Дюна. Первая трилогия Герберт Фрэнк

– Уже внутри, – отвечала одна из ее амазонок.

Алия первой ступила в палату. Это была одна из наиболее роскошных приемных цитадели. Вдоль одной стены тянулся высокий балкон, уставленный мягкими креслами. Оранжевые шторы были раздвинуты, из высоких окон напротив балкона лился свет. За окнами был сад с фонтаном. В заднем конце палаты, справа от Алии, находилось возвышение с единственным массивным креслом.

Подойдя к возвышению, Алия оглянулась и увидела, что галерея уже заполнилась наибами.

Домашняя стража занимала свободные пространства под балконом. Среди них расхаживал Стилгар, время от время бросая тихое слово, короткий приказ. Он ничем не обнаруживал, что заметил появление Алии.

Корбу ввели, усадили на подушки возле низкого стола, неподалеку от подножия трона. Невзирая на изысканные одежды, Панегирист казался теперь сонным и вялым стариком, кутавшимся от холода. За спиной его замерли двое стражников.

Когда Алия уселась, Стилгар приблизился к возвышению.

– Где Муад’Диб? – спросил он.

– Брат мой распорядился, чтобы я председательствовала как Преподобная Мать.

После этих слов на галерее среди наибов поднялся шум протеста.

– Молчать! – скомандовала Алия. Во внезапной тишине она произнесла: – Или закон фрименов не предписывает Преподобным Матерям решать вопросы, касающиеся жизни и смерти?

Когда серьезность слов ее дошла до слушателей, наибы примолкли, но Алия видела среди них гневные лица. Она мысленно перечислила их, чтобы вспомнить в Совете: Хобарс, Раджифири, Тасмин, Сааймид, Умбу, Легг… в этих именах был и кусочек Дюны: сиетч Умбу, впадина Тасмин, ущелье Хобарс…

Она обернулась к Корбе.

Заметив это, Корба приподнял подбородок и проговорил:

– Я протестую и заявляю о собственной невиновности!

– Стилгар, прочти обвинение!

Стилгар извлек скатанный свиток буроватой меланжевой бумаги, шагнул вперед. И начал торжественно читать, чуть нараспев, подобно стихам. Его голос придавал четкость и окончательность резким словам.

«…в том, что ты замышлял совместно с предателями покушение на Господина нашего, Императора; в том, что тайно встречался с врагами государства; в том, что…»

Корба с негодующим видом затряс головой.

Алия задумчиво внимала, опершись подбородком о левый кулак. Правая рука ее лежала на подлокотнике. Формальности по кусочку выпадали из ее памяти, оставляя только чувство тревоги.

«…Наши почтенные традиции… поддержка легионов и всего Вольного Народа… Насилие по Закону карается насилием… Величие Императорской особы… нарушение всех прав…»

«Чепуха! – думала она. – Чепуха! Целиком чепуха… Чепуха… Чепуха…»

Стилгар закончил:

– «… И в настоящем виде предлагаю суду это обвинение».

В наступившем молчании Корба качнулся вперед, вытянув шею, впиваясь руками в колени. Шея со вздутыми жилами напряглась, словно он готовился к прыжку. Он заговорил, и язык его мелькал между зубами.

– Ни словом, ни делом не преступал я фрименских законов. По праву я желаю встать лицом к лицу с обвинителем!

Незамысловатый протест, подумала Алия.

Но она видела, что слова Корбы оказали существенное воздействие на наибов. Они знали Корбу. Он был одним из них. И чтобы сделаться наибом, сумел проявить и храбрость, и осторожность. Конечно, Корба лишен блеска, но он надежен. Не из тех, что командовали джихадом, – просто хороший и надежный интендант. Не рыцарь-паладин, конечно, но наделен древней добродетелью фримена: нужды племени превыше всего.

Вспомнились горькие слова Отхейма, переданные ей Полом. Алия окинула взглядом галерею. Любой из них мог представить себя на месте Корбы, а некоторые имели на то причины. Но и ни в чем не повинный наиб опасен ничуть не менее, чем этот злоумышленник.

Корба тоже ощущал это.

– Кто обвиняет меня? – резко спросил он. – По праву фримена я требую поединка с обвинителем.

– Что, если ты сам обвиняешь себя? – бросила Алия.

И прежде чем он успел справиться с собой, мистический ужас на мгновение лег на лицо Корбы. И любой мог прочесть на нем: могущества Алии достаточно, чтобы обвинять его: и обвинения эти пришли из царства теней, из Алам аль-Митхаль.

– Кое-кто из фрименов помогает нашим врагам, – продолжила Алия. – Они разрушают водяные ловушки, они взрывают арыки, отравляют посадки, грабят хранилища.

– А ныне… они посмели выкрасть червя из Пустыни Его, отправить в другие миры!

Голос этот знали все… Муад’Диб. Пол вошел через дверь, раздвигая плечами охрану, и подошел к Алии. Провожавшая его Чани осталась у края комнаты.

– Мой господин… – проговорил Стилгар, не поднимая глаз к лицу Пола.

Пол обвел галерею пустыми глазницами, перевел взгляд на Корбу.

– Ну, Корба, где же твои хвалы?

На галереях послышалось бормотанье, оно становилось громче, доносились отдельные слова и фразы: «… Закон о слепых… обычай фрименов… в Пустыню… кто нарушает!..»

– Кто смеет говорить, что я слеп? – рявкнул Пол, обратившись лицом к галерее. – Не ты ли, Раджифири? Я вижу, ты сегодня в золотом кафтане. На синей рубахе под ним видна уличная пыль; ты ведь всегда был неряхой.

Раджифири выставил руку перед собой, пытаясь тремя пальцами – «козой» – оградиться от зла.

– Обрати к себе свои пальцы! – крикнул Пол. – Мы знаем, где кроется зло! – и он вновь обернулся к Корбе. – Я вижу вину на лице твоем.

– Вина не моя! Может быть, я имел дело с виновными, но… – И Корба умолк, бросив испуганный взгляд на галерею.

На ходу поняв брошенный Полом намек, Алия встала, спустилась с возвышения, подошла к краю стола, за которым сидел Корба. Безмолвно, знающим взглядом смотрела она на Корбу.

Тот отвел глаза, задергался, оглядываясь на галерею.

– Чьи глаза ты ищешь? – спросил Пол.

– Вы же слепы! – выпалил Корба.

На миг Пол почувствовал жалость к нему. Верховный Квизара Тафвид впутался в сеть видения столь же плотно, как и все остальные.

– Чтобы видеть тебя, не нужно глаз, – проговорил Пол. И принялся описывать Корбу: каждое движение, каждый испуганный, молящий взгляд, обращенный к наибам.

Отчаяние овладело Корбой.

Алия видела, что он может сломаться в любую секунду. И на галерее это должны понимать тоже, думала она. Кто его соучастники? Она глядела на лица наибов, подмечая малейшие движения невозмутимых физиономий… гнев, страх, неуверенность… и вину.

Пол умолк.

В жалкой попытке заставить голос звучать гордо Корба выдавил:

– И кто же обвиняет меня?

– Отхейм, – отвечала Алия.

– Отхейм умер! – запротестовал Корба.

– Откуда ты знаешь? – осведомился Пол. – Через собственных шпионов? Ах, конечно же, все мы знаем про твоих посыльных и шпионов. Нам известно, кто доставил сюда камнежог с Тарахелла.

– Для защиты Квизарата! – завопил Корба.

– Ну и как же он попал в руки предателей? – спросил Пол.

– Его украли, и мы… – Корба глотнул и умолк. Взгляд его лихорадочно метался справа налево. – Все знают, что голосом моим говорила любовь к Муад’Дибу. – Он поглядел на галерею. – Разве может мертвец обвинять фримена?

– Голос Отхейма не умер, – отвечала Алия и остановилась, когда Пол прикоснулся к ее руке.

– Отхейм прислал нам свой голос, – продолжил Пол. – Он называет имена, он говорит о предателях, называет места их сходок и время. Разве ты не видишь, Корба, на Совете наибов кое-кого не хватает? Где Меркур и где Фаш? И Кеке Хромого сегодня нет с нами. Еще Таким… где он?

Корба водил головой из стороны в сторону.

– Они улетели с Арракиса, повезли краденого червя, – отвечал сам себе Пол. – И даже если я сейчас освобожу тебя, Корба, Шаи-Хулуд заберет твою воду за участие во всем этом. А знаешь, почему я тебя не освобожу? Вспомни-ка о тех мужчинах, которых ты лишил глаз, о них – лишенных моего внутреннего зрения. У них ведь есть семьи, Корба, и друзья… Куда ты спрячешься от них?

– Но все случилось по чистой случайности, – молил Корба. – И во всяком случае они получат от тлейлаксу… – Он осекся.

– Кто знает, не поработят ли металлические глаза своего хозяина? – спросил Пол.

Наибы на галерее зашептались, прикрывая ладонями рты. Теперь они уже куда прохладнее взирали на Корбу.

– Так, значит, для обороны Квизарата, – проговорил Пол, возвращаясь к мольбе Корбы, – отлично. Вот устройство, которое излучает гамма-лучи, разрушает землю и выжигает глаза тем, кто окажется возле него. Ну и как ты, Корба, желал использовать его для защиты Квизарата? Или твои квизара тафвид мечтают выжечь глаза всем, у кого они еще есть?

– Ну, из любопытства, милорд, – молил Корба. – Древний закон разрешает лишь Семьям владеть атомным оружием, но ведь Квизарат повиновался… повиновался…

– Повиновался тебе, – отозвался Пол. – Действительно любопытно.

– Пусть меня обвиняет лишь голос, но пусть он обвинит меня в лицо! – отвечал Корба. – У фримена есть на это право.

– Сир, это так, – проговорил Стилгар.

Алия остро глянула на него.

– Закон есть закон, – настаивал Стилгар, ощущая ее возражения. И принялся цитировать законы фрименов, сопровождая их содержание собственными комментариями.

Алия слушала Стилгара со странным чувством, как будто слышит его слова, прежде чем он произносит их. Как может он быть настолько простодушным? Никогда еще Стилгар не казался ей столь консервативно преданным традиционному закону Дюны. Выставив вперед подбородок, он агрессивно рубил слова. Неужели и вправду в нем нет ничего, кроме этой глупой помпезности?

– Корба – фримен, и будет судим по закону Пустыни, – заключил свою речь Стилгар.

Алия отвернулась, поглядела на сад и тени на его ограде. Она чувствовала разочарование. История затянулась – дело шло к полудню. Что дальше? Корба расслабился. Панегирист являл собой вид человека, оскорбленного несправедливыми обвинениями, ведь все его дела диктовались одной любовью к Муад’Дибу. Она поглядела на Корбу, с удивлением подметила на лице его ехидное самодовольство.

Он словно бы получил весть, подумал она. Так ведет себя человек, если слышит крики друзей: «Держись! Держись! Помощь близка!»

На какой-то миг они было овладели всей ситуацией… информация карлика, сведения о других заговорщиках, имена доносчиков. Но критический момент миновал. Стилгар?.. Конечно, нет. Она обернулась, поглядела на старого фримена.

Тот без трепета встретил ее взгляд.

– Благодарю тебя, Стил, – проговорил Пол, – за то, что ты напомнил нам о Законе.

Стилгар качнул головой. Подойдя поближе, он беззвучно прошептал одними губами, так, чтобы только им было понятно:

– Я выжму его досуха и позабочусь обо всех последствиях.

Пол кивнул, дал знак стражникам, стоявшим за Корбой.

– Отвести Корбу в самую надежную камеру, – приказал он, – не пускать никого, кроме защитника. Я назначаю защитником Корбы Стилгара.

– Я сам выберу себе защитника! – крикнул Корба.

– Или ты сомневаешься в честности и справедливости решений Стилгара?

– О нет, милорд, но…

– Увести его! – рявкнул Пол.

Стражники подняли Корбу с подушек, повели его к выходу. Наибы, бормоча, начали расходиться. Из-под галереи выступили прислужники, задернули оранжевые шторы. В палате воцарился оранжевый полумрак.

– Пол… – начала было Алия.

– К насилию можно обратиться, – отвечал он, – только когда все будет под нашим полным контролем. Благодарю, Стил. Ты великолепно сыграл свою роль. Я уверен, Алия, ты приметила тех наибов, которые помогали ему. Они не могли не выдать себя.

– Так вы уже все заранее подготовили? – осведомилась Алия.

– Прикажи я убить Корбу на месте, наибы не стали бы возражать, – проговорил Пол, – но затевать формальное рассмотрение дела, не прибегая к праву Пустыни, – тут они увидели угрозу собственным прерогативам. Алия, кто из наибов поддерживает его?

– Я уверена, что Раджифири, – негромким голосом отвечала она. – И Саайид, но…

– Точный перечень передашь Стилгару, – распорядился Пол.

Алия глотнула пересохшей глоткой, разделяя в этот миг общий трепет перед Полом. Она-то знала, каким образом можно видеть без глаз, но точность его внутреннего зрения смущала ее… Видеть все и в таких подробностях! Она ощущала, как собственной персоной мерцает перед его внутренним взором в том полупредельном времени, которое связано с реальностью только поступками и словами. Все они в видении были перед ним как на ладони!

– Время вашей утренней аудиенции, сир, – напомнил Стилгар. – Собрались многие… любопытные… испуганные.

– Ты боишься, Стил?

Старый фримен едва слышно шепнул в ответ:

– Да.

– Ты мой друг, и тебе нечего бояться меня, – произнес Пол.

Стилгар глотнул.

– Да, милорд.

– Алия, аудиенцию даешь ты, – распорядился Пол. – Стилгар, командуй.

Возле огромных дверей послышался шум. Толпу вытеснили из полутемного зала, чтобы вошли официальные лица. Все происходило своим чередом: домашняя стража локтями расталкивала просителей, облаченных в яркие одеяния, а просители пытались протолкнуться поближе, кричали, ругались, размахивали прошениями. На расчищенное стражей пространство вышел распорядитель. В руках его был перечень избранных, тех, кому разрешено предстать перед престолом. Распорядитель – жилистый фримен по имени Текрубе – держался с усталым и несколько ироничным видом, гордо задирая бритую голову с кустистыми бакенбардами.

Алия двинулась к нему, давая возможность Полу и Чани скрыться через коридор за возвышением. Подметив испытующий взгляд, который он метнул в спину Пола, она подавила секундное недоверие к Текрубе.

– Сегодня я говорю за брата, – объявила она. – Пусть просители подходят по одному.

– Да, госпожа, – отвечал тот и начал распоряжаться.

– Я помню такое время, когда ты не могла обмануться в намерениях своего брата, – проговорил Стилгар.

– Меня отвлекли, – отвечала она. – В тебе что-то вдруг так странно и драматически переменилось. Что случилось, Стил?

Стилгар подобрался. Конечно, переменилось… но странно и драматически? Подобная точка зрения ему даже не приходила в голову. Драма – ведь вещь сомнительная. Драмы разыгрывают заезжие актеры, люди сомнительной преданности и еще более сомнительной добродетели. Враги империи вечно с драматическим усердием пытаются соблазнить ее население. Корба оставил фрименскую добродетель и развел драму в своем Квизарате. И он умрет за это.

– Какая-то извращенная мысль, – проговорил Стилгар. – Или ты не доверяешь мне?

Расстроенный голос его смягчил выражение на лице Алии, но не тон.

– Тебе известно, что это не так. Я всегда была согласна с братом: если дело попало в руки Стилгара, мы можем спокойно забыть все обстоятельства этого дела.

– Почему же ты говоришь, что я… изменился?

– Ты сделал первый шаг на пути неповиновения брату, – отвечала она. – Я вижу это на лице твоем. И надеюсь, что твое ослушание не погубит вас обоих.

К ней уже приближался первый из ходатаев и просителей. Она отвернулась прежде, чем Стилгар успел ей ответить. Впрочем, на лице его читалось все то, о чем писала ей мать. Мораль и совесть уступали место Закону.

«Вы создаете смертельно опасный парадокс», – вспомнилось Алии.

Тибана писал апологии сократического христианства, он был, вероятно, уроженцем Анбуса IV и жил в восьмом-девятом веке до воцарения Дома Коррино, скорее всего во второе правление Даламака. Сохранилась лишь малая часть написанного им, откуда и взята эта фраза: «Сердца всех людей обитают в одних и тех же джунглях».

Ирулан, из «Книги Дюны»

– Ты – Биджас, – произнес гхола, вступая в крохотную каморку, где карлика содержали под стражей. – Меня зовут Хейт.

За гхолой следовал целый отряд дворцовой стражи: вечерняя смена караула. Пока они пересекали внутренний двор, порыв ветра принес песок, он жалил лица, заставлял прикрывать глаза и торопиться. Было слышно, как снаружи в коридоре они обмениваются шутками, обычно сопровождающими ритуал смены часовых.

– Ты не Хейт, – отвечал карлик. – Ты – Дункан Айдахо. Я видел, как твою мертвую плоть погружали в бак и как извлекали из него тебя – живого и готового для обучения.

Гхола глотнул, горло его вдруг пересохло. Яркие шары плавающих ламп словно тускнели здесь, на фоне зеленых гобеленов. Но на лбу карлика были заметны капли пота. В нем чувствовалась странная целостность, словно бы проступало сквозь кожу предназначение, заложенное в него тлейлаксу. Под маской труса и болтуна угадывалась сила.

– Муад’Диб поручил мне выяснить у тебя, что намереваются здесь сделать тлейлаксу с твоей помощью, – произнес Хейт.

– Тлейлаксу, тлейлаксу, – запел карлик, – я и есть тлейлаксу, дурень ты этакий! Кстати, и ты тоже.

Хейт глядел на карлика. А Биджас, казалось, светился харизматической бодростью, заставлявшей наблюдателя вспоминать о древних идолах.

– Слышишь голоса стражи? – спросил Хейт. – Они охотно удавят тебя по моему приказу.

– Хай! Хай! – воскликнул Биджас. – Экий заносчивый дуралей, а еще говоришь, что явился искать истину.

Хейт вдруг ощутил, что ему вовсе не нравится внутренняя невозмутимость, проступавшая на лице карлика.

– Быть может, я ищу всего лишь свое будущее.

– Неплохо сказано, – отвечал Биджас. – Теперь мы знаем друг друга. Когда встречаются два вора, их можно не представлять друг другу.

– Значит, мы с тобой воры? – переспросил Хейт. – И что же мы крадем?

– Мы не воры – мы игральные кости, – отвечал Биджас, – и ты хочешь подсчитать числа, нанесенные на моих гранях. А я – на твоих. И что я вижу? У тебя два лица.

– Ты и в самом деле видел меня в баках тлейлаксу? – преодолев странную нерешительность, спросил Хейт.

– Я же сказал, – отозвался карлик и вскочил на ноги. – Нам пришлось побороться за тебя – с тобой. Плоть не хотела возвращаться назад!

Хейту вдруг показалось, что он очутился в кошмарном сне, привидевшемся вовсе не ему самому и не ему подвластном, но если он вдруг забудет про это, – неминуемо затеряется в закоулках чужого ума.

Биджас с хитрым выражением на лице склонил голову набок, обошел вокруг гхолы, глядя на него снизу вверх.

– Когда ты волнуешься, в тебе проступают былые черты, – проговорил Биджас. – Ты – тот самый преследователь, который не хочет догонять свою жертву.

– Ну а ты – оружие, нацеленное в Муад’Диба, – отвечал Хейт, поворачиваясь, чтобы уследить за карликом. – Что ты задумал?

– Ничего! – отвечал Биджас, вдруг остановившись. – Вот тебе простой ответ на несложный вопрос.

– Или ты метишь в Алию, – спросил Хейт, – не так ли?

– Во Вселенной повсюду ее зовут Хоут, Чудовищной Рыбой. Но почему это я ощущаю, как вскипает твоя кровь, когда ты говоришь про нее?

– Так значит, они зовут ее Хоут… – протянул гхола, пытаясь что-нибудь прочесть в чертах лица Биджаса. Странными были речи карлика.

– Она шлюха-девственница, – продолжал Биджас, – она остроумна, вульгарна и понятна, несмотря на ужасающие глубины ее существа; она жестока в своей доброте, бездумна и мудра, созидая, она несет разрушения, подобно кориолисовой буре.

– Итак, ты пришел держать речь против Алии, – проговорил Хейт.

– Против? – спросил карлик, опускаясь на подушку возле стены и ухмыляясь. Это сразу сделало его похожим на большеголовую ящерицу. – Не-ет. Я пришел сюда, чтобы ее телесная красота завлекла меня в ловушку…

– Нападать на Алию – значит нападать и на ее брата, – отвечал Хейт.

– Это настолько очевидно, что можно даже и не заметить, – отвечал Биджас, – в сути своей Император и сестра его являются единой двойственной личностью, две половинки которой, женская и мужская, обращены спиной друг к другу.

– Подобные речи мы слыхали от фрименов глубокой Пустыни, – сердито сказал Хейт, – от тех самых, кто возобновил кровавые жертвоприношения Шаи-Хулуду. Почему ты повторяешь эту бессмыслицу?

– И ты смеешь говорить, что это бессмыслица? – возразил Биджас. – Ты, сразу человек и маска на лице человека? Аххх, естественно, откуда игральным костям знать, сколько очков на них выпало. Я забыл про это. А ты запутался вдвойне – ведь ты прислуживаешь этому двойному созданию. Чувства твои уводят прочь от истины, ум – лучший проводник. Воспользовался бы им!

– И ты проповедуешь тем, кто стережет тебя, эту ложь о Муад’Дибе? – негромким голосом спросил Хейт. Он чувствовал, что разум его опутан речами карлика.

– Это они сами проповедуют! – отвечал Биджас. – И молятся. А почему бы и нет? Все мы должны молиться. Разве мы живем не в тени, которую отбрасывает на нас это существо, ужаснее которого не порождала Вселенная?

– Ужаснее которого…

– Собственная мать не желает жить на одной планете с ними.

– Почему ты не говоришь прямо? – спросил Хейт. – Ты ведь знаешь, у нас есть разные способы хорошенько повыспросить тебя. Мы сумеем узнать ответ… только другим способом.

– Но я ответил тебе! Разве я не сказал уже, что миф этот реален? А я – разве я ветер, что несет смерть в своем брюхе?.. Нет! Я – это слова! Но слова, подобные молнии, что бьет из песка в темное небо. Я сказал: задуем лампу! Настал день! А ты говоришь: дай мне фонарь, чтобы я не проглядел приход дня.

– Ты играешь со мной в опасные игры, – отвечал Хейт. – Или ты думаешь, что мне не понятны дзенсуннитские выверты? Ты за собой оставляешь отпечатки следов, словно птица на влажной глине.

Биджас хихикнул.

– Почему ты смеешься? – возмутился Хейт.

– Потому, что у меня есть зубы, а я хочу, чтобы их не было, – выдавил Биджас, смеясь. – Не будет зубов, нечем будет скрежетать.

– Теперь я понял: твоя цель – это я, – отвечал Хейт, – ты метишь в меня.

– И я попал в самое яблочко! – веселился Биджас. – Разве можно промазать в такую большую мишень? – Он кивнул, словно в подтверждение собственных слов. – А теперь я спою тебе. – И он зажужжал под нос монотонную мелодию, с привизгом повторяя немногие такты и слова.

Хейт напрягся, странная боль пробежала волной по позвоночнику. Он глядел на лицо карлика, в его юные глаза на древнем лице. Казалось, что глаза эти словно повисли в центре паутинной сети морщин, белыми линиями разбегавшихся в стороны к впалым вискам. Какая огромная у него голова… И все прочие черты только окружали теперь пухлый рот, извергавший монотонный шум. Звук этот напомнил Хейту древние ритуалы, воспоминания не одного человека – народа, древние слова и обычаи, позабытый смысл мельком услышанного бормотания. Сейчас здесь вершилось нечто жизненно важное в кровавой игре идей на просторах времени.

В напев карлика вплетались символы, словно яркий свет били они из древней тьмы, освещая века существования человечества.

– Что ты делаешь со мной? – задыхаясь, выдавил Хейт.

– Просто играю на тебе, – отвечал Биджас, – ты и есть тот самый инструмент, на котором меня учили играть. Я назову тебе другие имена предателей из числа наибов. Вот Бикурос и Кахийт. Числится среди них и Джедида, который был секретарем у Корбы, и Абумоджандис, помощник Баннерджи… Не исключено, что один из них сейчас уже пронзает ножом твоего Муад’Диба.

Хейт только мотал головой из стороны в сторону. Говорить было слишком трудно.

– Мы с тобой как два брата, – произнес Биджас, прерывая свое жужжание. – В одном баке выросли, я был первым, ты – младший.

Металлические глаза Хейта вдруг словно ожгло внезапной болью. Все вокруг погрузилось в мерцающую красную дымку. Все ощущения отошли далеко, оставив только одну боль, и все вокруг виднелось как бы сквозь пелену, как через помутневшее от песка стекло. Все стало случайным, и только случай правил над бездушной материей. Даже собственная воля превратилась в нечто неопределенное. И она затаилась где-то внутри его, не дыша, не издавая ни звука, так что не сыщешь и с фонарем.

С ясностью, порожденной отчаянием, он прорвал эту дымку усилием воли. Все внимание его столбом огня било прямо под ноги Биджаса. И глаза его постигали суть карлика, слой за слоем: купленный интеллект, а под ним страхи, желания, стремления… и наконец, сердцевину: сущность, управляемую символами.

– Мы на поле боя, – сказал Биджас, – можешь говорить.

Команда эта развязала его язык, и Хейт ответил:

– Ты не сможешь заставить меня убить Муад’Диба.

– Я слыхал, как Бене Гессерит говорят, что во Вселенной нет ничего прочного, ничего уравновешенного, ничего неизменного, но каждый день – а случается, и каждый час – несет перемены.

Хейт тупо мотал головой из стороны в сторону.

– Ты поверил, что глупый Император и есть наша цель, – произнес Биджас. – Как же плохо ты понимаешь наших хозяев – тлейлаксу. Гильдия и Бене Гессерит считают, что мы производим изделия. На самом деле мы создаем услуги и инструменты. Все, от войны до бедности, может послужить инструментом. Война полезна: она ведь так эффективна. Она стимулирует метаболизм. Она усиливает правительства. Она перемешивает наследственность и наделяет жизнестойкостью, как ничто другое во всей Вселенной. Лишь те, кто знает цену войне и платит ее, обладают решимостью…

Странно спокойным голосом Хейт отвечал:

– Интересные речи ведешь ты, и я вот-вот поверю в месть Провидения. Как же пришлось преобразовать твое прежнее тело, чтобы создать тебя?.. Наверняка получилась бы занимательная история… с еще более увлекательным эпилогом.

– Великолепно! – пропел Биджас. – Ты нападаешь, значит, у тебя есть сила воли и решимость.

– Ты пытаешься пробудить во мне желание убивать, – задыхаясь, проговорил Хейт.

Биджас отрицательно качнул головой.

– Пробудить – согласен, но не насилие. Тебя учили ясности, так ты сам говорил. И я должен пробудить в тебе ясность восприятия, Дункан Айдахо.

– Хейт!

– Дункан Айдахо. Искуснейший из убийц, любовник многих женщин, солдат-меченосец. Правая рука Атрейдесов на поле боя. Дункан Айдахо.

– Прошлое нельзя пробудить.

– Ты уверен?

– Прежде это никогда не удавалось.

– Интересно, но наши хозяева даже слышать не хотят, что может найтись нечто такое, чего нельзя сделать. Они всегда ищут способ: нужный инструмент, точку приложения силы, услуги нужных…

– Ты скрываешь свое истинное предназначение. Прячешь его за бессмысленными словами!

– В тебе сокрыт Дункан Айдахо, – отвечал Биджас, – и все его сознание откроется тебе… или твоим эмоциям, или бесстрастному рассудку… но оно покорится. И сознание его возвратиться из тьмы былого, окружающей каждый твой шаг. Оно рядом и правит тобой, даже когда ты не даешь ему воли. Дункан Айдахо – внутри тебя, он существует, и когда сознание его сфокусируется, ты покоришься.

– Тлейлаксу думают, что я все еще их раб, но я…

– Тихо, раб! – привизгивая особенным образом, бросил Биджас.

И Хейт обнаружил, что застыл в покорном молчании.

– Ну вот мы и добрались до самой основы, – удовлетворенно проговорил Биджас, – и я знаю – ты это понял. Такие слова управляют тобой… думаю, это вполне достаточно.

Хейт ощущал выступивший на лбу пот, чувствовал, как дрожат руки и грудь, но не в силах был пошевелиться.

– Однажды, – продолжал Биджас, – к тебе придет Император. Он скажет: ее больше нет. И лицо его будет воплощать горе. Он будет отдавать воду мертвым, так все здесь называют слезы, а ты ответишь моим голосом: «Господин! О, господин мой!»

Челюсти и шею Хейта сводило, он едва покачивал головой из стороны в сторону.

– И ты скажешь: «У меня весть от Биджаса, – карлик скорчил рожу. – Бедный Биджас, безумный Биджас… пустой барабан, на котором выбивают дробь сообщений, сути которых он не понимает… но стукни по Биджасу, и он загрохочет. – Он снова принялся гримасничать. – Ты думаешь, я ханжа, Дункан Айдахо? Нет! И я могу горевать. Но пришло время менять мечи на слова.