Левиафан шагает по земле Муркок Майкл
– Я должен их осмотреть, – заявил генерал. – Пусть ваши люди все выгрузят.
И снова мистер Лу повиновался без единой секунды промедления. Когда его люди принялись отвязывать узлы, которые совсем недавно привязывали к вьючным лошадям, он обратился ко мне по-английски:
– Похоже, жизнь нам оставят, чего нельзя сказать о нашем имуществе…
– Тихо! – приказал генерал грубо. Он подскакал к тому месту, где были разложены товары мистера Лу, и уставился на них хитрым взглядом китайского крестьянина, который выискивает на рынке рыбу. Затем подъехал опять к нам.
– Я конфискую это, – заявил он, – на поддержку нашей борьбы за освобождение от маньчжуров.
Мистер Лу поклонился, всем своим видом выражая покорность судьбе.
– Достойный повод, – сухо прокомментировал он. – А лошади?..
– Лошади будут также конфискованы. Они нам особенно нужны…
Тут его прервал залп ружейных выстрелов. Сперва я решил было, что он дал какой-то незаметный сигнал к нашему уничтожению. Но стреляли высоко с гор, и внезапно я понял, что на людей генерала совершено нападение. Ко мне возвратилось мужество. Наверняка это правительственные отряды подошли к нам на помощь!
Но облегчение мое длилось недолго. Почти в то же мгновение генерал Лю Фан проревел приказ и помчался сломя голову под укрытие близлежащей скалы.
Неожиданно опять пошел дождь – тяжелый, мутный, как испарения, дождь, затянувший даль туманной пеленой. Теперь у меня вообще не было ни малейшего представления о том, что происходит вокруг, кроме одного: солдаты генерала стреляют в нас.
Люди мистера Лу схватились за оружие, но половина из них была перебита, прежде чем они успели дотянуться до ружья. Оставшиеся в живых пытались найти укрытие. Мистер Лу схватил меня за руку, и мы вместе побежали к вымоине, где могли чувствовать себя в относительной безопасности и надеяться, что худшее нас минет. Мы бросились на землю и вжались лицами в мягкий мох. Между тем битва трех противников продолжалась. Хорошо помню, что мне показалась примечательной чудовищная интенсивность пулеметного треска и что я поневоле задался вопросом: как это китайская армия ухитрилась обзавестись подобной артиллерией? Китайцы известны весьма жалким качеством своих ружей и полным пренебрежением к уходу за огнестрельным оружием.
Пули вокруг нас так и свистели, и всякое мгновение я был готов к тому, что одна из них поразит меня. Стараясь, чтобы меня услышали сквозь шум битвы и вопли раненых, я закричал:
– Кто они такие, мистер Лу?
– Понятия не имею, мистер Муркок. Мне известно лишь, что нам и прежде ничего не стоило расстаться с жизнью, а теперь наши шансы погибнуть резко возросли. Для них, несомненно, куда важнее уничтожить генерала Лю Фана, нежели спасти нас! – он рассмеялся. – К моему прискорбию, придется вернуть вам деньги, которые вы мне заплатили. Я не выполнил своей части нашей сделки. Вряд ли вы отыщете теперь Долину Утренней Зари. Моя помощь оказалась бесполезной.
– Сожалею, но вынужден согласиться, – сказал я и хотел было продолжать, как услышал приглушенное чмоканье пули, попавшей в плоть. Я поднял голову. Сперва мне показалось, что это ранило меня, но я ошибся. Мистер Лу. Он, должно быть, умер сразу, потому что не одна, а сразу две пули почти одновременно попали ему в голову.
Глубокая грусть охватила меня. Неожиданно я понял, как ценил общество умного, образованного китайского джентльмена. Однако вид его размозженной головы вызвал у меня приступ дурноты, и мне пришлось отвести глаза.
Смерть мистера Лу точно послужила сигналом к окончанию битвы. Вскоре после этого замолкли пулеметные очереди, и я осторожно выглянул, стараясь увидеть что-нибудь сквозь проливной дождь. Повсюду царила смерть. Наши люди лежали мертвыми среди разбитых, расстрелянных безделушек, которые они везли так долго и завезли так далеко. Немногие оставшиеся в живых сложили оружие и подняли руки. Генерала Лю Фана нигде не было видно (позднее я узнал, что он позорно бежал, бросив своих приверженцев на произвол судьбы). Куда бы я ни бросил взгляд, кругом на земле лежали тела солдат наместника. Тогда я встал и тоже поднял руки. Донеслось несколько одиночных выстрелов, и я предположил, что добили раненых, как это принято в Китае.
Мне пришлось ждать по меньшей мере десять минут, прежде чем я впервые увидел наших «спасителей». Все они были конные. Они носили кожаные шапки, немного похожие на монгольские. Вооружение их составляли легкие ружья незнакомого образца. Поверх просторных блуз, шелковых или хлопчатобумажных, они надели от дождя кто кожаный плащ, кто стеганую куртку. Это были уроженцы северного Китая, красивые рослые люди, отличавшиеся особенной заносчивостью в поведении; ни один из них не носил косы. У большинства были нарукавные повязки – единственные их знаки различия – со сложным узором в виде круга о восьми тонких лучах, похожих на стрелы. Внезапно я осознал: они вовсе не были солдатами правительства. Сомнений больше не оставалось: это какая-то банда мятежников, сражающаяся с генералом Лю Фаном либо по собственным соображениям, либо в союзе с правительственными войсками.
Наконец я увидел сквозь туманную завесу дождя их предводителя. Это был именно их вожак – я понял это по тому почтению, с которым остальные всадники уступали ему дорогу. Да и редко увидишь в этих краях такого роскошного черного арабского жеребца, как тот, что был под ним.
Предводитель бандитов… Стройный, грациозный человек в длинном черном кожаном пальто. Хлопающая на ветру рубаха. Тонкая талия. Кожаная шляпа с широкими полями, закрывающими лицо. Длинная сабля, наподобие казачьей, на искусно украшенном шелковом поясе. Таким подскакал ко мне бандитский вожак. Он сдвинул со лба шляпу и, к моему величайшему удивлению, обнаружил почти детскую веселость.
– Доброе утро, мистер Муркок.
Голос прозвучал звонко и отчетливо. И он принадлежал женщине. Это был голос англичанки, получившей хорошее образование (хотя она и произносила слова с легким акцентом). Она была молода, не старше тридцати, и цвет лица у нее был чудесный. Коротко стриженые слегка вьющиеся волосы. Серовато-голубые глаза, большой рот с полными губами, нежный овал лица. Это лицо можно было бы назвать прелестным, если бы оно не выдавало такого сильного характера. Она показалась мне самой красивой женщиной из всех, что я когда-либо видел.
Я оказался способен лишь выдавить:
– Откуда вам известно мое имя?
Она засмеялась:
– Наша осведомительная служба работает не в пример лучше, чем у генерала Лю Фана. Мне очень жаль, что погибло столько ваших людей. Особенно я сожалею о смерти мистера Лу. Он, разумеется, не знал о том, что я возглавляю нападающих. Мы с ним были старые друзья, и я уже радовалась возможности увидеть его снова.
– Вы довольно-таки легко приняли его смерть, – заметил я.
– Это был несчастный случай. Однако я еще не представилась. Мое имя Уна Перссон. Несколько месяцев подряд генерал Лю теснил нас, и только сегодня представился случай преподнести ему урок. Поначалу целью нашего похода было встретить вас и проводить до Долины Утренней Зари, однако не могла же я позволить себе упустить возможность окружить с тыла такое количество солдат генерала Лю.
– Как же вы узнали, что я разыскивал Долину Утренней Зари?
– Об этом мне известно самое малое месяц. Вы вели довольно интенсивные поиски.
– Ваше имя кажется мне знакомым. Только вот где я мог его слышать? – разгадка постепенно забрезжила в моем сознании. – Ведь это о вас говорил Бастэйбл! Женщина на воздушном корабле – революционерка Уна Перссон.
– Да, я знакома с капитаном Бастэйблом.
Мое сердце так и подскочило.
– Он здесь? То есть, я хотел сказать, он в Долине Утренней Зари?
– Он был там, – согласилась она, – и кое-что оставил для вас.
– Но что с Бастэйблом? Что с ним сталось? Я непременно должен поговорить с ним. Где он теперь?
И вот тогда эта загадочная женщина сделала весьма таинственное заявление. Она пожала плечами, улыбнулась усталой улыбкой, тронула поводья и повернула коня.
– В самом деле, где? – сказала она. – Ответить на этот вопрос не так-то просто, мистер Муркок. Ведь все мы – только кочевники потоков времени…
Я так и остался стоять, сбитый с толку, промерзший до костей, слишком опечаленный и чересчур уставший для того, чтобы расспрашивать ее дальше. Она поскакала к тому месту, где валялись разбитые и переломанные товары мистера Лу – вперемешку с лошадиными трупами и телами людей. Спешилась, склонилась, чтобы получше рассмотреть сломанную фигурку, сунула палец в полую середину статуэтки и поднесла его к носу. Затем кивнула, точно нашла подтверждение чему-то, о чем знала заранее. После чего отдала своим людям краткий приказ на кантонском диалекте—я почти не понял его. Несколько человек начали очень осторожно собирать обломки и те немногие статуэтки, что оставались целыми. Не требуется большого ума для того, чтобы умножить дважды два и получить в результате четыре. Теперь я понял, почему мистер Лу выбирал обходные пути и с такой охотой отказался от военного транспорта. Не оставалось никаких сомнений: он вез контрабанду опиума. Трудно было мне поверить в то, что человек, внешне такой порядочный и образованный, мог заниматься столь отвратительным ремеслом. Однако доказательства говорили сами за себя. По какой-то причине я в душе не был готов обвинять умершего и потому решил, что к этому средству добывания денег склонил его какой-нибудь странный идеализм. Теперь у меня имелось также объяснение тому, почему генерал испытывал столь жгучий интерес к товарам мистера Лу – без сомнения, предводителю бандитов была известна истина. По той же причине он поспешил реквизировать товар «на нужды борьбы с маньчжурами».
Добычу быстро собрали. Уна Перссон вновь села на своего горячего жеребца и, не удостоив меня больше ни единым взглядом, поскакала прочь сквозь дождь и туман. Один из ее молчаливых воинов, подвел мне лошадь и жестом дал понять, чтобы я сел в седло. Я охотно принял предложение, поскольку не намеревался расставаться с прекрасной предводительницей разбойников – она была моей первой и подлинной ниточкой к Бастэйблу. Я надеялся, что она приведет меня к нему. Ее разбойники не представляли, как я чувствовал, никакой опасности для меня. Более того, я подозревал, что сама Уна Перссон относится ко мне если не с симпатией, то, по крайней мере, нейтрально.
Таким образом, я последовал за ней, окруженный ее людьми. Мы покинули долину смерти, бросив там все, что осталось от каравана мистера Лу, и поскакали по узкой тропе, забиравшейся все выше и выше в горы.
Я почти не замечал этой скачки, так жадно грызло меня любопытство. Тысячи вопросов вертелись у меня в голове. Как эта женщина, которая была, по описанию Бастэйбла, молодой в 1973 году, могла оказаться в 1910-м – и такой же юной? Вновь и вновь я ощущал ту самую дрожь ужаса, что пробегала у меня по спине, когда я слушал, как Бастэйбл говорит о парадоксах времени.
И когда я окажусь в Долине Утренней Зари, будет ли там и в самом деле существовать Город Рассвета Демократии, Цзин Цзян Та-Цзя, – тайный утопический оплот революции? И почему Уна Перссон вмешивается во внутренние дела Китая? Почему эти рослые молчаливые люди сопровождают ее?
По прибытии в долину я надеялся получить ответы хотя бы на некоторые из этих вопросов. Но, как выяснилось, во многих отношениях меня ждало разочарование.
Только после наступления темноты мы добрались до лагеря Уны Перссон. Дождь шел не переставая, так что по-прежнему было непросто разглядеть детали происходящего, однако то, что открылось перед нами, явно не было городом будущего. Нас встретили лишь развалины маленького китайского поселка, где сохранилось только несколько пригодных для жилья домов. По большей части солдаты со своими женами и детьми жили в самодельных палатках, разбитых между руин, в то время как другие соорудили навесы или временные хижины, похожие на монгольские юрты. Тут и там пылали костры, защищенные от ветра рухнувшими стенами; торчали полуобуглившиеся балки. Судя по всему, можно было заключить, что катастрофа, постигшая эти места, произошла совсем недавно. Обширные поля превратились в море топкой грязи, и наши лошади своими копытами еще сильнее разбивали дорогу. Когда я спешился, Уна Перссон подскакала ко мне и стеком указала на один из еще не рухнувших домов.
– Надеюсь, вы окажете мне честь и поужинаете со мной, мистер Муркок.
– Вы очень добры, мадам, – отозвался я. – Но боюсь, мой туалет не вполне отвечает требованиям, которые накладывает на меня визит к столь очаровательной хозяйке.
Она улыбнулась комплименту:
– Вы, как я погляжу, уже переняли у китайцев их манеру выражаться. Одежду вы найдете в вашей комнате. Сан Шуй покажет, где это. Там вы сможете освежиться; засим – до встречи.
Она подняла свой стек в знак приветствия и уехала, чтобы лично проследить за разгрузкой добычи, состоявшей главным образом из оружия, еще совсем недавно находившегося во владении людей мистера Лу и генерала. Я получил возможность рассмотреть один из автоматов, которые я поначалу мог только слышать. Меня удивило, что он, такой легкий, сеет смерть с такой чудовищной эффективностью. Эти автоматы были неизвестного происхождения. И впрямь точь-в-точь оружие, какое я и ожидал увидеть в городе будущего!
Сан Шуй, такой же скрытный и замкнутый, как и его товарищи, поклонился и отвел меня в дом, обставленный весьма спартански, хоть и оклеенный изнутри роскошными обоями. В одной комнате под крышей я нашел свой багаж и дорожную сумку, уже разложенную на циновке (кроватей здесь не имелось). Вскоре после этого другой солдат в куртке и брюках из голубого хлопка принес мне миску с горячей водой. Таким образом, я получил возможность смыть с себя хотя бы верхний слой грязи, отыскать по возможности не очень измятую рубашку, переодеться в чистое и спуститься к ужину в сознании того, что удалось придать своей внешности хотя бы наполовину цивилизованный вид.
Судя по всему, мне предстояло ужинать с моей хозяйкой наедине. Сама она была теперь в простом платье из иссиня-черного шелка, украшенного китайскими вышивками пурпурного цвета. Короткие волосы и круглое лицо – в свете свечей, горевших на обеденном столе, она выглядела почти законченной китаянкой. Никаких украшений; ни следа косметики на бледном лице, и все же она казалась еще прекраснее, чем в нашу первую встречу. Когда я поклонился, это превратилось в невольное преклонение перед ее красотой. В этой комнате на первом этаже имелся лишь необходимый минимум мебели – два ларя у стены и низкий китайский стол, за которым сидят на подушках.
Не задавая никаких вопросов, Уна протянула мне стакан мадеры, за что я сердечно поблагодарил. Пригубив вино, я установил, что оно из лучших сортов, и произнес тост в честь хозяйки.
Она улыбнулась:
– Не хвалите мой хороший вкус, мистер Муркок. Хвалите лучше вкус того французского миссионера, который заказал это вино в Шанхае – и, вероятно, до сих пор ломает голову, куда оно подевалось!
Я был поражен тем, с какой легкостью, с каким бесстыдством она созналась в этой краже; не сказал, однако же, ничего. Поскольку в любом случае я никогда не был большим поклонником церковных учреждений, я продолжал попивать вино неизвестного миссионера и постепенно приходил к выводу, что впервые со дня моего отбытия из цивилизованного мира чувствую себя спокойно. Хотя я не прочь был задать ей так много вопросов, мне точно удавкой перехватило горло, и я не знал, как начать. Я надеялся, что она мне многое объяснит, так что не придется переводить разговор на Бастэйбла; что расскажет, как познакомилась с ним. Я же знал, что она находилась на борту воздушного корабля, который в 1973 году сбросил бомбу чудовищной силы на город Хиросиму. Впервые я начал сомневаться в истории Бастэйбла. Не рассказал ли он мне всего-навсего опиумную грезу, смешавшуюся с действительностью, не вплел ли в свои фантазии реальных людей из круга своих знакомых?
Мы уселись за стол, и я решил задать ей наводящий вопрос, покуда пробовал изысканный суп (по западному обычаю, его подали перед основным блюдом).
– Могу ли я спросить о самочувствии вашего отца, капитана Корженёвского?
Теперь она удивленно нахмурилась. Затем лицо ее разгладилось, и она засмеялась:
– Ах да!.. Конечно… Бастэйбл! О, у Корженёвского все в порядке, я полагаю. Бастэйбл дружески отзывался о вас – кажется, он испытывает к вам доверие. Причина вашего пребывания здесь заключается также в том, что он просил меня об одном одолжении.
– Одолжении?
– Позже я расскажу вам об этом побольше. Давайте сперва спокойно перекусим. Знаете ли, для меня это роскошь. В последнее время у нас почти не было возможности готовить изысканные блюда.
И снова она вежливо, едва ли не с любовью, отклонила мои вопросы. Я решил попытать счастья другим путем.
– Насколько можно судить по виду этой деревни, она подверглась бомбардировке, – сказал я. – Вас обстреливали?
Она ответила уклончиво.
– Да, деревня пережила нападение бандитов. Насколько мне известно, здесь перед нашим приходом побывал генерал Лю… Но постепенно привыкаешь даже к руинам. А эти еще лучше, чем многие из тех, что мне доводилось видеть, – она печально поглядела вдаль, словно вспоминая другие времена, другие разрушенные деревни. Потом выражение ее лица изменилось. – Мир, насколько вы его знаете, надежен, не так ли, мистер Муркок?
– Сравнительно, – ответил я. – Хотя, вероятно, всегда какая-нибудь опасность да существует. Я уже не раз думал о том, что означает «общественная стабильность». Вероятно, это только вопрос личного опыта и личной позиции. Мои персональные взгляды на будущее относительно оптимистичны. Если бы я был, скажем так, еврейским иммигрантом в лондонском Ист-Энде, я бы, возможно, судил далеко не так оптимистично!
Она согласно улыбнулась:
– Ну, вы, по крайней мере, признаете, что существуют и другие взгляды на общество. Возможно, Бастэйбл говорил вам об этом; возможно, именно поэтому он вас и полюбил…
– Полюбил? Меня? Такого впечатления у меня вовсе не сложилось. Знаете ли, после нашего совместного сидения взаперти на Роув Айленде он просто исчез. Ни слова в объяснение! Я тревожился за него. Он выглядел очень нервным. Возможно, это главная причина, по которой я здесь. Как давно вы виделись с ним? У него все в порядке?
– Я видела его. У него дела идут довольно неплохо, но он сидит в ловушке, из которой, вероятно, никогда не выберется, – последнюю фразу она произнесла, как мне показалось, обращаясь больше к самой себе. – На все времена – в ловушке временных потоков.
Я ждал, не выразит ли она свою мысль более определенно, но она этого не сделала.
– Бастэйбл расскажет вам об этом больше, чем я, – добавила она в конце концов.
– Так он до сих пор здесь?
Она тряхнула головой, так что ее короткие волосы разлетелись точно колосья на ветру. И снова обратилась к еде и какое-то время молчала.
Теперь у меня стало складываться впечатление, что я был для нее не вполне реален; что она говорила со мной так, как говорила бы со своей лошадью, домашним животным или знакомой картиной на стене. Она словно вовсе не ждала от меня понимания, а говорила просто так, чтобы для самой себя прояснить какие-то мысли. Я почувствовал себя довольно-таки неуютно, как всякий, кому пришлось невольно подслушать чужой разговор по душам. Но я хотел, по крайней мере, выудить из нее более конкретное объяснение.
– Может быть, вы проводите меня к Бастэйблу… или он должен сам вернуться сюда?
– О, вы это так поняли? Нет, нет, мне очень жаль, если я ввела вас в заблуждение. Слишком многое приходится сейчас обдумывать. Одна только проблема Китая… Исторические взаимосвязи… Слишком многое может пойти под откос, слишком многое… И должны ли мы вообще нападать? Следует ли атаковать в самом деле или нужно только подготовиться… – она подняла голову, и ее удивительные глаза заглянули в мои – глубоко удивленные. – Столько забот, ответственность… Я очень устала, мистер Бастэйбл. Предстоит долгое, безумное столетие.
Теперь я совершенно растерялся и решил закончить разговор.
– Может быть, мы смогли бы продолжить беседу завтра, – сказал я, – когда мы оба немного отдохнем.
– Может быть, – согласилась она. – Хотите отправиться в постель?
– Если вы не сочтете меня невежливым. Ужин был великолепен.
– Да, неплохой. Завтра утром…
Я невольно подумал о том, не была ли она, как и Бастэйбл, подвержена проклятию опиума. В ее глазах теперь появилось такое выражение, точно она находилась в трансе. Она явно почти не слышала меня.
– Так до завтрашнего утра, – распрощался я.
– До завтра, – повторила она мои слова почти машинально.
– Доброй ночи, миссис Перссон.
– Доброй ночи.
Я поднялся к себе, лег на циновку и заснул. Почти мгновенно мне начали сниться своеобразные страшноватые сны, как и прошлой ночью. И снова наутро я чувствовал себя полностью отдохнувшим и совершенно свежим. Я встал, умылся холодной водой, оделся и спустился вниз. Помещение встретило меня таким, каким я оставил его вчера, – остатки ужина еще стояли на столе. И внезапно меня охватило ощущение, что все здесь было в спешке брошено – включая и меня самого. Я вышел наружу и окунулся в лучистое туманное утро. Дождь перестал, пахло прохладой и свежестью. Я огляделся по сторонам в поисках хоть каких-то проявлений жизни, но не заметил решительно ничего. Единственным живым существом, обнаруженным мною в деревне, была оседланная лошадь. Солдаты, женщины – все исчезли. Установив это, я спросил себя, не могло ли быть так, что волей обстоятельств я попробовал опиума мистера Лу и все случившееся мне только пригрезилось? Я вернулся в дом и крикнул:
– Миссис Перссон! Миссис Перссон!
Ответом мне было только эхо. Ни души не осталось в разрушенной деревне.
Я снова вышел на улицу. Вдали мерцали влажные после дождя зеленые холмы долины. Дождь прекратился, должно быть, еще ночью. Огромное красное солнце стояло в небе. Щебетали птицы. Мир казался совершенно невозмутимым, долина выглядела гаванью полного покоя. Я не видел ни одного ружья, ни одного из тех предметов, что разбойники принесли с собой в качестве добычи. Только грязь была вся истоптана, и можно было разглядеть, что совсем недавно через деревню прошел отряд всадников.
Может быть, разбойники получили сообщение о том, что вооруженные силы генерала Лю планируют нанести им ответный удар? Может быть, они вышли в поход, чтобы самим провести наступательную операцию? Я решил оставаться в деревне так долго, насколько это возможно, в надежде дождаться их возвращения.
Я предпринял бесцельный обход деревни. Я обыскал каждый из оставшихся домов. По главной улице я совершил прогулку из поселка, после чего бегом возвратился назад. Не было ни одного признака, подтверждающего мою теорию о том, что деревня должна стать целью нападения.
Около полудня я изрядно проголодался и вернулся в дом, чтобы перекусить холодными остатками ужина. Я выпил стакан драгоценной мадеры неизвестного миссионера. Осмотрел помещения первого этажа и после этого укрепился в своем первоначальном намерении обыскать все комнаты одну за другой.
В спальне рядом с моей оставался еще слабый аромат женской косметики. Не было сомнений: это комната Уны Перссон. На стене висело зеркало, возле циновки стояла бутылочка туалетной воды. Несколько темных волос осталось на расческе, валявшейся на полу недалеко от зеркала. В остальном же это помещение было таким же спартанским, как и все остальные. Я заметил маленький инкрустированный столик возле окна, выходящего на небольшой балкон, откуда открывался вид на всю разрушенную деревню. На столе лежал пакет, перевязанный бечевкой и завернутый в платок.
Подходя к окну, я бросил взгляд на сверток. А потом посмотрел на него второй раз, куда как более пристально, потому что на пожелтевшей бумаге увидел написанное выцветшими коричневыми чернилами свое имя! Просто – «Муркок».
Почерк был мне незнаком, однако я чувствовал, что имею право вскрыть пакет. Он содержал пачку густо исписанных листков канцелярского формата.
Это была рукопись, которую тебе, второй ее открыватель, предстоит прочесть (ибо я не имею никакой охоты вторично выставлять себя посмешищем).
К сему прилагалось послание от Бастэйбла. Рукопись была написана тем же почерком.
На это, вероятно, и намекала Уна Перссон, когда говорила, что Бастэйбл для меня кое-что оставил в Долине Утренней Зари. Рассуждая здраво, можно также предположить, что она намеревалась вручить мне сверток перед своим отъездом (если действительно знала, что придется отбыть так неожиданно, без предупреждения).
Я вынес на балкон стол, стул и рукопись и уселся так, чтобы видеть холмы долины и жутковатую брошенную деревню, и принялся читать. История оказалась еще более странной, чем та, первая, что рассказывал мне Бастэйбл…
Книга первая
Мир анархии
Глава первая
Возвращение в Теку Бенга
Когда тем утром я ушел от Вас, уважаемый мистер Муркок, у меня не было ни малейшего намерения столь внезапно покидать Роув Айленд. Первоначально я хотел всего лишь немного прогуляться и проветрить голову. Однако я был, как Вы знаете, очень утомлен и, кроме того, сказалась моя склонность к импульсивным поступкам. Бродя по пристани, я увидел, как отходит пароход; я стал дожидаться возможности незаметно пробраться на борт; наконец улучил момент. Я остался незамеченным и в результате снова оказался на твердой земле, но уже в Индии, где и начал свой путь в глубь континента, к Теку Бенга. Я все еще надеялся отыскать дорогу назад, в мое, «правильное» время. В Теку Бенга я обнаружил, что расселина все еще неприступна для человека; я порешил было броситься вниз со скалы и тем самым положить конец всей этой чертовщине. У меня недоставало ни мужества, ни сил вернуться назад, в Ваш мир, Муркок, – в этот мир, который так незначительно, но все же отличается от того, что я оставил.
Должно быть, у меня было нервное расстройство (возможно, причиной тому был шок; не исключено, что сказалось и опиумное голодание, настигшее меня в странствиях, – не знаю точно). Я замер близ расселины, бывшей для меня плацдармом для наступления на столь желанное, но недоступное знание. Часами разглядывал я едва различимые в дымке руины заброшенной древней горной крепости. Сейчас мне вспоминается, что временами я принимался умолять ее, взывать к ней с мольбой об избавлении от ужасной участи, к которой я приговорен, – ею или Шаран Кангом, давно мертвым жрецом и владыкой Теку Бенга.
Какое-то время (только не спрашивайте, как долго это тянулось) я вел жизнь дикого зверя, питался маленькими животными, которых удавалось поймать, и почти наслаждался медленным распадом моего человеческого рассудка и потерей облика цивилизованного человека.
Когда выпал снег, пришлось подыскать себе укрытие. Я медленно спускался по склону горы, покуда не оказался близ пещеры, способной предложить мне даже большее, чем убежище, в котором я так нуждался. Судя по всему, до недавнего времени она служила жилищем какому-то дикому зверю, потому что повсюду валялись кости, целые груды костей – овец, диких коз, диких собак и тому подобных (как, впрочем, и многочисленные человеческие останки), – однако ж ничто теперь не указывало на то, что прежний ее обитатель все еще находится поблизости. Пещера была длинной и узкой, она настолько глубоко уходила в гору, что мне так и не удалось исследовать ее до конца. Пришлось довольствоваться тем, чтобы устроиться поблизости от выхода и не разводить огня. Зима становилась все холоднее, но я согревался, кутаясь в шкуры добытого мною зверя.
Прежним обитателем пещеры был огромный тигр. Это я выяснил однажды утром, когда услышал, как кто-то принюхивается. Вход в пещеру закрыли массивная полосатая голова и плечи гигантской кошки. Тигр считал эту пещеру своей зимней квартирой, и идея разделить ее со мной совершенно явно не приводила его в восторг. Я вскочил и бросился в глубину пещеры, поскольку выход был блокирован тигром; гигантская кошка, должно быть, неплохо разжирела за лето, проведенное в долине, – ей не удавалось протиснуться внутрь.
Таким образом, мне довелось убедиться в том, что пещера в действительности была туннелем – и к тому же, созданным человеческими руками. Было темно как в могиле, когда я продвинулся немного дальше. Я держался руками за стены и постепенно ощутил, что необработанная скала сменяется гладко обтесанным камнем и что под руками появляются части знакомых скульптур. Тут я потерял голову… я обезумел. Я еще помню, как смеялся, но потом остановился, подумав о том, что тигр, возможно, все еще идет следом. Я остановился, осторожно ощупал обе стены прохода. Отвратительное, тошнотное чувство страха охватило меня, когда пальцы наткнулись на детали скульптуры; смятение мое росло. И в то же время я почувствовал небывалый подъем, поскольку был уверен, что наткнулся на один из множества потайных ходов Теку Бенга. В конце концов, с тем же успехом я смогу отыскать дорогу к подземным ходам под тем невероятно древним храмом Грядущего Будды! Я ни в малейшей степени не сомневался в том, что, не отыскав дороги над расселиной, обнаружил ее под пропастью. Теперь коридор начал резко подниматься наверх и навстречу мне потянуло таким отчаянным холодом, какого не знает настоящая зима. Когда я в первый раз испытал его, меня охватил панический ужас. Испугался я и теперь, но на этот раз страх мой смешивался с надеждой. Странные тихие звуки коснулись моего слуха – звон храмовых колокольчиков, шепот ветерка, доносящего обрывки фраз на чужом языке. Когда-то я пытался убежать от всего этого, однако теперь я помчался к ним навстречу, и думаю, что при этом кричал и плакал. Пол коридора как будто качался, пока я бежал; стены раздались, так что, даже раскинув руки в стороны, я не мог больше касаться их. И вот я увидел перед собой точку белого света. Она была точно такой же, что и раньше; я невольно рассмеялся. В тот же миг я будто бы со стороны услышал, что смех мой звучит хрипло и безумно; однако мне это было безразлично. Свет становился все ярче, он уже начал ослеплять меня. Позади света двигались фигуры; безымянные, ослепительные пятна красок; вот свились сети из вибрирующей металлической ткани, и снова я подумал об индуистских богах, которые построили машины, чтобы освободиться от законов времени и пространства.
И вот я начал падать.
Сломя голову, я вращался и падал вниз, и мне казалось, что я лечу сквозь пустое пространство между звездами. Теперь я потерял и те малые остатки разума, которые у меня еще оставались, и отдался на волю бесконтрольной силы, которая схватила меня и превратила в свою игрушку…
Мне очень жаль, если все это покажется Вам фантастичным, мистер Муркок. Вы знаете, что я никогда не обладал особым воображением. Выйдя из детского возраста, я начал свой путь простым солдатом, выполняющим свой долг во имя родины и короны. Ничто не было мне милее, как вновь вернуться к прежней жизни, однако судьба распорядилась иначе.
Я очнулся в темноте – в отчаянной надежде на то, что полет сквозь время был путешествием назад, и я снова обрету мою родную эпоху. Разумеется, не было никакой возможности проверить это немедленно, поскольку я все еще находился в темноте, в туннеле. Однако таинственные звуки и этот удивительный холод уже исчезли. Я встал, ощупал себя в надежде обнаружить мой прежний мундир – однако на теле все еще болтались старые лохмотья. Это не слишком испугало меня, и я принялся ощупью искать дорогу назад. Я твердо решил броситься на тигра и покончить со всеми своими приключениями, если обнаружится, что я все еще нахожусь в той эпохе, покинуть которую так стремился.
Наконец я снова выбрался в пещеру. Никакого тигра не было и в помине. Напротив – и это подняло мое настроение – не существовало более никаких признаков того, что сам я жил в этой пещере. Я вышел наружу, на снег, и взглянул в синее небо; я жадно вдохнул разреженный горный воздух и рассмеялся, как мальчишка, уверенный в том, что вернулся «домой».
Мое путешествие из горного региона можно назвать каким угодно, только не «приятным», и я никогда не пойму, как ухитрился не замерзнуть насмерть. Я прошел через множество деревень, где ко мне относились с осторожным уважением, раздобыл теплую одежду и еду. Однако никто из тех, с кем я разговаривал, не понимал по-английски, а местные диалекты не были мне знакомы. Так я провел почти месяц, прежде чем мне удалось получить, как я смел надеяться, подтверждение выводов о том, что я нахожусь в моем времени. Появилось несколько примет – обрубок дерева, скала странной формы, небольшая речушка, – показавшихся мне знакомыми. Я знал, что нахожусь поблизости от пограничного поста, на который некогда совершил нападение Шаран Канг. Это нападение и стало причиной для моего первого посещения Теку Бенга, ставшего моим путешествием в иное время.
Примерно день спустя показался и сам пост – несколько бараков, окруженных немногочисленными кирпичными постройками местных жителей; все это было обнесено крепкой стеной. Здесь погибли наши служащие из местных уроженцев и их командир, английский офицер, и я возносил горячие молитвы за то, чтобы найти все так, как я это оставил. И на самом деле, я увидел все признаки недавних боевых действий, что меня, разумеется, очень воодушевило! Шатаясь, я прошел мимо рухнувшей решетки ворот маленького форта, все еще надеясь, вопреки очевидности, найти отделение пенджабов и гуркхов, которое я оставил здесь перед своей экспедицией в земли кумбалари. Во всяком случае, в поселке были солдаты. Я закричал от облегчения. Голод и усталость ослабили меня, голос мой прозвучал довольно жалко в теплом весеннем воздухе, однако солдаты повыскакивали, держа оружие наготове. И только в этот момент я заметил, что все они были белыми. Без сомнения, индийских солдат заменили британцами. И все же эти люди совсем недавно побывали в бою, это было очевидно. Неужели пока я находился в экспедиции в горах, в логове этой старой лисицы Шаран Канга, на форт напала еще одна банда?
Я крикнул:
– Вы англичане?
Ответ был краток:
– Надо полагать!
И я без сил рухнул в сухую пыль.
Глава вторая
Мечты и кошмары чилийского чудодея
Когда я очнулся на раскладной кровати в том, что осталось от спальни, мой первый вопрос, вполне естественно, был:
– Какой у нас нынче год?
– Какой год, сэр? – мне отвечал молодой парень с умным лицом. На красной форменной куртке (это была форма «Ройял Лондондерри», полка, действовавшего в тесном сотрудничестве с моим) у него были полоски фельдфебеля; в руке – жестяная чайная чашка. Он поддержал мою голову, помогая сесть.
– Прошу вас, фельдфебель, сделайте это для меня, хорошо? Какой сейчас год?
– 1904-й, сэр.
Следовательно, я «отсутствовал» два года. Это многое проясняло. Я с облегчением отхлебнул довольно жидкого чая (только потом я узнал, что это был их последний чайный запас) и представился. Я назвал свое звание и свой полк; сообщил фельдфебелю, что, насколько мне известно, я – единственный, кто остался в живых из той карательной экспедиции, что была отправлена два года назад; что находился в плену и бежал; довольно долго блуждал по окрестностям и только теперь сумел выбраться к своим. Фельдфебель выслушал мою историю не выказывая, противу ожиданий, ни малейшего недоверия, однако его следующие слова возбудили опять мою тревогу.
– Стало быть, вы ничего не знаете о войне, капитан Бастэйбл?
– О войне? Здесь, на северо-западе? Неужели все-таки русские…
– В настоящее время это – одно из немногих мест, которые почти не задеты войной, однако в своем предположении вы совершенно правы: Россия числится теперь среди наших врагов. Война охватила весь мир. Я сам и около двадцати солдат – вот и все, что осталось от армии, которая тщетно пыталась защитить Дарджилинг. Город и обширные территории внутри страны находятся во власти русских, а их, со своей стороны, теснит Арабский Альянс. Лично я надеюсь, что русские еще держатся. Они, по крайней мере, оставляют пленных в живых, а если убивают, то быстро. По нашим последним данным, дела обстоят именно так…
– Почему же из Великобритании не приходит подкрепление?
Фельдфебель бросил на меня страдальческий взгляд:
– Мне кажется, родина сейчас мало чем может помочь нам, сэр. Европа пострадала куда больше, чем Азия, поскольку на нее обрушились чудовищные бомбовые удары. Война в Европе закончена, капитан Бастэйбл. Здесь же она продолжается – своего рода альтернативное поле битвы, где выигрыш чертовски мал, кто бы ни победил. Что до топлива, то ситуация довольно неприглядна: горючего нет, ни один британский самолет, вероятно, не сможет взлететь – если только существует еще хотя бы один…
Его слова становились для меня все менее и менее понятными. И лишь одно ужасное обстоятельство постепенно прояснялось, наполняя меня отчаянием: этот мир 1904 года имел с моим собственным еще меньше общего, чем тот, откуда мне удалось бежать.
Я попросил фельдфебеля кратко обрисовать для меня мировую историю, как описал бы он события ребенку, и в качестве объяснения снова прибег к давней сказке о потере памяти. Молодой человек принял и это объяснение и любезно предоставил мне краткий отчет мировой истории, начиная с последней четверти XIX столетия. Она радикально отличается от истории Вашего мира, мистер Муркок, как отличается от того мира будущего, который я вам описал.
Итак, примерно в 1870 году в Чили объявился гений, который в несколько лет изменил участь обездоленных; создал изобилие там, где прежде царили голод и нужда; принес комфорт и роскошь туда, где некогда была лишь горькая нищета. Его звали Мануэль О'Бин. Он был сыном осевшего в Чили ирландского инженера и наследницы чилийского миллионера (возможно, самой богатой женщины Южной и Центральной Америки). О'Бин обладал огромной способностью к обучению и в чрезвычайно раннем возрасте начал делать удивительные открытия. Излишне говорить о том, что отец всячески поощрял его, и О'Бин еще до восьми лет выучился всему, чему только мог научить его отец. Благодаря материальным средствам, которые обеспечивало ему богатство его матери, не существовало никаких препятствий для развития гениальности О'Бина в области техники. В неполные двенадцать мальчик изобрел целый ряд новых горнодобывающих машин, которые были использованы на месторождениях полезных ископаемых, принадлежащих его семье, и увеличили благосостояние семейства в сотни раз. И дело было не только в том, что он обладал огромным талантом в проектировании и создании новых машин; он был наделен также умением открывать новые источники энергии, менее трудные в эксплуатации и бесконечно более дешевые, чем то простое горючее, что использовалось до сих пор. Он разработал метод преобразования электричества, так что теперь его можно было поставлять не по кабелям, а лучами, причем почти в любую часть света. Его генераторы были маленькими, удобными в обращении и требовали минимума энергии. Именно от них работало большинство изобретенных им машин. Были изобретены различные новые моторы, наконец, мудреные модификации паровых турбин, которые работали от быстро нагревающихся жидкостей вместо воды.
Наряду с горными и сельскохозяйственными машинами в эти годы О'Бин интересовался военной техникой и создал десятки чрезвычайно эффективных военных машин (не следует забывать, что он был всего лишь пятнадцатилетним мальчиком и, как всякий мальчишка, очень увлекался подобными вещами). В числе прочего появились подводные лодки, самоходные орудия, воздушные корабли (эту разработку он создал совместно с великим техником и воздухоиспытателем французом ла Пересом) и моторизированные бронированные автомобили, которые называли «сухопутными броненосцами». Однако как только гражданское сознание О'Бина развилось в полной мере, он отказался от милитаристского направления в своих исследованиях. Еще до того, как ему исполнилось восемнадцать, он дал клятву никогда более не использовать свой талант в военных целях. Вместо этого он решил направить все усилия на машины, которые позволят оросить пустыни, выкорчевать леса и превратить мир в плодороднейший сад, способный прокормить голодающих, и тем самым уничтожить основные предпосылки разногласий между людьми.
Так началась новая эра. Казалось, утопия воплощается в жизнь. На земле не осталось никого, кто не мог бы хорошо питаться и не имел возможности получить хорошее образование. Как по волшебству, исчезла нищета.
Человек действительно может жить одним лишь хлебом, покуда все его силы заняты добыванием этого хлеба. Но стоит человеку освободить разум и перестать посвящать все свое время поискам пропитания, как он принимается размышлять. И если только у него появляется возможность сопоставлять различные факты, и если только сам он неглуп, то он принимается переосмыслять свое место в мире и сравнивать его с чужим местом в мире. Таким образом тысячи людей вдруг осознали, что власть находится в руках кучки меньшинства: землевладельцев, фабрикантов, политиков. Все эти люди восторженно приняли научные и технические новшества О'Бина – поскольку могли покупать его патенты, с их помощью создавать машины и умножать свои богатства. При этом улучшали свое положение и те, над кем господствовали богатые.
Однако двадцать пять лет – достаточный срок, чтобы выросло новое поколение. Поколение, никогда не знавшее страшной нищеты. В противоположность предыдущему, оно не испытывало ни малейшей благодарности за то, что теперь у людей много свободного времени и вдоволь еды. Именно у этого поколения вызрело желание взять судьбу в свои руки. Короче, эти люди стремились к политической власти.
В 1900-е годы гражданские войны всех народов, как больших, так и малых, стали обыденным явлением. В некоторых странах – как правило, самых отсталых – произошли победоносные революции, и наряду с уже привычным фанатичным национализмом на политическую арену вышли новые силы и группировки. Великим державам пришлось смириться с тем, что от них оторвали колонии в Азии, Африке и Америке. А поскольку источники энергии стали дешевыми – и патенты О'Бина внедрялись повсеместно; поскольку военная мощь не была больше напрямую связана с большой, хорошо обученной армией – постольку старые державы остерегались ввязываться в войны с молодыми нациями и отныне предпочитали отстаивать свои позиции средствами сложной дипломатии, постепенно создавая «сферы влияния». Но мудреные дипломатические игры в отдаленных областях часто вызывают растущее напряжение в самой метрополии. Особенно это сказалось на Европе. Однако и в Соединенных Штатах, и в Японии национализм все выше поднимал голову, а словесные баталии между великими державами становились все напряженнее. Торговые эмбарго, парализующие экономику, бессмысленные запреты на импорт – все это обсуждалось, оспаривалось, многократно обсасывалось и пережевывалось. В умах владык мира сего расцвела махровая мания преследования. Внутри страны они видели угрозу со стороны агрессивного молодого поколения, требовавшего все больше социальных прав; извне было другое пугало – соседние страны. Все больше ресурсов выделялось на создание сухопутного, морского и воздушного оружия, на формирование гигантских запасов оружия, боеприпасов – и все это для армий, которым вменялось в обязанность держать под контролем бунтующие народы (а также, по возможности, изматывать и истреблять бунтарей внутри страны). Во многих государствах была введена воинская повинность прусского образца – последнее повсеместно вызвало яростный протест со стороны тех, кто стремился к реформе государственных структур. В конце концов даже те, кто первоначально надеялся достичь своих целей дискуссиями и сбором подписей, обратились к революционному насилию.
Никто в точности не знает, что думал по этому поводу сам О'Бин. Вероятно, его мучило чувство страшной вины. По слухам, в тот день, когда великие державы объявили друг другу войну, он втайне от всех покончил с собой.
Поначалу война ограничилась лишь территорией Европы. В первые же недели большинство крупных городов континента, а также Великобритании, обратились в развалины и пепел. Кратковременный Центрально-американский Альянс просуществовал все же достаточно долго, чтобы ввязаться в войну с США, что привело примерно к такому же результату. Огромные подвижные военные машины покатили по опустошенной стране; мрачные боевые самолеты закружили в грозовом небе. Под водой кишели стаи подводных лодок, часто уничтожавших друг друга, даже ни разу не выйдя на поверхность – а там «броненосцы» союзников разносили друг друга на части выстрелами из чудовищно эффективного оружия, разработанного тринадцатилетним мальчиком.
– Большинство настоящих боев теперь уже позади, – заключил фельдфебель с ноткой презрения в голосе. – Топливо для генераторов и моторов постепенно подходит к концу. Военные машины, которые еще остались, – те просто стоят без дела. Вся тяжесть снова легла на кавалерию и пехоту. Но вот незадача – все уже успели перезабыть, как сражаются верхом, с ружьем в руке. Да и людей осталось не так уж много. И еще меньше боеприпасов, я полагаю. У нас у каждого есть по патрону, – он коснулся оружия, висевшего у него на поясе. – Если повстречается враг, придется брать его в штыки. В этой чертовой войне победят проклятые индусы – те, кто еще помнит, как владеть мечом, копьем, кто имеет луки и стрелы и…
– Стало быть, вы не считаете войну оконченной? Люди должны были прийти в ужас после всех этих событий! Да им просто отвратительно воевать…
Солдат тряхнул головой и заметил философски:
– Это безумие, сэр. И оно охватило всех нас. Это может продолжаться, пока последний человек не отползет от трупа того парня, которого он только что прикончит ударом камня по голове. Война – это чистой воды сумасшествие. Люди совершенно не думают о том, что творят. Знаете, как это бывает: забываешь обо всем, пока убиваешь, убиваешь, все время убиваешь, – он замолчал в легком смущении. – По крайней мере, я так думаю.
Я согласился с ним: он был слишком прав. Несказанная тоска точно лишила меня рассудка; я жестоко страдал при мысли об иронии судьбы, которая забросила меня из относительно мирного времени в этот кошмар. Однако вместе с тем я испытывал потребность каким-либо образом вернуться в Англию и самолично убедиться в том, что фельдфебель говорил правду. Может быть, он преувеличивал – будь то из пристрастия к драматическому или же от отчаяния, что немудрено – положение его было бедственное.
Я объявил ему, что мечтаю возвратиться на родину. На это он лишь сочувственно улыбнулся и сказал, что у меня нет ни малейшего шанса. Если я, к примеру, изберу дорогу через Дарджилинг, меня захватят в плен русские или арабы. А если, противу ожидания, мне удастся добраться до побережья, то в порту давно нет кораблей (если в мире еще вообще существуют какие-либо корабли), и аэропорт тоже опустел. Лучше всего мне было бы присоединиться к его солдатам, что он мне и предложил. Они выполнили свой долг, и положение их безнадежно. Они намеревались отойти подальше в горы и там начать новую жизнь. Поскольку население уничтожалось в таких больших количествах, то, по мнению фельдфебеля, вскоре повсюду будет в изобилии дичи, так что можно будет жить охотой – и неплохо жить. Но к тому времени я был уже по горло сыт горами. Что бы там ни случилось, как только я снова наберусь сил, я попытаюсь пробиться к побережью.
Два дня спустя я распрощался с фельдфебелем и его людьми. Они пытались упросить меня одуматься, не сходить с ума и не отправляться навстречу верной смерти.
– Говорят, здесь бушует эпидемия, сэр, – добавил на прощание фельдфебель. – Страшные болезни. Вся санитарно-гигиеническая система-то рухнула!..
Я вежливо выслушал все предостережения и все так же вежливо оставил их без внимания.
Возможно, я уже исчерпал весь отпущенный мне запас неудач, потому что на протяжении всего моего пути через индийский субконтинент удача оставалась неизменно на моей стороне. Дарджилинг действительно оказался в руках арабов, но те вскорости почти все ушли из города. Их отряды рассеялись. Вероятно, они были отозваны на фронты вблизи от их родины. В городе имелись один или два дивизиона, но те были предостаточно заняты, приглядывая за русскими. Выяснив, что я англичанин, они заключили из этого, что я должен быть их другом. Я уже знал, что перед концом войны предпринимались попытки создания британско-арабского пакта. Так что эти парни были того мнения, что мы с ними сражаемся на одной стороне (как потом выяснилось, они здорово заблуждались на сей счет). Я присоединился к ним. Целью их путешествия была Калькутта – или то, что осталось от Калькутты, – где существовала небольшая надежда найти корабль на Ближний Восток. И там – вот чудо! – действительно стоял на якоре корабль. По их понятиям, это был старомодный пароход с мотором, работающим на угле. И пусть название было написано на борту по-русски – на мачте развевался флаг Арабского Альянса: два скрещенных широких меча. Корабль находился в совершенно запущенном состоянии, и, поднимаясь на борт, мы подвергали свою жизнь серьезной опасности. Однако шансов найти другой корабль существовало один на миллион, так что я не был расположен упустить хотя бы такой случай. На этом очень старом фрахтовике изначально было предусмотрено очень мало места для пассажиров. Большинство теснилось в трюмах или устраивалось где попало, по мере возможности, удобно, насколько в данном случае вообще можно говорить об удобствах. Как офицер и «гость», я был удостоен чести разделить каюту с четырьмя арабами, среди которых были три палестинца и один египтянин. Все они неплохо говорили по-английски и были хоть и немного чопорными, но все же приятными спутниками, которые простерли свою любезность до того, что ссудили мне капитанскую форму и большинство тех предметов личной гигиены, без которых я в последние месяцы научился успешно обходиться.
Корабль медленно двигался по Бенгальскому заливу, и я отважно сражался со скукой, рассказывая своим спутникам, как много лет жил в плену у одного из гималайских племен. Таким образом я вынудил их просвещать меня касательно тех деталей мировой истории, которыми не смог поделиться фельдфебель.
Ходили слухи об ужасном завоевателе, которого они именовали Черным Аттилой. Этот вождь объявился в Африке совсем недавно; мои спутники видели в нем серьезную угрозу. В результате последней войны Африка пострадала далеко не так тяжело, как Европа, и большинство ее народов – некоторым государственным образованиям было всего лишь по нескольку лет – изо всех сил пытались оставаться нейтральными. Следствием этого стали процветающее сельское хозяйство, богатые урожаи, плодотворная работа сельскохозяйственных машин; благосостояние этих народов охраняла армия резервистов. При растущей поддержке черных народов Черный Аттила провозгласил священную войну против белой расы (к этой же категории были отнесены и арабы, а также азиаты). Согласно последним данным моего собеседника, этот вождь одержал несколько локальных побед, и не имелось никаких признаков того, что он собирается обратить свою военную мощь против жалких останков западного мира. Если верить другим сведениям, он давно погиб. Другие же, напротив, утверждали, что он уже в Европе и захватил половину континента.
На нашем пароходе не имелось рации (еще одно доказательство моей удачливости, потому что арабы так и не подписали никакого пакта с Великобританией!), поэтому у нас не было никакой возможности подтвердить правдивость этих слухов или же заклеймить их как окончательную ложь. Пароход, пыхтя, двигался вдоль побережья Индии, по Маннарскому заливу. На острове Агатти мы загрузились лаккадивским углем; в Арабском море попали в шторм, потеряли троих матросов и большую часть нашего такелажа; вошли в Красное море и находились всего в нескольких днях пути от Суэцкого канала, когда бедный пароход без всякого предупреждения был атакован несколькими торпедами и затонул почти мгновенно.
На нас напала подводная лодка, оснащенная торпедами, одна из немногих, еще существовавших в мире – и, как выяснилось, нападение было продиктовано отнюдь не стратегическими соображениями. Это был обыкновенный акт циничного пиратства.
Но как бы то ни было, а пират хорошо сделал свое дело. Пароход закряхтел, затрещал и со всей командой и пассажирами прямиком отправился на дно. Я и примерно десяток других – вот и все, кто сумел выбраться, ухватившись за плавающие вокруг обломки.
Подводная лодка на несколько минут высунулась на поверхность, чтобы полюбоваться на свое «произведение», убедилась в том, что с этих останков много не возьмешь, и хладнокровно бросила нас на произвол судьбы, погрузившись вновь в пучину вод. Вероятно, нам следовало радоваться, что мы не показались достойной целью для его бортовых орудий. Надо полагать, боеприпасы стали повсеместным дефицитом.
Глава третья
Польский капер
Я не намерен описывать мои впечатления от последующих двадцати четырех часов. Достаточно будет сказать, что они были довольно безотрадными. Я видел, как мои товарищи по несчастью один за другим исчезают в волнах, и знал, что в конце концов та же участь ждет и меня. У меня было немало случаев поупражняться в изучении искусства выживания, и каким-то образом мне удавалось оставаться наверху, вцепившись в жалкий обломок судна. Поздним вечером следующего дня из волн поднялось чудовище; вода, испаряясь, потоками стекала с его черно-голубой шкуры; его гигантские хрустальные глаза уставились на меня; из его брюха донеслось жуткое утробное ворчание. Моя бедная голова приняла его поначалу за живое существо, после чего меня посетила более удачная мысль о подводной лодке, которая торпедировала нас: она вернулась, чтобы убить меня. Постепенно кипящая вода успокаивалась, и теперь до меня доносилось только тихое урчание. Стройный стальной корабль остановился и замер на поверхности воды. Из люков на палубу выпрыгивали матросы в зеленовато-голубой форме. Один из них бросил в воду спасательный круг; я из последних сил поплыл к нему. Меня втащили на лодку. Несколько пар матросских рук подняли меня; к моим губам поднесли чашку с ромом; меня закутали в одеяла и пронесли по качающейся палубе вниз через передний люк. Его быстро закрыли над нами, и, едва меня опустили на палубу, я почувствовал, как корабль снова погружается в пучины вод. Все это разыгралось в несколько минут, и складывалось впечатление, будто все очень спешили. Они словно бы и так пошли на огромный риск, решившись вообще показаться на поверхности.
Я пришел к заключению, что попал вовсе не на тот же самый корабль, что обрек меня на столь горестную участь. Прежде всего, этот показался мне куда большим. Без сомнения, то было не британское судно, и язык, на котором изъяснялись матросы, говорил мне весьма мало. Не исключено, что я слышал какой-то славянский язык. Уж не русские ли часом захватили меня в плен?
Меня доставили в маленькую каюту с металлическими стенами, сняли мой насквозь мокрый арабский мундир, уложили на койку и укрыли теплыми одеялами. Я слышал, как вновь заработали корабельные моторы; после почти незаметного рывка судно набрало большую скорость. И я, не утруждая себя более раздумьями насчет моей будущей судьбы, погрузился в глубокий счастливый сон без сновидений.
Проснувшись, я машинально бросил взгляд в иллюминатор, однако определить, день сейчас или ночь (не говоря уже о часе!), было, разумеется, невозможно. Я видел только, как струится мимо темно-зеленая люминесцирующая вода. Корабль акулой стремительно проносился по морским глубинам. Какое-то время я предавался созерцанию; первая встреча с этим удивительным царством очаровала меня; я пытался разглядеть подробности жизни таинственного подводного мира, но для этого мы слишком быстро плыли.
Я все еще смотрел в иллюминатор, когда дверь каюты открылась: один из моряков принес мне большую чашку с горячим черным кофе. Он заговорил с сильным акцентом:
– Привет от капитана, сэр. Можете посещать его в его каюте, когда хотите.
Взяв кофе, я увидел, что моя измятая форма постирана, высушена и отутюжена и что на маленьком столике у стены разложена свежая смена белья.
– С удовольствием, – сказал я. – Может ли кто-нибудь проводить меня к капитану, когда я приведу себя в порядок и оденусь?
– Я подожду вас снаружи, сэр, – матрос отсалютовал и тихонько закрыл за собой дверь. Не могло быть никаких сомнений в том, что на этом корабле царила исключительная дисциплина: об этом говорила одна та скорость, с которой меня доставили на борт. Я надеялся, что эта дисциплина подразумевает также соблюдение прав военнопленных.
Я закончил свой туалет так быстро, как только смог, и скоро выглянул за дверь моей каюты. Матрос провел меня по узкому, похожему на трубу коридору с круглыми стенами. Мне бросилось в глаза, что распорки находились также на боковых стенах и потолке; это говорило о том, что корабль обладал исключительной маневренностью. Мое заключение оказалось совершенно правильным (в соответствии с пробковыми планками располагались также «палубы» на внешней стороне кормы, тогда как главная рубка представляла собой шар, который поворачивался согласно углу поворота корабля – это была, как выяснилось, всего лишь одна из проходных идей О'Бина!). Это подводное судно намного превосходило все, что я видел в 1973 году в альтернативном будущем.
По круглому коридору мы вышли к перекрестку, свернули по направлению к левому борту, вскарабкались по маленькому трапу и оказались у плоской, абсолютно круглой стальной двери, в которую и постучал моряк, проговорив при этом несколько слов на своем неизвестном мне языке. С другой стороны двери донесся лаконичный ответ, после чего матрос потянул за ручку, чтобы открыть ее. Он пропустил меня вперед, отсалютовал еще раз и удалился.
Я оказался в знакомой почти до мелочей версии капитанской каюты корабля моего родного мира. Здесь было очень много меди и красного дерева; несколько зеленых растений свисали в корзинах с потолка и стен; очень аккуратно прибранная койка; стол, на котором лежали разложенные во множестве навигационные приборы и различные морские карты. Стены украшали гравюры с изображением кораблей и старинные карты в рамках. Вся плоскость потолка излучала свет, похожий на дневной (очередное изобретение О'Бина, сделанное мимоходом). Из-за стола навстречу мне поднялся невысокий юркий человек с усиками, приподнял фуражку и улыбнулся почти застенчиво. Он был совсем молод – вероятно, не старше меня, однако испытания оставили на его лице морщины, и его глаза были глазами пожилого человека – твердые и ясные и в то же время полные удивительной иронии. Он протянул мне руку. Я тряхнул ее и ощутил его крепкое пожатие: сильное, но не грубое. Что-то пугающе знакомое чудилось мне в нем. Рассудок мой все еще колебался, не желая признавать истину, когда он представился на хорошем английском языке с легким гортанным акцентом:
– Добро пожаловать на борт «Лолы Монтес», капитан. Моя фамилия Корженёвский, и я капитан этого корабля.
Я был слишком ошеломлен, чтобы говорить: передо мной стоял мой старый учитель тех времен, когда я летал на борту «Скитальца», только сейчас он был намного моложе. В те годы Корженёвский командовал (или еще будет командовать) польским воздушным судном. Выводы, естественно вытекающие отсюда, вызывали вполне закономерный страх. Не существует ли, в таком случае, вероятность встретить в этом мире версию себя самого? Изо всех сил я цеплялся за свои хорошие манеры, чтобы не выдать себя. Корженёвский совершенно явно ничего обо мне не знал. Поэтому я просто представился, и будь что будет. Я назвал свое настоящее имя, полк, в котором на самом деле служил, и в нескольких словах объяснил, почему ношу этот довольно экзотический арабский мундир.
– Надеюсь, Польша не находится в состоянии войны с Арабским Альянсом, – добавил я.
Капитан Корженёвский пожал плечами и повернулся к буфету, где стояли в ряд бутылки и стаканы.
– Я хотел бы предложить вам выпить, капитан Бастэйбл. Что предпочитаете?
– Виски и немного содовой, если вас не затруднит. Очень любезно с вашей стороны.
Корженёвский вытащил графин с виски и, снимая стакан с полки, еле уловимо шевельнул рукой с графином.
– Польша больше ни с кем не воюет. Сперва на нее напала Германия, затем русские опустошили ее, а теперь и России больше не существует. Во всяком случае, как единой нации русских больше нет. Бедная Польша… Все ее битвы закончены навсегда.
Он протянул мне полный стакан и сделал такое движение, точно хотел, по польскому обычаю, разбить свой стакан вдребезги, однако тотчас взял себя в руки, проглотил виски почти залпом и начал теребить себя за мочку уха, как будто рассердился, что едва не поддался страстному порыву.
– Однако же вы и ваша команда – поляки, – заметил я. – И это польский корабль.
– Мы не принадлежим больше ни к какой нации, хотя родиной большинства из нас действительно была Польша. Когда-то этот корабль был гордостью нашего военного флота. Теперь это единственное судно, уцелевшее из всей польской флотилии. Вы могли бы назвать нас «каперами». Именно поэтому мы и выжили после катастрофы, – в его глазах появилось иронически-гордое выражение. – Полагаю, мы живем неплохо по сравнению с другими, хотя добыча попадается все реже. Некоторое время мы следили за вашим пароходом, но он не показался нам достаточно богатой добычей, чтобы тратить на него торпеду. Вам, вероятно, было бы любопытно узнать, что подводная лодка, напавшая на вас, называется «Маннанан». Она принадлежала ирландскому флоту.
– Ирландскому? – я был поражен. Стало быть, в этом мире и впрямь господствовала всеохватывающая автономия.
– Мы не могли немедленно остановить машины, чтобы взять вас на борт. Поэтому решили, что поначалу вы должны попробовать справиться самостоятельно. «Маннанан» хорошо вооружен, но нам все же удалось довольно быстро повредить его и заставить подняться на поверхность. Лакомый кусочек, говорю как пират! – он рассмеялся. – Мы взяли съестные припасы, которых нам хватит на три месяца. И запасные части.
Несомненно, «Маннанан» заслужил того, что сделал с ним капитан Корженёвский. Поляк обошелся с побежденными куда милосерднее, чем ирландцы с нашим несчастным пароходом. Однако я не мог заставить себя высказывать все эти соображения вслух и тем самым оправдывать факт морского разбоя, совершенного «Лолой Монтес».
Корженёвский зажег тонкую сигару и сделал мне знак, чтобы я сам обслуживал себя у бара.
– Итак, капитан Бастэйбл, – произнес он, – что же нам теперь с вами делать? Обычно тех, кто остался в живых после нападения, мы доставляем до ближайшего берега и отпускаем на все четыре стороны. Но вы – случай особый. Мы направляемся к Гебридам, где у нас база. Не высадить ли вас где-нибудь по дороге? В общем-то нельзя сказать, что нынче можно найти хоть одну страну, где жизнь была бы привлекательной.
Я рассказал ему, что намерен непременно добраться до Великобритании, и был бы чрезвычайно признателен, если найдется возможность высадить меня в Южной Англии. При этих словах он поднял брови:
– Я бы мог еще понять, если бы вы рвались в Шотландию. Но южное побережье! После того, как не без моего участия, вас вырвали из когтей смерти, совесть просто не позволяет мне отправить вас в пасть к другой погибели! Да понимаете ли вы, о чем просите? Есть ли у вас хотя бы туманное представление о том, в какой ад превратилась Южная Англия?
– Я слышал, Лондон пострадал от тяжелых бомбардировок…
Корженёвский не смог подавить улыбки.
– Мне всегда импонировала манера британцев преуменьшать, – заявил он. – А что вы вообще слышали?
Читать бесплатно другие книги:
