Дитя короля Билык Диана

Пролог

Сквозняк треплет тонкими занавесками, будто крыльями испуганного мотылька. Полная луна заглядывает в дом неоновым глазом, заполоняет дымным светом комнату, избегая темных-темных углов, сползает по стенке тонким лучом и раскрашивает пол салатовой акварелью.

Тело ломит от усталости, будто по косточкам проехался бульдозер: после города несколько дней не разгибаться на запущенных грядках – не только спина будет болеть – руки и ноги отвалятся.

Тяжелые веки прячут вид на лес из высокого бабушкиного окна, и открывать глаза Дара не пытается. Просто лежит и слушает приятную тишину.

Где-то мяукает Топазик. Протяжно так, будто зазывает невесту-кошку, а Дара пытается расслабиться, отпустить тревоги и уснуть.

Но все равно не спится.

Сколько не вертись в мокрой постели, легче и спокойней не становится.

Сердце глухо тарабанит под ребрами, сбивая дыхание, а в голове полный мрак и туман. Ни воспоминаний, ни раздумий. Ни-че-го.

Кроме предчувствия.

Острого, будто игла, вошедшая под ребро.

Хлопает форточка, и в накаленную летней жарой спальню врывается пряный аромат луговых трав и терпкий запах стоялой воды. Река давно покрылась ряской и забродила на этой жаре. Сухой камыш выгорел длинными черными полосами вдоль берега, от этого на языке катается горечь.

Земля изнывает, плавится, днем мучится на палящем солнце и лишь к вечеру выдыхает, прячась под пушистым пледом вечерних облаков.

– Она-а-а… – шепчет кто-то за окном расслоенным низким голосом, отчего по телу расползается необычное волнение. Нет страха, нет беспокойства. Только чувство необратимости: все так, как нужно. Все предрешено…

Предчувствие распирает, добирается до лопаток и вонзает новую иголку.

Хочется повернуться и выглянуть на улицу, но тело становится тяжелым, почти свинцовым, словно приклеенным к кровати.

Дара вдыхает полной грудью, и к ароматам деревни добавляются запахи серы и озона.

Может, дождь пойдет? Жара тогда отступит, и можно будет поехать домой.

Хочется повернуться, раскрутиться, смять простынь, распахнуть ноги, раскинуть руки, чтобы словить живительную прохладу ночи, но мышцы кажутся налитыми и неповоротливыми, будто сверху кто-то налег, давит на грудь и вминает в постель.

И, когда теплое дыхание плотно ложится на губы, Дара с трудом приоткрывает глаза, но не пугается, а лишь удивленно разглядывает темноволосого гостя. Ищет в его облике что-то знакомое и родное.

Его взгляд затягивает, гипнотизирует, заставляет задержать дыхание.

– Ты избранная… – пролетает над головой и ложится на темечко мелкой дрожью.

Хочется говорить, спрашивать, кто он и откуда, узнать о нем все-все-все. Никакой паники или ужаса. Словно Дара в сладкой иллюзии, где можно делать, что угодно. Даже запретное, даже то, о чем в жизни не посмела бы помыслить.

Сильная рука мужчины комкает мокрую от пота рубашку, задирает ее до груди, и Дара слышит тихий вытянутый вздох и треск ткани.

Поцелуи и прикосновения ненастоящие, смазанные ощущением полета и невесомости. Иллюзия затягивает в свои объятия, качает, вынуждает прогибаться в постели от назойливых прикосновений, подаваться навстречу, вплетать пальцы в длинные волосы гостя. Они на ощупь, словно шелковые нити, и каждое движение оставляет на коже трепетное ощущение слабого тока.

Комната светится, дрожит в пламенных сполохах над головой, и Даре кажется, что они не одни, что за ними наблюдают, а мужчина продолжает изучать ее тело: трогает плечи, скользит по шее вверх, касается пальцами губ, оглаживает их контур.

А затем опускается всем весом на изнывающее от жары и желания тело, отчего его сильные ноги объединяют их в одно целое.

Ночной гость целует осторожно, но глубоко, а вкус его, будто заморский неиспробованный фрукт или что-то неземное.

Кожа горит и плавится под шероховатыми крупными пальцами, а сильные плечи перекрывают потолок, где скачут пушистые светляки. Два соскальзывают по темным волосам, будто акробаты по канату, и, окрашивая смуглое серьезное лицо мягким теплым светом, замирают на конце прядей сияющими точками.

Пальцы мужчины настойчиво пробираются ниже, щекочут живот и ныряют между ног.

Дара стонет и не боится быть собой, не замыкает свою страсть в страхе все испортить. Она шепчет что-то несвязное, тянет за темные волосы, заставляя ее целовать еще глубже, еще острей, и только тогда разрешает испробовать мужчине свою глубину.

Он движется в ней пальцами неистово, толкаясь, как поршень, а сам стискивает крепкую челюсть от напряжения.

– Давай, девочка, покажи мне свой огонь, – подает руку вперед, и по его пальцам мчит немыслимая для Дары сила.

Первые искры откидывают ее назад, слово от цунами-волны, руки впиваются в подголовник, ноги обнимают широкие бедра – тянут мужчину на себя, а спина до хруста выгибается, превращая ее в натянутую струну.

Сильный, крупный и невыносимо теплый. Он не причиняет боль, не заставляет чувствовать себя сломанным цветком жизни. Наоборот, его близость раскрывает Дару все больше и больше.

Под веками ритмично мерцают несносные гирлянды, а над головой кружат пушистики, что оседают золотыми звездами в его волосах.

Сказка. Иллюзия. Сладкая иллюзия, о которой Дара никогда и никому не признается.

– Ты теперь моя… – он подвигается ближе, чтобы пристроится поудобней, запирает Дару между крепких рук.

Она замечает, как вьются-переплетаются вены под светлой кожей, как набухают напряженные мышцы, как тело мужчины покрывается мелким бисером пота.

Чуткие губы снова шепчут, еле-еле приоткрываясь:

– Только моя… Любой, кто посягнет – умрет.

И от невозможности противостоять Дара раскрывается ему навстречу, впускает, позволяет наполнить одним рывком и вмять во влажную постель.

Матрац поскрипывает под весом их тел, занавески шелестят от легкого ветра, а луна все смотрит и смотрит на страстно-обреченный танец любви…

И Дара разрывается искрами второй раз, выстрадав на пике томный стон, расцарапав в порыве страсти сильные плечи мужчины и вонзив зубы в плоть возле ключицы.

Он с рыком опускается вниз и со стоном отодвигается.

Быстро. Мощно. И разрушает протяжно-глухим криком сладкую иллюзию…

Неоново-лимонный круг небесного светила плавно раздваивается, и Дара видит глаза: голубые, светящиеся, как два топаза. Глаза приблудного кота, что сидит на подоконнике.

Дара тяжело приподнимается на локтях, но тут же падает назад от пульсирующей по всему телу приятной слабости. Волосы перекрывают влажное от жары лицо, рубашка во сне поднялась до груди и, кажется, порвалась.

Пусть.

Между ног сладко потягивает, и Дара стыдливо прикрывает лицо ладонью, надеясь, что такое не повторится дома. Что она сможет уничтожить эти внезапные грезы за пределами деревни.

Почему это происходит? Уже которую ночь она беспричинно кончает во сне и чувствует себя невыносимо грязной. Будто пошла на измену, будто легла под другого.

– Топасся, иди сюда, – Дара хрипло подзывает кота, и рыжий-полосатый, мяукнув, спрыгивает на пол и перебирается на постель. Вытягивается вдоль Дары и переворачивается на спину. На ошейнике ярко поблескивает маленький камушек нежно-голубого цвета в золотой оправе: – Я не смогу тебя взять, малыш, – шепчет Дара и чешет любимцу лохматое пузо. – Тебе придется здесь остаться, с бабулей. Ты только не пропадай, а я буду приезжать.

Кот мурчит и, словно соглашаясь, трогает мягкой лапкой ее щеку. Дара долго поглаживает его за ушком и незаметно засыпает.

Глава 1

=Дара=

– Ты беременна! – радостно выкрикивает приговор гинеколог и спешит к столу. Она перекладывает с места на место карточки, бумаги, разноцветные скрепки и пластиковые линейки.

Камень в груди разрастается, слышу, как женщина второй раз говорит о невозможном, а сама мотаю головой и кусаю до крови губы.

Сползаю с кресла и дрожащими руками надеваю трусики. Сарафан мерзко липнет к телу, лямки режут кожу. Поправляю одежду и только тогда беспомощно врезаюсь плечом в стену. Хочется разбудить себя, выгнать из сна и никогда не вспоминать о случившемся.

Но тело болит, а сознание сужается до точки, но не просыпается. Да потому что я не сплю, даже щипать запястье не нужно, чтобы убедиться. Утром мне муж синяки наставил, пришло надевать в летнюю жару болеро с длинным рукавом. Так что я знаю толк в боли…

Духота невыносимая, лето сходит с ума (почти, как мой гинеколог, что сейчас несет ерунду) – с июня стоит жуткая засуха, из-за этого бабушка совсем расхворалась, и мне пришлось за ней присматривать.

– Вы шутите? – шевелятся губы, а я хочу раствориться в белых стенах больницы и никогда не выходить наружу. Спрятаться в скорлупу или превратиться в птицу и стрелой взмыть в облака.

– Да какие уж тут шутки! – беспечно радуется женщина и поплясывает у стеклянного шкафа. Что-то ищет, достает, выкладывает на стол. – Предлежание на первый взгляд нормальное, молочные железы мягкие. Сдашь еще анализы и забежишь завтра на УЗИ, – она двигает ко мне клочок бумаги, а я все еще стою у стены и хлопаю глазами, чтобы прогнать происходящий бред.

– Этого быть не может…

– Ну-у-у, попытки зачать ребенка десять лет должны были привести к результату. Ведь диагноз «бесплодие» мы так и не поставили.

– Лучше бы поставили, – шепчу, потому что это крах моей жизни. Прячу лицо под ладонью и стараюсь не паниковать. Вдруг это нелепая ошибка?

– Беги, мужа обрадуй. Чего ты такая бледная, деточка? А ну присядь, – врач поднимается и спешит к двери, а я не успеваю остановить ее, потому что в горле взрывается тошнота, и мир идет кругом. – Счастливый папочка, зайдите.

Марьян молча заходит в кабинет, я вижу острые носки начищенных туфель и сжимаюсь от страха. Он меня просто убьет… Убьет, и все. Не поверит в то, что я ни с кем не спала.

Ведь не спала же!

Воспоминания странных снов врезаются в голову и скручивают меня в ржавую спираль. Это же всего лишь сны!

– Папочка, значит? – голос мужа вязкий, удушающий без прикосновения. – И какой срок?

– Восемь-девять недель, не больше.

Я сдерживаю рвотный позыв и поднимаю беспомощно взгляд. В темно-синих глазах пылает ненависть. Он меня без этого ревнует к каждому прохожему, а сейчас… воздух можно резать ножом от его ярости.

– Я не знаю… Это ошибка, Марьян. Пожалуйста…

Муж опускает голову, на выстриженных висках вспыхивает заметная седина, и смотрит на свои большие изрисованные шрамами руки, складывает их в тугой узел на груди.

– Никакой ошибки, – неуместно лепечет гинеколог, все еще не понимая, что закапывает меня заживо.

– Замолчите! – беспомощно вскрикиваю. – Я не могу быть беременна. Замолчите! Прошу…

Женщина вздрагивает, смотрит испуганно то на меня, то на мужа. Его все в городе знают, потому лучше не нарываться. Пулю в лоб всадит и не поморщится. Прежнего врача, что вела меня почти семь лет, так никто и не нашел после того, как она попыталась сказать, что я бесплодна. Даже думать боюсь, что с ней произошло.

Марьян поворачивается к дверям и спокойно выходит, а на пороге бросает через плечо холодным голосом со звоном стали на окончаниях:

– Жду тебя в машине.

И я понимаю, что это все. Можно уверенно ставить на себе крест, потому что за последние десять лет замужества у меня и так была не жизнь, а тюрьма. Я с трудом отпросилась в деревню к больной бабушке, и то благоверный дал согласие только потому, что сам несколько месяцев был в отъезде и приставил охрану в виде двух амбалов. Я в туалет не могла сходить без компании.

Меня трясет и вновь бросает на стену.

– Ваш талончик на анализы, – неуверенно говорит врач. Я оборачиваюсь, сдерживая слезы, а она отклоняется, будто увидела ужас. – Ладно, время терпит, на двенадцатой неделе придешь.

Я мотаю головой.

– Не приду. Не ждите меня.

Глава 2

=Дара=

Гинеколог поджимает сухие губы, поправляет аккуратно-завязанные в гульку волосы и резко встает со своего места.

– Не его ребенок? – спрашивает она вкрадчиво. – Что ж ты, глупая, не сказала? Мы бы тихонько аборт сделали, чтобы и не знал.

Бормочу, боясь, что кто-то услышит:

– Я не могу быть беременна, Вера Павловна, у меня три месяца никого не было, даже мужа. Вы ошиблись.

Женщина смотрит недоверчиво из-под седых бровей, защелкивает замок на двери и зовет меня к столу.

– Присядь. Сейчас проверим, но с такими вещами не шутят, Дара, – она осуждающе качает головой, вытирает рукавом вспотевший лоб и отодвигается от стола. – Такого у меня еще не случалось. И надо же было именно с Егоровым! Вот тебе и шуточки.

Стопка тестов падает на столешницу, и врач жестом просит пройти в соседний кабинет, где есть кушетка, ширма и туалет. Частная клиника, большие кабинеты, лучшее обслуживание. Марьян платил за все, платил щедро – очень хотел ребенка. До фанатизма хотел, а я его тихо ненавидела за это.

У нас много лет назад была девочка, но она умерла сразу после рождения, мы даже имя дать не успели. Муж сам ее хоронил: я была в очень плохом состоянии, думала, что не выживу, и свою малышку не подержала на руках. Годы забрали у меня боль, а жестокое обращение Марьяна не позволило страдать – он запрещал плакать, когда пронзал собой до жуткой боли и жжения, дергаться, когда замахивался, скулить, когда разбивал пощечинами губы.

Я приучила себя отключаться в эти моменты, научилась существовать, но не жить. Ради чего держусь не знала, просто дышала и радовалась, что еще не сдохла.

Позволяла ему себя терзать в надежде, что появится ребенок, муж остынет, увлечется воспитанием. Он винил меня в смерти дочери, трахал, как зверь, отчего я днями не могла выползти из кровати, а когда восстанавливалась, он приходил снова и снова, издевался и обвинял во всем.

Я молча покорялась.

Но, будто в насмешку, много лет не получалось забеременеть. Врачи хором говорили, что отклонений у нас нет, вот-вот наступит долгожданное зачатие, а две полоски на пластиковой палочке не появлялись, будто проклятые. Если честно, я уже отчаялась. Если честно, я уже и не хотела ребенка. Ничего не хотела. Разве что изредка приезжать к бабушке, обнимать ее, как в последний раз, притворяться счастливой, смотреть на деревенский красочный закат и верить, что где-то там есть счастливый мир, и я смогу в него попасть, когда умру.

С Марьяном мы познакомились случайно. Я выпустилась в восемнадцать из интерната и хотела поехать в столицу, а в автобусе меня обобрали до нитки. Смогла чудом добраться до вокзала, на попутках, а там три дня ночевала на улице. Когда захотелось жутко есть, устроилась уборщицей территории и случайно накатила на Егорова ведро с мусором.

Вот тогда все и началось.

До свадьбы он казался нормальным, хотя и безудержным в сексе, немного невнимательным ко мне и моим пожеланиям. Иногда он пугал меня взглядом, но я сбрасывала на разницу в возрасте, ведь он уже взрослый тридцатилетний мужчина с большим опытом и процветающей строительной компанией. Я – наивная девочка с улицы, без родителей и семьи, без крова и пропитания попала в шикарный особняк, где у меня была своя комната, куча одежды и жених-богач. Марьян не был красивым, скорее харизматичным, с жестким подбородком, сединой на висках, сломанным носом и шрамом через бровь. Но тогда я видела в нем принца с железным конем и кирпичным замком.

И все это рассыпалось, стоило после свадьбы сказать, что хочу пойти на работу. Он монотонно избивал меня целый час, а потом плюнул под ноги и сказал, чтобы я не мечтала жить, как захочу. Егоров ясно дал понять, что мне придется слушаться и существовать, как ОН захочет.

Муж непростой человек – жестокий, злой и беспощадный. Несколько лет держит в страхе город и пригород, от его рук пали десятки, а может, и сотни невинных людей. Это я уже позже узнала и увидела. Я всегда его боялась, всегда позволяла больше, чем нужно. Молчала, когда нужно было кричать, терпела, когда нужно было бежать.

Но у меня кроме него никого не было, да и Марьян бы меня и в другом мире нашел, потому я даже не мыслила сделать шаг назад. Приучила себя отрешаться от насилия, жить маленькими радостями: солнечными лучами в окне спальни, запахами роз в саду, щебетанием птиц на яблоне.

Ну, куда мне бежать? К старенькой бабушке, которая мне неродная? Нет, это было невозможно, я даже не пыталась, просто смирилась с рабской жизнью и старалась быть покорной и тихой. Закрывала глаза на измены, бесконечных шлюх в нашем доме, крики, гам, запах чужих тел и ядовитой ярости мужа.

А когда в нашем доме случались бандитские разборки и убийства, которыми был окружен Марьян, я пряталась в своей комнате под кроватью, потому что хотела жить. Не знаю зачем, но цеплялась за ниточку, будто вера не умирала, а заставляла меня просто перетерпеть этот жуткий период.

Когда становилось совсем тяжело, я откладывала копейки на черный день, прятала драгоценности и мечтала сбежать.

Однажды Марьян нашел мой тайник и избил меня до полусмерти: сломал бедро, несколько ребер и руку, а на губе теперь навсегда отпечатались две кривые черточки от пощечины тыльной стороной его грубой ладони, когда крупный перстень разорвал кожу, как бумагу.

Вот тогда я сдалась. Перестала пытаться что-то изменить. Сми-ри-лась.

Потому дома я побоялась делать тест, всячески скрывала тошноту и недомогание, будто что-то подсказывало мне, что нельзя, а сейчас две полоски на тесте казались чем-то нереальным.

Я хочу проснуться! Пожалуйста, пусть это будет просто сон. Пожалуйста…

Глава 3

=Дара=

В коридоре меня ждут. Невысокие и жилистые охранники, что ездили со мной в деревню. У одного левый глаз с бельмом, а на лысине пятнистый шрам. Второй, помоложе, похож на гоблина в костюме, с татуированной иероглифами рукой. У них нет имен, они никогда не говорят, только взглядом приказывают.

Пока идем по коридору, меня не трогают и, зажав с двух сторон, выводят из больницы, словно преступницу. Везут домой на другой машине, не на той, что мы ехали с Марьяном. Куда делся муж, я не знаю, и это пугает. Мне хочется выпрыгнуть на ходу и размазаться по асфальту, потому что знаю, что будет дальше.

Глотаю горечь и непроизвольно прижимаю руку к животу.

Недолго тебе, малыш, осталось. Этот изверг не позволит, не оставит в живых. Судорожно думаю, как себя спасти, как выбраться из этого капкана, но мы слишком быстро подъезжаем к воротам. Я не паникую, не истерю, стараюсь не шевелиться и не думать о будущем. А о волшебной беременности и подавно. В мире людей так не бывает, но я чувствую ребенка внутри, будто он добавляет в мою кровь уверенность, что все вокруг – настоящее и реальное.

Почувствовать себя мамой, когда отчаялся, стать капсулой для новой жизни – это ли не волшебство? Да, я умею находить прекрасное в ужасном. Как и в Марьяне я старалась видеть сильного мужчину со сложным характером, училась просто терпеть его рядом. Я не испытывала ненависти, но и не искала в себе любовь к нему. Я не доверяла и боялась, но глубинно уважала. Мне всегда казалось, что его действия, его злость – это отголоски нашей с ним потери и почему-то с годами стала винить себя за смерть дочери. Наверное, слова мужа выгравировали в душе обвинительное заявление, оно проникло под кожу, влилось в кровь, и я согласилась принять все, лишь бы не злить и не провоцировать на новые удары.

Это кому-то покажется глупым, кто-то скажет, что Дара – слабачка, но я держалась за эту вину, чтобы не сойти с ума, когда зверь приходил в мою комнату.

В машине из головы не идут слова мужчины из грез: «Кто посягнет – умрет». Как хочется, чтобы это была не иллюзия. Чтобы, как в сказке, никто не посмел тронуть меня пальцем. Но сказки с такими девочками, как я, случаются крайне редко. Да и я не желаю Марьяну смерти, разве что наказания. Глупая я, глупая…

Иду по тропинке к дому, еле передвигаю отекшие ноги. На пороге ждет Марьян. Стоит, как титан. Прищуренный взгляд режет вены, кромсает кожу, отчего я непроизвольно ежусь и замедляюсь, но все равно иду, потому что маленькая Дара все еще надеется получить шанс.

Но случается странное: дорогу пересекает Топаз. Он прижимает уши и шипит на мужа, золотистая с черными полосами шерсть встает дыбом, отчего кот кажется крупнее в два-три раза.

Охранники возле меня оживают и бросаются на животное, но он, будто молния, отскакивает в сторону, вспахивает когтями землю, отбрасывает лысого охранника взмахом лапы. Другой хватает Топаза за шиворот и со всей дури швыряет об бетонную плитку.

Я натягиваюсь, но не смею кричать.

Муж выхватывает из кобуры пистолет и прицеливается в кота, а я, дура, бросаюсь защищать.

– Стой! Не убивай, прошу тебя! Марьян, умоляю, он же ничего не сделал.

– Ненавижу этих тварей, – он ведет дулом мимо кота, игнорируя его грозный рык, и замирает на молодом охраннике. Звучит выстрел, и мужчина падает возле меня, окатив лицо пучком крови. – С ним спала? Или с ним? – переводит дуло на второго. Лысый моргает здоровым глазом, но не отступает – они все смертники, знают, что работать у Егорова – это путь в один конец.

От шока мотаю головой, хочу сказать, крикнуть, но не могу. Это будет звучать, как оправдание, муж не поверит.

Дрожащей рукой стираю чужую кровь со щеки, разглядываю ошарашено алые пальцы и теряю равновесие. Впервые за десять лет ужаса падаю в обморок.

Холодная вода наполняет рот, обжигает лицо. Пытаюсь сделать вдох, но хватаю ртом жидкость, которая заливает гортань и режет легкие. Кто-то давит на шею, а потом тянет за волосы вверх.

– Приходи в себя, сучка… – шипит Марьян. – С кем ты трахалась, скотина? Кто тебя отоварил? Говори! Я его на потроха пущу. Не-е-е, я его сгною медленно, чтобы знал, как хрен свой совать в мою ненаглядную.

– Не было ничего, – откашливаюсь и пытаюсь освободить волосы, но муж тянет меня по полу ванны и отшвыривает к стене. Что-то хрумкает в плече, и резкая боль прошивает от лопатки вниз. Скуля и тихо плача, прячу руками живот, только бы ногами не бил, пожалуйста…

Марьян всегда был очень сильным. Он мог сломать шею противника одной рукой, но больше всего он любил побеждать исподтишка. Когда враг, или тот, кто ему мешал идти к цели, даже не подозревает об опасности, когда невинно живет и радуется, а потом приходит Егоров и разрушает бизнес, построенный тяжелым трудом, изнутри подрывает крепкие семьи, будто медленным ядом проникает в жизнь человека и убивает его монотонно и постепенно. Марьян часто ехидно ржал, когда рассказывал о своих «победах», а я не смела сказать, что все это мне противно до глубины души. Я и так получала с лихвой.

– Сюда иди, – говорит муж, стоя возле умывальника. Он смотрит на себя в зеркало и скалится знакомой улыбкой.

– Прошу тебя…

– Или идешь сама, или я руками из тебя вырву этого ублюдка. Ты мне должна была сына родить! Мне! Я для чего тебя столько лет держу? Думаешь, что пылаю великой любовью? – он покачивает головой и морщится, отчего его шрам сильнее выделяет бровь. – У меня тысячи баб, что готовы лечь по первому зову, и ты возомнила, что такая единственная и особенная? Да просто никто не может мне сына родить, су-у-у-ка…

– Я не спала ни с кем, я не вру. Это был сон, просто сон, я не знаю…

– Что?! – он поворачивается, и глаза превращаются в страшные две щелочки. У него красивые глаза, голубые, ясные, но в них есть необъяснимая тьма.

Он подходит медленно, тащит меня вверх и наклоняет над ванной. Меня трясет, но я понимаю, что не могу противостоять ему, а когда вжикает молния, хочется снова уйти во мрак, чтобы ничего не чувствовать.

– Буду тебя рвать, пока ты не скинешь, а потом буду снова рвать, пока не залетишь. Ты родишь мне ребенка! Живого сына, – его пальцы грубо задирают порванный сарафан, царапают нежную кожу и подбираются к бедрам. Он напирает сильнее, почти вбивая меня животом в обод ванны. Я безмолвно кричу. Меня никто не спасет, никто не поможет…

Глава 4

=Эмилиан=

– Это невозможно, ты только послушай! – Верный советник-маг ходит по ковру туда-сюда, подтягивает жаккардовый синий наряд-халат выше колен, стряхивает невидимую грязь с подола, ругается, как шугр, и нервирует меня битых полчаса. – Твой старший брат жив! Это невозможно. Ты понимаешь, чем это грозит?

– Понимаю. – В горле разливается горечь, будто я наелся чистотела. – Что ты предлагаешь, слирий Месс?

– Что я предлагаю… Что я предлагаю… – кривляясь, бормочет Месс. – Я тебе говорил не тянуть – забрать девушку сразу, – он взмахивает руками, словно разгоняет насекомых. – А теперь, о, Великий Шорг! А теперь… – хватается за голову и терзает длинные поседевшие волосы. – Не миновать нам конца света! А если Мариан убьет избранницу? Он же в двадцать лет своих девиц голыми руками душил! Ох, Эмилиан, не слушаешь старика, а теперь и ты, мой мальчик, под угрозой! Нужно было забрать девушку, а потом уже проводить ритуал Зачатия.

– Не болтай, ради Стихий! – говорю хрипло, а в груди распускает корявые ветки жуткое предчувствие. Корежит меня, крутит, издевается. – Я не мог ее забрать, ты лучше меня знаешь! Я король, а не прихвостень. Никогда не стану рисковать четырьмя народами!

– Все равно уже ввязались в запретное, что теперь нос воротить?

– Думай, что говоришь!

Советник небрежно отмахивается и продолжает бесконечное шествие по ковру. Замирает у круглого стола и проводит ладонью над картой мира.

Магическая пыльца вздрагивает, приподнимается и золотом рисует в воздухе ландшафт Ялмеза, а затем синим свечением отделяет Эфир от Материального мира.

Эфир над Мэмфрисом все еще червоточит, будто кто-то пролил в пастельно-голубую краску чернила. Если сейчас полететь на Землю, рана магической оболочки расширится, и прятать ее уже не получится.

Последние несколько дней меня мучает необъяснимая тоска – съедает изнутри, будто я сок риэйсы выпил и теперь медленно умираю. На кончиках пальцев горят, пульсируя зеленовато-лимонным, знаки пары, тонкие нити вживляются в кожу рук и прячутся под камзолом, огибают плечи и исчезают на груди – все должно быть наоборот – сначала пион внизу живота, потом ростки вверх, и после закрепления войдут в сердце, а наша с Избранной метка не реализована, мы ходим по краю Темного Измерения и вот-вот слетим туда вдвоем. Стигма не раскроется, пока женщина не окажется в нашем мире, а если умрет на Земле – умру и я. Да, рискованно было зачинать ребенка на Земле, но другой возможности не было и времени оставалось все меньше.

Как оказалось, что брат нашел ее раньше?

Как он вообще жив остался после Жатвы четырнадцать лет назад? Такое невозможно!

Молча стою у высокого окна, смотрю на распростертое в низине королевство. Мемфрис на закате всегда прекрасен, с легким оттенком золотого свечения. Маруньи цветут, прекрасное время года – лето, бери и радуйся жизни, а у меня сердце не на месте. Словно его вынули из груди, а вместо него теперь клокочет часовой механизм. Отсчитывает секунды до моей кончины.

Так долго не получалось вернуться на Землю, что я уже изорвал на голове все волосы, отрастил усы и бороду и совсем исхудал. Я хочу забрать то, что мне принадлежит по закону Древних, хочу забрать то, что нужно моему сердцу, то, что хочет мое тело…

Но Орден Стихий свергнет меня, если выходка раскроется. Не только свергнут – казнят. Быть королем на Ялмезе – это еще не значит, что ты можешь нарушать законы магии и природы. Есть власть выше – и это Жрецы Ордена. Им поклоняется весь мир.

Потому никто не должен знать о том, что я сделал. Нельзя раскрыть портальную руну и перетащить мать ребенка из другого мира – это приведет к разрыву плоти Эфира, Исполнители обнаружат точку исхода и найдут нас в считанные минуты. А еще, каждая телепортация ускоряет гибель Ялмеза и приближает Ритуал Жатвы, а я, как Повелитель человеческих земель, не должен этого допускать. Потому что речь о судьбах четырех сильных магов планеты. Если ускорить разрушение, придется принести их в жертву раньше срока.

Понадобилось несколько месяцев, чтобы найти нужные камни и почти заживить разрыв Эфира после моих перелетов, а теперь столько же времени нужно, чтобы забрать избранную женщину. Сложность в том, что мои перемещения едва ли задевали магическую плоть, а не инициированного человека Ялмез примет враждебно, распознает, как инородное тело, и будет пытаться выплюнуть, сгноить…

От внезапного невидимого удара в грудь приваливаюсь к трону и припадаю на колено. Советник подбегает и помогает пересесть на сидение.

– Месс, нужно спешить, – шепчу и откашливаюсь. Соленый вкус катается на языке, а на ладони появляются кляксы крови. Новые удары, каждый сильнее прежнего, врезаются под ребра. – Он убивает ее… Ме-е-есс..

– Выродок Мрака! – старик шуршит одеждой, стучит рунами и, накрывая мою голову ладоням, пытается излечить. Это поможет и Избранной, но не надолго.

– Месс, моя защита скоро разрушится, она против брата бессильна, – я с трудом встаю и, покачиваясь, иду в соседний зал. Там есть портальные колонны.

– Он же прошел через Жатву, – советник обеспокоен и бледен, – должен был хотя бы магию утратить, сучий Мрак.

– Открывай портал, Месс! Нет выхода! Не будем испытывать судьбу и надеяться, что Мариан пуст. Я в это не верю…

– Но как же… – старик переводит влажный взгляд на карту мира, что все еще дрожит над столом. Я знаю, что он боится. Я и сам боюсь, но твердо говорю:

– Ты помнишь проклятие? Ты помнишь пророчество?

Советник кротко опускает голову, а я продолжаю:

– Мне нужен наследник от истинной пары. Только так я смогу защитить свои земли от вымирания.

И очередной удар выбивает меня из равновесия: я хватаюсь за угол и снова откашливаюсь с кровью. На этот раз хомут стягивает шею, до темных мушек перед глазами запирая дыхание, а затем резкая боль простреливает плечо.

– Стихии, помогите ей! – выкрикиваю, прежде чем рухнуть на каменный пол замка и уплыть в темноту.

Глава 5

=Дара=

Когда отключаюсь от слабости и шока, Марьян снова меня топит. Я не могу прийти в себя, чувствую, как вкус хлорки и горько-соленой крови катается по языку, как воздух покидает легкие, как меня сдавливает изнутри, выжигает глаза, продирает нос, наполняет отчаянием рот, но сознание не включается. Будто оно придерживает меня в полудреме от угрозы, будто вода придает сил и ощущения покоя. В глубокой тишине, что обвивает меня, как кокон, неожиданно, но отчетливо слышится ласковое пение…

«Ты капли собери в ладони,

раскрой секрет…

Избавит от тоски и боли

твой яркий свет».

В животе скручивается тугая пружина, и я резко открываю глаза под водой. Вижу, как застыли пузырьки воздуха, как замерло время. Тик-тик-тик… Та-а-ак.

Я дышу, но и не дышу.

Мысль о том, что могу потерять ребенка, взрывает мышцы и, добавляя необъяснимой ярости и уверенности, выдергивает меня из-под толщи воды.

Я стану мамой! Мысль такая яркая, мощная, будто волшебный импульс, что врывается в мой кровоток и делает меня супер-женщиной. Наверное, я умерла… Наверное, я болтаюсь на грани иллюзии и все еще мечтаю выбраться из лап зверя. Наверное, наверное, наверное…

Потому что я не умею быть такой сильной, такой смелой и безрассудной.

Отмахиваюсь на автомате и задеваю локтем колючий подбородок мужа. Он, будто тертое стекло, раздирает кожу рук. Бью еще раз до мерзкого чавкающего звука. Голос Марьяна глушится в мычании за спиной, а его большие пальцы сдавливают шею и пытаются меня задушить.

– Ах ты, сука! – шипит он и, резко стягивая волосы в кулаке, обжигает кожу яркой болью, наклоняет в воду, чтобы снова топить, но я, на какой-то последней силе воли, упираюсь в борт ванны и отталкиваюсь.

До того сильно отталкиваюсь, что отлетаю на несколько метров.

За спиной что-то хрустит, захват слабеет, рука мучителя срывается с волос, и грузная туша летит на пол. Меня сбивает с ног резкий рывок, и я окончательно выбиваю ударенное ранее плечо. Под кожей раздается невыносимый хруст, а стрела огня прошивает лопатку и вонзается в спину.

Пока, согнувшись от тошноты и боли, пытаюсь дышать и перекатиться набок, в ванной творится что-то странное. На стене огромной воронкой раскрывается черная муть, Топаз выпрыгивает на Марьяна, будто собирается его съесть, и только здесь я замечаю, какой кот огромный. Больше человека в два раза, отчего в ванной места становится слишком мало. Я задыхаюсь. От тошноты, от боли, от неправильного ощущения свободы.

Из воронки, что вспыхивает алыми искрами, появляется высокая темная фигура. Я смотрю сквозь муть слез и не могу объяснить себе, почему не боюсь того, что происходит.

Марьян лежит рядом, вывернувшись в спине, будто он сломанный Пиноккио, а из его губ, что терзали и рвали меня столько лет подряд, льется темная жидкость. Растекается бурой лужей по белому кафелю, что муж заставлял меня вымывать после того, как избивал меня, а я откашливалась с кровью и не могла пошевелиться. Едва двигала руками, но терла этот белый-белый чертов камень, а потом получала снова за то, что пропустила несколько полосок между кафелинами, не вычистив своей же зубной щеткой.

Как я такое терпела? Да все просто. Каждый раз, когда Марьян злился, я молилась Богу, чтобы он, наконец, меня убил и не больше мучил. Но он знал меру. Бил по лицу, рукам, ногам, животу, но всегда придерживал на грани. Будто всегда знал, что вот за следующим ударом я уже никогда не встану – потому отпускал и уходил.

Не успеваю подумать, что убила его, не понимаю, как это вообще получилось. Фигура из воронки подходит ко мне и берет на руки. Все тело – сплошной фарш из боли. Мужчина закутывает меня в мягкий теплый плащ, что пахнет спелым яблоком, говорит кому-то на красивом мелодичном языке и несет меня к черной дыре в стене.

Пусть хоть на небо меня забирает, пусть хоть в пропасть – все равно. Я хочу, чтобы этот ад закончился.

Пытаюсь вытянуть руку и обвить крепкую шею спасителя, но вспышка боли в сломанном плече окунает меня в горячку и туман.

Что-то щелкает над ухом, и меня съедает спасительный мрак.

***

– Она должна быть в сознании, – говорит густой низкий голос. – Я выйду, а ты разбуди ее.

В сторону уходят шуршащие шаги, хлопает натужно дверь, гаснут вдалеке чужие голоса. Я вдыхаю солоноватый воздух и пытаюсь поднять тяжелые веки.

Теплое прикосновение ползет по щеке, сухие пальцы вплетаются в мои волосы, и губы накрывает горячим воздухом.

– Просыпайся… – говорит знакомый голос, оглаживая яблочным дыханием лицо. С нотой стали, капелькой хрипотцы, крошкой власти.

И, открыв глаза, я неосознанно вздрагиваю, а затем замираю. На меня смотрит Марьян, а я отчаянно сдавливаю одеяло в ладонях, ожидая удара за неповиновение.