Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра Краули Джон

— Птицы смерти, — отозвался Дарр Дубраули.

Люди выступили под громкий рокот своих «барабанов» и «рогов» (вороний словарь человеческих слов рос с каждым днем), витых, как Змеи: хвост во рту у человека, а длинное тело поднимается вверх, змеиный рот широко открыт, из него рвется звук.

— Но Змеи-то не кричат, — заметила Лисята.

Некоторые Люди дули в полые рога Баранов.

— Ну, Бараны, по крайней мере, издают звуки, — сказала Лисята.

— Но не такие, — вставил Дарр Дубраули.

Вороны его края не видели Баранов, прежде чем их привели Люди, но теперь уже были с ними знакомы.

На деревьях, с которых они смотрели на поход Людей, сидели птенцы Лисяты, все сильные, все уже на крыле: их вылупилось четверо. Они перепрыгивали с ветки на ветку, менялись местами, клевали сучки, ждали, пока им скажут, куда теперь лететь за едой, и пищали тонкими голосками так же часто, как подавали взрослые кличи. Их имена... Дарр Дубраули позабыл их имена.

Следом за барабанами и рогами показалась Лисья Шапка, она стояла в повозке, встревоженная и задумчивая. Дарр Дубраули перебрался на ветку повыше, чтобы лучше видеть. Несколько молодых Ворон, которым нечего было больше делать, увязались за толпой, хоть и держались на почтительном расстоянии.

— Это некто? — спросила Лисята, воспользовавшись местоимением для того, чей пол неизвестен.

— Да.

— И ты отправишься, куда идет некто? — уточнила Лисята.

— Не могу, — сказал Дарр Дубраули. — Птенцы же.

— Они почти выросли.

— У них глаза еще голубые, — возразил Дарр Дубраули. — Не знают, когда Жабы переселяются; Лису от Выдры не отличат.

— Ты хочешь лететь. Так лети.

— И ты со мной.

— Я не могу. Я нужна птенцам.

Дарр неловко перепорхнул на другую ветку, опустил клюв к земле, поднял к небу. Шум человеческой процессии стал стихать.

— Если останешься, — сказала Лисята, — мы не узнаем, что случилось, верно? И почему, и зачем, и все остальное.

Звучало так, будто она слышала эти слова от него, и не раз, а много раз, будто это было очень мило, хоть и поднадоело. Дарр почуял вызов, но такой, что на него не ответишь. С чувством, будто он выдернул маховое перо из крыла, Дарр оставил Лисяту с птенцами. Она крикнула ему вслед клич «Будь осторожен!», словно клюнула своим черным клювом.

Он летел, пока не догнал Лисью Шапку, а потом завис над ней, ловко закладывая виражи в воздухе. Лисята была права: он означал что-то в той же степени, в какой был чем-то, он, Ворона; вот что он должен отдать Людям взамен того, что получили Вороны. Когда Люди вошли под деревья, Дарр присоединился к хохочущим Воронам, которые тоже отправились на поиски приключений; потом он сел прямо на борт телеги и, когда она подскакивала, цеплялся крепче, дабы показать, что ему не страшно, — хотя Воронам помоложе на это не хватало смелости. Через некоторое время Лисья Шапка устала от тряски, выбралась из телеги и пошла рядом, опираясь на длинный посох.

Прежде чем летнее солнце закатилось, путники из передовой части отряда объявили привал и развели костры. Огонь станет знаком для отстающих, скажет им: «Мы здесь». Воины во время набега никогда не разжигают костров, сказала Дарру Лисья Шапка, и тем, кто живет сейчас в старом поселении, лучше знать, что они не подбираются во мраке для войны или грабежа. На третий день путники увидели на подневном взгорье всадников, те некоторое время наблюдали за пришельцами, а потом исчезли: разведчики; увидели и поскакали к своим с новостями.

На пятый день Люди завидели свое прежнее поселение. Старики разразились горестными криками и завываниями. На холме над жилищами возвышалась приземистая башня, которую Дарр Дубраули поначалу принял за пень гигантского дерева. Частокол (выше, чем в Озерной деревне), на многих шестах черепа — мертвые враги, ставшие стражами. Дым множества очагов и костров. Дарр видел — хотя Люди еще не разглядели, — что те, кто жил снаружи частокола, поспешно гнали скот в ворота.

— Все это было нашим, — сказала Дарру Лисья Шапка, хотя остальные не понимали, к кому она обращается, но все знали, что она часто говорит с невидимыми собеседниками. — Селение выросло, так говорят старики. Сильны те, что живут здесь сейчас, те, что выгнали нас. Сильнее нас.

— Но вы же отгоняли их в битвах. Многих из них убили.

— Потому что они пришли туда, где мы поставили новые дома. На нашу землю.

Дарр Дубраули подумал, что Вороны бы это поняли. Интересно, черепа на частоколе принадлежат воинам из племени Лисьей Шапки?

Рога и барабаны. Из ворот выехали верховые. Лисья Шапка подняла руку, чтобы озерные жители не шли дальше, и, когда все они собрались на краю распаханного поля, она одна двинулась навстречу воинам из старого поселения. Вороны, прилетевшие вместе с Озерными Людьми, направились к деревьям, перекрикиваясь в предвкушении битвы.

Но битвы не случилось. Дарр Дубраули хотел бы рассказать взвинченным Людям, что он видит, а они нет: Лисья Шапка прошла по полям и лугам, а когда всадники увидели ее, села, скрестив ноги, как маленькая девочка, которой была так давно, и стала ждать верховых. Высокий посох показывал им нужное место. Ее окружили. Дарр Дубраули боялся подлетать к ним близко, но все равно слышал, как позвякивает на них железо. И тогда она с ними заговорила.

На закате всадники уехали, но Лисья Шапка продолжала сидеть на месте. Вороны перекликались; они улетели за едой, пока было еще светло, искали место для ночевки. Люди принесли Лисьей Шапке еды и плащ, чтобы не замерзла.

Это была певая встреча. Весь следующий день они ждали. Одинокий посох Лисьей Шапки в поле напомнил Дарру палки, которые двое первых Людей воткнули в землю над озером. Солнце уже опустилось к горизонту, когда всадники приехали вновь, а с ними один из Больших (его легко было узнать) и повозка, в которой сидел ребенок в зеленой одежде и с недавно отломанной веткой Дуба в руке. Люди этого не видели, но Дарр Дубраули видел; и он видел, как Лисья Шапка смотрела на всадников и ребенка, а потом подняла взгляд на деревья, где сидел Дарр. Увидел, как она хитро улыбается, словно затеяла какую-то игру.

Люди снова говорили, а затем Лисью Шапку посадили в повозку рядом с мальчиком в зеленом, и все они поехали к частоколу и поселению, а потом скрылись внутри.

Это была вторая встреча.

К тому времени местные Вороны уже заметили пришлых и собрались, чтобы прогнать их из своих владений, их рощ и охотничьих угодий. «Вот! Вот тебе!» Местных было намного больше, поэтому отряд Дарра отступил и направился в сторону дома. Так что единственная битва в тот день случилась между Воронами. И стая Дарра больше ничего не узнала о том, что произошло у старого поселения, пока Люди не возвратились домой.

А вернулись они со своими старыми мертвецами. Они получили то, за чем ходили.

Озерные Люди, которые оставались в селении, вышли наружу, многие двинулись навстречу по дороге, чтобы приветствовать сородичей и их груз. Как положено, явились и Вороны — так им наказал Дарр Дубраули — и с криками пролетели над отрядом. Впереди хлопали на ветру знамена, затем шли воины и силачи с горшками и другими емкостями, куда были аккуратно уложены серые и бурые кости, частью завернуты в яркие ткани. Другие кости завернули в их же почерневшую кожу. Старуха, плача на ходу, несла останки ребенка. Черепа, почерневшие от земли так, что стали темней зубов, везли в телегах, где прежде ехали Большие, те же теперь выказывали почтение предкам. Ни рогов, ни барабанов: Люди шли в молчании и тишине. Рядом шагала Лисья Шапка, а за руку ее держал мальчик в зеленой одежде.

— Зачем им кости? — поинтересовалась Кукушкино Яйцо, глянув вниз. — Я думала, они считают, что мертвые Люди уходят жить в другое место, а этот мусор оставляют тут.

— Нет-нет, — возразила Два Супруга. — Ты не поняла. Они считают, что кости и все, что на них осталось, — это живое и может чувствовать почести. Мне точно говорили.

— Вы обе правы, — сказала Лисята. — Только не спрашивайте, как это.

— Они мертвые и живые.

— Они тут и там.

— Они там, куда живые не могут пойти.

— И не хотят идти.

И три Вороны долго смеялись.

Мир изменится благодаря тому, что сделала Лисья Шапка. Она вернула мертвых; теперь под пение и плач, в ароматном дыму костров их уложат в перевернутые дома на вечный отдых. Она добилась этого, покорившись большей силе тех, что захватили их прежнее поселение, сказав, что ее народ будет меньшим из двух, если только им вернут эти останки, чтобы они лежали там, где живут ныне их родные, друзья и потомки. Взамен Озерные Люди одарят новых владельцев своего старого дома почетом и уважением, не будут воровать у них скот и жечь посевы, как бывало прежде, но будут платить им дань.

— Так что же, больше не будет битв? — спросил у нее Дарр Дубраули.

— Будут, конечно. Просто не с этими людьми. Есть и другие, пришельцы издалека, они сильней даже, чем эти. Мальчик знает.

— Но вместе вы станете сильными. Кто вас выгонит?

Она подняла руку к солнцу, встающему над озером. Это напомнило ему жест Певца: словно одним движением можно было выудить из мира нужную вещь.

— Они не нашего рода, — проговорила Лисья Шапка, — и придут из земель, где мы никогда не бывали. Их бойцов много, много больше, чем у нас, и они убьют всех наших. Никак их не остановить, надолго не сдержать. Быть может, еще много зим пройдет, прежде чем они придут, но они придут. — Она улыбнулась старому другу. — Ты хорошо попируешь, Ворона.

Потом она отвернулась, посмотрела в даль за озером, но не так, будто что-то искала. Дарр Дубраули ждал.

— Есть котел, — сказала она наконец, но не ему. — Его можно поставить на огонь, вскипятить, а внутрь бросить убитых бойцов, и они выйдут из него живыми и здоровыми, и отрубленные руки и ноги прирастут обратно[13].

— А что такое «котел»? — спросил Дарр Дубраули.

— Лежит он за морем, — сказала она, — и его нам не добыть.

— А что такое «море»?

— Не знаю.

Люди надолго задержались у своего прежнего поселения, выкапывая мертвых: уже близилась зима.

— Но есть, — сказала она, — одна вещь лучше котла; если ею владеешь, то никогда не умрешь. Совсем никогда.

— Какая же вещь такое может? Что за вещь?

Лисья Шапка не ответила. Она обеспокоенно вскочила. Дарр заметил, что у нее в руке ветка Дуба — наверное, та, которую принес мальчик в зеленом.

— Они знают, где она, — проговорила она. — Те, кого мы принесли домой. Когда мы собирали их там, куда выбросили их кости и плоть, — в полях, в лесах, на дорогах и перекрестках, — это их разбудило, и они были благодарны. По ночам, когда мы отдыхали в пути, они говорили об этом. Я их слышала.

— Так что это за вещь?

— Драгоценная вещь, — проговорила она. — Самая драгоценная вещь.

Дарр Дубраули вдруг ощутил странное движение в уме и сердце. Он не понимал, что она сказала. Здесь — не понимал. Но если она будет говорить дальше, он скоро окажется уже не здесь, а там, где она, — в Имре.

— Далекий путь нужно проделать, чтобы ее найти, — проговорила Лисья Шапка. — Или короткий. Короткий и трудный. Думаю, она лежит далеко на севере. Нам нужно найти верный путь и его держаться. Не пойдем ни направо, ни налево. Если только правый путь — ложный...

Вот так Люди жили в мире: для них весь мир состоял из троп и поворотов на этих тропах; прошлое там, откуда привела их тропа, а будущее — там, куда она их приведет. Повороты и развилки пути — вот где они жили и называли их в честь своих двух рук.

— Нам? — уточнил Дарр.

— Придет зима, — сказала она. — Та ночь, та самая ночь, когда светлая сторона года сменяется темной. Тогда для нас откроется путь.

— Но мне не нужна эта вещь, — заявил Дарр Дубраули. — Она не для меня. Так ведь? Не для Ворон.

— Да. Думаю, не для Ворон.

Дарр Дубраули подумал о своих собственных драгоценных вещах, которые он когда-то показал ей в камнях под колючим кустарником.

— Зачем мне туда? Зачем ты меня хочешь взять с собой?

Она закуталась в плащ, но продолжала дрожать. Люди всю жизнь оставались голыми, как малые птенцы, ни тебе шерсти, ни оперенья; от этого им бывало худо на темной стороне года. Тогда за них можно даже бояться, если толком подумать.

— Потому что мне страшно, — ответила она.

Больше всего Вороны удивлялись тому, как Люди думали, будто они одни своими деяниями могут заставить поры года сменять друг друга, зеленые росточки — явиться там, гле их посадили, а дни после зимы — сделать теплее. Они думали, что солнце — это человек вроде них и делает, что ему хочется; в самые долгие зимние ночи нужно жечь огромный костер на вершине холма, чтобы солнце проснулось и встало, а не осталось за подневным краем мира. Вороны знали, что у мира нет краев, потому что умели летать и видели, как он встает вдали, дерево за деревом, холм за холмом, а за ними — дальше, но Люди этого не знали и не поверили бы Воронам, если бы те рассказали.

Но Люди знали тот день, когда пора долгого солнца сменится порой короткого солнца; они знали, когда луна будет яркой, а когда потемнеет и сколько это продлится, — и в этом они никогда не ошибались.

— Мне нужно отправиться в путешествие, — сказал Дарр Лисяте. — Не знаю, сколько оно займет. Но уверен, что вернусь.

— Может, вернешься, может, нет, — заметила Лисята.

Зимняя ночевка по вечерам полнилась Воронами — молодыми и старыми. Гам стоял неимоверный. Где-то в этой черной толпе сидели птенцы Дарра и Лисяты; они уже выросли.

— Когда я вернусь, — сказал Дарр, — может... не знаю точно, но может так выйти, что пройдет много сезонов.

— Да? — спросила Лисята, и она была озадачена куда меньше, чем Дарр ожидал. Может, не поняла его. Он и сам себя едва понимал. — И куда же ты собрался, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы? Неужели и мне, и другим нельзя полететь с тобой? Нехорошо быть одному[14].

Лисята смотрела на него своим хитрым глазом. Как он мог сказать: «Потому что этого места, скорее всего, не существует — даже если я туда попаду»?

— Со мной пойдет некто из Людей, — сказал он. — По имени В-Лисьей-Шапке. Далеко на поклюв, будем искать кое-что.

— И что же?

— Она хочет, чтобы я полетел с ней. Не знаю зачем.

— Так что же?

— Что-то драгоценное, что нужно Людям, — проговорил он тихо, чтобы его не услышали в гаме. — Оно должно спасти Людей от смерти. Так они говорят.

Вороны никогда не сидят неподвижно, если только не спят или не мерзнут зимой, но Лисята вдруг замерла.

— Если тебя долго не будет, — сказала она наконец, — может, я буду здесь, когда ты вернешься, а может, нет.

— Знаю.

— По разным причинам.

— Знаю, — сказал он; это был очевидный факт, но вдруг он показался ему невыносимым. — А вдруг тебе тоже можно полететь. Отправишься с нами?

Она по-прежнему смотрела на него, хотя ему показалось почему-то, что она его больше не видит.

— Я путешествовала, — сказала Лисята.

И другого ответа он, скорее всего, не добьется.

— На всю жизнь, — сказал он в отчаянии. — Ты и я.

— Жизнь коротка, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы, — сказала она и отвернулась, расправила свои огромные красивые крылья, неторопливо взмахнула ими, тем самым неповторимым движением, и полетела туда, где галдели другие Вороны.

— Эта вещь принадлежит нам, — сказала ему Лисья Шапка, шагая по тропе, невидимой для Дарра, отмечая шаги своим длинным посохом, словно это он вел, а она шла следом. — Не им.

— Потому что им она не нужна, — сказал Дарр Дубраули. — Они уже мертвые.

— Они более чем мертвы, — добавила она.

Лисья Шапка смотрела прямо вперед. Он сидел у нее на плече; его помет уже украшал ее плащ. Они шли строго на поклюв, на север, который он всегда чувствовал и мог ее направлять туда — к морю, о котором оба они не ведали.

— Они были отважны и сильны, — добавила она, — и жили куда дольше нашего, но они столько пробыли вне жизни, что выросли из смерти и получили новую жизнь. Может быть, они никогда и не умирали.

— Они не мертвые?

— Они живы. Но не так, как мы. Увидишь.

Некоторое время Дарр сидел молча, цепляясь за ее плечо, и думал, что она и вправду решила идти туда, куда сказала: будто это не трудно, а просто.

— Тогда, давно, они украли твою шкурку, — сказал он.

— Не эти. Через тех рука прошла бы насквозь; явись они ночью, растаяли бы после петушьего крика. Эти живы.

— Чем они живут?

— Страхом и почитанием.

Опустилась тьма, и начался новый день, потому что дни народа Лисьей Шапки, в отличие от наших и вороньих, начинались с заката. Они вышли в путь первым днем зимы, когда год повернул на темную сторону. Теперь луна выросла и будет расти до ночи, когда станет круглой, а потом начнется темная половина месяца. В одеяле, переброшенном через правую руку, она несла мясо и хлеб; на посохе зарубками были обозначены дни до полнолуния, так что их можно было сосчитать. Лисья Шапка не знала, как далеко на север нужно зайти, чтобы найти нужное место, поэтому решила продолжить путь и ясной ночью. Дарру это пришлось не по душе.

— Я так не могу, — сказал он. — Не могу летать по ночам.

— Так сиди, — сказала она. — И свет есть.

— Неправильный свет.

Лисья Шапка рассмеялась, но скоро остановилась ради него, хоть ничего и не сказала. Он уснул, прижав голову к груди, крепко обхватив лапами ветку. Когда его глаза открылись, он увидел ее в бледном, чужом свете — свернулась на широком камне, на виду, совсем бесстрашная. Из-за него? Нет, вряд ли.

В последний день растущей луны они пришли на север. Она так сказала, хоть Дарр не понял, как она это узнала. Для него север был не местом, а направлением. Они стояли на опушке голого леса, над равниной. Полуденное солнце не давало тени. Вдалеке, так что даже Дарр едва видел, поблескивал странный белый свет — море.

Длинный высокий холм рассекал равнину, — казалось, он не вырос из земли, а был на нее положен. Он был — так сказала Лисья Шапка — точно спящий на боку великан, положивший голову на локоть. Дарр Дубраули ничего такого не заметил. Они видели жилища у его подножия, бурые крыши и беленые стены. И Овцы паслись там, где Лисья Шапка увидела поросшие травой колени; в полуденной тишине звонко залаяла Собака.

— Это курган, — сказала она, — и в глубине его лежат великие бойцы. Подумай, как долго они там, внутри. — Она закуталась в плащ от ветра. — Так выветрился. Где угодно можно искать.

Дарр Дубраули подумал, что «где угодно» — это и здесь тоже, но почувствовал, что не хочет приближаться. Лисья Шапка приказала ему оставаться здесь, пока она спустится к жилищам и попросит дать ей проводника, который доведет ее до нужного места. Они знают, сказала она; многие приходили сюда прежде.

Она зашагала в долину. Дарр Дубраули смотрел ей вслед, а затем отправился на поиски пропитания. К вечеру он проглотил нескольких жирных зеленых гусениц, которых аккуратно извлек из колючего куста; останки Рыжей Белки, брошенные, видимо, Ястребом, но еще кое-где съедобные; что-то непонятное, но на поверку вкусное; непереваренное мясо, которое он выковырял из волчьего помета, пролежавшего несколько дней на волчьей тропе. Время от времени он возвращался, чтобы посмотреть, не появилась ли Лисья Шапка, и к вечеру она отыскалась: шла следом за стариком и мальчиком вверх по тропе, которую Дарр Дубраули не разглядел. Он полетел высоко над их головами, и Лисья Шапка указала на него, а двое других остановились, подняли головы, а потом пошли дальше.

Они привели ее к ложбине на подневной стороне кургана. По краям ее стояли камни. Старик и мальчик оставили небольшую корзинку с едой и быстро пошли прочь.

Дарр приземлился рядом с Лисьей Шапкой. На помраке красное солнце пробивалось через разрывы туч. На поклюве серая пелена дождя катилась к морю: ночь будет ясной.

— Сегодня пойдем, — сказала Лисья Шапка.

— Как? — спросил он, окинув взглядом окрестности. — Куда?

— Вниз, — ответила она. — По пути рассказа. — Она положила рядом с собой посох и закуталась в плащ. Чистый ветер на кургане пробирал до костей, даже в этой неглубокой ложбине. — Вся ночь уйдет на то, чтобы его поведать. Ты должен его выслушать целиком, до последнего слова, до самого конца. Иначе он нам ничего хорошего не принесет.

Дарр Дубраули промолчал. Люди жили рассказами. Как по тропам, по ним можно было идти в любом направлении, но они всегда тянулись от начала к концу.

— Если просто выслушаешь, и не будешь перебивать глупыми вопросами, и не уснешь, — все получится.

Она ждала ответа, глядя на Дарра.

— Никаких вопросов, — кивнул он. — Ладно.

Она ждала.

— И не спать, — проговорил он, хоть и с сомнением, но смело, — по крайней мере, он надеялся, что так это прозвучало.

Лисья Шапка повернулась к подневному небу, которое уже потемнело, но над дальними камнями еще мерцало зарево. Дарр Дубраули вдруг с ужасом осознал, что согласился провести ночь на земле; он такого не делал с тех пор, как выпал птенцом из гнезда и прятался под кустом.

Лисья Шапка заговорила. Иногда ее голос становился громче, будто она тихонько звала кого-то неподалеку: это было пение. Иногда смеялась и била себя по коленке, поэтому Дарр тоже смеялся. Только когда она уже долго рассказывала историю[15], он понял, что все это происходило давным-давно, так давно, что не сосчитаешь в сезонах или даже в вороньих жизнях. «Жил-был царь, — говорила она. — И жил глупец. Там стоял замок». Что такое «замок»? Кто такой «глупец»? А спросить было нельзя. Луна — это ее свет мерцал на подне — поднималась в небо, жаркохладная и оранжевая. Рассказ шел своим чередом: отцы и потерянные дочери, сыновья, что по неведенью становились супругами своих сестер или созданий, которые не были Людьми, глупые обещания — исполненные и нарушенные, мечи, и чаши, и венцы, и другие вещи, которые он не мог себе вообразить. Дарр почувствовал, как его внутренние веки закрываются, а внешние опускаются. Он перепрыгнул в другое место, чтобы не уснуть. «А потом, — говорила Лисья Шапка. — А потом». А луна все поднималась в небе, первая полная луна этой зимы. Она будто приближалась, словно тоже хотела послушать рассказ.

Дарр Дубраули почувствовал, что окруженная камнями ложбина становится все глубже. Но в таком свете на глаза не стоило полагаться. Лисья Шапка стала серой и безликой, если не считать влажного блеска в глазах, когда она поднимала взгляд к луне. Лисья Шапка продолжала рассказ: Дарр Дубраули услышал о Людях, что прожили сотню жизней, и о Людях, которые не умирали вовсе, о Людях, у которых лишь по одному глазу и по одной ноге на брата, но они одолели врагов в бою[16], о песнях и певцах, что принуждали воинов сложить оружие и плакать, как пристыженные дети[17]. О женщине, что была тремя женщинами, и одна из них — Ворона размером с гору[18]. И всегда драгоценная вещь терялась, и находилась, и вновь терялась.

Нет, они с Лисьей Шапкой точно проваливались в глубину.

Луна уже поднялась высоко — холодная и бледная, и Дарр Дубраули сам не знал, спит он или бодрствует. Белые камни, окружавшие провал, казались яркими в бесцветном лунном свете. А Лисья Шапка продолжала говорить, она устала и клевала носом, но все равно не умолкала насовсем, а Дарр Дубраули вдруг понял, что стоит на... да, на огромном теле, теле великана. Провал, в котором сидели они с Лисьей Шапкой, оказался его широко открытым ртом. Белые камни стали зубами, что вот-вот сомкнутся, и оба они провалятся в живот, в невообразимые внутренности.

Почему он не поднялся в небо, не улетел, пока еще мог?

Дарр сказал, что не мог, потому что не умеет летать во тьме этого белого света. Но я возразил: «Это потому, что тебе нужно было узнать, чем закончится рассказ».

Они вошли в огромный буковый лес; все высокие, могучие серые деревья похожи друг на друга, и, кроме Буков, больше ничего. На земле никакой зелени, только желтые листья падают поодиночке и с легким шорохом ложатся к остальным. И никаких звуков, никаких животных, вообще ничего живого, кроме Лисьей Шапки и Дарра Дубраули, а когда Лисья Шапка заговорила, деревья будто проснулись и встревожились, услышав ее.

— Если умеешь читать, можно прочесть рассказ на коре этих деревьев[19], — проговорила она. — Вот что сказал мне зеленый мальчик. Он умеет читать, а я — нет.

Дарр Дубраули подумал, что с него хватит рассказов, и вообще непонятно, как выудить рассказ из дерева. Его больше беспокоило, почему эти Буки не сбрасывают орешки.

— Потому что не умирают, — сказала Лисья Шапка, — и не хотят больше плодиться.

Буки с этим, кажется, были согласны. Дарр Дубраули и Лисья Шапка шли вперед. Они не видели тропы, но Буки словно указывали им дорогу — и вот вдалеке показались отблески человеческого костра, алые на сером.

— Огонь, — сказала Лисья Шапка и зашагала быстрее.

Для Людей костры создают место там, где нет никакого места, подумалось Дарру; и так где угодно появляется жилище. Когда они с Лисьей Шапкой подошли ближе, то увидели, что у костра кто-то сидит, словно хочет согреться, хотя в этом лесу было ни жарко ни холодно. Сидящий не поднял глаз на Лисью Шапку и Ворону у нее на плече, хотя наверняка услышал шаги в палой листве. Лисья Шапка остановилась, разглядывая старое неподвижное лицо; глаза у человека были белесые, будто затянутые внутренним веком, как у Вороны. Лисья Шапка опустилась перед ним на колени и положила ладони на его руки, которые сидящий безвольно сложил на коленях.

Отец, обратилась она к нему.

Дарр Дубраули понял ее слова, хотя не услышал ни звука. На ее лице в тот день отразилось нечто, что он в будущем назвал бы Жалостью, хотя тогда не знал ее ни в Людях, ни в себе.

Отец, повторила она. Я иду из иной земли. Я прошу о праве пройти через этот лес. Мне предстоит долгий путь.

Слепой обдумывал эти слова — или нет; он никак этого не показал. Но некоторое время спустя протянул узкую ладонь, будто просил (это было понятно) что-то в нее положить. Лисья Шапка порылась в своем одеянии, но нашла только крошечную металлическую чашечку. Такой вещицы Дарр Дубраули никогда не видел. Лисья Шапка поставила ее на вытянутую ладонь старика. Слепец почувствовал это, осторожно ощупал чашечку пальцами другой руки, улыбнулся, будто получил то, на что и рассчитывал, и спрятал подношение.

Отец, прошептала Лисья Шапка. Можно мне пройти? Ответь.

С огромным трудом старик открыл рот, словно давным-давно этого не делал.

Дочь, произнес он.

Точно ветерок из пещеры или шипение отступающей волны на гальке. Дарр Дубраули его еле услышал. Лисья Шапка не сводила глаз с серого лица старика: теперь они сверкали, не то блестели, но Дарр раньше такого не видел и ничего не понял.

Дочь, повторил слепец. Зачем ты пришла сюда? Чего ищешь?

Вещь, ответила Лисья Шапка, с которой я никогда не умру. И мой род тоже.

Не нужно, сказал старик. У тебя есть Ворона.

Дарр Дубраули встрепенулся, когда о нем вдруг заговорили, и чуть не свалился с плеча Лисьей Шапки.

У тебя есть Ворона, сказал старик. Ворона не умирает.

Да нет же, сказал Дарр Дубраули. Ведь...

Но старик поднял руку, словно призывал к тишине или обращался ко многим слушателям, трудно было понять.

Не эту вещь тебе следует искать, сказал он. Но я люблю тебя и потому позволю пройти. Лишь тебе одной.

Он сунул руку в лохмотья и вынул оттуда ту же чашечку, которую ему дала Лисья Шапка.

Вот, проговорил он и положил ее на ладонь Лисьей Шапке, как она положила в его. Вот так.

Она посмотрела на металлическую вещицу так, будто никогда не видела ее прежде. Затем медленно и с почтением кивнула слепому старику, и, хотя он наверняка не мог ее видеть, старик кивнул в ответ. Затем он вытянул тонкий палец и коснулся ее помрачного глаза.

Лисья Шапка поднялась, отвернулась от костра, с улыбкой покачала головой и зашагала в ту же сторону, куда шла прежде, а следом поскакал Дарр Дубраули. Впереди уже виднелся выход из букового леса. «Лишь тебе одной», сказал старик у костра, но ведь там был и Дарр Дубраули, и он не собирался возвращаться назад. Он мог идти рядом с ней, — в конце концов, Вороны ходят по многу часов в день, когда ищут съестное. Он и здесь привычно посматривал по сторонам, но ничего съедобного не находил.

— Это был твой отец? — спросил он у Лисьей Шапки.

— Не знаю, — ответила она.

— А что ты ему дала, а он тебе отдал?

— Вещь, — ответила она. И показала: надела чашечку на последнюю фалангу своего самого длинного пальца, пришлось точно по мерке. — Хорошо, что он у меня оказался.

Дарр заметил, что ее помрачный глаз, тот, которого коснулся палец старика, уже не был зеленым, как другой, а стал голубым, как воды озера на солнце.

Она протянула руку, чтобы Дарр мог сесть, и повернула на тропу, которая становилась шире с каждым шагом; теперь она вела вниз, на широкую равнину, зеленую и желтую, по которой бежала и пенилась река. По обоим берегам возвышались серые горы, укрытые черными Елями; солнце — то ли садится, то ли встает; ветер. Вдалеке — башня.

— Счастливая долина, — сказала Лисья Шапка и рассмеялась.

— А где все те, кого мы видели раньше? — спросил Дарр Дубраули, который вдруг вспомнил толпу молчаливых созданий, бледные лица вокруг Лисьей Шапки. — И где все те, кого вы нашли и выкопали из земли, а потом закопали на новом месте?

— На севере.

— Это и есть север. Твои слова.

Но Лисья Шапка объяснила ему, что на Великом Севере тоже есть север и юг, и идти туда можно бесконечно долго, и на этом севере тоже свой север и юг, и всюду лежат и ждут мертвые. Как же так: все эти пространства лежат друг внутри друга, но меньше не становятся?[20] Для Дарра «внутри» всегда означало «меньше»: внутри яйца, внутри рощи, внутри ореха.

— Тут все перевернуто, — сказала Лисья Шапка. — День — это ночь. Тьма — свет. Лево — право. Есть пять направлений: север, юг, восток, запад и здесь. «Здесь» — это мера для всех остальных. То место, где ты сейчас и где можешь оказаться потом. Туда мы идем.

Дарр Дубраули потерял способность чувствовать поклюв, так что он просто отправился с ней, куда она говорила. Куда бы она ни пришла, всюду ее узнавали или помнили, но Ворону у нее на плече вроде бы никто не мог толком увидеть. В хижинах и хлевах ее принимали, угощали едой и питьем, но не понимали; в крепостях и замках вызывали на состязания и поединки, обещая, что, если она одержит победу, ей откроют желанное.

В башне на холме царь предложил ей заклад. Сказал, что если она позволит отрубить себе голову, то и она сможет отрубить ему голову[21], и тогда он на ней женится и даст ей все, чего она только ни пожелает. Она вовремя вспомнила, в чем тут хитрость, и, когда голова царя слетела с плеч, а ее осталась на месте (Дарр Дубраули не может вспомнить, как ей это удалось), она подняла голову за длинные волосы.

Теперь скажи мне, обратилась к голове Лисья Шапка. Скажи мне, где отыскать Самую Драгоценную Вещь. В какой земле и кто ее хранит.

Нет, сказала голова царя.

Ты должен. Ты обещал.

Не скажу, сказала голова царя.

Тогда она сделала чашу из черепа царя, и выпила из нее, чтобы узнать его тайную мысль, и унесла ее с собой. Жидкость в ней имела привкус железа.

— Я знаю этот народ, — сказала она, уверенно и быстро шагая вперед. — Знаю сказания.

— А что, если он или кто другой тебя обманет, пошлет туда, где вещи нет?

— Они не могут обмануть. Должны говорить правду. В этой земле лжи нет.

Может, так оно и было, но это не мешало им говорить загадками, или сообщать правду навыворот, или говорить одно, а иметь в виду другое: хоть Лисья Шапка исполняла указания отрубленной головы и повиновалась узору на игровой доске и песням на языке деревьев, которые пели певцы, она никак не могла добраться до Самой Драгоценной Вещи.

Они шли на север. Дарр Дубраули шагал рядом или ехал у нее на плече и от усталости и скуки уже подозревал, что никуда он на самом деле не отправлялся, а просто сидит по-прежнему на холме-великане и слушает рассказ Лисьей Шапки: словно этот рассказ с самого начала был о ней, о том, что будет, а не о том, что некогда было.

Из-за того, что она пришла оттуда, откуда пришла (так она сказала Дарру), в каждой стране за ней принимался ухаживать то царь, то нищий, то певец, то боец, и с каждым она соглашалась сойтись («Ну ладно»), но в первую брачную ночь отстраняла мужа рукой и требовала прежде сказать ей прямо, где найти Самую Драгоценную Вещь, — и он тут же исчезал или превращался во что-то другое: в мотылька, в палку или волну на воде.

— Потому что не хотят мне отвечать, — сказала Лисья Шапка Дарру. — Трусы.

Последний избранник отнес ее в сырую беседку у золотой реки, но все пошло как обычно: когда Лисья Шапка задала ему вопрос, он превратился в Угря и попытался ускользнуть в прибрежный ил. Лисья Шапка поймала Угря и заставила говорить. Что в ней, в этой Самой Драгоценной Вещи, где она и как ее отыскать?

Ничего, проговорил зубастой пастью Угорь.

Говори правду, приказала она.

Хорошо — в ней всё.

Лисья Шапка сказала, что правда тут либо одно, либо другое, но Угорь ответил, что да, правда и то и другое и не отпустит ли она его все-таки?

Лисья Шапка сдавила его крепче. Угря трудно удержать в руках[22]. Она сказала: Не отпущу, пока не откроешь мне, где ее найти.

Угорь извивался и вырывался. Нигде, кроме как в обширной земле внизу, сказал он, и вовсе она не спрятана в яйце Вороны мира сего. А потом выскользнул и уполз.

— Вороны мира сего? — уточнил Дарр Дубраули.

— В этом мире только одна Ворона, — сказала Лисья Шапка, словно только что об этом узнала. — Всё здесь по одному. Просто встречается снова и снова, поэтому кажется, что всего много.