Последний континент Пратчетт Терри

Ринсвинд огляделся. Неподалеку находилась яма, из которой он накануне выковырял ужин, а дальше до самого горизонта тянулся пустынный ландшафт, состоящий из колючего кустарника да раскаленных красных камней.

– Я их почти всех выкопал, – слабым голосом отозвался он.

– Не, друг. Я могу открыть тебе секрет, как находить всякие вкусности под кустами. Главное – чухать, где искать, и каждый вечер у тебя на ужин будут деликатесности. Понял, друг?

– А откуда тебе известен мой язык, о таинственный голос? – полюбопытствовал Ринсвинд.

– А с чего ты взял, шо он мне известен? – в ответ спросил голос. – Я щас говорю на своем языке, а ты понимаешь. А вообще, друг, надо бы тебя откормить. Ща я тебя запою. Жратву будешь находить только так.

– Хорошо бы, – отозвался Ринсвинд.

– Ты стой, где стоишь, и не дергайся.

Бестелесный голос чуть слышно загнусавил под невидимый нос.

Ринсвинд был как-никак волшебником. Не из самых лучших, конечно, но волшебство он чувствовал. Этот гнусавый напев оказывал на него странное воздействие.

Волосы на тыльной стороне ладоней вдруг воспылали желанием переселиться на плечи, шея начала потеть. Уши потянулись вверх, а окружающий ландшафт медленно завращался.

Ринсвинд уставился себе под ноги. Да, вот его ноги. По всей видимости. Они стояли на красной земле и не двигались. Зато двигалось все вокруг. Значит, это не у него голова кружится, а у ландшафта.

Напев умолк. Что-то вроде эха металось в голове у Ринсвинда, как будто слова были тенью чего-то более важного.

Ринсвинд на мгновение прикрыл глаза, а потом опять их открыл.

– Э-э… отлично, – проговорил он. – Клевая… песенка.

Он не видел собеседника, а потому говорил с той осторожной вежливостью, с которой обращаешься к вооруженному человеку, стоящему у тебя за спиной.

Наконец Ринсвинд повернулся.

– Мне кажется, ты… гм-м… куда-то направлялся? – произнес он, обращаясь к пустому воздуху. – Э-э… ты меня слышишь?

Даже насекомые умолкли.

– Гм-м… Кстати, тебе случайно не встречался сундук на ножках?

Он заглянул за куст – на тот случай, если таинственный собеседник спрятался там.

– Не то чтобы это очень важно, просто в том сундуке мое чистое белье…

Безграничная тишина недвусмысленно выражала отношение вселенной к чистому белью.

– Так это… Значит, я должен был научиться находить пропитание в кустах? Я правильно понял? – рискнул спросить Ринсвинд.

Потом окинул взглядом ближайшие деревья. Нельзя сказать, чтобы количество плодов на них увеличилось. Он пожал плечами.

– Вот странный тип.

Крепко зажав в руке палку на случай непредвиденного сопротивления, Ринсвинд бочком приблизился к плоскому камню и перевернул его.

Под камнем лежал бутерброд с курятиной.

У него был вполне куриный вкус.

Чуть подальше светившиеся рядом с водоемом бледные белые линии погасли.

Теперь же перенесемся в совсем другую пустыню, которая располагалась где-то там. Странное дело, всегда есть «где-то там». Оно там, где нас нет, до него не дойдешь и не доедешь, хотя оно может быть совсем близко – с другой стороны зеркала или всего во вздохе от вас.

На тамошнем небе нет солнца, разве что небо и есть солнце, поскольку излучает яркую желтизну. А под небом – раскаленно-обжигающие красные пески.

На скале проявилось грубое изображение человека. Постепенно, открываясь слой за слоем, оно усложнялось, словно невидимая рука рисовала кости, органы, нервную систему… душу.

Человек ступил на песок и опустил на землю мешок, который вдруг стал намного тяжелее. Вытянув руки, человек хрустнул суставами пальцев.

Здесь, по крайней мере, можно нормально говорить. Там, в мире теней, он не осмеливался поднимать голос, чтобы не поднять заодно и горы.

Он произнес слово, которое по ту сторону скалы потрясло бы леса и создало луга. На истинном языке вещей, на котором говорил человек, это слово означало нечто близкое к «обманщику». Обманщики, они же трикстеры, существуют во многих системах верований, однако легкомысленное звучание этого прозвища может быть… обманчивым. Обманщики обладают своеобразным чувством юмора, и одна из наиболее популярных шуточек в их среде – это подложить под ваше сиденье фугас.

Появились черная и белая птицы и уселись человеку на голову.

– Вы знаете, что делать, – сказал старик.

– Он? Ну и чмо! – отозвалась одна птица. – Я наблюдала за ним. Просто очутился в нужное время в нужном месте.

Старик кивнул, показывая, что, возможно, это и есть настоящее определение героя.

– И зачем столько шума-пыли? Неужель так трудно сделать все самому?

– Потому что это должен сделать герой.

– И без моей помощи, естественно, не обойтись, – фыркнула птица.

Надо отметить, фыркать через клюв – довольно-таки трудная задача.

– Точно. Можешь лететь.

Птица пожала крыльями – как раз это было не так уж и сложно – и, сорвавшись в воздух, пролетела прямо сквозь камень. Еще несколько секунд на нем светилось изображение птицы, которое потом поблекло и исчезло.

Между создателем и богом большая разница. Работа создателей не из легких, ведь они создают места. А богов создают люди. И это многое объясняет.

Старик уселся на камень и стал ждать.

При одной мысли о купальном костюме волшебник начинает нервничать. «Ну почему все купальные костюмы должны быть такими… незакрытыми?! – гневно восклицает он. – И почему так мало золотого шитья? И какой вообще толк от одежды, на которой нет по крайней мере сорока полезных кармашков? А оккультные символы из блесток?! Для них, как видно, места не нашлось. И где, если уж на то пошло, лацканы?»

Кстати, о покрываемости. Жизненно важно, чтобы как можно бльшая часть волшебника была закрыта, дабы не пугать девушек и лошадей. Может, на свете и встречаются молодые волшебники, этакие бронзовокожие, мускулистые красавцы, но только не в Незримом Университете с его бесконечными завтраками-обедами-ужинами. Впрочем, именно благодаря последним волшебник обретает свой вес в обществе.

Ну а чтобы отделить волшебника от его остроконечной шляпы, требуется приложить немало усилий и даже задействовать тяжелую технику.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий покосился на декана. Оба носили одеяния, в которых превалировали красно-белые полоски.

– Кто последним прыгнет в воду, тот останется один-одинешенек на берегу! – крикнул он[10].

Из моря торчал плоский валун, омываемый волнами. На валуне, подвернув мантию, стоял аркканцлер Незримого Университета. Важно раскурив трубку, Наверн Чудакулли забросил в волны леску с таким устрашающим количеством блесен, поплавков и грузил, что сразу становилось ясно: любая рыба, не попавшаяся на крючок, все равно будет оглушена тем или иным тяжелым предметом.

Смена обстановки положительно повлияла и на библиотекаря. Не прошло и нескольких минут с тех пор, как его вынесли на берег, а он уже вчихал себя в привычную форму и теперь сидел на берегу, обернувшись одеялом и прикрыв голову большим листом папоротника.

А день и впрямь был чудесный. Небо и вода источали тепло, море нежно мурлыкало, в ветвях деревьев шептал ветер. Библиотекарь знал, что ему полагается чувствовать себя лучше, но вместо этого в нем росло острое чувство беспокойства.

Он огляделся. Профессор современного руносложения уснул, прикрыв глаза книжкой. Изначально она называлась «Принципы Чарораспространения», но, изменившись под влиянием солнечных лучей и особых высокочастотных вибраций со стороны песчинок, заглавие на обложке теперь гласило: «Заговор «Омега»[11].

Неподалеку в воздухе висело окно, сквозь которое виднелся прямоугольник ванной комнаты. Заподозрив это инженерное решение в непрочности, аркканцлер на всякий случай подпер окно палкой. Из пришпиленной к раме записки сразу становилось понятно, что автор послания очень тщательно подбирал слова: «Диревяшку Не Убирать. Даже Штобы Праверить, Что Будет. ЭТО КРАЙНЕ ВАЖНО!»

За пляжем виднелся лес, карабкающийся по склону довольно-таки остроконечной горки, хотя и недостаточно высокой, чтобы претендовать на заснеженную вершину.

Библиотекарь уставился на обрамляющие пляж деревья. Они что-то смутно напоминали и навевали приятные мысли о доме. И это было весьма странно, поскольку родился библиотекарь в Анк-Морпорке, в Луннолужном переулке, в доме рядом с мастерской седельных дел мастеров. Но при взгляде на деревья что-то в самой сердцевине его существа отзывалось. Хотелось на них вскарабкаться и…

И все же что-то с этими деревьями было не так. Библиотекарь посмотрел на раскиданные по берегу красивые ракушки. С ними тоже было что-то не так. У него даже мурашки по спине забегали.

Над головой кружились несколько пташек – тоже неправильных. О нет, с формой у них было все в порядке (насколько библиотекарь разбирался в птицах), и звуки они издавали вполне птичьи. Но были неправильными.

Вот проклятье…

Он попытался сдержать отчаянный чих, однако назальную инерцию уже было не остановить. Поэтому библиотекарь все же чихнул и, наверное, правильно сделал – ни в коем случае не пытайтесь сдержать чих, если хотите и дальше идти по жизни с целыми барабанными перепонками.

Последовал всхрап, за ним – стук, и библиотекарь преобразился в нечто соответствующее пляжному пейзажу.

Говорят, в пустыне хватает сытной и питательной еды. Главное – знать, где искать.

Как раз об этом и размышлял Ринсвинд, извлекая из норки тарелку с кусками шоколадного торта. Торт был посыпан кокосовой крошкой.

Он осторожно покрутил тарелку.

Что ж, доказательства налицо. Он и в самом деле научился находить еду в этом гиблом, безжизненном месте. И пусть вокруг по-прежнему пустыня, зато внутри не так пусто.

Но, наверное, все дело в неких скрытых способностях. Те добрые люди, что в течение последних нескольких месяцев периодически делились с Ринсвиндом едой, питались совсем иначе. Они выращивали убогий ямс, постоянно копали какие-то корешки, а на горячее подавали всяких тварей с бльшим количеством глазных яблок, чем было найдено Стражей в обиталище Медли, Медицинского Клептоманьяка.

Наконец-то с ним случилось хоть что-то хорошее. Наверное, кто-то где-то хочет, чтобы он остался в живых. А вот эта мысль вселяла беспокойство. В живом виде Ринсвинд мог потребоваться только для того, чтобы подкинуть ему очередную гнусность.

За несколько месяцев странствий по пустыне Ринсвинд очень изменился. К примеру, его волшебный балахон стал изрядно короче. Оторванные от подола лоскутки шли на бечевки для сандалий, а после особо экзотических встреч использовались в санитарно-медицинских целях. И теперь из-под балахона торчали колени, а, надо сказать, колени волшебника – это зрелище не для слабонервных. Скорее оно тянет на «детям до шестнадцати».

Но шляпу Ринсвинд берег как зеницу ока. Он сплел для нее новые широкие поля и пару раз даже восстанавливал ее острый кончик – с помощью тех же лоскутков, оторванных от того же балахона. Правда, большую часть блесток пришлось заменить кусочками ракушек, примотанными стеблями травы, – но все равно это была его шляпа, старая добрая шляпа волшебника. Волшебник без шляпы – это всего-навсего человек в подозрительно женском наряде. Волшебник без шляпы – никто и звать никак.

Однако шляпа является лишь атрибутом, никак не влияющим на, допустим, зрение волебника. Поэтому Ринсвинд не заметил рисунка, проявившегося на полускрытом в кустарнике камне.

Сначала могло показаться, что рисунок этот напоминает птицу. Но потом, продолжая выглядеть давними, якобы случайными мазками неведомого художника, использовавшего уголь и охру, изображение вдруг стало меняться…

Быстро покончив с завтраком, Ринсвинд пустился в сторону высившихся на горизонте гор. Прошло уже несколько дней, с тех пор как он впервые их увидел. Ринсвинд не имел ни малейшего понятия, зачем туда нужно идти, но, по крайней мере, эти горы представляли собой хоть какую-то цель.

Земля под ногами слегка подрагивала, и продолжалось это вот уже несколько дней кряду: несколько раз в день земля обязательно начинала дрожать, что было весьма странно, поскольку ландшафт вокруг совсем не выглядел вулканическим. Наоборот, в такого рода местности вы несколько сотен лет можете таращиться на какую-нибудь скалу, а потом, когда с ее вершины упадет камешек, это станет главной темой всех соседских разговоров на ближайшие пару веков. По всем признакам, местная местность давным-давно завязала с геологической аэробикой, успокоившись и остепенившись. В иных обстоятельствах тут даже могли бы жить люди.

Некоторое время спустя Ринсвинд заметил, что с вершины небольшого камня за ним следит кенгуру. Кенгуру попадались ему и раньше: гигантскими прыжками они мчались прочь сквозь кусты, улепетывая со всех лап. Привычки ошиваться в непосредственной близости от людей за ними не водилось.

А эта зверюга, похоже, охотится на него. Но разве кенгуру не придерживаются вегетарианской диеты? Или одежда на нем вдруг позеленела?

Ринсвинд осторожно двинулся дальше. И он совсем не испугался, когда, выпрыгнув из кустарника, кенгуру вдруг приземлился перед самым его носом.

Коснувшись лапой уха, зверь многозначительно посмотрел на Ринсвинда.

Затем, коснувшись другой лапой другого уха, кенгуру сморщил нос.

– Да-да, просто отлично, – сказал вместо приветствия Ринсвинд.

Он было попятился, но тут же остановился. В конце концов, это всего лишь большой… допустим, кролик с очень длинным хвостом и ногами, которые, как правило, весьма идут к красному носу и мешковатым штанам.

– Я тебя не боюсь, – решительно заявил Ринсвинд. – С какой стати мне тебя бояться?

– А с той, – отозвался кенгуру. – К примеру, я могу сделать так, что твой желудок мячиком вылетит у тебя из хлебальника.

– А-а! Ты говорящий?

– Быстро соображаешь, – похвалил кенгуру и опять коснулся лапой уха.

– Что-то не так? – осведомился Ринсвинд.

– Да не, это я по-кенгуриному. Практикуюсь помаленьку.

– И что же это за язык? Один раз почешешь ухо – «да», два раза – «нет»?

Кенгуру опять почесал ухо, но потом опомнился.

– Точняк, – кивнул он. И наморщил нос.

– А сморщенный нос что значит?

– Это значит: «Бежим скорее, кто-то упал в глубокую яму».

– Наверное, очень распространенное выражение?

– Ты офигеешь, насколько.

– А как на кенгурином будет: «У меня для тебя есть задание чрезвычайной важности»? – вкрадчиво-невинно поинтересовался Ринсвинд.

– Кстати, хорошо, что спросил…

Сандалии почти не шелохнулись. Ринсвинд вылетел из них, будто стартующая ракета из поддерживающих опор, и приземлился на уже бегущие в воздухе ноги.

Некоторое время спустя зверь догнал его. Кенгуру передвигался легкими длинными прыжками.

– Почему ты убегаешь? Ты ведь даже не дослушал.

– У меня длительный опыт пребывания в собственной шкуре, – огрызнулся Ринсвинд. – Я знаю, что будет дальше. Меня опять втянут в историю, которая меня не касается. А ты просто-напросто галлюцинация, вызванная сытной едой на пустой желудок, так что даже не пытайся остановить меня!

– Остановить тебя? – удивился кенгуру. – А на фига? Ты движешься как раз в нужном направлении.

Ринсвинд попытался было затормозить, но у него не получилось, поскольку его весьма эффективный метод бега основывался на аксиоме, гласящей, что торможение – это то, чего надо всеми правдами и неправдами избегать. Продолжая по инерции двигать ногами, некоторое время он бежал по воздуху, после чего улетел вниз.

Кенгуру глянул ему вслед и не без удовлетворения наморщил нос.

– Аркканцлер!

Чудакулли проснулся и сел. К нему, шумно отдуваясь, спешил профессор современного руносложения.

– Мы с казначеем отправились прогуляться по бережку, – сообщил он. – И можешь себе представить, где мы в итоге очутились?

– На Развеселой улице в Щеботане, – ядовито отозвался Чудакулли, смахивая с бороды особо любопытного жучка. – Сразу после чайной направо, к деревцам.

– Я не нахожу слов, аркканцлер. Потому что, как это ни поразительно, мы очутились совсем не там. Пройдя вдоль всего берега, мы оказались на том же месте, с которого начали! Мы на крошечном островке. А ты здесь отдыхал?

– Раздумывал над делами насущными, – поправил Чудакулли. – Какие-нибудь идеи по поводу того, где мы находимся, господин Тупс?

Думминг оторвался от записной книжки.

– С большой степенью точностью я смогу это выяснить только на закате, аркканцлер. Но полагаю, мы где-то неподалеку от Края.

– А еще мы нашли лагерь профессора жестокой и необычной географии, – встрял профессор современного руносложения. Он покопался в безднах кармана. – Да, лагерь и костровище. А также бамбуковую мебель и массу других вещей. Например, носки на веревке. И еще вот это.

Он извлек из кармана крайне потрепанный блокнотик стандартного университетского формата. Чудакулли вел строгую отчетность и выдавал новый блокнот, лишь когда предыдущий будет исписан вдоль и поперек на всех страницах с обеих сторон.

– Валялся на земле, – сказал профессор современного руносложения. – Но, боюсь, муравьи добрались до него раньше нас.

Чудакулли открыл блокнот и прочел запись на первой странице:

– «Интиресные наблюдения на Моно-Острове. Уникально-уидененное место».

Он перевернул пару страниц.

– Списки растений и рыб, – сообщил он. – Как по мне, я не нахожу в этой информации ничего особенного, но я ведь не географ. И почему, интересно, он называет остров «Моно»?

– Это означает «Один Остров», – объяснил Думминг.

– Конечно, один, а сколько ж еще? Хотя, по-моему, я вижу неподалеку парочку похожих островов. Налицо острая нехватка воображения. Называл бы уж весь архипелаг. – Аркканцлер затолкал блокнот в карман. – Ну что ж… А самого нашего профессора не видно?

– Как ни странно, нет.

– Пошел, наверное, искупнуться и был съеден диким ананасом, – усмехнулся Чудакулли. – А как поживает наш общий друг библиотекарь, господин Тупс? Ему здесь, кажется, неплохо?

– Думаю, аркканцлер, вам лучше знать, – пожал плечами Думминг. – Вы уже больше получаса на нем сидите.

Чудакулли опустил глаза на шезлонг, кое-где покрытый рыжим мехом.

– Так это?..

– Да, аркканцлер.

– А я думал, это наш географ с собой принес.

– Купил в специальной лавке, специализирующейся на шезлонгах с подбитыми черной кожей ножками?

Чудакулли снова посмотрел вниз.

– Так мне, думаешь, лучше встать?

– Как знать, он ведь теперь шезлонг. И процесс сидения на себе должен воспринимать как совершенно естественный.

– Нужно срочно найти лекарство, Тупс. Это переходит все границы…

– Господа-а-а-а, эге-е-ей!

В окно ванной лезло некое видение в розовых тонах. Тона были достаточно мирными, но само видение сделало бы честь даже самым хаотичным галлюциногенам.

Теоретически для дамы определенного возраста не существует достойного способа пролезть в окно. Тем не менее розовая дама очень пыталась таковой способ изобрести. И следует признать, она перемещалась в пространстве с чем-то бльшим, чем так называемое достоинство, которое бесплатным приложением идет ко всяким королям и епископам, – о нет, эта особа передвигалась с веской респектабельностью домашнего сталелитейного разлива. Однако момент, когда часть ее лодыжки могла быть увиденной всеми, неминуемо приближался, и дама, пытаясь предотвратить сие ужасное событие, неловко замерла на подоконнике.

Главный флософ закашлялся. Рука его невольно взлетела к шее, как будто стремясь поправить несуществующий галстук.

– А-а! – узнал Чудакулли. – Бесценная госпожа Герпес. Эй, кто-нибудь, пойдите и помогите ей, Тупс.

– Я схожу, – вызвался главный философ всего лишь чуть-чуть быстрее, чем сам того желал[12].

Университетская домоправительница повернула голову в сторону ванной комнаты и произнесла несколько слов, обращаясь к кому-то невидимому по ту сторону окна. Когда же она вновь повернулась к пляжу, выражение лица под кодовым названием «ору-на-подчиненных» мгновенно сменилось другим, гораздо более ласковым и называющимся «слушаю-господин-волшебник».

Как-то, к вящему возмущению главного философа, заведующий кафедрой беспредметных изысканий посмел заметить, что на лице у ихней домоправительницы слишком много подбородков. Так вот, завкафедрой был не совсем прав, поскольку в госпоже Герпес все же присутствовал некий глянец – правда, у кого-то он мог вызвать мысли о передержанной в тепле свечке. В общем и целом в госпоже Герпес не было ничего даже отдаленно напоминающего прямую линию, зато когда при очередной проверке подведомственной ей территории она находила невытертую пыль, ее губы можно было использовать в качестве линейки.

Бльшая часть преподавательского состава боялась домоправительницы как огня. Госпожа Герпес обладала загадочными, непостижимыми для волшебников способностями – к примеру, она могла сделать так, что постели оказывались застеленными, а окна – вымытыми. Волшебник, который своим полыхающим энергией посохом направо-налево крушил страшнейших монстров, пришельцев из далекого региона вселенной, – такой волшебник, взявшись не с того конца за перьевую пылеубиралку (или как оно там называется?), мог серьезно пораниться. Но по одному слову госпожи Герпес белье стиралось, а носки штопались[13]. В то время как тех, кто посмел чем-то вызвать ее раздражение, ждала страшная кара: в кабинете виновника генеральная уборка проводилась куда чаще необходимого, а поскольку для волшебника его комнаты – предмет столь же частный и личный, что и карманы в брюках, мести госпожи Герпес воистину страшились.

– Йа подюмала, вам, господа, вероятьно, захочется перекюсить, – говорила госпожа Герпес, пока волшебники помогали ей спуститься с подоконника. – Так чьто йа взяла на себя смелость отьдать расьпоряжение приготовить вам полдник. Сичас принесю…

Аркканцлер поспешно поднялся с шезлонга.

– Отличная идея, госпожа Герпес.

– Э-э… полдник? – переспросил главный философ. – А мне казалось, уже время обеда…

Своим тоном он ясно давал понять, что если госпоже Герпес угодно, чтобы сейчас было время полдника, то с его стороны не последует ни малейших возражений.

– Гм, по-моему… все дело в той скорости, с которой свет движется по Диску, – задумчиво протянул Думминг. – Согласно моим прикидкам, мы находимся рядом с Краем. И я как раз пытаюсь вспомнить, как определять время по солнцу.

– Ну, я бы немного подождал. – Главный философ приставил руку ко лбу на манер козырька и, подняв голову, прищурился. – По-моему, оно еще слишком яркое, чисел не видно.

Чудакулли довольно кивнул.

– Полдник нам всем пойдет на пользу, – сказал он. – Хотелось бы чего-нибудь легкого, пляжного…

– Ага, холодной свининки с горчичкой, – подтвердил декан.

– И пива, – добавил главный философ.

– А пироги еще остались, ну, те, что с яйцами внутри? – поинтересовался профессор современного руносложения. – Хотя, должен признаться, я всегда считал это жестокостью по отношению к курам…

Послышался тихий «чпок», как будто кто-то засунул палец в рот, а потом, подцепив щеку, резко его выдернул. В семилетнем возрасте подобные забавы приводят в дикий восторг.

А вот Думминг никакого восторга не испытал. Он медленно повернулся, заранее ужасаясь тому зрелищу, которое, как он предчувствовал, ему вот-вот предстоит увидеть.

Госпожа Герпес, держа в одной руке поднос со столовыми приборами, недоуменно тыкала в воздух деревянной палкой, которая раньше подпирала окно.

– Йа только слегка подьвинула его, чьтобы было удобнее доставать едю, – пояснила она. – А теперь йа просто не знаю, кюда оно подевалось.

Там, где прежде темнел четырехугольник, ведущий в пыльный кабинет географа, теперь покачивались пальмовые ветви и переливался на солнце песок. Можно было бы сказать, что пейзаж от этого только выиграл. Хотя это как и откуда посмотреть.

Задыхаясь, Ринсвинд вынырнул на поверхность. Он упал в очередной водоем.

Который находился внутри… некоей пещеры. Прямо над головой вырисовывался круг небесной синевы.

Сюда падали камни, сюда наносило песок, здесь прорастали семена. Прохладно, влажно и зелено… крохотный оазис, спрятанный от солнца и ветров.

Ринсвинд выбрался на сушу и, пока вода стекала с одежды, осмотрелся. Несколько деревьев ухитрились пустить корни в расщелине. Имелся даже клочок настоящего пляжа. Судя по пятнам на скалах, когда-то уровень воды был значительно выше.

А вон там… Ринсвинд вздохнул. Ну разве не типичная картина? Стоит найти удаленный от всех и вся, прелестный, дикий уголок, как неизменно выясняется, что какой-то любитель граффити уже успел здесь побывать и все испоганить. Некогда по делам чрезвычайной скрытности Ринсвинда занесло в Морпоркские горы. И что он там обнаружил? Дальняя стена самой глубокой пещеры оказалась сплошь изрисована плодами вдохновения какого-то вандала: корявыми буйволами и антилопами. Ринсвинда тогда это так разозлило, что он постирал все к чертовой матери. Но мало того, вандалы оставили после себя кучи старых костей и всякого мусора! Некоторые абсолютно не умеют вести себя в общественных местах.

Здесь каменные стены тоже были покрыты всякими картинками – бело-красно-черными. «Как и в прошлый раз, животные, – заметил про себя Ринсвинд. – И опять художник так себе».

Капая водой, он остановился перед одним рисунком. Кажется, на нем пытались изобразить кенгуру. Узнаваемые уши, хвост и клоунские лапы. Но в целом животное выглядело… незнакомым. Рисунок был покрыт таким множеством линий и наложенных мелких сеточек, что создавалось весьма странное впечатление. Как будто художник задался целью показать кенгуру не только снаружи, но и изнутри, а также изобразить, каким зверь был в прошлом году, каким сегодня и каким станет на следующей неделе и о чем этот кенгуру вообще думает. Все это попытались уместить в одном рисунке и при помощи обыкновенных охры и угля.

И вдруг изображение словно бы ожило.

Ринсвинд даже сморгнул. Глаза его разъезжались в разные стороны, будто ноги на льду. Неприятное ощущение…

Он поспешил прочь вдоль стены пещеры, стараясь уже не вглядываться в наскальную живопись, и вскоре путь ему преградила большая груда булыжников, по которой можно было выбраться на поверхность. Однако сбоку от груды была небольшая щелка, в которую можно было бы пролезть. Ринсвинд опасливо заглянул в неведомую темноту. Похоже, это была не пещера, а туннель, у которого обрушился потолок.

– Ты прошел мимо, – произнес кенгуру.

Ринсвинд повернулся. Кенгуру стоял на миниатюрном пляже оазиса.

– А ты здесь откуда?

– Об этом потом, но ща я тебе кой-чего покажу. Кстати, если хошь, можешь называть меня Скрябби.

– Как-как?

– Мы ведь комрады, точняк? Я здесь, чтобы помочь тебе.

– О боги…

– Один ты не выживешь, друг. Ты вообще не думал, благодаря кому ты дожил до сегодняшнего дня? В наши дни воду здесь фиг найдешь.

– Ну, не знаю, просто я все время падал в…

Ринсвинд осекся.

– Точняк, – отозвался кенгуру. – И тебе не кажется это странным?

– Ну, я считал, что это обычное везение… – Ринсвинд задумался над только что сказанным. – Должно быть, совсем с ума сошел.

В пещере даже мух не было. Время от времени слышался тихий плеск волн, но это нисколечко не успокаивало, поскольку никаких рыб, способных возмутить поверхность водоема, не наблюдалось, да и ветра тут не было. А где-то там, наверху, палило солнце, и мухи вилсь, как… очень много мух.

– А почему здесь так тихо? – подозрительно осведомился он.

– Иди сюда, глянь.

Ринсвинд, вскинув вверх руки, попятился.

– Я очень не люблю когти. И зубы. И клыки. И…

– Просто глянь на этот вот рисунок, друг.

– Ты про кенгуру?

– Про какого кенгуру, друг?

Ринсвинд окинул взглядом стену. На том месте, где раньше пребывало изображение кенгуру, теперь было пусто. Чистый камень.

– Готов поклясться…

– Говорю, ты сюда лучше глянь.

Ринсвинд опустил глаза на камень. Его поверхность выглядела так, как будто сначала множество людей приложили к ней ладони, а потом сверху плеснули охрой.

Он вздохнул.

– Ясно, – устало сказал он. – Проблема мне понятна. Со мной такое постоянно происходит.

– Ты это о чем, друг?

– Когда я щелкаю иконографом, все получается точно так же. Находишь интересную композицию, бес начинает яростно рисовать, а когда из иконографа вылезает рисунок, выясняется, что в самом его центре красуется твой большой палец. У меня все полки завалены иконографиями моего большого пальца. Я как будто вижу, как этот твой художник, весь вдохновение, набрасывает образы, кладет широкие мазки и только в самом конце замечает, что забыл убрать руку с…

– Да не. Я говорю о той картинке, что чуть ниже, друг.

Ринсвинд пригляделся внимательнее. И вдруг то, что он принял за трещинки в камне, сложилось в тонкие линии. Ринсвинд прищурился. Линии сплетались в образы… Ну да, здесь рисовали фигуры… В них есть что-то…