Дающий Лоури Лоис

13

Проходили дни и недели. С помощью воспоминаний Джонас выучил названия цветов. Он начал их видеть и в обычной жизни (хотя он отлично понимал, что она уже не обычная и никогда не будет обычной). Но эти цвета невозможно было удержать. Вспышка зеленого – лужайка на Центральной Площади, куст на берегу реки. Оранжевые тыквы, которые привезли в коммуну с полей, – всего мгновение он видел ярчайший цвет, а затем опять ничего, все тот же оттенок серого.

Дающий предупредил его, что пройдет еще много времени, прежде чем он сможет удерживать цвета.

– Но я хочу сейчас! – сердито заявил Джонас. – Это нечестно, что нет цветов!

– Нечестно? – удивился Дающий. – Объясни, что ты имеешь в виду.

– Понимаете… – Джонас замолчал, чтобы подумать. – Если все одинаковое, то нет никакого выбора! Я хочу просыпаться утром и решать, например, голубую форму надеть или красную. А она всегда, всегда одинаковая!

Он посмотрел на бесцветную ткань, из которой была сшита его форма, и усмехнулся:

– Я знаю, это не важно, что на тебе надето. Правда не важно.

– Важна сама возможность выбрать, да? – спросил Дающий.

Джонас кивнул.

– Мой младший брат… – начал он. Затем поправил себя: – Нет, это не совсем точно. Он мне не брат на самом деле. Ну, этот Младенец, о котором заботится моя семья. Его зовут Гэбриэл.

– Я знаю про Гэбриэла.

– Так вот, он сейчас в возрасте, когда дети многое узнают о мире. Он хватает игрушку, если держать ее перед ним, – Отец говорит, что это развивает мелкую моторику. И он очень милый.

Дающий кивнул.

– Но теперь, когда я различаю цвета, по крайней мере иногда, я подумал: а что, если бы ему дали, скажем, ярко-красную игрушку и ярко-желтую? И он мог бы выбрать? Вместо Одинаковости.

– Он мог бы сделать неправильный выбор.

– А. – Джонас умолк. – Вот в чем дело. Я понял. Это не важно, когда речь идет об игрушках. Но потом становится очень важным. Мы не осмеливаемся давать людям выбирать.

– Потому что это небезопасно?

– Да, именно, – подтвердил Джонас. – Что, если бы человек сам выбирал себе супруга? И ошибся в выборе? Или, – продолжил он, посмеиваясь над абсурдностью предположения, – люди сами выбирали бы себе работу?

– Это кажется опасным, – сказал Дающий.

– Очень опасным. Такое даже представить себе сложно. Нам действительно нужно защищать людей от неправильного выбора.

– Так безопасней?

– Да, – согласился Джонас. – Гораздо безопасней.

Но даже когда они заговорили о чем-то другом, Джонас продолжал испытывать какое-то неудобство, его что-то мучило, и он не понимал что.

Теперь он часто злился: на своих одногруппников – за то, что они довольны жизнью, хотя в ней так многого не хватает. И на себя – за то, что ничего не может для них сделать.

Он пробовал. Не спросив разрешения у Дающего – Джонас подозревал, что тот запретит, – он пытался передать свое новое знание друзьям.

– Эшер, – сказал он как-то утром. – Посмотри на эти цветы очень внимательно.

Они стояли рядом с клумбой герани у Зала Открытых Записей. Джонас опустил руки на плечи Эшера и сконцентрировался на красном цвете лепестков. Он попытался как можно дольше удержать цвет и одновременно передать другу это видение красного.

– В чем дело? – недовольно спросил Эшер. – Что-то не так?

Он высвободился из рук Джонаса. Прикасаться к кому-то, кроме членов своей Семейной Ячейки, считалось очень грубым.

– Нет, ничего. Мне показалось, что цветы увядают и что нам надо сообщить об этом Садовникам. – Джонас вздохнул и отвернулся.

Однажды он вернулся с Обучения переполненный новым знанием. Дающий выбрал очень волнующее воспоминание в тот день. Под его руками Джонас обнаружил, что находится в каком-то странном месте. Открытое пространство под ярко-голубым небом. Редкая трава, несколько кустов, камни, крепкие невысокие деревья. Он слышал какой-то треск, он получил слово – «ружья». Затем крики, глухой звук падения и треск сломанных веток. Потом он услышал перекликающиеся голоса и решился выглянуть из-за куста, за которым прятался. Дающий рассказывал Джонасу, что когда-то кожа была разных цветов, – и правда, у двоих мужчин кожа была темно-коричневой, а у остальных – светлой. Он подошел поближе и увидел, как мужчины вырезают бивни у неподвижно лежащего на земле слона и уносят их, забрызганные кровью.

Джонас никогда не видел такого красного цвета, он был переполнен этим новым красным.

Затем мужчины сели в машину и уехали – из-под колес летели камешки. Один попал ему в голову. Джонас надеялся, что на этом все закончится, но воспоминание продолжилось.

Теперь он увидел другого слона. Тот выбрался из-за деревьев, очень медленно подошел к изувеченному телу и посмотрел на него. Огромным хоботом он потрогал труп, потом дотянулся до дерева, с треском оторвал несколько веток и накрыл ими разодранную плоть.

Наконец он вскинул массивную голову, поднял хобот и заревел в пустоту. Джонас никогда не слышал ничего подобного. В этом звуке слились печаль и ярость, и казалось, ему не будет конца.

Рев звучал в ушах Джонаса, когда он открыл глаза. Совершенно разбитый, он лежал на кровати, не в силах пошевелиться. Рев не умолкал, когда он ехал на велосипеде домой.

– Лили, – сказал он сестре вечером, когда та взяла с полки своего утешителя – плюшевого слона. – А ты знаешь, что когда-то давно слоны действительно существовали? Живые слоны?

Лили посмотрела на игрушку.

– Ага, – усмехнулась она. – Конечно.

Джонас подошел к Отцу и Лили. Отец расплетал ей косы. Джонас сел позади них и положил каждому руку на плечо. Всем своим существом он попытался передать им кусочек воспоминания: не чудовищный крик слона, но его присутствие, образ этого громадного существа, преданность, с которой тот провожал погибшего друга.

Но Отец продолжал спокойно расчесывать длинные волосы Лили, и она нетерпеливо ерзала под рукой Джонаса.

– Джонас, – пожаловалась она наконец, – ты мне больно делаешь!

– Приношу свои извинения за то, что сделал тебе больно, Лили, – пробормотал Джонас и убрал руку.

– Принимаю извинения, – равнодушно ответила Лили, поглаживая безжизненную игрушку.

– Дающий, – спросил однажды Джонас перед началом работы, – а у вас есть супруга? Или вам нельзя подавать прошение на брак?

Хотя ему и позволено было не соблюдать Правило о грубости, он не сомневался в том, что это грубый вопрос. Но Дающий просил задавать любые вопросы и никогда не показывал, что обижен или смущен даже самыми личными из них.

Дающий улыбнулся:

– Правила, запрещающего мне это, нет. И у меня была супруга. Ты забываешь, сколько мне лет. Моя бывшая супруга сейчас живет вместе с остальными Бездетными Взрослыми.

– Ох, конечно.

Джонас действительно забыл, что Дающий уже не молод. Жизнь Взрослых в коммуне с возрастом менялась. Они больше не были нужны для создания Семейных Ячеек. Родители Джонаса, когда они с Лили вырастут, тоже будут жить с другими Бездетными Взрослыми.

– Ты тоже сможешь подать прошение на подбор супруги, если захочешь. Но предупреждаю, тебе будет непросто. Например, потому, что членам коммуны запрещено читать книги. Мы с тобой – единственные, кто имеет доступ к книгам.

Джонас посмотрел на коллекцию книг в комнате. Теперь он иногда видел, какого они цвета. За все эти часы, что они с Дающим провели здесь, работая с воспоминаниями, он так и не открыл ни одной. Но он читал названия и знал, что в этих книгах – вся мудрость веков и что когда-нибудь они все будут принадлежать ему.

– То есть, если у меня будет супруга и, возможно, дети, мне придется прятать от них книги?

– Да, именно так, мне не разрешалось давать книги супруге. Есть и другие сложности. Помнишь правило, в котором говорится, что новый Принимающий не может обсуждать ни с кем Обучение?

Джонас кивнул. Он прекрасно помнил это правило – со временем оказалось, что это самое обидное из всех ограничений, которые накладывало на него избрание.

– Когда мы закончим работу и ты официально станешь новым Принимающим, тебе дадут новый свод Правил. Правил, которым следую я. И вряд ли тебя удивит то, что мне запрещено разговаривать о работе с кем бы то ни было, кроме нового Принимающего. То есть кроме тебя. Огромной частью твоей жизни нельзя будет поделиться с семьей. Это тяжело, Джонас. Мне было тяжело. Ты понимаешь, что воспоминания – это и есть моя жизнь?

Джонас опять кивнул, хотя и был озадачен. Разве жизнь не состоит из тех вещей, что ты делаешь каждый день?

– Я видел, что вы ходите на прогулки.

Дающий вздохнул:

– Да, я гуляю. Ем в положенное время. И когда меня вызывает Комитет Старейшин, я прихожу к ним, чтобы дать совет.

– И часто вы даете им советы?

Джонаса пугала перспектива давать советы Старейшинам.

Но Дающий покачал головой:

– Редко. Только если они сталкиваются с чем-то совершенно новым. Тогда они вызывают меня, чтобы я обратился к воспоминаниям и дал им совет. Но это происходит совсем не часто. Я был бы рад, чтобы они пользовались моими знаниями чаще: есть столько вещей, которые я мог бы им рассказать, иногда мне так хочется, чтобы люди изменились. Но они не хотят меняться. Жизнь в коммуне так проста и предсказуема – так безболезненна. Это то, что они выбрали.

– Зачем вообще тогда нужен Принимающий, раз они не хотят его слушать? – спросил Джонас.

– Они нуждаются во мне. И в тебе, – строго сказал Дающий. – Им об этом напомнили десять лет назад.

– А что произошло десять лет назад? – спросил Джонас. – А, знаю, вы обучали преемника, и из этого ничего не вышло. Так что же произошло?

Дающий грустно улыбнулся:

– Когда новый Принимающий потерпел неудачу, все воспоминания, которые я успел ему передать, высвободились. Они не вернулись ко мне. Они оказались… – он замолчал, пытаясь подобрать слово, – я не знаю точно где. Наверное, там, где они были раньше, до создания Принимающих. Где-то там… – Он махнул рукой. – Люди получили к ним доступ. Думаю, когда-то так и было. Все имели доступ к воспоминаниям. Наступил полнейший хаос, некоторое время люди в коммуне страдали. Постепенно они приняли воспоминания, и все улеглось. Но это, безусловно, показало им, зачем нужен Принимающий. Чтобы хранить всю эту боль. И знание.

– Но вам же приходится постоянно страдать! – воскликнул Джонас.

Дающий кивнул:

– И тебе придется. Такова моя жизнь. Такой будет и твоя.

Джонас попробовал представить себе, что его ждет.

– Это, а еще прогулки, еда и… – он окинул взглядом полки, – чтение? И все?

Дающий покачал головой:

– Это то, что я делаю. А вся моя жизнь – здесь.

– В этой комнате?

Дающий опять покачал головой. Он положил руки себе на лоб и на грудь.

– Нет, здесь – во мне самом. Там, где воспоминания.

– Мои Инструкторы по науке и технологиям рассказали мне, как работает мозг, – со знанием дела сообщил Джонас. – В нем есть электрические импульсы. Как в компьютере. И если определенную часть мозга стимулировать электродом, то… – Джонас остановился, заметив странное выражение лица Дающего.

– Они ничего не знают, – горько сказал Дающий.

Джонас не верил своим ушам. С первого дня Обучения они нарушали правило, касающееся грубости, и Джонас уже к этому привык. Но то, что Дающий сказал сейчас, – совсем другое дело. Это не просто нарушение Правил, а страшное обвинение. А что, если кто-нибудь слышал?

Он бросил взгляд на громкоговоритель, с ужасом думая, что Комитет сейчас мог их слушать, как может слушать всех остальных в любое время суток. Но, как и всегда во время их занятий, переключатель был передвинут на «выкл.».

– Ничего? – прошептал Джонас. – Но мои Инструкторы…

Дающий раздраженно махнул рукой.

– Ну конечно, твои Инструкторы отлично обучены. Они знают все свои научные факты. Все без исключения отлично обучены своей работе. Просто без воспоминаний все бессмысленно. Они передали это бремя мне. И тому, кто был до меня. И тому, кто был до него.

– И тому, кто был до него, и еще и еще раньше… – сказал Джонас, потому что эта фраза всегда заканчивалась именно так.

Дающий улыбнулся, но улыбка получилась недоброй.

– Правильно. И следующим будешь ты. Это великий почет.

– Да, сэр. Они говорили это на Церемонии. Самый большой почет.

Бывали дни, когда занятия отменялись. Дающий сидел в своей комнате бледный, сгорбившийся, покрытый испариной, и отсылал Джонаса домой, едва тот открывал дверь.

– Уходи, – с трудом говорил Дающий. – Сегодня мне больно. Приходи завтра.

В такие дни расстроенный Джонас отправлялся гулять по берегу реки. Кроме него, на тропинке никого не было – только изредка попадались Доставщики Еды или Ландшафтные Рабочие. Младшие были в Детском Центре, дети постарше – на добровольной работе или на Обучении.

Оставшись один, Джонас тренировал память. Он выискивал глазами вспышки зеленого, который, он точно знал, притаился в кустарнике. Когда у него наконец получалось, он старался задержать цвет в сознании, сделать его ярче, пока не начинала болеть голова. Тогда он отпускал его, и зеленый исчезал. Джонас глядел на плоское, бесцветное небо, вытягивая из него голубой; он вспоминал солнечный свет, пока на короткое мгновение не начинал ощущать тепло.

Он подходил к мосту, перекинувшемуся через реку. Члены коммуны могли перейти мост только по служебной необходимости. Джонас тоже пересекал реку во время школьных поездок в другие коммуны. И знал, что на том берегу реки все выглядит примерно так же – та же плоская, упорядоченная земля, расчерченная полями. Другие коммуны были по сути такими же, как его, – разве что чуть иначе выглядели дома, немного могло отличаться школьное расписание.

Он гадал, что было там, далеко, где он никогда не бывал. Ведь земля не кончалась теми коммунами. Может быть, там, в Другом Месте, были холмы? Может быть, там было такое же бескрайнее, продуваемое ветром пространство, как в воспоминании об умирающем слоне?

– Дающий, – спросил он однажды, придя на занятие на следующий день после того, как его отпустили без Обучения, – почему вам так больно?

Дающий не ответил, и Джонас продолжил:

– Главная Старейшина говорила мне еще на Церемонии, что прием воспоминаний вызывает страшную боль. И вы рассказывали, что воспоминания, высвободившиеся, когда предыдущий ваш ученик потерпел неудачу, принесли страдания всей коммуне. Но я не страдал, Дающий. Не страдал по-настоящему. – Джонас улыбнулся. – Нет, я, конечно, помню тот солнечный ожог, который я принял в первый день. Но это было не так уж и страшно. Какие воспоминания заставляют вас страдать? Дайте мне хотя бы часть, может, это облегчит вашу боль.

– Хорошо. Ложись. Видимо, время пришло. Я не могу защищать тебя вечно. Рано или поздно тебе все равно пришлось бы взвалить эту ношу на себя.

Джонас лег на кровать. Ему было немного страшно.

– Ладно, – сказал Дающий через минуту. – Думаю, надо начать с чего-то привычного. Давай еще раз отправимся на тот холм, с которого ты спускался на санках.

Он опустил руки Джонасу на спину.

14

В этом воспоминании все было примерно так же, хотя холм, похоже, был более крутым, а снегопад – не таким обильным.

Кроме того, было гораздо холоднее, понял Джонас. Сидя на санках на вершине холма, он видел, что снег у подножия не такой мягкий и густой, как в тот раз, а наоборот, твердый, обледеневший.

Санки сдвинулись с места, Джонас вдохнул бодрящий морозный воздух и засмеялся от радости, предвкушая захватывающий спуск.

Но полозья не смогли прорезать корку заледеневшего снега, и вместо того, чтобы плавно заскользить, санки боком понеслись вниз. Джонас натянул веревку, пытаясь вырулить, но холм был слишком крутым, а скорость – слишком большой, и он потерял управление. Джонас больше не наслаждался свободой, он был до смерти напуган. Его несло против воли, на дикой скорости, навстречу ледяной земле.

Санки налетели на какую-то кочку, Джонаса подбросило в воздух. Он упал на согнутую ногу и услышал, как треснула кость. Он проехался щекой по ледяной корке. Некоторое время он просто лежал, не в силах пошевелиться, и ничего не чувствовал, кроме страха.

А потом пришла первая волна боли. Он охнул. Как будто ему в ногу всадили нож и теперь огненным лезвием перерезают нерв за нервом. Помутившимся от боли рассудком Джонас принял слово «огонь» и почувствовал, как языки пламени лижут разорванную плоть. Он попытался сдвинуться с места. И не смог. Боль все росла.

Он закричал. Никто не ответил на его крик.

Он заплакал. Рыдая, он повернул голову набок, и его стошнило на замерзший снег. Кровь текла с разбитого лица в лужу рвоты.

«Не-е-ет!» – заорал он, но крик растворился в пустоте, его унес ветер.

Вдруг он снова оказался в Пристройке. Он лежал, скрюченный, на кровати и плакал.

Теперь он мог двигаться. Джонас перекатывался по кровати, глубоко дыша, чтобы освободиться от боли воспоминания.

Он сел и посмотрел на свою ногу, целую и невредимую. Боли стало намного меньше. Но все же нога болела ужасно, а лицо было мокрым от пота.

– Можно мне, пожалуйста, обезболивающее? – взмолился Джонас.

В обычной жизни обезболивающее давали всегда – если ты ушибся или упал с велосипеда, прищемил палец или мучился животом. Мазь, таблетка или, в особо тяжелых случаях, укол мгновенно избавляли от боли.

Но Дающий сказал «нет» и отвернулся.

Тем вечером Джонас ушел домой, прихрамывая. Велосипед он катил рядом. Боль от солнечного ожога была такой слабой и сразу ушла. Но эта боль не отпускала. Джонас старался быть храбрым. Он помнил – Главная Старейшина говорила, что он должен быть храбрым.

– Что-то не так, Джонас? – спросил Отец за ужином. – Ты какой-то тихий сегодня. Ты себя плохо чувствуешь? Может, дать тебе лекарство?

Но Джонас помнил Правила. Никаких лекарств, если проблемы связаны с Обучением.

И никаких обсуждений Обучения. Когда настало время делиться чувствами, Джонас просто сказал, что устал, потому что уроки в школе в тот день оказались неожиданно трудными.

Он рано ушел в спальню и из-за прикрытой двери слышал, как родители и Лили смеются, купая Гейба.

«Они никогда не знали боли», – подумал Джонас. От этой мысли ему стало очень одиноко.

Он тер ноющую ногу. В конце концов он заснул. Но и во сне его не оставляли боль и чувство одиночества, и он снова и снова оказывался у подножия холма.

Обучение продолжилось, и теперь почти каждое занятие включало в себя боль. Боль от перелома оказалась вполне терпимой по сравнению с теми страданиями, которые доставляли ему новые воспоминания, – Дающий постепенно показывал ему все ужасы прошлого. Каждый раз Дающий, пытаясь ободрить Джонаса, заканчивал день каким-нибудь красочным приятным воспоминанием: катание на лодке по зелено-голубому озеру, луг, усыпанный цветущими желтыми анемонами, розовый восход в горах.

Но этого было мало, чтобы успокоить боль, которую Джонас только начинал узнавать.

– Почему? – спросил Джонас, приняв очередное мучительное воспоминание: в нем, отверженный всеми, он ощутил голод. Голод вызвал спазмы в пустом, вздутом животе. Он лежал на кровати, ему все еще было больно. – Почему мы с вами должны хранить все эти воспоминания?

– Они дают нам мудрость, – ответил Дающий. – Не будь я мудрым, я не смог бы выполнять свою работу и давать советы Комитету Старейшин, когда он призывает меня.

– Но какую мудрость может дать голод? – простонал Джонас. Воспоминание закончилось, но живот все еще болел.

– Некоторое время назад, еще до того, как ты родился, – сказал Дающий, – члены коммуны обратились к Комитету Старейшин с просьбой. Они хотели увеличить рождаемость. Они хотели, чтобы каждая Роженица производила на свет четырех, а не трех детей. Они считали, что это увеличит население, а значит, и количество Рабочих.

Джонас кивнул:

– Вполне разумно.

– Идея была в том, что каждая Семейная Ячейка сможет воспитывать еще одного ребенка.

Джонас опять закивал.

– Мы бы точно смогли, – сообщил он. – У нас в этом году Гэбриэл, и, по-моему, третий ребенок – это очень здорово.

– Комитет Старейшин попросил моего совета, – продолжил Дающий. – Им тоже казалось, что это разумное предложение, но, так как идея была новой, они решили, что им требуется моя мудрость.

– И вы использовали воспоминания?

– Да. И самым сильным воспоминанием из тех, что пришли ко мне, оказалось воспоминание о голоде. Оно пришло из очень далекого времени. Тогда, много веков назад, людей стало так много, что голод захватил все. Ужасный, мучительный голод. А за ним – война.

«Война?» Джонас не знал, что это. Зато он понимал теперь, что такое голод. Джонас машинально погладил себя по животу.

– И вы описали им это?

– Они не хотят ничего слышать о боли. Они просто советуются. Я посоветовал им не увеличивать население.

– Вы сказали, что это было до моего рождения. То есть они редко приходят к вам за советом. Только когда, как вы выразились, появляется проблема, с которой они никогда не сталкивались. И когда они звали вас в последний раз?

– Помнишь тот день, когда над коммуной пролетел самолет?

– Да. Я очень испугался.

– Они тоже. Они хотели его сбить. Но спросили моего совета. И я велел им подождать.

– Но как вы догадались? Как вы поняли, что Пилот просто сбился с курса?

– Никак. Я использовал свою мудрость, полученную из воспоминаний. В прошлом люди иногда убивали других людей сгоряча или из страха, и это приводило к ужасным последствиям, которые уже им самим грозили уничтожением.

Джонас внезапно понял одну вещь.

– То есть, – медленно заговорил он, – у вас есть воспоминания о том, как люди уничтожают друг друга? И вы их тоже должны мне передать, чтобы я обрел мудрость?

– Да.

– Будет больно, – сказал Джонас, и это не было вопросом.

– Боль будет невыносимой, – подтвердил Дающий.

– Но почему же все не могут хранить воспоминания? Я думаю, было бы намного проще, если бы воспоминания можно было разделить. Нам с вами не пришлось бы носить в себе всю эту тяжесть.

Дающий вздохнул: