Завещание бессмертного Санин Евгений
— Тем более! Уж лучше бы я убил его по дороге, чем тащиться сюда!..
— Ну, хорошо! — махнул рукой перс и протянул Протасию родосскую драхму. — Больше разговоров… Деньги можешь взять вперед.
Эвбулид взглянул на перса, на Протасия, потом на мелкую серебряную монету, в которую только что оценили его жизнь, и вздрогнул, услышав вежливый отказ евнуха.
—Оставь эту драхму себе! — предложил Протасий персу. — Пусть кузнец, который будет заковывать этого Афинея, поставит ему на лоб клеймо.
— А это еще зачем? — удивился перс. — С клеймом ему подыхать под землей или без клейма — какая разница?
— Он — беглый раб, и таков приказ моего господина! — убежденно ответил Протасий.
Перс недоуменно хмыкнул и повел Эвбулида к домику с дымящейся трубой.
Евнух засеменил следом за ними.
В кузнице знакомо гудел горн, обнаженные рабы выковывали на наковальне грубые, тяжелые оковы.
Перс сказал что–то на ухо кузнецу. Тот удивленно оглянулся на Протасия, на Эвбулида. Затем взял из кучи готовых оков колодки, соединенные цепью так, что в них можно идти только шагом, и закрепил их на ногах Эвбулида. Потом сковал его руки наручниками. И, наконец, приступил к тому, чего больше всего боялся грек. Кузнец, отчаянно ругаясь, достал со дна корзины с железным хламом толстую пластинку, захватил ее клещами и, сунув в огонь горна, стал дожидаться, когда она как следует раскалится.
Эвбулид расширенными от ужаса глазами следил за каждым его движением.
—Ну, ну! Не бойся! — словно норовистую лошадь, стал успокаивать его кузнец, вынув пластинку, и делая шаг к Эвбулиду.
—Нет! — закричал тот, пытаясь бежать. — Не хочу! Не надо!!
Но крепкие руки подмастерьев обхватили его и удержали на месте.
Кто–то, взяв его за волосы, запрокинул голову. Кузнец приблизил дохнувшую в глаза огнем пластинку к лицу грека.
—Хорошо держите? — спросил он, и в тот же миг страшная боль пронзила Эвбулида. Он закричал, забился. Но подмастерья все так же крепко держали его.
—Еще немного, еще, — затуманившимся сознанием слышал он голос кузнеца. — Ну, вот и все!
Кто–то из рабов подбадривающе похлопал его по плечу. Кто–то засыпал место ожога золой.
Боль была нестерпимой, казалось, на воздухе, где было немного прохладней, она утихнет. Эвбулид рванулся к выходу, но перс придержал его.
— Ишь, как не терпится работать! — усмехнулся он и повернул грека обезображенным лицом к Протасию. — Покажись лучше сначала своему господину, пусть он оценит работу. Все–таки за нее заплачена целая драхма!
С любопытством наблюдавший до этого за всем происходящим евнух, склоняя голову то на один бок, то на другой, словно любуясь статуей или картиной, удовлетворенно прочитал на лбу Эвбулида:
— «Эхей: феуго» — «держи меня, я убегаю!» — ловко придумано!
— Как будто он может сбежать отсюда! — усмехнулся перс и укоризненно посмотрел на кузнеца: — Что, не мог другой, более подходящей отыскать?
— Хорошо, хоть такая отыскалась! — огрызнулся кузнец и, прежде чем застучать молотком по подставленной подмастерьями заготовке будущей колодки, добавил: — Надеялся, хоть на руднике не придется людям лбы жечь…
—Но–но! — прикрикнул перс. — Поговори мне! Мигом самому такое клеймо поставлю и загоню в штольню!
Протасий, выйдя из кузницы, со вздохом пожаловался персу:
— Пергам сходит с ума! Я думал, хоть у тебя на руднике поспокойней…
— Что у меня! — в сердцах махнул рукой перс. — Каждый день сюда гонят тех, кто заподозрен в бунте. Эти мерзавцы, не в пример прежним, так и норовят высунуть свои головы из–под земли, и моим надсмотрщикам становится все труднее заталкивать их обратно! Твой, надеюсь, не из таких? — оглянулся он на Эвбулида.
— Нет! — поспешил заверить Протасий. — К тому же теперь он не протянет и трех дней!
— Протянет! — Перс приказал подбежавшему надсмотрщику немедленно спустить нового раба в штольню и, положив руку на плечо евнуха, сказал: — А не протянет, так не беда. Теперь что ни день, ко мне ведут по несколько десятков, а то и сотен рабов. Что у вас там, в Пергаме, действительно, все посходили с ума?
И он кивнул на дорогу, по которой вооруженные воины вели длинную вереницу рабов, судя по одежде, вчера еще свободных пергамцев — обитателей бедняцких кварталов.
2. «Кто из нас начальник кинжала?»
Узнав от прибежавшего кузнеца, что эллина отправили на серебряный рудник, а его могучего товарища повели на пытку к Эвдему, Артемидор немедленно закрыл лавку и задумался.
«Значит, Эвбулид на руднике! — прищурился он, не утруждая себя мыслями о сколоте. — Место не самое подходящее, чтобы его легко было вызволить. Но все же более податливое, чем подвалы Эвдема! Хоть эти серебряные рудники и похожи на подземное царство без выхода, но, подобно Зевсу, который составил исключение некоторым смертным, сделает исключение для Эвбулида и Аттал. Стоит мне намекнуть начальнику кинжала Никомаху, что царю угрожает опасность, а единственный человек, который знает, от кого она исходит, заживо гниет в штольне рудника, и…»
Артемидор вскочил и взволнованно заходил по лавке.
«Нет, — покачал он головой. — Прежде чем идти к Атталу за разрешением освободить раба, Никомах потребует доказательств, и мне придется показать ему Прота. А это ненадежный человек! За золото римлянина он уже предал однажды Пергам, почему бы ему не сделать этого снова, выдав меня, всех нас, Аристоника… Аристоник! — вдруг осенило купца. — Вот кто должен поведать царю об опасности! Кому, как не брату больше всего поверит Аттал? Аристоник скажет ему про Эвбулида и завещание. Грек опознает Пропорция. Тогда Аттал, опасаясь новых шпионов, безусловно вышлет из Пергама всех римлян, помирится с братом и в знак благодарности снова разрешит ему жить во дворце. А это значит, что мои друзья купцы и ремесленники смогут больше не опасаться конкуренции Рима и, как знать, может, еще более страшного для нас государства Солнца!»
Артемидор не сомневался в добрых намерениях Аристоника и был уверен, что он выпросит у брата всяких поблажек для народа: уменьшения налогов, бесплатной выдачи хлеба, быть может, даже освободит одну или две тысячи рабов. Но он знал, что последнее слово будет за купцами и знатью. При живом царе рабы и беднота никогда не сравняются с богатыми, и Пергам не станет Тапробаной, на которую они вынуждены были, скрепя сердце, соглашаться, хотя бы для вида, чтобы вместе с чернью избавиться от общего врага.
«Для встречи Аттала с Аристоником мне надо только упросить Никомаха изменить маршрут царя, которым тот всегда возвращается во дворец после своих обычных посещений мавзолея матери. Дело не столь и безнадежное: ровно через неделю день поминовения несчастной Стратоники, а начальник кинжала должен мне целых два таланта!»
Остановившись на этом, Артемидор вышел из лавки и быстрым шагом направился ко дворцу Аттала.
—Мне начальника кинжала! — задыхаясь, потребовал он у рослого охранника, неохотно открывшего тяжелую, обитую бронзой дверь.
—Его нет, и сегодня не будет! — послышалось в ответ.
—А завтра? — успел крикнуть Артемидор, видя, что дверь закрывается прямо перед его носом.
—И завтра, и послезавтра!
Купец бросил охраннику статер, тот ловко поймал его на лету и уже дружелюбней сказал:
— Если он срочно нужен тебе, то поищи его на обычном маршруте базилевса от дворца к мавзолею.
Следуя совету, Артемидор нанял носильщиков и направился за город.
У одной из богатых харчевен он увидел царских охранников, велел носильщикам опустить его на землю и, едва вошел в наполненное сладостными звуками арфы помещение, как сразу увидел Никомаха.
Начальник кинжала сидел перед столиком с большим кувшином вина и о чем–то сосредоточенно думал.
— Не помешаю? — спросил купец, подсаживаясь рядом с ним.
— Артемидор! — обрадовался Никомах. — Какими судьбами? Давненько тебя не было видно. Надеюсь, ты нашел меня здесь не для того, чтобы напомнить о долге? — неожиданно нахмурился он.
—Конечно же, нет! — засмеялся Артемидор и, наклонившись к самому уху начальника кинжала, многозначительно добавил: — О тех двух талантах, что ты задолжал мне, я с удовольствием забуду, если…
— Если? — недоверчиво покосился Никомах.
— … ты выполнишь одну мою просьбу.
— Просьбу? Одну? — уточнил начальник кинжала.
— Да, и совсем пустячную! Для тебя конечно…
— Слушаю! — приосанился Никомах.
— Через неделю — день поминовения матери нашего царя, — осторожно начал Артемидор.
— Так.
— Наш обожаемый Аттал, конечно же, отправится почтить горестным молчанием великолепный мавзолей, построенный по его гениальному проекту…
— Так!
— И будет возвращаться во дворец своей обычной дорогой…
— Та–ак!..
— А нельзя ли сделать, чтобы он слегка изменил свой маршрут и остановился в моей лавке?
— Что?! — вскричал Никомах, и, увидев, что на него с удивлением уставились привлеченные шумом посетители, зашипел на ухо Артемидору: — Ты с ума сошел… Пергам беременен бунтом! Повсюду чернь открыто выражает недовольство, убивает вельмож, римских ростовщиков, даже моих воинов! Я тут ломаю голову, как сделать эту поездку безопасной для царя, показываю его личной охране, где ей стоять в засаде, а где, в случае надобности, применять оружие без предупреждения, а ты… Зачем тебе это надо? За два таланта я готов организовать встречу с Атталом прямо во дворце!
— Понимаешь, дорогой Никомах, — быстро смекнув, как поступать дальше, умоляюще заглянул в глаза начальнику кинжала купец. — Дела в моей лавке идут все хуже и хуже!
— В твоей лавке?!
— Представь себе, именно в моей! Пергамцы обнищали до того, что в состоянии покупать лишь глиняные горшки и кувшины, а ты ведь знаешь, какой дорогой у меня товар! Те, у кого есть деньги, зарыли их поглубже, опасаясь Рима.
— Но при чем здесь Аттал? — недоуменно спросил начальник кинжала.
— А при том, — многозначительно поднял, палец Артемидор. — Что, если у меня в лавке погостит сам царь, мои дела сразу пойдут в гору. Ты знаешь, до чего богобоязненны пергамцы и как они любят и чтут своих царей. Весть о том, что они смогут стать обладателями вазы или чаши, которую видел, а может, даже держал в руках сам базилевс, мигом облетит весь Пергам! Не то что купцы и ремесленники — последние бедняки, собрав все, что имеют, помчатся ко мне. Ну, а у меня полны запасники непроданных ваз и чаш! — хитро подмигнул Никомаху Артемидор.
— Ловко придумано! — похвалил начальник кинжала. — Но какая мне с того будет выгода?
— Два таланта… — напомнил купец.
— И все?
«Да пропади оно пропадом!»— ругнулся про себя Артемидор, думая о том, что если римляне завладеют Пергамом, то ему и этого не достанется, и вслух сказал:
— И двадцать пять процентов от всей моей выручки.
— Что ты сказал? — сделал вид, что не расслышал купца,Никомах. — Тридцать пять?
— Да, грабитель! — кивнув, чуть слышно прошептал Артемидор.
— Ну вот, так–то оно лучше… — вальяжно откинувшись, заметил начальник кинжала и наморщил лоб: — Но что я скажу базилевсу и его лекарю?
—Лекарю? — удивленно приподнял брови Артемидор. — При чем тут лекарь?
—О–о, — протянул Никомах. — Сразу видно, что ты давно не был во дворце! Этот лекарь, вылечив Аттала, приобрел над ним такую власть, что стал и его другом, и советником, и правой рукой. Даже меня он оттеснил на второй план!
—Даже тебя? — притворно возмутился купец.
—Аттал и до этого не особенно церемонился со своими начальниками кинжала! — приняв сочувствие Артемидора за чистую монету, пожаловался Никомах. — За пять лет своего правления, он сменил пятерых, и лишь одному удалось ускольнуть от услуг его палача!
—Да, Эвдем чудом избежал смерти на пиру, когда царь разом расправился со всеми советниками прежнего Аттала, — подтвердил Артемидор. — А ведь Эвдем свой род ведет от прямых потомков Дария, и, говорят, в его жилах царской крови не меньше, чем в жилах нашего Филометора, и она более высокой пробы…
—И, тем не менее, Аттал с позором прогнал даже его! — стукнул кулаком по столу Никомах. — Что же тогда остается ожидать мне за изменение маршрута, на которое ты толкаешь меня из–за каких–то пятидесяти процентов прибыли?
— Но мне нужно будет поделиться и с этим лекарем! — торопливо перебил его Артемидор, опасаясь, что так тот дойдет и до ста процентов. — Сколько ему предложить? Мину? Две? Пять?
Начальник кинжала отрицательно покачал головой.
— Талант?!
— Этот лекарь не берет денег! — отрезал Никомах.
— Значит, золото? Драгоценные камни?
Начальник кинжала вновь покачал головой:
— Его интересуют только старинные рецепты и неизвестные ему рукописи и папирусы по медицине. Но, между нами говоря, — приблизился он вплотную к Артемидору, — мне сдается, что для него нет ни одной неведомой рукописи в мире!
— Что же тогда делать? — огорчился купец. — Старинных рецептов и папирусов у меня нет. Можно, конечно, достать такие, каких он и в глаза не видел, но на это нужно время, а у нас с тобой нет ни одного лишнего дня.
— Еще бы ты мог заинтересовать его, если б прожил лет сто пятьдесят или, на худой конец, хотя бы сто! — усмехнулся начальник кинжала.
— Сто лет? — переспросил купец и, увидев в ответ кивок, ошеломленно пробормотал: — А он случайно не сумасшедший?
— Он более чем сумасшедший! — убежденно проговорил Никомах. — Представь себе: он пытается убедить всех, что каждый человек может прожить столько. И теперь во дворце все только и делают вид, что колют дрова и улыбаются друг другу!
— Колют дрова?!
— Так называется его любимое упражнение! Веришь, мне от этого лекаря просто житья не стало! Он дал слово, что я тоже проживу до ста лет, и заставляет меня сдерживать его! Каково, а? Мне сдерживать его слово! Лучше бы он сказал об этом палачу, когда тот по приказу Аттала поведет меня когда–нибудь на плаху. Или сам приказал казнить, вместо того чтоб так мучить!
— И что же он заставляет тебя делать? — поинтересовался Артемидор.
— А вот что! — начальник кинжала с трудом надул живот, потом медленно приподнял плечи, затем также медленно опустил их и с трудом втянул в себя немалый живот. — Это называется — правильно дышать. Думаешь, так просто? Ты только попробуй!
Артемидор попытался повторить то, что делал только что Никомах, — не получилось.
— А еще эта проклятая зарядка, душ, когда раб льет на тебя сначала ледяную воду, а потом почти кипяток, — пожаловался Никомах. — Идиотские улыбки вокруг, словно это не дворец царя, где надо выслеживать, пытать и казнить, а театр, в котором показывают комедию! — в сердцах махнул он рукой. — Вино и то приходится пить только тогда, когда бываешь в городе. До чего дожили! И такой жизнью жить сто лет?!
— Что же мне делать с таким лекарем? — задумался Артемидор, — Слушай! — вдруг ухватил он за руку донельзя огорченного Никомаха. — А у меня ведь в лавке есть колбы, в которых можно хранить лекарства и яды. Я могу подарить их ему!
— Колбы?
— Да, самые надежные в мире!
— Колбы подойдут! — согласился Никомах. — Он будет рад им больше, чем даже десяти талантам!
— Вот и скажи об этом ему!
— Сам скажешь! Мне что–то не хочется лишний раз видеться с ним, и потом, если он учует, что я пил вино…
Начальник кинжала залпом осушил большую чашу и горестно покачал головой:
— Эх, Артемидор, на что ты меня толкаешь? Ну, как я скажу царю, что надо изменить годами выверенный маршрут?!
— Очень просто! — принялся втолковывать захмелевшему Никомаху купец. — Скажешь, что готовой к бунту черни проще всего подкараулить его на старой дороге. И, чтобы перехитрить ее, ты решил поехать от мавзолея другим путем! И еще добавишь, что неплохо было бы заехать в одну лавку. Мол, купец Артемидор, статуи которого он удостоил в свое время похвалы, изваял прекрасную Селену и нижайше просит, чтобы он посмотрел на нее, оценил и, если она придется ему по вкусу, принял в дар! Своих воинов ты можешь разместить в ближайших харчевнях и в моем подвале.
— Что ты меня все учишь? — возмутился Никомах. — Кто из нас, в конце концов, начальник кинжала, ты или я?!
— Конечно же, ты! — мягко улыбнулся Артемидор. — Но я стараюсь, чтобы ты оставался им и год, и два, и даже сто лет!
— Ладно, — тяжело поднимаясь с клине, примирительно заметил Никомах. — Твое, то есть мое объяснение вполне устроит Аттала. Сейчас мы отправимся во дворец, и мой человек проводит тебя к лекарю. Учти — одно его слово, и Аттал даже не станет слушать меня. Запомни: его зовут Аристарх!
3. Царь и лекарь
— Аристарх, — нарочито сердитый голос царя смягчила плохо скрываемая радость. — Тебя не было целых три часа! Где ты был?
— В библиотеке Асклепия! — охотно ответил лекарь, входя в большую залу, заставленную кадушками с диковинными кустами, которые привозили во дворец со всех концов земли, лекарствами, ядами и противоядиями в колбах на стеллажах вдоль стен.
Аттал приветливым жестом разрешил Аристарху сесть рядом с собой на клине из слоновой кости и нетерпеливо спросил:
—Надеюсь, ты получил от управляющего этой библиотекой все, что хотел? Я отдал ему приказ, чтобы тебе ни в чем не было отказа!
—Да, он старается изо всех сил! — благодарно улыбнулся Аристарх.
—Еще бы! — проворчал Аттал. — Иначе ему придется иметь дело с моим палачом. А ведь это, пожалуй, единственный человек во дворце, которого ты так и не научил улыбаться. Он, да еще начальник кинжала, — припомнил царь и вопросительно взглянул на Аристарха: — Ну и что ты нашел там сегодня? Говори, меня интересует все.
—О, я перечитал почти все папирусы и рукописи, что находятся в вашей библиотеке! — снова оживился лекарь. — Но вот сегодня заглянул в запасники и, помогая рабу разбирать древние рукописи, нашел немало любопытного, например, как наши предки лечили застарелые мозоли…
— Как? — недовольно перебил его царь. — Ты, мой личный лекарь, помогал какому–то рабу?!
— Но ведь я и сам раб! — напомнил Аристарх и, чтобы переменить тему разговора, взял со столика пергамент с бисерным почерком Аттала: — «Трактат о ели из Адроматии»? — пробежал он глазами по заглавию. — Любопытно, и чем же знаменита эта ель?
— Я помню свое обещание дать тебе свободу, если ты вылечишь меня! — вместо ответа задумчиво сказал Аттал.
Ни один человек в мире, кроме его близких родственников, да однажды, помнится, Эвдема, не вел себя так непочтительно и не позволял себе таких вольностей, как этот лекарь.
Любого другого за куда менее дерзкий, да что там дерзкий— не восхищенный взгляд, за сокращение его титула или недостаточно низкий поклон ждали плети, а то и плаха палача. А этому он прощал все. И не только за то, что он избавил его от невыносимых мук ожидания приступа.
Умом аналитика Аттал понимал, что перед ним — великий ученый, который, возможно, прославит его имя в веках больше, чем все его трактаты, лекарства и статуи. Единственное, за что еще потомки могли бы восхвалять его, Аттала Филометора, так это за противоядия от всех известных в природе ядов.
Царь был убежден, что и через сто, и через тысячу лет люди все также будут травить друг друга, оспаривая троны, наследство, женщин, и его наука будет всегда в ходу. Но сколько людей воспользуется ею — сто? Тысяча? Полмиллиона? А этому лекарю будут благодарны все — и цари, и рабы. И в том, что это будет именно так, Аттал нисколько не сомневался.
Его раздражало то, что во дворце люди стали улыбаться друг другу, но он не мешал Аристарху и, удивляясь самому себе, безоговорочно признавал за ним первенство. И вот теперь этот человек, получив свободу, мог навсегда оставить его.
С кем тогда останется он: с выжившим из ума Верховным жрецом? С Никомахом? С этими вечно соглашающимися с каждым его словом советниками, которых давно пора послать на плаху, да все руки не доходят, И он, после долгого раздумья, сказал:
— Теперь пришла пора мне держать свое слово. Приступы не повторяются вот уже год, я почти забыл о них и готов сделать тебя свободным… Но неужели тебе плохо у меня? Ты живешь во дворце и ни в чем не нуждаешься…
— Мне многого и не нужно! — улыбнулся Аристарх.
—… быть может, ты скучаешь по своим родителям? — не слушая его, продолжал царь. — Тогда я прикажу немедленно снарядить военную триеру и доставить их сюда, во дворец!
Аттал вопросительно посмотрел на Аристарха, но тот сделал вид, что не заметил этого взгляда, и еще ниже склонил голову над трактатом царя.
— Я выделю из своей сокровищницы пять талантов на содержание твоих родителей! — чувствуя, как все в нем закипает, воскликнул Аттал. — Мало? Десять! Такой роскоши не могут позволить себе мой Верховный жрец, начальник кинжала и все советники вместе взятые! А ты еще думаешь?
Аристарх продолжал притворяться читающим.
— Да бросишь ты, наконец, или нет этот трактат? — закричал царь, вырывая из его рук пергамент и швыряя его на пол. — Ты так мечтал работать в библиотеке Асклепия. Вот она — за окном! Что — и этого мало? Смотри, если откажешь сейчас мне, то ноги твоей больше в ней не будет! Я просто–напросто прикажу ее сжечь! — окончательно потеряв терпение, пригрозил он. — И вообще, какая тебе разница, кого лечить: эллинов, египтян или пергамцев? Ведь для тебя главное — вылечить! Мой же Пергам изобилует больными, на твой век хватит! А нет, так я прикажу палачу ломать моим подданным ноги, отбивать печень — лечи их себе на здоровье! Мало — так я еще и чуму велю привезти!
Услышав последние слова царя, Аристарх сразу стал серьезным.
— Конечно, мне все равно, где лечить людей. Только не все равно, что их специально для меня будут калечить!
— Ну ладно, ладно! — остывая, прикрикнул Аттал. — Это так, к слову пришлось.
— И ваша библиотека манит меня в свои залы и запасники днем и ночью! — добавил Аристарх. — Но пойми, что я стану делать в Пергаме, когда в ней не останется ни одного не прочитанного мной свитка? Ты же знаешь цель моей жизни.
— Знаю! И поэтому разошлю своих купцов во все концы света, дам им золота, как давали мой дед и отец, скупившие лучшие картины и статуи мира, прикажу не торговаться! Сюда свезут все редкие рукописи! Не выходя из библиотеки Асклепия, ты сможешь познакомиться с рецептами и папирусами всего мира! Что молчишь? Или прикажешь царю Пергама упрашивать тебя? Смотри, мое терпение не железное!
— Да я теперь сам готов упрашивать тебя оставить меня здесь и прожить в Пергаме до ста двадцати пяти лет! — приложил руку к груди Аристарх. — А уж свободным или рабом библиотеке, мне все равно!
— Ах, да! — вспомнил, довольный согласием лекаря, Аттал, и дернул за шнурок колокольчика.
Низко кланяясь, в кабинет вошел скриба.
— Пиши! — приказал царь. — Я, Аттал Филометор, дарую свободу на вечные времена Аристарху, сыну…
— Артимаха! — подсказал лекарь, заглядывая через плечо скрибе.
—…Артимаха из Афин и даю ему десять талантов на содержание семьи! Написал?
— Да, о, бессмертный! — поклонился скриба, касаясь лбом персидского ковра.
Аттал, не торопясь, приложил перстень к услужливо поданному пергаменту. Оторвав печатку от воска, придирчиво осмотрел четкое изображение своей матери, вытер перстень о поданную тряпицу. После того как скриба благоговейно подышал на печать, подал пергамент Аристарху.
— Но жить — во дворце!
— Конечно! — вчитываясь в каждую строку бесценного для себя документа, рассеянно ответил Аристарх. — Ведь от твоего дворца до библиотеки — рукой подать!
Скриба едва не выронил из рук поднос с принадлежностями для письма: так разговаривать с самим царем! И это вместо того, чтобы броситься к ногам базилевса, целуя самый краешек халата, без конца благодарить, называя его величайшим, бессмертным, наимудрейшим за неслыханную милость… Он даже втянул голову в плечи, ожидая, что часть гнева царя, возможно, обрушится и на него, написавшего этот документ. Поплатился же предшественник своей головой за то, что базилевс неправильно продиктовал в одном из указов какое–то имя!
Но Аттал, вопреки его ожиданиям, и не собирался гневаться на непочтительного лекаря. Совершенно незнакомым скрибе голосом он сказал:
— Я рад. Ты даже не можешь представить себе, как я одинок среди всех этих… — Он махнул рукой на поджавшегося скрибу и добавил: — И я хочу продиктовать еще один указ, чтобы выполнить любое твое желание. Есть у тебя ко мне какая–нибудь просьба?
— Да! — кивнул Аристарх. — И очень большая!
— Говори! — разрешил Аттал, делая знак скрибе быть наготове.
— Но в ее выполнении не понадобятся услуги скрибы! — улыбнулся Аристарх и после того, как царь едва заметным движением мизинца приказал рабу удалиться, докончил: — Раз уж я действительно снова стал свободным человеком, отпусти меня на часок–другой в библиотеку помочь рабу разбирать рукописи!
Выйдя из кабинета, он едва не натолкнулся на стоявшего в коридоре охранника.
— Господин! — низко поклонился тот, уже прослышав от скрибы, что лекарь получил свободу. — Тебя просит о встрече один человек.
— Больной? — с готовностью приостановился Аристарх.
— Да, то есть, нет… — замялся охранник, получивший строжайший приказ начальника кинжала обеспечить встречу Артемидора с лекарем и целую горсть золотых монет от самого торговца. — Он купец!
Аристарх снова прибавил шагу.
— Мне некогда, я очень спешу! — бросил он не отстающему от него охраннику.
— Но он так жаждет показать тебе свои колбы! И даже подарить их…
— Колбы? — с интересом переспросил Аристарх.
— Да, для хранения лекарств и ядов! Это самые лучшие колбы во всем Пергаме и даже мире! — слово в слово повторил охранник то, что велел передать лекарю Артемидор.
— Для проверки новых рецептов мне понадобится очень много колб, и предложение этого купца как нельзя кстати! — рассуждая на ходу, проговорил Аристарх и остановился. — Ну, хорошо, зови его!
4. Земной аид
Надсмотрщик долго вел ковыляющего в тесных колодках Эвбулида по выбитой прямо в скале дороге, и теперь он как следует мог разглядеть, что представляют из себя эти серебряные рудники.
Все штольни вблизи оказались темными норами, неширокими и узкими, не выше половины человеческого роста. Перед каждым входом стоял вооруженный копьем надсмотрщик, поторапливающий раба, который выставлял наверх корзину или мешок, наполненный кусками руды.
Раб тут же скрывался в норе, и подбегающие к штольне невольники перегружали руду в носилки, тележки и так же бегом направлялись обратно, на самый верх горы, где ее дробили железными пестами в каменных ступах и несли к печам.
Возле штольни, где Эвбулид недавно видел попытки раба выбраться наружу, было уже немноголюдно. Лишь два раба волокли к обрыву безжизненное тело. Раскачав его, они сбросили вниз, на радость поднявшейся в небо стае ворон, то, что некогда было крестьянином, купцом или путешественником…
Следующая штольня была доверху залита водой, все пространство на два стадия перед ней отливало темным, с коричневым оттенком глянцем.
Эвбулид невольно содрогнулся от мысли, что внутри во время затопления могли находиться живые люди.
Надсмотрщик свернул с широкой дороги на узкую, вымощенную в долине из каменных плит до очередной штольни, где было особенно оживленно. Теперь рабы текли им навстречу нескончаемым потоком. Одни толкали перед собой одноколесные тележки, другие попарно несли тяжелые носилки, третьи просто прижимали к груди крупные куски руды.
Один из рабов, высохший, с выпирающими ключицами старик, шатаясь от усталости, перешел на шаг. Надсмотрщик, заметив это, гневно окликнул его:
— Под землю у меня захотел?!
— О, господин! — пролепетал раб, изо всех сил стараясь не выпустить из рук большой, продолговатый камень. — Пощади… Не отправляй в штольню!
— Гляди мне! Еще раз увижу, что лодырничаешь, и… — Надсмотрщик не договорил и, широко размахнувшись, хлестнул старика плетью по лицу.
— Благодарю тебя, господин! — униженно закивал раб и, оглядываясь, засеменил подальше от тяжелого взгляда надсмотрщика.
— А ты что встал? — неожиданно услышал Эвбулид над самым ухом, и плеть обожгла его шею. — Марш под землю!
Надсмотрщик больно подтолкнул его концом рукоятки плети и крикнул своему помощнику, охранявшему с копьем выход из норы:
— Тавр, принимай пополнение!
Скучающий Тавр неожиданно оказался словоохотливым.
— Что, плохо жилось у прежнего хозяина? — с усмешкой встретил он Эвбулида. — Не переживай, здесь будет лучше: ни тебе зноя, ни мух, солнце и то не мешает! Одно неудобство — много придется лежать. Ну да ты беглый, тебе в самую пору отдохнуть!
— Какой я беглый… — пробормотал Эвбулид.
— Ну да, конечно, — глядя на его лоб, кивнул Тавр. — Это тебя так, по ошибке отметили! Хорошо хоть, еще имя не поставили, чтоб зря не мучить!
— Это еще почему? — устало поинтересовался Эвбулид.
— А потому, что тут безразлично, кто ты — Ахей, Спарт или Беот! Тот, кто спустится вниз, навсегда лишается имени. Даже если оно — рабская кличка!
В штольне послышалось натужное кряхтение. На поверхности показалась корзина, наполненная осколками руды. Следом за ней — дрожащие от напряжения руки и седая голова задыхающегося раба.
— Вот! — указал на него Тавр. — Это старший носильщик. И хотя в его подчинении находятся пять младших, он тоже не имеет имени. Эй, ты! — набросился он на старика, который, выставив корзину наверх, жадно хватал широко раскрытым, беззубым ртом свежий воздух. — Марш назад! Загулялся тут у меня. И этого с собой прихвати!
Старик слезящимися глазами тоскливо посмотрел на свет, поманил за собой Эвбулида и исчез в темноте.
Грек тоже невольно оглянулся на солнце, потом опустился на колени и на четвереньках — вполз в штольню, дохнувшую в лицо холодом и сыростью.
— Сегодня уже четверых вынесли, на место какого тебя поставить? — задумался вслух старший носильщик. — Ладно, пойдем туда, где померли сразу трое. Это совсем рядом.
Под землей он неожиданно проявил такую прыть, что Эвбулид с трудом успевал за ним, подслеповато оглядываясь и постоянно ощущая то левым, то правым плечом твердость шероховатой стены.
Они свернули вправо, в еще более узкий проход и ползли по нему пять минут, десять, полчаса… Все труднее становилось дышать.
Путь едва заметно освещали тусклые огоньки маленьких глиняных светильников, расставленных кое–где прямо в выбитых в стене нишах. От нехватки воздуха они мигали и гасли.
Около каждого такого светильника справа или слева открывался лаз, в который можно было протиснуться только лежа на животе, в лучшем случае — на боку. И из каждого слышались мерные удары железа о камень.
—Здесь всегда работают, не то, что в других коридорах! — пробормотал старик. — Одна беда…
—Слишком много приходится лежать? — через силу усмехнулся Эвбулид, повторяя слова, сказанные ему наверху Тавром.
Читать бесплатно другие книги:
