Длиннохвостые разбойники (сборник) Скребицкий Георгий

ЧЕМУ НАУЧИЛА СКАЗКА

Одно из первых стихотворений, которое в детстве я знал наизусть, была «Песнь о вещем Олеге».

С этим стихотворением связано много воспоминаний. Прежде всего мы с братом Серёжей его обычно читали вслух, когда приходили гости. А иногда вечером, если папа не уходил к больным и был в хорошем настроении, он подсаживался к роялю, храбро, хотя и не очень умело, брал первый аккорд и начинал вполголоса напевать эту же песнь. Серёжа и я являлись на помощь и дружно подхватывали.

В исполнение любимой вещи мы все трое старались вложить как можно больше души и страсти. Наши голоса звучали всё громче и всё грознее, совсем заглушая аккомпанемент.

Частенько в самый трагический момент, когда Олег упрекает кудесника: «Ты лживый, безумный старик! Презреть бы твоё предсказанье!» – в комнату торопливо входила мама. Она указывала на открытое окно и с испугом говорила: «Алексей Михайлович, Алексей Михайлович, ради Бога потише, ведь подумают, что у нас пьяные дерутся!..»

Но мы не сдавались. Пусть думают что хотят.

«Песнь о вещем Олеге» продолжала звучать так же громко и так же воинственно.

Я очень любил эту вещь, в особенности за таинственность её слов, многие из которых совершенно не понимал. Что такое «вещий», или «неразумным хозарам», или «обрек»? Даже самые обычные слова здесь воспринимались мной в каком-то совершенно новом, совершенно особенном смысле. Так, например, я приходил в восторг от непонятного выражения «за буйный набег». Я знал слово «буйный». А уж «за буйный» – это, наверное, что-то особенно сильное, отважное и удалое.

Вся песня была таинственна, непонятна, и именно поэтому мне ещё больше нравилась.

Однако лучше всего, конечно, то самое место, где «из мёртвой главы гробовая змея, шипя, между тем выползала…»

До сих пор помню, как в этом месте холодные мурашки пробегали у меня по спине и я украдкой заглядывал на рояль, не покажется ли из тёмного угла роковое чудовище.

Однажды я спросил Серёжу, как он думает: в каждом ли конском черепе, которые валяются по канавам, живёт гробовая змея? Серёжа ответил утвердительно.

Это открытие было жутко, но увлекательно. Посоветовавшись, мы решили выгнать змею из её убежища, защемить деревянной рогатиной и принести в подарок Михалычу.

И вот в первый погожий день, как только Серёжа пришёл из школы, мы вооружились рогатинами и отправились в опасное путешествие. Дома сказали, что идём играть к товарищам.

За городом всё уже зеленело. По склону оврага цвела черёмуха. Бабочки, пчёлы, жуки кружились возле мохнатых веток. А как хорошо пахло от этих цветущих кустов, от свежей травы, от молодых, едва распустившихся листьев!

Как звонко откуда-то с высоты разливались песни жаворонков!

Но нам с Серёжей было не до цветов и не до песен. Мы осторожно пробирались по склону оврага, среди зарослей молодых лопухов и крапивы.

Где же конские черепа? Казалось, раньше они валялись повсюду, в каждой канаве, а вот теперь, когда надо, нет ни одного.

Наконец у самого дна оврага я заметил белевший череп. Он почти целиком был укрыт листьями лопуха. Череп лежал на земле, оскалив зубы и глядя на нас чёрными впадинами пустых глазниц.

На дне оврага было сыро и темновато от густо разросшихся кустов бузины. Где-то в ветвях тревожно застрекотали сороки, предупреждая нас о грозящей опасности.

Дрожа и подбадривая друг друга, мы приближались к таинственному обиталищу гробовой змеи.

– Давай бросим сначала камень, – сказал Серёжа.

– Давай.

Камень стукнулся о голую кость. Мы взяли рогатины на изготовку.

Но змея не появлялась.

– Затаилась, – прошептал Серёжа. – Бросим ещё один.

Бросили. Опять ничего.

Понемногу осмелев, мы подошли поближе к черепу и наконец решили копнуть его концом рогатины. Серёжа первый подцепил палкой за челюсть, сдвинул череп с прежнего места. И вдруг из-под зелёного лопуха показалось что-то тёмное, изогнутое…

– Змея!

Мы отскочили прочь.

Но тёмный крючок не двигался, не нападал на нас.

– Да это рог! – приглядевшись, воскликнул Серёжа. – Коровий рог!

Вот так сюрприз! Значит, и череп был совсем не коня, а коровы. В зарослях лопухов рога-то мы сразу и не заметили. Всё было ясно – в коровьем черепе гробовая змея, конечно, не должна водиться.

Так бесславно кончилось наше первое путешествие, наша первая охота за гробовой змеёй.

Однако эта неудача не заставила нас с Серёжей упасть духом, мы вовсе не успокоились и продолжали поиски конских черепов.

Черепа мы нашли, но, увы, ни в одном из них гробовой змеи так и не оказалось.

Ну и что ж? Не беда! Пусть гробовая змея обитала только в одном-единственном черепе, на который так неосмотрительно наступил злосчастный Олег, пусть так, но от этого наши поиски не стали менее интересны.

Мы с Серёжей воображали себя отважными охотниками, ловцами ядовитых змей. С самого утра мы отправлялись на поиски, лазили по канавам, оврагам, продирались сквозь колючие заросли шиповника. К полудню солнце начинало уже припекать, обжигало шею и спину. Но в кустах долго ещё сохранялась утренняя прохлада, и капли росы, словно круглые прозрачные жучки, сидели на листьях, на розовых лепестках цветов.

Тронешь ветку, и капля-жучок вмиг оживёт, побежит по ней, покатится вниз, спрыгнет в траву, сверкнув напоследок золотым огоньком.

Но вот заросли кончились. Впереди лужайка. Она вся в цветах. Тут и синие колокольчики, и красный клевер, и розовая полевая гвоздика… Особенно хороши ромашки – большие, глазастые, с золотой сердцевиной и белоснежными лепестками. Они тянутся к солнцу и сами похожи на золотое солнышко; сотни, тысячи крохотных солнышек здесь на земле, совсем рядом с нами.

Цветы на земле среди густой зелёной травы и «цветы» над землёй, в воздухе, – целый рой порхающих бабочек с крылышками как яркие лепестки: пёстрые крапивницы, перламутровки, адмиралы, тёмно-бурые, почти чёрные траурницы с белой оторочкой на крыльях, жёлтые лимонницы и скромные, как голубые фиалки, мотыльки.

Мотыльков особенно много около луж. Они садятся на бережок и сидят стайками у самой воды.

А в воде своя особая жизнь: по гладкой поверхности лужи, будто по твёрдому льду, носятся взад и вперёд длинноногие водомерки, бегают по воде и не тонут.

Вот вынырнул из глубины подышать чёрный жук-плавунец; а паук-водолаз, наоборот, ныряет в глубину, унося с собой пузырёк воздуха для своего подводного колокола.

Всюду: в воздухе, на земле и в воде – кипела жизнь, жизнь, похожая на чудесную сказку.

И вот, бродя в поисках гробовой змеи, я невольно следил за нею.

Можно ручаться, что, создавая свою легенду, Пушкин никогда не мог и помыслить, что она сослужит когда-нибудь столь странную службу – заставит двух ребят искать таинственных обитателей черепов и попутно знакомиться с жизнью природы. Но именно так и случилось: «Песнь о вещем Олеге» дала первый толчок моим наблюдениям над миром природы; мало того, она сразу же придала им всю прелесть чего-то таинственного и прекрасного. Живая природа и чудесная сказка слились в моей душе воедино и, помимо сознания и воли, уже заранее предначертали весь мой дальнейший жизненный путь.

Наверное, в те самые дни, когда я с замиранием сердца разыскивал по заросшим канавам конские черепа и старался выгнать из них роковое чудовище, именно тогда-то бесповоротно решилась моя судьба. Сказка Пушкина показала мне окружающий мир через волшебное стёклышко красоты и поэзии, она подружила меня с природой и с творческим вымыслом, заставила всей душою поверить в них и служить им всю мою жизнь.

БЕЛЫЙ КОРАБЛИК

Моё любимое время года – весна, только совсем не такая, когда зазеленеет трава и на деревьях распустятся листья, нет, я люблю самое начало весны.

Вот по ложбинкам побежали, забулькали ручейки, раскисли дороги, и по ним важно разгуливают чёрные, белоносые грачи. Вот в полях, по буграм, на припёке показались первые проталины, запели над ними жаворонки. Это и есть моё самое любимое время года – пробуждение земли, её первая улыбка солнцу.

Люблю в эту пору надеть не шубу, а лёгкую охотничью куртку, высокие сапоги и пойти побродить за город.

Иду, не стесняясь, прямо по грязи, по лужам, а потом сажусь где-нибудь у обочины дороги на сваленные брёвна или на кучу камней, снимаю шапку и подставляю лицо горячему апрельскому солнцу.

– Какой вы чёрный, наверное, только что с юга? – спрашивают после такой прогулки знакомые.

– Нет, юг сегодня сам ко мне приезжал, – отвечаю я.

Знакомые удивляются, не могут понять, в чём дело, ну и пусть!

А ещё знаете, ребята, что я люблю весною делать? Пускать с детворой по ручьям бумажные кораблики. Пускаю их, и вспоминается мне то далёкое время, когда я сам был таким же вот малышом. Я даже стихи написал об этом:

Да, счастливое время жизни – детство, и счастливое время года – весна. Только вспомню о них, и передо мной, как наяву, встаёт наш крохотный городок, весь залитый весенним солнцем. Блестят окошки, крыши домов; весь городок выглядит таким нарядным, весёлым!

Зато под ногами – сплошная грязь, сплошной кисель из тающего снега, ни пройти ни проехать.

Взрослые сердятся, ругают весну, ждут не дождутся, когда же сойдёт весь снег и земля просохнет. Но для нас, ребятишек, это самое хорошее время.

Только, бывало, выбежишь из дома во двор, так и пахнёт в лицо свежим весенним духом. И какой это расчудесный дух: пахнет тающим снегом, размокшей землёй, конским навозцем и сохнущими тёплыми крышами тоже попахивает.

От одного этого духа уже замирает сердце. Так бы и полетел над землёй прочь из города, туда, где пестреют проталинами оживающие поля. Но лететь над землёй в тёплой ватной куртке, в глубоких резиновых калошах, да ещё не имея крыльев, увы, никак невозможно. Над землёй – невозможно, зато пролететь по земле, да так пролететь, чтобы брызги кругом выше головы взвивались, это не только возможно, но просто необходимо.

Пускай и штаны, и куртка, и даже шапка на голове – всё будет мокрым-мокро, пускай дома под вечер мама всплеснёт руками и только ахнет: «Ну и хорош, хоть выжми! – и сурово добавит: – Завтра весь день будешь дома сидеть!» Пускай случится всё это, но только потом, под вечер. А сейчас, пока так ярко светит солнце, пока кругом по канавкам журчат ручейки, времени терять нечего. Скорее за дело!

Во всех карманах уже заранее напихана белая бумага. Остаётся только аккуратно оторвать от неё четырёхугольный листочек, перегнуть его несколько раз по строго продуманному плану, потом взять за уголки – раз, два… потянул – вот и получился белый кораблик. Пустишь его на воду и любуешься, как мутные волны весеннего ручейка подхватят твоё судёнышко, подхватят и понесут.

Ой, сколько радости! Бежишь рядом по грязи, стараешься не отстать от кораблика. В руках длинная палка. Ею надо вовремя ловко подправить судно, чтобы оно не наскочило на мель или на каменную скалу. Тут уж не зевай, смотри в оба, ведь ты одновременно и рулевой, и капитан. Не усмотрел – конец. Судёнышко опрокинулось, его захлестнула вода. Теперь ты уже не капитан, а спасательная команда. Концом той же палки подхватываешь потерпевший аварию корабль и ловко выбрасываешь на берег. Правда, восстановить судно невозможно: его корпус совсем размок, раскис, но это и не важно. Важно, что корабль спасён, благополучно доставлен на берег. А взамен его через минуту будет готов уже другой. И снова спуск судна на воду, стремительный бег по волнам, подводные рифы, крушение. И вновь спасательная команда, не щадя сил и собственного обмундирования, спешит на помощь погибающим.

Ну разве при такой адской работе есть время думать о каких-то штанах, башмаках, калошах?! А вот мама этого никак понять не хочет и грозит, пока не подсохнут улицы, совсем из дому не выпускать. Впрочем, это только одни угрозы. За вечер, за ночь одежда высохнет и даже нагреется у жаркой печи. А мама за это же время немножко остынет от гнева и утром снова пустит гулять. Правда, перед гуляньем она берёт с меня слово, что я даже близко к ручьям и лужам не подойду.

Слово, конечно, даёшь и даже веришь сам, что его не нарушишь. Но разве удержишься перед соблазном?!

Сначала решаешь пустить только один кораблик и полюбоваться на него только издали. Потом – ещё один. А потом незаметно для себя увлечёшься – и бултых по колено в воду! Ну, тут уже всё равно, терять теперь больше нечего, да и как говорится в пословице: «На миру и смерть красна!» Ведь все твои товарищи такие же мокрые, грязные, со всех хоть лопатою грязь скреби.

Весело пускать по весенним ручьям белые бумажные кораблики, но особенно интересно бывало удрать подальше от дома, на нижнюю улицу, к самой речке. Здесь, внизу, уже не ручьи, а настоящие потоки. Они не журчат, а прямо ревут, врываясь с брызгами, с пеной в широкий разлив реки.

Хорошо прибежать на нижнюю улицу, поглазеть на разлив, а потом запустить свой кораблик в бурный поток, несущийся прямо в реку. Одно только плохо: ни один кораблик до реки не доплывёт, сразу его потоком подхватит, перевернёт, захлестнёт волной, вот и пропал, даже спасательная команда помочь не успеет.

Только один раз, помню, совсем иначе вышло. Был у меня в кармане листочек бумаги, поплотнее других, вроде восковки. «Дайка, – думаю, – из него кораблик сделаю». И хочется сделать, и жалко такой материал испортить, всё равно ведь сразу кораблик водой зальёт. Подумал, подумал и всё же решил – сделаю.

Хороший получился корабль: плотный, крепкий такой. Даже жаль его на верную гибель пускать, ну да уж будь что будет!

Пустил. Гляжу, подхватила вода мой кораблик и понесла. Кругом волны кипят, подбрасывают его, из стороны в сторону кидают. А он и не тонет, ему хоть бы что! Такой крепкий, устойчивый, только покачивается и плывёт всё дальше и дальше.

Я рядом с ним со всех ног бегу, и другие ребята за мной поспешают. Но вот и конец, бежать дальше некуда, дальше река. В этом месте поток с глухим рёвом вниз обрывается.

Пропал мой кораблик! Нет, не пропал! – перелетел на волне через страшное место – и уже на реке.

Гляжу на него и глазам не верю. Поплыл мой кораблик в речную даль. Вот он всё меньше и меньше, вот уже крохотной белой точкой мелькнул и скрылся.

Ребята вокруг шумят, кричат: «Юркин корабль не потонул, в реку уплыл. Может, до самого моря теперь доберётся!»

Отошёл я тогда от ребят в сторонку и побрёл один вдоль реки. Иду, а сам на широкую водную гладь посматриваю – не видать ли где моего кораблика. Нет, нигде не видно. Значит, совсем уплыл.

Так я в тот раз к ребятам и не вернулся, а прямо пошёл домой.

Мама даже удивилась:

– Что это ты так рано и даже сухой совсем? Почему такой невесёлый? Случилось что-нибудь?

Я только головой кивнул.

Мама забеспокоилась:

– Что, что случилось?

А я хотел рассказать и не смог – и вдруг в слёзы, только твержу одно:

– Кораблик, кораблик уплыл, совсем уплыл…

Мама сразу же успокоилась и даже рассмеялась:

– Вот так несчастье! Ещё сделаешь. Я тебе хорошей бумаги дам. Ну, перестань плакать, стыдно из-за таких пустяков.

Не поняла меня мама: не бумаги мне было жаль. Я знал, что мама мне ещё лучше даст, из неё я наделаю много-много корабликов. Но только того, самого первого, который в речку, а может, даже в море уплыл, никогда не увижу.

Кораблик-герой! Пусть он был сделан из листочка самой простой бумаги. Но ведь он первый преодолел все трудности, все преграды. И вот теперь он уплыл от меня – от своего капитана – и больше уже никогда не вернётся. И от одной этой мысли я вновь был готов горько заплакать.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Как-то поздно вечером, набегавшись за день по двору, я сидел вместе с папой и мамой за столом. Мы ужинали.

– Ты знаешь, какой завтра день? – спросила мама.

– Знаю: воскресенье, – ответил я.

– Верно. А кроме того, завтра – день твоего рождения. Тебе исполнится восемь лет.

– Ого, да он уж совсем большой вырос! – будто удивившись этому, заметил папа. – Восемь лет… Это ведь не шутка. Осенью в школу пойдёт. Что бы ему подарить к такому дню? – обратился он к маме. – Игрушку, пожалуй, не годится…

– Да я уж и сама не знаю, – улыбаясь, ответила мама. – Нужно что-нибудь придумать.

Я сидел как на иголках, слушая этот разговор. Конечно, папа с мамой только нарочно говорили, что не знают, что бы такое мне подарить. Подарок уж, верно, давно был приготовлен. Но какой подарок?

Я знал, что, сколько ни проси, ни папа, ни мама до завтра ни за что не скажут.

Приходилось ждать.

После ужина я сейчас же пошёл спать, чтобы поскорее наступило завтра. Но заснуть оказалось совсем не так просто. В голову всё лезли мысли о подарке, и я невольно прислушивался к тому, о чём говорили в соседней комнате папа с мамой. Может, они, думая, что я уже заснул, скажут что-нибудь о подарке. Но они говорили совсем о другом. Так я, ничего не услышав, наконец заснул.

Наутро, как только я проснулся, сейчас же вскочил с постели и хотел бежать за подарком. Но бежать никуда не пришлось: возле моей постели стояли у стены две новенькие складные удочки и тут же на гвоздике висело выкрашенное в зелёную краску ведёрочко для рыбы, с крышкой, совсем такое же, как у папы, только поменьше.

От радости я даже захлопал в ладоши, подпрыгнул на постели и начал поскорей одеваться.

В это время дверь отворилась, и в комнату вошли папа с мамой – весёлые, улыбающиеся.

– Ну, поздравляем тебя! Хорош подарок? Доволен? – спрашивает папа. – Это уж настоящие удочки, не то что твои палки с нитками. На такие и щуку вытащить можно.

– Очень, очень доволен! – радовался я. – Только где же я на них буду щук ловить? У нас в речке их нет, а с собой на ловлю ты меня не берёшь – говоришь, что мал ещё.

– Да ведь это я тебя раньше не брал, – ответил папа, – когда тебе только семь лет было. А теперь тебе уже восемь. Ты, по-моему, даже за одну эту ночь сильно подрос. Вон какой огромный.

– Сегодня мы все вместе рыбу ловить поедем, – весело сказала мама. – Умывайся скорей, пей чай – и поедем. Погода чудесная!

Я поскорее позавтракал, захватил свои удочки, ведёрко и выбежал во двор. У крыльца уже стояла запряжённая лошадь.

Вскоре вышли и папа с мамой. Уложили в тележку удочки, чайник, котелок и мешок с провизией.

Мы все уселись и тронулись в путь.

Когда выехали за село, папа дал мне вожжи и сказал:

– Правь, ты ведь теперь уж не маленький, а я пока покурю.

Я с радостью взял в руки вожжи. Но править лошадью, собственно, и не нужно было. Дорога никуда не сворачивала, а шла ровная, прямая, среди ржаных полей.

Рожь уже выколосилась, и по ней плыли лёгкие тени от облаков.

Наша лошадь весело бежала по гладкой дороге. То и дело впереди с дороги взлетали жаворонки и, отлетев немного, снова садились на землю.

Мы проехали берёзовый лесок и выехали прямо к речке.

На самом берегу её находилась водяная мельница. В этом месте речка была запружена плотиной и разливалась в широкий пруд.

Мы оставили лошадь во дворе на мельнице, взяли из повозки удочки, ведёрки для рыбы и пошли удить.

Ниже плотины находился глубокий мельничный омут.

Мы спустились к омуту и уселись на берегу, в прогалинке между зелёными ивовыми кустами.

Справа от нас возвышалась плотина, которая сдерживала всю массу воды. Вода прорывалась в щели плотины, била оттуда сильными фонтанами и с шумом падала вниз, прямо в омут.

А на другом берегу омута стояла старая водяная мельница. Это был небольшой деревянный домик. Одна его стена подходила к самой воде, и к ней были приделаны два огромных, тоже деревянных, колеса с широкими лопастями, как у парохода. Нижние их края погружались в воду.

Стена и толстые, как деревья, столбы, поддерживавшие колёса, – всё было покрыто зелёными водорослями. Они свисали вниз, к самой воде, как длинные бороды.

Вдруг огромные колёса дрогнули и заворочались. Сначала медленно, потом быстрее, быстрее, и с них с шумом и плеском начали стекать целые потоки воды.

Вода под колёсами запенилась, словно закипела, и побежала через омут и дальше, по речке вниз, бурлящим, кипучим потоком.

Я всё это видел первый раз в жизни и не мог оторвать глаз от чудесного зрелища.

От мощных поворотов колёс вздрагивала вся мельница, и мне казалось, что вот-вот она тронется с места и поплывёт по реке, как пароход.

– Хорошо, что мельница начала работать, – сказал папа, – вода из-под колёс пошла: в это время и рыба веселее ходит и на удочку лучше берёт. Надевай скорей червяка, начинай ловить.

Мы размотали удочки и закинули.

Возле нашего берега в заливчике вода, загороженная кустами ивняка, стояла спокойная.

Я сидел рядом с папой и внимательно смотрел на поплавки. А они тихо лежали на поверхности воды. Какие-то комарики, мошки весело толпились в воздухе над поплавками, постоянно присаживаясь на них и вновь взлетая.

Но вот поплавок моей удочки будто ожил. Он слегка шевельнулся, пуская вокруг себя по воде круги; шевельнулся ещё и ещё раз, потом стал медленно погружаться в воду.

– Клюёт! Тащи! – взволнованно шепнул папа.

Я потащил. Ух как тяжело! Удилище согнулось в дугу, а леска, натянувшись как струна, так и резала воду.

– Не торопись, а то оборвёт! – волновался папа. – Дай я помогу – упустишь, крупная попалась.

Но я вцепился обеими руками в удилище и не отдавал его.

Сильная рыба, туго натянув леску, бросалась то в одну, то в другую сторону. Я никак не мог подтащить её к берегу. Наконец рыба показалась из глубины.

Я изо всех сил рванул удилище – раздался лёгкий треск, и в руках у меня остался обломанный конец. Другой конец вместе с поплавком и леской быстро понёсся по воде прочь от берега.

– Ушла, ушла! – завопил я и, забыв всё на свете, бросился за убегающим концом прямо в воду.

Папа едва успел схватить меня сзади за курточку:

– Утонешь! Глубина здесь!

Но я ничего не видел, кроме жёлтого бамбукового кончика удочки, который, разрезая воду, уходил всё дальше и дальше.

– Ушла, совсем ушла! – с отчаянием повторял я.

На мои вопли прибежала испуганная мама. Она тут же невдалеке собирала хворост для костра.

– Что, что случилось? – ещё издали спрашивала она.

– Не плачь, – успокаивал меня папа, – может, мы её ещё и поймаем.

Но я не верил. Слёзы так и текли из глаз, и мне казалось, что в целом свете нет человека несчастнее меня.

Наконец я немного успокоился.

Папа стоял на берегу и пристально вглядывался в противоположный конец омута.

– К кустам потащила. Только бы поближе к берегу подошла, – говорил он.

Я понял, что не всё ещё потеряно. И робкая надежда шевельнулась в душе.

Я тоже нашёл глазами тоненькую белую палочку, которая едва виднелась на воде ближе к другому берегу. Она всё удалялась.

– К кустам, к кустам идёт! – радостно повторял папа. – Не горюй, Юра: мы её ещё подцепим!

Мама тоже следила за удочкой.

– Ах, только бы к берегу подошла!

Наконец рыба подтащила удочку к кустам.

Тут мы все трое – папа, мама и я – со всех ног бросились через плотину на другой конец омута.

Вот и кусты. На воде возле них слегка покачивается сломанный конец удочки. И поплавок тоже спокойно покачивается на воде.

Может, удочка уже пустая? Может, рыба давно уже сорвалась?

Папа крадучись подошёл к берегу, вошёл по колено в воду и протянул руку к удилищу… и вдруг оно подпрыгнуло, как живое, и бросилось прочь. Папа за ним – бултых прямо в воду. Весь мокрый выскочил на берег.

О радость, о счастье! В руках у него была обломанная удочка. Она сгибалась в дугу, и леска опять, как тугая струна, так и резала воду. Напуганная рыба тянула вглубь и никак не шла к берегу.

Но папа и не пытался пересилить её. Он то отпускал леску, то вновь слегка подтягивал.

Папа старался утомить рыбу. А мы с мамой затаив дыхание следили за этой борьбой.

Наконец утомлённая рыба показалась на поверхности и даже немного повернулась на бок, блестя серебряной чешуёй.

Тогда папа осторожно передал мне обломок удилища:

– Тащи, только потихоньку, не торопись.

Я схватил в руки удочку и, забыв всё на свете, изо всех сил потащил на берег.