Погибаю, но не сдаюсь! Разведгруппа принимает неравный бой Лысёв Александр

4

Утром явился нарочный с приказанием прибыть в штаб дивизии, расположившийся в соседнем городке к западу. Их вызывал полковник Бутов. Метаморфоза последних дней стремительного продвижения вперед – штаб расположился на ночлег впереди подразделений разведки. Раньше подобное было бы немыслимо. Либо немцы их за это тут же жестоко бы наказали. Теперь грузовик с разведчиками, направляясь в назначенный им населенный пункт, обгонял бесконечную вереницу тянувшихся на запад подразделений. Несколько раз их окликали – спрашивали о каких-то воинских частях, кто-то отстал, кто-то искал своих. Выяснилось, что задававшие подобные вопросы даже не принадлежат к дивизии Бутова.

– Бардак на дороге, – ворчал Быков, медленно объезжая по обочине одну колонну за другой. – Сейчас сюда, не дай Бог, хоть один немецкий самолет – таких бед натворит…

– Не каркай, – негромко цедил сквозь зубы Марков, озабоченно поглядывая в небо из-под ветрового стекла.

Наконец выбрались на пустой отрезок великолепного шоссе. «Опель» весело урчал двигателем, Быков поддал газу и, разогнавшись, воткнул пятую передачу. Минут десять катили с ветерком. Грузовик весь гудел, но уверенно пер вперед.

– Восемьдесят километров жмем! – по-мальчишески восторженно глянул на Маркова обычно всегда сдержанный ефрейтор. – Дорога – сказка!

Очень быстро сказка закончилась. Впереди нарисовалась пробка из людей и техники. Быков нажал на тормоза. Из кузова забарабанили кулаками в крышу кабины.

– Полегче! – заорал сзади Паша-Комбайнер. – Не дрова везешь!

– Ходи пешком! – чуть повернув голову, огрызнулся в открытое окно водитель.

Вскоре разъяснилась причина затора. Навстречу гнали пленных немцев. Они шли по встречной обочине, понуро опустив головы. Сами по себе пленные никому не мешали. Оживленный разговор завязался с их конвоиром – средних лет мужичком в выцветшем солдатском обмундировании с коротким кавалерийским карабином за спиной. Мужичок ехал верхом на смешной пестрой кобылке. Насколько можно было увидать, был он один-одинешенек на целую толпу немцев человек в пятьдесят. Впрочем, конвоира это ничуть не смущало. Направив кобылку на нашу пехотную колонну, он громко покрикивал:

– Гей, славяне! Дай дорогу – сверхчеловеков веду!

Пехота гоготнула, замедлила шаг в ожидании представления. Мужичок верхом на кобылке продолжал балагурить, демонстрируя недюжинные познания во вражеской идеологии:

– Высшая раса идет!

Пехота ответила дружным ржачем. Немцы, почувствовав, что разговор касается их, понуро отводили глаза, сутулясь, наклоняли головы вниз.

– Ну куда, куда ты прешь?! – в шутку легонько оттирая в сторону крупом лошади нашего парнишку-солдатика, покрикивал конвоир. – Дай пройти! Это ж белокурая бестия собственной персоной!

Пехота сгрудилась, сломав строй, почти застопорилась на месте. Добрая половина пехотинцев хохотала, держась за животы.

– Да что вы понимаете, чалдоны?! – притворно сердился конвойный. – Сразу видно – деревенщина неотесанная! У них дранг нах остен в самом разгаре!

Из солдатской массы полетели выкрики, на какой «нах» идти немчуре. Всеобщее веселье охватило и людей в проезжающих грузовиках.

– Давай-давай, – шутя, покрикивал на пехотинцев, остановившихся рядом с плетущимися немцами, конвоир. – Освобождай, робяты, жизненное пространство! Высшей расе дома места не хватало – на востоке плодиться захотелось!

– Мы им плодилки-то поотрывали! – задорно выкрикнули из задних рядов.

– Вместе с хотелками! – весело откликнулись с другого фланга.

– И еще оторвем!

– Под корень!

– Гы-гы-гы! – улюлюкала и крючилась от смеха пехота.

– Ой, балбесы, – высунувшись из окошка, качал головой Быков.

– Имеют право, – констатировал Марков.

– Это да…

Немцы молчали, уныло двигались по краю обочины, инстинктивно вобрав головы еще глубже в плечи. Были среди них молодые и пожилые, в униформах и знаках различия почти всех родов войск. Распоясанные кителя и длиннополые шинели, пилотки и кепи, стоптанные сапоги и ботинки с брюками навыпуск, мешки, котомки, кое у кого затасканные уставные ранцы телячьей кожи за плечами. Землистые лица, многие уже заросшие недельной щетиной. Пацаны в форме гитлерюгенда плелись в самом хвосте колонны, заметно приотстав – двое поддерживали своего третьего товарища, сильно прихрамывавшего на одну ногу.

В кузове «Опеля» Вася Бурцев спросил Фомичева, показывая пальцем на конвоира:

– Дядя Игнат, а как он один с такой толпой управляется? У него ведь только карабин. Это ж карабин, да?

– Да, Васек, коробок, – подтвердил Фомичев. – А управляется оттого, что бежать им некуда. Сломались они, Васек. А сломанный человек уже и не человек вовсе, а так – теленок несмышленый. Таких можно в одиночку целыми стадами гонять.

Немецкая колонна, пыля, проплывала мимо.

– Эй, Ганс, лови! – раздалось рядом.

Словно в компенсацию за насмешки, с одного из грузовиков в сторону пленных полетела банка тушенки. Шедший с краю долговязый немец поймал банку и, поклонившись на ходу в сторону грузовика, поспешно убрал ее в карман шинели. Смех улегся. Пехота возобновила свое движение на запад. Кто-то, проходя мимо «Опеля» разведчиков, смачно харкнул в сторону пленных. Плевок повис на рукаве кителя рыжего унтер-офицера. Тот съежился, сжался весь, но продолжал движение, не решаясь вытереться у всех на виду. Плюнувший советский солдат, застыв на месте, долго провожал немца свирепым взглядом, шумно дыша и раздувая ноздри.

– Пойдем, пойдем, – участливо развернули за плечи товарища однополчане, увлекая за собой.

Один из пехотинцев на ходу протянул встречному пленному краюху хлеба. Сверкнув из-под кепи на мгновение полыхнувшим взглядом, тот убрал краюху за пазуху и быстро опустил голову. Пожилой солдат сунул раненому пареньку из гитлерюгенда что-то завернутое в домотканую тряпицу. Паренек опешил, заморгал светлыми водянистыми глазами, потом затряс головой на длинной шее в знак благодарности. Солдат, не оборачиваясь, быстро зашагал в противоположном направлении. Немцы уже почти прошли мимо разведроты, когда послышались лязг гусениц и нарастающий рев танкового двигателя. Все обернулись назад. На большой скорости по левой стороне обочины шла «тридцатьчетверка», оставляя за собой клубы пыли. Бывалый механик-водитель по нескольку раз ненадолго ловко зажимал правую гусеницу, левой забегая вперед, давая танку на ходу вполоборота накатиться на колонну немцев.

– Дорогу, твари!!! – раздалось с башни.

Из открытого командирского люка «тридцатьчетверки» по пояс высунулся вихрастый мальчишка-лейтенант, без шлемофона, с выбритыми висками и затылком, с лицом, наполовину обезображенным ожогом. Комбинезон распахнут, на гимнастерке лейтенанта – Золотая звезда Героя. Немцы, как горох из мешка, сыпанули в кювет. Танк промчался мимо. Мужичок-конвоир на пестрой лошадке ездил вдоль обочины и отчаянно матерился. Немцы вылезали из кювета, отряхивались. Обошлось без жертв. Раздались гортанные команды на чужом языке. Пленные построились сами, большинство привычно одергивали кителя без поясных ремней.

– От так! – оглядев немцев, довольно произнес успокоившийся конвоир и каблуками сапог пнул конягу в мохнатые впалые бока. – Ком, ком, едрена мать!

Карабин так и остался висеть у мужичка за спиной. Колонна пленных в полном составе двинулась дальше.

К полудню прибыли в штаб дивизии. «Опель» оставили у добротной каменной ограды старинного двухэтажного особняка под красной черепицей с готическими башенками. В нем расположился штаб. Перед коваными воротами стоял роскошный «Мерседес» кремового цвета с открытым верхом. В заботливо полировавшем машину тряпочкой солдате Марков узнал бессменного комдивовского водителя. По всему видать, полковник тоже обзавелся трофейной автотехникой. Впрочем, видавший виды «Виллис» стоял тут же на дворе в натекших под колеса лужицах воды – верного боевого коня только что намыли. Марков направился к дверям особняка, по привычке глянув на часы. Приехали вовремя – минута в минуту. Быков, произнеся перед тем в кабине вопросительное «разрешите?», получил от капитана утвердительный кивок, выбрался из кабины и с нескрываемым интересом зашагал к «Мерседесу». Любознательный Чередниченко последовал за ним. Остальные разведчики остались в кузове грузовика.

Адъютант комдива проводил Маркова в большой сумрачный зал и распахнул двустворчатые дубовые двери. Щелкнув каблуками, капитан по всей форме доложил о своем прибытии.

– Садись, Георгий Владимирыч, – кивнул в ответ Бутов, махнув рукой в сторону выстроившегося вдоль стены целого ряда старинных стульев с причудливыми высокими спинками. Марков присел, чуть кивнув остальным дивизионным офицерам, собравшимся на совещание. Бутов расхаживал по наборному паркету в своих неизменных хромовых сапогах и кителе с расстегнутой верхней пуговицей.

– Вот очень вовремя тут у нас командир разведроты появился, – продолжая ведшийся до прибытия Маркова разговор, произнес комдив. – Задача как раз для тебя, Георгий Владимирыч.

Едва присевший Марков при обращении к нему тут же поднялся вновь.

– Да сядь ты, сядь, прошу тебя, – по-свойски поморщился Бутов.

Марков вновь опустился на стул. Комдив продолжил мерить помещение шагами.

Полковник держал подчиненных, что называется, в кулаке. Командный состав всех подразделений и служб не был исключением. Но к командиру дивизионной разведки капитану Маркову Бутов испытывал особое уважение. Прежде всего оно было обусловлено доблестной боевой работой разведроты. Однако не последнюю роль играло, по-видимому, и прошлое Маркова. Комдиву было известно, что Марков служил офицером еще в первую мировую войну. Сам некогда доблестный солдат императорской армии, Федор Бутов был призван на военную службу в 1915 году. В 1916-м окончил пулеметную школу, заслужил геройскими действиями в составе пулеметной команды три солдатских Георгия. Один – за смелую разведку в германский тыл. Почти весь бурный 1917 год тяжело раненный на Северо-Западном фронте младший унтер-офицер Бутов провалялся в псковском госпитале. Вернулся в распропагандированный и почти развалившийся родной полк в середине ноября. Озлобленный распадом регулярной армии, вступил в Красную гвардию. Без военной службы Бутов себя не мыслил. Открывшиеся новые возможности привлекали отнюдь не чуждого честолюбивым помыслам Федора Бутова. Он принадлежал к той категории толковых нижних чинов, которые сделали в Красной армии быструю карьеру в годы гражданской войны – комвзвода, комроты, затем военная учеба. Был, впрочем, один момент в хрестоматийной истории будущего полковника. Он произошел летом 1919-го, при отражении наступления Деникина. Расстреляв все патроны, пулеметный расчет Бутова был взят в плен. Добровольцы оценили грамотные действия и мужество явно кадровых пулеметчиков, предложили служить у себя. Впрочем, альтернативой иначе все равно была бы пуля в лоб. Так Федор Бутов ненадолго снова надел унтер-офицерские погоны. Под Черниговом пулеметный расчет унтер-офицера Бутова метким огнем положил на землю контратаковавшие цепи красных, чем способствовал успеху Белозерского полка при занятии города. За это пулеметчики удостоились личной благодарности командира полка полковника Штейфона. В горячке боя не мог кадровый пулеметчик Федор Бутов исполнять свои обязанности плохо – это уже сидело в подсознании… Осенью при отступлении белых он перешел фронт, снова оказавшись у красных. Обычная ситуация тех времен! Все товарищи по пулеметному расчету к тому времени погибли, и Бутов предусмотрительно умолчал о своей службе в белой армии. Гражданскую войну краском Бутов закончил в 1922-м на Дальнем Востоке в должности заместителя командира полка. Двери для дальнейшей военной карьеры были распахнуты, и он не замедлил этим воспользоваться. Служба на Дальнем Востоке чудом уберегла его от репрессий в армии конца 1930-х – начала 1940-х годов. В декабре 1941-го в составе одной из сибирских дивизий он принимал участие в контрнаступлении под Москвой…

– Скажу прямо, обстановка ни хрена непонятная. – Бутов скрипнул паркетом, резко развернувшись на каблуках. – Который день прем на запад. Это хорошо. Да только части перемешались. Где и кто соседи – бо-о-ольшой вопрос!

Комдив сделал паузу, чтобы собравшиеся оценили значение и масштаб вопроса. Затем продолжил:

– Соприкосновение с противником потеряно. Справа наши. Связь, слава Богу, с ними кое-как установлена. А вот слева – полный кавардак. По одним данным, там болгары, по другим – югославы. Или все вместе. Куда они продвинулись – черт их знает. Вроде стоят по реке Драве. Есть сведения, что югославы разные, не все за нас. Нас интересует НОАЮ…

– Народная освободительная армия Югославии, – пояснил из-за стола начальник политотдела дивизии подполковник Ратников.

– Понятно, – коротко кивнул Марков.

– Да если бы! – подойдя к столу, звонко шлепнул по нему ладонью Бутов. – По тылам всякие фрицы недобитые шляются. Кто сдается, а кто и не хочет. Это ладно, не привыкать, разберемся. А что перед нами? Какие силы? Чьи? Тут тебе окромя болгар с югославами еще и венгры в союзнички записались. Но, опять-таки, не все…

– Армия народного венгерского правительства, – снова заговорил Ратников ровным голосом, – является нашим новым союзником. Нас об этом информировали из штаба фронта. А вы с ними, Федор Емельянович…

Ратников выразительно посмотрел на Бутова. О произошедшем на днях в расположении дивизии инциденте знали все. Новоиспеченные венгерские союзники, только-только отложившись от немцев, были обстреляны нашим передовым дозором. Среди венгров оказались убитые и раненые. Их командир уехал жаловаться на советское командование. Дело дошло до высоких штабов. Бутову пригрозили международными осложнениями.

– Ох уж мне эта политика, – проворчал комдив. – Они на переправе решили в последний момент коней поменять, а мне вникай во все эти тонкости. Вчера в нас стреляли, теперь за нас. Союзники е…ые! Плохо дозор повоевал – надо было как с румынами…

Случившуюся в прошлом году аналогичную историю с румынами в дивизии удалось замять. Марков был ее непосредственным участником. Тогда, в 1944-м Румыния перестала быть союзником Германии. Дело было уже после отъезда из страны румынского короля Михая, которого Маркову с разведчиками довелось случайно встретить по дороге к Бухаресту. Молодой король, растерянный и удрученный, в сопровождении советских офицеров проезжал мимо в открытом автомобиле. Румынские солдаты – вчерашние противники – неожиданно перестали быть таковыми. Но то румынское подразделение то ли не оповестили об изменившейся внешнеполитической обстановке, то ли у них самих имелись веские основания не вступать в контакт с советскими частями. Одним словом, когда разведрота Маркова подходила к занятой румынами деревне, те открыли по ней огонь. Румынов привычно выбили из деревни в считаные минуты. Но бой вышел ожесточенный. Озлобленные собственными потерями, разведчики Маркова пленных не взяли.

– Так получилось, – развел руками перед Марковым старшина и поспешил отвернуться.

Вскоре из дивизии приехал сам Бутов.

– Никаких румын не было. Вел бой с немцами, – глядя на капитана, с напором произнес комдив. – Понял?

Марков не возражал. На околице деревни лежали его убитые солдаты…

Когда штурмовали Будапешт, дивизии попытались придать подразделения 7-го румынского армейского корпуса, ставшего к тому времени союзническим. Издерганный тяжелейшими уличными боями, Бутов, уже никого не стесняясь, кричал по телефону прямо в штаб армии открытым текстом:

– На х… мне эти румыны! Слышать ничего не желаю! Что? Добровольческий венгерский полк? Сражается на нашей стороне? Убирайте его от меня к е. ой матери! Не понятно почему?! Да против меня венгры фронтом стоят, бардак выйдет, ба-р-дак!!! Нет, не ручаюсь. И не могу ручаться!.. Да… Сами справимся…

По окончании Будапештской операции Бутова вызывали в военный совет фронта – песочили на тему интернационального долга советского офицера. Полковник вернулся разъяренный. Выпрыгнув из «Виллиса», бросил, не обращаясь ни к кому:

– На передовую их всех, козлов!..

Теперь, в апреле 1945-го, по мере продвижения вперед надо было принимать во внимание еще и хитросплетения балканской политики. Но самое главное – выяснить обстановку на левом фланге дивизии и установить надежную связь с соседями. Эта задача и возлагалась на разведроту Маркова.

– В дивизии осталось не более трех тысяч штыков, – обведя взглядом собравшихся офицеров, говорил сейчас на совещании Бутов. – Тылы отстали, боеприпасов на передовой линии в обрез. Если по нам сейчас вдарят…

Все прекрасно понимали, что если вдарят – ничего хорошего не жди. А возможность такая отнюдь не исключалась.

– Георгий Владимирыч, сколько у тебя людей? – поинтересовался Бутов.

– Тринадцать человек, – поднявшись, доложил Марков.

– Н-да… – пожевал губами комдив. – Маловато для роты.

Марков поднял глаза на Бутова. Последнее пополнение разведрота получала относительно недавно – в конце февраля 1945 года. Тогда они после завершения боев в окрестностях Будапешта занимали позиции у озера Балатон. Надеялись хоть немного перевести дух в обороне и привести себя в порядок. Как выяснилось очень скоро – напрасно надеялись. Маркову прислали сразу пятьдесят новобранцев – мальчишек 1926 и даже 1927 годов рождения. И сразу же капитан отправился напрямую к комдиву, в непосредственном подчинении которого находилась разведка. Любого другого пришедшего к нему с подобным разговором Бутов послал бы ко всем чертям. Да никто другой, пожалуй, и не осмелился бы явиться. Маркова же комдив выслушал. Слушал долго и… соглашался. Марков, вопреки обыкновению, разгорячился и доказывал комдиву, что мальчишки совершенно непригодны для службы в разведке, что их еще надо абсолютно всему учить и учить, что в роту всегда отбирали обстрелянных и наиболее опытных бойцов из стрелковых частей, нередко добровольцев.

«Это теперь не разведрота, а детский сад, – язвительно заметил тогда Марков. – Вы меня с классным наставником, Федор Емельянович, не путаете?»

Бутов поиграл желваками, погасил внутри готовую по привычке вырваться наружу вспышку гнева. Насупился, угрюмо шмыгнул носом.

«Занимай оборону, Георгий Владимирыч. Больше никого дать не могу. Есть данные, что в ближайшее время нам крепко достанется. И… учи ребят. Пока время есть».

Времени как всегда не оказалось. И ребят практически ничему не научили. Успели только укрепить оборону на занимаемых рубежах и поглубже закопаться в мерзлую землю. Утром 6 марта 1945 года между озерами Веленце и Балатон противник нанес сокрушительный удар по советским войскам. Вместо широко разрекламированного нашего наступления на Вену начались тяжелейшие оборонительные бои. Таких боев в обороне Марков не мог припомнить, пожалуй, с самой Курской дуги. На них наступали крупные силы 6-й танковой армии СС, переброшенные с Западного фронта. Опять вперед поперла стальная лавина танков и штурмовых орудий, раскрашенных в грязно-серый зимний камуфляж. Немецкая авиация захватила господство в воздухе.

«Ма-а-ть-перема-а-ть!» – протяжно начинал выть Фомичев при очередном авианалете, еще больше пугая и без того перепуганных новобранцев.

«Игнат! Игнат, в укрытие!» – тщетно кричал ему старшина. Вместе с Быковым они всякий раз затаскивали ошалевшего Фомичева в блиндаж.

Мальчишки жались по стенкам окопов, неуклюже приседали, испуганно вбирая головы в плечи. Рота начала нести первые потери.

Позиции дивизии тонули в стене разрывов авиабомб и артиллерийских снарядов противника. В первый же день наступления немцам удалось вклиниться в советскую линию обороны. Как выяснилось потом, враг сосредоточил здесь до 500 единиц бронетехники. На участке прорыва немецкие танки и самоходки катились вперед, чуть ли не касаясь бортами друг друга. За ними на короткой дистанции следовали бронетранспортеры с пехотой. Их останавливали, подбивали, жгли, выводили из строя. Но от серой линии горизонта, где смыкались свинцовое небо и почерневший снег, появлялись все новые и новые. На второй день огневую завесу умело поставила наша артиллерия – по приказу командующего артиллерией фронта на направлении главного удара была создана артиллерийская группировка в составе полутора сотен орудий и минометов. Немцы ответили штурмовкой с воздуха. Советские воздушные армии бросили в бой сотни истребителей. В небе завязались ожесточенные бои. Перегруппировавшись, грязно-серые танки и самоходки снова полезли вперед. За горизонтом на западе в редкие минуты затишья грозно раздавались урчащие звуки новых танковых моторов.

«Опять поперли, – размазывал грязь по лицу Паша-Комбайнер. – Во дают эсэсы. И откуда здоровья столько?..»

Советские танки и механизированные соединения, действуя из засад, пытались воспрепятствовать продвижению эсэсовских бронемашин. Тщетно. На четвертый день сражения навстречу наступавшему противнику бросили самоходно-артиллерийскую бригаду и… зачем-то части гвардейского кавалерийского корпуса. К вечеру, уже обойденные немцами с двух сторон, солдаты дивизии Бутова уныло смотрели из окопов на поля слева и справа вокруг своих позиций. Там густо чадили сожженные советские самоходки. В вечернем сумраке бродили кони без седоков. Весь передний край был усеян трупами всадников и лошадей. Немцы, прорвавшись на флангах, стремительно продвигались на восток.

«На хрена кидали?!» – глядя на полегшую перед позициями стрелкового полка конницу, думал Марков.

Впрочем, времени на рассуждения у них не было. К ночи выяснилось, что большинство частей дивизии оказалось в окружении.

«Выручат! – решительно заявил на своем КП полковник Бутов. – Не сорок второй год. Занять круговую оборону».

Ночью пришел приказ – позиции удерживать любой ценой. Марков хотел отправить под прикрытием темноты раненых в медсанбат. Тех, кто нуждался в эвакуации, набралось уже более двух десятков. И примерно столько же уложили в ходах сообщения, прикрыв плащ-палатками – им медицинская помощь уже не понадобится. Еще несколько человек с легкими ранениями остались в строю. Выянилось, однако, что эвакуировать раненых некуда, поскольку никакого тыла нет – в полутора километрах у них за спиной уже снова немцы. Преследуя нашу отступающую пехоту, вражеские танки развивают свой прорыв на восток.

«Тогда пришлите фельдшера сюда, черт возьми!» – прикрикнул Марков на чумазого связного в завязанной у подбородка шапке-ушанке, поверх которой была надета съехавшая на сторону каска. Солдатик испуганно козырнул и, забрав наспех составленное капитаном донесение, написанное химическим карандашом на клочке бумаги, вылез на обратную сторону траншеи и исчез в сумерках. Раненых разместили в одном блиндаже. За ними ухаживала, как могла, третьи сутки не спавшая медсестра.

До утра их не трогали. А на рассвете навалились танки и мотопехота. Три атаки отбили. Тогда налетели самолеты и долбили позиции дивизии до самого обеда. Им никто не мешал.

«Да что же это такое творится?!» – недоумевал сержант Куценко, высунувшись из укрытия после того, как немцы улетели. Куценко был больше возмущен, чем напуган. Обедали супостаты точно по расписанию. Воспользовались передышкой и разведчики – перекусили остатками сухого пайка. Во второй половине дня началась четвертая за этот день атака.

Они держались в окружении пять суток. В это время немцы пытались расширить прорыв, сильнее всего напирая на войска 26-й и 27-й советских армий. Здесь каждый день противник предпринимал по шесть-семь ожесточенных атак. Южнее крепко досталось 57-й советской, 1-ой болгарской и 3-й югославской армиям. Дни с 9 по 13 марта стали настоящим адом восточнее венгерских озер Веленце и Балатон. В смертельной схватке сошлись с обеих сторон в общей сложности более полумиллиона человек. Наступали, пятились назад, контратаковали и горели тысячи танков, самоходок и бронемашин с обеих сторон. Ревело множество орудий и минометов, беспрерывно извергая из своих разношенных стволов тонны раскаленного металла. В небе с утра до вечера без остановки кружилась карусель из самолетов с черными крестами и красными звездами. Земля и воздух дрожали. За неделю ожесточенных боев немцам удалось прорвать главную и вторую линии обороны советских войск и продвинуться вперед на 20–30 километров. Некоторые советские подразделения, подобно дивизии Бутова, вели бои в частичном или полном окружении, с перевернутым фронтом. 14 марта немецкое командование ввело в сражение свой последний резерв – 6-ю танковую дивизию. Еще два дня вражеские танки и штурмовые орудия наносили удар за ударом по обороняющимся советским войскам.

Ночами к роте Маркова пробирались подносчики еды и боеприпасов. Фельдшер появился только через два дня. Как оказалось, посланный до этого медперсонал не дошел – по дороге пропал без вести. К тому времени половина раненых умерла. Бутов стойко оборонялся прямо на своем КП. Боеприпасы в распоряжении полковника были. Ночами солдаты комендантского взвода щедро снабжали батальоны патронами и гранатами. Из разгромленной в расположении дивизии прошедшими дальше немцами колонны корпусного интендантства натащили уйму ящиков с американской тушенкой. И все бы ничего – да вот резервов не было. Всякий раз в поредевшие части вместе с осточертевшей тушенкой и боеприпасами передавался один и тот же приказ комдива – держаться.

Убитых из траншей уже не убирали. Они так и лежали, скрючившись, заметенные поземкой, с винтовками в окоченевших руках. Винтовки никто не подбирал. Все живые давно уже обзавелись автоматами. Те, кто был одет недостаточно тепло, снимали с убитых ватные штаны и шинели. Трупы в гимнастерках и кальсонах выглядели в окопах как-то по-особенному пронзительно. Впрочем, очень скоро их попросту перестали замечать. Убитых с каждым днем становилось все больше. Об них спотыкались во время перебежек, рядом с ними в минуты затишья приседали покурить, на них ели, под ними укрывались во время огневых налетов. Затем добавилась еще одна беда – у всех без исключения от многодневного употребления одной лишь тушенки прихватило животы. Часовые на позициях сменялись каждые пятнадцать минут – и сразу же пулей летели в ходы сообщения, приспособленные под отхожие места. Куценко охал, обнимая руками собственное пузо. Паша-Комбайнер завернул полы шинели за ремень и ходил с распущенным брючным ремнем на ватных штанах. На замечание лейтенанта Чередниченко о внешнем виде веско пояснил: «Иначе не успеваю». Фомичев пытался шутить: «Лишь бы налета не было, а там хоть обоср…сь». И тут же с мучительной гримасой на лице бежал за угол. Тушенку есть перестали. Ночами просили у подносчиков хоть чуть-чуть сухарей или хлеба, но их не было. Стали пить один кипяток. Старшина отчаянно ругался – доблестное войско загадило все окрестности, и за чистым снегом приходилось вылезать на нейтральную полосу. К исходу недели оставшийся в живых личный состав стал напоминать театр теней и кукольный одновременно. Изможденные, оборванные люди, поедаемые мириадами насекомых, сидели на позициях и в холодных, едва протопленных блиндажах. У соседей дела обстояли не лучше. Но, вопреки всему, оборона держалась.

Противник, видимо, решил во что бы то ни стало разделаться с окруженцами. Ежедневно рота отбивала по нескольку атак. Капитан Марков почти безотлучно находился на передовой. Его исхудалая фигура в изодранном ватнике, перетянутая поясным ремнем с двумя брезентовыми автоматными подсумками, мелькала то здесь, то там на линии огня. Несколько раз приходилось поднимать бойцов в контратаку – немцы подходили почти к самому брустверу траншеи. Один раз схлестнулись в рукопашной. Прикрываясь собственным минометным огнем, взвод противника подобрался к нашим траншеям. Вниз полетели гранаты. На левом фланге поднялся переполох, бойцы дрогнули и побежали к центру позиций. Спасибо, выручили соседи – вовремя сообразили, что происходит у разведчиков, и поставили плотный заградительный пулеметный огонь. Но несколько зигзагов траншеи оказались в руках противника. Осколком разорвавшейся на бруствере мины Маркову располосовало рукав. Боли поначалу он не почувствовал, но сквозь серые клочья ваты начала сочиться кровь. Капитан, прислонившись спиной к стенке окопчика, менял автоматный диск, когда совсем рядом сверху посыпалась земля. В нескольких метрах от Маркова в окоп съехал немецкий офицер в зимней парке с «парабеллумом» в руках. Марков инстинктивно вскинул ППШ, тут же увидев, что автомат без диска. Немец это тоже заметил, судорожно сглотнул и поднял пистолет. Капитану не оставалось ничего другого, кроме как отпрянуть на спину, скрывшись наполовину за стенкой окопчика. Лежа на спине и судорожно дергая ремешок подсумка, Марков услышал, как с характерным звуком щелкнуло вражеское оружие – выстрела не последовало. У противника тоже кончились патроны. Понимая, что все равно не успеет зарядиться, Марков рывком поднялся и, поскальзываясь в липком месиве на дне окопа, рванул к следующему повороту траншеи. Достигнув его через секунду, снова повернулся к немцу, потянувшись к висевшему на поясе ножу. И неожиданно встретился с противником взглядом. Глубоко посаженные серые глаза смотрели из-под заляпанного рыжей глиной козырька полевой кепи прямо на Маркова. В одной руке немец держал «парабеллум», в другой запасную обойму. «Пустой», – молниеносно сработало в голове у Маркова. – «И я пустой». Надо было либо кидаться на врага с ножом, либо убираться восвояси. Но что-то не позволяло отвести взгляд. Капитан прочел в глазах немца такую нечеловеческую усталость, что на мгновение даже опешил. Рука, уже лежавшая на ножнах, непроизвольно опустилась. Не стал вгонять обойму, опустил «парабеллум» и немец. Несколько секунд они смотрели друг на друга, тяжело, прерывисто дыша. Затем немец отвернулся. Оттолкнувшись от стенки, Марков сделал неловкий, трудный прыжок из чавкающей под ногами жижи и скрылся за очередным поворотом траншеи.

Через пятнадцать минут капитан Марков с автоматом в руках вел своих разведчиков в контратаку. Их поддержали пулеметным огнем соседи слева. Немцев выбили из траншеи и после скоротечной рукопашной схватки отогнали на нейтралку. Они попытались атаковать вновь, затем отошли. Положение было восстановлено. Возвращаясь на свои позиции, Марков наткнулся за бруствером на того самого немецкого офицера в зимней парке, с которым столкнулся в траншее. Кепи валялось на земле, ветер шевелил пепельные волосы убитого, плотно прижавшегося щекой к обожженному бугорку земли. Остекленевшие серые глаза сосредоточенно смотрели в сторону советских позиций. В откинутой руке – вставший на задержку «парабеллум». Свою обойму немец все-таки расстрелял…

Постепенно атаки противника слабели. В один из вечеров подносчики доставили радостную весть – на КП Бутова вышли советские танки. Дивизия больше не в окружении. Наше положение в обороне восстановлено. Последующую неделю противник еще пытался атаковать на разных участках фронта. Но с каждым днем делал это все менее и менее решительно. Наконец, 26 марта атаки прекратились вовсе. Фронты подтянули резервы. Над полем боя плотно висели советские штурмовики и истребители. В сражение ввели в последующие дни несколько свежих механизированных корпусов. С востока подошла специально придерживавшаяся в резерве целая гвардейская армия. Тевтоны не выдержали, дрогнули и потекли обратно на запад.

«Наша взяла, славяне!» – понеслось по войскам.

Дивизию Бутова отвели на кратковременный отдых. Пополнений не прислали, но дали несколько дней привести потрепанные и поредевшие части в относительный порядок. В разведроте Маркова осталось полтора десятка человек. Из присланных месяц назад полсотни пацанов остался один Вася Бурцев – остальные были убиты или переранены. Вскоре пришел приказ на очередной марш в западном направлении…

Теперь Марков стоял на совещании перед полковником Бутовым и докладывал о количестве бойцов в своем подразделении.

– Просьбы есть? – наконец поинтересовался после долгой паузы комдив.

– Имеем трофейный грузовик. Прошу выделить на него горюче-смазочные материалы! – отчеканил капитан.

– Дадим, – сразу согласился Бутов. – Подойдете к зампотеху. Еще?

– Остальное как обычно.

Детали разведки уточнили с начальником штаба подполковником Ерохиным.

– Да в общем-то, так, прогулка получается, – улыбнулся Ерохин, обрисовав капитану его задачу.

– На войне прогулок не бывает! – осадил подполковника Марков.

Во дворе курили разведчики. Капитан появился на крыльце, привычными движениями расправил складки на гимнастерке под ремнем. Махнул рукой:

– Все в машину. Быков, заводи!

5

– Не могу разобрать, Александр Иванович! – Невысокий человек с кадровой выправкой оторвал от глаз бинокль и повернулся к своему собеседнику: – Похожи на немцев. Но не уверен.

Подполковник Милов выжидательно посмотрел на стоявшего рядом с ним человека.

– Одни загадки, Павел Ефремович, – усмехнулся Лукин в прокуренные усы и откинул со лба коротко подстриженную рыжеватую челку. – Ладно, подойдем поближе.

Они спустились с невысокого холма. Укрытые кустарником, ниже на небольшой полянке расположились на дневку бойцы взвода. В центре поляны, аккуратно собранные в козлы, стояли винтовки и карабины. Между ними примостился на сошках ручной пулемет. Уже вовсю пригревало апрельское солнышко. Под двумя раскидистыми дубами расположился личный состав. Ослаблены ремни неснятой амуниции. Воротники у всех расстегнуты. Каски положены на землю рядом. Приказ – находиться в минутной готовности к выдвижению. Солдаты жевали сухой паек – огонь разводить было запрещено. Едва приметные, маячили по краям поляны часовые. Чуть ниже, к спускавшейся в лощину тропинке, был выставлен передовой дозор.

Лукин на ходу закинул в рот несколько ржаных сухариков, сделал из фляги глоток воды. Вышли на середину полянки:

– Воронцов, карту!

Уселись на поваленное дерево. Разложили на коленях планшет. Некоторое время изучали обстановку.

– Мы здесь… – раздумчиво произнес Лукин, водя по бумаге остро отточенным карандашом.

– За ночь пройдено двадцать пять километров, – напомнил Милов.

– Отдохнем, – покивал подполковнику Лукин. – Только не здесь.

Лукин поднялся, сделал несколько шагов к деревьям. Закинув антенну на ветку, радист сосредоточенно крутил верньер коротковолновой пехотной радиостанции «Дора-2». При виде Лукина солдат быстро сдернул наушники и сделал попытку встать, но тот остановил его жестом.

– Есть что-нибудь?

– Никак нет! Сплошные помехи…

– Работать только на прием, – напомнил Лукин.

– Слушаю!

В сопровождении разводящего Лукин и Милов спустились по тропинке вниз к передовому дозору. Дозор из двух человек расположился на краю оврага. Оставаясь незамеченными, отсюда можно было безопасно наблюдать за дорогой на равнине. Правда, до дороги было далековато.

Лукин долго разглядывал дорогу, прищуриваясь, подкручивал окуляры бинокля. Причмокнул губами, опустил бинокль.

– Это не немцы.

Некоторое время еще Милов и молодой солдат дозора, также располагавший биноклем, разглядывали через оптику происходившее внизу. Невооруженным взглядом отсюда можно было только разобрать сновавшие по дороге крохотные грузовики да людей размером с муравьев. Милов первым опустил бинокль и протянул свое:

– Непонятно… Но не меньше батальона с техникой.

Молодой солдат напряженно вглядывался дольше всех. Затем повернул встревоженное лицо к офицерам и уверенно произнес:

– Титовцы!

– Красные… – процедил сквозь зубы Лукин. – Дозору через пять минут сниматься. Выдвигаемся обратно за холмы.

Бесшумно вернулись на поляну. Подполковник Милов снял фуражку, вытер платком лысую голову. Вернув головной убор на место, выступил на середину полянки, четко скомандовал:

– Слушай! Взвод, в ружье!

Моментально все пришло в движение. Мигом разобрали оружие – маузеровские винтовки и карабины немецкого производства. На плече у Воронцова оказался ручной пулемет MG-42. Второй номер подхватил коробки со снаряженными лентами. Радист сноровисто сдернул с ветки антенну и всунул руки в плечевые ремни переносной радиостанции. Защелкали пряжки поясных ремней, спешно пристегивались на амуницию фляги. Солдаты оправлялись, подгоняли снаряжение, помогали друг другу закинуть за спины ранцы.

– Становись! – вытянул руку Милов.

Подразделение построилось на поляне. Лукин проинструктировал разведку о направлении и продолжительности марша. Придерживая на груди автоматы, разведчики бегом удалялись от колонны в указанном направлении. Подтянулись с краев поляны часовые. От тропинки шел во главе с разводящим высланный наблюдать за дорогой дозор.

– Выступаем! – коротко распорядился Лукин…

Они продолжали свое движение по территории королевства сербов, хорватов и словенцев. Или Югославии. Или бог знает, как сейчас называется и будет еще называться эта многострадальная земля, со своей совершенно особенной войной. Такая же, пожалуй, многострадальная, как и Россия.

Взвод, которым командовал Лукин, принадлежал к Русскому корпусу, созданному на Балканах осенью 1941 года. Весной того года в оккупированной немцами Югославии началась гражданская война. Приютившая в 1920-е годы русских белоэмигрантов страна оказалась расколота на несколько враждующих лагерей. Повсюду, в том числе и в районах проживания русских, начались случаи массовых насилий и бесчинств со стороны вооруженных формирований всевозможных группировок. Националисты всех мастей, различные социалисты и сторонники королевской власти, четники и титовцы, хорватские усташи, провозгласившие у себя строительство фашистского государства, а зачастую и попросту бандиты с большой дороги – все они столкнулись друг с другом на балканской земле. Немецкие оккупационные власти были не в состоянии контролировать всю югославскую территорию. Если в крупных городах еще был относительный порядок, то в местечках, горах и лесных массивах никакой власти не было. Зачастую там творилось невообразимое. Русских и дружественных им сербов убивали, жгли их дома. Гибли женщины и дети, были случаи, когда вырезали целые семьи. В подобной ситуации эмигранты, в большинстве своем в прошлом профессиональные военные, вынуждены были вновь взять в руки оружие. Прежде всего, в целях самозащиты. Семьи были взяты под вооруженную охрану. Вскоре центром притяжения для всей русской эмиграции стал Белград. Туда стекались из других мест, охваченных гражданской войной. Ситуация в эмигрантской среде изменилась после нападения нацистской Германии на СССР. Подавляющее большинство русских выразило желание принять участие в освобождении своей страны от большевиков. Так поначалу виделся и понимался советско-германский конфликт издалека. 12 сентября 1941 года генералом Скородумовым было объявлено о формировании Русского корпуса на Балканах. Лукин, как и все его товарищи по эмиграции, усмотрели в этом продолжение добровольчества. Казалось, вернулся 1918 год, вернулась молодость, вернулась надежда на «весенний поход» – на возвращение в Россию, которым все они жили без малого последние два десятка лет. В корпус вступали тысячами. От желающих не было отбоя. Однако очень скоро иллюзии оказались развеяны. Гитлеру была не нужна национальная Россия. Нацистов интересовало только жизненное пространство на востоке. Генерал Скородумов за свои смелые заявления о целях, которые преследовало формирование Русского корпуса, был через несколько дней арестован гестапо. Корпус переименовали и отправили нести охранную службу в разных районах Югославии. Считая себя обязанными за десятилетия гостеприимства этой стране, русские честно поддерживали порядок на ее территории. Там, где это было в их силах. И, разумеется, вели борьбу с красными. Никто не бросил службу – все надеялись, что обстановка все-таки изменится и они еще смогут пригодиться своей настоящей родине. Ведь они относили себя к тем немногим, кто никогда не предавал и не отрекался от нее с самого 1917 года…

Сейчас, в апреле 1945-го, исход Второй Великой войны уже не оставлял ни у кого ни малейших сомнений. Но ни Лукин, ни Милов, ни шагавшие рядом с ними товарищи не жалели ни капли о сделанном ими выборе. Добрая половина из тех, кто шел сейчас в строю, участвовали в гражданской войне и пережили белый исход – на северо-западе, в Крыму, в Маньчжурии, на Дальнем Востоке. Когда-то мир уже рушился на их глазах. Их и тогда было меньшинство – тех, кто занял свою позицию и готов был отстаивать ее с оружием в руках. Так, как он ее понимал. По совести и в меру своей информированности о происходящих событиях. Сейчас они были одеты в форму германского вермахта, несли на своих плечах и спинах немецкое оружие и снаряжение. Чтобы попытаться хоть что-то изменить не словом, а делом, им пришлось здесь принять эти правила игры. Трудно судить, какую нравственную дилемму решал при этом каждый. Но шагавшему в строю шестидесятилетнему Милову – шагавшему тяжело, с громкой одышкой – и в голову бы не пришло ничего иного, кроме того, что рядом с ним сейчас идет офицер русской императорской армии, дроздовский штабс-капитан Александр Иванович Лукин. Черт с ней, с этой немецкой формой, в которую они все тут одеты! Точно так же и Лукин видел рядом с собой не обер-фельдфебеля германской службы, а гвардейского офицера, подполковника русского генерального штаба, корниловца Павла Ефремовича Милова. Наплевать, что скажут потом. Безразлично, что их борьба уже много-много месяцев является борьбой обреченных. К этому им не привыкать! Борьба все равно была нужна, потому что, быть может, ее эхо все-таки рано или поздно докатится до родины. И заставит там хоть кого-нибудь задуматься о ее причинах и истоках по-настоящему. Тогда для России, в которую они верили, не все еще будет потеряно. Так, по крайней мере, им казалось…

На короткой остановке Лукин и Милов вновь развернули карту. Разведка доложила, что перед ними лежит хутор Полесок. Лукин долго водил пальцем по бумаге, потом раздосадованно произнес:

– Черт! Он и не обозначен вовсе!

Путем опроса встреченного местного жителя-серба разведке удалось выяснить, что дальше к северо-западу лежат деревни Житница и Вожица. В одной несколько дней назад были сербские четники, в другой – хорватские усташи. Теперь в район проникли бригады красных партизан Тито. Старик-серб также рассказал, что недавно в этих краях проходил бой. Но кто против кого воевал, было непонятно. Немцы отступают с юга на север. Ничего, кроме охраны железных и шоссейных дорог, их уже давно не интересует.

– О, эти деревни есть! – довольно покивал над картой Милов.

Выходило, что, несмотря на вынужденные петли, взвод вышел в южные долины реки Дравы. Но до австрийской границы, к которой было приказано следовать согласно последнему полученному распоряжению от командования корпуса, им было еще очень далеко. Несколько недель назад они покинули свой район размещения, где несли сторожевую службу в специально оборудованных бункерах. Полки корпуса, охраняя от красных партизан мосты, тоннели и перевалы, были рассредоточены на большой территории. Роты и взводы располагались в десятках километров друг от друга. Не исключением был и взвод Лукина. Когда пришел приказ на отступление, уже почти все немецкие части ушли на северо-запад. Лукин со своим взводом примкнул к немецкой колонне. Десять дней назад колонна была разгромлена и рассеяна титовцами. Выдержав тяжелый бой, взвод продолжил свой путь на север самостоятельно.

Отдыхать расположились на хуторе Полесок. Выставили боевое охранение. На рассвете Лукин решил выдвинуться в направлении деревни Житница и там произвести разведку. Но среди ночи их разбудил шум далекого боя. Выйдя на околицу вместе с Миловым, они долго напряженно вслушивались, пытаясь определить силы и средства противоборствующих сторон. Бой разгорелся как раз в направлении на Житницу.

– Если там идет бой, значит, одна из воюющих сторон, скорее всего, нам не враждебна, – просто рассудил Лукин. – Логично, Павел Ефремович?

– Вполне логично, Александр Иванович, – отозвался Милов, кивая головой. – Попытаем счастья.

Выступили рано, когда на полях еще не рассеялся утренний туман. Форсированным маршем проделали добрую половину пути от хутора до деревни. Расположив основные силы в овраге, Лукин выслал вперед усиленную разведку. В Житнице к тому времени уже было тихо. Через час прибежал связной юнкер, доложил – в деревне батальон хорватских усташей. Есть бронетехника. До этого Житница была занята красными партизанами. Внезапной ночной атакой усташи выбили титовцев, нанеся им большие потери. Партизаны поспешно ретировались. Путь впереди свободен.

– Через хорватов можно махнуть на Загреб, – рассуждал Милов, шагая рядом с Лукиным. – Там должны быть части нашего корпуса. В любом случае, оттуда будет удобнее добираться до австрийской границы.

– Поглядим, – отозвался Лукин.

В Житницу вошли строем, прямо по главной улице, в колонне по два. Выставленный на окраине деревни хорватский часовой в немецком обмундировании и высокой меховой шапке молча проводил их взглядом. Юнкер-связной показывал дорогу к дому, в котором уже засела их разведка. Большой беленый дом с огромным яблоневым садом был предусмотрительно занят разведчиками на окраине деревни. Хорваты, вероятно, приняли их за немцев. По обыкновению тотчас выставив снаружи охранение, Лукин расположил личный состав на отдых в доме и яблоневом саду. Внутри двора напротив ворот занял позицию с пулеметом на изготовку Воронцов – на всякий случай. Подполковник Милов, обвесившись гранатами и оружием, в сопровождении нескольких чинов с автоматами на изготовку отправился к хорватам выяснять обстановку. Их не было около часа. Вернувшись, Милов доложил: хорватов действительно около батальона, на деревенской площади стоит бронетранспортер, по соседним дворам, насколько они успели заметить – несколько грузовиков и три немецких 37-мм противотанковых пушки. В грузовиках установлены минометы. Деревня носит следы недавнего боя. На прилегающих к центральной площади улицах выставлено оцепление из усташей и происходит какое-то непонятное движение. Хорватский капитан, командир батальона, их принял. Но, узнав, что они русские, особой радости не выразил. Впрочем, был весьма корректен, готов поделиться оперативной информацией и предложил роте продовольствия.

– Роте? – вскинул бровь Лукин.

– Я уведомил хорвата, что нас рота… – сделал невинное лицо Милов.

Лукин одобрительно хмыкнул. Вслух произнес:

– Продовольствие… С чего это они такие добрые?

– Они явно чем-то встревожены, Александр Иванович, – продолжил подполковник. – У меня сложилось впечатление, что мы им весьма некстати. Вот и стараются нас поскорее выпроводить.

Лукин вытащил из кармана портсигар, раскрыл его перед Миловым.

– Нет, благодарю, – покачал головой подполковник и постучал себя открытой ладонью по груди. – Моторчик пошаливает.

Лукин закурил, задумчиво выпустил струйку дыма:

– Ладно, разберемся…

6

Марков сидел в кабине бодро бегущего по шоссе «Опеля», сняв пилотку и подставив лицо врывающемуся в открытое боковое окно ветру. Быков притопил газ, обходя по встречной полосе вереницу конных обозов. Сзади в кузове тряслась разведрота в полном составе – все уцелевшие двенадцать человек. Обозы справа наконец закончились. Зато потянулась колонна «Студебеккеров»-бензозаправщиков. Быков опять было вывернул на обгон, но уткнулся в хвост уже стоявшему вторым рядом приземистому «доджу» четыре на четыре.

– Ну, блин горелый… – проворчал водитель.

Марков, расстелив на коленях карту, некоторое время внимательно изучал местность. Потом поднял глаза на шоссе и, завидев ответвление от главной дороги, произнес:

– Сворачивай налево. Вот сюда, на проселок…

Свернули налево у раскидистых лип, на которых уже начали набухать почки. Затряслись, поднимая клубы пыли, по извилистой полевой дороге. По сторонам открывались совершенно мирные пейзажи: начинающие зеленеть луга, пасущиеся коровы на них, аккуратненькие домики у самой линии горизонта. И далекие холмы, переходящие, как на картинах, в синеющие горы, покрытые редколесьем. По полевой стежке лошадка бойко тащила к проселку деревенскую телегу на высоких колесах, которой правил крестьянин в белой рубахе, меховой безрукавке и широкополой шляпе.

– Целое все, – недружелюбно оглядев окрестности, процедил сквозь зубы Паша-Комбайнер.

– Экий ты злой, – отозвался один из разведчиков. – Гляди, красота какая!

– А ты у меня дома на красоту погляди – камня на камне не оставили, сволочи, – парировал Клюев.

– И у меня… – мрачно поддержал Фомичев.

– Щас к-а-ак дать им, – поднялся в кузове Куценко, снимая с плеча автомат и направляя оружие в сторону крестьянской телеги. – За все добрые дела, что у нас наворотили…

– Отставить! – Лейтенант Чередниченко схватился за ствол автомата сержанта, опуская его вниз. – Совсем сдурел?!.

Крестьянин, увидав целившегося в него с автомашины солдата, моментально натянул поводья, остановился и соскочил с телеги. Держа лошадь под уздцы, старик обнажил в поклоне седую голову с блестящей плешью. Когда машина проезжала мимо, он так и стоял, согнувшись и прижимая шляпу к груди. «Опель» пропылил всего в двух шагах.

– Кланяется, сука, – обронил себе под нос Куценко, которого товарищи насильно усадили на лавку в кузове. – А у самого небось сынки на восточном фронте…