Небесный остров Литвиновы Анна и Сергей

– На фотомоделях женятся только дураки. А мне нужна жена обязательно умная, с образованием.

И посмотрел на Митрофанову со значением.

И держать себя итальянские мужчины умеют так, что чувствуешь себя принцессой. Всегда и комплимент, и подарочки, и, главное, пронизывающие, влюбленные взгляды.

Излишне рациональны, конечно. Марио Наде все свои планы озвучил: квартиру пока снимать, с ребенком не торопиться, машина – обязательно малолитражка, в отпуск – в Хорватию, там дешево.

– Зато лет через семь купим с тобой дом на Сицилии! И родим малышей. Сначала мальчика, потом девочку!

– Чего ты ломаешься? Соглашайся! – недоумевала Катюха. – Или он тебе не нравится совсем?

Да в том и дело, что нравился. Спокойный, надежный, неглупый. Надя с Марио часами болтали о книгах, музыке, театре, просто о жизни – и не скучно было.

Но только с итальянцем ей просто хорошо.

А с Димой она голову теряет.

– Привет, привет! Ой, опять цветочки? И конфеточки?! Ну, спасибо тебе. Кофе будешь? Как всегда, некогда – только взглянуть? Ну, смотри. Только никого интересного нет. Эти все из Ростова, деляги. Дальше – Рязань, Казань, глубинка, короче. А из Москвы вообще только пятеро. И самые такие… обычные. Фамилии посмотреть? Да говорю тебе: неизвестные фамилии. Вот гляди: Семеновы, муж и жена, Тарасюк, Гаврилина. И еще, он один жил, какой-то Полуянов. Как зовут? Сейчас гляну. Дмитрий Сергеевич. Место работы? Не указал. Выглядит? Ну, нормально. Молодой такой мужчина, обаятельный. На Домогарова молодого чем-то похож. А сегодня вечером к нему девица приехала. Скромненькая такая. Не жена, нет. Фамилия Митрофанова.

Вечер прошел волшебно.

Дима хотя и усталым выглядел и, пока ехали из аэропорта, зевал всю дорогу, но в гостинице налетел на нее, аки дикий зверь. Никакого сравнения с робкими прикосновениями итальянца, его осторожными поцелуями.

Полуянов без церемоний сорвал с подруги элегантный клетчатый сарафан с оборками (приобретала, между прочим, на Монте Наполеоне!), вдавил ее в кровать так, что пружины в спину впились, шепнул в ухо непристойность (всегда в постели выражался, как грузчик).

И Надя поняла – она просто счастлива.

Хотя номер, конечно, совсем не чета элегантной итальянской гостинице. Да и Полуянов (едва утолил свою страсть) заговорил с ней суховато:

– Сегодня в ресторан тебя, конечно, свожу. А завтра уж сама развлекайся. А то у меня дел выше крыши. Ничего. Море рядом. Найдешь.

Дима весь в этом: сам приглашает – но вроде и не рад. То любящий, то равнодушный.

Но только ни с какими итальянцами его не сравнить.

На следующий день

Владения, где жила семья погибшей Лиды Корсаковой, Полуянов описал бы одним словом: бардак. Уже от калитки начиналась мешанина из сломанных детских игрушек, гаечных ключей, треснутых цветочных горшков, старой обувки, обрывков газет, гнилых яблок. Посреди этого бедлама без призора ползали двое одинаково чумазых малышей – кажется, близнецы, не старше года. А мальчики или девочки – Дима не понял. Стол под виноградом покосился, крыльцо перед домом провалилось.

«Алкаши, что ли, беспробудные?»

Хотя нет, вроде не пьяные – по крайней мере, сейчас. Папаня, весь в машинном масле, возится с безнадежно ржавым мотоциклом. Женщина в неопрятном платье печет в летней кухне блины – дверь нараспашку, видно, как масло брызжет, летит во все стороны.

Тощая, всклокоченная собака при виде Полуянова залилась отчаянным лаем. Малышня на полу осветилась беззубыми улыбками. Мужчина отер руки о грязные шорты, отложил инструменты, поднялся ему навстречу. Хмуро спросил:

– Чего тебе?

– Поговорить. – Полуянов бесстрашно отпихнул ногой собачонку. Улыбнулся ползункам. Спросил у отца: – Сколько им?

Однако светской беседы тот не поддержал. Отодвинул ногой детей (получилось немногим ласковей, чем Дима обошелся с собакой), преградил журналисту путь во двор.

– Из опеки, что ли, опять? – выкрикнула из летней кухни женщина.

– Да нет, не похож, – процедил мужик. Покрасневшие то ли с недосыпа, то ли с похмелья глаза неласково буравили Полуянова.

«Эх, надо было с собой пузырь захватить», – запоздало подумал тот. И тихо произнес:

– Я по поводу Лиды.

На лице мужика ни тени недавней потери. Скорее, досада.

– И чего? – буркнул он.

– Я журналист из «Молодежных вестей». – Дима махнул удостоверением. – Специально приехал в Приморск, чтоб расследовать обстоятельства ее гибели.

– О, ёптыть! – закатил глаза мужик. – Как вы достали!

И сделал движение просто вытолкать Полуянова за калитку. Однако приостановился. Спросил:

– Из самой Москвы, что ли, приперся?

– Да. Потому что смерть вашей дочери…

Хозяин его перебил. Велел:

– Пройди.

Но ни в дом, ни в летнюю кухню не повел.

Остановились под виноградом. И безутешный отец, будто по бумажке, произнес:

– Запомни, а можешь на диктофон записать. Расследовать тут нечего. Лидка сама виновата, что на глубину заплыла. Дело закрыто. Мы с капитаном примирились.

– Но…

– И хватит нас дергать! – возвысил голос мужик. – Мы ни к кому претензий не имеем.

– Но ведь ваша дочь…

– Слушай, тебя что – за шкирку отсюда выкинуть? – окончательно раскипятился скорбящий папаша.

А женщина из летней кухни (печь блины она перестала, старательно прислушивалась к их разговору) выглянула во двор, добавила горестно (однако с элементом жеманства):

– Оставьте нас в покое, прошу вас. Мы уже достаточно вынесли испытаний.

– Давай вали отсюда, – довершил картину хозяин.

А малыши (тоже вскинули головки, будто понимали, о чем речь) дружно заревели.

Оставалось лишь покинуть «гостеприимный» дом.

Полуянов вышел за калитку, задумчиво закурил. Слепило солнце, ветер гнал пыль. Мимо, громыхая на колдобинах, медленно проплыл старенький грузовик. В кузове виднелся открытый гроб, тело покойника плавно покачивалось в такт движению, несколько человек сидело подле. Лица у всех, отметил Дима, какие угодно: озабоченные, задумчивые, кислые – но никак не горестные.

«Смерть здесь – совсем рядовое событие», – пронеслось у него в голове.

Он уже открывал машину, когда услышал:

– Дядя, закурить будет?

Дима обернулся: его окликал худющий, мосластый пацан. Бледный – будто не юг здесь, а зимний Мурманск. И лет доходяге от силы двенадцать.

Полуянов, конечно, не Минздрав, чтоб детям лекции о вреде курения читать. Но, если они просили, не угощал никогда. Буркал: «Подрасти сначала». Однако сегодня приостановился. Отчего-то жалость кольнула к нескладному, явно заброшенному парню – волосы не стрижены, в огромной, с чужого плеча, футболке чуть не тонет.

Молча протянул парнишке пачку, зажигалку. А когда тот неуверенно прикурил, насмешливо спросил:

– Отжаться сможешь? Хоть десять раз?

– А ты? – ощетинился подросток.

Дима пожал плечами. Принял упор лежа. Солнцепек, духота, пьяненький мужичок, что тащился мимо, взглянул на него, как на блаженного. На пятидесятом отжимании Полуянов упруго вскочил. Отряхнул ладони. Сказал назидательно:

– Курить надо начинать после восемнадцати. Когда мышцы окончательно сформируются.

– А толку в твоих отжиманиях? – хмыкнул пацан. – Чтоб в армии быть в первых рядах?

Втоптал в пыль сигарету. И вдруг произнес:

– Я брат ее.

– Чей? – Полуянов от жары слегка отупел.

– «Чей, чей». Лидкин, – грустно откликнулся мальчик.

Опасливо глянул по сторонам. Велел:

– Пошли. Побазарим.

И хмуро, загребая драными шлепками пыль, зашагал впереди. Свернули в проулок, вошли в тень, на берег одиноко петлявшей речушки. Уселись у самой воды, под мощной дубовой кроной. Местечко, видно, популярное – всюду окурки, смятые пивные банки, порванная игральная карта валяется, пиковый король.

«Тоска у них, а не жизнь», – мимолетно подумал Полуянов.

Он в свои двенадцать-тринадцать был занят, спасибо матери, от утра до заката – английский, легкая атлетика, борьба самбо.

Но родителям Корсаковых до детей явно дела нет.

А те, наивные и доверчивые, все равно непутевых родичей защищают.

Парнишка виновато произнес:

– Ты не думай. Папка с мамкой правда переживают очень. И сначала решили, что до конца пойдут, чего бы им это ни стоило. Засудят богатеев поганых. Я сам слышал! Даже адвоката думали брать, чтоб этот, как его… иск в суд составил.

Раскраснелся, разгорячился, глаза заполыхали.

Только слушай, казалось, и запоминай. Но Полуянов в порыве неожиданной для себя сердобольности остановил парня:

– Обожди. Ты завтракал сегодня?

– Чай пил, – набычился тот.

– И я – только кофе, – улыбнулся в ответ журналист. – В магазине, что по пути был, не отравят?

– Не должны, – со знанием дела откликнулся подросток. – Свет вроде давно не отключали, хавчик стухнуть в холодильнике не должон.

И минут через десять они вернулись на ту же полянку уже с полным пакетом: колбасная нарезка, хлеб, соленые огурчики, сыр.

– Пивка только не хватает, – хмыкнул мальчишка.

– Лет тебе сколько… пивко пить? – добродушно поинтересовался Полуянов.

– Ну, шестнадцать. – Парень определенно добавил себе пару-тройку годков, но спорить Дима не стал. Спросил только:

– Звать тебя как?

– Юриком с утра был, – откликнулся тот. – А тебя?

– Дима.

Полуянов извлек из борсетки перочинный швейцарский нож, нарезал хлеб, сыр.

Мальчишка сначала манерничал, осторожно брал по кусочку. Но увидел, что Полуянов наяривает в полную силу, и смущаться перестал, налетел на еду. Особенно на мясное налегал – видно, не водилось оно у них в доме. Проговорил с набитым ртом:

– Ты, в натуре, с Москвы, с «Молодежных вестей»?

– На, смотри. – Дима сунул ему под нос корочки.

Юрик уважительно покивал. Вернул удостоверение. Спросил:

– А круто вообще журналистом работать?

– Круто, – согласился Полуянов. – Ездишь куда хочешь. Пишешь – о чем людям интересно. – И не удержался от педагогического пассажа: – Только сначала в институт поступить надо. И учиться долго.

– А разве поступишь в тот институт? – отмахнулся Юрик. И строго добавил: – Ты только это… имей в виду. Я тебе расскажу кое-что. Но под протоколговорить не буду.

– Я тебе мент, что ли, протоколы писать? – усмехнулся Полуянов.

А парнишка серьезно добавил:

– Хотя папаня мне и без протокола бошку скрутит. Если узнает, что я с тобой трепался. – И почти с отчаянием закончил: – Батька бы сам ни за что не продался. Он гордый. Это все мамка: деньги, деньги, дом разваливается, машины нету, а детей, если хочешь, еще родим.

Аккуратно отряхнул рот полой своей безразмерной футболки. И стал рассказывать.

Лидка, как кошка, всегда жила сама по себе. А уж как шестнадцать ей исполнилось, совсем от семьи отдалилась. Говорила, тошнит ее в их колхозе сидеть. Утром уходила, появлялась к ночи, да и то не всегда. Что на пляж институтский она бегает, дома и не знали. Тем более болтать, в отличие от прочих девчонок, Лидка не любила. И с кем ходила туда – бог весть. Запросто могла склеить себе богатенького, тот и водил ее в крутое местечко. А может, с подружками через пирс лазили, чтоб пятисотку за вход не платить.

С кем она провела на пляже последний день своей жизни, Юрик не выяснил. Но деньги у нее при себе имелись: и коктейль купила, и в кошельке еще несколько сотен оставалось – им ее вещи вернули потом.

Узнали они о том, что случилось, уже ночью – участковый пришел. Маманя, естественно, рыдать, отец все кулаком по столу грохал, малышня проснулась, тоже орала в голос. А участковый напирал: мол, пьяная ваша дочь была, заплыла далеко. Если до суда дело довести – однозначно ее виноватой признают и денег ни копейки не дадут, потому лучше все миром решить. Но батя и слушать не хотел, мента, считай, выгнал. А сам кинулся куму звонить, дяде Толику. Тот на пляже институтском с этого сезона разнорабочим нанялся. Тенты подлатать, лежаки собрать-принести, мусор после шторма с берега убирал.

Поговорили коротко (о чем – Юрик подслушать не смог, пришлось мелких угоманивать, потому как маманя совсем сомлела). И уже через полчаса дядя Толик к ним в дом явился. Сели с отцом во дворе, выпили первым делом на помин невинной души. Юрик детей наконец уложил, тенью выскочил на улицу, до ветру. А как дело сделал, поближе к столу подкрался. И услышал, как кум отцу говорит:

– Не он посудиной правил! Не Матвей! Я как раз в море был, на моторке, и своими глазами видел! Метров с пяти. Матвей – тот черный, как ворона. И крепкий, всю жизнь в море. А этот – блондин. Дохляк.

Юрик замер.

– А на «Торнаде» его пассажиры какие были? – задумчиво спросил кума отец.

– Да целая компания. Бизнюки. Но на палубе – никого. Они ж как делают: в трюм забурятся и там киряют. Но ты не боись, – возвысил голос дядя Толик, – я и сам перед каким хочешь судом готов подтвердить: не Матвей за штурвалом был. А этот доходяга…

Кажется, кум и имя убийцы готов был назвать – да Юрику не повезло. Под ногой камушек хрустнул, батяня увидел его, наорал и погнал обратно в дом.

Он вернулся. Задумался. Получается, Матвей не виноват – просто покрывает кого-то?

Юрик сначала не дотумкал, что с того может быть выгода. Какая разница, кто за штурвалом стоял, – Лидку все равно не вернешь. И благо, никто не видел его, Юра даже слезу пустил. Пусть не дружили особо со старшей сестрицей и насмешничала она над ним, но все равно: родная кровь. Вспомнилось вдруг, как Лидка вместо мамани загулявшей в первый класс его вела. Все ругалась, чтоб пиджак не расстегивал и букет по земле не волочил. А когда уже поставила его в ряд на торжественной линейке – склонилась и в щеку чмокнула, а он смутился почему-то ужасно.

…На следующий день все еще хреновей пошло. Маманю зачем-то на опознание возили (будто без нее справиться не могли), и та совсем из строя вышла. Вроде и не пила почти, а глаза – совсем мутные, чушь сплошную несет, на мелких кричит криком. А отец опять с участковым беседовал, и снова те же песни: экспертизу, мол, провели, в крови у Лидки черт знает сколько промиллей, и свидетелей полно, что она далеко за буйки заплыла, и потому прямо сегодня надо мировое соглашение подписывать. Но батя и слушать не хотел: буду, мол, судиться – и точка. А про то, что кум ему рассказывал, – ни словечка.

И тем же вечером приехали они (Юрик сейчас сразу помрачнел). Двое мужчин. Один весь из себя солидный, глаза властные, при часах дорогих, в рубашечке белоснежной. Второй – бычара, гора мышц, и гавайка топорщится, явно под рубашкой кобура. Батя попытался с ними, как с участковым, говорить: типа, вон пошли, и дочь я свою не продам. Но они что-то сказали ему, очень коротко – и сразу сник отец. Повел гостей под виноград. Беседовали недолго и тихо. Приблизиться Юрик не рискнул – качок то и дело обводил двор нехорошим, пристальным взором. А когда ушли, папаня сразу в дом. И, первым делом, к портрету Лидкиному – на комоде уже поставили, с черной лентой, рядом рюмка с хлебушком. Голову опустил и шепчет: прости, мол, доченька. А через пару дней Юрик к отцу в карман сунулся, денег на пиво спереть, а там – карточка. Золотая. На батькино имя.

…Пацан потупился. Вытребовал у Полуянова новую сигарету. Произнес неуверенно:

– Сволочь папка, конечно. Но он сказал: Лидке-то теперь не поможешь. Зато уже цемент привезли, сто мешков. К дому пристройку ставить. И телик плазменный.

И опасливо спросил:

– Теперь, раз я тебе рассказал все, они бабки назад отберут?

– Вряд ли, – покачал головой Полуянов. – Деньги обратной силы не имеют.

– Но если статью свою напишешь, батяня меня точно грохнет, – уверенно заявил мальчишка.

– А ты не признавайся, что мне рассказал, – пожал плечами журналист. – Мало ли, откуда я узнал?

Хотел еще спросить, как фамилия кума, того самого дяди Толика, но не стал – выяснит и сам, а пацан и без того весь на нервах. Спросил только:

– А эти двое, что к твоему отцу приходили, они местные? Ты их знаешь?

– Качка вроде видел пару раз, – откликнулся пацан. – В ларьке и в баре у пляжа. Второго, чистенького, – нет. Пытался у бати спросить – тот аж посерел. Только и сказал: Хозяин. Я и сам понял: мужик реально очень крутой. Злой и умный. Самое страшное… видно сразу, что плевать ему. И на Лидку, и на всех нас.

Помолчал. С обидой добавил:

– Я б у такого ни копейки не взял. Западло.

– Ты прав, – скупо улыбнулся Полуянов. – По-своему. А у отца твоего своя правда. Ему семью кормить, детей поднимать.

– Да пропьют все они! – отмахнулся Юрик. – Цемент вон, во дворе валяется, даже не укрыли, я сам пленкой заматывал.

И тяжело, будто старичок, поднялся. Буркнул:

– Ну, бывай, Дима. Спасибо типа за угощеньице. Только если что… я тебя не знаю. Ты меня тоже.

– Погоди, – остановил его Полуянов. – На, возьми. На пивко. – Он протянул парню тысячную купюру.

Глаза у Юрика жадно блеснули. Однако он твердо отвел Димину руку. Произнес:

– Давай уж хоть я сестру свою не буду продавать.

Дима спорить не стал. Нацарапал на визитной карточке номер мобильника, протянул парню:

– Звони, если что.

– Что мне тебе звонить, – буркнул парнишка.

– Ну, мало ли. Может, на журфак надумаешь поступать, – улыбнулся Полуянов. – Чем смогу – помогу.

– Через неделю меня и не вспомнишь, – хмыкнул парень.

Но карточку аккуратно поместил в карман шорт.

Гуляли вчера, как настоящие отпускники, – почти до двух ночи. И Надя не сомневалась: Димка, как и она, разоспится часов до одиннадцати.

Однако тот – вот фанат! – уже в девять утра вскочил. Топал по номеру, шумел водой в ванной комнате.

– Когда придешь? – сквозь сон пробормотала она.

– Не знаю. К обеду, наверно, – буркнул он.

Ну, и чудесно – она и выспаться успеет, и на море сходить.

Однако торчать на пляже одной оказалось скучно. Ну, искупалась. Повалялась на горячем песке, перебралась в тень. Полистала книгу, съела кисточку винограда. А дальше что делать? Поболтать не с кем, пиво в одиночку пить – явно не комильфо. И Надя решила посмотреть вчерашние фотки – Димка ее весь вечер щелкал. Старался, командовал ею, будто маститый фотохудожник. И клялся, что снимет истинные шедевры.

Девушка достала из пляжной сумки недавнее приобретение, цифровик, и приготоилась наслаждаться.

Что ж, беседки, фонтаны, клумбы с розами Полуянову давались неплохо. И юные девы, что вроде случайно попали в кадр, тоже выглядели эффектно. А вот она сама…

Надя крутила фотку за фоткой и все больше расстраивалась. Снимков полно, а распечатать нечего. Здесь она толстая, там – корявая. Неужели она действительно настолько ужасно выглядит?! Хотя на диетах вечно сидит, зарядку иногда делает. Да и лицо не радовало: то испуганное, то усталое. Морщинки, опять же. Понятно, конечно, что с дороги, не выспалась накануне – но не настолько ж она крокодил?!

Надя безжалостно удалила почти все фотки. Досадливо вернула фотоаппарат в пляжную сумку. С обидой взглянула на стайку малолетних стройняшек – те валялись на надувном матрасе, смаковали коктейли из жестяных банок. Явно не утруждают себя диетами и уже к двадцати пяти расплывутся, поблекнут. Но пока – королевны. И на нее (полноватую, с книжкой и виноградом в пластиковом пакете) поглядывают снисходительно.

Надя улеглась на спину, прикрыла лицо широкополой шляпой (чтобы от солнца пигментные пятна не появились). И вдруг услышала:

– Вы из-за фотографий расстроились?

Вскинулась, увидела: рядом с ее соломенной подстилкой присел на корточки парень. Помладше Димы, плавки, как сейчас модно, широченные, вроде семейных трусов, распахнутая гавайка, кожа совсем белая. Только что приехал или местный – те, говорят, на море не ходят принципиально. Лицо приятное – умное и совсем не наглое.

И она решила поддержать разговор. С долей кокетства поинтересовалась:

– С чего вы взяли, что я расстроена?

– А я за вами давно наблюдаю, – легко признался парнишка. – Вы, когда на пляж пришли, улыбались. А потом фотографии посмотрели – и сразу поникли… Плохо получились, да?

– Вообще кошмар, – вздохнула Надя. И у нее вдруг вырвалось: – Неужели я такая страшная?!

– Вас, наверно, просто снимали без любви, – авторитетно заявил парень. И уверенно добавил: – А я бы ваш портрет мог сделать для обложки! Любого глянцевого журнала!

Первой мыслью было растроганно пробормотать: «Спасибо!» Однако Надя быстро взяла себя в руки. С какой стати сей поток комплиментов? И на обложку она точно никогда не тянула. Даже в самой ранней юности.

Надя подозрительно взглянула на молодого человека. Рукой машинально придержала сумку (там и фотоаппарат дорогой, и кошелек, и паспорт).

А тот, будто не замечая ее опасений, потребовал:

– Покажите фотки.

Сейчас вырвет сумку и умчится.

И Надя строго произнесла:

– Ничего я вам показывать не буду.

Он окинул ее внимательным взглядом. Явно разглядел и напряженную позу, и руку, что судорожно вцепилась в драгоценное имущество. Обиженно произнес:

– Решила, что я ворюга? Неужели похож?

– Неважно, что я решила, – отрезала Надя. – Я просто на пляже не знакомлюсь.

Получилось манерно, смешно – но очень уж она разозлилась. Сначала неудачные снимки, потом явно преувеличенный, нарочитый комплимент.

Однако парень не сдавался. Присел еще ниже, посмотрел на нее искоса, прищурился – будто ракурс подбирает. И авторитетно заявил:

– Вас в профиль надо снимать. Или, еще лучше, в две трети. Давайте фотик, покажу класс!

И совсем уж нахально потянулся к ее сумке.

– Оставьте меня в покое! – взвилась Надежда. – Или мне охрану позвать?

Хотя есть ли на муниципальном пляже охрана?

Однако нахал покорно отступил. Вздохнул. И вдруг спросил:

– Вы еще долго здесь будете?

– Да сколько бы ни была – с вами мне разговаривать не о чем!

Однако тот вновь будто не расслышал грубости. Еще раз взглянул на нее, внимательно, цепко, и попросил:

– Не уходите, пожалуйста, никуда. Хотя бы полчаса. Я сейчас фотоаппарат раздобуду, раз вы мне свой не хотите доверить.

И, не дожидаясь ответа, отчалил.

Надя проводила его растерянным взглядом. Действительно странный. И на вора не похож. А вот она сама неразумная клуша. Явилась на пляж зачем-то со всеми деньгами, с новой цифровой камерой. И купалась, бросив все богатства без присмотра на берегу! Счастье, что еще тогда не украли!

Сбегать, что ли, в номер, оставить все ценное? Но вдруг новый знакомый сейчас действительно со своим фотоаппаратом явится? Глупо, конечно, верить, что она похожа на фотомодель, но чудеса ведь иногда происходят? И парень симпатичный и необычный, ей такие всегда нравились.

Надя задумчиво достала из сумки остатки винограда. Доела, бездумно глядя в бесконечную морскую даль. Очень хотелось искупаться – но теперь, когда весь пляж ее дорогой фотоаппарат видел, конечно, нельзя. Но вместо того чтоб уйти, все ждала и ждала. Хотя, конечно, фотограф про нее давно забыл.

Однако тот пришел. В руках – пакет. Увидел Надю, просиял:

– Просто замечательно, что вы не сбежали!

И бережно извлек из пакета новенькую, еще запечатанную коробку.

Цифровик. Да куда круче, чем у нее.

– Вы его только купили, что ли? – удивленно пробормотала Митрофанова.

– Ага, – улыбнулся парень. – До дома мне далеко, а тут магазин рядом. Ничего. Хорошая техника всегда пригодится.

– Интересный вы человек, – задумчиво произнесла девушка.

– Хоть на том спасибо! – весело хмыкнул он. И представился: – Меня Женей зовут.

– Очень приятно. Надя.

А молодой человек скомандовал:

– Достань книжку, ложись на живот и просто читай. Ничего, кстати, что я на «ты»? Когда работаю, выкать не умею.

– Да пожалуйста.

– Сосредоточься. Прочти – реально прочти – пару предложений. И на меня не смотри.

Митрофанова повиновалась (но сумку рукой, на всякий случай, придерживала).

– Перестань хмуриться, – продолжал командовать Женя. – Теперь подними глаза и подумай о чем-нибудь. Обязательно приятном…

Деловито приблизился, поправил ей прядь волос. По-хозяйски потрепал по щеке, велел:

– Расслабься. А то лицо каменным выйдет.

Щелк, щелк. И новая команда: