1945. Год поБЕДЫ Бешанов Владимир

Летом 1944 года, разгромив стратегические группировки противника в Белоруссии и западных областях Украины, войска маршала К.К. Рокоссовского и маршала И.С. Конева вышли к Висле и захватили плацдармы на ее западном берегу. 1-й Белорусский фронт закрепился на магнушевском и пулавском, а 1-й Украинский фронт – сандомирском плацдармах.

Подготовка новой грандиозной операции, которая должна была открыть прямую дорогу «в логово фашистского зверя», началась в конце октября. Получив ориентировочные соображения Ставки Верховного Главнокомандования, штабы фронтов приступили к планированию последнего наступления. Специального совещания с командующими, как это практиковалось ранее, не проводилось: маршалов порознь вызывали в Москву, где обсуждались все детали, а задачу им ставил лично Сталин.

На центральный участок советско-германского фронта полноводным потоком хлынули войска, техника, боеприпасы, топливо…

В октябре–декабре из резерва Ставки, из Прибалтики, Венгрии, Карелии в состав двух «главных» фронтов были дополнительно переданы восемь общевойсковых и три танковые армии, пять авиационных корпусов, два артиллерийских корпуса прорыва, большое количество отдельных артиллерийских, авиационных, танковых, самоходно-артиллерийских частей.

В одной из теплушек вместе со своим артполком следовал из Курляндии под Варшаву сержант Н.Н. Никулин: «Это был ералашный переезд. Армия ехала в десятках эшелонов. Танкисты, пехотинцы, артиллеристы. По дороге солдаты меняли у населения барахло на самогон, и пьяные эшелоны с песнями, гиканьем, иногда со стрельбой, перекатывались по территории Польши на запад. На одной станции начальство попробовало запретить продажу самогона. Подъехавшие танкисты развернули башню танка и бабахнули противотанковой болванкой в дом коменданта между этажами. Говорили, что начальник удрал в чем мать родила. После этого все пошло по– старому. Мы встречали Новый год в товарном вагоне на станции Лида. Старший лейтенант Косинов мрачно разбивал кулаком свои часы, а остальные танцевали вокруг раскаленной печки и пели дурными голосами пьяные песни».

Последовали и кадровые перестановки. 16 ноября 1944 года в командование 1-м Белорусским фронтом вступил заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Г.К. Жуков (приказ Ставки № 220263 от 12.11.45). Маршал К.К. Рокоссовский перемещался на 2-й Белорусский фронт и сменял там генерала армии Г.Ф. Захарова. Последнего предполагали сделать заместителем Жукова, но в итоге с понижением отправили в Венгрию, командовать 4-й гвардейской армией.

«Уже был вечер, – вспоминает К.К. Рокоссовский. – Только мы собрались в столовой поужинать, как дежурный офицер доложил, что Ставка вызывает меня к ВЧ. У аппарата был Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что я назначаюсь командующим 2-м Белорусским фронтом. Это было столь неожиданно, что я сгоряча тут же спросил его:

– За что такая немилость, что меня с главного направления переводят на второстепенный участок?

Сталин ответил, что я ошибаюсь: тот участок, на который меня переводят, входит в общее западное направление, на котором будут действовать войска трех фронтов – 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского; успех этой решающей операции будет зависеть от тесного взаимодействия трех фронтов, поэтому на подбор командующих Ставка обратила особое внимание…

Сталин в теплом тоне сообщил, что на 2-й Белорусский фронт возлагается очень ответственная задача, фронт будет усилен дополнительными силами и средствами.

– Если не продвинетесь вы и Конев, то никуда не продвинется и Жуков, – заключил Верховный Главнокомандующий».

Оказывать содействие Жукову – дело, несомненно, важное, но каждый военный понимал, что именно 1-й Белорусский фронт «будет наступать на главном направлении и что действия соседей при всей значимости решаемых задач будут увязываться с действиями фронта, решающего главную задачу». И потому понятна обида Рокоссовского, немедленно уехавшего к новому месту службы без формальной передачи дел, не дождавшись преемника: из политических соображений Константину Константиновичу не позволили освободить Варшаву, из тех же соображений его лишили главного полководческого приза – взятия вражеской столицы. Правда, и Георгий Константинович, по свидетельству личного шофера А.Н. Бучина, в штаб фронта не торопился. Он отправился в армию Чуйкова и три дня обмывал почетное назначение. Лишь утром 19 ноября Жуков ввалился в свой бронированный «Мерседес», нежно обнял персонального водителя и, «невнятно выговаривая слова, сказал: «Сашка, я тебя люблю. Если что, посылай их на…» Я оторопел. Только пролепетал: «Товарищ маршал, не мешайте, угодим в кювет!» Жуков убрал руку и продремал до самого штаба».

Смена руководства в принципе – процесс болезненный. Жукова в Красной Армии знали достаточно хорошо, и в штабе 1-го Белорусского фронта с опаской ожидали прибытия нового командующего.

«К.К. Рокоссовского любили и его непосредственные подчиненные, и солдаты, и офицеры частей, – вспоминает начальник тыла фронта генерал Н.А. Антипенко. – Не раз приходилось слышать вопрос: в чем была причина такого всеобщего хорошего отношения к Рокоссовскому?

Я не претендую на роль беспристрастного биографа и открыто признаюсь в том, что сам привязан к этому человеку, с которым меня связывает почти трехлетняя совместная работа на фронте и который своим личным обаянием, всегда ровным и вежливым обращением, постоянной готовностью помочь в трудную минуту способен был вызвать у каждого подчиненного желание лучше выполнить его приказ и ни в чем не подвести своего командующего… Именно поэтому руководство фронта было так сплочено и спаяно: каждый из нас искренне дорожил авторитетом своего командующего. Рокоссовского на фронте не боялись, его любили. И именно поэтому его указание воспринималось как приказание, которого нельзя не выполнить.

Организуя выполнение приказов Рокоссовского, я меньше всего прибегал в сношениях с подчиненными к формуле «командующий приказал». В этом не было нужды. Достаточно было сказать, что командующий надеется на инициативу и высокую организованность тыловиков…

О Жукове притом же говорили как о человеке с жестким характером и крутым нравом…»

Член Военного совета генерал К.Ф. Телегин, отдавая дань «выдающимся качествам поистине талантливого полководца», отмечал, что стиль работы фронтового управления при Жукове «изменился не в лучшую сторону»:

«К.К. Рокоссовский работал в коллективе и с коллективом. При таком методе отработки задач и управления боевыми действиями каждый чувствовал себя активным и непосредственным участником решения…

Г.К. Жуков был сторонником несколько иной линии. В коллективе, в ближайших помощниках он видел, прежде всего, исполнителей своих нередко в одиночестве выношенных и в одиночестве принятых решений. Попытки обсуждения своих решений, даже на стадии их подготовки, воспринимал крайне настороженно, упрямо замыкался в себе и, если аргументы возражавшего в разговоре начальника трудно было оспорить, подчас парировал обезоруживающей фразой:

– Я уже докладывал Верховному, и он мои соображения одобрил!

Само собой разумеется, что после такого заявления возражения утрачивали смысл».

(Впрочем, напрасно Константин Федорович переживал. Жуков быстро нашел общий язык со своим партийным надзирателем, и зажили они душа в душу. Дружба особенно укрепилась, когда два высокопоставленных мародера дорвались до хранилищ германского Рейхсбанка.)

Ну, хоть бы кто помянул Жукова человеческим добрым словом!

Откроем мемуары генерала армии П.И. Батова, одного из лучших командармов той войны. У него от встречи с «талантливым полководцем» остались самые незабываемые впечатления: «За долгую службу в армии мне никогда не приходилось испытывать такого унижения…»

Генерал армии Г.И. Хетагуров, горячий и бесстрашный осетин, осмелившийся в ответ на жуковскую ругань послать полководца подальше вместе с его «выдающимися качествами», за что с должности начальника штаба 1-й гвардейской армии был понижен до уровня командира дивизии, констатирует: «Непомерно груб, до оскорбления человеческих чувств».

И рядовой связист Николай Лазаренко: «Парадный портрет полководца далеко не всегда соответствовал реалиям военной действительности. Больше всего наши радисты, которые работали на самом «верху», боялись не немецко-фашистских пуль и осколков, а собственного командующего. Дело в том, что Жуков был человеком настроения и потому – очень крут на расправу…

За время войны легендарный полководец около 40% своих радистов отдал под трибунал. А это равносильно тому, что он расстрелял бы их собственноручно. «Вина» этих рядовых связистов, как правило, заключалась в том, что они не смогли сиюминутно установить связь. А ведь связь могла отсутствовать не только по техническим причинам. Человек с другой стороны провода мог быть просто убитым. Однако Жукова такие «мелочи» вообще не интересовали. Он требовал немедленной связи, а ее отсутствие воспринимал только как неисполнение приказа – и не иначе. Отсюда и псевдоправовая сторона его жестокости – трибунал за невыполнение приказа в военное время. Впрочем, до военно-полевого суда дело часто не доходило. Взбешенный отсутствием связи герой войны мог и собственноручно пристрелить ни в чем не повинного солдата».

И еще множество свидетельств, о том, как вздрогнули на 1-м Белорусском, наслышанные о жуковской крутости и жестокости.

В мемуарах – мнения отцензурированные, но и в самой приглаженной форме они выражают то, о чем прямо заявил после войны маршал С.К. Тимошенко: «Я хорошо знаю Жукова по совместной продолжительной службе и должен откровенно сказать, что тенденция к неограниченной власти и чувство личной непогрешимости у него как бы в крови».

Всеобъемлющую характеристику Жукову дала Екатерина Катукова: «Георгий Константинович был наделен огромной, неограниченной властью. Немногие выдерживают это испытание и остаются людьми. Как только власть приходит к человеку, почему-то он совершенно забывает, кем был раньше.

Я думаю, что зависть, честолюбие, корысть, амбиция, мелкая месть вообще не совместимы с военной профессией. В любом деле слепое пользование властью выдает слабость.

Человек, облеченный государственной властью, не имеет права быть утомленным, раздражительным, скучающим. Он должен дорожить своей независимостью, так как подчиняется только закону. Георгий Константинович же уставал, спешил, раздражался. А как же К.К. Рокоссовский, А.И. Антонов, В.М. Василевский, М.Е. Катуков? Они ведь тоже были наделены властью, тоже несли тяготы войны, но это были совершенно другие люди, совсем не похожие на Г.К. Жукова.

Георгий Константинович свыкся с властью, врученной ему законом, и уже никого не боялся и не уважал. Один только И.В. Сталин мог его остановить. Это была ошибка Георгия Константиновича, за которую он позже дорого заплатил.

Постепенно Г.К. Жуков терял себя, запутывался. Славы много, но хочется еще большего.

Что больше всего необходимо полководцу как человеку, в руках которого жизни сотен, тысяч людей? Ему доверены эти жизни, и он ответствен за них перед страной, перед будущим, перед Историей. Как не согнуться, как устоять под таким бременем? Необходимо быть стойким, от многого отказаться и главное условие – победить себя. Властью необходимо пользоваться осторожно, обращаться с людьми лучше, чем они заслуживают, и понимать, что все хорошее создается народом.

Никто не спорит о волевых качествах и способностях маршала Г.К. Жукова. Этого у него не отнимешь. Талант был большой, но характер и воспитание Георгия Константиновича оставляли желать лучшего. Если он хотел добиться чего-нибудь – шел напролом.

Г. К. Жуков был небольшого роста, коренастый, полноват. Черты лица резкие и суровые. Разговаривал отрывисто, редко смеялся. Матерился изощренно – художественно (и этого тоже от него не отнимешь). Маршал считал, что такое обращение с подчиненными поднимает его авторитет. Георгий Константинович был жесток и легко впадал в состояние гнева. А гнев, как известно, плохой советчик. Не зря в народе говорят: ничего нельзя начинать во гневе и человеку раздраженному полезно сосчитать до ста, прежде чем говорить, решать или действовать. К сожалению, маршал Жуков не делал этого и часто в гневе принимал решения, которые были не всегда справедливы».

Если фамилию Жуков поменять на абстрактного Иванова, то любой, ознакомившийся с такой характеристикой, скажет, что Иванов – самовлюбленный хам, жестокий самодур и не очень умный человек. С трудом верится, что все эти качества совмещались с «большим талантом».

Чтобы полнее ощущать собственное величие, Жуков предпочитал общество лизоблюдов, которые и составляли его ближнее окружение: «Георгий Константинович строил свои отношения с людьми в зависимости от того, испытывают они к нему уважение или нет. Любил беспрекословное выполнение распоряжений. Если этого не было, он становился придирчивым и относился к непокорным с презрением. Г.К. Жуков любил накричать, не разобравшись, на первого попавшегося ему на глаза и под руку. Вежливостью и терпеливостью не отличался. Все старались уйти от гнева Г.К. Жукова. Он редко бывал доволен, почти всегда резок и груб… Когда приезжал маршал Жуков, подхалимы и в глаза заглядывают, и вперед забегают – только бы руку лизнуть и хвостиком вильнуть».

Танцор и комик Борис Сичкин неоднократно обслуживал – так это тогда называлось – маршальские банкеты: «В резиденции маршала обслуживающий персонал состоял из лиц мужского пола в чине не ниже генерал-майора. Они были откровенными холуями: чистили маршалу сапоги, накрывали на стол и убирали со стола. Словом, походили на услужливых собак. Когда они выслушивали распоряжения маршала, то сгибались до полу. Противно было смотреть на этих людей, потерявших к себе всякое уважение. Я уверен, что если бы они вели себя с достоинством, то маршал бы их уважал».

Но в том-то и дело, что не способен был Георгий Константинович кого-либо уважать.

Кадровым переменам, кроме, естественно, самого Жукова, устроившего по этому поводу банкет с песнями и плясками, обрадовались, пожалуй, только в штабе 2-го Белорусского фронта.

Одновременно Сталин упразднил институт представителей Ставки ВКГ, возложив задачу координирования действий фронтов на Берлинском направлении на себя, в Прибалтике – на маршала А.С. Василевского, в Чехословакии и Венгрии – на маршала С.К. Тимошенко.

28 и 25 ноября из Москвы последовали директивы на проведение наступательных операций командующим 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами, 30 ноября – командующему 2-м Украинским фронтом, 3 декабря – командующим 3-м и 2-м Белорусскими фронтами. Дел было невпроворот, твердых сроков начала операций Верховным названо не было, однако, по свидетельствам генерала Н.А. Антипенко и ЧВС 5-й ударной армии генерала Ф.Е. Бокова, всю подготовку требовалось завершить не позднее 10 января 1945 года.

Висло-Одерская операция

В соответствии с общим замыслом войска 1-го Белорусского фронта (47-я, 61-я, 3-я, 5-я ударные, 8-я гвардейская, 69-я, 33-я общевойсковые, 2-я и 1-я гвардейские танковые, 16-я воздушная армия, 1-я армия Войска Польского, 11-й и 9-й танковые, 2-й и 7-й гвардейские кавалерийские корпуса – всего 68 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, 5 танковых и 2 механизированных корпуса, 5 отдельных танковых, 2 самоходно-артиллерийские, 1 кавалерийская бригада, 2 укрепрайона – и много чего еще, вроде 4-го и 6-го артиллерийских корпусов и шести отдельных артиллерийских дивизий прорыва, штурмовых инженерно-саперных бригад, отдельных огнеметных батальонов и прочее) должны были разгромить варшавско-радомскую группировку противника и, продвинувшись на 150 – 180 километров в глубину, не позднее 11 – 12-го дня наступления овладеть рубежом Петрувек, Жихлин, Лодзь. В дальнейшем предстояло развивать успех в общем направлении на Познань.

Войскам 1-го Украинского фронта (6, 13, 52-я, 5-я гвардейская, 60-я, 59-я, 3-я гвардейская, 21-я общевойсковая, 4-я и 3-я гвардейская танковые, 2-я воздушная армии, 25-й, 31-й, 4-й гвардейский танковый, 7-й гвардейский механизированный, 1-й гвардейский кавалерийский корпуса – 66 стрелковых, 3 кавалерийские дивизии, 6 танковых и 3 механизированных корпуса, 3 отдельных танковых и 3 самоходно-артиллерийские бригады, 1 укрепрайон, 7-й и 10-й артиллерийские корпуса, 5 артиллерийских дивизий прорыва) предписывалось во взаимодействии с Белорусским фронтом разгромить кельце-радомскую группировку врага и, преодолев 120 – 150 километров, на 10 – 11-й день операции овладеть рубежом Пётркув, Ченстохова, Бохня; в дальнейшем – наступать в общем направлении на Бреслау.

Маршал Жуков собирался крушить оборону противника по трем направлениям. Главный удар намечалось нанести на Кутно, Познань с магнушевского плацдарма (45 километров по фронту и 18 километров в глубину). Здесь 61-я, 5-я ударная и 8-я гвардейская армии должны были прорвать вражеские позиции на 17-километровом участке и обеспечить «чистый» ввод в сражение двух танковых армий и 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. Для наращивания усилий предназначалась 3-я ударная армия, находившая во втором эшелоне фронта.

Второй удар планировалось нанести с пулавского плацдарма (30 километров по фронту и 10 километров в глубину) в направлении Радом, Лодзь. Оборону противника на 13-километровом участке прорывали 69-я и 33-я армии, усиленные 11-м и 9-м танковыми корпусами. На 12-й день операции 69-я армия генерал-полковника В.Я. Колпакчи должна была овладеть городом Лодзь и выйти на рубеж Згеж, Пабьянице. 33-я армия генерал-полковника В.Д. Цветаева основными силами нацеливалась на Шидловец с тем, чтобы во взаимодействии с войсками 1-го Украинского фронта окружить и уничтожить островецко-опатувскую группировку противника. На третий день операции планировалось ввести в дело 7-й гвардейский кавалерийский корпус.

Уничтожение варшавской группировки возлагалось на три общевойсковые и одну танковую армии. 47-я армия генерал-майора Ф.И. Перхоровича получила задачу перейти в наступление на второй день операции, прорвать немецкую оборону на 4-километровом участке севернее Варшавы, ликвидировать вражеский плацдарм в междуречье Вислы и Западного Буга, форсировать Вислу юго-восточнее Модлина и развивать наступление на Лешно в обход столицы Польши с северо-запада. Войска 61-й армии генерал-полковника П.А. Белова и 2-й гвардейской танковой армии генерал-полковника С.И. Богданова огибали Варшаву с юго-запада и запада. Задача непосредственного освобождения города возлагалась на 1-ю армию Войска Польского – по плану она переходила в наступление на четвертый день, используя успех «Советов».

Кроме того, в разгроме варшавской группировки должна была принять участие левофланговая 70-я армия 2-го Белорусского фронта, которой ставилась задача нанести удар в обход Модлина и быть в готовности форсировать Вислу.

Маршал Конев решил нанести один мощный удар с сандомирского плацдарма (70 километров по фронту и 50 километров в глубину) в направлении Хмельник, Радомско. Прорыв обороны предусматривалось осуществить на одном участке шириной 39 километров войсками 13-й, 52-й, 5-й гвардейской армий. Последней придавались 4-й гвардейский и 31-й танковые корпуса. Для развития наступления планировалось в первый день вести в сражение 4-ю и 3-ю гвардейскую танковые армии с задачей к исходу третьего дня операции выйти на реку Пилица и захватить на ней переправы. Иван Степанович в вопросе применения танковых войск имел собственное мнение и «чистые прорывы» не признавал принципиально: «Иметь такую технику и не использовать всю силу ее удара, огня и маневра, а планировать прорывы так, как это делалось в Первую мировую войну, держа танки в бездействии, покуда пехота прогрызет оборону противника насквозь, – всегда мне представлялось ошибочным».

Действительно, советские танковые армии «однородного состава» образца 1944 года представляли собой внушительную силу: «По сравнению с танковыми армиями смешанного состава армии однородного состава обладали большей ударной силой и огневой мощью, а также мобильностью из-за отсутствия немоторизованных соединений. Значительно возросли и возможности по обеспечению боевых действий. Наличие отдельных танковых и самоходно-артиллерийских бригад позволяло иметь сильный подвижный танковый резерв либо при необходимости быстро выделять передовой отряд. Боевые соединения и части армии, имея на вооружении танки, самоходно-артиллерийские установки, артиллерию, в том числе зенитную и артиллерийскую, стрелково-пулеметное вооружение, могли наносить поражения крупным танковым группировкам противника в составе до танкового корпуса».

Например, в 3-ю гвардейскую танковую армию, которой командовал генерал-полковник П.С. Рыбалко, входили 6-й и 7-й гвардейские танковые корпуса, 9-й механизированный корпус, 199-я легкая артиллерийская бригада, 57-й гвардейский отдельный тяжелый танковый полк, 16-я самоходная артбригада, 50-й отдельный мотоциклетный полк, 19-я моторизованная инженерная бригада, 91-й гвардейский минометный полк, 77-й автотранспортный полк и другие части. На период операции армии были приданы артдивизионы 145-й и 194-й пушечных бригад РГК, 90-й инженерно-танковый полк, 207-й отдельный моторизованный инженерный батальон, 79-й штурмовой инженерно-саперный батальон и взвод собак-миноискателей. Всего армия имела 55 600 человек личного состава, 640 новеньких танков Т-34/85, 22 танка-тральщика на базе Т-34/76, 21 танк ИС-2, 63 тяжелых самохода ИСУ-122, 63 средних СУ-85, 63 легких СУ-76, 49 легких СУ-57-И, 60 зенитных самоходных установок М-17, 20 пушек-гаубиц калибра 152 мм, 20 «стомиллиметровок» типа БС-3, 222 трехдюймовые пушки ЗИС-3, 84 орудия ЗИС-2 калибра 57 мм, 48 реактивных установок М-13, 364 полковых и батальонных миномета, 79 зенитных пушек и 161 зенитный пулемет ДШК, 5496 грузовых, легковых и специальных автомашин.

Основу ударной мощи 4-й танковой армии генерал-полковника Д.Д. Лелюшенко составляли два корпуса – 10-й гвардейский танковый и 6-й гвардейский механизированный, плюс 93-я отдельная танковая, 22-я самоходно-артиллерийская бригады и 3 отдельных танковых и 2 самоходно-артиллерийских полка, потому боевых машин было чуть меньше – 750 единиц.

Обеспечение правого фланга ударной группировки 1-го Украинского фронта возлагалось на сформированную в третий раз 6-ю армию генерал-лейтенанта В.А. Глуздовского, усиленную 42-й моторизованной инженерной бригадой, и 3-ю гвардейскую армию генерал-полковника В.Н. Гордова с приданным ей 25-м танковым корпусом. Левый фланг прикрывали войска 60-й армии генерал-полковника П.А. Курочкина, получившие задачу основными силами прорвать оборону на участке шириной 3 километра и наступать на Краков вдоль левого берега Вислы. Прибывшую с Ленинградского фронта и находившуюся во втором эшелоне 59-ю армию генерал-лейтенанта И.Т. Коровникова намечалось ввести в сражение с рубежа реки Нида на второй день операции. Во взаимодействии с 60-й армией и войсками 4-го Украинского фронта она должна была освободить Краков. Также во втором эшелоне находилась 21-я армия генерал-полковника Д.Н. Гусева, переданная из состава 3-го Белорусского фронта и предназначавшаяся для развития наступления в направлении на Бреслау. В резерве фронта оставались 1-й гвардейский кавалерийский и 7-й гвардейский механизированный корпуса.

Таким образом, командующие намеревались мощными ударами взломать оборону противника на всю глубину, рассечь его силы на отдельные группы и уничтожить по частям. Танковые армии и подвижные группы, «уничтожая отходящего противника и подходящие резервы», должны были стремительным продвижением упредить немцев и не допустить занятия ими тыловых оборонительных рубежей (что могло привести к затяжным и кровопролитным боям). Воздушные армии массированными ударами штурмовой и бомбардировочной авиации должны были содействовать наземным войскам в прорыве вражеской обороны, обеспечении ввода танковых армий и корпусов, поддержки их действий в оперативной глубине, а также громить резервы и отступающие войска противника. Советское преимущество в количестве самолетов было десятикратным. В состав 16-й воздушной армии генерал-полковника С.И. Руденко входило 6 авиационных корпусов, 14 отдельных дивизий и полков. На их вооружении находилось 2459 самолетов, в том числе 1116 истребителей, 504 бомбардировщика, 710 штурмовиков. Кроме того, 1-ю армию Войска Польского поддерживала 4-я смешанная авиадивизия, имевшая 90 самолетов. В воздушной армии генерал-полковника С.А. Красовского число боевых машин было доведено до 2588.

Оба плана были утверждены Ставкой 29 декабря 1944 года. Персонально Коневу было указано, во-первых, на необходимость избежать затяжных боев в Верхне-Силезском промышленном районе, дабы не допустить разрушения многочисленных заводов и шахт, которые должны были отойти Польше, во-вторых, на то, что вводить танковые армии в прорыв в первый день наступления все-таки «не обязательно».

К началу наступления в составе 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов наличествовало 2,2 миллиона человек (причем в краткой истории ВОВ отмечается, что численность войск указана «без учета тыловых частей и учреждений»), 33 500 орудий и минометов, свыше 7000 танков и САУ, 5000 боевых самолетов. Жуков и Конев собрали под своим командованием треть личного состава действующей армии, треть артиллерии и авиации, более половины танков и самоходно-артиллерийских установок, в общем, как выразился один из маршалов, «мощь была большая».

Что мог противопоставить этой мощи генерал-полковник Йозеф Харпе, командовавший группой армий «А», которая удерживала 700-километровую линию от устья реки Западный Буг до города Ясло?

В ходе четырехмесячной оперативной паузы немцами было подготовлено пять полевых оборонительных рубежей общей глубиной 150 – 300 километров, прикрывающих подходы к долговременной оборонительной полосе, построенной еще до войны на западном берегу реки Одер, – линии «Д».

Первый рубеж обороны – главная оборонительная полоса – проходил по западному берегу Вислы и состоял из двух-трех линий траншей, оборудованных большим количеством пулеметных, минометных и артиллерийских позиций, наблюдательных пунктов и убежищ. Основные силы оборонявшихся войск были сосредоточены во второй траншее, удаленной от первой на 2 – 3 километра. Смысл состоял в том, чтобы в случае начала советского наступления по ходам сообщения отвести пехоту из-под удара артиллерии и принять бой именно во второй траншее. В соответствии с этим основная масса инженерных заграждений концентрировалась между первой и второй траншеями, причем нередко дно и бруствер первой траншеи заранее минировались.

Вторая полоса обороны, которую должны были занимать резервы, находилась в 15 – 20 километрах от переднего края и состояла из двух-трех линий сплошных траншей и опорных пунктов. Особенностью тыловых рубежей являлось наличие противотанковых рвов, расположенных в глубине обороны за траншеями. Это новинка была особо отмечена советским командованием:

«Принцип создания противотанкового рва не перед передним краем, а в глубине оборонительной полосы встречается впервые. Как известно, предназначением противотанкового рва перед передним краем было не допустить танки наступающего в оборонительную полосу и уничтожить их перед передним краем. Немцы, как видно, учли опыт, что обороняющемуся этого достигнуть очень редко удается: наши танкисты обычно при помощи саперов и пехоты проделывали проходы через противотанковые рвы, без больших потерь преодолевали их и врывались в оборонительную полосу противника. Перенос противотанкового рва в глубину обороны таит в себе расчет на то, чтобы, отрезав от танков наступающего следующую за ним пехоту, уничтожить танки в глубине первой оборонительной полосы, не пустив их дальше противотанкового рва».

Для повышения устойчивости обороны широко использовались водные преграды – реки Висла, Бзура, Равка, Радомка, Нида, Пилица, Варта, Обра и другие. В систему рубежей включались подготовленные к длительной обороне города, такие, как Модлин, Варшава, Радом, Кельце, Краков, Лодзь, Быдгощ, Познань, представлявшие собой мощные опорные пункты и узлы сопротивления. Особые надежды германское командование возлагало на Померанский вал и Мезеритцкий укрепленный район, протянувшиеся вдоль польско-германской границы.

Разных рубежей, полос и «валов» немцы понастроили достаточно, не разрешалась только одна проблема – в укреплениях не было солдат. Растаскивание войск на Запад для проведения Арденнской операции и на защиту Венгрии, куда из-под Варшавы ушел 4-й танковый корпус СС, привело к существенному ослаблению центрального участка советско-германского фронта.

В группу армий «А» входили 9-я, 4-я танковая и 17-я армии, в составе которых насчитывалось 30 дивизий (учитывая охранные), 2 бригады и до 50 отдельных батальонов, составлявших гарнизоны в городах Польши, – все вместе 400 тысяч солдат и офицеров, около 5000 орудий и минометов, 870 танков и штурмовых орудий, 364 боевых самолета 6-го воздушного флота (в их числе 150 истребителей и 100 разведчиков). Была еще армейская группа «Хайнрици», но против нее отнюдь не бездействовал 4-й Украинский фронт.

Разумеется, особенно плотно немцы блокировали захваченные советскими войсками плацдармы. Если в среднем во всей полосе группы армий «А» пехотная дивизия оборонялась на фронте 15 – 20 километров, то по периметру плацдармов плотность возрастала до одной пехотной дивизии на 5 – 10 километров фронта.

Против войск 1-го Украинского фронта действовали 19 дивизий из состава 4-й танковой и 17-й полевой армий (257 тысяч человек, 540 танков и САУ, 2700 орудий и минометов), причем десять из них «стерегли» сандомирский плацдарм. Первый рубеж обороны занимали 68, 72, 88, 168, 291, 304, 342-я пехотные дивизии. Численность личного состава в них достигала 6 – 8 тысяч человек. Позади главной оборонительной полосы располагались оперативные резервы – 24-й танковый корпус, в состав которого входили 16-я, 17-я танковые, 20-я танко-гренадерская дивизия – 374 танка и штурмовых орудия. В глубине находились 602-я и 603-я охранные дивизии, запасные полки и отдельные батальоны.

Аналогично строились боевые порядки в полосе 9-й армии генерала танковых войск барона фон Лютвица, которая должна была остановить и обескровить наступление 1-го Белорусского фронта. Там в резерве находился 40-й танковый корпус – 25-я, 19-я танковые, 10-я танко-гренадерская дивизии.

Советское командование намеревалось сокрушить немецкую оборону артиллерийским ударом небывалой мощности, массированным применением бронетехники, авиации и инженерных войск. На участках прорыва 1-го Белорусского фронта плотность артиллерии была доведена до 300 – 310 стволов на один километр, на 1-м Украинском – 230 – 250 орудий и минометов (не считая танковых и орудий прямой наводки). Артиллерийскую подготовку было решено сократить по времени, но спланировать ее так, чтобы подавить всю тактическую зону обороны противника и накрыть его ближайшие резервы. В 1-м Белорусском фронте предусматривался получасовой огневой налет перед атакой передовых батальонов, а затем поддержка их огневым валом. Если передовые батальоны не достигнут намеченной цели, предполагалась 70-минутная артподготовка. В 1-м Украинском фронте она планировалась продолжительностью 107 минут. За 45 минут до ее окончания намечались действия взводов демонстрации атаки, а за 15 минут следовал последний огневой налет.

Для непосредственной поддержки стрелковых соединений Г.К. Жуков выделил 1488 из 3712 танков и самоходных установок (в одной только 8-й гвардейской армии имелось 7 самоходных и 5 танковых полков), И.С. Конев – 820 бронеединиц из имевшихся в наличии 3648. Кроме того, на километр прорыва приходилось от 13 до 17 инженерных рот.

Против каждой немецкой дивизии маршал Конев выставил по армии с парой танковых корпусов, построенных в два, а то и в три эшелона. К примеру, 52-й армии генерал-полковника К.А. Коротеева (48, 73, 78-й стрелковые корпуса), усиленной артиллерийским корпусом прорыва (это две артиллерийские дивизии, около 1000 орудий, минометов и пусковых установок реактивной артиллерии), истребительно-противотанковой и самоходно-артиллерийской бригадами, отдельными танковыми полками, штурмовыми и огнеметными батальонами 23-й моторизованной инженерно-саперной бригады, противостояла 68-я пехотная дивизия, силы которой оценивались в 8 тысяч человек при 120 орудиях.

В ходе подготовки операции тщательно изучались противостоящая вражеская группировка и характер инженерного оборудования ее обороны, осуществлялось доукомплектование частей людьми и боевой техникой, совершенствовалось боевое мастерство войск и штабов, проводилось инженерное оборудование плацдармов для развертывания на них ударных группировок, накапливались запасы материальных средств.

Прошли времена, когда «иваны» шли в бой без разведки, а приказы на наступление отдавались без знания обстановки и безотносительно к намерениям противника.

Сотни наблюдателей круглосуточно изучали передний край, засекали оборонительные объекты, перемещения немецких войск, фиксировали малейшие изменения «в пейзаже». Командующие и командиры всех степеней, отбросив доктринерские представления о «высоком оперативном искусстве» и надев солдатские гимнастерки, на брюхе обследовали передний край, проводя рекогносцировки. В немецкий тыл уходили и забрасывались по воздуху разведгруппы. Широко применялись ночные поиски, засады, подслушивание, разведка боем. Но наиболее достоверные сведения давала аэрофотосъемка.

«Прочно удерживая господство в воздухе, – пишет С.И. Руденко, – мы вели постоянную и целеустремленную разведку. Ни в одной операции до этого она не была поставлена так, я бы сказал, фундаментально… Методично, километр за километром, экипажи фотографировали территорию, на которой предстояло вести наступательные действия. Достаточно сказать, что на пленке была запечатлена площадь 109 200 квадратных километров. Нам удалось трижды сфотографировать вражеские позиции в плане на глубину 4 – 8 километров. Вокруг Магнушева и Пулавы траншеи и укрепления зафиксировали четыре раза, причем на этих, главных для нас, направлениях съемка велась на глубину 25 – 40 километров. Все это позволило вскрыть ряд промежуточных оборонительных рубежей и шесть мощных противотанковых рвов протяженностью от 20 до 60 километров».

В штабах фронтов и армий проводились игры на картах, в корпусах и дивизиях – сборы с командирами частей и подразделений, в частях – тактические учения с боевой стрельбой. Особо тщательно готовились штурмовые батальоны и передовые отряды.

Инженерные войска проделали огромную работу по строительству дорог и колонных путей, оборудованию исходных районов и переправ через Вислу. На сандомирском плацдарме было отрыто полторы тысячи километров траншей и ходов сообщения, построено 1160 командных и наблюдательных пунктов, подготовлено 11 000 артиллерийских и минометных позиций, проложено заново и приведено в порядок больше 2000 километров автомобильных дорог в расчете на то, чтобы к началу наступления на каждую дивизию и каждую танковую бригаду имелось по две дороги. В полосе 1-го Украинского фронта саперы навели через Вислу 13 мостов и организовали три паромные переправы большой грузоподъемности, 13 мостов построили и на 1-м Белорусском. Для отражения возможных контрударов врага создавались подвижные отряды заграждения, группы истребителей танков.

Поистине титанический труд потребовался для накопления фантастического количества материальных запасов. Один боекомплект трехкорпусной танковой армии весил 2385 тонн, одна заправка горючим – 985 тонн, суточная дача продовольствия – 100 тонн. Боекомплект фронта «тянул» на 40 тысяч тонн, а одна суточная «пайка» фуража и продовольствия – около 5000 тонн. Перед операцией на двух фронтах накопили по 3 – 4 боекомплекта снарядов и мин всех калибров (около 9 миллионов выстрелов), 4 – 5 заправок автобензина и дизельного топлива, 9 – 14 заправок авиационного топлива, продовольствия – на 30 – 50 суток. По железным дорогам, которые на основных направлениях пришлось перешивать с европейской на союзную колею, было подвезено 133 тысячи вагонов с войсками и материальными средствами. Все это тыловым службам приходилось разгружать, перевозить в исходные районы, складировать, закапывать в землю, маскировать.

Скрытности, маскировке и дезинформации противника относительно своих сил и намерений придавалось первостепенное значение. Передвижения проводились только в ночное время, к утру все замирало. К танкам и машинам привязывали ели, заметавшие следы на снегу. Все подразделения были обеспечены маскировочными зимними сетями. На 1-м Украинском фронте для прикрытия своих позиций и коммуникаций от вражеских глаз было установлено 240 километров вертикальных масок высотой до 4 метров.

За соблюдением «железного режима маскировки» войсками на маршрутах движения и в районах сосредоточения следили специально назначенные самолеты. Каждому из них выделялась полоса, которую экипаж в течение суток просматривал с воздуха два-три раза с больших и малых высот и «немедленно сообщал в штаб фронта о том, что, где и когда обнаружил». Над передовыми позициями гремела музыка Блантера и Дунаевского, транслируемая громкоговорящими радиоустановками, «веселя бойцов» и заглушая работу двигателей в тылу. На отдельных участках звуковые установки, наоборот, имитировали шум танковых моторов. Чтобы ввести немцев в заблуждение, были изготовлены сотни фанерных танков, орудий и автомашин, оборудованы десятки обманных аэродромов с макетами самолетов и обслуживающих средств, работали ложные и помалкивали реальные радиостанции, закладывались вполне натуральные минные поля, специальные батареи совершали регулярные огневые налеты, демонстрируя неизменность артиллерийской группировки. На отдельных направлениях саперы строили вторую оборонительную полосу. В войска рассылали памятки, содержащие указания по строительству оборонительных сооружений.

От бомбардировок и воздушной разведки противника переправы и плацдармы прикрывали 3522 зенитных орудия. Кроме того, «чистое небо» над магнушевским плацдармом обеспечивал 3-й истребительный авиакорпус, а над пулавским – 283-я истребительная авиадивизия, наводимые радиолокационными станциями «Редут»: «Все сигналы о появлении самолетов противника, полученные с главной рации поста ВНОС воздушной армии, оперативный дежурный передавал соединениям. Было организовано взаимодействие средств ПВО и авиации над плацдармами и наиболее важными направлениями. Принятые меры привели к тому, что самолетам врага редко удавалось прорываться в расположение наших войск».

Одним словом, цитируя вражьего генерала, «русские готовились к своему последнему крупному наступлению с исключительной тщательностью и без всякой спешки», толково и, можно сказать, со вкусом. Немцы ничем не могли им в этом помешать.

И небывалый размах приготовлений, и перевод фронтов под личное сталинское руководство объясняются тем обстоятельством, что конечной целью операции являлся Берлин. Как сообщает генерал армии С.М. Штеменко: «Предполагалось, что этого можно добиться в течение 45 дней наступательных действий на глубину в 600 – 700 километров двумя последовательными усилиями (этапами) без оперативных пауз». Потому и «подвинули» Рокоссовского, что брать столицу Третьего рейха должен был уж никак не поляк, категорически – не поляк (не в первый и не в последний раз в карьере самого талантливого советского полководца сыграла злую шутку «графа пятая»), а природный русак, заместитель гениального Верховного Главнокомандующего.

Согласно генеральному плану война с Германией должна была закончиться в начале марта. Не странно ли, что мы до сих пор не знаем кодового названия Берлинской стратегической наступательной операции?

Здесь самое время отметить, что всякая координация между действиями Красной Армии и англо-американских войск в Европе отсутствовала. Дело дошло до того, что в ноябре 1944 года в Югославии американские самолеты с энтузиазмом штурмовали советские колонны и аэродромы, а «яки» вели нешуточные воздушные бои с «лайтнингами». В связи с этим инцидентом Черчилль в послании Сталину от 2 декабря предлагал «установить разумную и товарищескую связь между нашими фронтовыми штабами».

Отражая немецкое наступление в Арденнах, немало их удивившее, союзники вполне закономерно и не в первый раз интересовались, а что собирается предпринять в 1945 году «Дядюшка Джо»? На Восточном фронте уже четыре месяца царило затишье, и никакой информации из Москвы, несмотря на частые запросы, не поступало. Генерал Эйзенхауэр, разрабатывая свой план вторжения в Германию, неоднократно подчеркивал необходимость обеспечить взаимосвязь действий всех европейских фронтов. В частности, 21 декабря 1944 года он писал: «Если… русские намереваются предпринять решительное наступление в этом или следующем месяце, знание этого факта имеет для меня исключительно важное значение, я бы перестроил все мои планы в соответствии с этим. Можно ли что-либо сделать, чтобы добиться такой координации?»

Английский Комитет начальников штабов в меморандуме на имя премьер-министра отмечал, что «нельзя принимать окончательное решение до тех пор, пока мы не будем иметь информацию о дальнейших планах русских», и просил направить в Москву «офицера высокого ранга» с задачей получить от русских необходимые сведения. Понимая важность и безотлагательность вопроса, Рузвельт и Черчилль 24 декабря обратились к Сталину с просьбой принять у себя ответственного представителя штаба Эйзенхауэра. Сталин согласился. В конце декабря из Франции в СССР для проведения консультаций вылетел начальник штаба при главнокомандующем экспедиционных сил в Европе главный маршал авиации Теддер, однако из-за наступившей над Средиземноморьем непогоды застрял в Каире. Тогда премьер Великобритании решил сам получить от Кремля хоть какую-нибудь информацию. 6 января 1945 года Черчилль, намеренно сгущая краски, послал маршалу Сталину телеграмму следующего содержания:

«На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от союзного главнокомандования могут потребоваться большие решения.

Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях. Согласно полученному нами сообщению, наш эмиссар главный маршал авиации Теддер из-за условий погоды вчера вечером находился еще в Каире. Его поездка сильно затянулась, но не по Вашей вине. Если он еще не прибыл к Вам, я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января, и любые другие моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть. Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным».

Сутки спустя премьер получил ответ:

«Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует его началу. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Черчилль пришел в восторг: теперь можно было планировать дальнейшие действия, зная, что на протяжении нескольких ближайших недель все силы немцев на Восточном фронте будут скованы русскими.

Прибывшему наконец в Москву маршалу Теддеру Сталин 15 января доверительно поведал, что Красной Армии пришлось начать наступление на советско-германском фронте раньше намеченных сроков. Все – ради помощи «славным союзным войскам». Со временем эта байка трансформировалась в официальный миф, нашедший отражение во множестве «научных» и мемуарных работ: Черчилль «в связи с прорывом немцами фронта в Арденнах» обратился к советскому руководству с «мольбами о помощи»; Сталин хотел начать зимнее наступление 20 января, но, верный «товарищескому долгу», внял мольбам и приказал своим маршалам поднапрячься и сократить время подготовки на неделю; как итог – «наше мощное наступление спасло англо-американцев от катастрофы».

Все это, мягко говоря, не соответствует истине.

Во-первых, попытка немцев перехватить инициативу и «парализовать противника» на Западном фронте вполне предсказуемо провалилась ввиду недостатка выделенных сил и нехватки горючего, а 3 января союзники перешли в контрнаступление, которое развивалось медленно, со скрипом, но вполне успешно. О чем британский премьер 5 января уведомил Москву: «Битва в Бельгии носит весьма тяжелый характер, но Эйзенхауэр и Монтгомери считают, что мы являемся хозяевами положения».

Во-вторых, в преддверии Ялтинской конференции трех держав Сталину важно было взять под контроль всю территорию Польши. Пришла пора поставить точку в долгой дискуссии с Лондоном и Вашингтоном о судьбе польского государства. 31 декабря 1944 года заседавший в Люблине Польский комитет национального освобождения, «выражая волю миллионов трудящихся», объявил себя Временным правительством.

Президент Рузвельт настойчиво уговаривал Сталина не торопиться с его официальным признанием, учитывая «тот факт, что пока лишь небольшая часть собственно Польши, лежащая к западу от линии Керзона, освобождена от германской тирании, и поэтому неоспоримой истиной является то, что польскому народу не было предоставлено возможности высказаться в отношении Люблинского Комитета». Иосиф Виссарионович ответил, что Президиум Верховного Совета уже принял по этому вопросу положительное решение, и «это обстоятельство делает меня бессильным выполнить Ваше пожелание».

6 января 1945 года в Москве было опубликовано сообщение о признании Советским Союзом «народно-демократического правительства» Польской Республики. Дело оставалось за малым – под прикрытием советских танков доставить это марионеточное правительство в Варшаву и поставить мир перед свершившимся фактом, окончательно выбросив на свалку истории «кучку польских эмигрантов в Лондоне».

В-третьих, сосредоточение советских войск на висленских плацдармах, начавшееся сразу после Нового года, было практически закончено уже к 9 января. В числе прочих соединений исходные районы заняли танковые армии, держать которые на столь ограниченном пространстве в течение двух недель не имело смысла (так, армия Рыбалко переправилась на сандомирский плацдарм к утру 5 января) – плацдармы под завязку были набиты людьми и техникой. На магнушевском плацдарме уместились 23 дивизии и 5348 стволов артиллерии, на пулавском – 16 дивизий и 3324 ствола (не считая зенитные установки и гвардейские минометы). 8-я гвардейская армия имела полосу наступления около 7 километров по фронту, в которой на глубине до 5 километров размещалось 75 – 80 артиллерийских полков.

Главный комиссар 3-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенант Н.К. Попель красочно описывает эту картину:

«Установленные по квадратам сотни танков, пушек, машин, десятки тысяч солдат заполняли, казалось, каждый метр, исключая дороги. Под любым деревом была зарыта пушка, или танк, или боеприпасы, и когда наверху, покрякивая, словно ночная утка, пролетал снаряд, невольно думалось: «Попадет, промахнуться здесь невозможно». Плацдарм напоминал мне персидский ковер, где не бывает места без узоров и полосок: так и здесь нельзя было найти кусочка, не перекопанного землянками, траншеями и котлованами».

И всюду «царила глубокая уверенность в успехе». Особенно в штабах. Те же, кто сидел в окопах, несмотря на заклинания, что «немец уже не тот», знали – легкой прогулки не будет. Это настроение отметил Илья Эренбург: «Все понимали, что дело идет к концу, но никто не был уверен, что до него доживет… Близость развязки делала смерть особенно нелепой и страшной». И даже «пораженческие» настроения в красноармейской среде имели место быть: «Вот мы немца до Волги допустили и там разбили, а теперь он нам где-нибудь постарается Сталинград устроить».

В самих директивах от 25 и 28 ноября по поводу сроков для Конева и Жукова было написано: «Начало наступления – согласно полученных Вами лично указаний». Но вот генералу армии Петрову директивой от 30 ноября было конкретно указано подготовить к наступлению правофланговую армию «с целью во взаимодействии с левым крылом 1-го Украинского фронта не позднее начала января 1945 г. овладеть Краковом».

Лишь крайне неблагоприятные погодные условия мешали немедленно начать операцию – обидно было бы не использовать по назначению воздушную армаду в 5000 самолетов. Об этом Верховный тоже писал Черчиллю: «Очень важно использовать наше превосходство над немцами в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь».

В общем, товарищу Сталину несложно было оказать союзникам услугу, которая ничего не стоила. Он и сам не собирался больше ждать, зима в Европе короче и капризней, чем в России. К тому же проведение операции тем и облегчалось, что значительные силы Вермахта и Люфтваффе, в том числе две танковые армии и 2400 самолетов, были брошены на Западный фронт.

При таких масштабах скрыть подготовку к наступлению было невозможно. Германское командование не сомневалось, что именно с плацдармов начнется рывок Советов на Берлин. Немецкая разведка правильно представляла себе замысел советского наступления и достаточно точно вскрыла состав советских группировок. Кроме агентуры, немцы получали сведения от пленных и, как ни странно звучит, от перебежчиков. В журнале боевых действий ОКВ записано: «Вырисовываются ударные группировки в районах Баранова, Пулавы, Магнушева и в Восточной Пруссии, т.е. которые уже давно были нами установлены».

Маршал Конев не питал иллюзий: «Плацдарм заранее был заполнен, можно сказать, забит войсками. Это, конечно, не было и не могло быть тайной для противника. Кому не ясно, что если одна сторона захватила такой большой плацдарм, да еще на такой крупной реке, как Висла, то отсюда следует ждать нового мощного удара. Уж если захвачен плацдарм, так для того и захвачен, чтобы с него предпринимать дальнейшие наступательные действия. Так что место нашего будущего прорыва не было для противника секретом».

И время, кстати, тоже.

Гудериан пишет: «Мы рассчитывали, что наступление начнется 12 января 1945 г.». Правильно рассчитывали. Примечательно, что в германском Генеральном штабе «рассчитывали» буквально в тот же день, когда Сталин диктовал послание Черчиллю с «весьма секретной информацией». За четыре дня до советского наступления командующие группой армий «А» и группой армий «Центр» предложили скрытно оставить оборонительные позиции на западном берегу Вислы и Нарева и отступить на 20 километров, заняв менее растянутые тыловые рубежи, что давало возможность снять с фронта и вывести в оперативный резерв хотя бы несколько дивизий.

9 января начальник Генерального штаба сухопутных сил, вооружившись картами и схемами, отображающими соотношение сил на Восточном фронте, прибыл в Цигенберг для доклада фюреру. Итоговые цифры, выведенные руководителем отдела «Иностранные армии – Восток» генералом Геленом, доказывали, что русские на берлинском направлении обладают 15-кратным превосходством на суше и 20-кратным в воздухе:

«Когда я показал Гитлеру эти разработки, он разразился гневом, назвал их совершенно идиотскими и потребовал, чтобы я отправил составителя этих схем в сумасшедший дом… Предложения Харпе и Рейнгардта были отклонены. Последовали ожидаемые ядовитые замечания в адрес генералов, которые-де под термином «оперировать» всегда понимают только отход на следующие запасные позиции.

Все усилия создать крупные оперативные резервы на угрожаемых участках сильно растянутого Восточного фронта разбились о бестолковую позицию Гитлера и Йодля. В настроении верховного командования вооруженных сил господствовало необоснованное мнение о том, что наши точные данные о предстоящем крупном наступлении русских могут быть всего лишь крупным блефом. Там вообще охотно верили только в то, чего желали, и закрывали глаза на суровую действительность».

Присутствовавший на совещании рейхсмаршал Геринг авторитетно заявил, что восемь тысяч русских самолетов – просто фанерные макеты. Они совсем не страшные.

Короче, «доклад не удался». Кипя негодованием, генерал Гудериан попросил предоставит ему отпуск или комнату в дурдоме рядом с Геленом и удалился, проклиная в душе «страусовую политику и стратегию самообмана».

Оставалось только ждать, как скоро рухнет «карточный домик» Восточного фронта. Ждать пришлось недолго.

Первыми 12 января перешли в наступление армии И.С. Конева и обеспечивавшие их с юга армии И.Е. Петрова.

На 1-м Украинском фронте в 5.00 после 15-минутного огневого налета в атаку поднялись передовые, они же, как правило, штрафные батальоны, в просторечии именуемые «школами баянистов», и штурмовые инженерно-саперные роты. Ими легко была захвачена первая траншея, но затем войска столкнулись с заграждениями, огнем минометов и артиллерии. В 10.00 маршал приказал провести полноценную артиллерийскую подготовку, а надо сказать, что на сандомирском плацдарме было сосредоточено почти 12 тысяч орудий и минометов. Авиация, ввиду сложных метеорологических условий, в этот день не работала: с неба хлопьями валил густой снег, видимости фактически не было никакой.

Большие пушки, по утверждению Конева, отстрелялись с высочайшей эффективностью: «Взятые в плен в первые часы прорыва командиры немецко-фашистских частей показали, что их солдаты и офицеры потеряли всякое самообладание. Они самовольно (а для немцев это, надо прямо сказать, нехарактерно) покидали свои позиции. Немецкий солдат, как правило – и это правило подтверждалось на протяжении всей войны, – сидел там, где ему приказано, до тех пор, пока не получал разрешение на отход. Но в этот день, 12 января, огонь был столь беспощадным и уничтожающим, что оставшиеся в живых уже не могли совладать с собой».

У генерала В.С. Архипова и того чище: «Окопы и ходы сообщения были завалены трупами фашистов. Это полегла здесь 68-я немецкая пехотная дивизия. Вся, целиком. Со штабами и тыловыми службами».

Правда, у тех, кто непосредственно наблюдал прорыв вражеской обороны, сложилось иное мнение: «На рубеже 2-й и 3-й линий траншей пехоты противника не оказалось, за исключением небольших групп и одиночных стрелков и автоматчиков. С самого рассвета над полем боя висел туман и ограничивал видимость по горизонту до 1 – 1,5 км, а в высоту до 400 – 500 м. Ввиду этого, с НП не было видно ни результатов мощного артиллерийского огня, ни противника, по которому велся этот огонь. На НП командующего 3-й гвардейской танковой армией было мнение, что почти двухчасовая артподготовка велась по пустому месту, откуда противник уже отступил. В дальнейшем показаниями пленных и просмотром некоторых участков, подвергшихся нашей артобработке, такое предположение подтвердилось».

Конкретный пленный из 68-й пехотной дивизии сообщил, что еще «вечером 11.1.45 солдатам был объявлен приказ о том, что с утра 12.1.45 русские перейдут в наступление, поэтому 196-й пехотный полк должен отходить в западном направлении».

Действительно, основные силы немцев, оставив прикрытие, уходили на тыловой рубеж, поэтому спорным является вопрос, чьими трупами были завалены окопы и ходы сообщения. Скорее всего – это фантазия мемуариста вкупе с изысками его литературного обработчика.

Главные силы 1-го Украинского фронта, поддерживаемые двойным огневым валом, начали наступление в 11.50 и в течение двух-трех часов боя с немецкими арьергардами полностью овладели первой и второй траншеями первой полосы обороны: «Пехота 52-й армии встречала сопротивление при своем наступлении только в отдельных опорных пунктах и задерживалась на минированных участках местности».

Для завершения прорыва уже в 14 часов Конев ввел в сражение 4-ю и 3-ю гвардейскую танковые армии, 31-й и 4-й гвардейский танковые корпуса – более 2000 танков и самоходов. Что возымело желаемое действие. К концу дня войска фронта преодолели первую полосу обороны на 35-километровом участке и вышли ко второй, вклинившись на глубину 15 – 20 километров. Продвижение основных танковых сил затруднялось только тем, что все дороги и маршруты оказались забиты артиллерией и транспортом общевойсковых армий. По этой причине вечером 12 января наступавший во втором эшелоне 7-й гвардейский танковый корпус еще не достиг переднего края, а тылы армии Рыбалко все еще оставались в исходных районах. Корпуса 4-й танковой армии, вводившиеся в полосе 13-й армии генерал-полковника И.П. Пухова, оставались за боевыми порядками пехоты до утра.

В течение ночи наступавшие вели бои за вторую полосу. К 10 часам 13 января передовой отряд 6-го гвардейского танкового корпуса под командованием полковника И.И. Якубовского – 51-я гвардейская танковая бригада, усиленная самоходным артполком, дивизионом «катюш», батальоном автоматчиков и двумя саперными ротами, – вышел в реке Нида в районе Собкув и захватил плацдарм на западном берегу. Пехота перебралась по льду, танки переправились вброд, предварительно разрушив тонкий ледовый панцирь артиллерийскими выстрелами. Почти одновременно севернее приступила к форсированию реки 63-я гвардейская Челябинская танковая бригада из армии Лелюшенко.

На второй день сражения немцы попытались нанести запланированный контрудар по флангам русского клина силами 24-го танкового корпуса генерала Вальтера Неринга. 16-я танковая (145 танков и САУ) и 20-я танко-гренадерская (73 танка) дивизии нацеливались на юг из района Кельце, а 17-я танковая дивизии (156 танков и САУ) – из района Пиньчув на север. Клещи должны были сомкнуться у Лесува. Однако 17-я танковая дивизия к этому времени сама оказалась зажата между флангами двух советских танковых армий и вынуждена была перейти к обороне в районе Хмельника.