каска не помогла.

— Ну и что с ним будем делать?

— Повесить на воротах с винтовкой на шее.

— Вы слишком кровожадны. Вешают мародеров и предателей. А это всего лишь солдат. Расстреляйте его. — Майор на секунду задумался и добавил: — А потом повесьте вместе с его винтовкой. Пусть все видят, что здесь действуют снайперы.

У парня мелко дрожали пальцы, он хотел что-то сказать. Возможно, попросить пощады, но усилием воли сдержал себя и молча пошел к стене. Остальные пленные (их было человек десять) молча смотрели, как подтягивают тело расстрелянного к поперечной балке ворот. Они ожидали, что следом расстреляют остальных. Но их ждала более жестокая смерть.

Советские военнопленные, захваченные немцами в Сталинграде, медленно умрут от голода и болезней в лагере под хутором Вертячий. Несколько человек освободят зимой наши танкисты. Обмороженных, похожих на скелеты, полумертвых красноармейцев выносили из обледеневших бараков. Но вернуть к жизни пораженных тифом и дистрофией людей медики не смогут.

Четырнадцатого октября 6-я армия Паулюса начала одно из своих самых крупных наступлений, используя всю авиацию 4-го воздушного флота генерала фон Рихтгофена. Приказ был категоричный — сбросить русских в Волгу и полностью парализовать все переправы, не давая подвозить подкрепление и боеприпасы.

Батареи обстреливали траншеи и советские укрепления, используя всю свою артиллерию, начиная от легких полевых пушек и заканчивая дальнобойными орудиями большой мощности. Полоса обороны превратилась в клубящуюся огненную завесу, дым поднимался на сотни метров.

Применялись фугасные, осколочные, фосфорные заряды, выжигающие блиндажи и подвальные укрепления защитников Сталинграда. Люфтваффе тоже решили показать всю свою мощь.

Авиаполки бомбили заранее определенные квадраты, используя бомбы весом до полутора тонн. Пробивая насквозь этажи и подвальные перекрытия, эти бомбы взрывались, смещая пласты земли, напоминая землетрясение. В обрушившихся подвалах погибли в те дни многие сотни бойцов и жителей Сталинграда.

Над Волгой непрерывно шли в разных направлениях эскадрильи бомбардировщиков, тройки пикирующих «Юнкерсов-87», группы «мессершмиттов» и новые тяжелые истребители «Фольке-Вульф-190» с усиленным вооружением.

В этот и последующие дни немцы стремились превратить наступление в окончательный штурм, не оставив на правом берегу ничего живого. Пилоты истребителей, показывая свою отчаянность, снижались почти до земли и кидались на любую цель.

Но сокрушающего штурма не получилось. 14-я танковая дивизия генерал-майора Латмана, сохранившая значительную часть танков, начала наступление в числе первых, пытаясь полностью захватить территорию Тракторного завода.

Танки Т-3 и Т-4, с дополнительным бронированием, в сопровождении десанта, несли потери от многочисленных мин. Панцеры упорно ползли вперед и вели непрерывный огонь. Но немногие имевшиеся у русских «сорокапятки» и противотанковые ружья выбивали одну машину за другой.

Из проломов в стене неожиданно появлялись бойцы и забрасывали танки бутылками с горючей смесью. Возле двух поврежденных Т-3 копались ремонтники, скрепляя порванные гусеницы. Башенные орудия и пулеметы обеих машин вели беглый огонь, расчищая путь пехоте. Под прикрытием танков три 80-миллиметровых миномета сыпали десятки мин, разбивая укрытия за стенами.

Образовалась ударная точка, расширявшая прорыв. Но танкисты 14-й дивизии уже утром первого дня поняли, что стремительного штурма не получится. Из бокового прохода внезапно вынырнули с десяток красноармейцев. В танки и минометы полетели бутылки с горючей смесью и гранаты.

Все произошло настолько внезапно, что танкисты выскакивали из люков, когда машины уже горели, и, прыгая с танков, попадали в пламя горючей жидкости. Вторая группа красноармейцев добила уцелевших штыками, а затем, собрав трофейные автоматы, обе группы исчезли в лабиринте разрушенного завода.

Половина нападавших погибли или были тяжело ранены, но две горящие машины, взорванные минометы и трупы немецких солдат, сгоревших и заколотых штыками, вызвали растерянность и страх. Русские сдаваться не собирались.

И перекрыть переправу даже днем оказалось не так просто. Тройка «Юнкерсов-87» с пикирования взорвали баржу с пополнением, отходящую от левого берега. Судно затонуло, а сотни людей плыли к берегу.

«Юнкерсы», по своей обычной привычке, снова выстроились в колесо, чтобы добить уцелевших людей из пулеметов. Но над Волгой летали не только немцы. Скоростной JIA-5, приблизившись вплотную, развалил из двух своих пушек головной «юнкере», двое других спешно уходили от второго «лавочкина».

Но уйти от этих истребителей, развивавших скорость выше, чем у знаменитых «мессершмиттов» было не просто. Ведущий, из бывалых пилотов, догнал «юнкерса» снизу и приблизился метров на семьдесят. Пушечные трассы потянулись к серебристому, как у судака, брюху. На таком расстоянии броня не спасает. Один из снарядов взорвался на месте крепления крыльев, еще два ударили в двигатель, заставив пикировщика с ревом метнуться вверх.

Кормовой стрелок ответил советскому асу очередью из спаренного пулемета, что-то повредил, но судьба Ю-87 была решена. Огонь обволакивал корпус, самолет, теряя скорость, клюнул раз и другой оранжевым кокпитом и круто пошел к земле. Пилот пытался выровнять машину, стрелок откинул колпак, видимо, получив команду покинуть самолет, но высота терялась слишком быстро. Ломая молодые деревья, «юнкере» врезался в огромный тополь.

Срезанные ветви, куски древесины смешались с обломками горящего пикировщика. Тело пилота без обеих ног отбросило на поляну, мимо катилось дымившееся колесо. Сверху падали скрученные листья обшивки, согнутые тяги, искореженное крыло с ярким черно-белым крестом.

Старый пароход «Коммуна», громко шлепая широкими плицами колес, загрузился едва не до ватерлинии, набитый красноармейцами и ящиками с боеприпасами. На него свалились два «мессершмитта». Осколочная бомба рванула на корме, убив и искалечив несколько десятков бойцов.

Но повторить успех «мессерам» не позволили. Две скорострельные «сорокапятки» били, как автоматы, а счетверенный пулемет на рубке удачно резанул по крылу пучком бронебойно-зажигательных пуль. «Мессер» крутнуло, заваливая набок, крыло топорщилось лохмотьями пробоин. Истребитель, едва не черпанув гребень волны, сумел в последний момент набрать высоту и, накренившись, пошел в сторону своего аэродрома.

Ведомый не стал рисковать, торопливо сбросил обе бомбы, дал одну-другую очередь и, прибавив газу, догнал ведущего.

Попытка бомбить прибрежные батареи на левом берегу и укрывшиеся в лесу маршевые роты, готовые к переправе, большого успеха не имели.

Темно-серый, пятнистый, как гадюка, «Хейнкель-111», обвешанный пулеметами и тащивший в объемистом брюхе две с половиной тонны бомб, нарвался на снаряд зенитной 76-миллиметровки. Пробоина в задней части фюзеляжа мгновенно нарушила центровку огромного самолета.

Чтобы добраться до своих, «Хейнкелю» предстояло пересечь Волгу и город. Пилот делал отчаянные попытки выровнять двухмоторную машину, но самолет сорвался в штопор и рухнул на прибрежную косу. Часть бомб летчики успели сбросить. Остальные рванули вместе с «Хейнкелем», подняв огромный фонтан огня, дыма и мокрого песка. Гул прокатился по реке, а глубокая, как котлован, воронка мгновенно заполнилась мутной водой.

На перехват остальных «Хейнкелей» шли легкие стремительные «яки», оттесняя пятнистые громадины веером пуль и снарядов.

В полку, где служил красноармеец Ермаков, в те октябрьские дни имелись по штату два снайпера, числившиеся при штабе полка. В тот день они оба принимали участие в бою, а точнее, находились на «снайперской охоте».

Старший из них, Тимофей Осьмин, светловолосый, невысокого роста, выигрывал не столько меткостью стрельбы (хотя стрелял он хорошо), сколько продуманностью всех своих действий. Умением где надо рисковать, а где терпеливо, часами ждать нужного момента.

Он познакомился с Андреем Ермаковым, когда приходил в роту Орлова. Незадолго перед этим у Тимофея Осьмина убили напарника, и он искал замену. Комбат Логунов посоветовал взять Ермакова, но долговязый (да еще своенравный, по словам Орлова) парень ему не понравился.

Возможно, у Осьмина имелись свои соображения, а опыт подсказывал, что лучше взять другого, пусть не слишком опытного, но покладистого и послушного помощника.

У старшины Осьмина к тому времени официальное число уничтоженных немцев перевалило за цифру «сорок». Он начал свой счет в оборонительных боях на Дону и быстро вырос из неприметного, мало кому известного рядового бойца до старшины-орденоносца, о котором не раз писали в дивизионной газете.

Тимофей Осьмин — снайпер, уничтоживший девятнадцать фашистов, в том числе трех офицеров. Награжден медалью «За отвагу». В развалинах Сталинграда счет уничтоженных врагов рос быстро. Тимофей был награжден еще одной медалью, а следом орденом Красной Звезды.

Под Ростовом у Тимофея погиб брат, и это добавило в его ровный характер заряд ненависти. Четырнадцатого октября вместе с напарником он занял позицию в полуразрушенном корпусе ремонтного завода.

Здесь было относительно тихо, хотя на правом фланге с утра не прекращалась перестрелка и немцы дважды поднимались в атаку под прикрытием бронетранспортера и нескольких пулеметов. Но до них было далеко, а траншеи напротив Осьмина пока молчали. С северной части города доносился непрерывный гул орудийных взрывов. Вблизи Тракторного завода не прекращался бой. Самолетов в небе было гораздо больше, чем обычно.

Снова наступление, в который уже раз. Корпуса и двор небольшого ремонтного завода Тимофей изучил до мелочей. У стены приткнулись несколько грузовиков, которые пытались отремонтировать, но немцы разбили и сожгли их из огнеметов. На сгоревших, покрытых черными хлопьями шинах стояли закопченные корпуса.

В кабине одной из полуторок так и остался на своем месте за рулем обугленный труп шофера. Наверное, он пытался выгнать машину из-под огня, но был убит прямо в кабине. Его почему-то не тронули, хотя тела остальных убитых стащили в воронку и закопали. Причем делали это немцы, боявшиеся всякой заразы. Обугленный русский шофер был оставлен в виде жутковатой издевательской шутки — любуйтесь, с вами будет то же самое.

Тимофея вначале удивляло, почему командиры не распорядятся похоронить красноармейца. Но вскоре понял, что в Сталинграде если и есть чему удивляться — то натянутой, как струна, узкой линии обороны по берегу Волги. Казалось, эту линию вот-вот прорвут и сбросят наконец русских в Волгу. Почти каждый снаряд, летевший сюда, находил свою жертву. Крепко выручала наша тяжелая артиллерия с левого берега, не дававшая немецким батареям распоясаться до конца.

В подвалах рядом с бойцами жили женщины и дети, не успевшие эвакуироваться. А суп из картошки, свеклы, крупы (иногда конины) варили на всех. Особенно жадно ели эту мутную похлебку дети. Они, несмотря ни на что, росли, им требовалось больше пищи.

В разбитых домах порой укреплялись и немцы, и русские. Дождавшись момента, кто-то нападал первым. Взрывались гранаты, среди известковой пыли ворочались раненые. Потом все затихало. Если одерживали верх красноармейцы, из окон выбрасывали тела убитых немцев. Если удавалось выбить наших, то возле закопченных стен оставались тела красноармейцев. Но рано или поздно этот дом снова отбивали у немцев — отступать некуда и лишаться последних укрытий тоже нельзя.

Через двор вдоль стены, настороженно оглядываясь, быстро прошел связист с катушкой разноцветного провода за спиной и винтовкой наизготовку. Знакомые связисты не раз просили Осьмина принести хоть одну такую катушку с добротным полихлорвиниловым проводом. Но одна катушка положение не изменит. Кроме того, Тимофей взял за правило никогда не стрелять в первого появившегося немца.

Эта укоренившаяся привычка не раз его выручала. Старшина знал, что даже в безмолвных, кажущихся пустыми развалинах есть люди и никогда нет гарантии, что тебя никто не видит, а то и не взяли уже на мушку. Он не ошибся и на этот раз.

В расколотой сверху вниз, как полено, водонапорной башне что-то зашевелилось, вниз посыпались мелкие кусочки кирпича. Движение было почти незаметным, но старшина обладал острым, кошачьим зрением, не испорченным чтением книг. Через пару минут, хоть и с опозданием, Тимофей почувствовал легкое подергивание тонкого шнура.

Простая вещь, но при помощи этой бечевки они общались с напарником Гошей. Напарник хоть и опоздал, но зато сумел разглядеть, что на верхушке башни пристраивается пулеметчик — об этом сказали три равномерных подергивания.

Вскоре Осьмин и сам разглядел пулемет, вернее, раструб и часть дырчатого квадратного кожуха. Судя по кожуху, пулемет нового образца МГ-42. Скорострельность — двадцать выстрелов в секунду. А раскалившийся ствол расчет меняет за считаные мгновения. Зачем наши командиры посылают в лоб на эти молотилки своих подчиненных? От слишком большого ума или есть еще более высокие начальники, которым наплевать, что город и так завален телами бойцов и запах гари накрепко смешался с постоянным духом гниющего мяса.

Пулеметчика он не упустит. Хорошо бы врезать так, чтобы и казенник «машингевера» раздолбить, но это вряд ли получится. Терпеливое ожидание старшины принесло свои плоды. К расчету присоединился офицер, что-то негромко объяснял, затем пулемет развернули в сторону правого фланга. Возможно, там намечалась атака.

В какой-то момент все трое — офицер и оба пулеметчика — оказались в поле видимости, да и расстояние не превышало ста метров. Осьмин быстро прикинул ситуацию, и несколькими подергиваниями шнурка дал сигнал напарнику — через считаное количество секунд стреляем вместе и сразу уходим.

Тимофей воспринимал свою работу без всякой сентиментальности. Немцы вовсю пользовались разрывными пулями, а Осьмин, спиливая головки у своих остроносых пуль, делал их, по сути, тоже разрывными. Попадая в цель, оболочка разворачивалась лепестком и наносила смертельные раны, оставляя на выходе отверстия размером с царский пятак.

Отсчитав несколько условленных секунд, Осьмин плавно потянул спуск. Но опережая его, вдруг ударил пулемет, резко развернувшийся в их сторону. Выстрел на секунду опередил пулеметную очередь, но напарника это не спасло — Тимофей стрелял в офицера как в наиболее важную цель.

От рывка оборвался шнурок. Напарник Гоша хрипел и, наверное серьезно раненный, пытался звать старшего товарища, который его обязательно спасет.

Офицер, обморочно запрокинув голову в каске, сползал по стене. Второй номер, перехватив лейтенанта, осторожно опускал его. Пулемет молотил в то место, где находился Гоша, восемнадцатилетний красноармеец из шахтерского городка Гуково, считай, земляк.

Пулеметчик не разглядел старшину Тимофей умел маскироваться и часами не двигаться. Эту науку Гоша-шахтер постичь не успел. Засуетился, готовясь к выстрелу, а пулеметчик, из опытных, прожженных, поймал его в прицел и мгновенно нажал на спуск.

Из-за проломленной стены выскочили сразу трое с автоматами и тоже открыли огонь. Из окна высовывалась еще чья-то рожа в каске. Вот тебе и пустынный завод! Старшина вторым выстрелом свалил пулеметчика. Если и не наповал, то зацепил хорошо. Тот выпустил рукоятку, приклад и тоже сполз вниз.

Осьмин подбежал к Гошке, быстро осмотрел раны: перебитая в двух местах рука, рваная рана на шее и разодранная пропитанная кровью телогрейка на боку. Гошка оттолкнулся от кирпичного пола здоровой рукой, ойкнул и снова сел.

Раны были не смертельные, хоть и тяжелые. Повезло, что не угодил под разрывную пулю, а бок, кажется, лишь задело вскользь.

— Гошка, уходим! Прибьют.

Подхватил тяжелое, как куль с мукой, тело и потащил вниз. Снова заработал пулемет, видимо, вступил в дело второй номер. Побывав во многих переделках, Осьмин еще не попадал в такую безнадежную ситуацию.

Кроме пулемета, вели огонь не меньше десятка автоматов и винтовок. Немцы уже поняли, что загнали в ловушку двух русских снайперов. Ценная добыча, которую нельзя упускать. Пули пробивали простенки, отваливали пласты штукатурки. Кирпичная стена еще держалась, но рухнул целиком простенок, и оба снайпера на короткое время оказались под прямым огнем.

Тимофею Осьмину пробило голень и вырвало клок мяса из ладони. Он успел оттащить тело Гошки, а в то место, где они только что лежали, уже плющились о бетон, рикошетили от стен пули. Старшина попытался приподняться, хотя и рисковал. Он хотел знать, сумеет идти или нет. Нога бессильно подломилась, и Тимофей понял, что живыми им не выбраться.

Его искореженная винтовка валялась на пятачке, куда хлестали пули. Имелся еще трофейный «вальтер», массивный, с полной обоймой. В плен снайперам попадать нельзя. Их не просто добьют, а изрежут, исколотят ножами или сожгут из огнемета.

— Тимоха, спасаться надо! Прибьют нас, — собрав все силы, хрипел Гоша. — Вызывай подмогу.

Видимо, тяжело раненный напарник уже мало что понимал. Какая подмога, когда вокруг немцы! Чумазые от дыма костров, возле которых грелись, в ободранных шинелях (тоже понюхали подвальной жизни и ежедневных обстрелов), немцы ждали, когда появятся снайперы. Один из них достал из ножен штык и примкнул его к винтовке.

— Что, в атаку собрался? — спросил ефрейтор, стоявший рядом.

— Кишки на штык краснопузому намотаю.

Стрельба прекратилась, потом голос на довольно чистом русском языке предложил русским снайперам сдаваться, гарантируя жизнь.

— Какую к б…м жизнь! Пощаду они сволочи сулят, — крикнул Осьмин и выстрелил наугад. — Кончайте… ну, идите сюда. Боитесь?

Где-то вблизи переговаривались. Тогда старшина с трудом поднялся, сделал шаг, другой. Обернулся к бледному скорчившемуся на бетонном полу напарнику:

— Гоша, тебе легко не дадут умереть. У тебя на винтовке шесть зарубок. Живьем кишки выдирать будут.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Издание соответствует требованиям государственного отраслевого стандарта и учебной программе по спец...
Он ратник князя Михаила Тверского, замученного в Орде и позднее причисленного к лику святых. У него ...
Кровавая осень 1943 года. Даже после поражения на Курской дуге, несмотря на утрату прежнего господст...
Эту книгу нельзя просто читать. Ее необходимо штудировать с карандашом в руке. Примените хотя бы 25%...
Варварская Москва и благородный Монтре — декорации для азартной русской игры, участники которой став...
В основу этой книги, больше 50 лет состоящей в списке международных бестселлеров, легли знаменитые л...