Звезда для Наполеона Бенцони Жюльетта

– Да, разумеется, признаюсь в этом… по крайней мере, одно время. Но я быстро излечилась.

– Каким образом?

Снова под сводами дворца разнесся переливчатый смех.

– Да потому, что я слишком люблю мужчин! И в этом, поверьте мне, я глубоко права. Что касается Его Величества Императора и Короля, то то, что я ему отдала, вполне стоит, я думаю, любви.

– Что же это? Дружба?

– Мое заветное желание, – вздохнула молодая женщина с мечтательным видом, – мое заветное желание – стать его настоящим другом! Он знает, впрочем, что я люблю его, и особенно, что я восхищаюсь им. Да, – продолжала она с внезапной горячностью, – он достоин восхищения больше, чем кто-либо в мире! Да прости меня Бог, но, по-моему, Он ему в подметки не годится!

Взошло робкое солнце, окрасив венецианских лошадей на новой Триумфальной арке. День обещал быть хорошим.

М-м Гамелен жила на улице Тур-Овернь, между старинной заставой Поршерон и новой – Мучеников, за стеной Откупщиков налогов, в очаровательном доме с садом и дворцом, где до Революции графиня де Жанлис воспитывала детей герцога Орлеанского. Соседом был главный ловчий императорской охоты, а визави – некий финансист – снимал дом для танцовщицы из Оперы, Маргарит Вадэ де Лиль. Построенный в прошлом веке, дом напоминал чистые линии Трианона, и, если в усыпленном зимой саду царила тишина, в бассейне посреди двора играли струи фонтана. В целом, особенно из-за немного необычного расположения этой улицы на склоне, здесь Марианне понравилось. Несмотря на снующих взад-вперед слуг, несмотря на крики и шум просыпающегося Парижа, в доме Фортюнэ с его белыми стенами было что-то успокаивающее, мирное, что ей импонировало больше, чем показная роскошь отеля Матиньон.

Фортюнэ поместила гостью в очаровательной, обтянутой розовым китайским шелком комнате, с кроватью из светлого дерева, с большим муслиновым пологом. В этой комнате, находившейся рядом с ее собственной, жила ее дочь Леонтина, которая в данный момент была воспитанницей знаменитого пансиона м-м Кампан в Сен-Жермене. И тут же Марианна убедилась, что беззаботность креолки была только видимостью, ибо она сразу развила бурную деятельность. В мгновение ока перед нею появились: просторный батистовый пеньюар с кружевами, синие бархатные комнатные туфли, горничная для нее, – принадлежавшие Леонтине Гамелен, – и солидный завтрак, за который она уселась вместе с успевшей переодеться хозяйкой против ярко пылающего огня. Марианна с интересом убедилась, что бывшая «щеголиха», которая когда-то отваживалась выходить на Елисейские Поля в одном муслиновом платье на голом теле, в своей уютной квартире вернулась к прежним привычкам. Ее воздушное, украшенное лентами дезабилье не скрывало превосходное сложение, а, наоборот, подчеркивало смуглую прелесть дочери островов.

Обе молодые женщины с аппетитом поглощали тартинки, варенье и фрукты, запивая их горячим крепким чаем с молоком, заваренным по английскому рецепту в тончайшем розовом фарфоре Индийской компании. Закончив, Фортюнэ с удовлетворением вздохнула:

– Поговорим! Чем вы хотите теперь заняться? Принять ванну? Поспать? Читать? Я бы хотела написать несколько слов господину де Талейрану, чтобы поставить его в известность о том, что с вами произошло.

– Прошу вас, – возразила Марианна умоляющим тоном, – есть дело, которое мне кажется более срочным… Один из моих друзей, тот, что помог мне бежать из каменоломен Шайо, был ранен. Это американец, моряк, человек необыкновенный, и я не знаю, что с ним случилось. Император…

– Испытавший уколы ревности, как простой смертный корсиканец, не захотел ответить на ваши вопросы! Но расскажите мне об этом американце. Я всегда восхищаюсь людьми оттуда, может быть, потому, что родилась недалеко от них. В них живет дух авантюризма и эксцентричности, который я нахожу увлекательным. Расскажите мне этот роман, ибо я чувствую, что мне сообщили только краткое изложение, а я так люблю романы!

– Я тоже, – улыбаясь, сказала Марианна, – но именно от этого я не в особенном восторге!

С блестящими от возбуждения глазами слушала Фортюнэ рассказ о том, что произошло с вечера 21 января, когда молодая женщина покинула отель на улице Варенн, чтобы поехать в Бютар. Она рассказала о Брюсларе и Морване, чья судьба ей неизвестна, о ее друге Жоливале, тоже вызывавшем у нее беспокойство, о рассыльном Гракхе-Ганнибале Пьоше и, наконец, о Язоне Бофоре, с которым она сегодня должна была уехать в Америку.

– Я, не колеблясь, уехала бы с ним, – сказала Марианна в заключение, – если бы Император не взял с меня обещание остаться.

– И вы действительно уехали бы… несмотря на то, что произошло этой ночью в Тюильри?

Марианна немного подумала, затем вздохнула.

– Да… Если бы он не уверил меня, что нуждается во мне, и я не пообещала остаться, я, несомненно, уехала бы сегодня!

– Но… почему?

– Потому что слишком люблю его! Теперь, когда я знаю, кто он и что должно произойти в ближайшие месяцы, этот… этот брак с эрцгерцогиней заставит меня страдать. Что бы там ни говорили, я знаю, что мне будет плохо, так как я даже не смогу ревновать к ней. Вот почему лучше было бы уехать сразу после восхитительных часов любви. Я увезла бы немеркнущие воспоминания. И даже в эту минуту, когда я говорю с вами, я жалею, что осталась, ибо страшусь того, что меня ожидает. Я спрашиваю себя: не лучше ли будет пойти против его воли?.. Я ведь еще даже не знаю, что он сделает со мною, какова будет моя жизнь!

– На вашем месте я доверилась бы ему и проявила немного терпения. Что касается бегства, то это не в ваших силах, – помрачнев, сказала Фортюнэ. – Он не даст вам уехать. За вами погонятся, схватят и силой привезут к нему. Наполеон никогда ничего не упускает из своих рук. Вы принадлежите ему! И рано или поздно вам придется терпеть муки из-за него, даже если его не в чем будет обвинить. Любить такого человека – дело ненадежное. Но если вы смиритесь с этим, надо так устроиться, чтобы потерять поменьше, а получить побольше! Вот почему я недавно спросила: любите ли вы мужчин? Когда голова занята несколькими сразу, их возможности причинять страдания намного уменьшаются. Лично я предпочитаю сделать двоих счастливыми, чем заставить страдать одного.

– Любить сразу нескольких? – воскликнула ошеломленная Марианна. – Я не смогу никогда!

Фортюнэ встала, потянулась всем своим гибким золотистым телом и одарила Марианну насмешливой и одновременно дружеской улыбкой.

– Вы слишком юны, чтобы все понять. Мы еще поговорим об этом. А сейчас набросайте быстро записку вашему американцу и пригласите его навестить вас. Он где живет?

– В отеле Империи на улице Серутти.

– Это недалеко. Я сейчас пошлю слугу. Возьмите на секретере все, что нужно для письма.

Через несколько минут, когда Марианна решила более серьезно, чем в Тюильри, заняться своим туалетом, калитка хлопнула за посланцем Фортюнэ. Не желая самой себе признаться в этом, Марианна была счастлива при мысли, что вновь увидит Бофора вместе с Жоливалем и Гракхом, которых она просила взять с собой, поскольку он назначил им свидание утром в своем номере. Все трое прочно заняли место в ее сердце, показав, какой должна быть настоящая дружба. Отослав слугу с письмом, Фортюнэ спросила, действительно ли Язон любит ее, и Марианна честно ответила:

– Нет, это маловероятно! Он считает себя в неоплатном долгу передо мною, и поскольку он человек порядочный – теперь я это понимаю, – он хочет возместить мне утраченное по его вине. Он будет разочарован, что я не еду с ним, но не больше.

– Он никогда не требовал того, что… стало предметом недостойной сделки с вашим супругом?

– О, нет! Просто мне кажется, что я немного нравлюсь ему, вот и все. Вы знаете, это удивительный человек! Прежде всего он любит море, свой корабль и команду. При том образе жизни, какой он ведет, для любви остается мало места.

Фортюнэ не настаивала. Она удовольствовалась тем, что со снисходительной улыбкой пожала плечами, но когда час спустя зазвенел колокольчик, возвещая приход гостя, она как по волшебству возникла в салоне, одетая с ног до головы. Видимо, американец возбудил ее любопытство.

Но гостем оказался не Язон. В то время как две молодые женщины вошли в салон, в противоположных дверях показался одетый как с модной картинки Аркадиус де Жоливаль. Пока он приветствовал их с грацией XVIII века, демонстрируя одновременно изящество и хорошее настроение, радость на лице Марианны смешалась с разочарованием.

– Вы видите меня, сударыни, не только счастливым, но и приведенным в восторг от гордости быть допущенным засвидетельствовать мое почтение у столь прелестных ножек.

– Кто это? – шепнула Фортюнэ, с любопытством глядя на новоприбывшего.

– Мой греческий князь, Аркадиус де Жоливаль, о котором я вам говорила, – рассеянно ответила Марианна. – А где же Язон, мой дорогой друг? Почему он не с вами?

Жоливаль широко улыбнулся.

– Но он здесь, милое дитя, он здесь! Но только в виде письма. Я не смог склонить его прийти. Он сказал, что это бесполезно. И как раз, когда я последовал за вашим слугой, сударыня, он садился в карету, чтобы ехать в Нант.

– Он уехал! Не повидавшись, не попрощавшись со мною?

Голос слегка изменил Марианне, что заставило Фортюнэ внимательно взглянуть на нее. Видно, не все так просто с этим американцем! А Аркадиус неторопливо подошел к молодой женщине и вручил ей письмо, извлеченное из-под пышного жабо.

– Я полагаю, что в нем он прощается с вами, – сказал он кротко. – Он посчитал, что ему здесь больше нечего делать. Корабль и дела зовут его к себе.

– Но… а как же его рана?

– Пустяк для такого человека, как он. Император прислал к нему сегодня утром своего личного врача с выражением его благодарности и… подарком на память. И затем, что может быть лучше морского воздуха для раны! Всякий знает, что на море раны затягиваются гораздо быстрее, чем на суше. Таково же и мнение императорского врача, который несколько раз повторял это… Но, – добавил литератор после легкого колебания, – разве вы по-прежнему рассчитывали уехать с ним?

– Нет, – смущенно сказала Марианна. – Конечно, нет… Это стало невозможным.

От нее не ускользнуло упоминание о настойчивых советах императорского врача. Решительно Наполеон не оставлял без внимания ни одну мелочь.

– Тогда вам виднее. Прочтите же это письмо, оно объяснит вам все лучше, чем это сделал я.

Марианна сломала черную печать, украшенную изображением корабля с поднятыми парусами, развернула письмо и прочитала несколько строк, написанных размашистым властным подчерком: «Почему вы не сказали, что принадлежите «ему»? Вы избавили бы меня от опасности попасть в смешное положение. Я понимаю, что вам невозможно отправиться жить в мою страну. Хотелось бы только знать, искренне ли вы желали этого? Желаю вам все счастье мира, но если когда-нибудь вы почувствуете в этом счастье привкус горечи, вспомните, что существую я… и что я в долгу перед вами… потому что опасность, которую я вам предвещал, еще не миновала. Правда, отныне вы будете лучше защищены, чем это мог бы сделать я. Будьте же счастливы! Язон».

Кончиками подрагивающих пальцев Марианна протянула письмо Фортюнэ. Ее радость померкла под флером печали не столько из-за таинственной опасности, о которой он снова напомнил, сколько из-за того, что он уехал, даже не пытаясь увидеть ее, лишив ее возможности объясниться, извиниться и сказать ему наконец, какую признательность и дружеское участие питает она к нему. Ее разочарование было бесконечно более жестоким из-за его неожиданности. Правда, один Бог знает, на что она надеялась. Что рана Язона заставит его остаться еще на некоторое время в Париже, что у них будет время увидеться, поговорить и, таким образом, лучше узнать друг друга? Ей так хотелось упорядочить их взаимоотношения, странно хаотичные до сих пор, направив их в русло верной дружбы. Но Язон, очевидно, не хотел этой дружбы, может быть, потому, что она была возлюбленной Наполеона и скрыла это от него. Тон письма показывал, что его мужское самолюбие задето. Совершенно незаметно он стал вдруг для Марианны кем-то значительным и дорогим, чье отсутствие могло причинить боль.

Подняв глаза, она поймала взгляд Жоливаля, и ей показалось, что в нем промелькнуло сочувствие. Но в этот момент ее жизни она просто не могла вынести чьего-нибудь сочувствия. Она вскинула голову, переплетя пальцы, сильно сжала руки и заставила себя, улыбаясь, говорить о чем угодно другом, чтобы скрыть то, что она испытывала.

– Вы великолепно выглядите, – начала она, прерывая затянувшееся молчание. – Как вам это удалось? Что же вы стоите, садитесь, прошу вас!

Жоливаль сел и заботливо подтянул на угловатых коленях бледно-голубые панталоны, заправленные в изящные ботинки с длинными носками.

– Наш друг Бофор ссудил мне немного денег, благодаря чему я смог выкупить свою одежду и вновь занять комнату на горе Святой Женевьевы. Теперь дело в том, чтобы найти место, где я смог бы добывать средства к существованию. К тому же карточная игра меня больше не привлекает, ибо у меня нет ни малейшего желания вновь очутиться лицом к лицу с Фаншон Королевская Лилия и ее Филоменой.

– Вы считаете, что у нас еще есть основания бояться ее? – спросила Марианна, испуганная вызванным в памяти образом ужасной старухи и думая об опасности, о которой упоминал Язон.

– Откровенно говоря, я думаю, что в данный момент нет. Пока мы не рискнем показаться в ее территориальных водах, она не станет плавать в наших. И я не представляю себе, что за дела могут быть в «Сломанном Колосе» или «Железном Человеке»? К тому же хотя Брюслару и Сен Юберу удалось ускользнуть, остальные заговорщики арестованы. Наш друг Морван сидит за решеткой. Я думаю также, что полиция занялась кабаре на улице Простаков. Правда, Фаншон слишком хитра, чтобы ее поймали.

Тем временем Фортюнэ, прочитав письмо и даже получив возможность поразмыслить над ним, вернула его подруге.

– Что это за опасность, о которой он говорит?

– Не могу вам сказать. Он просто неоднократно предупреждал меня, вот и все. Да, к слову, что вы думаете об этом письме?

– Если этот человек не любит вас, пусть меня повесят! – попросту ответила м-м Гамелен. – Что касается меня, то я очень жалею, что он уехал. Я охотно повидалась бы с ним.

– Почему же?

– Скажем… потому, что мне нравится его почерк, – заключила креолка с насмешливой улыбкой. – Я уже говорила вам, что люблю мужчин! Что-то подсказывает мне, что этот – один из них. Если он возвратится, не забудьте представить его мне. Но позвольте, – добавила она, поворачиваясь к Жоливалю, – а вам он не говорил об этой загадочной опасности?

– Да, – ответил литератор. – Я знаю, в чем дело, но… лучше, если Марианна не будет знать! И никогда не узнает! То, о чем идет речь, может помешать ей проявить себя. Зачем же напрасные мучения? Не думайте больше об этом. Если ваш американец однажды вернется, я лично позабочусь, чтобы представить его вам, милая дама! – добавил он учтиво.

Решительно отвергнув идею увидеть когда-нибудь Фортюнэ, увлеченной Язоном, или наоборот, Марианна пустилась в пространные рассуждения о том, что она надеется сделать для тех, кто помог ей, и пообещала Жоливалю заняться им. Она поговорит с Императором, который, безусловно, найдет применение многочисленным талантам этого неисправимого бездельника.

– Я охотно занял бы место при вас! – сказал он со вздохом. – Вы не отказались от мысли сделать карьеру в бельканто?

– Это зависит не от меня! – ответила она, порозовев одновременно от счастья из-за объявленной ею зависимости.

– Тогда в случае, если вы вернетесь к пению, подумайте обо мне. У меня есть все данные, чтобы стать необыкновенным импресарио.

Незаметно подошло время завтрака, и Фортюнэ пригласила Жоливаля разделить его с нею и ее новой подругой. Она любила оригинальные характеры, и этот понравился ей. Несмотря на огорчение, причиненное Марианне отъездом Язона, завтрак прошел оживленно. Фортюнэ и Аркадиус составляли для их юной подруги множество планов, основой которых был почти везде театр. Фортюнэ, как и все креолки, обожала театр и музыку, а узнав, что у Марианны исключительный голос, обрадовалась, как ребенок.

– Императору надо обязательно дать ей возможность петь! – вскричала она, в пятый раз наполняя шампанским бокал Жоливаля. – Если понадобится, я сама ему об этом скажу.

Марианна едва слушала, словно все это ее не касалось. Жизнь сделала слишком резкий поворот. И это оглушило ее. Она еще не привыкла к тому, что необыкновенная сила захватила ее существование, чтобы руководить им. Каждому вольно высказать мнение о ее будущем, но ведь, в конце концов, и она имеет право голоса! И пока друзья переговаривались, у нее созрело решение.

«Я буду петь, – повторяла она себе, – я буду петь, и он должен позволить мне это! Только с пением смогу я жить в его тени без особенных страданий. У него есть слава… у меня будет своя!»

После полудня она получила возможность увидеть пришедшего с визитом самого Талейрана. В темном костюме, элегантный, как всегда, опираясь на трость с золотым набалдашником, князь приложился к руке м-м Гамелен, затем поцеловал в лоб Марианну с таким отеческим теплом, что она удивилась.

– Я рад снова видеть вас, дитя мое, – сказал он непринужденно, словно они расстались вчера вечером. – Княгиня шлет вам самые теплые пожелания, а мадам де Перигор, которая очень беспокоилась о вас, сказала мне, как она счастлива узнать, что вы живы и здоровы.

– Монсеньор, – ответила смущенная Марианна. – Ваша светлость слишком добры. Я боюсь, чтобы ваша светлость не остались недовольны.

– Чем же? Тем, что наша милая птичка расправила крылья и полетела, чтобы петь в чистом небе? Но, дорогая, я никогда не желал ничего другого. Как вы думаете, почему я отвез вас к… господину Дени? Ведь ничего не произошло, чему я не радовался и чего не предвидел, за исключением, конечно, интермедии в Шайо. Сохраните привязанность к нам – вот единственное, чего мы просим. Кстати, пока я не забыл, мой дорогой друг, – поворачиваясь к хозяйке, – пошлите людей забрать багаж из моей кареты. Княгиня приказала, чтобы все вещи этого ребенка были немедленно доставлены сюда.

– Княгиня бесконечно добра, монсеньор! – вскричала Марианна, порозовев от радости. – Ваше сиятельство сможет передать ей мою признательность… а также то, что я остаюсь, как и прежде, к ее услугам?..

– Я скажу ей обязательно!.. Вы знаете, дорогая, я получил сегодня утром письмо от Казимира. Оно заполнено комплиментами в ваш адрес, – добавил он, поворачиваясь к хозяйке.

– Разве он не мог адресовать их прямо мне? – недовольно проговорила Фортюнэ. – Или голландки занимают его до такой степени, что он больше не находит времени для письма?

– Заботы о приумножении богатства занимают его гораздо больше, чем женщины, поверьте мне!

Казимир де Монтрон, самый близкий друг Талейрана, был также и любовником Фортюнэ. Обворожительный, остроумный, временами злобный, но большой вельможа до кончиков ногтей, он томился неутолимой жаждой к деньгам и вел дьявольскую игру, полностью погрузившись в пучину финансовых комбинаций, не встречавших одобрения исполнительных властей. Фортюнэ обожала его таким, каким он был, скверного гражданина, которому Талейран дал прозвище «Иисусик из преисподней». Но, как верная подданная Императора, она слова не вымолвила, когда тот изгнал в Анвер ее неугомонного возлюбленного под предлогом, что в его присутствии добродетель не может существовать при Дворе Франции.

– По правде говоря, – объяснила она Марианне немного позже, когда Талейран после краткого визита удалился, – бедному Казимиру просто не повезло. В конце прошлого года на улице Серутти была дуэль. Дрались на заре в саду королевы Гортензии. Шарль де Флао и Огюст де Кольбер обнажили шпаги из-за прекрасных глаз, а Казимир в качестве соседа вмешался в эту историю. Наполеон не мог свалить вину ни на Гортензию, ни на Флао. Он удовольствовался тем, что послал Кольбера убивать испанцев и отправил Монтрона в Анвер без права уезжать оттуда.

– Справедливо ли такое строгое наказание?

– А я же вам говорила, что Император очень строг. Но я должна отметить, что дело было не только в этом. Прошлым летом этот дьявол Казимир встретился в Котре с герцогиней д'Абрантэ, которая оплакивала отъезд Меттерниха, и, как говорят, немного утешил ее. В сущности, Наполеон сделал правильно! В каком-то смысле он сослужил службу Монтрону, который без этого мог быть замешанным в скандале Абрантэ.

– Каком скандале?

– Да вы что, с неба свалились?

– Наоборот, поднялась из каменоломен Шайо, и вы это хорошо знаете.

– Совершенно верно! Ну, ладно! Знайте же, что в прошлом месяце при выходе с бала у графа Марескальчи Жюно, постоянно обманывавший свою жену, устроил ей ужасную сцену, во время которой в припадке ревности едва не убил ее… ножницами. Если бы не вмешательство мадам де Меттерних, я думаю, он убил бы ее совсем. Император пришел в ярость. Он снова послал Жюли в Испанию и его жену вместе с ним, чтобы заставить их помириться. По-моему, ему следовало бы также покарать эту каргу Каролину.

– Каролину?

– Его сестру, мадам Мюрат, герцогиню Берг и уже полтора года королеву Неаполя. Очаровательная пухленькая блондинка, розовая и аппетитная, как конфетка… и шлюха, каких свет не видел! Это она донесла на бедную Лауру д'Абрантэ Жюно, который, кстати, был ее любовником!

Столь подробное знакомство с нравами высших придворных сановников заставило Марианну сделать большие глаза, чем она доставила немалую радость Фортюнэ.

– Вы об этом и понятия не имели, а? Но пока я здесь, хочу дать вам добрый совет: любите Императора сколько хотите, но остерегайтесь его благородной семейки. Кроме его матери, неприступной мадам Летиции, хранящей непримиримые принципы старого корсиканского рода, и Люсьена, который согласился на изгнание ради любви, остальные представляют собой клубок змей, высокомерных, жадных, тщеславных, как павлины, на мой взгляд, недостойных того, чтобы с ними общаться. Избегайте их, как чумы, ибо они возненавидят вас настолько, насколько Император вас полюбит!

Марианна приняла совет к сведению. Но она и не собиралась знакомиться с императорской семьей, а тем более вступать с нею в борьбу. Она хотела любить Наполеона тайно, не привлекая внимания, ибо только вдали от света и шума толпы их любовь может достичь своего полного расцвета.

Впрочем, по мере того, как день уходил, она становилась все более рассеянной, слушая только вполуха сплетни Фортюнэ. Ее глаза все чаще обращались к большим бронзовым часам с изображением спящей Психеи. Никогда еще она так не радовалась наступлению ночи, ибо эта ночь приведет «его» к ней. Кровь живей побежала в жилах при мысли об ожидавших ее часах любви. У нее уже есть столько всего сказать «ему»! А время тянулось все медленнее и медленнее…

Фортюнэ, распорядившаяся никого не принимать под предлогом ее недомогания, зевнула по меньшей мере в тридцатый раз, когда в церкви Нотр-Дам де Лоретт пробило 10 часов. Едва прозвучал последний удар, как послышался шум кареты. Она замедлила ход, въехала в оставленные консьержем открытые ворота и остановилась во дворе, согласно приказу погруженном в темноту. Марианна с сильно бьющимся сердцем подбежала к окну, в то время как Фортюнэ встала, чтобы уйти в свою комнату. Но она не успела. В одну минуту Наполеон был тут.

– Не убегайте далеко, сударыня! – бросил он хозяйке, склонившейся в реверансе. – Я ненадолго…

Он бросил треуголку на канапе, обнял Марианну и поцеловал, не обращая внимания на ее протест:

– Почему ненадолго?

– Император часто делает не только то, что хочет, mio dolce amor! Мне надо возвратиться в Тюильри, где ждут важные депеши и где я должен принять кое-кого. У меня мало времени, но я должен сообщить тебе о некоторых вещах, которые не могут ждать. Прежде всего это, – он извлек из кармана сюртука свернутую в трубку бумагу с большой красной печатью и отдал ее в руки Марианны. – Я обещал тебе дом, – сказал он, улыбаясь. – Даю вот это. Надеюсь, он тебе понравится. Посмотри!

Марианна развернула свиток, но едва прочла первые строчки акта введения в собственность, как сильно побледнела. С полными слез глазами она бросилась в объятия своего возлюбленного.

– Благодарю… О! Благодарю! – бормотала она, прижимая к груди драгоценную бумагу, возвращавшую ей особняк д'Ассельна на Лилльской улице, фамильный дом, где были арестованы ее родители, где аббат де Шазей нашел ее, всеми покинутую.

Наполеон нежно погладил уложенные короной густые темные волосы.

– Не плачь. Прежде всего я хочу, чтобы ты была счастлива. Я уже отдал распоряжения. С завтрашнего дня Персье и Фонтен отправятся на Лилльскую улицу, чтобы заняться необходимым ремонтом, ибо с 1773 года дом был заброшен. Фортюнэ поможет устроить все по твоему вкусу. Погоди, не плачь больше, у меня есть еще кое-что для тебя! – добавил он грубовато-нежно.

Сделав усилие, она осушила глаза.

– Я больше не плачу.

– Лгунишка! Но тем хуже для тебя, а я продолжаю: завтра Госсек придет сюда. Он получил приказ подготовить тебя для прослушивания у директора Оперы. Через месяц весь Париж охрипнет, приветствуя нового кумира: Марию-Стэллу. У тебя дивный голос, и он принесет тебе славу!

– Мария-Стэлла? – спросила молодая женщина, слишком изумленная, чтобы иметь хоть малейшее желание плакать.

– Это имя, которое я тебе выбрал. Ты же не можешь выйти на подмостки под своим настоящим именем; что же касается выбранного тобой – Малерусс – оно ужасно. Наконец, итальянка немедленно получит благосклонность публики. Ты не имеешь понятия о снобизме парижан! Они будут вполуха слушать свою соотечественницу, но итальянку сразу же ждет всеобщее признание. Итак, ты знаменитая певица с полуслова. Что ты предпочитаешь выбрать себе родиной: Венецию, Рим, Флоренцию?

Он предлагал на выбор города, как предлагал одежду у торговца.

– Венецию! – воскликнула восхищенная Марианна. – Я так хотела бы повидать Венецию!

– Увидишь! Ты будешь петь в Венеции, потому что вся Империя станет добиваться чести принять тебя. А венецианский паспорт тебе выдадут.

Перед Марианной внезапно открылись необъятные перспективы, но, увы, они предвещали разлуку! Разлуку неизбежную! Когда он не сможет больше удерживать ее около себя, для нее же будет лучше проводить время в путешествиях. С музыкой все будет легче…

– Мария-Стэлла, – прошептала она, как бы отчеканивая в памяти это новое слово.

– Тебя так окрестил не я, а Фуше. Звездой ты была, звездой и останешься, только совсем в другом смысле. И еще: великая певица нуждается в менторе, своего рода импресарио, чтобы составлять программы, обсуждать контракты, защищать ее наконец от назойливых посетителей. Я думаю, что нашел то, что тебе нужно. Как насчет того добряка с большими ушами, который, боясь замерзнуть, топтался на дороге у Мальмезона в компании с глухим кучером? Судя по полученному днем донесению, он меня удовлетворяет. Это забавный субъект, но, по-моему, он с делом справится. И, если я правильно понял, ты в долгу перед ним.

– Однако, – сказала изумленная Марианна, – каким образом вы узнали все это? Ведь прошло так мало времени!

– А у меня превосходная полиция. Разве ты не знаешь? И Фуше пришлось кое в чем попросить прощения, – заметил он с такой лукавой улыбкой, что Марианна не могла удержаться от смеха.

Резким движением он схватил ее за ухо и потянул к себе. Ошеломленная этой неожиданной выходкой, она потеряла равновесие и упала на стоявший рядом шезлонг.

– Ты довольна?

– Как же я могу быть недовольной? У меня слов нет! Все это так внезапно, так неожиданно. Прямо страшно!

– Я предупредил, что у меня новости. Теперь поцелуй меня и иди спать! Тебе это необходимо. После больших переживаний нет ничего лучше крепкого сна. А я уезжаю.

Чувствуя, что запаздывает, он поспешно поцеловал ее, схватил треуголку и направился большими шагами к двери. Но, переступая порог, он остановился и с недовольным видом хлопнул себя рукой по лбу.

– Какой же я бестолковый! Совсем забыл!

Вернувшись к замершей на месте Марианне, он протянул ей объемистый ларчик из зеленого сафьяна, с императорским вензелем, словно по волшебству извлеченный из одного из его бездонных карманов.

– Возьми, – сказал он, – наденешь на свой дебют! Таким образом я буду уверен, что ты подумаешь обо мне.

Как во сне Марианна открыла ларчик. На черной бархатной подкладке сказочный убор из изумрудов и алмазов сверкал в пламени свечей мириадами огней. Никогда она не видела подобной роскоши, даже у Талейрана! Но когда она подняла к Наполеону ослепленные глаза, то увидела его уже в проеме двери.

– Только не говори, что они тебе не к лицу. Они такие же зеленые, как и твои глаза! Прощай, мое сердечко!

Когда немного позже обеспокоенная царившей в салоне тишиной м-м Гамелен вошла туда, она нашла Марианну сидящей на ковре перед камином с грудой сказочных каменьев на коленях, с бумагами в руках и рыдающей навзрыд.

Глава IV

Призрак Лилльской улицы

Серым ненастным днем, под давно забывшим, как выглядит солнце, небом портал особняка выглядел особенно мрачным между полинялыми, выщербленными стенами. Из всех щелей торчали пучки жухлой травы, семена которой были занесены ветром, а внизу, у входа, даже камни мостовой разошлись под напором буйной растительности.

Опираясь на руку Фортюнэ, с закрытым густой вуалью лицом, Марианна полными слез глазами разглядывала старый дом, где вспыхнул огонек ее жизни, откуда рука об руку ее отец и мать ушли на смерть. Она решила посетить его сама, до того как его захватят архитекторы, потому что ей казалось, что только она имеет право нарушить тишину, уже столько лет царившую в особняке д'Ассельна. Прежде чем он по мановению волшебной палочки обретет новую жизнь, Марианна хотела увидеть его в запустении и одиночестве, но оказалось, что это зрелище стало для нее мучительным. Оно о стольком говорило!..

Не будь Террора, вся ее юность прошла бы в этой старой обители, в чьих благородных пропорциях, в полуразбитых гербах на арке портала ощущалось великолепие времен Короля-Солнца, или в старом замке в Оверни, который она, возможно, никогда не увидит. Ее жизнь потечет по иному руслу, но будет ли она более счастлива? Кто может знать сейчас, что произойдет с Марианной д'Ассельна де Вилленев, если… Но таких «если» предстояло еще слишком много!

Позади себя Марианна услышала Аркадиуса де Жоливаля, дающего распоряжения кучеру. Она сделала несколько шагов к дому, не решаясь воспользоваться ключами, которые она обнаружила после пробуждения. Напротив безмолвного портала величественный, роскошный особняк отличался кипучей деятельностью, резко контрастирующей с запущенностью его соседа. Повсюду виднелись слуги, челядь подметала двор и тротуары, чистила посуду, выбивала ковры. По просторному двору, в глубине которого возвышалось внушительное строение в египетском стиле, взад-вперед сновали люди, особенно военные, пешие и конные. Когда Марианна, раздраженная непрерывным шумом, обернулась с нахмуренными бровями в ту сторону, Аркадиус заявил:

– Вам попались шумные соседи, по крайней мере, пока они в Париже. Этот особняк принадлежит Богарне. Принц Евгений, вице-король Италии, в данный момент находится здесь. Вчера, 29 января 1810 года, тут был прием и бал. У принца Евгения двери всегда широко открыты, и Император тоже был. А сегодня у прислуги есть работа! Отсюда и шум. Но когда он вернется в Милан, у вас будет спокойней. Император очень любит его! – добавил он, прекрасно зная, что это лучший способ успокоить его юную приятельницу.

И действительно, улыбка тронула ее губы.

– Бог с ним, раз Император так любит его. Однако войдем. Здесь холодно!

Она вынула из муфты большие ключи и протянула Жоливалю. Тот подошел к маленькой калитке недалеко от главного входа.

– Не так-то просто будет открыть ее, – сказал он. – Если эту дверь не открывали столько лет, набухшие створки и заржавевшие петли окажут серьезное сопротивление.

Вставив ключ, он напряг все силы, чтобы провернуть его, но он пошел как по маслу, замок щелкнул, и калитка легко и бесшумно отворилась.

– Похоже, что кто-то позаботился смазать замок, – заметил он удивленно. – Во всяком случае, дверь ходит так, словно ею пользовались каждый день… Кто мог ходить сюда?

– Не знаю! – заметно нервничая, ответила Марианна. – Войдем!

Парадный двор открылся во всем своем запустении. В глубине, окруженный замшелыми служебными постройками, высился классический фасад благородных форм с темными проемами выбитых окон, с позеленевшими камнями, хранящими кое-где следы пуль, и полуразрушенной лестницей. В траве валялись без голов охранявшие ее когда-то каменные львы. Всевозможные обломки устилали землю, а почерневшая с правой стороны часть стены с пилястрами безмолвно поведала о начинавшемся пожаре, безусловно, том, который учинил аббат де Шазей перед бегством. Запущенная растительность, предоставленная себе, постаралась по возможности укрыть нищету этого выпотрошенного дома. Робкий плющ оплел резную дубовую дверь, словно сама природа, даря это хрупкое украшение, пыталась утешить разрушенные камни. Вдруг из-за погнутой решетки выскочил черный кот, промчался по двору и исчез в зияющем проломе ворот бывшей конюшни.

Суеверная, как истинная креолка, Фортюнэ вздрогнула, крепче сжала руку Марианны и вздохнула:

– Персье и Фонтену будет над чем потрудиться! Какой разгром! Я начинаю думать, что Наполеон сделал вам довольно странный подарок!

– Никакой другой не мог бы доставить мне большей радости! – резко ответила Марианна. – Даже… изумруды – ничто перед этим старым особняком.

– Не будем преувеличивать, – успокаивающим тоном заметил Аркадиус. – Потребуется не так уж много стараний и труда, чтобы очень скоро привести все в порядок. Повреждения производят впечатление, но они не глубоки. Заглянем внутрь.

Он подал руку Марианне, чтобы помочь подняться по выщербленной лестнице, затем оказал такую же услугу следовавшей за нею м-м Гамелен.

Резная дверь открылась с такой же легкостью, как и калитка. Аркадиус нахмурил брови.

– Кто же мог ухаживать за замками, когда все в таком запустении? – пробормотал он.

Но Марианна не слышала его. С бьющимся сердцем она вошла в просторный пустынный вестибюль. Мебели не осталось никакой. Побитые плитки пола были усеяны осколками украшавшего стены цветного мрамора. Сорванные с петель драгоценные расписные двери позволяли взгляду проникнуть в глубины этого дома, где все носило следы слепого, бессмысленного вандализма.

В столовой с оборванными обоями строгие поставцы, высокие лари и другая громоздкая мебель, которую не смогли вынести, являли обозрению свои проломленные ударами прикладов, заплесневелые от сырости панели и филенки. Часть барельефа с профилем Людовика XVI виднелась над камином из красного мрамора, наполненным золой, в которой поблескивали кусочки позолоченной бронзы, – остатки мебели, очевидно сжигавшейся здесь.

С порога следующего зала открылся еще больший разгром. Все лежало вверх тормашками. Клавесин с его драгоценной лакировкой представлял собой бесформенную груду, из которой торчали сломанные ножки и несколько клавиш из слоновой кости, шелковая обивка превратилась в грязные лохмотья, прилипшие к сохранившим позолоту кусочкам дерева. Только побитые деревянные панели… но внезапно Марианна вздрогнула. Ее расширившиеся глаза замерли. Выше камина, великолепный и необычный в своем одиночестве, чудесный мужской портрет царил над этим разором. Со смуглой кожей под напудренными волосами, темными жгучими глазами и волевым лицом, с рукой на бедре, гордый и изящный в пышной форме полковника королевских войск на затянутом дымом фоне поля битвы, он убеждал в том, что моделью художнику мог быть только мужчина редкого обаяния, и Фортюнэ, следовавшая за Марианной, воскликнула:

– О, какой красавец!

– Это мой отец! – выдохнула Марианна севшим голосом.

Все трое замерли, с ногами в пыли, с глазами, прикованными к насмешливому, необыкновенно живому взгляду портрета. Для Марианны в этой встрече было что-то мучительное. До сих пор отец оставался в ее представлении только обрамленной жемчужинами потускневшей миниатюрой, изображавшей элегантного мужчину со скептической улыбкой, немного пресыщенного, очень изысканного, на которого она смотрела с затаенной нежностью, как на любимого героя романа. Но надменный воитель с портрета растрогал ее до самых сокровенных глубин души, потому что в его смелых чертах она узнавала свои. Как она походила на него выдающимися скулами, несколько вытянутым разрезом насмешливых глаз, в которых читался вызов, чувственным, несколько большим ртом с упрямо выдвинутым вперед подбородком! Как он стал внезапно близок ей, этот отец, которого она по-настоящему никогда не знала! Жоливаль нарушил очарование.

– Вы действительно его дочь, – сказал он задумчиво. – Он не мог быть намного старше вас, когда писался этот портрет. Я никогда не встречал такого красивого мужчину и к тому же такого мужественного! Но кто мог повесить портрет здесь? Смотрите… – И Жоливаль провел затянутым в серую замшу пальцем по позолоченной раме. – Ни грамма пыли! А между тем все здесь…

Он хотел закончить свою мысль круговым движением руки, демонстрирующим опустошение большого зала, но остановился на полпути. На верхнем этаже раздался треск паркета под чьими-то шагами.

– Но… там кто-то есть? – прошептала Марианна.

– Пойду посмотрю, – ответил Аркадиус.

Он подбежал к открывавшей свой широкий пролет лестнице и с легкостью танцора взлетел через две ступеньки наверх. Оставшиеся в зале женщины переглянулись, но нарушить тишину не решились. У Марианны было странное ощущение. Она чувствовала, что этот израненный опустелый дом, где властвовал только портрет, несмотря на все, продолжал жить жизнью непонятной, может быть, скрытной. Она разрывалась между двумя противоположными желаниями: усесться здесь, прямо на пыльном полу, чтобы ожидать бог знает чего, или же убежать, закрыть за собой легко открывшуюся дверь и никогда не возвращаться сюда. Мысль о том, что скоро рабочие своим шумом нарушат тишину этого своеобразного святилища, угнетала ее, как дурной поступок. Однако никто, кроме нее, не имел права пересечь этот порог, разбудить спящее эхо старого особняка. Этот дом, о котором она еще вчера даже не думала, вошел теперь в ее душу и плоть, и она хорошо понимала, что не сможет безболезненно расстаться с ним. Ее взгляд снова встретился со взглядом портрета, который, казалось, следил за нею с момента ее прихода, и она из глубины сердца направила ему немую молитву:

«Вы действительно хотите, скажите, вы действительно хотите, чтобы я вернулась сюда?.. Я уже так полюбила его! Я возвращу ему былое великолепие, вас снова будет окружать обстановка, достойная вас…»

Вдруг, словно дом захотел ответить ей, единственное целое в этом зале окно распахнулось под порывом ветра, Марианна подошла к нему, чтобы закрыть, и увидела, что оно выходит, как и другие, в небольшой сад, разбитый вокруг бассейна с позеленевшей стоячей водой, в центре которого задумался каменный амур с почерневшим носом, обнимавший большого дельфина, уже много лет не испускавшего воды. И вот, именно в этот момент, изливавшиеся дождем тучи разошлись и пропустили бледный, нежный луч солнца, который приласкал щеки амура, обнаружив его полную тайн улыбку.

И не зная, собственно, почему, Марианна почувствовала себя умиротворенной и ободренной. К тому же и Аркадиус вернулся.

– Никого нет, – сказал он. – Без сомнения, это крыса.

– Или треснула деревянная панель, – поправила его Фортюнэ, дрожавшая от холода под своими мехами. – Здесь так сыро! Вы уверены, что хотите тут жить, Марианна?

– Конечно, – радостно воскликнула молодая женщина, – и чем скорее, тем лучше. Я попрошу архитектора сделать все по возможности быстрее. Они должны скоро прийти, я думаю.

В первый раз она возвысила голос, словно официально утверждая свое право нарушить тишину. Его теплый звон торжествующе разнесся по анфиладе пустых комнат. Она улыбнулась Фортюнэ.

– Возвратимся, – предложила она, – вы до смерти замерзли. Ветер гуляет здесь, как на улице…

– А остальные этажи вы не будете смотреть? – спросил Жоливаль. – Должен сказать, что там полнейшая пустота. За исключением стен, которые не могли уворовать, и золы в каминах, не осталось абсолютно ничего!

– Тогда я предпочитаю не смотреть. Это слишком печально. Я хочу, чтобы этот дом вновь обрел свою душу.

Взглянув на портрет, она замолчала, чувствуя, что сказала глупость. Душа дома была здесь, перед нею, горделиво улыбаясь на фоне апокалиптического разгрома. Надо было только залечить его тело, воссоздать прошлое.

Снаружи доносился стук копыт лошадей, нетерпеливо приплясывавших на мостовой. Крик разносчика, в свою очередь, разбудил эхо прежней улицы Бурбон. Это был зов самой жизни и настоящего, сулившего Марианне столько радости. Под защитой любви Наполеона она будет жить здесь единственной хозяйкой, свободной поступать по своему усмотрению. Свободной! Прекрасное слово!

Тогда как в это же самое время она могла быть похороненной деспотичным мужем в глуши английской деревни, имея единственными подругами скуку и сожаление! Впервые у нее мелькнула мысль, что ей, пожалуй, повезло.

Она нежно взяла под руку Фортюнэ и увлекла ее к выходу, не забыв бросить ласковый прощальный взгляд портрету.

– Пойдемте, – сказала она с оживлением. – Выпьем по большой чашке горячего чая. Это единственное, чего я в данный момент хочу. Вы хорошо запрете, мой друг, не так ли?

– Будьте спокойны, – смеясь, ответил «греческий князь». – Было бы очень жаль, если бы у вас украли хоть один порыв ветра!

В хорошем настроении они покинули особняк и сели в карету, чтобы возвращаться к м-м Гамелен.

Шарль Персье и Леонар Фонтен, которых можно было назвать близнецами императорского декорирования, долгие годы демонстрировали такой прочный союз, что по сравнению с ними Кастро и Поллукс или Орест и Пилад показались бы смертельными врагами. Они познакомились в мастерской их общего учителя, Пейра, но после того, как Шарль Персье получил в 1785 году Гран-при в Риме, а Леонар Фонтен Вторую премию в 1786-м, они встретились под приморскими соснами виллы Медичи и с тех пор не разлучались. Это именно они вдвоем затеяли реконструкцию Парижа по вкусу Наполеона и, как не было ни одного ордера Персье без грифа Фонтена, так не было и ни одного акта Фонтена без печати Персье. И поскольку, не считая двухлетней разницы, они были ровесниками, хотя один родился в Париже, а другой увидел свет в Понтуазе, они в повседневной жизни прекрасно играли роль неразлучных братьев.

И вот этот в высшей степени представительный тандем французского искусства времен Империи появился вскоре после полудня в дверях салона Фортюнэ, салона, никогда не бывавшего таким пустынным. Наполеон хотел этого, любезная хозяйка сочла должным не протестовать. Кроме Госсека, никто в этот день не переступил ее порог.

Оба архитектора приветствовали дам с изысканной вежливостью и сообщили Марианне, что они были сегодня на Лилльской улице, чтобы посмотреть, как обстоят дела.

– Его Величество Император, – добавил Шарль Персье, – поставил нас в известность, что работы должны быть произведены таким образом, чтобы вы, мадемуазель, могли войти во владение домом в кратчайший срок. Так что нам нельзя терять времени. Тем более что особняку нанесен большой ущерб.

– Мы также, – взял слово Персье, – позволили себе уже сейчас принести вас несколько проектов планировки, которые мы подготовили на всякий случай, просто ради удовольствия запечатлеть некоторые идеи, на наш взгляд, отлично подходящие этому старому дому.

Глаза Марианны во время выступления этого хорошо спевшегося дуэта перебегали с одного на другого, с малыша Персье на великана Фонтена, пока не остановились на свитке бумаг, одна из которых уже была развернута на столе. Она мельком увидела мебель в римском стиле, помпейской фризы, алебастр, позолоченных орлов и победные эмблемы.

– Господа, – начала она мягко, стараясь подчеркнуть легкий иностранный акцент, который мог бы подтвердить ее венецианское происхождение, – можете ли вы ответить на один вопрос?

– Какой?

– Существуют ли какие-нибудь документы, устанавливающие, каким был особняк д'Ассельна перед Революцией?

Оба архитектора переглянулись с плохо скрытым беспокойством.

Они знали, что должны будут работать для одной итальянской певицы, пока еще неизвестной, но ожидающей самого высокого признания, певицы, которая могла быть только последним любовным капризом Императора. И они ждали встречи с особой капризной, может быть, взбалмошной, которую нелегко будет удовлетворить. Начало беседы, похоже, подтверждало их опасения. Персье покашлял, чтобы прочистить горло.

– Для внешнего оформления мы, безусловно, найдем документы, а вот для внутреннего… Но почему, мадемуазель, вас так интересуют эти документы?

Марианна прекрасно поняла, что кроется за этими словами: чего ради первозданное состояние старого французского особняка может интересовать эту дочь Италии? Она поощряюще улыбнулась им.

– Потому что я хочу, чтобы мой дом был по возможности таким, как до беспорядков. Все, что вы мне тут показываете, очень красиво и соблазнительно, но это не то, чего я желаю. Пусть особняк обретет свой прежний вид, и больше ничего!

Персье и Фонтен дружно воздели руки горе, как танцоры в тщательно отделанной фигуре балета.

– Восстановить стиль Людовика XIV или XV? Но, мадемуазель, позвольте заметить, что это вышло из моды, – сказал Фонтен укоризненным тоном. – Такого больше не делают, это старье в обществе не ценится. Его Величество Император считает необходимым…

– Его Величество прежде всего считает необходимым удовлетворять мои желания, – мягко прервала его Марианна. – Я прекрасно понимаю, что восстановить внутреннее убранство в первозданном виде невозможно, так как мы не знаем, как оно выглядело, но я думаю, что вам достаточно сделать все в соответствии со стилем дома и особенно, особенно в духе висящего в зале портрета.

Наступило молчание, такое глубокое, что Фортюнэ зашевелилась в своем кресле.

– Портрет? – спросил Фонтен. – Какой портрет?

– Да как же, портрет мо…

Мариана спохватилась. Она чуть не сказала «портрет моего отца», а певица Мария-Стэлла не могла иметь ничего общего с семьей д'Ассельна. Она глубоко вздохнула и быстро заговорила:

– Великолепный портрет мужчины, который мы видели сегодня утром – мои друзья и я – над камином в зале. Мужчина – в костюме королевского офицера.

– Мадемуазель, – хором ответили оба архитектора – уверяем вас, что мы не видели никакого портрета.

– Но ведь я еще не потеряла рассудок! – теряя терпение, вскричала Марианна.

Она не понимала, почему эти люди не хотели говорить о портрете. В волнении она обернулась к м-м Гамелен.

– Подтвердите, дорогая, что вы тоже его видели.

Страницы: «« ... 1314151617181920 »»

Читать бесплатно другие книги:

Невозможно предугадать, к чему могут привести генетические эксперименты с использованием инопланетно...
Виконт Окли, обманутый богатой красавицей, сгоряча дает клятву жениться на первой встречной и тут же...
Едва став опекуном Манеллы, дядя задумал продать ее любимцев – собаку и лошадь, – чтобы расплатиться...
Серьезное и тяжелое произведение Рэя Брэдбери, наполненное метафорами, различными символами и мистик...
Мертвецы распоряжаются судьбами живых. Вавилон охвачен огненным штормом....