Индульгенции Солнцев Иван

– Давай-давай, Саня. Не хватало еще, чтобы после всего этого… после всего… Ты еще и убрался где-нибудь по пьяни.

Не помню, как мы вышли из такси, но сейчас Леха помогает мне пристегнуться, потому что я понимаю принцип действия ремня, но попасть в защелку не могу. У Лехи место где-то в начале салона, а у нас с Аленой – на ряду напротив крыла.

– После всего? Всего чего? – накрываю рот рукой, чтобы не продолжить бессмысленно перебирать слова.

– Да. Слишком дешево будет так все закончить. Она стоила большего.

Я смотрю на него со смесью ужаса и презрения. На что он намекает? Какого черта?

Но Леха уходит, а я почти сразу перестаю о нем думать. Может, мне просто показалось, и он ничего такого не говорил? Наверное, так и есть. А вот что действительно было – так это выставка в Москве, в «Экспоцентре» на Выставочной пару лет назад. Незадолго до этого Соня сделала то фото, которое висит у нас на холодильнике. Совсем маленькая Настя и я. Мы здорово смотрелись на нем, и фото прилипло к каждому дню, когда кто-то открывал холодильник. Смешно.

Этот год имел все шансы стать крайне неудачным для нашей семейной жизни.

Проходя по второму корпусу, я меньше всего надеялся встретить ее на одном из стендов, причем стендов конкурентов. Деловой костюм, длинные брюки, не способные скрыть ее отличной задницы, завитые темные волосы – она выглядит просто прекрасно. Дождавшись, пока она договорит, я приглаживаю волосы, осматриваюсь, проверяю на отсутствие рядом моих ребят из компании и подхожу к ней.

– Привет.

Она резко краснеет, увидев меня, и это смущает меня самого.

– А вы тоже выставляетесь?

Более идиотского встречного вопроса и придумать было нельзя. Но это ее защита. Она не знает, чего от меня ждать. Мы обмениваемся какими-то незначительными фразами, и я вижу, насколько она смущена происходящим, но не могу прекратить все это, потому что мне кажется, что я влюбился в нее снова, увидев сейчас. Как бы глупо это ни звучало после всего дерьма, которое ей пришлось пережить и той нервотрепки, которую она задала мне в ответ.

Мы выходим из корпуса, и на улице не очень тепло. Я закуриваю, предлагаю ей, и она говорит, что давно бросила, и я жалею, что не спросил ее поначалу – ведь мне было бы проще не курить при ней. Мы стоим и смотрим на раскинувшуюся неподалеку от «Выставочной» панораму «Москва-Сити», и я уделяю особое внимание омерзительному шурупу башни «Эволюция», но лишь потому, что это даст Юле передышку, чтобы понять, что она действительно хочет сказать мне.

– Ты вспоминал о нас? – она делает свой ход раньше, чем я предполагал.

– Иногда.

– Был повод?

– У меня было очень много поводов.

– У тебя все также?

Молча киваю. В кои-то веки, мне стыдно. Я хотел бы соврать, хотел бы даже сквозь землю провалиться, лишь бы не признаться, что я все в том же состоянии зависимости от Сони и ребенка, и что уже вряд ли когда-то выберусь из него, кроме как посредством развода или, что скорее, получения свидетельства о смерти на мое имя.

– Это хорошо. Значит, ты сделал правильный выбор. Как работа?

– Отлично. А у тебя?

– Да, ищу новых партнеров для компании. Работаю понемногу.

– А давай… – я начал говорить раньше, чем придумал, что сказать, и уже пожалел об этом.

– Что?

– Давай, часов в восемь встретимся в «Френдз Форевер», недалеко от сквера Булгакова. Там уютно, не то, что в этой промзоне. Посидим, поболтаем.

– Хм, – она почесывает нос, кусает губу, и я решаю, что это провал, что я ошибся, забыв спросить – а так же ли все у нее и вообще – зажили ли все раны… – Ну, давай. В восемь.

– Да, – я выкидываю сигарету и радостно улыбаюсь, как конченый придурок. – В восемь.

Разговор никак не может наладиться, и мне приходится отвлекаться на окружение, чтобы не смотреть постоянно на Юлю, хотя я хотел бы пожирать ее глазами бесконечно, потому что она восхитительна сейчас. Вообще, это едва ли не худшее, что может быть – понимать, что вещи, которые ты, на самом деле, любишь в человеке, ты прикрыл для себя ширмой из каких-то глупых обид и обстоятельств, но сейчас я должен стойко выдержать это наказание и попробовать с ним смириться.

Старый пердун в очках за соседним столиком вещает своей явно более молодой жене, что нужно смотреть биатлон в этом году, и что наши зададут всем жару. Вообще, странно, что эта парочка оказалось в таком молодежном заведении, и я вижу, как дед пялится на гигантские сиськи татуированной вдоль всего декольте девицы, сидящей у бара. Он явно надеется, что та отреагирует на эти знаки внимания и хотя бы улыбнется в ответ, и это как-то поднимет его самооценку, потому что его самооценку, в отличие от его члена, еще можно немного поднять.

Фрагменты, кадры, короткие видеоролики происходившего терзают меня, не давая спокойно закрыть глаза. Все, что проскальзывало в последние дни мутным пятном, встало прямо перед моим идеально сфокусированным внутренним зрением. Где же Леха? Когда же взлет? Как же мне тяжело сейчас…

– Все, что нам казалось вечным, оказалось таким скоротечным?

Глупая рифма у нее вышла. Но я наслаждаюсь звуком ее голоса, поэтому мне плевать.

– Ну, да. Примерно так.

– Забавно звучит.

– Но это правда. Правда, в которую мне и тебе пришлось поверить.

– Брось, мы оба поняли, что с этим можно жить.

Я молчу, но внутри меня бушует ураган. Мне нужно сказать ей кое-что важное, кое-что действительно ускользнувшее от нас обоих, но как это сделать? И почему ей это не должно быть безразлично?

Мне не было никогда больнее, чем…

Мне никогда не было больше…

Мне никогда…

Фраза формируется, пытается родиться у меня на языке, но не достигает своей вершины совершенства, и в какой-то момент я понимаю, глядя в ее глаза, что я уже сказал это, что она прочитала это по моему мечущемуся взгляду, по моему напряжению, по побелевшими пальцам, сжимающим ножку бокала с шардоне с риском ее сломать почти идеально пополам.

– Это не так.

– Да ну, – она улыбается.

Это улыбка, сошедшая с картины величайшего мастера всех эпох. Я смотрю на ее глаза, губы, волосы, и понимаю, что встретил ее заново, как абсолютно нового человека, как девушку мечты из своего сна. Я забыл кое о чем важном, и чтобы забыть об этом, выключил звук телефона. Пока что это помогает.

– Почему так? – спрашивает она; но в ее голосе нет грусти, и мне трудно ответить что-то конкретное.

– Потому что мы оба ошибались. Каждый по-своему.

– И что теперь?

Она знает, почему надо задать этот вопрос. Я ранил ее этим.

– Я помню. Не надо это поднимать. Я был другим.

– А я – нет. Я никогда не говорила того, во что не верила.

– Прости.

Мы еще что-то обсуждаем и выпиваем бутылку вина и вроде как что-то едим, но это все технические детали, и я вновь ощущаю, что что-то происходит, когда она произносит заветную фразу.

– Я остановилась в «Рэдиссон».

– А я в «Азимуте».

– Угу, – кивает, глядя в тарелку.

– Заедешь ко мне? – выдавливаю из себя с глупым, подростковым страхом.

– Зачем? – она обжигает меня взглядом и тоном.

– Посмотреть, как живу в командировках. Посидеть более… уютно. Мы нечасто встречаемся.

Разумеется, мы едем в «Азимут». Поднимаемся по пандусу вместо ступенек и о чем-то постоянно болтаем. Я прошу на ресепшне бутылку шампанского со льдом в номер.

Мы не занимаемся сексом в эту ночь. Мы занимаемся любовью. Поверьте мне, разница была ощутима. Мне кажется, мы кого-то разбудили, когда Юля испытала очередной звонкий оргазм, потому что после этого нам стучатся в дверь, хотя шампанское уже в номере. Но нам абсолютно плевать на весь мир вокруг. Я забываю о том, что в моей жизни был дежурный секс с женой, и склейка пленки моей жизни производится в правильном порядке, и можно нажать на «play» снова.

Окончательно насытившись друг другом, мы не хотим спать, а выпиваем шампанского и со смехом обсуждаем, кого в наших компаниях неплохо бы подсидеть или просто убрать из штатного расписания, как явление, и больше не переходим на тему нашего общего прошлого. Словно ничего и не было. Юля прижимается ко мне во сне – она всегда засыпала раньше меня, – и ощущение того, что сейчас ей нужен именно я, и именно меня она выбрала своей защитой и своим источником тепла, – это ощущение гораздо сильнее любого оргазма или героинового прихода – чего угодно.

Утром я встаю раньше нее, украдкой кидаю взгляд на ее прикрытое только до пояса тело, а потом стою на балконе и обдумываю все произошедшее. Выключенный звук на мобильнике. Завтрашнюю работу на выставке. Бардак в голове. Полнейший сумбур.

Немного позже мы выходим из номера, завтракаем и уезжаем на Выставочную на метро, потому что на такси мы точно опоздаем к открытию. Почти все это время мы оба молчим.

На следующий день ее не было на выставке. Когда я звонил, ее номер был недоступен. Возможно, она уже была в самолете.

Я помню белоснежно-белое белье в номере. То, каким оно было, когда я увидел постель, вернувшись вечером. Убранную постель, в которой уже не было ее запаха. Я долго стоял и смотрел на это белье, выпил немного пива и лег на пол. А потом собрал вещи и уехал на такси в Шереметьево.

Сейчас, поздней ночью, в самолете до Пулково, ощущая ускорение и с наслаждением слушая рев турбин, я понимаю…

Юля

…и когда он вышел на балкон, я не стала вскакивать, а просто открыла глаза и прошептала.

– Знаешь, мне впервые за последние месяцы не больно.

Но он не услышал. Точнее – он услышал что-то невнятное, обернулся ко мне, но не увидел даже, что мои глаза открыты. А я испугалась того, что сказала, и прикинулась спящей. Я не понимала, что это значит тогда. Просто мне казалось, что воспоминания о периоде нашего разрыва сожгут меня заживо и развеют прах по миру, что боли сильнее этой не будет. Черта с два я была права. Все то, что мне казалось сугубо духовным, материализовалось. И дней, когда не больно, больше нет. Такая вот ирония судьбы.

Подходя к машине с большим бумажным пакетом, я ощущаю головокружение такой силы, что мне нужно срочно остановиться, иначе я потеряю ориентацию в пространстве и могу упасть. Причем, уже не теряя сознания. Со временем ко всему привыкаешь. Но лишние ссадины ни к чему.

Мимо меня проходит молодая девушка в потрепанной фиолетовой куртке. Кажется, ей не большое двадцати трех, и с ней ребенок лет пяти-шести, и когда взгляд раскосых глаз девушки останавливается на мне больше, чем на секунду, я ощущаю дикую, животную тревогу, и меня заполняет страх. Страх от осознания того, что я никогда так не буду идти со своим ребенком по улице и не увижу такой же потерянной души и не пройду мимо, и это значит, что…

Соня      

…новая история на старый лад, конечно. Ведь он почему-то не вернулся сразу после последних переговоров. Хотя обещал, что не будет задерживаться и привезет мне какой-то сюрприз. От Москвы час лету. Десять минут на багаж. Двадцать минут на дорогу до дома… Хорошо, тридцать. Я знаю, для него ничего не стоит за пару часов вернуться откуда угодно, если он захочет. Он был таким – готовым на все, волевым, сильным, нежным, – в то время, когда мы познакомились. А сейчас все это пропадает. И я гасну вместе с чувством близости к нему. Я хочу поговорить с ним, как только он вернется. Я обязательно сделаю это.

– Мама, ты плачешь?

Меня пробивает электрический заряд, и я машинально провожу по лицу ладонями. Настя стоит в дверном проеме, держась за косяк, и свободной рукой теребит край пижамы.

– Нет, что ты, Настюша. Просто лук резала, вот глазки и слезятся.

– До сих пор? – с недоверием спрашивает моя дочь.

– Так бывает. Иногда. Ты почему не спишь?

Моя малютка молча пожимает плечами и с надеждой смотрит на меня, и я выключаю дуру, для которой важнее всего дождаться блудного мужа и включаю настоящую мать и беру ее на руки, и мы идем в детскую, где я…

Юля

…а я уже успела отвыкнуть от ночных звонков с тех пор, как какой-то шутник разместил мой номер в каталоге проституток, но что-то заставило меня взять трубку. И не зря. Он сказал, что получил мои сообщения, и что он перезвонит, как только сможет нормально поговорить, если дело не срочное. Я сказала, что это ждет день-другой, и он добавил, что рад слышать мой голос, хотя его собственный был плачущим, совершенно безрадостным. Даже скорее – пьяным. Впрочем, я так давно его не слышала, что могу чего-то не помнить. Или не знать. Я листаю что-то в смартфоне, пытаясь снова уснуть, но думаю только о том, перезвонит он или нет. Обычно я сплю даже слишком крепко из-за общей слабости и обезболивающих, но сейчас спать совершенно не тянет, и я считаю это хорошим знаком, потому что мне советовали следить за тем, насколько сильно мне хочется спать, и обязательно приходить снова, если режим бодрствования резко станет угасать.

Перед глазами на миг все плывет, и я машинально пытаюсь поправить волосы, как это делала всегда – как это делают все девушки, – но под рукой ничего не оказывается, и я слегка дотрагиваюсь до абсолютно лысой головы и вскакиваю, бросая в сторону телефон, но тут же падаю обратно и пытаюсь взять себя в руки. Чертовы паники. Давно не виделись.

Мне хотелось бы знать, с чего все это началось. У меня было множество подозрений. Основное падало на медикаментозный аборт. Я слышала, что из-за него бывает рак груди или шейки матки – гормоны, все дела. Так почему бы из-за него же не быть и лимфомам?

Тогда я хотела рвать и метать, звонить Саше и проклинать его, на чем свет стоит. Я ведь просто ненавидела его, и его ребенка рожать не собиралась. Как так вышло, что я забеременела накануне его истории с эпохальным загулом, я уже просто не знаю. Срок для медикаментозного прерывания был на грани, и я мучилась три месяца с болями, расстройством цикла, гормональным сбоем, но потом все наладилось. Как мне казалось. Потом настал период сожалений о содеянном. А уже том, что мой дед умер от рака, я узнала, только основательно покопавшись в родословной. И тут все встало на свои места. По традиции, предупреждать детей о риске таких заболеваний, чтобы они чаще проверялись, мои родители сочли плохой приметой. Меньше знаешь – крепче спишь. На том свете. Был бы мой ребенок носителем ломаного гена? Как знать. Может, оно и к лучшему, что на свете так и не появился очередной носитель этого проклятья. В любом случае, свой выстрел я пустила «в молоко». Пусть другие рожают.

Надо купить завтра новый парик. Предыдущий начал линять по неизвестной мне причине. Может, не мой цвет? Но я уже привыкла видеть себя такой. Возьму вариант покороче. Вот в этом каталоге, кстати, есть…

Саша

…найти для нее причину, по которой я сижу в аэропорту и тереблю мобильник, благодаря которому и своей находчивости, я сейчас окончательно потерялся в происходящем.

Спады и проблемы бывают у всех. Но с кем-то мы расстаемся, а с кем-то продолжаем крутиться юлой, лишь бы сохранить карточный домик фальшивого счастья. Считаю ли я Соню надежной опорой домашнего очага? Да ровно настолько же, насколько считал бы Юлю. Настя – вот одно из наиболее существенных расхождений в отношениях между мной и Юлей и мной и Соней.

Но кому я вру? Не все сводится к ребенку. Время показало, что есть еще немало различий.

Но время ушло, вещи стали такими, какими стали, и я должен положить конец своим сомнениям, а для этого надо снова выдворить Юлю из своей жизни. Прошло достаточно много времени с нашей последней встречи, и даже если бы я натворил что-то серьезное – ну, вы понимаете, в каком плане, – то срок предъявления претензий уже прошел, дальше только анализ ДНК…

Боже, Саша, ты просто конченый ублюдок! Что же ты несешь?

Сажусь в первое попавшееся такси и еду до метро, а не до дома. Потому что хочу. Хотя, это такси мне будет стоить в два раза дороже, чем заранее заказанное до дома.

Леха точно мне что-то сказал насчет Юли, но я не разобрал этого по пьяни. Я частично протрезвел и припоминаю, как подозревал, что эти двое мутят у меня за спиной роман. С этим же я связывал охлаждение наших постельных отношений с Юлей в последние пару месяцев. Мне казалось, что она вполне себе удовлетворена и просто игнорирует меня, но как было на самом деле – я так и не узнал. Я рванул к Соне в дальний регион, сославшись на командировку, но переговоры прошли даже слишком успешно, и через неделю Соня оказалась у меня дома и уже вовсю хозяйничала – на радость ничего не знавшей еще Юле. И тут выход Лехи, бурные продолжительные аплодисменты…

Мои рассуждения прерывает сообщение на стене метро о том, что у станции «Спасская» появился выход. А у меня выхода нет, по ходу. Пора разложить ситуацию по косточкам и навести порядок в жизни, иначе Соня…

Соня

…даже то, что он приехал ранним утром и лег спать, не приняв душ. Я не стала тревожить его сразу. Я бы хотела поверить, что случилось что-то особенное, что-то, что оправдает его, но плотный, как морская вода, и так же сильно выталкивающий наружу перегар решает за меня. Так что я знаю, что что-то не произошло, а происходит прямо сейчас. Я хочу ударить его. И бить долго, безостановочно, пока он не поймет, какую боль причиняет мне этими своими выходками. Я хочу заставить его подшиться, чтобы он никогда не пил, чтобы он всегда мог поговорить со мной и рассказать, как он провел вечер, без купюр, чтобы у него не было повода уходить от объяснений.

И еще – я так и не узнала, что за сюрприз он готовил. Но такой приезд на сюрприз явно не походил. Чем я заслужила такое отношение? Чем я заслужила то, что он мне высказал перед уходом на работу уже почти в обед? Тем, что я решилась спросить его, в чем дело?

– Она тебе звонила. И писала.

– Это ничего не значит.

Отворачивается и уходит в комнату.

– Ты не можешь…

– Я могу! – ревет он уже из комнаты, и я боюсь туда заходить. – Я еще как могу! Хватит меня контролировать! Ты ничего этим не добьешься, ни хрена!

Я молчу. Он должен переживать из-за этого. Но мне кажется, что тишина его вполне устраивает, а мне страшно за то, что еще может услышать Настя, которая болеет, из-за чего мы, кстати, даже не гуляем. А он даже не знает об этом.

А теперь он куда-то уехал после работы, и я не верю, что это просто по делам. Я боюсь, что он сорвется, слетит с катушек, и начинаю искать контакты его друзей и ищу ее, этой змеи подколодной, контакты, чтобы…

Саша

…что в машине, все же, комфортнее, и поэтому я забрал «аккорд» и еду на встречу с Юлей после предварительного короткого разговора.

В воздухе над домами зависло огромное количество птиц. Они летят как-то странно, ломаным курсом, и несколько их групп никак не могут договориться между собой, и после нескольких попыток они создают нечто подобное созвездию Ящерицы и в таком порядке продолжают свой путь.

I can’t just remember anymore, where I used to be…

Лучше объединиться так, неровно, бестолково, криво, чем отбиться от построения и думать, что же будет дальше. Я знаю. Я это уже проверил. Остается только донести это до Юли. Объяснить ей, что худой мир лучше доброй войны.

I never meant to let you go this way…

Странная песня. Словно бы она не ко времени, не к месту, хотя эта фраза – она повторяется, и что-то во мне говорит в ответ, что еще не время бить тревогу, но уже пора собирать камни и уклоняться от объятий. Мне кажется, что я еще не услышал эту песню по-настоящему, что когда-то она еще сыграет в нужный момент, но я не уверен, когда.

И вот – я вижу ее. И не узнаю. У нее странная прическа – короткая, до плеч и какая-то кукольная. И цвет – не ее. То есть, это нормально для женщины красить волосы, но этот оттенок ей явно не идет. Слишком светлый. Она слишком худая, и на ней явно больше макияжа, чем следовало бы. Внутри меня все вздрагивает. Что-то тут нечисто.

– Ну, привет, – в этот раз мне еще более неудобно, чем тогда, на выставке, но решительности у меня хватает также.

– Привет. Узнал меня?

– Да, конечно.

– Есть время?

– Не очень, – пора проявлять жесткость, чтобы вынудить ее сказать все быстро и без компромиссов. – Тебе нужна помощь?

– Нет.

– Ну, так…

Юля

…чего ты хочешь?

После этих его слов мне больше ничего не хочется говорить. Он должен так себя вести, это безусловно. Он должен оттолкнуть меня для моего же блага, и все в таком духе. После всех грязных инсинуаций Сони я это понимаю. Но сейчас я не могу списывать со счетов все подряд. То ли потому, что я несу ему ценный груз, то ли потому, что обезболивающее подкачало, и у меня жуткие боли, от которых уже мутит и темнеет в глазах. В любом случае, болтать он не настроен. Ну, и черт с тобой, золотая рыбка.

Он с недоумением смотрит на протянутый мною конверт, но я продолжаю его держать, и я думаю, что он должен понять, что просто так в этом мире ничего не происходит, и он…

Саша

…беру конверт из ее дрожащей белесой руки, но я должен быть уверен в себе внешне и спокоен, как никогда. Все, что происходит внутри меня, не имеет никакого значения…

Боже, ну объясни ты мне, что там! Пожалуйста! И только не уходи!

…и так должно быть ровно до момента, когда она уйдет. Мне необходимо решить этот вопрос, и решить окончательно, как бы ни было больно ей, и что бы она ни говорила. Все решается проще простого – как только конверт переходит ко мне, она разворачивается и уходит в свою машину через пешеходный переход, на котором как раз догорает мигающий зеленый.

Подожди, постой! Как так?

Я сомневаюсь – не окликнуть ли ее, но ведь, по сути, мое желание сбылось, и все прошло, как по маслу. Теперь я могу расслабиться, да? Вот только в волшебное исполнение желаний я не верю. Начинает идти снег, и мне лучше вернуться в машину. Торопиться вскрывать конверт я не хочу, и интереса к его, возможно, безрадостному содержимому нет.

Если ее не встречать, то и не думаешь о том, что кроме нее никогда никого не любил, правда?

Заткните мое второе «я» – поговорите с ним, хорошо? Да-да, вы – поговорите с ним. Иначе я свихнусь с концами. Стройная фигурка Юли исчезает в «ситроене», и вот ни ее, ни машины уже нет, а я все продолжаю смотреть в ту же сторону, но понимаю, что застоялся на тротуаре, и мне пора ехать. В воздухе носятся бешеные снежинки, и я стряхиваю их с себя и с конверта и сажусь в машину.

В конверте – несколько копий каких-то документов, снимок УЗИ и два листка с распечатанным на них текстом.

«Сразу прошу у тебя прощения за все это. Не держи на меня зла и просто пойми, насколько труднее было бы мне дойти до края и унести все в себе. Многое из этого не расскажет тебе никто, кроме меня, а потому…»

Уберите ваши чертовы носы отсюда! Вас это не касается. Дайте спокойно прочитать.

После прочтения первой страницы я пробегаю взглядом по копиям документов, по снимку УЗИ…

УЗИ брюшной полости с помеченным положением плода…

…лимфогранулематоз…

…может, месяц, может – пару недель…

Швырнув все эти бумаги на соседнее сиденье, я включаю зажигание и с визгом уношусь в ту сторону, куда уехал «ситроен». Вот только куда двигаться дальше?

Думай, думай, ну же!

Если она живет там же… Черт, а какой же у не был адрес после переезда?

Может, догоню?

Точно, вспомнил! И я знаю, как отсюда доехать, вот только…

Чертова пробка на светофоре. И в этой пробке, выскочив из машины, я не вижу ни одного «ситроена», поэтому запрыгиваю обратно и, объехав по встречке, выскакиваю на красный светофор уже по своей полосе, мельком оглядываясь по сторонам и вызывая бурю недовольства со всех сторон.

Твою мать! Ну, почему?

Конечно же, мой маневр попадает ровно под патрульную машину ДПС. Сзади мигают разноцветные огни, и голос по рации недвусмысленно предлагает остановиться, но я встаю не сразу а чуть подальше, где поменьше народа. Потому что знаю, как все закончится.

– Ну, что же вы так, уважаемый? – невнятно представившись, изображает дружелюбие патрульный.

– А в чем дело? – делаю вид, что не понимаю, о чем речь и складываю в единую стопку бумажки из конверта.

– На красный – как на зеленый. Часто так катаетесь?

– Нет, – я вздыхаю и вынимаю ключ из замка. – Обсудим это?

– А как же. Давайте документы. И к нам.

Я знаю, что в чужой машине они не возьмут. Много умных развелось с регистраторами – такую формулировку я слышал недавно. Подхожу к патрульной «четырке» и шумно заваливаюсь на заднее сиденье.

– Ну, так что – первый раз или второй? – уточняет второй полицейский и добавляет. – За год. А то второй раз – лишение.

– Первый. За жизнь, – с усмешкой отвечаю.

– А если проверим? Видеофиксация тоже считается.

– Сколько? – мое терпение начинает трещать по швам, потому что я знаю наперед, чем закончится разговор.

– Ну, – первый ДПСник – лейтенант, как я теперь вижу, – почесывает голову, – это три.

Я заглядываю в кошелек, но вижу там только снятую перед поездкой пачку пятитысячных купюр. Вкладываю одну из них в страховку и предлагаю первому полицейскому проверить, все ли в порядке с ОСАГО. Традиции продажности. Since 988.

– Ну, вроде в порядке. А ты трезвый? – с подозрением интересуется проверивший страховку лейтенант.

– А есть сомнения?

– Да нет. Вообще никаких, – пожимает он плечами.

– Деньги есть – катайся пьяным, – смеется его сидящий за рулем коллега.

– Я свободен?

– Словно птица в небесах. Не нарушай больше, – лейтенант отдает мне права и документы на машину.

Догонять мне уже некого, телефон Юли выключен, и я решаю прочитать отпечатанное на втором листке. И тут я, наконец, нахожу Леху, причем…

Юля

…потому что самое главное – он должен узнать, что я никогда ничего не имела на стороне, что даже те подозрения, которые он потом прикрыл порожденным разрывом временным безразличием, были беспочвенными. Что Леша забрал меня после той сцены, когда мне пришлось взять почти все вещи в две сумки и уйти из квартиры, потому что там уже поселилась Соня. Родственников у меня в Питере не было вообще – были только дома, да и те через год умерли, – и я переехала к Леше. Он обещал по моей просьбе никогда не рассказывать Саше об этом, но был в курсе всего и видел его каждый день, и я уверена, что это давалось ему нелегко, если учесть его обычную прямолинейность.

Какие-то уроды опять сломали лифт, и мне приходится идти пешком. За два этажа до цели я понимаю, что уже не дойду до квартиры в один подход и едва не падаю на лестницу. Облокачиваюсь о стену и твердо упираюсь мокрой ладонью в холодный бетон ступеньки. Справа щелкает замок, и я вижу – впервые за неделю, – моего соседа, с которым мы частенько здороваемся по его инициативе, и имени которого я не знаю. Он подходит и садится рядом со мной.

– Ты как, Юленька?

А он мое знает. Очень красиво, Юленька!

– Нормально.

– Я тебе нашел отличного варенья – клубничного, сестра моя варила. Завтра принесу. Сегодня уже поздно как-то.

– Спасибо. Спасибо Вам.

– Тебе помочь дойти?

– Нет, я просто… – закрываю лицо руками, – Я дойду. Сейчас, только посижу.

– Что врачи говорят?

– Врачи? – я смотрю на него, пытаясь изобразить удивление.

– Да ты не нервничай только, да не плачь. Все наладится. – Бормочет он, поглаживая мою руку. – У меня-то ведь жена моя, Люба, три года назад от этого скончалась.

Я смотрю на него впритык, стараясь не разрыдаться вконец.

– Как вы это пережили? Я не знала…

– Да, многие не знают. Она же у меня не суперзвезда была, ей всем миром никто не скидывался, – облизывает дрожащие губы. – Хотя, пела она здорово. Она моя звезда была. А ты знаешь – я все это время живу, как в тумане. Думал – ну, месяц – и пройдет, ну год – и пройдет. А до сих пор так. Не знаю, как жить, да и все.

Так вот почему он такой странный и нелюдимый. И вот почему он каждый раз заговариает со мной, хотя в городе давно стало принято не обращать внимания на тех, кто живет в десяти метрах от тебя, на одной лестничной площадке. Я вспомнила, как увидела его впервые. Когда-то он меня уже успокаивал. Когда я впервые пришла с документами из больницы – прямо так доехала до дома, не вынимая их из рук, – он увидел меня плачущей навзрыд на лестнице и долго говорил, какая я красивая, и что все у меня будет хорошо. И я забыла его. А он все понял уже тогда.

– Давай пойдем домой. Отдохнешь, поспишь – и завтра будет лучше.

Он помогает мне встать, доводит до двери и помогает зайти. Я еле слышно благодарю его, и он смущенно уходит, а я снова забываю спросить, как его зовут.

Вот и наступила для меня жизнь в тумане. Только я потеряла не кого-то близкого, с кем жила душа в душу, а себя саму. Надежду на себя. Мы все делаем вид, что смирились и поняли, но в действительности, детская сущность внутри нас кричит каждый день, что все это неправда, и что завтра все должно вернуться туда, где мы молоды и здоровы. И черта с два это происходит.

I never knew that my life could be this way…

Звучит музыка из включенного мной машинально проигрывателя. Я стараюсь держать музыку включенной по вечерам, чтобы жизни в квартире было больше. Но сейчас в квартире – стойкий запах воска. Наверное, это свечи для релаксации, которыми я пыталась наполнить атмосферу. Мертвенный церковный запах. Мне так кажется. После похода в церковь мне все, что хоть как-то с ней связано, кажется таким. Сейчас сильнее всего на меня давит понимание того, что уже все, уже предел, уже отсекаются концы. И что я зачем-то попыталась сохранить хотя бы один, и кому-то стало от этого больно. Это несправедливо. Но за это проявление эгоизма я уже получила наказание по всей строгости и черта с два я позволю кому-то еще мне на это указывать.

А ведь никому и не нужно. Я ведь скоро больше никому буду не нужна. Друзья, с которыми я теряю контакт, потеряют меня, как спичку в лесном походе, где у всех зажигалки. Нечто невесомое, почти бесполезное, легко заменяемое на новое. Я просто убедилась когда-то, что есть кто-то в этом мире, кто заменил меня не так легко. Но от осознания этого всем только хуже.

И мне – в том числе.

Открываю окна настежь, чтобы выветрить этот свечной запах. Смотрю вниз. Что-то там да происходит. Но теперь я точно понимаю – нам с Сашей не стоило оставаться вместе. Мы были счастливы какое-то время, и этого было достаточно. Я донесла до него сухие факты, с которыми можно жить и которые объяснят, почему я поступила именно так, а не иначе. Но я не донесла до него настоящее горе – потерю того, без кого не мыслишь своего существования. Гораздо хуже было бы для него приходить ко мне, как Миша к Диане, и наблюдать угасание того, в бессмертие кого веришь каждый божий день.

Но мне, конечно, не надо оваций. За мной числится немало таких поступков, за которые…

Саша

…и без навигатора я умудрился объехать все мыслимые пробки, и мне кажется, я даже въехал в нужный двор.

Странные вспышки белого света на стене в конце длинного тоннеля из нескольких арок, предназначенных для проезда машин в один ряд, словно ускоряют меня, заставляя думать о том, что может быть поздно для всего, что важно, что время уже вышло или просто выходит вместе с каждой вспышкой.

Теперь вспомнить номер квартиры. И это оказывается, кстати, еще проще, чем с улицей. Я даже не могу понять, откуда знаю это все, но мы точно когда-то обсуждали это. Сейчас, только припарковаться бы.

Я цепляю крылом зеленый мусорный контейнер на колесиках, и он решительно откатывается в сторону стоящей рядом сильно подержанной «инфинити», но ее сигнализация молчит, и даже если бы она орала и вызывала полицию, ОМОН и ФСБ, мне было бы плевать, потому что я оставил ключи в машине и бегу к подъезду и набираю нужный номер.

Снегопад казался перспективным, но уже стал утихать, словно из жалости ко мне.

Я что-то говорю ей, но она молчит.

–Это ты, Юля? Послушай, нам надо все обсудить, я…