Куколка Воробей Ирина
– Ничего подобного. Я убеждена, что вы решились на эксперимент и готовитесь к отлету. Никого не предупредив, не отчитавшись перед ученым советом, выбрав себя самого в качестве объекта. Адольф Фридрихович, вы превращаете авантюру в безумие…
– Откуда у вас такие мысли? Вы делали расчет на меня?
– Нет.
– Поверьте, это ужасная ошибка. Вы вообразили невесть что, и теперь…
Женщина шагнула вперед.
– Не смейте мне лгать, профессор!
Вне сомнений, она была гематрийкой. Как у всех представителей этой расы, речь ее напоминала ожившую стенограмму: размеренная, четко артикулированная, без резко выраженных интонаций. Эмоциональная окраска намечалась едва-едва – так художник набрасывает эскиз картины, которую, скорее всего, не начнет писать никогда. Знаки восклицания невольный свидетель, окажись он поблизости, мог лишь домысливать. Восстанавливать, исходя из скупых жестов, ориентируясь на «мертвую» мимику и точную, но малозаметную акцентировку.
Тем острее чувствовалось возбуждение: критическая масса его, грозя взрывом, копилась в кабинете. Иногда намек звучит ясней констатации факта – так грудь, мелькнув в распахнувшихся одеждах, возбуждает больше откровенной наготы.
– Госпожа Дидье… Эмилия Лукинична… – бормотал Штильнер, отступая к подоконнику. Он ослабил узел галстука, расстегнул воротник рубашки. Щеки профессора побагровели, как от удушья. – Да что ж это творится, в конце концов? Вы в моем кабинете, ворвались, кричите на меня…
Женщина устало вздохнула. Маленькая, пухленькая, средних лет, в строгом платье с воротничком под горло, она могла бы быть привлекательной – в другое время и в другом месте. На Сечене ценили здоровую плотскость. Пышки-глупышки, толстушки-хохотушки хвастались более обширной коллекцией кавалеров, чем их ослепительные подруги – длинноногие и высоченные королевы красоты. Вряд ли гематрийка числилась в глупышках, а в хохотушках – тем паче, но все же…
Увы, в данном случае женственность терпела сокрушительное поражение. Не всякому кавалеру по сердцу, сидя рядом с предметом обожания, раскрашивать каждую реплику дамы цветными маркерами, словно ребенку – черно-белый рисунок в альбоме.
– Я готова убить вас, профессор. Своими руками. Но…
– Спасибо на добром слове, госпожа Дидье, – шутовски раскланялся профессор.
– Но допустить самоубийство, – продолжила госпожа Дидье, пропустив «благодарность» мимо ушей, – под видом эксперимента? Увольте, не могу. Это для вас переоборудовали «Жанетту»? Челнок напичкали автоматикой, будто жареного гуся – яблоками…
– Чушь! Бред воспаленного мозга! Я не хочу слышать эти архиглупости! А если даже и для меня, то какое ваше дело?!
Вот у профессора Штильнера не с логикой, так с восклицательными знаками все было в порядке. Большие, жирные, честные. За такие восклицательные знаки, подумал Лючано, судья дает срок, не вслушиваясь в доводы защиты.
– У вас есть лицензия пилота?
– Эмилия Лукинична! Обижаете! Я – космобестиолог!
– Вы – космобестиолог-теоретик. Если угодно, выдающийся теоретик. Гениальный. И совершенно не умеете врать. Спрашиваю еще раз: есть лицензия или нет?
– Есть. Я прошел трехмесячные курсы по пилотированию.
Штильнер принял гордую позу. И зря.
– Ясно. Кандидатский минимум. Класс «G-прим», орбитальные полеты. Третья категория сложности. Взлет и посадка – на автопилоте. Вы собрались полюбоваться Сеченем с орбиты?
– Почему сразу – с орбиты? И потом, Аркадий Викторович не откажет послать со мной Данилу…
– Какого еще Данилу?
– Данилу Бобыля, своего личного пилота.
– Крепостного? Ну да, конечно… Очень удобно – барин велел, и Данила летит, ничего не спрашивая. Сгинет – тоже не беда, Мальцов найдет себе нового. Ах, профессор, воля ваша, но я бы рекомендовала графу высечь вас на конюшне. Для вразумления. В древности это считалось самым популярным наказанием в здешних краях…
«Высечь на конюшне?» – издалека переспросил Лючано.
Его – младшего экзекутора, практика, не слишком образованного по части истории пыток – заинтересовала экзотическая идея. К сожалению, оба собеседника не обратили на Тарталью никакого внимания. Движения Штильнера и гематрийки, которую профессор именовал Эмилией Лукиничной, замедлились, а там и вовсе остановились. За окном, в вечерней мгле, над приземистым двухэтажным корпусом всплыл и начал мерцать объемный люминофор «ЕЕЩУДЯРГ». Вскоре мерцание застыло, превратясь в ровное, желто-голубое свечение.
Лючано долго смотрел на эту абракадабру, мучаясь догадками, пока не сообразил, что слово будет правильно читаться не отсюда, из кабинета, а снаружи, со стороны трассы, проходящей за корпусом.
«ГРЯДУЩЕЕ».
Евгенический центр на Сечене.
Любимое и, увы, нежизнеспособное дитя Адольфа Штильнера.
Было даже слегка обидно. Жизнь и без того сложна, чтобы впридачу смотреть по ночам такие сны – весточки из прошлого. Тарталья предпочел бы что-нибудь эротическое, или комедию. Он пролился сквозь кабинет, сквозь окаменевший сон, не ощущая собственного тела, и сконцентрировался между письменным столом и шкафом, битком набитым инфокристаллами и мнемокапсулами. От его действия все пронизала дрожь, и дело сдвинулось с «точки замерзания».
Надпись «ЕЕЩУДЯРГ» за окном опять замерцала.
Правда, мелкий эпизод – миг-другой, не более – явно выпал из цепочки событий. Профессор Штильнер в данный момент стоял не у подоконника, как раньше, а у диванчика в углу, словно только что вскочил с него в негодовании. Гематрийка же без стеснения расположилась за профессорским столом. Двумя пальчиками она держала расстегнутый футляр из квазидермы с тиснением.
– Ну, знаете… – с нескрываемой брезгливостью сообщила Эмилия, изучая добычу. – Всякое ожидала, но это… Хоть бы спрятали, что ли, от посторонних глаз?
Штильнер в гневе замахал руками, желая возразить, дать укорот нахалке, и не в силах от ярости произнести хоть слово. Лишь спазматический кашель клокотал в горле. Наконец он угомонился, плюхнулся на диван и тщательно промокнул вспотевшую лысину платком. Лицо профессора сделалось утомленным, несчастным. Чувствовалось, вранье дается ему с огромным трудом, вызывая физическое недомогание.
«Хотел эротики, малыш? – усмехнулся маэстро Карл. – Получи и распишись…»
«И комедия не заставила себя ждать», – подвел итог Гишер.
Лючано понимал гематрийку. Предмет, извлеченный Эмилией из футляра, не предназначался для демонстрации в приличном обществе. Разве что в «мягких» порно-фильмах, для семейного, так сказать, просмотра. Вагина из губчатой самоувлажняющейся микропорки с мобильными нано-стимуляторами, семясборник-консерватор, и отдельно – медальон-носитель с плесенью куим-сё. Запись «Тайных грез» или сериала «Новенькая из 10-Б». Этой штукой пользовались в донорских пунктах при сдаче мужского семени в банк, или для анализов. Но большей частью «мамочку» – мастурбатор «Lady blue», в комплекте виброяйцо для дополнительной стимуляции – облюбовали одинокие, застенчивые неврастеники, испытывающие трудности с сами знаете чем.
– Вот, – еле слышно буркнул профессор, – теперь вы без спросу роетесь в моем столе… Постыдились бы! А это, между прочим, совсем не то, что вы думаете. Это, знаете ли, оборудование. Да-с, оборудование! Необходимое для эксперимента. Думаете, легко мне было спрашивать «мамочку» у продавщицы? Чуть со стыда не сгорел…
Холодные, бесстрастные глаза гематрийки в упор смотрели на Штильнера. И Тарталья готов был поклясться, что в самой глубине, на дне, в тайном омуте, поблескивают знакомые искорки. Женщины так глядят на своих мужчин, оставшись с ними наедине. На пожилых, лысых, смешных мужчин, зачастую еще не выяснивших, что они – свои.
Глядят, не видя лысины.
Не замечая возраста.
Обращая комическое в величественное.
– Насколько я вас знаю, профессор, – сказала Эмилия Дидье, – вы предусмотрели и запасной вариант. Я имею в виду, кроме «мамочки». Не Данилу же, извините, использовать…
Она шутит, с изумлением понял Лючано. Но изумление быстро прошло: мой сон, что хочу, то и подмечаю. Даже влюбленность и чувство юмора у гематров.
Профессор кивнул с достоинством:
– Да, предусмотрел. Я предполагаю взять на борт проститутку-брамайни, способную к зачатию и последующему деторождению. Это недорого и реально. Я узнавал. Отказ от родительских прав она подпишет перед стартом.
Сон мало-помалу становился интересным.
– Я понимаю это следующим образом, – Эмилия опустила футляр со злополучной «Lady blue» в ящик стола. – Вы, Адольф Фридрихович, тайно готовитесь к отлету на «Жанетте». С Данилой Бобылем, а если граф откажет, то и без Данилы. В самом деле, у вас же есть лицензия, вы три месяца штудировали пилотирование… Карту флуктуативных скоплений подходящего класса, полагаю, вы составили лично, как видный теоретик. В качестве суррогатной матери вы берете с собой проститутку-брамайни. Если проститутка откажется лететь, у вас про запас есть чудесный мастурбатор, способный хранить семя до трех недель. Я ничего не упустила?
К концу ее тирады Штильнер был густо-багров. Лючано ожидал взрыва, но ошибся. Профессор шумно выдохнул, обеими руками пригладил волосы и рассмеялся.
– Я, Эмилия Лукинична, иногда забываю, что вы из гематров. Слишком уж вы мне симпатичны. Нет, голубушка, вы изложили дело самым подробным образом. Спасибо, что вскрыли всю авантюрность затеи сумасбродного Адольфа Штильнера. А теперь послушайте меня. И не перебивайте! Вы единственная, с кем я делился своими умозаключениями, а значит, единственная, кто в силах понять.
Он опустился на диванчик и замолчал, собираясь с мыслями.
– Да, я теоретик. Рассеянный, непрактичный, легко увлекающийся человек. Но даже я вижу, что будет, выйди я на ученый совет. Почтенные коллеги, всем встать! Я принес вам преприятнейшее известие – радикальный прорыв в социал-управлении эволюцией человека осуществлен! Отныне передача расовых свойств энергетов по наследству при смешанных браках – тьфу, плюнуть и растереть! Дело за малым: в процессе зачатия, помимо обоих родителей, должен участвовать «третий нелишний» – флуктуативный материал, посланец космоса! Одного будущего родителя, а лучше – сразу обоих, требуется предварительно заразить частицами флуктуации континуума, которая в свою очередь рождена РПТ-маневром наших кораблей! «Кракен» или «дэв» в супружеской постели – залог успеха! Дорогие друзья, мы организуем экспедицию для подтверждения моей гениальной гипотезы, и благодарная Ойкумена нас не забудет! Господа меценаты, уважаемые спонсоры, шапку по кругу!
– Вы уйдете под громовой хохот, – тихо сказала гематрийка. – При вашей репутации…
Штильнер с горечью усмехнулся.
– Разумеется. При моей репутации. Я даже не успею перейти к научным выкладкам. К объяснениям, что вместо агрессивного «кракена» для инициации собираюсь использовать «прото-амёбу». К заявлению, что корректировать эволюцию микрокосма можно лишь инструментами эволюции макрокосма… Меня закидают гнилыми томатами. Но самое опасное не это. Томаты я стерплю. А если в зале окажется ушлый молодчик, который сумеет подтвердить мою гипотезу на практике? Раньше, чем это сделаю я? Я готов делиться позором. Но делиться лаврами я не желаю!
Лючано впервые видел такого профессора Штильнера. Он недоумевал, в чем дело. Шутки подсознания, решившего облагородить глупый сон – превратив комическое в космическое, а нелепость в самопожертвование? Причуды рассудка, компенсирующего напряжение реальной жизни?
Влияние «ошейника»?!
Стоило пару дней назад переволноваться из-за медицинского обследования, поддаться мнительности, воображая себе ужасы безумной заразы, частицы фага, поселившейся в твоих кишках – и нате-ка! Психика трансформировала нервный срыв в дурацкий сон, а собственный страх – в завиральные идеи Штильнера. Нельзя же, в конце концов, допустить, что нам снится реальный случай, который имел место быть?!
А когда, собственно, это могло случиться? Евгенический центр «Грядущее» уже существует и еще не лопнул, как пузырь. Значит, не более одиннадцати и не менее четырех лет тому назад. Вычислить точнее вряд ли удастся…
Бросая вызов этому безнадежному «вряд ли», сон вновь окаменел. Фигуры двух людей замерли. Перестал мерцать, а там и погас сакраментальный люминофор «ЕЕЩУДЯРГ». Лючано почувствовал, как, бестелесный и счастливый, он взмывает ввысь: над сном, над кабинетом, превратившимся в крохотную сцену – нет, в ящик кукольного театра, с каким, по словам тетушки Фелиции, ходили по Борго древние невропасты. От ящика в разные стороны тянулись пучки. Их структура вызывала оторопь. Преодолевая страх, Тарталья взялся за один из пучков, разбирая на нити, и искренне удивился, когда в ящике началось движение.
Словно колесо, где пространство служило ободом, время – ступицей, а у спиц и вовсе не было названия, совершило один-два оборота.
– Прогресс на Сечене в ваших руках, граф!
Возвестив это, Адольф Штильнер вытер лоб клетчатым платком и перевел дух. Взяв кружку с чаем, он щедро набуровил туда из вазочки малинового варенья – своего излюбленного лакомства.
– А вы как думаете, голубчик? – откинувшись на подушки, спросил граф Мальцов.
– Стоит ли шиковать на благо какого-то сомнительного «социал-управления эволюцией человека»?! – спросил Лючано, уже ничему не удивляясь.
Ответный удар Штильнера был беспощаден:
– Милостивый государь! Я тоже, в свою очередь, полагаю финансирование вашего «Вертепа» швырянием денег на ветер! Три года вы за счет графа ездите по деревням…
«Он просил дополнительных финансовых вложений у Мальцова! Это было… Когда же это было? Девять… нет, десять лет тому назад! Получив деньги, он напичкал „Жанетту“ автоматикой, мало надеясь на свою лицензию пилота… Далее – разговор с гематрийкой. Десять лет… я учил Никиту со Степашкой игре в „пристенок“… зимой выкупили Оксанку – девку во младенчестве украли цыгане, заставляли воровать, а она, тихоня, плакала…»
Лючано отпустил пучок. Колесо вернулось в исходное положение. Кабинет профессора. «ЕЕЩУДЯРГ» за окном. И в кресле – гематрийка Эмилия Лукинична Дидье.
– Я лечу с вами, Адольф Фридрихович, – сообщила она.
Дальнейшая сцена была безобразна. Штильнер кричал, бранился, разбил стенную тарелку с дарственной надписью «Долику от друзей в день его сорокалетия!» – короче, бушевал, как мог. Запреты рисковать собой сыпались на Эмилию градом, перемежаясь угрозами увольнения и домашнего ареста. Профессор живописал трудности и опасности предприятия. Он уже забыл, что собирался отправиться в космос собственной персоной, имея в спутниках лишь проститутку-брамайни, если проститутка даст согласие, и Данилу Бобыля, если тому прикажет граф Мальцов.
Но весь пыл разбился о ледяное спокойствие госпожи Дидье.
– Я лечу с вами, – повторила она, когда профессор выдохся, охрип и замолчал. – Хотите, дайте мне пощечину. Вам сразу полегчает. Но от моего присутствия на борту «Жанетты» вам не избавиться. Во-первых, у меня есть лицензия пилота. И не ваш любительский «G-прим», а категория «Z-макро». Во-вторых, я, конечно, не проститутка, и не юная звезда подиума, но к зачатию и деторождению вполне способна. Если вы предпочтете мастурбатор, я готова стать суррогатной матерью. Надеюсь, аппаратура для искусственного осеменения на «Жанетте» имеется? В-третьих, для вашего эксперимента гематрийка ничем не хуже брамайни. Поскольку вы – техноложец, и не энергет ни в малейшей степени. Наконец, в-четвертых…
Она встала из-за стола. Зачем-то подобрала осколок тарелки, на котором сохранился фрагмент надписи «Долику от…». Лючано следил за Эмилией, не в силах понять: на кого она похожа? Складывалось впечатление, что он видел ее раньше, при других обстоятельствах – или кого-то, напоминавшего эту женщину. Твердый рот, нос чуть вздернут; волосы цвета красной меди гладко зачесаны и собраны на затылке в узел. Ну видел же, клянусь чем угодно!
Нет, память отказывала.
– А в-четвертых, – закончила Эмилия Лукинична, – одного я вас никуда не отпущу. Так и знайте. Еще восемь лет назад, на Саузе, где вы читали у нас факультатив по типологии флуктуаций, я сразу поняла: вы – гений. А гениев никуда нельзя пускать без присмотра. Пропадут ведь…
Когда профессор Штильнер молча приблизился к гематрийке и неуклюже опустился перед ней на колени, Лючано ощутил, что просыпается.
И проснулся, к великому своему сожалению.
Глава вторая
Овощевод и шоумен
Вчера Тарталья перестарался, затемнив стекла до полной непрозрачности. В комнате стоял кромешный мрак. Лишь светился на руке циферблат-татуировка, да тлели контроль-индикаторы разнообразной машинерии, которой был напичкан номер.
– Малый свет!
Сработало. Над кроватью зажегся ночник. Лючано выбрался из-под легкого, но теплого одеяла с прослойкой из термосейвера, и вернул окнам прозрачность. Стекла оказались самые что ни на есть современные: гидрофобный полимер с шумопоглотителем и чистящей ионизацией. Не запотевает, не пылится, диапазон прозрачности – от нуля до 99,8%, коэффициент шумопоглощения – не менее 95%. Плюс голосовой привод…
Номер только на первый взгляд выглядел провинциальным. Интересно, скрытые камеры слежения здесь тоже имеются? Впрочем, какая разница? Если Тумидус и так в любой момент, под любым углом и во все дырки…
Вняв совету незримого маэстро Карла – выбросить легата из головы, мыслить позитивно и радоваться жизни, – он с решимостью мученика зашлепал в ванную. Комплекс «Гигиена» сиял металлическим напылением, подмигивал сенсорами и приглашал к взаимовыгодному сотрудничеству. Чем не повод для позитива?
– Естественные отправления!
Унитаз – сиденье с пакетом-утилизатором – без единого звука выдвинулся из стены. И после использования по назначению уехал обратно, распространяя аромат лаванды.
– Чистка зубов!
В губы ткнулась чистящая дентат-головка – устройство, фигурирующее в бесчисленном множестве похабных анекдотов. Завистники, не имея средств на дорогое удовольствие, норовили обхаять чудо техники. Лючано послушно открыл рот, позволив аппарату хозяйничать внутри. В течение тридцати секунд лазеры, ультразвук и ультрафиолет обрабатывали полость рта, удаляя остатки пищи и зубной камень, обеззараживая, дезодорируя, заживляя десны и восстанавливая костную ткань. Закончив труды праведные, головка, как до нее – унитаз, сгинула в недрах «Гигиены».
Выбрав тоник и ароматизатор, он отрегулировал температуру и с удовольствием подставил тело упругим струям душа.
Одну из стен кабинки занимало незапотевающее, как и окна, зеркало. С добродушной усмешкой вспоминая удивительно реалистичный сон, приснившийся этой ночью, Тарталья мельком глянул в него – и заметил некую несообразность в своем облике. Не то чтобы у него заметно уменьшился живот, выпали остатки волос или выросла третья нога…
Татуировка!
Творение Папы Лусэро увеличилось раза в полтора, нарастив щупальца-отростки. Словно змеи вдруг решили покинуть родное кубло и освоить новые территории. Весь позитив мигом улетучился. Снизив напор воды до минимума, он придвинулся ближе к зеркалу, стараясь получше рассмотреть своевольную татуировку. Змеи не просто расползлись на все плечо, подбираясь к груди. Проступили объем, фактура, явственные чешуйки и наросты, похожие на присоски.
Чешется?
Вроде бы нет…
Лючано осторожно потрогал работу киттянского антиса. Обычная кожа, гладкая и мокрая. Ни припухлостей, ни чешуйчатой фактуры. Обратиться к врачу? Он глянул на табло, где мерцали результаты его анализов. Проверку организма «Гигиена» выполняла автоматически. Все показатели светились зеленым, в полном согласии с самочувствием. Врач наверняка сочтет клиента психом. А если выяснится, что татуировку делал антис, втирая в «колево» какой-то дурацкий порошок…
Нет, к врачу обращаться не стоит.
Выключив душ, он запустил режим сушки. Затем вышел из ванной, оделся и, все еще пребывая в легкой прострации, отправился вниз в поисках позитива.
Столовая гладиатория пустовала. Ни коллег по несчастью, ни обслуги. «Шакконский стол» – бери, что хочешь. Тарталья взял гренки с козьим сыром, пять ломтиков бекона, салат из зеленой аммонтарской репы и кофе. Кофейный аппарат был из дорогих – разобраться в насадках и сенсорах удалось не с первого раза. Но результат превзошел все ожидания.
«Мулатка пусть удавится от зависти…»
По привычке забившись в угол, он отдал должное завтраку. Минут через десять в столовой объявились еще двое: мужчина с мятым лицом бухгалтера, у которого не сошелся годовой баланс, и женщина – жгучая брюнетка в кимоно. Гладиаторы? Персонал? Оба молча кивнули, приветствуя новенького, и принялись без энтузиазма выбирать еду. Лючано кивнул в ответ и сделал вид, что интересуется парочкой не более, чем они – им.
Допив кофе, он направился к выходу – и в дверях столкнулся с Жоржем Мондени, ланистой гладиатория. Сиречь, комендантом заведения, судя по исторической беллетристике.
– Доброе утро.
– Доброе… Борготта, кажется?
– Да.
– Я искал вас. Присядем?
Они расположились в холле, в двух глубоких креслах. Между креслами стоял столик со старинной бронзовой пепельницей – не пластик «под бронзу», а настоящий металл. Ланиста извлек портсигар, протянул Лючано.
– Спасибо, я не курю.
Мондени пожал плечами, достал коричневую сигарилло, прикурил от зажигалки с «вехденской искрой». Ланиста был худой, узколицый, с острыми скулами, тонкими пальцами. Хотелось бы добавить: «тонкими нервными пальцами», но ни пальцы, ни сам Жорж нервными не выглядели. Скорее уж напротив – ланиста казался апатичным, едва ли не сонным.
– Итак, ваши обязанности. Их мало, и они не слишком обременительны. Но исполнять их вам придется неукоснительно.
Мондени выдержал паузу.
– Распорядок дня: завтрак с восьми до девяти, обед с двух до трех, ужин с семи до девяти. При желании, или если опаздываете, можете питаться в городе за свой счет. Вернее, – Жорж усмехнулся, демонстрируя превосходные зубы, – за счет хозяина. Ночевать вы обязаны в гладиатории. Вам полагается быть внутри здания не позднее полуночи. За опоздание положено наказание.
– Какое?
– Опоздаете – узнаете. Гарантирую, что вам не понравится. Лучше придерживайтесь распорядка.
– Хорошо, учту.
– У вас будет достаточно свободного времени, но на назначенные мероприятия вы должны являться обязательно. Я имею в виду транслят-шоу и «арену». Позже к ним добавятся творческие встречи без трансляции, публичные и индивидуальные.
Ланиста еще раз хохотнул, Идея «творческих встреч» доставила ему колоссальное удовольствие. Похоже, сегодня Жорж пребывал в чудесном настроении, несмотря на сонливость.
– Транслят-шоу? Встречи? – Лючано решил, что ослышался. – Я не артист… то есть, артист, но специфический! Я невропаст, я не из тех, кто выходит на сцену…
– Невропаст вы, Борготта, физик или ассенизатор – это неважно. Сейчас вы – семилибертус. Вы должны выступать, и вы будете выступать. Уверен, вам это придется по сердцу.
Он прищурился, оценивающе глядя на новичка – словно прикидывал, как тот будет смотреться на сцене. Во взгляде, в выражении лица ланисты помимо профессионального внимания сквозило что-то еще. Так «подшитый» алкоголик с тоской смотрит на человека, который отправляется в ресторан на дружескую попойку.
Тарталье стало неловко, и он отвернулся.
– Надо – значит, надо. Буду выступать. Хотя кого может заинтересовать моя скромная персона – ума не приложу.
«Ну, это ты, положим, загнул, – едко усмехнулся Гишер. – Прибедняешься. Добрая половина Китты с удовольствием посмотрела бы шоу с твоим участием».
«Ага, станут они мои записи продавать на Китту! Тоже мне, новый Бадди Гай выискался!»
– Заинтересует, не сомневайтесь.
– А что насчет… арены? Мне придется… э-э… Драться?
– Драться? – Жорж расхохотался и долго не мог успокоиться. – Дружище, спите спокойно! В Галактике мало мест, более безопасных, чем наша «арена». Тем паче вы вряд ли знаете, за какой конец держат оружие…
Он дождался, пока новоявленный гладиатор вздохнет с облегчением. И лишь после этого заметил:
– Однако у вас будут и другие обязанности. Идемте, я покажу.
В дальнем конце коридора обнаружилась дверь, ведущая вниз. Спустившись на пролет, они оказались перед следующей дверью, куда более внушительной. Два замка, кодовый и папиллярный, камера слежения…
– Ну у вас и подвалы! Прямо как в тюрьме.
– А это и есть тюрьма. Бывшая, – титанопластовая плита с покрытием из термосила ушла вбок, открывая следующий лестничный марш. – Тюрьму лет двадцать назад снесли. Сверху построили гладиаторий, а подвал остался.
– Что здесь сейчас?
– Овощехранилище.
Недоумевая все больше: за каким чертом его ведут в овощехранилище?! – Лючано топал по ступенькам вслед за ланистой. Ступеньки вывели людей в новый коридор. Под потолком на магнитных подвесках плавали шарики «теплой» плазмы. Считалось, что их свет видимого диапазона идентичен по спектру излучению «оранжевых карликов».
«Скажите на милость, – спросил издалека маэстро Карл, – зачем в подвале „естественный“ свет? Чтобы томаты лучше колосились в закромах?»
По обе стороны коридора располагались камеры, забранные стальными решетками. Никаких силовых полей, сверхпрочных пластиков – старая добрая сталь.
– А вот и наши маленькие друзья. Знакомьтесь.
Жорж хитро подмигнул.
Сюрпризы Тарталья терпеть не мог. Еще больше, чем неопределенность. «Разрешите вас представить! Уважаемый Лючано, это Баклажан; уважаемый Баклажан, это Лючано. Баклажан у нас рецидивист, Борготта, как и вы, потому и сидит за решеткой. Не хотите составить ему компанию? Ха-ха, я пошутил! Решетки – это от воров. У нас, знаете ли, очень дорогие и редкие овощи, всяк норовит украсть…»
«Не паясничай, – оборвал внутренний монолог Добряк Гишер. – Загляни в одну из кутузок и выясни, что там. Или ты боишься?»
В ближайшей камере сидел человек. Здоровый, крепкий детина с взлохмаченной шевелюрой. Свежий шрам на щеке, глаз подбит, губа расквашена. Подобный «джентльменский набор» вкупе с синей робой и штанами не оставлял сомнений: сиделец – матерый уголовник.
Такому самое место в тюрьме.
Детина не шевелился, тупо уставясь в одну точку. Оплывшее, словно подтопленный воск, лицо идиота не выражало ничего. Ни малейшего намека на мысль, на примитивное чувство. Вспомнилось лицо парня-туриста на Китте – ученик бокора, в котором застрял Лоа клиента, плясал на веранде, и в будущем еще не намечалось суда, рабства, «овощехранилища»…
Наркоман, выгоревший дотла?
Дебил от рождения?
Но кто измордовал несчастного?
– Прошу любить и жаловать: перед нами – «овощ». Один из нашей богатой коллекции. Интеллект на нуле, высшие эмоции отсутствуют. Остались простейшие рефлексы и реакция на базовые раздражители. Любая дворняга умнее этого красавца.
– Кусается? – не сдержался Лючано.
– Кто? А, вы шутите… Нет, несмотря на комплекцию, он совершенно безобиден. Как и остальные.
Жорж откровенно скучал. Чувствовалось, что знакомство новенького с «овощами» – рутина, дело обыденное и сильно надоевшее ланисте.
При ближайшем рассмотрении в камере, кроме лежанки, обнаружились стандартный диагностер МДК-3, автоматическая посудомойка, умывальник и унитаз, скромно укрытый в дальнем углу. Если бы не решетка и голые стены, камера больше походила бы на больничную палату.
Частная психушка?
– И много у вас… «овощей»?
– Сейчас – одиннадцать.
– Зачем вы их тут держите?
– Не все сразу, Борготта. Со временем узнаете. В конце концов, кто-то должен заботиться о бедолагах? Сами они даже поесть толком не могут. Разве что, извините, опорожняться научились не себе в штаны. Да и то… Кстати, о кормлении. Сейчас время завтрака. Займитесь.
– Чем?
– Кормлением. Это одна из ваших обязанностей. Я покажу. Не бойтесь – они и мухи не обидят.
Мондени отпер камеру, спокойно зашел внутрь. Лючано, робея, следовал за ланистой. Жоржу, конечно, виднее, но мало ли что взбредет в голову здоровенному «овощу»? Ишь, ручищи!..
– Дверь можете не запирать. Здесь автомат по выдаче пищи. Жмете кнопку – в лоток падает баночка. Сбалансированный рацион, на основе детского питания. Мы называем его «замазкой». На завтрак положено две баночки. В шкафчике – миска и ложка. Содержимое – в миску. Ага, вот так. Кормить – с ложечки. Вон лежат гигиенические салфетки – по окончании вытрете ему лицо. Ну, что же вы стоите? Удачного кормления!
Недоумевая, почему столь простую и, честно говоря, не слишком приятную работу не может выполнить обычный раб, Лючано повиновался. Должно быть, специально придумали, чтоб семилибертусу жизнь медом не казалась…
– Пора завтракать, парень! – он тронул «овоща» за плечо. Не дождавшись реакции, сунул миску с «замазкой» детине под нос. – Попробуй! Это вкусно.
«Овощ» медленно, словно боясь расплескать остаток мозгов, наклонил голову и уставился в миску. Лючано зачерпнул полную ложку розоватой кашицы, поднес к губам здоровяка. Тот с послушанием пай-мальчика открыл рот.
– Молодец! Надо кушать. Давай, за папу, за маму… за дядю Тарталью…
«Овощ» не сопротивлялся. Разевал рот, когда в губы тыкалась ложка. Чмокал, плямкал, глотал. После чего процедура повторялась.
– Ну вот и все, – с облегчением вздохнул Лючано, вытирая замурзанное лицо детины салфеткой. Ложку и миску он отправил в посудомойку, которая мигом заурчала, салфетку – в унитаз, и поспешил покинуть камеру.
– Вы – прирожденный кормилец, Борготта, – без тени иронии сообщил ланиста, наблюдавший за ним. – Теперь – следующий.
– Я что, всех их кормить должен?
– Это уж как получится, – загадочно сообщил Мондени, отпирая новую камеру.
Ее обитатель оказался лыс, как колено, безбров и безволос. Генетический дефект, или последствия облучения. Он тоже выглядел здоровяком – облысевшая горилла в робе. Взгляд «гориллы», печально устремленный в неведомые дали, показался Лючано едва ли не осмысленным.
И напрасно.
Накормить лысого оказалось куда сложнее, нежели лохматого. Он не капризничал, не упирался – тупо держал «замазку» во рту, даже не думая ее глотать. При попытке впихнуть в него еще ложку (за папу, маму и дядю Тарталью!) лысый открывал рот, и предыдущая порция вываливалась обратно, стекая по подбородку. Лючано не сдержался, прикрикнул на «овоща». Тот неожиданно отреагировал, проглотил «замазку» и с требовательностью голодного птенца распахнул рот: еще!
С этого момента дело пошло на лад.
Лысого, кстати, тоже кто-то бил, и с большим успехом. Голый череп покрывали вспухшие, ярко-красные рубцы, а левую руку «овощ» баюкал, тесно прижав к груди. Однако и сам он в долгу не остался: Лючано обратил внимание на ссаженные костяшки пальцев. От чего образуются подобные ссадины, он знал по горькому опыту Мей-Гиле.
Мухи, значит, не обидят?
Ну-ну.
С мухами ясно, а как насчет слонов?
Запястье лысого украшала татуировка: спираль Галактики, пронзенная стрелой-звездолетом. Такая же была у боцмана с «Барракуды», сватавшегося к тетушке Фелиции.
Бывший космолетчик?
– Откуда вы их берете, если не секрет?
О происхождении побоев Тарталья благоразумно спрашивать не стал. Всякое в жизни случается. Это он, добрый синьор Борготта, салфеточкой им физиономии утирает. А какой-нибудь санитар, который «овощей» в остальное время обихаживает, чуть что не так – сразу в рожу. Или их тут для богатеньких извращенцев держат? И дают мордовать за плату – лишь бы не насмерть?
– В огороде собираем, – хмыкнул Жорж, дернув узким плечом. – Из психлечебниц привозим, из богаделен. Один – даун, другой – лоботомик, третьего в космосе «зачистило», когда фаги кораблем обедали… Попечители их выкупают. Не бойтесь, все легально.
С кормлением третьего «овоща», меднокожего атлета, похожего на звезду шоу «Мистер Мускул», проблем не возникло. Атлет схарчил бы за милую душу и десяток банок «замазки». Но положено две – значит, две.
«Роботы? Финальная стадия деградации рабов? Как сказали бы Давид с Джессикой, „коллапс векторного пространства степеней субъективной свободы“?!»
Поразмыслив, Лючано отверг подобное объяснение. Окажись догадка верна, «овощи» встречались бы на каждом шагу. Похоже, Мондени не врет: бедняги утратили рассудок не по вине помпилианцев.
Четвертый сиделец был чертовски хорош собой. Смуглое лицо, казалось, высекли из камня и отполировали ветром. Картину портила ниточка слюны, свисая до ямочки на подбородке. Глаза блестели незамутненной, младенческой голубизной. На плечи падали кудри цвета слоновой кости.
«Седой? Крашеный? Ерунда, кто станет красить дебила…»
Определить расу, к которой принадлежал смуглый блондин, не представлялось возможным. Обычно сразу, шестым чувством, догадываешься: помпилианец, вехден, брамайн… Про чернокожих вудунов и говорить нечего. Варваров путают с техноложцами, но они разнятся по речи и поведению. А тут…
И не спросишь:
«Какого ты, мил-человек, роду-племени?»
Потому что ответит без единого звука:
«Овощи мы…»
Лицо блондина не выглядело оплывшим, как у первого громилы. Чтобы потек камень, из которого природа вырубила его скулы, нос и подбородок, требовалась куда большая температура, чем та, что расплавила мозг несчастного. Но глаза «овоща» пугали: даже в сравнении с братьями по «овощехранилищу» они были девственно пусты. Ни тени мысли не мелькало в голубой пустоте – жадном, едком растворителе…
И ссадина на скуле: одна-единственная, она смущала больше, чем рубцы лысого.
На ложку красавец не реагировал.
– Ты это… ты ешь, – с фальшивой лаской дал совет Лючано. – Оно вкусное. Вот, смотри…
Читать бесплатно другие книги:
