Новая Луна Макдональд Йен

Семь

— Раскидали нас во все стороны, как гребаных девчонок. — Двадцать мониторов на кресле жизнеобеспечения Роберта Маккензи меняют цвет на оранжевый. — Одна из них и была гребаной девчонкой.

Новость пронеслась по хребту «Горнила», от фамильяра к фамильяру: «Роберт Маккензи покидает Лощину Папоротников». Беспрецедентно. Немыслимо. Жуть какая-то. Джейд Сунь проследила за деликатным процессом загрузки жизнеобеспечивающего оборудования мужа в транзитную капсулу. Ее слова были мягкими и добрыми, воодушевляющими, и служебный персонал от них бледнел в ужасе. Капсула проехала на большой скорости вдоль поезда, под испепеляющим взором плавильных зеркал, в вагон № 27. В личные апартаменты Дункана Маккензи.

— Она была Джо Лунницей, — говорит Дункан Маккензи.

— Собираешься как-то оправдываться за случившееся? — спрашивает Джейд Сунь, как всегда на тактичном расстоянии в один шаг за правым плечом супруга.

— Не говори ерунды.

— Дело не в драке, гребаные потасовки между пылевиками никогда не имеют большого значения, — говорит Боб Маккензи. Его голос — дребезжание аппарата искусственного дыхания, его легкие превратились в полумесяцы за годы вдыхания пыли. — Они нас нагнули и трахнули по полной программе. Видел социальные сети? Асамоа, Воронцовы и даже Суни смеются над нами. Даже Орел гребаной Луны.

— Мы бы никогда не посмеялись над твоей неудачей, любовь моя, — говорит Джейд Сунь.

— Ну ты и дура. Я бы посмеялся на вашем месте. Гребаные бразильцы на детских велосипедах…

— Они захватили наш участок, — говорит Дункан. — Мы потерпели поражение.

«Ты смердишь», — понимает он. Острый и нездоровый запах экскрементов, кислый — мочи, зыбкая маскировка из стерильных тампонов и антибактериальных средств. Кожа Роберта Маккензи воняет, волосы воняют. Жир, застарелый пот и экссудаты. Его зубы воняют; его мерзкие уродливые зубы. Дункану невыносимо смотреть на эти желтые пеньки. Насколько было бы лучше одним быстрым и резким ударом кулака выбить их, чтоб не пришлось больше смотреть. Такой удар убил бы старика. Кулак прошел бы насквозь через мягкую и хрупкую, как картон, кость прямиком в мягкую плоть мозга.

— Поражение? — переспрашивает Боб Маккензи. — Мы потеряли весь проект по северо-западному квадранту. Мы будем пять лет вытаскивать наше гелиевое предприятие из-под этой кучи дерьма. У Эдриана была наводка прямиком от Орла. Эдриан — скользкий маленький проныра, но он знает, как защищать свои источники. Кто-то слил данные. Кто-то из наших. У нас предатель. Я ненавижу гребаных предателей больше, чем кого бы то ни было.

— Я читал отчет Оуэна Кифа. Наше шифрование надежное.

— Оуэн Киф — трус, который ради этой семьи не рискнул бы своими яйцами. — В шаге позади от правого плеча Джейд Сунь вырастает гибкая и грозная фигура — Хэдли Маккензи. Дункану отвратительно присутствие отца в его личных покоях, но он патриарх, доминантный самец, он имеет право. А Хэдли Дункан не выносит, потому что его присутствие означает тихие слова и решения, принятые шепотом посреди зеленых зарослей Лощины Папоротников, и в их принятии Дункан не участвует.

— Хэдли заменил Оуэна Кифа, — спокойно сообщает Джейд Сунь.

— Это не тебе решать, — говорит Дункан. — Ты не можешь заменять моих руководителей отдела.

— Я заменяю кого хочу и когда хочу, мать твою, — отвечает Роберт Маккензи, и Дункан понимает, до чего уязвимо его положение.

— Это должно решать правление, — бормочет Дункан.

— Правление! — выкрикивает Роберт Маккензи, брызгая всей слюной, какая у него еще осталась. — Эта семья в состоянии войны.

Неужели Дункан видит, как на губах Джейд Сунь мелькнула слабая улыбка?

— Мы корпорация. Корпорации не воюют.

— Я воевал, — говорит Роберт Маккензи.

— Это совершенно новая Луна.

— Луна не меняется.

— Нет никакой выгоды в том, чтобы воевать с Корта.

— Мы бы сохранили нашу гордость, — говорит Хэдли. Дункан стоит близко к нему; глаза в глаза, чувствуя дыхание.

— Ты можешь дышать гордостью? Выйди наружу и скажи Лунной Мадонне: «У меня есть гордость Маккензи». Мы сражаемся с ними тем способом, какой у нас лучше всего получается. Мы делаем деньги. «Маккензи Металз» — это не гордость, «Маккензи Металз» — это не семья; это машина, которая делает деньги. Это машина, которая отправляет прибыль инвесторам; тем спонсорам и венчурным инвесторам на Земле, которые тебе доверились, папа, разрешили взять их деньги на Луну и заставить работать. Это они «Маккензи Металз». Не мы.

Роберт Маккензи рычит, насколько это позволяют его окаменелые легкие.

— Мой супруг очень устал, — говорит Джейд Сунь. — Эмоции его выматывают. — Кресло жизнеобеспечения Роберта поворачивается, и Дункан знает, что это происходит против воли старого монстра. Открывается шлюзовая дверь транзитной капсулы. Хэдли кивает сводному брату и уходит вслед за медленно удаляющейся свитой.

— Нам нужен мир с Корта! — кричит Дункан им вслед.

Она видит Вагнера, сидящего в кресле, и застывает.

— Все в этом баре — волки, — говорит Вагнер. Она озирается. Две женщины за ближайшим столом, компания за дальним столом, одинокий пьяница у стойки, красивая пара в кабинке — все поворачиваются и смотрят на нее. Бармен кивает. Вагнер указывает на место напротив себя.

— Прошу. Что-нибудь выпьешь?

Она называет какой-то травяной коктейль, незнакомый Вагнеру. «Ты была испугана, прежде чем вошла в эту комнату, — думает он. — Но ты рассердилась, едва увидев меня. Я читаю это по расширению твоих зрачков, по тому, как ты сжимаешь челюсти, по морщинам на тыльной стороне ладони, которой ты сжимаешь бокал, по тому, как раздуваются твои ноздри; сотня микроподсказок». Временами усиленные чувства полного «я» захлестывают Вагнера потоком ощущений; временами его озарения точны, как удары боевого ножа. Он по запаху определяет состав ее напитка: белое вино с содовой, с добавлением базилика и эстрагона, с кислинкой. Содовая — грушевая «Ледяная свежесть».

— Ты хорошо все подстроил, — говорит она.

— Спасибо. Я как следует потрудился. Я знал, что ты проверишь мои данные. Как тебе понравился мой социальный профиль? Миноритарный акционер в «Полар Лунатикс». Я даже должность там занял на самом деле на тот случай, если ты и это проверишь. Все продал, когда мои люди сказали, что ты у дверей. — Разболтался. Это опасно, пока действует его светлое «я». Внутри него все происходит сразу: слова сражаются за место в узких дверях мысли и голоса. Заурядники так туго соображают.

— В коллоквиуме ты таким старательным не был.

— Старательным. Старательным, ага. Нет. Я сильно изменился с той поры.

— Наслышана. Это твой обычный фамильяр?

— Все меняется, когда Земля круглая, — говорит Вагнер.

— Я тебя боюсь, — отвечает Элиза Стракки.

— Разумеется. Да. Мне нужно было удостовериться, что ты не сбежишь. Но мне просто нужна информация, Элиза.

— Я не знала, для чего она предназначалась.

Вагнер наклоняется вперед. Элиза Стракки вздрагивает от силы его пристального взгляда.

— Сомневаюсь, что я в это верю. Нет, совсем не верю. Попытка покушения на моего брата? Биопроцессоры, специально разработанные для системы внедрения нейротоксина, вживленной в муху? Не верю.

— Ты поверишь, если я скажу, что не имела ни малейшего понятия, кто мой клиент?

— Я не сомневаюсь, что ты бы отнеслась к своему клиенту с той же старательностью, что и ко мне. Исходя из этого, я могу сделать вывод, что настоящий клиент опутал себя схожей сетью компаний-пустышек.

— Говоришь как полный мудак, Вагнер, — замечает Элиза. Ее нога дергается под столом. Чтобы это ощутить, не нужны волчьи чувства.

— Извини. Извини. Кому ты ее отправила?

— Я в безопасности, Вагнер?

Вагнеру хотелось бы перестать читать ее лицо. Каждое подсознательное вздрагивание и напряжение мышц вызывают в нем всплеск сопереживания и тревоги. Иногда он думает о том, что хотел бы совсем перестать воспринимать все в таких деталях, вчитываться так глубоко. Перестать быть таким означало бы перестать быть Вагнером Кортой.

— Мы тебя защитим.

Она перебрасывает Доктору Луз адрес корпоративного ящика для загрузки. Доктор Луз проводит расследование. Компания-пустышка, уже закрытая. Элиза должна была это знать. Вопрос для Вагнера заключается в том, через сколько еще пустышек и тайников прошел файл, прежде чем добрался до сборщика. Его мысли уже спешат по дюжине троп сразу. Вагнер считает свой полный разум чем-то вроде квантового компьютера: он изучает вероятности во многих параллельных вселенных одновременно, а потом совмещает их друг с другом и сжимает до единственного решения. Он знает, что делать дальше.

— Вагнер…

Проходят секунды, прежде чем Вагнер перефокусируется. Но для заурядников целые секунды — мгновения.

— Да пошел ты на хрен. Корта родился, Корта и помрешь, мать твою. Никто и никогда не говорил вашей семейке «нет», верно? Вы даже смысла этого слова не понимаете.

Впрочем, она колеблется — всего лишь на секунду, всего лишь самую малость, — прежде чем поворачивается, чтобы уйти, и обнаруживает, что бар пуст. У Вагнера нет полномочий нанимать частную охрану за счет Корта. Он может нанять бар за свой счет. А потом наполнить его друзьями, членами семьи, собратьями по стае.

Той ночью он убегает со своей стаей на крышу города. Наверху, настолько близко к свету Земли, насколько позволяет архитектура, старые служебные туннели вычищены и превращены в комнаты и закутки. Это бар, клуб, логово. Все равно что устроить вечеринку внутри легкого. Воздух застоявшийся, затхлый. В баре стоит запах тел, духов и дешевой водки, и над всем витает поликарбонатный фабричный душок. Свет голубой как Земля, музыка настоящая, а не шепоток фамильяров, и такая громкая, что кажется физически ощутимой.

Волки Магдалены из Царицы Южной пришли в Меридиан. Это самая старая из лунных стай; с незапамятных времен ее возглавляет Саша «Волчонок» Эрмин. Нэ говорит, будто бы является самым старым волком на Луне; первым, кто поднял глаза и завыл на Землю. Первым, кто назвал себя иным местоимением. Нэ из Первого поколения, на голову ниже любого из стаи, но нэйная харизма озаряет бар, словно фейерверк Дивали. Вагнера нэ пугает; нэ пренебрегает им, считает мягкотелым аристократом, а не настоящим волком. Члены нэйной стаи — грубые, агрессивные и мнят себя истинными наследниками обеих натур. Но тусовщики из Волков Магдалены что надо. Бойцы уже собираются в яме, раздетые догола и пылающие жаждой драки. Вагнер предпочитает дракам разговоры, и он находит в лабиринте туннелей закуток, в равной степени удаленный от радостных воплей и диджея, где ведет одновременно три разговора с робототехником из «Тайян Мунгрида», брокером по физически ограниченным деривативам и дизайнером интерьера, специализирующимся на особых породах дерева.

Когда разговоры близятся к концу, появляется девушка из Волков Магдалены. Когда Земля круглая, лунные волки пренебрегают заурядной модой: она одета в желтовато-зеленое скаф-трико, на котором маркерами нарисованы неистовые спирали и завитушки, порожденные воображением, подпитываемым Землей.

— Ты маленький, ты сладкий, ты хорошо пахнешь, — шепчет она, и Вагнер слышит каждое слово, не переставая болтать с тремя собеседниками.

— Вау, ну и вид, — говорит он.

— Это было модно, потом стало немодно, а теперь снова модно, — говорит девушка. — Я Ирина. — Ее фамильяр — череп с рогами, и у него из глаз и ноздрей вырывается пламя. Еще одна штуковина, которая была модной, потом стала немодной, а теперь опять в моде. Вагнер всегда удивлялся тому, откуда могло взяться недолгое увлечение скаф-трико, изукрашенными граффити.

— Я…

— Я знаю, кто ты такой, Маленький Волк.

Она сжимает зубами мочку его уха и шепчет:

— Люблю кусаться.

— Люблю, когда меня кусают, — говорит Вагнер, но, прежде чем она утащит его за собой, прикладывает ладонь к ее грудной кости. Он чувствует каждое биение сердца, каждый вдох, каждый прилив крови в ее артериях. Она пахнет медом и пачулями. — Завтра я должен быть на дне рождения моей мамайн.

— Тогда уважай маму и не демонстрируй ей слишком много обнаженного тела.

Двое в костюмах подступают к Лукасинью с обеих сторон. Он не знает, кто они такие, но знает, кому они служат.

Лукас Корта сидит на кушетке, где спал Лукасинью. Аккуратный, педантичный; руки легко лежат на бедрах. Флавия скорчилась в углу, среди святых. Глаза ее широко распахнуты от страха. Грудь ходит ходуном, она явно сражается за каждый вдох. К груди прижаты трясущиеся руки. Лукасинью никогда такого раньше не видел, но каждый рожденный на Луне знает, в чем дело. Ей укоротили дыхание. Она тонет в чистом воздухе.

— Отдай ей дыхание! — вопит Лукасинью и бросается к мадринье Флавии, обнимает ее.

— Разумеется, — говорил Лукас Корта. — Токинью.

Флавия судорожно втягивает воздух и начинает сдавленно кашлять. Лукасинью крепче прижимает ее к себе. В глазах мадриньи страх.

— Вагнер платит за…

— Я сделал КРЛ лучшее предложение, — говорит Лукас. — Это разумная мера предосторожности. Кто не может дышать, тот не говорит.

— Да пошел ты, — отвечает Лукасинью.

— Ты был не в сети, так что наверняка не знаешь, что мы одержали славную победу. «Корта Элиу». Твоя семья. Мы заполучили новые территории для добычи гелия-3 в Море Змеи. Суд Клавия признал нашу заявку. Я обеспечил твое будущее, сын. Что ты на это скажешь?

— Поздравляю.

— Спасибо.

Мадринья Флавия теперь дышит ровно, однако все еще съеживается, словно боясь, что каждый вдох может оказаться последним.

— Ах, да. Чуть не забыл. Включи Цзиньцзи. Валяй. Почему бы и нет.

«Загрузка успешна, — сообщает Цзиньцзи. — Полный доступ к твоим счетам восстановлен».

— Хорошо снова обрести деньги, углерод и сеть, не так ли? — интересуется Лукас. — Токинью. — Стопка «бумаги» над плечом Лукаса вертится. Виртуальные заметки разлетаются во все стороны.

«Я получил контракт, — говорит Цзиньцзи. — Это счет на Четыре Базиса для Флавии Вила-Нова. Ты принимаешь?»

— Твоя мадринья приглядывала за тобой, — говорит Лукас. — Ради приличия теперь ты должен присматривать за ней.

«Ты принимаешь?» — торопит Цзиньцзи.

— Флавия, — говорит Лукасинью. — Это твой счет. Пай хочет, чтобы я его взял под свой контроль. Мне придется. — Потом он поворачивается к отцу. — Я принимаю. Это все равно твои деньги.

— Да. Но я ведь так и не купил тебе домашнего любимца, когда ты был мальчишкой, верно? — Лукас встает, стряхивает со штанин воображаемую пыль. Кивок, и охранники в костюмах направляются к двери. — Еще кое-что. Кое-что важное. Причина, по которой я пришел. Ты любишь вечеринки. Все любят вечеринки. У меня для тебя приглашение. День рождения твоей бабушки. Принеси пирог. У тебя хорошо получаются пироги. Мне наплевать, будешь ли ты его готовить в одежде или без, но свечей должно быть восемьдесят штук.

Йеманжа будит Адриану Корту музыкой: «Aguas de Marco», ее любимая. Версия Элис и Тома[35].

«Спасибо», — шепчет она фамильяру и лежит под легкой простыней, глядя в потолок, слушая музыку, гадая, почему именно эта мелодия звучит именно этим утром. Вспоминает. У нее день рождения. Сегодня ей исполняется восемьдесят лет.

Йеманжа выбрала наряды для дня рождения: для себя — тройной полумесяц, для Адрианы — костюм от Пьера Бальмена 1953 года, с воротником-бабочкой, длинными рукавами, узкой юбкой-карандашом и очень большим бантом на левом бедре. Перчатки. Сумка. Элегантно. Преувеличивает достоинства восьмидесятилетнего тела. Прежде чем одеться, Адриана двадцать минут плавает в бесконечном бассейне. Отдает дань ориша за окном с помощью джина и благовоний. Принимает лекарства и слегка давится, как и в другие дни. Съедает пять ломтиков манго, пока Йеманжа сообщает новости о семейном бизнесе. Тысяча забот собираются в стаю, но сегодня они не приземлятся. Сегодня ее день рождения.

Первой ее приветствует Элен ди Брага. Поцелуй, объятие. Затем Эйтур Перейра поздравляет с наступившим днем. В ее честь он надел сказочный мундир со шнуром, пуговицами и подплечниками, который выглядел бы нелепо, если бы Эйтур не носил его с таким достоинством. Объятие, поцелуй.

«Вы в порядке?» — спрашивают они.

«Я счастлива», — отвечает Адриана. Смерть грызет ее, каждый день она что-то теряет, и нет уверенности в том, что будет с ее наследством, но этим утром она проснулась, пылая от радости. Радости из-за малого: того, как особенным образом свет солнечной линии падает на лица ориша; того, как вода постепенно окутывала ее тело, когда она опускалась в бассейн; сладко-кислого, мускусного запаха манго, шуршания ткани ее праздничного наряда. Чудесные банальности. В этом маленьком мире еще остались новые ощущения, которые можно оценить по достоинству.

Вот прибежали внуки. Робсон хочет показать ей новый карточный фокус: «В челноке, анзинью». Луна приносит цветы, синий букет в тон платью. Адриана их принимает, хотя у нее по коже бегут мурашки от прикосновения к тому, что было живым, а теперь умерло. Она втягивает воздух носом — Луна хихикает: «Фиалки не пахнут, во».

Затем наступает черед око. В Боа-Виста осталась только одна. Аманда Сунь обнимает свекровь и целует в обе щеки.

Теперь мадриньи. Амалия, Ивети, Моника, Элис — бросает взгляд на Робсона, поправляет ему галстук, выравнивает воротник. Рафа, Лукас, Ариэль и Карлиньос уже давно переехали из Боа-Виста, но их мадриньи остались. Адриана бы ни за что их не выгнала: Корта держат слово. Да к тому же ей удобнее держать их в одном месте, под своим небом, а не позволить рассеяться по всему миру со своими слухами и секретами. Хватит и одной предательницы. Одна за другой мадриньи обнимают и целуют свою благодетельницу.

Последние в очереди — слуги. Процесс долгий, надо каждому пожать руку и выслушать добрые пожелания в этот благоприятный день, но Адриана Корта трудится усердно; кому слово, кому улыбку. Охранники занимают места позади нее у входа на станцию. Они создают баррикаду в темных костюмах между Адрианой, ее внуками, ее самыми старыми работниками, ее слугами. Все, от финансового директора до садовника, поменяли фамильярам оболочки на праздничные формы и цвета.

Наружная дверь станции с шипением открывается. Руки тянутся к ножам: Эйтур Перейра возражал против устройства вечеринки за пределами Боа-Виста, но Адриана настояла. «Корта Элиу» не станет прятаться в своей крепости. Руки охранников расслабляются. Это Лукасинью с маленькой картонной коробкой.

— С днем рождения, во. — В коробке — торт, купол в зеленой глазури, украшенный изысканным барочным кружевом. — Он называется «шведский торт принцесс». Я не знаю, что означает «шведский». — Объятия и поцелуй. Пирсинг Лукасинью вдавливается в кожу бабушки.

— В одежде или без? — спрашивает Адриана. — Очень надеюсь, что без. — Лукасинью краснеет. Это выглядит весьма очаровательно. — Ты нанес макияж?

— Да, во.

— Этот цвет подводки и впрямь подчеркивает золотой блеск твоих глаз. Может, стоит чуть сильнее выделить скулы. Пользуйся своими сильными сторонами. — Он милый мальчик.

Гости вечеринки поедут в двух вагонах. Сначала свита; Адриана, близкие и охранники будут во втором челноке. За три минуты путешествия Робсон показывает своей во новый карточный фокус, сочиняя историю о людях, которые эвакуируются из разгерметизировавшегося обиталища, — то есть о картах, которые ускользают из верхней части колоды, — и все успевают слегка испачкать пальцы в зеленом и клейком, попробовав торт Лукасинью.

Жуан-ди-Деус — рабочий город, и Адриана Корта никогда бы не поступилась прибылью, чтобы объявить всеобщий выходной, даже в честь своего восьмидесятого дня рождения, но многие постоянные жители и контрактники взяли перерыв на несколько минут и пришли, чтобы поприветствовать Первую Леди Гелия. Они смотрят, как колонна моту везет семейство Корта по проспекту Кондаковой и вверх по эстакаде, в отель, где Лукас устроил праздничный обед. Они аплодируют, кто-то машет. Адриана Корта в знак признательности поднимает руку, затянутую в перчатку. Аэростаты в виде мультяшных животных маневрируют на тихих микровинтах через квадру Сан-Себастиан, точно небесный цирк. Адриана поднимает голову, когда на нее падает тень Ми-Кат Ксу. Она улыбается.

Люди Эйтура Перейры работали много дней, втайне обеспечивая безопасность отеля. С самого утра они осмотрительно сканировали гостей. Аплодисменты; головы поворачиваются. Адриана появляется посреди коктейльного приема, и ее кружит, точно вихрем, от лица к лицу, от вечернего наряда к вечернему наряду, от поцелуя к поцелую. Ее мальчики, ее красивые мальчики в своих лучших костюмах. Ариэль опаздывает, Ариэль всегда опаздывает на семейные торжества. Лукас явно раздражен, но он не сторож сестре своей. В этом мире никто никому не указ, даже семья.

Семья близкая и далекая: теплое объятие от Лусики Асамоа, которая всегда была любимицей Адрианы среди око. Кузены по крови и браку; Соресы, родственники со стороны Карлоса, и малые кланы; союзники по никахам. Потом общество. Орел Луны прислал свои извинения — еще ни один Орел не принял приглашения на день рождения Адрианы. Адриана танцует элегантный вальс среди Асамоа из Тве, безупречных Суней из Дворца Вечного Света и вельможных Воронцовых; менее значительные и совсем малые дома, светские львы и законодатели мод, репортеры и знаменитости, аморы и око. Компания Лукасинью по лунной гонке тоже здесь, они напряжены и придерживаются социальных орбит, проходящих вблизи друг от друга. Адриана Корта для каждого находит словечко. За нею тянется социальный шлейф из сотен разговоров и знакомств.

В последнюю очередь — политика. Бюрократы КРЛ и деканы из Университета Невидимой стороны. Звезды мыльных опер и музыканты из чартов, художники, архитекторы и инженеры. Адриана Корта всегда приглашала на юбилеи много инженеров. Медиа: репортеры социальных сетей и комментаторы мод, распространители и творцы контента. Религия: кардинал Окоги и великий муфтий эль-Тайиб; аббат Сумедхо и, вся в белом, сестра Владык Сего Часа. Ирман Лоа приседает перед своей патронессой.

Ариэль появляется рядом с матерью. Поцелуй и извинение, от которого Адриана отмахивается.

«Спасибо».

«Пропусти я твое восьмидесятилетие, ты бы никогда меня не простила».

«Я не за это тебя благодарю».

Ариэль раздвигает вейпер на полную длину и позволяет вечеринке увлечь себя. Адриана восторженно вскидывает голову при звуках музыки. Босанова. Толпа расступается перед нею, когда она идет на звук.

«Та же самая группа, что играла в честь лунной гонки Лукасинью, — отмечает Адриана. — Как мило».

Лукас рядом с нею. Он ни разу не отходил дальше чем на два шага, пока Адриана вращалась в обществе, совершая пируэт за пируэтом.

«Все как ты любишь, мамайн. Старые мелодии».

Адриана проводит рукой по щеке Лукаса.

«Ты хороший мальчик, Лукас».

Вагнер Корта пробирается в ресторан с опозданием, и в свеженапечатанном костюме ему все еще неуютно. Размеры правильные, но сидит одежда нехорошо, давит там, где должна быть просторной, трет там, где должна ласкать.

— Лобинью! — Рафа приветствует Вагнера бурно, раскинув руки. Давящее объятие, тяжелые шлепки по спине. Вагнер морщится. Мужицкий дух. Вагнер может определить состав каждого коктейля, который его брат закинул себе в глотку. — Это же день рождения мамайн, неужели ты не мог побриться? — Рафа окидывает Вагнера взглядом с ног до головы. — И твой фамильяр мне незнаком.

Вагнер тотчас же изгоняет Доктора Луз и призывает Сомбру, хотя все, кому известно о его двойственной натуре, могут определить в нем волка по тому, как ему неуютно в собственной шкуре, тому, как он смотрит, словно прислушиваясь к нескольким разговорам сразу, и по густой щетине на его лице.

— Она заметила твое отсутствие в очереди поздравляющих. — Рафа хватает коктейль с подноса и сует Вагнеру в руку. — Позаботься о том, чтобы повидаться с нею до того, как встретишь Лукаса. Сегодня он не склонен к великодушию.

Вагнер едва успел на экспресс: наслаждался каждым мгновением с Ириной. Она его кусала. Она сосала его плоть так сильно, что оставила синяки. Она щипала его и выкручивала, заставляла кричать. Оттягивала его кожу нежными любящими зубами. Секс был лишь малой частью всего, формальной, самоочевидной. Она пробудила в Вагнере ранее незнакомые ощущения и эмоции. Его чувства всю ночь звенели от напряжения. Он взял костюм из принтера на вокзале, переоделся в туалете поезда, осторожно натягивая рубашку и брюки поверх еще свежих ран и синяков. Каждый укол боли превращался в экстаз. Она выполнила инструкции Вагнера и оставила руки, шею и лицо нетронутыми.

— Я кое-что нашел, — говорит Вагнер.

— Рассказывай.

— Я опознал один из протеиновых процессоров. Ты бы этого не увидел, но для меня оно все равно что неоновая реклама с именем.

— Ты чуточку тараторишь, Маленький Волк.

— Прости. Прости. Я встретился с разработчицей — мы вместе учились в университете. В одном коллоквиуме. Она дала мне входящий адрес. Он дохлый, разумеется. Но я поручил стае с ним поработать.

— Помедленнее, помедленнее. Что ты сделал?

— Поручил стае с ним поработать.

Стая из Меридиана — агрономы, пылевики, робототехники, маникюрщики, бармены, спортсмены, музыканты, массажисты, юристы, хозяева клубов, инженеры — прокладчики путей, большие и малые семьи; разнообразие умений и знаний; и все же, когда они собираются и сосредотачиваются на одном задании, происходит что-то чудесное. Стая как будто делится сведениями, инстинктивно дополняя друг друга, образуя безупречную команду; единство цели: почти гештальт. Вагнер редко видел подобное, участвовал лишь один раз, но никогда не призывал к такому до этого момента. Стая собралась, разумы, таланты и воли расплылись и слились, и через пять часов в его распоряжении были идентификационные данные инженерной лавки, где соорудили муху-убийцу. В этом нет ничего сверхъестественного; Вагнер не верит в сверхъестественное; это рациональное чудо. Это новый способ быть человеком.

— Это инженерная лавка-однодневка под названием «Птички-невелички», — говорит Вагнер. — Расположена в Царице Южной. Зарегистрирована на Иоахима Лисбергера и Джейка Тэнлуна Суня.

— Джейка Тэнлуна Суня.

— Это ничего не значит. Компания произвела одну единицу товара, поставила ее и прекратила существование.

— Мы знаем, куда они ее отправили?

— Пытаюсь выяснить. Меня больше интересует заказчик.

— И есть идеи, кто бы это мог быть?

— Возможно, с Джейком Сунем я сам разберусь, — говорит Вагнер.

— Хорошая работа, Маленький Волк, — говорит Рафа. Еще один мучительный шлепок по спине. Каждый след от укуса — средоточие боли. Рафа направил Вагнера к краю толпы благожелателей, через которую проходит Адриана.

— Мамайн, с днем рождения.

Адриана Корта поджимает губы. Потом наклоняется к нему, позволяя себя поцеловать. Дважды.

— Мог бы побриться, — говорит она, и свита тихонько смеется, но перед тем, как погрузиться в праздничную круговерть, Адриана шепчет ему на ухо: — Если хочешь ненадолго задержаться, твои старые апартаменты в Боа-Виста готовы тебя принять.

Марина ненавидит свое платье. Оно за все цепляется и раздражает кожу, оно объемное и неудобное. В нем она чувствует себя голой, уязвимой; одно слишком резкое движение — и платье свалится с ее плеч до самых лодыжек. И туфли нелепы. Но так модно, и так положено, и хотя никто даже не зашушукался бы, заявись Марина в пижаме или мужском наряде, Карлиньос дал ей понять, что Адриана заметит.

Марина увязла в скучном водовороте разговора, где доминирует громкий социолог из Университета Невидимой стороны со своими теориями о постнациональных идентичностях второго и третьего поколения лунарцев.

«Столько времени прошло, и вы до сих пор не придумали для обитателей Луны имечко получше „лунарцев“», — думает Марина. Она прокручивает варианты в уме: лунные жители, лунариты, лунары — мунары — шмунары — коммунары. Никуда не годится. «Спасите меня», — молит она ориша вечеринок.

Выслеживает Карлиньоса, который прорывается сквозь натиск людей, праздничных фамильяров и коктейльных бокалов.

— Мама хочет поговорить с тобой.

— Со мной? Почему?

— Она попросила.

Он уже ведет Марину за руку через зал.

— Майн, это Марина Кальцаге.

Первое впечатление, сложившееся у Марины об Адриане Корта, подпортил нож у горла, но она замечает, что Адриана за минувшие месяцы постарела сильней, чем должна была, — нет, не постарела: иссохла, сжалась, сделалась прозрачной.

— Примите мои поздравления, сеньора Корта.

Марина теперь гордится своим португальским, но Адриана Корта переходит на глобо:

— Похоже, моя семья снова в долгу перед тобой.

— Как говорится, я просто делала свою работу, мэм.

— Если бы я дала тебе другую работу, ты выполнила бы ее с той же самоотдачей?

— Я бы старалась изо всех сил.

— У меня действительно есть другая работа. Мне нужно, чтобы ты стала кое для кого нянькой.

— Сеньора Корта, у меня никогда не складывались отношения с маленькими детьми. Я их пугаю…

— Этого ребенка ты не испугаешь. Но она может испугать тебя.

Адриана кивком указывает Марине на другой конец комнаты — на Ариэль Корту, искрящееся пламя в сердце скопища тускло одетых судебных чиновников и технократов из КРЛ. Она смеется, она запрокидывает голову, встряхивает волосами, рисует идеограммы из дыма своим вейпером.

— Я не понимаю, сеньора Корта.

— Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за моей дочерью. Я за нее боюсь.

— Если вам нужен телохранитель, сеньора Корта, есть тренированные бойцы…

— Если бы мне был нужен телохранитель, он бы у нее уже появился. Десятки телохранителей. Мне нужен агент. Мне нужно, чтобы ты стала моими глазами, ушами, голосом. Я хочу, чтобы ты сделалась ее подругой и наперсницей. Она тебя возненавидит, станет с тобой сражаться, попытается от тебя избавиться, будет затыкать тебе рот, оскорблять тебя и делать мерзкие вещи. Но ты останешься рядом с нею. Сможешь?

Марина не знает, что ответить. Выполнить просьбу невозможно и невозможно отказаться. Она стоит перед Адрианой Кортой в своем платье, вызывающем зуд, и в голове у нее одна лишь мысль: «Но ведь Карлиньоса там не будет».

Карлиньос слегка подталкивает ее локтем. Адриана Корта ждет.

— Я смогу, сеньора Корта.

— Спасибо. — Адриана улыбается искренне и тепло целует Марину в щеку, но Марина вздрагивает, словно ощутив дыхание поджидающего ее вечного холода.

Он идет через весь зал вслед за женщиной в красном платье, как будто она ведет в танце. Она оглядывается, проверяя, смотрит ли он, следует ли за нею; ускоряет шаг, чтобы сохранить дистанцию. Рафа догоняет ее на балконе. Бестиарий из аэростатов собрался вокруг ресторана, они ждут, колышутся в небе, точно боги-прототипы, которые так и не смогли пройти собеседование, чтобы попасть в пантеон.

Без лишних слов Рафа притягивает ее к себе. Они целуются.

— Ты самая красивая в этом мире, — говорит Рафа. — В обоих мирах.

Лусика Асамоа улыбается.

— Кто присматривает за Луной? — спрашивает она.

— Мадринья Элис. Луна по тебе скучает. Она хочет, чтобы ее мамайн вернулась.

— Ш-ш-ш. — Лусика Асамоа касается губ Рафы пальцем с карминовым ногтем. — Так всегда. — Они снова целуются.

— Лусика, контракт.

— Наш брак истекает через шесть месяцев.

— Я хочу его продлить.

— Несмотря на то что я живу в Тве, и ты заботишься о моей дочери, и мы видим друг друга только во время приемов, которые устраивает твоя семья.

— Ну и пусть.

— Рафа, меня пригласили в Котоко.

Политика АКА восхищает и одновременно сбивает Рафу с толку. Золотой Трон — это совет из восьми членов семейства, представляющих абусуа. Они поочередно занимают должность омахене, которая каждый год передается от одного члена совета к другому, а сам Золотой Трон перемещается из обиталища в обиталище. Рафе Корте все это кажется избыточно сложным и демократичным. Непрерывность обеспечивает Сунсум[36] — фамильяр омахене, который содержит все записи и мудрость предшествующих омахене.

— Означает ли это, что ты не вернешься в Боа-Виста?

— Пройдет восемь лет, прежде чем у меня снова появится шанс воссесть на Золотой Трон. Луне будет четырнадцать. Многое может случиться. Я не могу отказаться от такого предложения.

Рафа отступает на расстояние вытянутой руки, не отпуская жену, и оглядывает ее, словно выискивая признаки божественности или безумия.

— Я хочу продлить контракт, Рафа. Но не могу вернуться в Боа-Виста. Пока что не могу.

Рафа подавляет неистовое разочарование. Вынуждает себя не спешить, проглотить слова, которые так и рвутся с языка.

— Хватит и этого, — говорит он.

Лусика берет его за лацканы пиджака и притягивает к себе. Их фамильяры сходятся и сливаются; взаимопроникновение иллюзий.

— А мы можем просто взять да и удрать с этой вечеринки?

Лукас по спирали подбирается к Аманде Сунь с самого края толпы гостей вечеринки и отрезает ее от смеющихся родственников, прикоснувшись к локтю.

— На два слова. Наедине.

Он берет ее за локоть и отводит в столовую, где в честь дня рождения накрыли стол вокруг царапающей потолок ледяной скульптуры, изображающей взлетающих птиц. Через вращающиеся двери — на кухню.

— Лукас, в чем дело?

Мимо плит и раковин, титановых рабочих столов, мимо холодильников и шкафов с провизией, методично трудящихся лезвий и измельчителей, в кладовую.