Новые признания экономического убийцы Перкинс Джон

Глава 19

Исповедь человека, которого пытали

Через несколько дней мы с Ямином, оставив Тегеран и пыльный поселок с нищими лачугами, двигались вдоль старого караванного пути на край пустыни. Когда уже садилось солнце, мы остановились около группы маленьких глиняных хибарок, окруженных пальмами.

— Очень старый оазис, — объяснил Ямин. — Существовал за много веков до Марко Поло.

Он повел меня к одной из лачуг.

— Человек, живущий в этом доме, имеет докторскую степень одного из ваших наиболее престижных университетов. По причинам, о которых вы скоро узнаете, он не может раскрыть свое имя. Вы можете называть его Док.

Он постучал в деревянную дверь, изнутри донесся неясный звук. Ямин пропустил меня внутрь. В крошечной комнате не было окон; она освещалась только масляной лампой, стоящей на низком столике в углу. Когда глаза приспособились к полумраку, я заметил, что глиняный пол был покрыт персидскими коврами. Затем стали проступать контуры человеческой фигуры в инвалидном кресле. Человек сидел перед лампой так, что его лица не было видно. Я только увидел, что он был замотан в одеяла, а на голове у него что-то надето. Кроме столика в углу, другой мебели в комнате не было. Ямин знаком попросил меня сесть на пол. Он подошел к человеку и мягко обнял его за плечи, сказал несколько слов на ухо, затем вернулся и сел рядом со мной.

— Я рассказывал вам о мистере Перкинсе, — сказал он. — Мы оба счастливы иметь честь встретиться с вами, сэр.

— Мистер Перкинс, добро пожаловать.

Голос, почти без акцента, был хриплым и низким. Я почувствовал, как стал наклоняться вперед, в небольшое пространство между нами, когда он сказал:

— Перед вами развалина. Но я не всегда был таким. Когда-то я был сильным, как вы. Я был советником шаха, близким человеком, которому он доверял.

Последовала пауза. — Шах шахов, царь царей.

Мне показалось, что голос его звучал, скорее, печально, чем зло.

— Я лично был знаком с многими мировыми лидерами. Эйзенхауэр, Никсон, де Голль. Они хотели с моей помощью ввести эту страну в капиталистический лагерь. Шах тоже доверял мне, и… — он издал звук, который мог бы быть кашлем, но я решил, что он усмехнулся, — я доверял шаху. Я поверил его риторике. Я был убежден, что Иран введет мусульманский мир в новую эпоху, что Персия выполнит свое предначертание. Это казалось нашим предназначением — шаха, моим, всех тех, кто выполнял миссию, ради которой мы были рождены.

Одеяла зашевелились; кресло с жужжанием повернулось. Я увидел человека в профиль: густая борода, и меня как током ударило — плоский профиль! У него не было носа! Содрогнувшись, я подавил шумный вдох.

— Не очень приятное зрелище, как вы считаете, мистер Перкинс, а? Жалко, что вы не видите этого при полном свете. Это так нелепо выглядит.

И опять раздался звук, напоминавший придушенный смех.

— Но, как вы наверняка знаете, я вынужден скрывать свое имя. Конечно, если вы очень захотите, то узнаете, кто я; кроме того, вам сообщат, что я мертв. Официально меня больше не существует. И все-таки я верю, что вы не станете этого делать. Вам и вашей семье лучше не знать обо мне. У шаха и САВАК длинные руки.

Кресло опять зажужжало и вернулось на место. Я почувствовал облегчение, как будто то, что мне не было видно профиля этого человека, отменяло насилие, совершенное над ним. Тогда я не знал об этом обычае, распространенном в некоторых мусульманских странах. Лицам, принесшим бесчестье и позор обществу или его руководителям, отрубали носы. Таким образом их помечали на всю жизнь — и это ясно доказывало лицо человека, сидящего передо мной.

— Уверен, мистер Перкинс, вы спрашиваете себя, зачем мы вас сюда пригласили. — Не дожидаясь ответа, человек в кресле продолжал: — Видите ли, человек, называющий себя царем царей, на самом деле — порождение зла. Его отец был низложен вашим ЦРУ — мне очень неприятно это говорить — с моей помощью, потому что он якобы сотрудничал с фашистами. Потом это несчастье с Моссадыком. Сегодня наш шах уже вот-вот обойдет Гитлера по количеству сотворенного им зла. И творит он это зло при поддержке вашего правительства.

— Почему? — спросил я.

— Очень просто. Шах — ваш единственный союзник на Ближнем Востоке. Промышленный мир крутится на нефтяной оси, а это — Ближний Восток. Да, конечно, у вас есть Израиль, но это, скорее, пассив, нежели актив. И нефти у них нет. Вашим политикам приходится всемерно угождать еврейскому электорату, для того чтобы получать их деньги на финансирование политических кампаний. Так что с Израилем вы, боюсь, застряли. Вашим нефтяным компаниям, а они еще более могущественны, чем евреи, нужны мы. А вам нужен наш шах, или вам кажется, что нужен: так же, как вам казались нужными коррумпированные руководители Южного Вьетнама.

— А вы считаете по-другому? Иран — это эквивалент Вьетнама?

— Потенциально — значительно хуже. Видите ли, этот шах долго не продержится у власти. Мусульманский мир ненавидит его. Не только арабы, но и все мусульмане: в Индонезии, в Соединенных Штатах, но больше всего здесь — его собственный персидский народ.

Послышался глухой удар. Я понял, что он ударил кулаком о подлокотник.

— Он — зло! Мы, персы, ненавидим его.

Наступила тишина. Слышалось только его тяжелое дыхание, как будто это усилие утомило его.

— Док очень близок к муллам, — негромко сказал Ямин. — Среди местных религиозных групп существует очень мощное скрытое движение; оно охватило всю страну, за исключением горстки людей, занимающихся коммерцией, которым выгоден капитализм шаха.

— Я не ставлю под сомнение ваши слова, — ответил я. — Но должен сказать, я четыре раза был у вас в стране и не видел признаков такого движения: все любят шаха, все довольны экономическим ростом.

— Вы не говорите на фарси, — заметил Ямин. — Поэтому слышите только то, что говорят вам те, кто преуспевает. Получившие образование в Штатах или Англии рано или поздно начинают работать на шаха. Док — исключение. Теперь.

Он помолчал, обдумывая следующие слова.

— То же относится и к вашей прессе. Они беседуют только с теми, кто принадлежит к его кругу. Конечно, большая ее часть тоже контролируется нефтяным лобби. Поэтому они слышат только то, что хотят слышать, и пишут то, что их рекламодатели хотят читать.

— Почему мы вам рассказываем обо всем этом, мистер Перкинс? Голос Дока стал еще более хриплым, как будто речь и эмоции вытягивали из него те немногие силы, которые он приберег для этой встречи.

— Потому что мы хотим убедить вашу компанию держаться подальше от нашей страны. Мы хотим предупредить вас, что это иллюзия, хотя вы и надеетесь получить здесь большие деньги. Это правительство долго не продержится. — Он опять ударил рукой по креслу. — А то, которое придет ему на смену, не будет испытывать никакой симпатии ни к вам, ни к вам подобным.

— Вы сказали, что нам не заплатят?

Док закашлялся. Подойдя к нему, Ямин стал растирать ему спину. Когда кашель прекратился, он заговорил с Доком на фарси, затем вернулся на свое место.

— Нам пора заканчивать, — сказал он. — Отвечаю на ваш вопрос: да, вы выполните всю работу, а когда придет время получать гонорар, шаха уже не будет.

На обратном пути я спросил Ямина, почему они решили предупредить MAIN о грядущей катастрофе.

— Мы бы с удовольствием наблюдали за банкротством вашей компании. И все-таки для нас лучше, если уйдет хотя бы одна такая компания, как ваша, это положит начало тенденции. Мы на это надеемся. Мы не хотим устраивать кровавую баню, но шах должен уйти, и мы используем все средства, чтобы облегчить эту задачу. Так что мы молим Аллаха, чтобы вы убедили вашего мистера Замботти убраться отсюда, пока еще есть время.

— А почему я?

— Я понял, что вы открыты, вы готовы воспринять правду. Наша информация о вас оказалась верной: вы — человек между двух миров, человек в середине.

Интересно, что же он знал обо мне?

Глава 20

Падение царя

Однажды в 1978 году я сидел вечером в одиночестве в роскошном баре в холле отеля InterContinental в Тегеране. Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся: передо мной стоял коренастый иранец в темно-синем официальном костюме.

— Джон Перкинс! Не помнишь меня?

Бывший футболист изрядно набрал в весе, но голос его совсем не изменился. Это был Фархад, мой старый друг по Миддлбери. Мы не виделись уже больше десяти лет. Мы обнялись, потом сели. Очень скоро стало ясно, что он знает все обо мне и моей работе. Было ясно и то, что он не собирается рассказывать о своей работе.

— Ладно, давай перейдем к делу, — сказал он, когда мы заказали по второй кружке пива. — Завтра я лечу в Рим. Там живут мои родители. У меня есть билет для тебя на тот же рейс. Здесь все подходит к концу. Тебе надо выбираться отсюда.

Он тотчас вручил мне билет. Я не сомневался ни минуты.

В Риме мы ужинали с родителями Фархада. Его отец, отставной иранский генерал, когда-то своим телом заслонивший шаха от пули наемного убийцы, выразил разочарование своим бывшим боссом. Он сказал, что в последние годы шах показал свое истинное лицо, проявив себя заносчивым и жадным. Генерал возложил вину за ненависть, охватившую Ближний Восток, на политику Соединенных Штатов, в частности на поддержку ими Израиля, коррумпированных лидеров и деспотических правительств. Он сказал, что уже через несколько месяцев шаха не будет.

— Знаете, — сказал он, — вы сами посеяли эти семена бунта в начале пятидесятых, когда сбросили Моссадыка. Тогда вы думали, что поступаете очень умно. Я тоже так думал. Но теперь это обернулось против вас — нас.

Его заявления меня ошеломили. Я уже слышал что-то в том же духе от Ямина и Дока, но в устах этого человека подобные речи приобретали другое значение. К этому времени всем уже было известно о существовании фундаменталистского исламского подполья, но мы убедили себя, что шах необыкновенно популярен среди большинства населения и, соответственно, политически непобедим. Генерал, однако, был непоколебим в своем мнении.

— Запомните мои слова, — сказал он торжественно, — падение шаха станет только началом. Это покажет, в каком направлении движется мусульманский мир. Наша ярость слишком долго тлела под спудом песка. Скоро она вырвется наружу.

За ужином я много слышал об аятолле[21] Рухолле Хомейни. Фархад и его отец ясно дали понять, что не поддерживают его фанатического шиизма, однако они явно находились под впечатлением от его нападок на шаха. Они рассказали, что этот священнослужитель, чье имя означало «вдохновленный Богом», родился в семье шиитских богословов в деревеньке недалеко от Тегерана в 1902 году.

Хомейни намеренно не участвовал в борьбе шаха и Моссадыка в начале 1950-х, но он находился в открытой оппозиции шаху в 1960-е, выступая с яростной критикой, за что его и выслали в Турцию, а затем в священный город шиитов в Ираке Ан-Наджаф, где он стал признанным лидером оппозиции. Он слал письма, статьи, аудиозаписи, призывая иранцев подняться на борьбу с шахом, низвергнуть его и создать духовное государство.

Через два дня после ужина с Фархадом и его родителями пришли сообщения из Ирана о взрывах и столкновениях. Аятолла Хомейни и муллы начали наступление, в результате которого контроль над страной должен был перейти в их руки. События развивались с нарастающей быстротой. Ярость, о которой говорил отец Фархада, вылилась в грандиозное исламское восстание. Шах бежал в Египет в январе 1979 года, а затем, после того как у него обнаружили рак, отправился в одну из клиник Нью-Йорка.

Последователи аятоллы Хомейни настаивали на возвращении шаха. В ноябре 1979 года воинственно настроенная толпа исламистов захватила посольство США в Тегеране с 52 заложниками и удерживала его 444 дня. Президент Картер попытался вступить в переговоры с целью освободить заложников. В апреле 1980 года, когда переговоры провалились, он отправил группу военных для проведения спасательной операции. Все закончилось катастрофой; это был последний гвоздь в гроб президентства Картера.

Огромное давление американских политических и деловых кругов заставило больного раком шаха покинуть Соединенные Штаты. Уехав из Тегерана, он безуспешно пытался найти убежище. Его бывшие друзья отвернулись от него. Однако генерал Торрихос проявил свою обычную симпатию к гонимым и предложил шаху убежище в Панаме, несмотря на свое личное неприятие его политики. Шаха поселили на том самом курорте, где не так давно было подписано новое соглашение по Панамскому каналу.

Муллы требовали возвращения шаха в обмен на освобождение заложников, удерживавшихся в посольстве США в Тегеране. Противники подписания соглашения по Каналу обвинили Торрихоса в коррупции и сговоре с шахом, а также в создании угрозы жизни гражданам США. Они настаивали на выдаче шаха аятолле Хомейни. Интересно, что еще несколько недель назад многие из них были самыми стойкими сторонниками шаха. Некогда надменный царь царей уехал в Египет, где и умер от рака.

Предсказания Дока сбылись. MAIN потеряла в Иране миллионы долларов, как, прочем, и наши конкуренты. Картер лишился шансов быть избранным на новый срок. Администрация Рейгана — Буша победным маршем вошла в Вашингтон, обещая освободить заложников, сместить власть духовенства, вернуть Ирану демократию и исправить ситуацию с Панамским каналом.

На мой взгляд, преподанные нам уроки были бесспорны. Иран, вне всяких сомнений, продемонстрировал, что Соединенные Штаты — страна, пытавшаяся изо всех сил скрыть правду о нашей роли в мире. Невозможно было понять, почему мы были настолько дезинформированы относительно шаха и ничего не знали о волне ненависти, поднимавшейся против него. Ничего не знали даже сотрудники таких фирм, как MAIN, имевших свой персонал в Иране. Я был уверен, что УНБ и ЦРУ должны были видеть то, что видел Торрихос еще во времена нашей встречи в 1972 году, но наша разведка намеренно заставила нас закрыть на это глаза.

Глава 21

Колумбия: замковый камень[22]латиноамериканской арки

Саудовская Аравия, Иран и Панама — весьма интересные страны как объекты изучения их древней культуры, но привлекательными для США их делали запасы нефти в двух из них и Канал в третьей. Такой же сугубо хищнический интерес США проявляли и к Колумбии. MAIN в качестве конструкторской и ведущей инженерной фирмы работала там над гигантским гидроэнергетическим проектом.

Как-то один колумбийский профессор, писавший книгу об истории панамо-американских отношений, рассказал мне, что Теодор Рузвельт очень высоко оценивал значение Колумбии. Указав на карту, президент Соединенных Штатов, командовавший во время испано-американской войны добровольческим кавалерийским полком «Суровые всадники», якобы назвал Колумбию «замковым камнем в латиноамериканской арке». Я никогда не проверял подлинность этой истории; тем не менее при взгляде на карту кажется, что Колумбия действительно скрепляет сверху весь континент. Она соединяет страны юга с Панамским перешейком и, соответственно, с Центральной и Северной Америками.

Отзывался так о Колумбии Рузвельт или нет, но он был одним из многих президентов, которые осознавали ее ключевое расположение. В течение почти двух веков Соединенные Штаты рассматривали Колумбию в качестве краеугольного камня или, точнее, парадного входа в Южное полушарие как с точки зрения политики, так и бизнеса.

Помимо прочего, эта страна отличается исключительной красотой природы: живописные пляжи на побережье Тихого и Атлантического океанов, окаймленные пальмами величественные горы, пампасы, соперничающие с Великими равнинами североамериканского Среднего Запада, обширные ливневые леса с разнообразной фауной. И люди здесь особенные: они унаследовали внешность, культуру и способность к творчеству от многочисленных предков — от местных тайронов до народностей Африки, Азии, Европы и Ближнего Востока.

Колумбия сыграла важнейшую роль в латиноамериканской истории и культуре. В колониальный период здесь находилась резиденция вице-короля всех испанских территорий к северу от Перу и к югу от Коста-Рики. Огромные флотилии галеонов, груженных золотом и бесценными сокровищами, даже из таких отдаленных южных стран, как Чили и Аргентина, направлялись из приморского города Картахена в порты Испании. В Колумбии происходили важнейшие события эпохи войн за независимость. Например, войска под предводительством Симона Боливара одержали победу над испанскими роялистами в важнейшей битве при Бойаке в 1819 году.

В наше время Колумбия известна, в частности, тем, что дала миру блестящих писателей, художников, философов. Страной управляли правительства, которые можно назвать относительно демократическими и ответственными в смысле финансовой дисциплины. Колумбия стала моделью для программ президента Кеннеди по государственному строительству во всей Латинской Америке.

В отличие от Гватемалы, правительство страны не было приведено к власти ЦРУ; в отличие от Никарагуа, правительство было законно избранным и представляло собой альтернативу и диктаторам правого крыла и коммунистам. И, наконец, в отличие от многих других стран, включая могущественные Бразилию и Аргентину, Колумбия не испытывала недоверия к Соединенным Штатам. Страна воспринималась как союзник Соединенных Штатов, несмотря на запятнавшие ее репутацию наркокартели.

Славная история Колумбии омрачена, однако, ненавистью и насилием. Резиденция вице-короля одновременно была еще и престолом святой инквизиции в испанских владениях. Великолепные порты, гасиенды[23] и города были построены на костях индейских и африканских рабов. Сокровища, перевозившиеся на галеонах святыни и произведения искусства, переплавленные для удобства перевозки, были с кровью вырваны у исконных обитателей этих мест. Да и сами древнейшие цивилизации пали от меча конкистадоров или болезней. В более поздние времена сомнительные президентские выборы в 1945 году закончились глубоким размежеванием политических партий и привели к периоду, известному как «La Violencia», то есть «Насилие» (1948–1957), когда погибли более 200 тысяч человек.

Несмотря на конфликты, и Вашингтон и Уолл-стрит всегда воспринимали Колумбию как важнейший фактор в продвижении американских политических и коммерческих интересов по всему континенту. Это определялось, помимо важного географического положения Колумбии, несколькими факторами, в частности пониманием, что руководители стран этого полушарии издавна с особым вниманием и каким-то историческим почтением относились к Боготе. Немаловажным было и то, что страна поставляла многие товары, пользующиеся спросом в США: кофе, бананы, ткани, изумруды, цветы, масло и кокаин, а также представляла собой рынок сбыта для наших товаров и услуг.

Одними из наиболее важных услуг, которые мы предоставляли Колумбии в конце XX века, были инженерные и строительные. Колумбия походила на многие страны, где мне довелось работать. Доказать, что страна может значительно увеличить свой внешний долг, а затем выплатить его как за счет продажи природных ресурсов, так и за счет прибылей от реализации проектов, было относительно легко. Так, значительные инвестиции в энергетические системы, автомагистрали и телекоммуникации могли помочь Колумбии начать разработку обширных запасов нефти и газа, а также освоение амазонских территорий; эти проекты, в свою очередь, принесли бы доходы, необходимые для выплаты как самого долга, так и процентов по нему.

Это было в теории. Однако на самом деле наша задача, как и во всех других странах, заключалась в том, чтобы подчинить себе Боготу для расширения глобальной империи. Моя работа, как и раньше, состояла в том, чтобы доказывать обоснованность непомерно больших внешних займов. К несчастью, у Колумбии не было Торрихоса; соответственно, по моим представлениям, у меня не было другого выбора, как выдавать дутые экономические и электроэнергетические прогнозы.

Если не считать случавшихся порой обострений чувства вины за свою работу, Колумбия стала для меня личным убежищем. Еще в начале 1970 года мы с Энн провели здесь пару месяцев и даже внесли аванс за небольшую кофейную ферму, расположенную в горах вдоль Карибского побережья. Думаю, если что и могло залечить раны, нанесенные друг другу в предшествующие годы, так это время, проведенное тогда вместе. Но раны оказались глубже, чем я предполагал. По-настоящему же узнать страну я смог только после того, как наш брак окончательно распался.

В 1970-е годы MAIN получила несколько контрактов на разработку различных инфраструктурных проектов, включая гидроэлектростанции и распределительные системы для передачи электричества из джунглей в населенные пункты высокогорья. Мне выделили офис в городе Барранкилья на побережье, и именно там в 1977 году я встретил красивую колумбийскую женщину, которой суждено было изменить мою жизнь.

У Паулы были длинные светлые волосы и замечательные зеленые глаза — не самая обычная внешность для колумбийки. Ее родители эмигрировали из Северной Италии. В соответствии с семейными традициями, она стала дизайнером одежды. Правда, она продвинулась в этой профессии, построив небольшую фабрику, на которой шили одежду по ее моделям. Эта одежда потом продавалась в дорогих бутиках в Колумбии, Панаме и Венесуэле. Паула была доброй и внимательной женщиной. Она помогла мне отчасти прийти в себя после крушения моего брака. Благодаря ей я начал потихоньку менять свои устоявшиеся стереотипы поведения в отношении противоположного пола. Кроме того, она во многом помогла мне осознать, к каким последствиям ведут принимаемые в ходе моей работы решения.

Как я уже говорил, жизнь состоит из последовательности случайных совпадений, которые мы не можем контролировать. Если говорить обо мне, они заключались в том, что я вырос в учительской семье, воспитывался в школе для мальчиков в сельском Нью-Гемпшире, встретил Энн и ее дядю Фрэнка; в том, что тогда шла Вьетнамская война, и в том, что я познакомился с Эйнаром Гривом. Однако перед лицом этих случайностей нам приходится делать выбор. И вот то, как мы поступаем, какие действия предпринимаем в этой ситуации, и определяет нас как личность. Например, то, что я стал первым учеником, женился на Энн, работал в Корпусе мира, согласился стать ЭУ, — все эти решения и привели меня на то место в жизни, которое я занимал сейчас.

Паула была еще одним случайным совпадением, и ее влияние привело к тому, что я предпринял шаги, изменившие течение моей жизни. До встречи с ней я вполне мирился с системой и плыл по течению. Я часто задавал себе вопрос о том, что же я делаю, иногда ощущал чувство вины, но все-таки всегда находил возможность оправдать свое пребывание в системе. Возможно, Паула оказалась в нужном месте в нужное время. Возможно, я бы сделал решительный шаг и без нее; возможно, моя работа в Саудовской Аравии, Иране и Панаме подтолкнула бы меня к каким-то действиям. Но я уверен, что так же, как Клодин сыграла важнейшую роль в моем решении вступить в ряды наемных убийц, так и другая женщина, Паула, стала именно тем катализатором, который был мне тогда нужен. Она убедила меня заглянуть в себя, и я понял, что никогда уже не смогу стать счастливым, если продолжу исполнять все ту же роль.

Глава 22

Американская республика против глобальной империи

— Буду откровенна, — как-то сказала Паула, когда мы сидели с ней в кафе. — Индейцы и фермеры, живущие вдоль реки, на которой вы строите дамбу, ненавидят вас. Даже жители городов, которых строительство не затронуло напрямую, и то симпатизируют партизанам, напавшим на лагерь строителей. Ваше правительство называет их коммунистами, террористами и наркодельцами, хотя на самом деле это просто люди, живущие со своими семьями на тех землях, которые вы уничтожаете.

Я только что рассказал ей о Мануэле Торресе. Этот был инженер, нанятый MAIN и недавно подвергшийся нападению партизан на строительной площадке — там, где возводилась плотина гидроэлектростанции, — гражданин Колумбии, которого приняли на работу только потому, что инструкция Госдепартамента США запрещала нам посылать американцев на эту стройку. Мы называли эту инструкцию «правилом использования одноразовых колумбийцев». В ней проявилось то, что я постепенно возненавидел. Из-за отвращения к такой политике мне становилось все труднее жить в согласии с самим собой.

— Мануэль сказал, что они стреляли из «АК-47» в воздух и по ногам, — говорил я Пауле. — Рассказывал он об этом спокойно, но я знаю, что он был почти в истерике. Они никого не убили. Просто передали это письмо, заставили сесть в лодки и уехать.

— Боже мой, — воскликнула Паула. — Бедняга был в ужасе.

— Еще бы.

Я рассказал ей, что спросил у Мануэля, к какой из двух печально известных партизанских группировок Колумбии они принадлежали — к FARC[24] или М19?

— И что?

— Он говорит, ни к тем ни к другим. Но он сказал, что верит тому, что сказано в этом письме.

Паула взяла газету, которую я принес для нее, и зачитала письмо вслух:

«Мы, те, кто работает каждый день только ради того, чтобы просто выжить, клянемся кровью своих предков, что никогда не позволим построить плотину на наших реках. Мы — простые индейцы и метисы, но мы скорее умрем, чем будем со стороны наблюдать, как затапливают наши земли. Мы предупреждаем своих братьев-колум-бийцев: прекратите работать на строительные компании».

Она положила газету.

— И что же ты сказал ему?

Я колебался, но недолго.

— У меня не было выбора. Мне же надо придерживаться линии компании. Я спросил его, мог ли крестьянин написать такое письмо.

Она внимательно смотрела на меня.

— Он просто пожал плечами.

Наши глаза встретились.

— Да, Паула, я сам себе противен за то, что вынужден играть эту роль.

— А потом что ты сделал? — продолжала она.

— Я грохнул кулаком по столу. Я старался запугать его.

Я спросил его, могут ли быть у крестьян «АК-47». Потом поинтересовался, известно ли ему, кто изобрел автомат «АК-47».

— Он знал?

— Да. Но я еле расслышал его ответ.

— Русский, — сказал он.

— Конечно, я заверил его, что он прав, что изобретатель «АК» — русский коммунист Калашников, офицер Красной Армии, награжденный многими орденами и медалями. Пришлось объяснить ему, что письмо написали коммунисты.

— А ты сам в это веришь? — спросила она.

Ее вопрос остановил меня. Как же на него ответить, если честно? Я вспомнил Иран: Ямин назвал меня человеком, застрявшим между двумя мирами, человеком, стоящим в середине. Мне хотелось либо находиться в лагере, подвергшемся нападению, либо самому быть партизаном. Меня охватило странное чувство: зависть к Ямину, Доку и колумбийским повстанцам. У этих людей были свои убеждения. У них был настоящий мир, а не ничья территория где-то посредине.

— Я делаю свою работу, — сказал я наконец.

Она мягко улыбнулась.

— Я ненавижу ее, — продолжал я.

Я думал о людях, чьи образы часто посещали меня в последние годы: Том Пейн и другие герои Войны за независимость, пираты и колонисты Дикого Запада. Они не стояли в середине. Нашли, сделали свой выбор и несли ответственность за свои поступки.

— С каждым днем я ненавижу свою работу все больше.

Она взяла мою руку в свою.

— Свою работу?

Наши глаза встретились. Я понял вопрос.

— Самого себя.

Она сжала мою руку и медленно кивнула. Я сразу же почувствовал облегчение.

— Что ты будешь делать, Джон?

Мне нечего было ответить. Облегчение перешло в желание оправдаться. Я выдвинул старое объяснение: я пытался делать добро, я хотел найти пути изменения системы изнутри, если я уйду, мое место займет кто-то другой (старая песня), еще хуже меня. Но, судя по ее взгляду, она не верила этим оправданиям. Более того, я и сам в них не верил. Она заставила меня понять правду: виновата была не моя работа, а я сам.

— А как насчет тебя? — спросил я наконец. — Что ты думаешь?

Она тихонько вздохнула, выпустила мою руку и спросила:

— Что, пытаешься перевести разговор?

Я кивнул.

— Хорошо, — согласилась она, — но с одним условием. Мы вернемся к этому разговору.

Взяв ложку, она стала внимательно ее разглядывать.

— Я знаю, что некоторые партизаны прошли обучение в СССР и Китае.

Она опустила ложку в кофе с молоком, помешала, затем медленно облизала ее.

— А что им еще остается делать? Им приходится учиться тому, как обращаться с современным оружием и как воевать против солдат, прошедших обучение на ваших базах. Иногда они торгуют кокаином, чтобы пополнить запасы. А как еще они могут покупать оружие? Они в неравном положении. Ваш Всемирный банк не помогает им защищать себя. Фактически он сам заталкивает их в эту ситуацию.

Она отпила кофе.

— Думаю, что справедливость на их стороне. Электричество пойдет во благо единицам, самым состоятельным колумбийцам; плотина погубит тысячи людей, отравив рыбу и воду.

Оттого что она говорила с таким сочувствием о людях, которые противостоят нам — мне, у меня по телу побежали мурашки. Я почувствовал, как у меня сжались кулаки.

— Откуда ты знаешь столько о партизанах?

Уже задавая этот вопрос, я почувствовал внезапную слабость и нежелание услышать ответ.

— С некоторыми из них я училась в школе, — ответила она. Поколебавшись, она отодвинула чашку. — Мой брат участвует в этом движении.

Вот оно что. Я был уничтожен. Я-то считал, что знаю о ней все, но это… Я чувствовал себя мужем, заставшим свою жену в постели с другим мужчиной.

— А почему ты никогда не рассказывала мне об этом?

— Думала, что это не имеет значения. Зачем? Этим не хвастаются. — Она помолчала. — Я не видела его уже два года. Ему приходится быть очень осторожным.

— Откуда ты знаешь, что он еще жив?

— Я не знаю. Но некоторое время назад его объявили в розыск. Это хороший знак.

Я старался не показывать вида, будто бы я осуждаю или защищаюсь. Я очень надеялся, что она не почувствует моей ревности.

— А как получилось, что он примкнул к ним? — спросил я.

К счастью, она не отводила глаз от чашки.

— Он участвовал в демонстрации перед офисом какой-то нефтяной компании, Occidental по-моему. Они с друзьями протестовали против бурения скважин на землях коренных жителей, лесного племени, находившегося на грани вымирания. На них напали военные, избили, посадили в тюрьму. Заметь, они не делали ничего противозаконного, просто стояли у здания с плакатами и пели. — Она посмотрела в окно. — Его держали в тюрьме почти шесть месяцев. Он никогда не рассказывал нам, что там произошло, но он вернулся оттуда другим человеком.

Этот разговор был первым из многих подобных, которые потом мы вели с Паулой. Теперь я знаю, что эти беседы подготовили почву для того, что произошло в дальнейшем. Моя душа страдала, но моим разумом все-таки руководили бумажник и те слабости характера, которые десятилетием раньше, в 1968 году, нащупало УНБ. Заставив меня понять это и совладать с этими слабостями, которые скрывались за моей симпатией к пиратам и вообще к непокорным, Паула помогла мне встать на путь моего спасения.

Время, проведенное в Колумбии, помогло мне не только обдумать свои собственные проблемы, но и осознать различие между прежней американской республикой и новой глобальной империей. Республика давала надежду миру. Она базировалась скорее на моральных и философских устоях, нежели на материалистических. Она строилась на принципах равенства и справедливости для всех. Она была не просто утопической мечтой, но живым, дышащим, благородным организмом, протягивающим руку помощи обездоленным. Она давала надежду и в то же время была силой, с которой нельзя было не считаться; при необходимости она была способна на решительные действия для защиты своих принципов, как это случилось во Второй мировой войне. Те самые институты — крупные корпорации, банки, бюрократические системы, которые представляли угрозу для республики, могли быть использованы во благо — для проведения глубочайших изменений в мире. Эти институты имеют все необходимое для того, чтобы покончить с голодом и болезнями, даже с войнами, если, конечно, убедить их взять этот курс.

Глобальная империя, напротив, это возмездие республике. Она эгоцентрична, служит во благо самой себе, алчна и материалистична; это система, основанная на меркантилизме. Как и все прежние империи, она готова протянуть руки, но только для того, чтобы присвоить ресурсы, схватить все, что можно, и набить свою ненасытную утробу. Она использует любые средства, чтобы ее правители обрели еще большую власть и богатство.

Конечно, по мере осознания этого различия я стал лучше понимать и свою собственную роль. Клодин предупреждала меня; она честно рассказала, что мне придется делать, если я соглашусь работать в MAIN. И все-таки мне потребовались годы работы в таких странах, как Индонезия, Панама, Иран и Колумбия, чтобы понять глубинный смысл происходящего. И, конечно, для этого понадобились терпение, любовь и беседы с такой женщиной, как Паула.

Я был лоялен по отношению к американской республике. Но благодаря новой, изощренной форме империализма мы стремились с помощью финансов сотворить то, чего пытались достичь военными средствами во Вьетнаме. Юго-Восточная Азия дала нам понять, что армии не всесильны; экономисты ответили на это созданием более подходящего плана. Агентства по международной помощи и обслуживающие их частные подрядчики (или, точнее, обслуживаемые ими) научились успешно воплощать этот план.

В разных странах на всех континентах я видел, как люди, работающие на американские корпорации, при этом официально не входя в систему ЭУ, приносили значительно больше вреда, чем заговоры. Как и многие инженеры MAIN, эти сотрудники не осознавали последствий своих действий. Они были убеждены, что потогонные конвейеры, фабрики, производившие обувь или запчасти для американских компаний, помогают бедным выбраться из нищеты, а не порабощают их, делая похожими на крепостных Средневековья или рабов на плантациях Юга. Как и их исторических предшественников, современных рабов заставили поверить, что они счастливее тех несчастных, кому случилось жить на задворках, в черных дырах Европы, в джунглях Африки или на диких землях на краю Америки.

Душевные сомнения — оставаться ли на службе в MAIN или уволиться — переросли в настоящий бунт. Совесть, безусловно, повелевала убраться из MAIN; однако другая часть меня, которую я предпочитал называть «выпускником Школы бизнеса», не была уверена в правильности такого решения. Моя собственная империя расширялась: я все увеличивал число подчиненных, стран и акций в своем инвестиционном портфеле — и собственное эго. К соблазнам, которые предоставляли деньги и образ жизни, к адреналину власти добавлялось предупреждение Клодин: войдя в систему, из нее уже не выйти.

Конечно, у Паулы эти слова вызвали презрительную усмешку:

— Почем ей знать?

Я ответил, что Клодин оказалась во многом права.

— Это было давно. Жизнь меняется. Да и в любом случае, какая разница? Ты живешь в разладе с собой. Что может Клодин или кто бы то ни был сделать хуже этого?

Паула часто возвращалась к этому аргументу, и в конце концов я признался — и ей и себе, что деньги, приключения и привлекательность моей нынешней жизни уже не могут компенсировать стресс, чувство вины и несогласие с самим собой. Будучи партнером MAIN, я становился все богаче; я понимал: стоит мне чуть дольше задержаться там — и я останусь в этой западне навсегда.

Однажды, когда мы прогуливались по берегу около старого испанского форта в Картахене, помнившего бесчисленные набеги пиратов, Паула нашла аргумент, который никогда раньше не приходил мне в голову.

— Что если ты никогда не будешь рассказывать о том, что знаешь? — спросила она.

— Ты имеешь в виду… просто молчать?

— Совершенно верно. Не давай им поводов преследовать тебя. Наоборот, пусть у них будут все основания просто оставить тебя в покое, не мутить воду.

Это было очень разумно. Я удивился, что сам не додумался до этого раньше. Я не стану писать книги или каким-либо другим способом раскрывать ту правду, которую мне довелось увидеть. Я не буду крестоносцем. Я стану просто человеком: буду радоваться жизни, путешествовать в свое удовольствие; может быть, обзаведусь семьей, женюсь на женщине, такой, как Паула. С меня довольно; я просто хочу уйти.

— Все, чему учила тебя Клодин, — обман, — добавила Паула. — Твоя жизнь — это ложь. — Она снисходительно улыбнулась. — Ты давно читал свое резюме?

Я признался, что давно.

— Почитай, — посоветовала она. — На днях я прочитала вариант на испанском. Если он совпадает с английским, мне кажется, тебе будет очень интересно.

Глава 23

Резюме, вводящее в заблуждение

Когда я еще был в Колумбии, пришло известие, что Джейк Добер ушел в отставку с поста президента MAIN. Как и ожидалось, председатель и главный исполнительный директор Мак Холл назначил на его место Бруно. Телефонные линии между Бостоном и Барранкильей раскалились от звонков. Все предсказывали мне скорое повышение: в конце концов, я был одним из наиболее доверенных протеже Бруно.

Эти перемены и слухи стали для меня дополнительным поводом для изменения своего положения. Еще будучи в Колумбии, я последовал совету Паулы и прочитал испанский вариант своего резюме. Оно шокировало меня. Вернувшись в Бостон, я достал английский вариант, а также номер корпоративного журнала MAINLINES за ноябрь 1978 года. В этом издании я фигурировал в статье, озаглавленной «Специалисты предлагают клиентам MAIN новые услуги».

Когда-то я очень гордился и своим резюме, и этой статьей. Однако теперь, прочитав глазами Паулы, я ощутил одновременно злость и бессилие. Материалы этих документов содержали намеренные искажения, если не ложь. Эти документы имели глубинный смысл, отражая реальность нашего времени и самую суть движения к глобальной империи: краткое изложение стратегии представления лишь внешней стороны, направленное на сокрытие стоявшей за ней действительности. Странным образом они символизировали мою жизнь: нарядная облицовка, прикрывавшая дешевый пластик.

Разумеется, мне не очень приятно было осознавать и собственную изрядную долю ответственности за материалы, включенные в мое резюме. Согласно должностным инструкциям, я должен был периодически обновлять как свое резюме, так и файл со служебной информацией о клиентах, с которыми работал, и о видах работ, произведенных для них. Если менеджер по маркетингу или проектный менеджер хотел включить информацию обо мне в коммерческое предложение или каким-либо другим образом использовать мой послужной список, он перекраивал эту информацию применительно к своим задачам.

Например, ему необходимо было особо подчеркнуть мой опыт работы на Ближнем Востоке или тот факт, что я делал презентации для Всемирного банка и других международных организаций. Прежде чем разместить где-либо мое резюме в новой редакции, этот менеджер должен был получить мое согласие. Однако, поскольку я, как и многие другие сотрудники MAIN, подолгу находился в командировках, это правило зачастую нарушалось. Так, я раньше никогда не видел то резюме, которое Паула предложила мне прочитать, как и его английскую версию, хотя информация, на которой оно было основано, безусловно, содержалась в моем файле.

На первый взгляд, резюме казалось вполне невинным. В разделе «Опыт работы» указывалось, что я руководил крупнейшими проектами в Соединенных Штатах, Азии, Латинской Америке и на Ближнем Востоке; раздел включал список типовых проектов: планирование развития, экономическое прогнозирование, оценка потребности в электроэнергии и прочее. Раздел заканчивался описанием моей работы в Эквадоре. Однако Корпус мира напрямую в нем ни разу не упоминался; таким образом, создавалось впечатление, что я был менеджером в компании по производству строительных материалов, а вовсе не добровольцем, помогавшим маленькому кооперативу, который состоял из неграмотных андских крестьян, производивших кирпичи.

За этим следовал длинный список клиентов. Он включал Международный банк реконструкции и развития (официальное название Всемирного банка), Азиатский банк развития, Правительство Кувейта, Министерство энергетики Ирана, Арабоамериканскую нефтяную компанию Саудовской Аравии (АРАМКО), панамский Институт гидроэнергоресурсов и электрификации (Instituto de Recursos Hidraulicos у Electrification), индонезийскую Perusahaan Umum Listrik Negara и многое другое. Но мое внимание привлек последний пункт: Министерство финансов США, Королевство Саудовская Аравия. Я был поражен, что этот список вообще опубликовали, хотя совершенно очевидно, что он основывался на материалах из моего файла.

Отложив резюме, я обратился к статье в MAINLINES. Я отчетливо помнил свое интервью, которое давал автору этой статьи, талантливой молодой женщине, полной самых лучших намерений. Она прислала его мне на предварительное согласование. Я помню, что нарисованный ею не без лести портрет доставил мне удовольствие, и я сразу же дал согласие на публикацию.

И опять ответственность ложилась на мои плечи. Статья начиналась так:

«Глядя на лица людей, сидящих за письменными столами, нетрудно догадаться, что экономика и региональное планирование — одно из недавно возникших и динамично развивающихся направлений в MAIN…

Хотя группа создавалась решением нескольких человек, она существует, прежде всего, благодаря усилиям одного человека, Джона Перкинса, который сейчас ее и возглавляет.

Начав работу в январе 1971 года в качестве помощника главного прогнозиста нагрузок, Джон в то время был одним из немногих экономистов в MAIN. В составе группы из 11 специалистов он был направлен в Индонезию для изучения потребностей в электроэнергии».

В статье коротко упоминалось о моей предыдущей работе, описывалось, как я «провел три года в Эквадоре», а затем шло следующее:

«Именно тогда Джон познакомился с Эйнаром Гривом (бывшим сотрудником), который работал в городке Пауте в Эквадоре на гидроэнергетическом проекте MAIN. Они подружились, и после продолжительной переписки Джону предложили должность в MAIN.

Спустя год Джон стал главным прогнозистом нагрузок, а поскольку спрос со стороны клиентов и таких организаций, как Всемирный банк, возрастал, он понял, что MAIN нужно больше сотрудников-экономистов».

Ни одно из положений в обоих документах не было откровенно лживым — факты, лежавшие в их основе, содержались в моем файле. Однако они создавали образ, который сейчас мне кажется искаженным и подчищенным. А учитывая, что наше общество поклоняется официальным документам, они делали нечто еще более страшное. Откровенную ложь можно оспорить. Эти же документы не могли быть оспорены, во-первых, потому что они основывались на крупицах правды, а не на явном обмане, а во-вторых, потому что были созданы в корпорации, которой верили другие корпорации, международные банки и правительства.

Особенно это касалось резюме, поскольку это был официальный документ, в отличие от журнальной статьи, представлявшей собой пересказ моего интервью. Логотип MAIN на резюме и на обложках всех коммерческих предложений и отчетов, в которые могло быть включено это резюме, имел огромный вес в международном бизнесе; это была печать подлинности, которая внушала такое же доверие, как печати на дипломах и сертификатах, развешенных на стенах в кабинетах докторов и юристов.

Эти документы представляли меня как весьма компетентного экономиста, главу отдела престижной консалтинговой фирмы, ведущего широкие исследования по всему миру, для того чтобы сделать его более цивилизованным и процветающим. Обман заключался не в том, что было сказано, а в том, о чем умалчивалось. Если посмотреть со стороны, то есть объективно, придется признать, что эти умолчания вызывают много вопросов.

Например, нигде не упоминалось о том, что меня отобрали для работы в УНБ; о связях Эйнара Грива с армией; о его роли в качестве контакта УНБ. Естественно, не обсуждался тот факт, что на меня оказывали сильнейшее давление, чтобы получить дутые экономические прогнозы; не говорилось о том, что значительная часть моей работы была связана с обоснованием целесообразности огромных кредитов, которые такие страны, как Индонезия и Панама, не были в состоянии вернуть. Не было сказано ни одного доброго слова о честности и самодостаточности моего предшественника, Говарда Паркера. Ничто не свидетельствовало о том, что я стал главным прогнозистом нагрузок, потому что был готов предоставить заказные отчеты, которых ждали от меня мои боссы, а не сказать, как Говард, что я думаю на самом деле, и быть уволенным в результате. Самой загадочной была последняя строка в списке моих клиентов: Министерство финансов США, Королевство Саудовская Аравия.

Я постоянно возвращался к этой строке, пытаясь понять, как ее могут воспринять читающие. Они вполне могли спросить: а какая существует связь между Министерством финансов США и Саудовской Аравией? Может, кто-то решит, что две строки ошибочно слились в одну? Однако большинство читателей никогда не узнают правды: это было сделано с конкретной целью. Это предназначалось для тех, кто вращался в том мире, в котором я действовал, давая им понять, что я входил в команду, провернувшую сделку века, сделку, изменившую ход мировой истории, не попав при этом в газеты. Я участвовал в заключении договора, который гарантировал непрерывные поставки нефти в Америку, обеспечивал незыблемость правления Дома Сауда, содействовал финансированию Усамы бен-Ладена и покрывал таких международных преступников, как правитель Уганды Иди Амин. Эта строка моего резюме была адресована посвященным. Она означала: главный экономист MAIN — это человек, который знает, как успешно добиться результата.

Последний абзац статьи в MAINLINES, представлявший собой личные наблюдения автора, просто бил по нервам.

«Группа экономики и регионального планирования развивается очень быстро. Джон считает, что ему повезло в том, что все приглашенные им специалисты отличаются высокой профессиональностью и трудолюбием. Восхищает то, как Джон интересуется делами своих сотрудников и поддерживает их — этого было невозможно не заметить в ходе нашей беседы».

На самом деле я никогда не считал себя настоящим экономистом. Я имел степень бакалавра делового администрирования Бостонского университета, специализация — маркетинг. Мне всегда с трудом давались математика и статистика. В Миддлбери я изучал американскую литературу; мне нравилось писать. Званием главного экономиста и должностью менеджера отдела экономики и регионального планирования я обязан отнюдь не своим талантам в экономике и планировании; скорее, они явились результатом моей готовности выдавать те отчеты и заключения, которые хотело видеть мое руководство, в сочетании с природной способностью убеждать других посредством печатного слова. Кроме того, у меня хватило ума взять на работу высококвалифицированных специалистов, многие из которых имели степень магистра, а некоторые — доктора, PhD. Поэтому мои сотрудники знали значительно больше о тонкостях моей работы, чем я сам. Неудивительно, что автор статьи заключила: «Джон интересуется делами своих сотрудников и поддерживает их — этого было невозможно не заметить в ходе нашей беседы».

Я хранил эти два документа и еще несколько аналогичных в верхнем ящике стола и часто обращался к ним. Иногда я бродил между столами своих сотрудников, испытывая чувство вины за то, что сделал с ними, за ту роль в расширении пропасти между бедностью и богатством, которую мы вместе играли. Я думал о людях, которые недоедали, в то время как все мы останавливались в пятизвездочных отелях, питались в лучших ресторанах и наращивали свои портфели ценных бумаг.

Я думал о том, что люди, обученные мною, уже вступили в ряды ЭУ. Я привел их туда. Я отобрал и обучил их. Но теперь все было не так. Мир изменился; корпоратократия усовершенствовалась. Мы стали еще более разрушительными. Люди, работавшие на меня, принадлежали к другой породе. В их жизни не было полиграфов УНБ или Клодин. Никто не объяснял им, что они должны сделать для того, чтобы глобальная империя простиралась все шире. Они никогда не слышали выражения «экономический убийца», или ЭУ; никто никогда не говорил им, что они «в игре» на всю жизнь. Просто они обучались на моем примере, а также на моей системе поощрений и наказаний. Они знали, что от них ожидали тех исследований и результатов, которые хотел увидеть я. Их зарплаты, рождественские премии, сама их работа — все зависело от того, насколько они мне угодили.

Конечно, я делал все, что мог, чтобы облегчить их ношу. Я составлял документы, читал лекции и пользовался любой возможностью, чтобы убедить их в важности оптимистичных прогнозов, огромных займов, капитальных вложений, которые подтолкнут рост ВНП и сделают мир лучше. Потребовалось менее десяти лет, чтобы достичь этой точки — точки, в которой искушение и принуждение приняли значительно более изощренные формы, что-то вроде промывания мозгов, но без ершика. Теперь эти люди, сидевшие за столами рядом с моим кабинетом, с окнами на Бостонский залив, должны были выйти в мир, чтобы продвигать глобальную империю. Я сам сотворил их, как Эйнар и Клодин сотворили меня. Но, в отличие от меня, они были слепы.

Много бессонных ночей провел я в мучительных размышлениях об этих вещах. Упомянутое Паулой резюме открыло «ящик Пандоры». Я часто завидовал наивности своих коллег. Я обманывал их и этим защищал от угрызений совести. Им не надо было бороться с моральными соображениями, которые преследовали меня.

Я много размышлял о сохранении собственного «я» в бизнесе, о «внешней обертке» в противопоставлении к сущностному содержанию. Конечно, люди обманывали друг друга со Дня сотворения мира: жулики-купцы; алчные ростовщики; портные, убеждавшие короля, что только он один не видит своих нарядов.