Осенний трон Чедвик Элизабет

Elizabeth Chadwick

THE AUTUMN THRONE

Серия «Женские тайны»

Copyright © Elizabeth Chadwick 2016

All rights reserved

© Е. Копосова, перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

Нормандские и анжуйские короли Англии

Обращение к читателям

В романе я называю Элеонору Алиенорой в знак уважения, поскольку именно так она называла себя, этим именем подписывала свои указы и под этим именем упоминается в англо-нормандских текстах.

Глава 1

Замок Сарум, Уилтшир,

апрель 1176 года

Алиенора, герцогиня Аквитании и Нормандии, графиня Анжу, супруга короля Англии Генриха II, обвела взглядом голую холодную келью, которая почти два года была ее тюрьмой. В оконные арки заглядывало мягкое весеннее солнце и разливало по полу лужицы золота. Из очага вымели золу, а те немногие вещи, что принадлежали Алиеноре, упаковали и погрузили на повозку, дожидающуюся ее во дворе.

Женщина ощутила дуновение прохладного бриза на лице. Всю зиму среди холмов носились ветры, выли под белеными стенами замка, словно голодные волки. Суставы Алиеноры окостенели, мысли стали вязкими, как заиленное дно замерзшей канавы, каждое движение стоило неимоверных усилий. Как тяжело пробуждаться и снова идти в мир. Возобновление кровотока в затекшей конечности всегда вызывает мучительные ощущения. Алиенора посмотрела на руки. Кожу усеяли рыжеватые возрастные пятнышки, однако беспокоили ее не пятна, а то, как руки дрожат.

Вспыхнуло в луче солнца обручальное кольцо. Несмотря на все страдания, что причинил ей Генрих, она по-прежнему носит этот перстень. Ведь пока он блестит на ее пальце, Алиенора остается королевой и герцогиней. Даже в заточении, на вершине продуваемого всеми ветрами холма, ее титулы сохраняли свое могущество. Генрих с присущей ему беспощадностью сослал ее сюда, исключил из общественной жизни за совершенный ею грех – сопротивление его воле и вмешательство в политику. Супруг обвинил ее в измене, но на самом деле предавал он, а не она.

Новости, поступавшие извне, Алиенора получала от стражников, а те предпочитали говорить ей как можно меньше и только такие подробности, которые принижали ее и возвышали ее мужа. И вдруг Генрих потребовал ее присутствия на пасхальных празднествах в Винчестере. Алиенора с недоверием перебирала возможные мотивы. Порыв всепрощения в честь воскрешения Христа? Вряд ли. Желание наказать ее еще сильнее? Нет, скорее, жена зачем-то понадобилась ему, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать своим вельможам и доказать, что он ее не убил. После того как архиепископ Кентерберийский был зарублен перед алтарем собственного собора четырьмя рыцарями из королевской свиты, Генриху вовсе не нужно еще одно обвинение в убийстве.

Заслышав шаги за стеной, Алиенора встала лицом к двери и постаралась скрыть страх под царственным высокомерием. Да, как бы ни хотелось ей покинуть это место, мысль о возвращении в мир пугала ее: что найдет она там и как долго продлится эта передышка?

Алиенора ожидала увидеть своего тюремщика Роберта Модита и потому не сразу поверила своим глазами, когда дверь распахнулась и на пороге возник ее старший сын – в ореоле солнечного света, лившегося из бойницы за его спиной, с растрепанными ветром каштановыми волосами и великолепным белым кречетом на затянутой в кожаную перчатку правой руке.

– Смотри, мама, – приветствовал он ее широкой улыбкой. – Эта птица – настоящая красавица!

У Алиеноры сдавило грудь. Несколько секунд она не могла дышать.

– Гарри, – наконец выговорила она, и у нее подкосились ноги.

Юноша мгновенно оказался рядом, крепко подхватил под локоть и довел до скамьи.

– Я думал, тебя предупредят. – Его взгляд был полон нежной заботы. – Позвать твоих дам?

– Нет… – Алиенора качнула головой. Понемногу она вновь обрела дыхание. – Мне ничего не говорят. – У нее прерывался голос. – Я как слепая, и это невыносимо. – Подрагивающей рукой она закрыла лицо.

Гарри обнял ее за плечи, и она прижалась к нему, втянула в себя запах здорового мужского тела, почувствовала переполняющие его мощь и энергию – у нее самой их почти не осталось после многих лет борьбы и пленения.

Кречет захлопал крыльями, отчего зазвенели колокольчики на его опутинках, и издал несколько резких пронзительных криков.

– Тише! – Мягкий призыв Гарри мог быть обращен и к птице, и к матери. – Тише, тише!

К тому моменту, когда Алиенора достаточно овладела собой, чтобы оторваться от сына, кречет тоже успокоился и принялся деловито чистить перья.

– Меня прислал за тобой отец, чтобы сопроводить в Винчестер.

Алиенора смотрела на кречета, привязанного к перчатке сына. Птица не сможет улететь, пока Гарри не отпустит ее, и сильные крылья ничем ей не помогут.

– Что ему нужно от меня, кроме доказательства того, что я не мертва?

Улыбка на устах сына растаяла.

– Он сказал, что хочет поговорить с тобой – и помириться.

– Неужели? – Безрадостный смех застрял у нее в горле. – На каких условиях?

Гарри отвел глаза:

– Со мной он этим не делился.

Алиенора обвела взглядом комнату. На что она готова ради свободы? И, что важнее, на что не готова?

– Ну конечно, не делился. – Ей приходилось сдерживать чувства при мысли о том, как все могло сложиться, если бы три года назад Гарри удалось сбросить отца с трона. – Я много о чем сожалею, но только не о том, что мы с Генрихом в ссоре. Больше всего я ругаю себя за то, что позволила поймать себя. Надо было лучше планировать.

– Мама…

– У меня здесь мало занятий, кроме размышлений о том, что случилось, и моя чаша полна горечи: ах, зачем я медлила в неуверенности, зачем потеряла столько времени впустую! – Она вскочила со скамьи, и потревоженный кречет заплясал на запястье Гарри. – Раз твой отец послал тебя за мной, значит ты с ним помирился, и мы должны исходить теперь из этого. Но как же рада я видеть тебя! – (Гарри шел двадцать первый год, он был уже совсем взрослым мужчиной. В его возрасте Генрих стал королем Англии.) – Кто еще будет в Винчестере?

– Все. – Гарри гладил птицу, пока она не притихла. – Ричард, Жоффруа, Иоанн, Иоанна. – Его улыбка была мимолетной. – Жены, внебрачные дети, родные и близкие, все обитают там бок о бок. Пока никаких ссор нет, но предпосылок к ним в избытке.

Алиенора словно разом перешла от голодания к обжорству. Времени на то, чтобы приспособиться, ей не дали, и, натянутая как струна, она встала на пороге комнаты, которая была для нее и клеткой, и убежищем.

– Ну что же, едем. – Беззаботный тон служил ей щитом. – Не будем упускать своих возможностей.

Жизнь в Саруме не предполагала роскоши, и потому все имущество Алиеноры уместилось в одну повозку. Чтобы сопроводить ее в Винчестер, до которого было двадцать миль, Гарри прибыл с целым отрядом рыцарей. Все по большей части из окружения отца, но было там несколько человек и из его собственной свиты, в том числе его бывший наставник по военной науке Уильям Маршал. Последний поджидал Алиенору у стремени смирной, серой в яблоках кобылы.

– Госпожа. – Как только она вышла во двор, он опустился на колено и почтительно склонил голову.

Увидев его, верного и сильного, Алиенора прослезилась:

– Уильям!

Королева прикоснулась к его плечу, повелевая встать, что он и сделал, направив на нее взгляд темных глаз. Восемь лет назад Маршал спас ее от засады, но сам попал в плен. Она выкупила его и сделала защитником и наставником своего старшего сына. И в горе и в радости они оставались союзниками.

– Госпожа, вы прекрасно выглядите.

Алиенора с укором посмотрела на Маршала:

– Признаю тебя виновным в лести. Я отдаю себе отчет в том, как должна выглядеть после двух лет в этих стенах.

– Вы выглядите, как подобает королеве, – прозвучал галантный ответ, и пока Уильям помогал ей сесть на лошадь, королева усиленно моргала, чтобы смахнуть замутившие взор слезы.

Седло было боковым, с мягкой спинкой и опорой для ног, хотя сама Алиенора всегда предпочитала ездить на лошади не боком, как положено знатным дамам, а лицом вперед. Дамские седла замедляют скорость и не позволяют всаднице контролировать лошадь в полной мере, что небезопасно. Как типично для Генриха было послать ей именно такую сбрую. Прежде всего, он хотел указать ей на ее место.

– Госпожа, при дворе считается, что в Сарум вы удалились отдохнуть по причине хрупкости здоровья, – тактично добавил Уильям.

Она собрала поводья, кривя губы в презрительной усмешке.

– Полагаю, такое объяснение вполне годится, чтобы прикрыть факт моего заключения.

Маршал промолчал, однако выражение его лица было достаточно красноречивым.

К Алиеноре подскакал на пляшущем кауром коне Гарри:

– Папа решил, что тебе будет удобнее путешествовать в таком седле, потому что ты давно не ездила верхом.

– И потому что ему так надо. Гарри, меня лишили свободы, но не способности мыслить или скакать на лошади.

Сын состроил приличную случаю скорбную мину, но тут же просиял и с обезоруживающей улыбкой воскликнул:

– Но солнце-то все равно светит, и погода сегодня выдалась превосходная для прогулки верхом – хоть боком, хоть передом!

У Алиеноры едва не вырвалась в ответ колкость насчет того, что в любую погоду неплохо бы иметь право выбора, но она прикусила язык. В отличие от нее, Гарри обладает счастливым талантом жить легко; как бабочка, он наслаждается приятным моментом и больше ни о чем не думает.

Несколькими ловкими движениями сын стянул кожаную крагу с сидящим на ней кречетом и надел на руку Алиеноры:

– Держи, мама.

Она ощутила вес птицы, хватку стальных когтей поверх стеганой перчатки. На нее уставились два чернильно-черных пронзительных глаза. Гарри же одобрительно кивнул:

– Вот так. Ты великая королева и герцогиня, едущая по свои делам.

У Алиеноры снова защипало в глазах. Вплоть до заточения в стенах Сарума она всегда держала при себе самку белого кречета и страстно любила запускать ее в небо во время охоты. Самки этой породы крупнее и сильнее самцов. Давным-давно, в день свадьбы, Алиенора подарила Генриху такую же птицу, и теперь не проходило и дня, чтобы она не жалела о своем подарке.

– Какая у нее кличка? – спросила она.

– Алиенора, – ответил Гарри.

Королева закусила губу, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Представляю, как она парит в высоте… на свободе… – произнесла она, когда наконец обрела голос.

Кавалькада выехала из ворот Сарума. В апрельской голубизне неба гонялись друг за дружкой чистые белые облачка; над дюнами распевали жаворонки; колыхалась под порывами ветра молодая трава. Сердце терзала невыносимая боль.

В Винчестер они прибыли, когда уже стемнело, и к тому времени Алиенора едва не теряла сознание от усталости и ломоты в костях. Сомнения Генриха относительно ее способности передвигаться верхом оправдались с лихвой. Запертая в Саруме на протяжении двух лет, лишенная компании и возможности бывать на свежем воздухе, она ослабела и телом, и духом.

Кречета вернули в походную клетку за несколько миль до конца пути, и символичность этой меры не осталась для королевы незамеченной. А еще более беспокоило ее то, что она чуть ли не завидовала птице в ее тесном, но надежном укрытии.

Тем временем Алиенора и ее спутники проехали под входными арками замка, миновали стражей и наконец натянули поводья в темном дворе. Собрав последние силы, королева спрятала свои переживания под маской гордой неприступности. К прибывшим поспешили слуги с лампадами, которые разбрасывали во мраке пляшущие круги золотого света. Уильям Маршал первым оказался подле лошади ее величества, помог ей спешиться и поддержал, пока она не смогла твердо стоять на ногах. Алиенора на мгновение приникла к нему, ощущая мощное тело, но потом выпрямилась. Тем, кто смотрел на нее, вполне могло показаться, что королеве и вправду нездоровится, а ее прибытие в темноте только подкрепляло такой вывод. Ни фанфарами, ни красочным шествием не отмечался въезд великой и деятельной королевы в город. Измученную, похожую на тень женщину встречала только притихшая ночь.

Алиенора обернулась к Гарри, который распускал свиту на ночлег добродушными шутками и похлопыванием по плечам.

– Уже поздно, – едва слышно проговорила Алиенора. – Я… я бы сразу легла.

– Конечно, мама, что же я сам не подумал!

Гарри немедленно взял на себя роль заботливого сына, разразился потоком быстрых распоряжений, и очень скоро служитель с лампадой повел Алиенору в покои, которые всегда отводились ей, когда она останавливалась в Винчестере в бытность свою полновластной королевой.

Глотая слезы, она здоровалась с мягким светом подвесных ламп из толстого зеленого стекла, с разноцветными гобеленами на стенах, с кроватью под покрывалом из шелка и мехов. На скамье с откидным сиденьем лежали две книги в кожаных переплетах и окладах слоновой кости, а на столике по соседству стояли шахматы и кувшин с бокалами из горного хрусталя. От курильниц растекался тонкий аромат, полные угольев жаровни источали благодатное тепло. До своего заточения Алиенора воспринимала весь этот комфорт как должное. Два года она была лишена его, и теперь недвусмысленная демонстрация Генрихом того, что он может дать ей и что может забрать, пробудила в ней гнев и неприязнь, из-за чего перехватило дыхание.

Когда она опустилась на кровать, появились слуги с хлебом, сыром и вином. Другие под надзором старшей камеристки Амирии заносили в комнату багаж. Это была сестра одного барона из Шропшира. Вдова тридцати с лишним лет, расторопная и сообразительная, она отличалась спокойствием и религиозностью. Женщина предпочитала держаться в стороне от политики – именно такой человек и требовался Генриху при строптивой жене. Никому из окружения королевы не полагалось иметь даже малейших склонностей к интриге, если только они не докладывают обо всем Генриху.

Амирия сняла с Алиеноры яловые сапожки для верховой езды и заменила их на мягкие домашние туфли из овчины.

Вслед за челядью в покои заглянул Гарри и по-хозяйски огляделся:

– Мама, все ли тебя устраивает? Нужно ли тебе еще что-нибудь?

Она устало мотнула головой:

– Только то, что мне не позволено иметь.

– Я бы дал тебе это, если бы мог. Ты знаешь сама.

Амирия завершила свою работу, и Алиенора вытянула ноги.

– Да, все мы ограничены в возможностях, каждый по-своему.

Гарри налил вина в один из бокалов и поднес матери.

– С вином все в порядке, – сказал сын, заметив ее сомнения. – Оно из моих запасов, не от отца.

Королева осторожно пригубила вино. Обычно при дворе подавали нечто похожее на уксус, но этот напиток был густой, бархатистый, с привкусом ее родного Пуатье и оттого горько-сладкий.

– Позвать остальных?

– Не сегодня, – поспешила отказаться Алиенора. – Сначала мне нужно поспать.

Она мечтала обнять всех своих детей, но нельзя было показываться им на глаза в таком состоянии – усталой, слезливой, в растрепанных чувствах. Особенно Ричарду. Что касается Генриха, то о нем она даже думать не могла – одна мысль о ненавистном супруге вызывала тошноту.

– И ты иди отдыхать.

Ее неприятно кольнуло облегчение, с которым Гарри воспринял эти слова. Такое же выражение Алиенора видела на лицах людей, обремененных долгом по отношению к стареющим родственникам.

– Мама, я сделаю все, чтобы тебя не потревожили.

– Уверена, стража за дверью тоже за этим проследит.

Когда сын удалился, она откинулась на подушки и велела камеристке затянуть полог. Раздеваться сил уже не было. Алиенора повернулась на бок, поджала колени и провалилась в сон.

Глава 2

Винчестерский замок,

апрель 1176 года

Пробуждение началось с непонимания, где она находится. Все тело ломило, любое движение причиняло боль. Во рту пересохло. Алиенора смотрела на раму балдахина, расписанную серебряными звездами, и пыталась собраться с мыслями, а потом найти в себе силы, чтобы встать и шагнуть навстречу миру. Из-за полога доносился шепот: Амирия разговаривала с другой камеристкой. Должно быть, час уже поздний. Но зачем вообще вставать? Почему бы не остаться здесь, в постели, а время пусть течет мимо, как хочет.

Послышался еще один женский голос – он о чем-то спрашивал дам королевы, мягко, но с несомненной властностью. А через мгновение зашуршал полог, и в прямоугольнике света возникла золовка Алиеноры, Изабелла де Варенн. В руке она держала кубок.

– Я отослала вчерашнее вино и принесла вам свежей воды из ручья, – объявила Изабелла. – Еще вас ждет теплый хлеб с медом, и я взяла на себя смелость приказать, чтобы приготовили ванну.

Ошеломленная Алиенора приняла кубок и сделала глоток. Вкусная холодная вода освежала, а появление Изабеллы смягчило сердечную боль. Это был истинный, верный друг.

– Гарри рассказал мне вчера о вашем приезде, но настоял, чтобы я вас не беспокоила. А то бы я сразу пришла!

Королева отставила питье и раскрыла объятия. Изабелла обняла ее и вдруг залилась слезами, тогда уже заплакала и Алиенора.

– Глупышка, – всхлипнула она и, вытирая глаза, отстранилась. – Смотри, что ты наделала.

– Ничего не могла с собой поделать. – Изабелла деликатно промокала лицо подкладкой рукава.

– У тебя слишком нежное сердце, – пожурила подругу Алиенора. – Потому-то я и не вынесла бы встречи с тобой сразу по приезде. Да и сейчас у меня не очень получается. – Она снова взяла кубок. – Ах, Изабелла, это так трудно – из унылого существования снова окунуться в жизнь, насыщенную яркими красками. Тебе даже не представить, что он со мной сделал.

Тем временем в покои заносили ванну и кадки с горячей водой.

– В любом случае я хочу помочь.

Королева подавила вспышку раздражения. Отличительной чертой Изабеллы всегда было стремление помогать тем, кто оказался в нужде. Очевидно, и она, Алиенора, в глазах подруги стала одной из таких несчастных.

– Только не смей жалеть меня! – предупредила она.

Карие глаза Изабеллы глянули на нее с обидой.

– Я никогда этого не делаю! Вы несправедливы ко мне.

В руках у нее появился флакон с розовым маслом. Подойдя к ванне, она добавила в горячую воду несколько баснословно дорогих капель, и комнату затопили волны чудесного аромата.

– С природой не поспоришь. – Алиенора смягчила замечание улыбкой, однако Изабелла по-прежнему смотрела на нее с укором.

Разоблачившись при помощи камеристки, королева ступила в ванну и с тихим стоном погрузилась в обжигающую, благоухающую розами воду.

Изабелла вновь наполнила ее кубок.

– Иоанн и Иоанна так обрадовались, когда узнали о вашем прибытии, – поделилась она.

У Алиеноры сдавило горло. Упрятав ее в Сарум, Генрих отобрал у нее не только свободу, но и детей. Изабелла, вторым браком бывшая замужем за единокровным братом Генриха Амленом, приютила их у себя в доме и воспитывала вместе со своими детьми. Это было единственным светлым пятном в горестном существовании королевы.

– Как они растут?

– Очень хорошо! – с теплотой в голосе воскликнула Изабелла. – Вы сами скоро убедитесь. Иоанна – настоящая маленькая дама, а Иоанн с Уильямом теперь не только кузены, но и близкие друзья.

– Было огромным облегчением знать, что они находятся под твоим присмотром.

Изабелла отмахнулась от благодарности, но слова Алиеноры явно доставили ей удовольствие.

– Заботиться о них – честь для меня. Они такие умницы. Не видела ребенка, который бы сравнился с Иоанном по мастерству в шахматах, а Иоанна уже читает без запинки.

Алиенора светилась от гордости, пока Изабелла рассказывала об успехах младших детей, но не могла справиться с тайным негодованием и невольным чувством вины: это она должна расхваливать достижения своих детей, а не узнавать о них из уст другой женщины, хотя она ей как сестра и к тому же давняя подруга. Тем не менее на душе у Алиеноры потеплело, как будто солнечные лучи разогнали вязкий туман. Ее пробудили к жизни, и этого уже не изменить.

– Ты знаешь, зачем я понадобилась в Винчестере? – спросила она Изабеллу, когда камеристка помогала ей надеть чистую камизу и платье из алой шерсти. – Гарри говорит, будто Генрих хочет помириться, но боюсь, его мотивы не сулят мне ничего хорошего.

– От Амлена я об этом не слышала, – покачала головой Изабелла.

Алиенора пристально взглянула на нее:

– Он не в курсе или не хочет тебе рассказывать?

Изабелла опустила глаза:

– Этого я не знаю.

А сама, конечно же, не спрашивала. Что ж, Алиенора прекрасно помнила о свойстве Изабеллы не замечать неприятные стороны жизни.

– Надеюсь, вы сможете помириться, – взволнованно произнесла Изабелла. – В Саруме – это не жизнь!

Губы королевы изогнулись в усмешке.

– Полагаю, Генрих использует мое заточение в Саруме как одно из своих средств воздействия. Он услал меня туда почти на целых два года, не позволял иметь никаких контактов с миром и детьми, лишил всякого комфорта и удобств. А теперь вот вызвал в Винчестер и осыпал теми самыми благами, которых мне так не хватало. Но вот что я тебе скажу: никогда ему не видать Аквитании, если это его цена. Да лучше вернуться в Сарум. Лучше умереть.

– Алиенора… – Изабелла вытянула руку в умоляющем жесте.

– Не смотри на меня так! – рявкнула на нее королева и потом сделала глубокий вдох. – Спасибо тебе за то, что разбудила меня, – уже мягче проговорила она и поцеловала подругу в щеку. – Возможно, к встрече с Генрихом я еще не готова, но очень хочу видеть детей.

Она только закончила завтрак, состоящий из хлеба и меда, когда со своими нянями прибыли Иоанн, Иоанна и четверо отпрысков Изабеллы, их кузены. Сердце так и подпрыгнуло в груди, потому что Алиенора едва узнала сына и дочь, с которыми распрощалась у ворот Сарума два года назад. В возрасте девяти и десяти лет они все еще были детьми, но уже были готовы шагнуть в беспокойную пору юности.

Иоанн первым приблизился к ней и ловко опустился на одно колено.

– Госпожа матушка, – проговорил он.

Иоанна присела и тоже пробормотала что-то приветственное. Ее волосы – светло-каштановые локоны с заметной рыжинкой, унаследованной от отца, – были заплетены в блестящую косу.

Церемонность ситуации связывала каждого из участников словно туго натянутыми веревками. Охваченная внезапным порывом, Алиенора нарушила ритуал и прижала младших детей к груди.

– Какие вы большие! – Она боролась со слезами. – Разлука была такой длинной… но я думала о вас каждый день и молилась о том, чтобы поскорее увидеться!

– Мы тоже молились, мама, – сказал Иоанн с открытым и невинным видом.

– Да-да, – подтвердила Изабелла. – Мне ни разу не пришлось напоминать им.

Утирая глаза рукавом, Алиенора усадила Иоанна и Иоанну рядом с собой в оконной нише, а сама тем временем постаралась взять себя в руки. В конце концов справилась с чувствами и сумела чинно поздороваться с сыном Изабеллы и тремя ее дочерьми. И опять ее потрясло, что они больше не были славными беспомощными малышами, а превратились в цветущих подростков. Сын Изабеллы Уильям был одних лет с Иоанном, и между ними возникла та свойственная мальчишкам связь, которая, с одной стороны, заставляла их постоянно проверять границы дозволенного и соревноваться, а с другой – объединяла против всего остального мира. Старшая дочь Изабеллы, Белла, по возрасту была близка Иоанне. От матери ей досталась алебастровая кожа, а от деда Жоффруа, графа Анжуйского по прозвищу Красивый, удивительные сине-зеленые глаза.

– Как я погляжу, эта девушка разобьет немало сердец, – улыбнулась Алиенора. – Она уже помолвлена с кем-нибудь?

– Нет, мы хотим, чтобы она еще подросла и смогла сама сделать свой выбор.

Королева вскинула брови:

– А что, если ее избранником станет кухонный мальчишка или красноречивый менестрель с пустыми карманами?

Изабелла показала рукой воображаемую границу:

– Разумеется, существуют определенные рамки, но внутри их она должна иметь право голоса, как и все другие мои дочери.

– Что говорит по этому поводу Амлен?

– Он согласен со мной. Времени еще предостаточно, и пока никто не сделал нам такого предложения, от которого мы не смогли бы отказаться.

Алиенора ничего на это не сказала. Изабелла в основном придерживалась традиционных взглядов, однако в делах сердечных или семейных могла быть упрямой, а порой и своевольной. Кто-то называл ее храброй и честной, другие считали избалованной и глупой. Тем не менее Алиенора могла понять, почему Амлен был согласен с супругой в этом вопросе. Незаконнорожденный брат Генриха правил домом и хозяйством милостиво, но единовластно. Он не хотел менять положение дел и обручать дочерей в раннем возрасте, опасаясь постороннего влияния. Сама Алиенора уже давно составила партии дочерям, чтобы сохранить необходимые политические альянсы, но у Изабеллы и Амлена подобных обязательств было несравнимо меньше.

Она услышала мужские голоса, слившиеся в шутливой перепалке, и мгновение спустя в дверь стремительно вошли ее старшие сыновья в компании с отцом, а вместе с ними в мирную атмосферу комнаты ворвались свежие запахи улицы и кипучая энергия. Все четверо громко хохотали, потому что любимый терьер Генриха похитил осыпанную драгоценными камнями меховую шапку епископа Илийского и скрылся с ней позади конюшен, где, скорее всего, занялся ее изничтожением.

Взгляд Алиеноры первым делом отыскал Ричарда, наследника ее герцогского титула. Материнское сердце всегда открыто для всех сыновей, но именно Ричард – свет ее очей, средоточие ее надежд. Граф Пуату, будущий герцог Аквитании. Его золотисто-рыжие волосы горели огнем, глаза были густо-синими, как васильки, и среди всех четверых мужчин он был самым высоким.

Прервав шутку на полуслове, он подошел к Алиеноре и опустился на колено у ее ног в церемонном приветствии. По заведенному обычаю она одарила его поцелуем мира. Ритуал помог сохранить ей величественный вид, несмотря на бьющие через край эмоции. Их взгляды встретились, передавая то, что нельзя произнести вслух при Генрихе и остальных.

Затем Ричард поднялся и уступил место брату Жоффруа, который был на год моложе, с более темными волосами и более тонкого сложения. Его воспитывали как будущего правителя Бретани и уже помолвили с Констанцией, наследницей бретонских герцогов. Но человек Жоффруа был непростой, открытое выражение лица скрывало глубокие омуты мыслей.

– Госпожа матушка. – Он взял ее ладонь и прижал к своему лбу. Манеры его были приятны, однако непроницаемые холодные глаза портили впечатление.

Гарри тепло расцеловал Алиенору и сжал ее руки в своих:

– Сегодня ты получше себя чувствуешь?

– Я уже облачилась в доспехи, – хмуро пошутила королева. А стала ли она чувствовать себя лучше? Скорее, иначе. Готовой к бою.

– Это тебе. – Он высыпал ей в ладонь дюжину пестрых драгоценных камней. Среди них выделялся крупный аметист с двумя просверленными отверстиями, сквозь одно из которых еще была продета нить с обрывками беличьей шкурки. – Твоя доля трофеев. Только не говори епископу Или. – В его глазах плясали искорки смеха.

На секунду Алиенора сжала камни в кулаке. Ей хорошо известно, сколько они могут стоить и как их можно использовать. Генрих не рискнет отобрать их у нее – столько свидетелей было акту дарения, и вообще все случилось как будто в шутку. Она убрала драгоценности в шкатулку и, пытаясь скрыть ненависть, обернулась к Генриху. Конечно же, он намеренно пропустил сыновей вперед, чтобы понаблюдать за их общением с матерью. Она не присела в реверансе перед ним, и муж ей не поклонился.

– Госпожа супруга, надеюсь, пребывание в покое и одиночестве пошло тебе на пользу? – Взгляд его был тверже камня.

– Весьма, мой господин. У меня было время подумать о многих важных вещах и как следует в них разобраться.

– Рад слышать это. Как видишь, я нашел взаимопонимание с сыновьями, и теперь нет причин, почему бы нам не жить счастливо всем вместе.

Имелось множество причин как раз для обратного, но Алиенора сочла за лучшее промолчать.

Генрих протянул ей руку:

– Наши подданные ожидают нас в зале. Не соблаговолишь ли почтить их своим присутствием?

– Мое слово что-нибудь значит?

– Ну, ответ известен нам обоим, – произнес он с любезной улыбкой, хотя взгляд по-прежнему обжигал ледяным холодом.

Ей не хотелось прикасаться к нему, тем не менее она заставила себя положить ладонь на его рукав и пойти с ним в зал. Генрих тоже не желал физического контакта – Алиенора знала это, – но использовал его как средство проявить свою власть. Волей-неволей она должна играть по его правилам, но только до тех пор, пока не выяснит, что затеял противник на этот раз. А тогда – посмотрим еще, кто кого.

Глава 3

Винчестерский замок,

пасхальные торжества, апрель 1176 года

Алиенора сидела под окном вместе с Изабеллой и покрывала вышивкой рукав на новом одеянии Иоанны. Орнамент был сложным, но стежки она клала быстро, потому что знала: ее свобода может закончиться в любой момент. В Саруме все рукоделие сводилось к шитью грубых льняных рубашек для бедных и было частью наказания за то, что она подстрекала сыновей к бунту против отца. Возможность снова работать с шелком и красивой одеждой дарила несказанную радость.

Накануне состоялся праздник воссоединения семьи – на поверхности такой же яркий, как освещенная солнцем вода, но в глубинах которой скрываются опасные, мутные течения. Все улыбались, и смех порой звучал искренний, но под маской веселья прятались куда более темные эмоции, и никто не говорил о том, что привело к расколу. Зато много балагурили и хвастали охотничьими успехами. Несколько раз пересказали историю печальной судьбы головного убора епископа Илийского. Причем сам епископ воспринял происшедшее без обиды и не возражал против того, что драгоценные камни достались Алиеноре. И ни слова о причинах, из-за которых сын восстал против отца и королеву сослали в Сарум. А ведь это эпизод такого масштаба и значения, что в парадном зале не оставалось места ни для чего другого. Он сквозил в каждом вздохе, в каждом слове.

Наутро Генрих отправился на охоту с сыновьями. Изо всех сил он старался продемонстрировать супруге, какая задушевная мужская дружба установилась между ними. Видишь, они мои. Ты пыталась забрать их от меня и проиграла. Он делал вид, что в этом причина их раздора, но Алиенора не верила ему, хотя видеть их вместе было больно.

Иоанна и ее кузины де Варенн извлекли собственные корзиночки с рукоделием и увлеченно что-то вышивали. К ним подсели со своим шитьем молодая жена Гарри Маргарита и ее сестра Адель с волосами мышиного цвета, обрученная с Ричардом. Констанция Бретонская, невеста Жоффруа, читала дамам книгу. Она только что поведала им, гримасничая, что верблюды предпочитают пить грязную воду, а не чистую и для этого мутят ее ногами, поднимая со дна водоема ил и песок.

– Мама, а ты видела верблюдов, когда путешествовала по Святой земле? – спросила Иоанна. – Они и правда так делают?

– Я такого не замечала, – ответила Алиенора. – Ты должна понимать: не все правда, что пишут ученые мужи. Однажды в Иерусалиме я прокатилась на верблюде верхом. Людовик был в ужасе, ведь я нарушила все приличия, только меня это не остановило.

Иоанна широко распахнула глаза:

– Тебе понравилось?

– Нет. Мне было больно. – Алиенора поморщилась. – И дурно, как на корабле во время качки. Верблюды выше лошадей, поэтому с них далеко видно, однако ступают они не очень твердо и медленнее реагируют на команды седока. А вот езда на арабском скакуне – совсем другое дело. Ах! – В ее глазах зажглись воспоминаниями. – Людовик и этого не одобрял. Не нравилось ему, что королева, его супруга, быстрее ветра носится верхом по пустыне. Должно быть, боялся, что я могу умчатся от него навсегда – ха! – и был прав, пожалуй! Как бы я желала, чтобы у меня был сейчас арабский жеребец… или хотя бы верблюд… Но если бы желания были лошадьми, то я давно бы уже находилась в Пуатье, в собственном замке.

Изабелла нежно прикоснулась к руке Алиеноры и послала ей сочувственный взгляд, в котором тем не менее было и предупреждение.

– Касательно орла, – продолжила чтение Констанция, – известно, что когда эта птица состарится, то странным образом опять становится молодой. Когда от прожитых лет глаза орла потемнеют, а крылья отяжелеют, он отыскивает хрустально-чистый источник, где воды пенятся и искрятся на ярком солнце. Взмывает он высоко-высоко над тем источником, направляет взгляд на свет солнца и смотрит туда до тех пор, пока не заполыхают огнем его глаза и крылья. Тогда он спускается к источнику, в его прозрачнейшие воды, и окунается в него трижды, и выныривает потом свежим, и обновленным, и исцеленным от старости.

Алиенора зажмурилась, борясь с подступающими слезами. Если бы все было так просто…

Чтение грубо прервали – в покои влетел Генрих, вернувшийся с утренней охоты. В нем еще бурлила разгоряченная погоней кровь. Грязь облепила его сапоги, накидка была порвана, за шляпу зацепилась веточка. Алиенора ощутила исходящий от короля запах пота. Сыновей с ним не было, как и никого из свиты. У нее заколотилось сердце. Итак, он наступил, момент торговли.

Генрих швырнул шляпу и накидку подскочившему слуге и приблизился к окну, где устроилась Алиенора.

– Оставьте нас! Все! – скомандовал он, сопроводив слова резким взмахом руки. – Я желаю поговорить с королевой наедине.