Убийца наваждений Орлов Антон

Кукла

Страшило получилось отменное. Круглая подушка из черного плюша, на дюжине пружинных ножек, одетых в чулочки с утяжелителями, чтобы кукла не вздумала завалиться на бок. Гляделки из скорлупок тропического ореха занбо, или саккому, как называют его по-венгоски, обернутых в разглаженную до блеска красную фольгу, и внутри зрачки – угрюмо-фиолетовые бусины на проволочных штырях. Спина утыкана рыбьими костями, и в придачу в центре этой композиции торчит острием вверх ржавый нож с иззубренным лезвием. Приклеенные птичьи перья, измазанные кровью, придают чудовищу вид угрожающий и бывалый: нипочем не придет в голову, что человек, вооруженный кое-каким мелким инструментом, трудился над ним без продыху не далее как в минувшие сутки. Лески для управления марионеткой тоже имеются в наличии.

Знатная работа, хоть на рынок неси, но тащить свое детище на продажу Клетчаб не собирался. Самому пригодится.

Он решил наконец-то добыть изумруд, чтобы откупиться от гнева Лунноглазой Госпожи. За треклятую… тьфу, не то думается, преподобную «бродячую кошку», чуть не убитую в Сорегдийских предгорьях.

Ну, разволновался человек, ну, велел дурням-наемникам стрелять, оно же простительно! А богиня, что ходит на четырех лапах, так не считает. Прогневалась. С тех пор всякий встречный кот выгибает спину и шипит на Клетчаба, несколько раз его царапали до крови, а одна такая сволота еще в Хасетане, на веранде приморского ресторанчика, запрыгнула на стол и унесла в зубах отбивную, какими славится то заведение. Не говоря уж о том, что, ежели не припрячешь на ночь ботинки, к утру в них точно нагадят – хоть под подушку клади, чтобы никто из кошачьего народу не добрался. А сам обидеть ни одного священного зверя не моги, если не хочешь еще пущий гнев на себя навлечь.

Чтобы умилостивить Лунноглазую, Луджереф дал обет пожертвовать в ее храм пару изумрудов. По крайней мере, один из них он сегодня добудет с помощью своей куклы. А может, и оба сразу – где один, там, хе-хе, и второй. Ну и деньжатами заодно разживется. Сразу видать, люди небедные, раз такие цацки на пальцах носят.

Небедные люди жили на четвертом этаже добротного кирпичного дома на Крупяной горке. Здесь почти все из кирпича, и редко бывает, чтобы внешние стены штукатурили – на взгляд иллихейца это придавало Лонвару до безобразия незавершенный вид. Хотя, понятное дело, при таком количестве дымящих труб даже новехонькая штукатурка очень скоро будет выглядеть грязновато, а потемневшая кирпичная кладка не настолько оскорбляет взгляд.

Кольцо с изумрудом он углядел на пальце у посетительницы, которая каждый день захаживала выпить чашечку кофе – кавьи по-здешнему, не оговориться бы невзначай – в закусочную, куда он за обидные гроши устроился уборщиком. Нелегальная рабсила: якобы иммигрант из Маконы, небольшой страны на юге Анвы, якобы подавшийся в Венгу с голодухи. За уроженца этой самой голодающей Маконы его несколько раз принимали, обманываясь похожим акцентом и чертами физиономии.

Не сказать, что в закусочной медом намазано, но в самый раз, чтобы залечь и перекантоваться. «Раллаб» прибыл в порт по графику, и приплывшие на нем ищейки небось уже взяли след Шулнара Мегорчи, а тот был, да сплыл. Растаял, словно дым из трубы в клубящемся над Лонваром неряшливом небе. Знай наших.

Воспитанная пожилая дама была то ли педантична, то ли суеверна: кольцо она всегда надевала лишь одно и меняла его через каждые три дня. На среднем пальце правой руки у нее красовался то гранат, то изумруд, то янтарь, то крупная жемчужина, а потом снова гранат – и дальше по кругу, непременно в таком порядке.

Из болтовни судомойки и помощницы повара, которые только и делали, что обсуждали посетителей, Клетчаб узнал, что живет она по соседству вместе с престарелым отцом. Он выследил где. Им помогала по хозяйству приходящая служанка, по словам женщин из закусочной – простушка и трусиха.

Дама с колечками облюбовала это заведение, потому что здесь недурно варили кавью. Совершив послеобеденный променад и выпив чашку любимого напитка, она либо шла домой, либо отправлялась с визитами к приятельницам. Каковы ее планы, угадать недолго: если на ней стеганая коричневая холла, она после закусочной разве что в ближайший магазин завернет, а если черная, расшитая бисером – умотает на такси и не вернется до вечера.

Удобно, когда люди предсказуемы. Одна беда: Клетчаб Луджереф был аферистом, а не домушником. Квартиру обчистить – это ему в новинку. Можно сказать, дебют. И чтобы не закончился этот дебют сранью собачьей, следовало принять меры предосторожности.

Чего местный народ боится больше всего? Правильно, воплотившихся наваждений. Вот он и смастерил наваждение, такое, что от одного вида удар хватит. Сам бы испугался, если бы не знал, что это всего-навсего кукла.

Прикинул, что на дельце надо идти, когда хозяйка смотается из дома с янтарем на пальце – самая дешевая из ее цацек. Тогда можно будет взять изумруд, гранат и жемчужину. Ну и еще всякое-разное, что там найдется.

С тех пор как Клетчаб окончательно принял решение поживиться, он начал на работе натужно кашлять, и через пару дней владелец заведения его рассчитал. То есть выгнал от греха подальше, заплатив гроши. Мнимый выходец из Маконы заунывно причитал, рассказывая о своей жене и выводке детишек – упасите Пятеро, у него даже в лучшие времена в Иллихее никаких таких захребетников не было! – но ему велели убираться вон и больше тут не появляться, иначе худо будет.

Что и требовалось: не сам бросил работу накануне ограбления, его оттуда вытурили как заразного, и если потом придет какой-нибудь цепняк с вопросами, о хвором уборщике никто вслух не вспомнит, чтобы закусочную не оштрафовали за нарушение санитарного режима.

Луджереф уже приступил к вдумчивому изучению здешних законов, которые ему предстояло нарушать, и практикуемая в Венге система штрафов вызвала у него уважительную оторопь: ежели захотят, в два счета без последних штанов оставят.

Не смея радоваться тому, что пока все идет как по маслу – а то вдруг своей радостью спугнешь шальную удачу, он ведь уже научен горьким опытом! – Клетчаб отправился мастерить куклу из лоскута и проволочных отходов, купленных в магазине «Сундучок умельца».

Корпя над чулочками с грузиками для своего страшила, он злорадно ухмылялся:

«Умельцы мы такие, каких вы тут еще не видели… Хасетанские умельцы!»

Поселился он в мансарде с грязным окном, которая сдавалась по дешевке, опять же нелегально. Самое то: неприметная щель, каких в большом городе тьма-тьмущая. Ботинки на ночь убирал в клеенчатую сумку, которую вешал на вбитый в стену крючок, чтобы какая-нибудь сволота из народа Лунноглазой в них не нагадила. Ничего, недолго осталось: когда он выполнит свой обет и чин чинарем принесет в храм два изумруда, Госпожа Кошка должна будет сменить гнев на милость. Всяко должна, иначе нечестно получится.

О том, чтобы забраться в квартиру со взломом, не могло быть и речи. Положим, с отмычками Клетчаб Луджереф управляться умел, но в Венге для охраны замков сплошь и рядом используют магических «сторожей» – этакую специально выращенную мелочь, которую хозяева прикармливают собственной кровью. Оно и парализующий яд тебе впрыснет, от которого рука на целый час онемеет, и хай поднимет, сразу станет не до дела. Не желая связываться с этой пакостью, Луджереф разработал другой план.

Наблюдательный пост неподалеку от дома он занял заблаговременно. Площадка со скамейками под навесом – такие возле каждого подъемника устроены. И обычное дело, чтобы там кто-нибудь кого-то дожидался. Мужчина в низко надвинутом картузе, с расстегнутой объемистой сумкой, из которой выглядывали пучки кудреватой зелени, не должен был вызывать подозрений. Зелень – это значит, он ее разносит, куда велено, честно зарабатывает. А о том, что внизу, под кульками с товаром, лежит собственноручно изготовленный «морок», накрытый картонной коробкой, чтобы торчащие из спины кости оставались в сохранности, ни одна проныра не догадается.

Дамочка чаще всего пользовалась подъемником, чтобы не ходить до закусочной по четырем маршам ступенек. Сегодня она была в черной холле с бисерным узором – значит, вернется не скоро, а колечко надела, как недолго было вычислить, с янтарем. Прислуга, такая же пожилая, как ее нанимательница, еще утром появилась со стороны длинного железного моста для пешеходов, соединявшего Крупяную горку с соседней.

Украдкой плюнув себе под ноги – на удачу, – Клетчаб направился к дому.

Подъезд с наступлением темноты запирался, и открыть его могли только жильцы своими ключами, зато днем вход свободный. Луджереф шагал к дверям уверенно, без спешки, не зыркая то направо, то налево. Разве что замедлил шаг, чтобы всмотреться в номер и после по-быстрому заглянуть в выуженную из кармана записную книжку: новый разносчик хочет удостовериться, что не ошибся адресом, – деталь, лишний раз убеждающая возможных наблюдателей в том, что он именно тот, кем кажется.

Поднялся на четвертый этаж, позвонил.

– «Зеленые друзья»! Свежий лучок заказывали?

Отворившая ему прислуга не могла припомнить, чтобы они с хозяйкой заказывали свежий лучок. Он начал улыбчиво сокрушаться – надо же, накладочка вышла! – а потом принялся уговаривать ее что-нибудь взять для супа, мысленно изнывая: «Ну, когда же ты, сучка старая, отвернешься хоть на минуту?»

Бумажные кульки с зеленью Клетчаб разложил на полу, будто бы с целью заинтересовать эту окаянную вареную рыбину своим товаром. Зев расстегнутой сумки перекрывало донце большой картонной коробки, под которой было спрятано страшило.

– Сейчас я еще посмотрю, что у нас тут есть… – флегматично и с долей сдержанного удовольствия, словно ее несказанно увлек весь этот процесс, произнесла сухопарая служанка, отворяя облицованную деревом и украшенную поверху богатой резьбой дверцу холодильника.

Ну наконец-то! Без единого лишнего шороху – специально тренировался у себя в мансарде – он снял страховочную коробку, подхватил под брюхо куклу. С ней надо бережно, чтобы не пораниться о торчащую кость или о гнусное ржавое лезвие и в то же время ничего не своротить.

Он пихнул страшило под стол, картонку тут же спрятал обратно в сумку. Вот же незадача, лески перепутались… Но ничего, оно и так шевелится, слегка покачивается на пружинных ногах – словно приседает, изготавливаясь к прыжку.

Совершая все эти действия, Луджереф не переставал говорить, нахваливая «сочную, как из деревни, зелень, которая полезна для желудка и напоминает нам о летнем солнышке». Не умолк он и когда женщина повернулась. Он ведь смотрел на нее, а не назад и будто бы знать не знал, что там у него за спиной, под разделочным столом, возле обшарпанной и чем-то заляпанной кухонной стенки…

Нелепо взмахнув руками, служанка выпучила глаза и разинула рот, издав неожиданно тонкий нечленораздельный возглас.

– Да вы что, все у нас свежайшее, только сегодня утром срезали! – заверил ее Клетчаб, изобразив обиженное недоумение.

Так и не закрыв дверцу холодильника, она попятилась к выходу, уставившись мимо присевшего возле своей сумки разносчика. Здесь был риск переиграть, но он же не тупак, не вчерашний! Враз перестав улыбаться, скроив настороженную гримасу, оглянулся через плечо – и с паническим воплем рухнул на четвереньки прямо на разложенные на полу кульки с зеленью. Якобы потерял равновесие. Одновременно потянул за леску, страшило пошевелилось, и тогда женщина с визгом ринулась вон. Из прихожей донесся грохот, потом стук распахнувшейся двери.

Как рекомендуется вести себя при встрече с воплотившимся наваждением, Луджереф знал. Брошюры-памятки вручили всем новоприбывшим иностранцам еще в порту, в конторе Гостевого Управления. Не суетиться, не нервничать, немедленно отойти подальше от морока, предупредить окружающих, немедленно связаться с полицией и/или с Гильдией Убийц Наваждений, чтобы прислали специалиста.

Судя по доносившимся с лестницы истошным крикам, вскоре кем-то подхваченным, эта дурында «предупреждала окружающих». Досадно, что она сразу бросилась бежать, нет бы увела с собой старика-хозяина – для Клетчаба оно было бы удобнее. Но ничего не попишешь, придется работать в тех условиях, какие есть.

Времени в обрез. Небось кто-нибудь из соседей уже по телефону названивает: «Приезжайте, у нас тут морок завелся!» Специалиста из Гильдии куклой не обманешь. Эти парни работают в масках, позволяющих вмиг отличить наваждение от чего угодно другого.

Подхватив страшило, с сумкой в другой руке Клетчаб отправился в комнаты. Где тут хозяйкина спальня? Шкатулка с драгоценностями должна стоять на комоде или на туалетном столике перед зеркалом. Или, может, у этой пунктуальной перечницы все разложено по футлярчикам и попрятано в ящики секретера?

Из подъезда доносился шум общей суматохи, хлопали двери. Наверняка эти всполошенные тупаки уже вызвали убийцу из Гильдии.

А тут в одной из комнат какое-то копошение… Дед заинтересовался происходящим, чтоб его. Луджереф едва успел опустить куклу на пол посреди гостиной и на несколько шагов отступить, когда дверь отворилась, на пороге появился высохший, как мумия, старикан в пижаме. Он еле ковылял, придерживаясь за стенку.

Дернул за леску. Ощетиненный обглоданными костями, посверкивая красной фольгой всех шести глаз, «морок» в налипших растрепанных перьях и пятнышках засохшей крови зловеще закачался на пружинящих ножках.

– Здесь наваждение! – выпалил Клетчаб. – Меня послали вас предупредить! Идите к выходу, не делая резких движений, специалисты к нам уже едут!

Деда с перепугу угораздило споткнуться на ровном месте и упасть. Впрочем, помешать он всяко не сможет.

Жадно оглядывая двери – которая из них нужная? – грабитель шагнул вперед, а леска, мерзопакость этакая, зацепилась за стул, и кукла, несмотря на утяжелители в чулочках, опрокинулась на бок. Словно черная подушка в перьях валяется посреди гостиной, измазанная и утыканная всякой дрянью.

– Жулик! – Старикан, полусидя на полу, рассмеялся негромким кашляющим смехом. – Какое там наваждение, это ж одно шаромыжничество…

Похолодевший Клетчаб оглянулся. Этот хрыч мало того, что раскусил фальшивку, так еще неловко совал руку в карман пижамы. Что у него там – ножик? А вдруг пистолет?..

Схватив со стола литую чугунную статуэтку в виде моряка за штурвалом, он с размаху врезал деду по лысому черепу, обтянутому сухой желтоватой кожей в чешуйках перхоти. Хрустнуло. Для верности еще раз ударил, хотя кость и так уже проломилась, из раны выступила кровь. Старик распластался на ковре, закатив помутневшие глаза.

Охваченный истерическим возбуждением, Луджереф обшарил карманы пижамы. Фу ты, никакого пистолета – он, оказывается, хотел достать флакон с таблетками! Надо же было из-за ерунды так перенервничать, а все старый сучок виноват.

Отпечатков ни на чугунной финтифлюшке, ни где-то еще не осталось, не тупак же, перчатки надел, но теперь тем более надо поспешить, а то как пришьют ему убийство – и тогда дела станут совсем веселые.

Дамская спальня находилась за левой дверью. Драгоценности лежали в шкатулке, одетой в кокетливый кружевной чехольчик. Вот оно, колечко с изумрудом… Содержимое шкатулки Луджереф пересыпал в чулок, нарочно для того прихваченный, и, завязав его, спрятал во внутренний карман.

В ящике комода, в коробке из-под конфет, нашлась довольно толстая пачка купюр разного достоинства. Неплохая пожива.

Смахнув на пол расставленные там и сям фотокарточки с детскими рожицами, он обнаружил за ними длинный футляр с какой-то дарственной надписью тиснением, внутри лежала золотая ложка с эмалевым узором на черенке. Ее тоже сунул за пазуху – сразу видно, дорогая вещица.

Все это заняло немного времени. Пора уходить, пока сюда кто-нибудь не набежал. Топча разлетевшиеся по полу фотографии, он пересек спальню, в гостиной задержался, чтобы упаковать в сумку страшило – внутренний голос подсказывал, что нельзя его здесь бросать, надо вынести и уничтожить, хотя бы в канале утопить. Мимо мертвого старика прокрался к выходу. На лестничной площадке никого не было, зато снизу доносились людские голоса.

Спуститься туда как ни в чем не бывало? Еще и с сумкой? Э-э нет, господа хорошие, только не битый жизнью молокосос так поступит.

Ограбленная квартира находилась на последнем этаже, и Клетчаб по пыльной лесенке поднялся на чердак, вот где пригодилась отмычка. Потревожив трапанов, которые начали недовольно возиться и хлопать крыльями – людей они не боялись, но к визитерам не привыкли и потому забеспокоились, – он, запинаясь в полумраке и сдерживая чих, чтобы не спровоцировать еще большего переполоха среди летучих ящериц, добрался до дверцы, которая вывела в другой подъезд, и уже оттуда спустился вниз.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как из подъехавшей машины выбирается некто коренастый и хищный в движениях, с каким-то сплошным бельмом вместо лица, разрисованным красно-черными узорами.

Ага, вроде бы именно так должна выглядеть рабочая маска специалиста по морокам.

Столпившиеся возле того подъезда люди, кто в чем выскочил, глазели на убийцу наваждений, который стремительно прошагал мимо них и скрылся в дверях, а на Клетчаба не обратили внимания.

Ему удалось убраться незаметно, окрестные улочки, лестницы и мосты он изучил заранее. Картуз по дороге сдернул и зашвырнул в мусорный бак. Никакой погони. Пока там разберутся, что морока в подозрительной квартире не только нет, но и никогда не было… Наваждение ведь тоже способно сбежать, так что начнутся поиски. Причем искать будут здоровенного черного паука в перьях, с торчащими из спины костяными наростами – как он выглядит, известно со слов служанки, – а вовсе не полноватого мужчину зрелых лет, смахивающего на уроженца Маконы. Ежели шальная удача не отвернется, то и проломленную черепушку на морочана спишут… Ту статуэтку Клетчаб обтер и поставил на место, словно никто ее не трогал.

Он был уже далеко от места преступления, на малолюдной улочке вблизи дымящего, как трехглавый вулкан, завода, когда заметил, что к подошве пристала какая-то дрянь: то ли бумажная обертка, то ли отвалившаяся чужая подошва… Нет, грязная открытка. Или, скорее, фотография.

Когда поднял ее – двумя пальцами, чтобы не испачкаться, – в первый момент ему сделалось не по себе: со снимка смотрел убитый старикан. Только тут он выглядел чуть бодрее, чем когда появился на пороге своей комнаты, и снимали его где-то на природе, с дюнами и кустиками на заднем плане. Он держал в руках модель старинного парусника, по бокам от него стояли двое подростков – один мордатый, круглолицый крепыш, другой красавчик с раскосыми глазами, да еще перед ними расположились три девчонки помладше, с хвостиками и бантиками.

Клетчаба прошиб холодный пот. Ох, срань собачья… Это сколько же времени он разгуливал с прилипшей к ботинку уликой! Определенно, сегодня шальная удача на его стороне, а то бы так и не заметил, а эта пакость отвалилась бы, а кто-нибудь подобрал бы и увидел…

Он изорвал фотографию на мелкие кусочки и втоптал в грязь. Хвала богам, миновала его беда.

После этого Клетчаб дошел до канала с мутной маслянистой водой и там, неподалеку от сливной трубы трехглавого завода, то и дело изрыгавшей какую-то сизую жижу, утопил сумку с куклой, перед тем напихав в нее камней потяжелее.

«Мороки лгут, но морок, у которого в силу исходных факторов есть имя, не может назваться другим именем.

Мороки вытворяют все что угодно или же бездействуют, но при этом морок не способен удержаться от тех поступков, побуждение к которым присуще ему изначально.

Убийце, преследующему человекоподобное наваждение, следует иметь в виду эти два обстоятельства, так как они делают поведение морока отчасти предсказуемым».

Вечер за вечером Темре с наступлением сумерек отправлялся на охоту. Акробатка не может противиться зову ночных улиц. Какой бы сильной она ни была, этого ей не преодолеть. Даже из людей далеко не каждый в состоянии вырваться из зависимости – от бутылки ли, от дурмана ли, от поймавшей тебя в капкан страсти (вот хотя бы Темре и Сой – как вам нравится эта пара?). А уж морочанке, вызванной к жизни причудливыми фантазиями одной повелительницы иллюзий и болезненной ненавистью другой, и подавно ничего с собой не поделать. Она ведь не человек, не дано ей свободы выбора.

Убийца слегка ей сочувствовал. Самую малость. Когда он наконец-то ее выследит, мысль о том, что она, возможно, не лишена самосознания и мучается в тисках ужасающей предопределенности, не помешает ему выполнить свою работу.

С тех пор как Темре побывал в Олонве, он знал о ней достаточно, чтобы предугадать ее действия, но сперва Акробатку надо найти, иначе толку-то с этой осведомленности. Причем найти не где-нибудь, а в огромном Лонваре с его миллионным населением и примерно такой же прорвой приезжих, в том числе нелегалов.

На третью ночь безрезультатных прогулок он поймал себя на том, что вспоминает с почти ностальгическим чувством о пространственных наваждениях и о свирепых гигантах вроде той рыбины, которая материализовалась в небе над Поднебесной горкой. Пространственный морок подобен полипу: он находится в одном месте и никуда не убежит, пока с ним не разберешься. Да и рыбонька, умница такая, сама приплыла, пусть и с целью всех сожрать, за ней хотя бы гоняться по всему Лонвару не приходилось.

«Вот так не ценишь своего счастья, покуда оно у тебя есть», – подумал Темре с кривой усмешкой и тут же пробормотал коротенькое гронсийское заклинание, отвращающее злых духов, а то не хватало еще беду накликать.

Лучше размышлять о чем-нибудь другом. Например, о недавней поездке в Олонву.

Этот старинный городок ошеломил и заворожил его своей похожестью на «русалочьи замки», которые младшие сестрички Котяры сооружали в детстве из гальки и покрытых известняковым налетом ракушек во время семейных выездов на берег моря.

Целые улицы беленых домов, украшенных фестончатой и спирально закрученной лепниной, и над ними светлое облачное небо, посеребренное еле пробивающимися лучами бледного солнца – после угрюмой кирпичной столицы словно попал в сказку. Не случайно «Жемчужной Олонве» посвящено столько стихов. Как ему всегда представлялось, именно в таком городе и полагается жить мастеру иллюзий Ким Энно.

Он побывал в Независимом Библиотечном Клубе, посмотрел рамгу Арьены Лайдо. Там было много красивого – пейзажи, растения, удивительные архитектурные ансамбли, – и среди этой немного печальной, тщательно прорисованной красоты сплетались людские интриги, тоже наводившие печаль. Истории об одиночестве, о любви, о предательствах и о нелегких победах. Концовки все же были хорошие, как и ожидается от рамги.

Странно, что студии не заинтересовались, хмыкнул про себя Темре, вещи-то весьма неплохие, нашли бы своих зрителей. Впрочем, логику студий с их коммерческими расчетами со стороны не поймешь. Инора вот тоже призналась, что никогда не испытывает уверенности насчет того, возьмут ее следующую рамгу или нет.

Послание, адресованное Иноре, госпожа Лайдо оформила со знанием дела. Романтическая беседа двух девушек, одна из них вдруг заводит речь о рамге и начинает яростно ругать некоего Итено Кимбо. Сначала она называет его бездарью, потом поправляется: «Он все-таки не бездарь, а посредственность, и рамга у него живенькая такая, но гаденькая», – на эту тему она рассуждает с четверть часа, приводя узнаваемые примеры из «Безумной команды» Ким Энно.

Темре не раз смотрел эту забавную историю о странствиях компании симпатичных невезучих авантюристов, мечтающих разбогатеть и регулярно влипающих в неприятности. Ранняя рамга Иноры, не то первая, не то вторая из опубликованного. Там еще была страна, где правили «лучшие и сильнейшие» – по мнению Темре, в реальности в таком государстве никак не обошлось бы без коррупции, ибо люди есть люди. Впрочем, Инора давно уже сочиняла рамгу о приключениях в ярких и манящих вымышленных мирах без поползновений лепить модели идеальных обществ. В разговоре с Темре она честно признала, что в этом не сильна, не философ.

Героиня Арьены Лайдо сначала критикует «государство сильнейших» из «Безумной команды», а после говорит о том, что у продажного мастера, который это придумал, сплошь вся рамга «живенькая, но серенькая и дрянная» – об этом она рассуждает долго и многословно, девушку распирает злость, ее кулаки сжаты, ее глаза ненавидяще горят. Очевидно, этот эпизод и был «поражающим ядром» предназначенного Иноре послания.

В какой-то момент Темре показалось, что магическую рамгу, установленную на старой деревянной подставке в одном из отгороженных ширмой закутков Независимого Библиотечного Клуба, того и гляди разорвет изнутри и в лицо ему брызнут осколки. Ничего себе эмоциональный заряд… Хватило бы на десяток мороков, не то что на одну Акробатку!

Приблизительный прогноз не радовал: наваждение, которое ему в этот раз предстоит уничтожить, наделено исключительной силой.

Перед тем как отправиться обратно, он побывал у Арьены. Ее следовало предостеречь, хотя это было необязательной формальностью: как раз ей-то ничего не угрожает, ведь она подкармливает морок своими эмоциями. Ее ненависть к Иноре, выплеснувшаяся в той последней рамге, напоминала клокочущий кипящий бульон, который кого ошпарит, а кого и насытит.

Арьена предупреждение приняла к сведению, но не удивилась: похоже, о мороке она уже знала.

Напоследок убийца наваждений не удержался от вопроса:

– Госпожа Лайдо, за что вы так невзлюбили Инору Клентари?

Это выходило за рамки приличий, и она могла бы отшить его, могла попросту указать на дверь, но после короткой паузы все же ответила:

– Инора всегда была мямлей, дурнушкой и тихоней себе на уме, а потом обошла тех, кто ее намного лучше. Вы считаете, это справедливо? В какой магазин ни зайди, везде ее рамга – пролезла вперед всех, втерлась в студию, хотя она посредственность, всего на ступеньку выше полной бездарности, а ее заметили. Обнаглевшая посредственность, которая не хочет знать своего места в жизни!

– А вы, стало быть, взялись указать ей на это место?

– Должен же кто-нибудь это сделать. От таких людей, как она, я стараюсь держаться подальше, но насылать на нее морок я не собиралась. Человек может мне не нравиться, я могу считать его серостью и дрянью, я могу говорить об этом хоть вслух, хоть в своей рамге, имею полное право, но все это не значит, что я хочу его убить.

– Я вам верю, – кивнул Темре и, так как Арьена, судя по выражению лица, в этом усомнилась, добавил: – Я видел вашу рамгу и понимаю, что вы не убийца, намеренно создавать наваждение вы бы не стали. Если вдруг увидите в Олонве эту воплотившуюся даму, немедленно звоните в Гильдию, договорились? Не в местную контору, а в лонварскую, дежурный телефон работает круглосуточно.

Уже потом, в дороге, подумалось: пожалуй, к лучшему, что Инора так и не собралась объясняться и мириться с бывшей подругой. В этом не было никакого смысла. Не тот случай, когда у людей есть шансы договориться до чего-то хорошего.

И ведь нельзя сказать, чтобы Ким Энно был блистающей звездой рамги. Скорее, он из тех, кто занял свою нишу, обрел некоторое число своих постоянных зрителей, стабильно сотрудничает со своей студией, но в то же время не купается в лучах славы и не черпает деньги ведрами. Это для Темре он самый любимый и главный автор, тут уж у каждого свои предпочтения. Котяре рамга Иноры понравилась, и Клесто, к слову сказать, тоже, и еще кое-кому из приятелей Темре – он всем ее расхваливал, но те не были такими горячими поклонниками Ким Энно, как он сам. Каждый находит что-то свое. Мастеров иллюзий много, в любом магазине рамги посмотришь на полки – глаза разбегаются, а Арьене Лайдо не дают покоя рамги Иноры, вовсе не принадлежащие к числу самых популярных и дорогих.

Когда Темре пришел ее предупредить, она смотрела на него настороженно, словно из засады. Как будто готовилась в любое мгновение то ли отразить удар, то ли броситься бежать (или, что вернее, захлопнуть дверь у визитера перед носом) – по обстоятельствам. Вероятно, она каким-то чутьем угадала, что он на стороне Ким Энно, а может, Темре сам себя выдал. Не имеет значения. Главное, он убедился в том, что морок и впрямь дуэтный, ибо никаким иным быть не может, и при этом необычайно сильный – с такого-то питательного бульончика!

Обе виноваты. Уж если люди рвут отношения, их и в самом деле надо рвать – так, чтобы ничего не осталось. Незачем после этого исподтишка интересоваться жизнью друг друга, расспрашивать с мнимой небрежностью общих знакомых или с жадным любопытством смотреть рамгу, сочиненную противной стороной.

Вот скажите на милость, на кой Арьене сдалась «Безумная команда», раз уж она с самого начала была в курсе, что за псевдонимом Ким Энно скрывается ненавистная ей Инора? И за каким крабом ошпаренным Инору носило в Библиотечный Клуб смотреть рамгу Арьены? Акробатка появилась после того, как Инора получила пресловутое послание – видимо, это и был «момент пробоя», как выражаются в Гильдии. А если бы оно не дошло по адресу, возможно, и не смогла бы тварь из хаддейны, бесформенная и безымянная, найти лазейку в материальный мир. Воплощение дуэтного наваждения – это всегда совместная заслуга.

Две дуры, с досадой подвел итог Темре.

Мог ли он еще позавчера предположить, что наградит таким определением своего любимого мастера иллюзий? Впрочем, мастер Ким Энно – это мастер Ким Энно, а Инора Клентари в реальной жизни – это Инора Клентари, вовсе не идеальная, не мудрая, не лишенная распространенных человеческих недостатков. Хотя в то же время не стоит забывать о том, что это она создала всю рамгу Ким Энно… И нужно принять меры, чтобы она уцелела, потому что, если Арьена с ее эмоциями для наваждения полезнее живая, Инору оно слопает за милую душу, после чего неминуемо станет еще сильнее.

В придачу к этим соображениям, пока машина мчалась по шоссе мимо чистеньких венгоских деревень, поросших редкими соснами холмов и столбов-оберегов, отмеряющих ювы до столицы, Темре подумалось: боги милостивые, ну вот почему Арьену Лайдо так разбирает? Занимаешься ты любимым творческим делом – сочиняешь музыку, пишешь книги, рисуешь картины, создаешь рамгу, и оно тебя затягивает с головой, преследует во сне и наяву, завораживает, не отпускает – вот и радуйся, что тебе это дано. Зачем гнобить других, кто занимается тем же самым? Неужели никак нельзя обойтись без этого? Инора, к примеру, не говорила ничего уничижительного ни о рамге Арьены Лайдо, ни о ней самой как о мастере. Но Иноре этого не нужно, а госпоже Лайдо, выходит, нужно позарез. Зачем? Кто бы еще объяснил… Темре в этом вопросе понимал Инору и не понимал Арьену.

«Люди меж собой различаются так же, как виды зверей и птиц, но это не бросается в глаза из-за общих внешних признаков рода человеческого. Одни других не лучше и не хуже, не выше и не ниже – они просто отличны друг от друга. И говорят они на разных языках, хотя им кажется, что на одном. И ходят разными тропами. Речь не о народностях и не о сословиях, речь о тех многочисленных разницах, которые наглядно не обозначены, однако играют не меньшую роль, если даже не большую».

«Человек видит то, что способен увидеть, и слеп к тому, что от него скрыто его же собственными ширмами, которые он повсюду таскает с собой. Учись смотреть, как следует, и замечать все, что попадает в поле зрения. Видишь ты вещи как есть или то, на что смотришь, тебя морочит – это в конечном счете зависит от тебя».

Отрывки из растрепанной старинной книги без обложки, читанной в гостях у господина Тавьяно, деда Котяры – если точнее, прадеда, но Котяра привык называть его дедушкой, у венгосов нет такой разветвленной системы обращений к родственникам, как у гронси.

Эти рассуждения, зацепившие тогда Темре, всплыли в памяти, и он решил: «Нет смысла размышлять о ком-то, кто от тебя настолько далек. Уж лучше подумать, как решить проблему, которую этот незлобивый кто-то нам подбросил. По крайней мере, мне известно, как зовут Акробатку и от чего она не сможет удержаться, и то кусок хлеба. Если бы еще была какая-нибудь подсказка, где эту окаянную куклу искать…»

До Лонвара он добрался затемно и, несмотря на поздний час, тем же вечером вытребовал к себе домой комиссию по сокрытию. Одного из старшин Гильдии Убийц, полицейского надзирателя Блудной горки, двух понятых из числа соседей – эту пару Темре выручил, когда у них в кухонной кладовке завелся морок в виде мешочка с крупой, который переползал с места на место и бормотал грязные ругательства. Благодарные супруги пришли, не отнекиваясь. Старшина привез с собой преподобного жреца из ордена Ящероголового, на шее у святого человека висел на цепочке крупный восьмигранный аметист.

Инора посмотрела на гостей, задержав взгляд на кулоне, и слегка побледнела: она сразу догадалась, зачем – вернее, за кем – они явились. Кайри вроде бы тоже догадалась, но, судя по выражению лица, одобрила идею.

– Госпожа Клентари, вас нужно спрятать от морока, – со значением откашлявшись, объявил квадратно-массивный черноусый старшина Гильдии. – По закону положено, и меньше возни так будет. Вот, собственно… – И он кивнул на жреца, скомкав окончание своей речи.

Плотный лысоватый мужчина с проницательными глазами, расценив это как приглашение к действию, начал неспешно снимать с шеи цепочку с кристаллом.

– Это обязательно? – растеряно уточнила Инора.

– Думаю, да, – негромко и твердо заметила Кайри, хотя ее-то никто не спрашивал.

– Если наваждение до вас доберется, вы погибнете, – пояснил Темре. – Будет проще и надежнее, если вы воспользуетесь гостеприимством храма Ящероголового Господина, тогда вы будете в полной безопасности и никакая дополнительная охрана не понадобится. Это обычная практика Гильдии, когда речь идет об особо опасном наваждении, преследующем жертву.

– Вот молодец, все правильно сказал. – Старшина по-простецки одобрительно крякнул.

Он был умный мужик и отличный стратег, когда дело касалось расправы с мороками, но говорить не мастер.

– Я же там… внутри… не смогу работать над рамгой, – расстроенно произнесла жертва. – Мне бы не хотелось прерывать работу…

Полицейский решил, что настала его очередь:

– По закону вы подлежите немедленной защите и сокрытию во избежание риска. Закон, как вы знаете, надо исполнять.

– Подлежу?.. – переспросила она жалобно.

Темре опередил стража порядка, пока тот еще что-нибудь такое же не брякнул:

– Если морочанка до вас доберется, погибнете не только вы. Убив вас, она наберется сил, станет после этого втройне опаснее, и тогда будет еще больше пострадавших, пока мы с ней не справимся. Поэтому закон требует, чтобы в таких случаях потенциальная жертва была защищена с максимальной надежностью. Это в ваших интересах. И не только в ваших. Подумайте о тех, кто любит рамгу, – разве они захотят потерять Ким Энно?

– Я, например, не захочу ни в коем случае, – присоединился жрец. – Я ваш давний поклонник, госпожа Клентари, у меня есть вся ваша рамга, и я буду счастлив позаботиться о вашей безопасности.

На это нехитрое улещивание Инора купилась.

– Да, да, я все понимаю… У меня есть полчаса, чтобы собраться?

– Вам незачем собираться. Вы сейчас закроете глаза, а в следующий миг их откроете, как будто ничего не произошло. Пока вы будете находиться в свернутом пространстве внутри кристалла, время для вас остановится – вам покажется, что прошла всего секунда. Это абсолютно безболезненно и безвредно, да наверняка вы об этом читали. Я помню три-четыре таких эпизода в вашей рамге.

– Одно дело – изображать, и совсем другое – испытать на себе…

– Все что угодно стоит хотя бы однажды испытать на собственном опыте, чтобы расширить границы своего личного познания и увеличить свою силу, мы для того и приходим в этот мир. – Темре уже успел испугаться, что священнослужитель увлечется проповедью, но тот плавно перешел к делу: – Неужели вам не интересно, госпожа Клентари?

– Даже не знаю… – Она нервно облизнула пересохшие губы. – Я только попрощаюсь с племянницей, ладно?

– Прощаться-то зачем? – хмыкнула Кайри, вместо того чтобы сказать что-нибудь трогательное. – Не на пароход садишься. И не на поезд.

– Можно, я тогда подойду к окну, попрощаюсь с городом? Неизвестно ведь, когда я снова увижу дома, небо, деревья…

Соседка Темре тихонько всплакнула, прижавшись щекой к мужниному плечу. Она была особа чувствительная, и эта сцена проняла ее до слез.

– Да кидайте уже, – шепнула Кайри, сердито поморщившись, когда Инора сомнамбулической походкой направилась через гостиную к окну. – Если ее разобрало, она долго так может.

Жрец бросил женщине под ноги аметист, одновременно произнеся запирающее слово – так тихо и быстро, что никто ничего не расслышал. В то же мгновение Инора Клентари исчезла. На вытертом венгоском ковре с цветочным орнаментом в темных тонах остался лежать продолговатый фиолетовый кристалл, прикрепленный к тускло золотящейся цепочке. Впрочем, пролежал он недолго: служитель Ящероголового раскрыл ладонь, и кулон прыгнул ему в руку, словно притянутая магнитом железная стружка.

Полицейский принялся составлять протокол в трех экземплярах. Готовые бланки он принес с собой, так что формальности заняли немного времени.

– Пойдешь со мной? – обратился преподобный к Кайри. – При монастыре есть школа, и ты сможешь продолжить учебу.

Аметист он снова повесил на шею: ни один морок не посмеет напасть на жреца драконьего бога. В деле защиты потенциальных жертв с Гильдией сотрудничали все пять орденов – с кем удалось связаться раньше, оттуда и приезжали.

– Я должна помочь Темре ловить морочанку, – озабоченным тоном объяснила белобрысая девочка. – Школа подождет.

– Кайри, ты должна только одно – не мешать мне. Мы работаем без помощников. Не хватало, чтобы она взяла тебя в заложницы!

Убийца наваждений адресовал преподобному умоляющий взгляд. Упрямства у девчонки ого-го сколько.

– Не возьмет. Один раз я с ней уже справилась.

– Использовала «волчок, летящий в пустоту», я слышал об этом, – вмешался служитель Ящероголового. – Молодец. И после этого тебе было очень худо, но ты изо всех сил скрывала это от Иноры, верно?

– Откуда вы знаете? Я же…

– Ты никому не говорила, но я в курсе, как это бывает. Разве ты не хочешь научиться делать то же самое, рассчитывая и контролируя свою силу? Кстати, есть приемы такие же эффективные, но не настолько рискованные, как «волчок». Не хочешь узнать об этом побольше?

– Хотелось бы…

– Если согласишься пожить у нас в монастыре, сможешь заниматься с наставником. К тому же будешь рядом с Инорой. – Жрец дотронулся до кулона.

Он ее уговорил и увел с собой. Когда все ушли, Темре с облегчением поблагодарил Девятирукого, покровителя клана Гартонгафи. Полдела сделано: до Иноры наваждение не доберется, о Кайри тоже позаботятся. Осталась вторая половина – разыскать Акробатку.

С того вечера миновало трое суток. Он только и делал, что искал ее, но до сих пор не преуспел. В полицейском управлении обещали поделиться сведениями – если будет, чем делиться – и оттуда тоже никаких известий. Можно подумать, что морочанка исчезла, но дуэтные наваждения сами собой не исчезают. Она где-то здесь, в Лонваре.

Это тебе не Хасетан, где каждая подворотня на твоей стороне и всякий темный закоулок тебя укроет, а преследователю подставит подножку. Клетчаб заметил, что на хвосте у него повисли двое, вскоре после того, как ушел из лавочки скупщика подержанных будильников. Краденое там скупали, а не только будильники – это он выяснил загодя благодаря своей наблюдательности и шальной удаче, когда терся по лонварским заведениям среди публики нужного пошиба.

За цацки, взятые в той квартире вместе с изумрудом, ему отстегнули до обидного мало. Впрочем, на первый раз сойдет. Могло быть и хуже, если бы сделали морду сапогом и указали на дверь – мол, ничем таким не интересуемся, кроме раздолбанных часов, что-то вы путаете, господин хороший. Но Луджерефа все же признали за «своего». В следующий раз можно будет и поторговаться: вкрадчивый прилизанный скупщик и его хозяйка, бабища в клетчатой холле с оборками, лицом похожая на мужика больше, чем ее благоверный, примут это как должное.

Изумруд он выковырял из оправы и оставил в первом попавшемся по дороге храме, как обещал Лунноглазой в своих молитвах. Честь по чести положил в лакированную чашу для пожертвований, разрисованную кошачьими силуэтами. Приняла ли богиня подношение, неизвестно. Никакого знака не было. С другой стороны, он же ей пару камушков посулил, стало быть, прощен будет после того, как принесет второй.

Успокоив себя этим соображением, Клетчаб отправился в лавку битых будильников, которая пряталась в подозрительном малоэтажном лабиринте у подножия горки, одетой в кирпичную коросту. Неважнецкий все-таки город, неказистый, пускай по размерам всяко больше Хасетана и едва ли не больше Раллаба.

Когда он с некоторой суммой денег в бумажнике и неприятным осадком в душе – продешевил, хотя не продешевить на первый раз было никак нельзя, уж таков воровской обычай – вышел наружу, начинало смеркаться. Небо на западе налилось мутноватой желтизной, и соседняя горка на дымно-янтарном фоне напоминала черного ощетинившегося ежа гигантских размеров. С этого зрелища Клетчабу невесть почему стало тревожно: подумалось о мороках здешних, которые не сидят по своим урочным местам, как иллихейские твари-оборотни, а где угодно могут ошиваться, кроме разве что храмов и монастырей. Дрянной город, дрянная страна, дрянной материк.

«Ничего, – подбодрил себя Луджереф, – где наша не пропадала, и тут приживемся».

Как и в иных имперских городах, с уличным освещением здесь творились бардак и чересполосица: где электрические фонари, которые включаются-выключаются сами собой, а где газовые – их зажигают и гасят фонарщики. Эту публику Клетчаб недолюбливал: прет на тебя такая паскуда с лестницей наперевес, как будто король ему двоюродный дядя, и ни на пядь не посторонится, не дождешься. Еще в Хасетане в отроческие годы натерпелся от них: зацепят походя своим хозяйством и тебя же обругают.

Пока он был высокородным господином и министерским служащим Ксаватом цан Ревернухом, простолюдины оказывали ему почтение, а как маскарад закончился – нате вам, из князей да в грязь. Каждый норовит показать, что он не хуже тебя, а фонарщики в особенности.

Вот и сейчас он едва не сшибся с одним таким подлецом. Тот задел его краем покрытой засохшей грязью лестницы и обозвал «маконским нищебродом», а Луджереф, не оставшись в долгу, обругал хама «паршивым гронси», так как глаза у парня были характерно раскосые.

Если бы не этот инцидент, Клетчаб не заметил бы слежки. Те двое, что за ним увязались, были далеко не тупаки. Но пока он остервенело, хотя и с некоторым затаенным наслаждением, лаялся посреди улицы с фонарщиком, он не забывал поглядывать по сторонам. Давняя привычка. И обратил внимание на двух ушнырков, которые однозначно принадлежали к братии шальной удачи: цепкоглазые, ухватистые, одеты вроде и неброско, но в то же время с воровской фасонистостью.

Они стояли в сторонке, слушая перепалку. Будто бы шли мимо и заинтересовались – бесплатная потеха, может, в ту самую «Скупку будильников» шли, мало ли таких здесь ходит, наверняка немало… Но смотрели нехорошо, вот это Клетчаба насторожило. Сквозило в их взглядах что-то профессионально-деловитое, словно оценивали и примеривались. На то, что его не касается, человек смотрит иначе.

Отправившись дальше, он убедился, что эти двое намылились следом за ним. Не ошибся, срань собачья. А через некоторое время к ним еще двое присоединились, и он понял, что попал, как давно уже не попадал.

Знать бы, кто такие: лонварские ушнырки или те, кто приплыл на «Раллабе», закосившие под местных? Впрочем, есть и третий вариант, самый дрянной: иллихейские агенты вполне могли обратиться к ушлым наемникам, которые и город знают как свои пять пальцев, и в источниках информации недостатка не испытывают.

Он выбрался на людную улицу и попытался затеряться в толпе, но эта шваль тоже была не вчерашняя. Не отстали. Смеркалось, один за другим зажигались фонари, окна, вывески. Перспектива городских ландшафтов таяла в дымке. Тоже бы растаять… Или еще того лучше пристукнуть какого-нибудь мерзавца-фонарщика, нахлобучить его шляпу, взять лестницу и втихаря улизнуть закоулками, пока потерявшая тебя погоня топчется в замешательстве.

Оба способа неосуществимы. Как ты его пристукнешь, когда вокруг полно народу, да и загонщики свое дело знают?

Если это люди шальной удачи, от них можно откупиться, но в таком варианте Луджереф все больше сомневался. Во-первых, не так много отвалил ему барыга-часовщик, чтобы на дело пошла целая шайка, словно он таскает с собой чемодан, полный золота. А в том, что преследуют его по наводке, никаких сомнений: одет он неказисто, никакого интереса для бандитов. Во-вторых, западло нападать на гастролера, как на тупака. К нему должны были подсесть в каком-нибудь заведении и потолковать по-людски: мол, если хочешь промышлять в этом городе, плати дань.

Как пить дать, им нужен он сам – свяжут по рукам и ногам и сдадут господам нанимателям в обмен на оговоренное вознаграждение. Только врете, сволочи, Луджереф и не от таких, как вы, уходил.

Он свернул в переулок, снизу доверху одетый в стекло. Магазины в три-четыре этажа, то ли новые и пока еще не доведенные до ума, то ли на ремонте – света внутри нет, справа и слева сплошь темные витрины, словно застывшие зачарованные водопады. И здесь тоже толпища: неширокий проход удобно соединяет две оживленные улицы. Подходящее местечко. Ну что ж, помогайте боги Клетчабу Луджерефу!

Об этом стеклянном проулке он подумал еще раньше и, проходя мимо старой полуразрушенной ограды, прихватил украдкой обломок кирпича. Ежели размахнуться как следует и запустить чем-нибудь увесистым в поблескивающую прозрачную стенку, будут тебе и осколки, и звон, и толкотня, а ты пользуйся моментом и беги со всех ног, уповая на то, что сопроводителей закружит общая неразбериха.

Клетчаб выскочил на проспект, протянувшийся меж двух горок, густо усеянных желтыми огоньками окон и фонарей. Рискуя попасть под колеса автомобилей, украшенных статуэтками и гирляндами финтифлюшек, перебежал на другую сторону. Машины в Лонваре выглядят помпезно, но при этом ползают с черепашьей скоростью, а распространенных в Империи мотоциклов тут и вовсе не увидишь. Самый быстрый вид городского транспорта – это паровой трамвай, который гоняет по решетчатым эстакадам, добавляя дыма в клубящийся над крышами смог. И еще велосипедисты лихачат, как последние психи.

Вслед Луджерефу заревели клаксоны, и он про себя ругнулся: ориентир для преследователей. Не теряя времени, углубился в закоулки. Этот район был ему незнаком, но выбирать не приходилось.

Позади вновь послышался хоровой вопль автомобилей, это заставило его напрячься: кто-то еще рванул напрямик через проезжую часть, не теряя времени на прогулку до светофора.

Дальше было темновато и малолюдно. В свете угасающего заката на обшарпанных кирпичных стенах можно было разобрать надписи, сделанные углем и мелом. Ругательства, непристойности, оскорбления в адрес гронси и венгосов, восхваления богам, хула на правительство, призывы выходить на улицы и протестовать (против чего, не написали). Попадались также цепочки непонятных слов, подозрительно похожие на обрывки заклинаний, что уж вовсе форменное безобразие, ибо кто знает, чем такое баловство может обернуться.

Заповедник помоек. Переполненные мусорные баки, нагромождения пустых деревянных ящиков, кучи проржавевших водопроводных труб в наплывах окаменевшего налета и лохмотьях утеплителя. Клетчаб пробирался среди этого хлама, глядя в оба, чтобы в сгущающихся потемках ни во что не вляпаться и ни за что не зацепиться.

Возвращаться в мансарду нельзя: если преследователи знают, где он живет, это верный способ угодить в засаду. Да там и не осталось ничего ценного. Дешевая бытовая мелочовка и обрезки материала, из которого он смастерил страшило. Пусть какая-нибудь загребущая сволота порадуется чужому добру, не жалко. Другой вопрос, где переночевать.

Он уже почти поверил в то, что сегодняшние треволнения закончились и самая насущная проблема сейчас – это найти такой ночлег, чтобы и взяли недорого, и не доложили куда следует, когда позади раздался переливчатый свист.

Выследили. Самый проворный, который так и не упустил жертву из виду, подзывает остальных.

Клетчаб ринулся в темень, не разбирая дороги, а проклятый свистун не отставал, и вскоре подельники начали отвечать ему справа и слева: они знали этот район и сумели взять жертву в клещи.

Его настигли на замусоренной площадке, зажатой меж глухих стен обветшалых построек и круто вздымающимся склоном, сплошь покрытым кустарником. Видимо, это было подножие какой-то горки. Наверху, над массивом черных ветвей, желтели окна многоэтажного дома, озарявшие площадку скудным светом, еще выше мерцало золотистое электрическое марево – там текла своим чередом цивильная жизнь, а здесь, на ее задворках, вне поля зрения закона, могла случиться любая дрянь. Впрочем, Клетчаба Луджерефа даже закон бы не спас.

Когда эти мерзавцы вынырнули из темноты, словно тени, он понял: плохи дела. Однозначно, это наемники. Продадут его иллихейским цепнякам, а потом будут путешествие через океан и страшная кончина без никакого посмертия.

Огнестрельное оружие в Венге под запретом, носить его дозволяется только представителям власти, а если кому-то еще, то по особому разрешению. Это тебе не Иллихейская Империя, где каждый вправе таскать в кармане пистолет в целях самообороны, поскольку среди людей всегда может затесаться оборотень, покинувший в урочное время свое логово. Здесь напасть другая – мороки, и палить в них нельзя, они от этого, наоборот, только сил набираются. Ранить-то ты морочана ранишь, но на нем все заживает в два счета, потому что, стрельнув в него, ты вроде как согласился с его существованием и помог ему закрепиться в реальности – на первый взгляд несусветная муть, но именно так написано в брошюре, которую всем новоприбывшим всучили в конторе Гостевого Управления.

Цепняки здешние бдят, чтобы никто не ходил с пистолетом, и у них есть специальные магические приспособы, позволяющие выявлять запретное оружие. Луджереф решил не рисковать, а то задержат на улице, установят личность – и пиши пропало. Но сейчас-то ему что делать в одиночку против четверых? Делать было нечего, и он заорал благим матом по-венгоски:

– Помогите, люди добрые, пожар!

Ага, конечно, так тебе и побежит кто-нибудь на свалку за нежилыми строениями пожар тушить…

– Мужик, не дури, хуже будет, – сипло проворчал, надвигаясь на него, один из наемников.

Они тоже понимали, что никого здесь эти крики не всполошат. Не то место.

Клетчаб вынул нож и оскалился, собравшись дорого продать свою жизнь. Ему есть что терять. Эти ушнырки даже не представляют, какая потеря его ждет. Речь ведь идет не только о жизни и смерти, а еще и о посмертии, о его душе, которая достанется сорегдийскому живоглоту.

– Убивают!.. Грабят!.. – Он аж глотку надсадил. – Люди, сюда!

У них тоже не было стволов, а то бы начали угрожать. Зато заказчики наверняка снабдили их какой-нибудь парализующей пакостью. Бандюганы приближались, за спиной крутой склон, заросший непролазным кустарником. Не сбежать. Их четверо, да еще и пятый на подходе…

Пятый, в отличие от остальных, был без лица – похоже, натянул на голову просвечивающий темный чулок, словно собрался на вооруженное ограбление в людном месте. И он был не с ними. Это Луджереф понял, когда он размозжил одному из наемников череп обрезком арматуры. Удар был страшный, брызнули мозги. Какой-то влажный ошметок попал Клетчабу на ботинок, да так и прилип.

Не давая противникам опомниться, новоприбывший двинул своей арматуриной другому бандиту по ребрам, явственно хрустнувшим от удара.

Двое оставшихся отреагировали: один отскочил и принял оборонительную стойку, другой метнул нож и даже попал в цель, но ни к чему хорошему это не привело. Человек в маске выдернул оружие и метко кинул в хозяина, угодив тому в пах.

«Броня на нем, что ли, какая? – мельком подумал Клетчаб. – В печенку же вроде как засадили… А видать, под курткой что-то есть, и клинок застрял!»

Он напряженно соображал, что предпринять: сделать ноги или дождаться развязки. Если это конкурент бандитов, который тоже охотится за Клетчабом Луджерефом, перспектива плачевная. Только на кой заказчику нанимать сразу двух исполнителей? А очень просто: в Лонвар прибыли и императорские сыскари, и люди Аванебихов, одни наняли шайку, другие – охотника-одиночку.

Бандит со сломанными ребрами шатко отступал в темноту. Другой валялся на земле и глухо выл. Громила в маске швырнул обрезок трубы в ноги отступавшему – попал по коленям, вновь раздался хруст, – а сам ринулся на четвертого, и в следующий момент Клетчаб увидел, как тот оседает на землю с распоротым животом. Сперва раненый молчал, словно ничего не почувствовал, потом испустил леденящий вопль.

Спрятать нож. Против такого парня ничего не сделаешь. Пусть он видит, что потенциальная жертва стоит с пустыми руками и атаковать не собирается.

Победитель добил трех раненых бандитов. Вернее, искромсал каждого до смерти, вначале выпустив наружу кишки, потом распластав горло. К финалу кровавой расправы Луджерефу стало ясно, что это не наемник, а законченный псих, хотя и с проблесками здравомыслия, поскольку перед тем, как разделаться с очередной жертвой, он обшаривал ее карманы на предмет бумажника и прочей поживы.

Клетчаб почти добрался до угла, пятясь осторожными шажками, стараясь не делать резких или угрожающих движений. Над площадкой стоял густой запах крови, кала и рвоты, и колени у него мелко дрожали, хотя он никогда не причислял себя к слабонервной публике.

– Подожди! – Громила в маске повернулся к нему. – Ты кто такой?

А голос-то женский… Низкий, чувственный, с порочной хрипотцой.

– Прохожий, которого эти ушнырки хотели ограбить и прирезать. – Он через силу растянул губы в угодливой улыбке. – Примите почтительную благодарность, что откликнулись на призыв о помощи! Я ведь не из местных, никого тут не знаю, вот и забрел незнамо куда. Пропал бы, если бы не ваша доброта. Я в этом городе и без денег, и без жилья, мне некуда пойти, с меня и взять-то нечего, а они, глядите-ка, привязались, словно для них тут невесть какая пожива! Ни чести у них не было, ни совести, одно слово – ушнырки самые распоследние. Вы мне жизнь спасли, не знаю, как и благодарить вас, что не прошли мимо!