Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо Дефо Даниэль

Глава VI

Робинзон и Ксури – победители льва

Я знал, что все корабли, отправлявшиеся к берегам Гвинеи, Бразилии или Восточной Индии, пристают к Зеленому Мысу или к этим островам. Словом, мне оставалось одно из двух: или встретить корабль, или погибнуть.

Следуя по намеченному мной пути еще дней десять, я стал замечать, что побережье обитаемо, в двух-трех местах мы видели людей, которые, глядя на нас, останавливались, мы могли также различить, что они были совершенно черные и голые. Однажды мне захотелось сойти на берег и подойти к ним, но Ксури, мой советник, сказал мне: «Не ходить! Не ходить!» Я стал плыть ближе к берегу, чтобы с ними поговорить, и они некоторое время следовали за мной по берегу. Я заметил, что в руках у них всех не было никакого оружия, только один человек держал какую-то длинную тонкую палку. Ксури сказал мне, что это копье, которое они умели бросать очень далеко и метко. Тогда я стал держаться не так близко к берегу, но разговаривал с ними, как умел, – знаками, особенно старался выпросить у них чего-нибудь поесть. Они показали мне знаками, чтобы я остановил свой баркас и они принесут нам пищу. Тогда я спустил парус и довольно близко остановился. Двое из них побежали куда-то и менее чем через полчаса возвратились, неся с собой два куска сушеного мяса и несколько зерен какого-то злака, растущего в их местности. Хотя мы вовсе не знали, что это за еда, однако готовы были бы ее взять. Только как это сделать? Я опасался сойти к ним на берег, а они боялись нас. Наконец они придумали безопасный для всех нас выход: положили принесенные запасы на берег и отошли на большое расстояние, где и оставались до тех пор, пока мы не убрали все на баркас, после чего они опять вернулись поближе.

Не зная, что дать им взамен, мы их благодарили знаками, как вдруг представился чудесный случай оказать им услугу. Не успели мы отойти от берега, как из-за гор сбежали два огромных зверя, которые с яростью преследовали друг друга. Был ли то самец, гнавшийся за самкой? Были ли они разъяренные или играли, определить мы не могли. Было ли то обычно или удивительно для этих мест? Не знаю, вернее всего последнее, потому что эти хищники в основном показываются только ночью, да и все жители, особенно женщины, страшно перепугались. Только человек, державший копье или дротик, не убежал, увидев их, как остальные. Однако оба зверя неслись прямо к морю и, не обращая никакого внимания на негров, бросились в воду и начали плавать туда-сюда, словно прибежали сюда всего лишь искупаться. Вдруг один из этих зверей начал приближаться к баркасу больше, чем я ожидал сначала. Но я уже принял против него меры предосторожности: поскорее зарядил ружье и велел Ксури зарядить другое. Лишь только зверь подплыл ко мне ближе, я выстрелил и попал ему прямо в голову. Он мигом погрузился в воду, тотчас же всплыл, снова погрузился, будто бы борясь со смертью, что и соответствовало действительности, затем он подплыл к берегу и, достигнув его, в ту же минуту издох, как от смертельной раны, так и захлебнувшись водой.

Невозможно выразить удивление этих бедных дикарей, пораженных треском моего ружья. Некоторые из них чуть не умерли со страху и в ужасном испуге попадали на землю. Но, увидев, что зверь убит и пошел ко дну, – а я им подал знак подойти к берегу, – они ободрились и вошли в воду, чтобы найти и вытащить зверя. Вода, покраснев от крови, помогла мне его найти. С помощью веревки, которой я опутал его и подал им, они вытянули животное на берег. Это оказался леопард редкой породы – с превосходной пестрой шкурой удивительной красоты. Негры поднимали руки от удивления, пытаясь угадать, что бы это значило и чем я его убил.

Другой зверь, испуганный огнем и внезапным треском моего ружья, достиг вплавь берега и убежал прямо в горы, откуда пришел. Из-за далекого расстояния не удалось различить, что это за зверь. Вскоре я увидел, что неграм захотелось поесть леопардового мяса, и решил им предложить это как подарок от меня. Когда же я им показал знаками, что они могут взять мясо, они меня очень благодарили и немедленно принялись за работу: обточенными кусками дерева ободрали его так же скоро и даже скорее, чем мы это сделали бы ножом. Они предложили и мне несколько кусков мяса, но я отказался, показывая, что хочу отдать им все и попросил знаками только шкуру. Они охотно отдали ее мне, принеся, кроме того, множество съестных припасов, которые я принял, хотя они и были мне неизвестны. Тогда знаками я попросил у них воды и показал им один из своих кувшинов, опрокинув его вверх дном и дав понять, что он пуст и мне нужно его наполнить. Они тотчас же позвали своих, и подошли две женщины с большим глиняным сосудом, по-видимому, обожженным на солнце (женщины тоже были голыми, как и мужчины). Как и прежде, они поставили его на берегу. Я послал туда Ксури с моими тремя кувшинами, и он их все наполнил.

Запасшись водой, кореньями и кое-каким зерном, я простился с добрыми неграми и, не приближаясь к берегу, продолжал свой путь около одиннадцати дней, пока не увидел, что полоса земли выступала довольно далеко в море, на четыре-пять миль, и так как море было спокойным, ушел дальше от берега, чтобы обогнуть эту полосу. Наконец, обойдя ее, я увидел землю на противоположной стороне, из чего заключил, что я не ошибся: с одной стороны от меня был Зеленый Мыс, а с другой – острова того же названия. Но они были слишком далеко, и я толком не знал, что мне делать. Первый же шквал мог помешать мне добраться до земли.

Одолеваемый сомнениями, я вошел в мою каютку, передав румпель Ксури. Вдруг мальчик закричал:

– Хозяин! Хозяин! Корабль с парусом!

Он был страшно испуган, по наивности думая, что это один из кораблей его хозяина, посланных за нами. Я же хорошо знал, что в этом плане мы в полной безопасности. Я выскочил из каютки и в ту же минуту не только увидел, но и узнал, что это корабль португальский и – как мне казалось – направлялся за неграми к берегам Гвинеи. Однако, рассмотрев курс, по которому он шел, я понял, что он идет в другом направлении и не собирается приближаться к берегу. Тогда я повернул в открытое море и, прибавив сколько мог парусов, решил каким-то образом вступить с ним в контакт.

После невероятных усилий прибавить скорость судна я убедился, что мне никогда не удастся его настичь и что он уйдет раньше, чем я успею подать ему сигнал. Сделав все возможное, я уже начинал терять надежду, как вдруг меня увидели, вероятно, в подзорную трубу и, узнав, что мой баркас, очевидно, с какого-то европейского корабля, потерпевшего крушение, замедлили ход, давая мне возможность его догнать. Это ободрило меня, и так как у нас был кормовой флаг, я поднял его на флагшток, показывая, что мы терпим бедствие. Кроме того, я выстрелил из мушкета. И то, и другое заметили: позже я узнал, что дым видели, хотя выстрела не слышали. После этих сигналов корабль лег в дрейф и часа через три мы к нему причалили.

Меня спросили по-португальски, потом по-испански, потом по-французски, кто я такой, но я не знал ни одного из этих языков. Наконец нашелся один шотландский матрос, которому я ответил по-английски, что я англичанин, бежал из неволи от салехских мавров. Тогда нас пригласили на корабль и приняли очень доброжелательно со всеми пожитками.

Можно себе представить ту невыразимую радость, которую я чувствовал после своего бедственного и, казалось, безнадежного положения. Я предложил капитану корабля за мое избавление все, что имел. Но он великодушно отказался, сказав, что ничего у меня не возьмет и по прибытии в Бразилию все мне будет возвращено в целости.

– Я вам спас жизнь так же, – сказал он, – как хотел бы, чтобы вы в подобной ситуации спасли мою собственную. Может быть, и мне придется когда-то воспользоваться чьей-то помощью. Кроме того, я вас повезу в Бразилию, настолько далекую от вашей родины, что если приму от вас то, что вы имеете, вы там умрете с голоду. Это означало бы лишить вас жизни, которую теперь спас. Нет, нет, господин англичанин, я хочу отвезти вас туда из сочувствия, а ваши вещи могут стать оплатой за ваше проживание и возвращение на родину.

Он был так же точен в исполнении своих обещаний, как и искренен в своих предложениях: запретил матросам касаться чего бы то ни было из моего имущества. Каждую вещь взял под свой присмотр и дал мне потом точную опись всего абсолютно, чтобы я мог получить обратно все в целости и сохранности, – даже три глиняных кувшина!

Что же касается баркаса, то он был еще довольно хорош, и капитан предложил мне купить его для своего корабля, спросив, сколько бы я хотел за него получить. Я ответил, что по отношению ко мне он был слишком великодушен, чтобы я назначал какую-то цену, поэтому просто отдаю ему. Он сказал, что напишет мне расписку на восемьдесят реалов, которые заплатит в Бразилии. Если же по нашем прибытии туда кто-нибудь предложит мне больше, то и он заплатит мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят реалов за моего мальчика Ксури. Я медлил с ответом не потому, что мне не хотелось оставить его у капитана, а оттого, что мне жалко было продавать свободу бедняги, который с такой верностью помогал освободиться мне самому. Но когда я объяснил капитану мои соображения, он нашел их справедливыми и предложил дать мальчику обязательство освободить его по истечении десяти лет, если он примет христианство. Поскольку Ксури на этих условиях согласился последовать за капитаном, то я и уступил его.

Наше плавание было вполне благополучным до самой Бразилии, и через двадцать два дня после нашей встречи мы вошли в залив Всех Святых. Я второй раз избавился от самого бедственного из всех возможных для человека положений, и мне оставалось только принять решение о своей дальнейшей судьбе.

Глава VII

Предложения двух колонистов

Никогда не забуду я великодушного отношения ко мне капитана: он ничего не согласился взять с меня за проезд, дал мне двадцать дукатов за шкуру леопарда и сорок – за львиную. Кроме того, он велел полностью возвратить все принадлежавшее мне на его корабле и выкупил у меня то, что я хотел продать: ящик с вином, пару ружей и остаток белого воска, из которого я делал свечи. Словом, в итоге я выручил за свой груз около двухсот пиастров и с этим капиталом в кармане ступил на берег Бразилии.

Вскоре после этого капитан ввел меня в дом такого же, как и он, порядочного, честного человека, владельца сахарной плантации и сахарного завода. Я провел у него некоторое время и научился разведению сахарного тростника и приготовлению самого сахара. Увидев, какую безбедную жизнь ведут американские колонисты и с какой скоростью богатеют, я решил, если получу разрешение правительства, поселиться здесь и самому стать плантатором. При этом я думал, как бы мне вернуть деньги, которые я оставил в Лондоне. Получив подданство, я купил столько необработанной земли, сколько позволяли мне мои наличные деньги, составил план будущей плантации и усадьбы, исходя из суммы, ожидаемой мной из Лондона.

Соседом моим был лиссабонский португалец, по происхождению англичанин, – по фамилии Уэлз. Мы с ним оказались почти в одинаковых обстоятельствах. Я называю его соседом потому, что его плантация прилегала к моей и мы с ним поддерживали самые дружеские отношения. Наши доходы были одинаково незначительными, почти два года мы получали с наших плантаций не более, чем требовалось для скромного существования. Но постепенно наше положение улучшалось, и уже на третий год мы начали разводить табак, и оба смогли выделить порядочный участок земли, чтобы на будущий год засадить его тростником. Однако как один, так и другой, мы нуждались в помощи, и я очень пожалел, что так неразумно поступил, расставшись с моим Ксури.

Но – увы! – ошибаться мне было не в диковину, я никогда не отличался благоразумием. Оставалось одно – продолжать. Я выбрал занятия, которые совершенно не соответствовали моим природным наклонностям и явно противоречили тому образу жизни, о котором я мечтал и из-за которого не только покинул отцовский дом, но и пренебрег добрыми родительскими советами. Я как раз и вступил в тот самый средний класс – эту самую высшую ступень скромного существования, которую мне так нахваливал отец и которой я так же успешно мог бы достичь на родине, не мучая себя тяжелейшими скитаниями по свету!

Как часто я теперь говорил самому себе: то, что я делаю здесь, я бы так же легко мог делать и в Англии, среди моих родных и друзей. Стоило ли мне для этой цели одолевать пять тысяч миль, чтобы затеряться между чужими, между дикарями в пустыне – так далеко, что ниоткуда, где меня знают, сюда не дойдет ни одна весточка!

Так вот нередко я горько размышлял о своем положении. Мне не с кем было поделиться своими мыслями, кроме соседа, да и то изредка! Не было работы, которой бы я не выполнял собственными руками, и я часто повторял, что живу здесь как человек, потерпевший кораблекрушение и заброшенный на необитаемый остров, человек, который не может рассчитывать ни на чью помощь, а только на самого себя. Как это справедливо и как необходимо помнить каждому, кто сравнивает свое настоящее положение с другим, еще худшим, что Провидение может все изменить и показать, как же хорошо было прежде! Справедливо, говорю я, что действительно одинокая жизнь на пустынном острове, на которую я жаловался, стала впоследствии моей настоящей участью. А я так часто сравнивал эту жизнь с той, прежней, которая, если бы я был терпеливее, вероятно, принесла бы мне богатство и благополучие!

Я еще занимался устройством и развитием моей плантации, когда мой добрый друг, капитан корабля, который так сердечно принял меня в открытом море, все еще готовился в обратный путь (прошло около трех месяцев, пока закончилась загрузка его корабля). Когда я сказал ему о том небольшом капитале, который я имел в Лондоне, он дал мне следующий искренний дружеский совет:

– Сеньор англичанин, если вы мне дадите законную, формальную доверенность и напишете тому, у кого вы в Лондоне оставили на сохранение ваши деньги, чтобы он отправил их в Лиссабон в виде товаров, необходимых там, тем лицам, которых я назову, то я, с Божьей помощью, доставлю вам их при первом же возвращении сюда. Но поскольку на земле все подвержено несчастьям и превратностям судьбы, то вы поступите очень благоразумно, поручив снять сто фунтов стерлингов, таким образом рискнув только той суммой, которая, по вашим словам, составляет половину вашего капитала. Если она даст прибыль, то вы так же сможете распорядиться и остальной частью. Если же нет, то эта остальная часть, по крайней мере, останется на черный год.

Совет был благоразумен, свидетельствовал о дружеском ко мне отношении, и я сам подумал, что не мог бы сделать ничего лучшего. Поэтому я и написал письмо той вдове английского капитана, у которой хранились деньги, и дал доверенность капитану.

В своем письме вдове я рассказал обо всех своих похождениях, о рабстве, побеге, встрече в открытом море с португальским капитаном, его добросердечном ко мне отношении и том состоянии, в котором я тогда находился. Сообщил я ей также все необходимое, чтобы она распорядилась моими деньгами.

Когда капитан прибыл в Лиссабон, он через одного поселившегося там английского купца передал другому, лондонскому, не только мое поручение, но и подробный рассказ обо всех моих злоключениях. И уже этот купец сообщил то и другое вдове и сделал так, что она, кроме моих денег, прислала португальскому капитану приличный подарок из собственного кошелька в благодарность за его участливое отношение ко мне.

Лондонский купец, выполняя поручение капитана, купил на сто фунтов стерлингов английских товаров и отослал их ему прямо в Лиссабон. Затем они были в лучшем виде доставлены мне в Бразилию. В их числе капитан, без какой бы то ни было моей просьбы (я, новичок в тех делах, и не подумал ни о чем), отправил мне разного рода сельскохозяйственные земледельческие орудия, а также прочую утварь, необходимую для моей плантации, чем принес мне огромную пользу.

Прибытие этого груза очень обрадовало меня, и я уверовал в устойчивость своего положения. Мой добрый друг, капитан, кроме того, на те пять фунтов стерлингов, которые подарила ему моя лондонская приятельница, заключил контракт на шесть лет с одним работником, которого привез для меня и ни под каким видом не захотел ничего взять от меня в благодарность, кроме небольшого количества табака, который я уговорил его принять как урожай с моего поля.

И это было еще не все. Мои товары состояли из английских мануфактурных изделий: платков, материй, фланели и других, здесь особенно ценных и необходимых вещей. Я продал их с такой прибылью, что учетверил свой капитал и далеко превзошел по разработке собственной плантации моего бедного соседа, начав с того, что купил себе черного невольника и нанял работника-европейца, которого, кроме того, капитан привез мне из Лиссабона.

Однако дурное употребление того, что принесло человеку счастье, нередко становится источником его величайших бедствий. Так случилось и со мной. В следующем году моя плантация принесла значительный доход: я со своей земли собрал пятьдесят больших тюков табака, не считая того, что выменял у соседей на другие предметы домашнего обихода. Каждый из этих пятидесяти тюков, весом около одного центнера, хранился плотно запакованным, ожидая отплытия судов в Лиссабон. Между тем как дело мое разрасталось, имение увеличилось, я начал затевать множество несбыточных проектов, которые намного превышали мои средства, то есть это были проекты из тех, что часто совершенно разоряли самых ловких дельцов.

Если бы я умел довольствоваться моим положением, то мне, может быть, удалось бы дождаться тех жизненных благ и радостей, ради которых отец с такой убедительностью советовал мне избрать спокойную, удаленную от светского шума жизнь и которые он так справедливо мне предсказал, только пребывая в среднем состоянии. Но мне не суждено было это счастье, я снова оказался сам виноват в собственных несчастьях. И все это будто для того, чтобы еще больше ухудшить свое положение, увеличить свою вину, а значит, и самобичевание, на которое в будущем у меня будет немало времени.

Все мои несчастья случались только из-за неуемной и безрассудной страсти рыскать по свету, которой я предался с такой горячностью, в то время как меня ожидали благополучие и счастливая жизнь, если бы я уверенно шел по начатому мной и определенному природой и Провидением пути, исполняя свой долг.

Как и во время ссоры с моими родителями, так и теперь я не мог довольствоваться настоящим. Меня что-то неотвратимо тянуло к странствиям, и я расстался с прекрасной надеждой устроить свои дела и разбогатеть, работая на моей плантации. Всем этим я пожертвовал ради неуемного желания разбогатеть скорее, чем это позволяли обстоятельства. Таким образом, я снова кинулся в глубочайшую бездну злосчастий, какие только могут поглотить человека и из которых почти невозможно выйти живым и здоровым.

Чтобы познакомиться с подробностями этой части моей повести, читатель должен знать, что за четыре года жизни в Бразилии, где я разбогател благодаря плантации, я не только выучил португальский язык, но и подружился с другими плантаторами и купцами нашего портового города Сан-Сальвадора. При наших встречах я часто рассказывал им о моих двух путешествиях к берегам Гвинеи, о том, как ведется торговля с неграми, и о той легкости, с какой за безделицы и игрушки (бусы, ожерелья, подвески, ножики, ножницы, топоры, стекляшки и подобные вещи) можно накупить не только золотого песка, слоновой кости и т. п., но самих негров для работ в Бразилии – и все это в неограниченном количестве.

Такие рассказы всегда слушали с большим вниманием, особенно тогда, когда я начинал говорить о торговле неграми, которая тогда не была еще так распространена и всегда производилась только с разрешения королей, испанского или португальского, так как негров покупалось тогда еще очень мало и то по чрезвычайно высокой цене.

Однажды мы опять как-то собрались с моими знакомыми плантаторами и купцами и увлеченно говорили на эту тему. На следующее утро меня посетили двое или трое из них и сказали, что они много думали о вчерашнем нашем разговоре и пришли сделать секретное предложение.

Глава VIII

Кораблекрушение

Взяв с меня слово молчать, приятели сообщили мне, что надумали снарядить и отправить корабль в Гвинею.

– Мы все, – сказали они, – имеем такие же, как у вас, плантации и более всего, как и вы, нуждаемся в работниках. Но мы не можем, как известно, без разрешения открыто продавать негров после того, как привезем их в Бразилию. Поэтому желательно снарядить хоть один рейс, чтобы провезти негров тайно и разместить их по нашим плантациям.

Словом, дело заключалось в том, захочу ли я поступить на корабль в качестве приказчика, то есть руководить закупкой негров в Гвинее, за что предлагали мне получить одинаковое со всеми количество негров, безо всякого моего вклада в это предприятие.

Такое предложение на самом деле было бы довольно выгодным для того, кто не имел собственной весьма значительной плантации, требовавшей присмотра, плантации, которая могла приносить богатую прибыль. Но для меня, – у кого все это уже имелось и кому оставалось только года три-четыре продолжать начатое, получив свои сто фунтов стерлингов и с этой небольшой добавкой стать владельцем трех-четырех тысяч фунтов стерлингов, которые бы нарастали с каждым днем, – для меня думать о подобном путешествии было величайшим сумасбродством.

Однако я родился на погибель самому себе и точно так же не мог устоять против такого предложения, как и победить свою прежнюю юношескую страсть к скитальческой жизни, когда она превозмогла во мне все добрые советы моего отца. Одним словом, я ответил им, что с удовольствием готов отправиться в путешествие, если они в мое отсутствие возьмутся присматривать за моей плантацией, а если потребуется, распорядиться ею по моему указанию.

Они пообещали мне это и закрепили письменным договором. Я составил также формальное завещание, в котором, на случай моей смерти, сделал все нужные распоряжения по моей плантации и прочему имуществу, назначив моим единственным наследником капитана, спасшего мне жизнь, только с оговоркой, чтобы он половину моих доходов оставлял себе, а другую отсылал в Англию.

Словом, я принял все меры, чтобы сохранить свою собственность и поддерживать в хорошем состоянии плантацию. Если бы я хоть наполовину позаботился о себе самом и предусмотрительно подумал, что мне нужно делать и чего нельзя, то я, наверное, никогда не оставил бы такое многообещающее дело и не променял бы весьма реальные возможности разбогатеть на морское путешествие, связанное с опасностями и риском, не говоря уже об особых причинах, по которым я мог ожидать неприятностей.

Однако я позволил себе последовать своим фантазиям и вместо того, чтобы послушаться голоса рассудка, слепо пошел на поводу моей наклонности. Когда корабль был полностью снаряжен и загружен и все согласовано между мной и всеми участниками путешествия, я под влиянием моей несчастной планеты 1 сентября сел на корабль, спустя ровно восемь лет после того, как в Гулле сбежал от моих родителей, проигнорировав их просьбы, и совершил глупейший поступок себе во вред.

На нашем корабле, судне водоизмещением около 120 тонн, было шесть пушек, четырнадцать матросов, капитан, юнга и я. Кроме предметов, требовавшихся для торговли с неграми (бус и разных стекляшек, раковин, дешевых игрушек, маленьких зеркал, ножиков, ножниц, топоров и т. п.), у нас не было никаких других товаров. В тот же день, когда я взошел на корабль, мы снялись с якоря и направились к северу вдоль берегов Бразилии, рассчитывая свернуть к берегам Африки, когда достигнем десятого или одиннадцатого градуса северной широты – в то время обычный курс судов.

Погода стояла прекрасная, но жара была нестерпимая все время, пока мы шли вдоль наших берегов, до самой оконечности мыса Святого Августина. Отсюда мы повернули в открытое море и взяли курс примерно на остров Фернандо де Норонха, на северо-восток. После двенадцатидневного пути мы, по нашим расчетам, находились под 7°22 северной шпроты, как вдруг нас сбил сильный ураган. Сначала он дул с юго-востока, потом перешел на северо-восток и отсюда начал бушевать с такой ужасной силой, что мы двенадцать дней кряду беспрестанно сбивались с пути и неслись туда, куда нас гнала безжалостная стихия. Все эти двенадцать дней я каждую минуту ожидал смерти, и никто на корабле уже не надеялся спастись.

Но наши бедствия заключались не только в ужасной буре. Нас постигло и другое несчастье: один из матросов умер от тропической лихорадки, а еще одного матроса вместе с юнгой унесло в море нахлынувшей волной.

Когда на двенадцатый день ветер стал несколько стихать, капитан вычислил, что мы находились приблизительно под одиннадцатым градусом северной широты, но что нас отнесло от мыса Святого Августина на двадцать два градуса к западу. Теперь мы были близко к берегам Гвианы или северной части Бразилии, по ту сторону Амазонки, ближе к Ориноко, называемой обычно Великой рекой. Капитан советовался со мной по поводу того, куда держать путь, поскольку в корабле оказалась течь и он не годился для дальнейшего плавания. Капитан думал возвратиться к берегам Бразилии.

Я возражал. Пересмотрев с ним вместе карты берегов Америки, мы убедились, что не найдем ни одной населенной земли, где нам можно будет пристаь, пока не достигнем Карибских островов. Поэтому мы и решили взять курс прямо на Барбадос, куда надеялись прибыть за пятнадцать дней, держась только в открытом море, подальше от течения Мексиканского залива. Это решение мы приняли потому, что без починки корабля и пополнения экипажа достигнуть берегов Африки было невозможно.

Итак, мы изменили курс и поплыли к западу на северо-запад, чтобы дойти до одного из наших английских островов и получить там помощь. Но Провидение распорядилось иначе. Едва мы пересекли двенадцать градусов северной широты, как нас настиг второй шторм. Он с прежней силой отбросил нас на запад, так далеко от знакомого пути, что если бы даже нам удалось спастись на море, то, скорее всего, мы попали бы на съедение к дикарям.

Все оставалось по-прежнему, ветер все еще продолжал свирепствовать, как вдруг однажды поутру кто-то из матросов закричал: «Земля!» Мы только успели выскочить из каюты, чтоб разобраться, где находимся, как наш корабль сел на мель. От этого он так внезапно остановился на ходу и волны хлынули на палубу с такой силой, что мы уже ожидали смерти и укрылись под палубой от пены и брызг.

Тому, кто никогда не находился в подобном положении, невозможно ни описать, ни даже дать представление о том ужасе, который охватил экипаж корабля. Мы не знали, где находимся, к какой земле нас прибило, остров ли это, материк ли и населен ли он или необитаем? А поскольку буря все еще продолжала реветь, хотя и с меньшей силой, то у нас даже не оставалось надежды, что наш корабль продержится еще несколько минут, не разбившись в щепки, разве что ветер каким-то чудом изменит направление. Со страхом глядя друг на друга, мы каждое мгновение ожидали смерти. Все мы приготовились к переходу в другой мир, потому что в этом нам уже нечего было ждать. Единственное утешение, правда, оставалось: корабль наш, против всех ожиданий, еще был целым и капитан сказал, что ветер начал стихать.

Хотя мы и сами заметили, что ветер несколько стих, корабль так крепко сел на мель, что у нас не было надежды сдвинуть его с места. Положение наше было поистине ужасно, и нам надо было каким-то образом спасать свои жизни. Дно нашей шлюпки, прикрепленной к корме корабля, пробилось от частых и сильных толчков о руль, и она либо потонула, либо была отброшена далеко в море, так что на нее мы уже надеяться не могли. На корабле была и другая шлюпка, но спустить ее в море было слишком трудно. Впрочем, долго размышлять было некогда: мы не сомневались, что корабль наш вот-вот развалится, а кое-кто даже уверял, что он треснул.

В этот момент помощник капитана подошел к шлюпке, с помощью матросов спустил ее в море, и мы все, одиннадцать человек, вошли в нее и доверились воле Божьей и свирепству бури. Шторм затихал, но волны все еще высоко вздымались у берега, и море можно было назвать, как говорят голландцы, диким морем.

Наше положение было самое отчаянное: мы ясно видели, с какой силой бушевало море, против него нельзя было устоять в нашей шлюпке, гибель казалась неизбежной. Могли ли мы продолжать свой путь без парусов? А если бы даже и имели их, то что стали бы с ними делать? Мы начали было грести к земле, но чувствовали то же, что люди, которых ведут на казнь: ведь с приближением к берегу морской прибой разнесет нашу шлюпку вдребезги. Но вручив наши души Божьему милосердию, мы собственными руками приближали миг нашей гибели, стараясь изо всех сил грести к земле, куда нас и без того уже гнало ветром.

Состоял ли берег из скал или песка, был ли он плоским или крутым, мы не знали. Единственный слабый луч надежды теплился в нас – это утешительная мысль достигнуть какой-нибудь спокойной бухты или устья реки, куда мы, улыбнись нам неожиданное счастье, могли бы войти и укрыться от бури. Но ничего подобного впереди не виднелось, только с нашим приближением к берегу земля казалась еще ужаснее самого моря.

По нашим расчетам, мы уже гребли около полутора часов, как вдруг огромный вал, словно гора, вздыбился над нами, угрожая подмять под себя. Он обрушился на нас с такой яростью, что в следующее мгновение шлюпка опрокинулась. Нас отбросило друг от друга на большое расстояние, и мы едва успели вскрикнуть: «О Боже!», как минуту спустя все скрылись под водой.

Глава IX

Остатки экипажа

Нельзя вообразить моего смятения, когда я начал тонуть. Хоть я довольно хорошо плавал, но никак не мог выбиться из воды, чтобы перевести дыхание. Волны далеко несли меня или, точнее, увлекали к берегу, и когда, рассыпавшись, отступили назад, я остался на суше, едва не захлебнувшись проглоченной мной водой. Увидев себя гораздо ближе к земле, чем ожидал, я был настолько благоразумен, что, собрав последние силы, встал на ноги и побежал, стараясь достичь берега прежде, нежели меня нагонит и унесет другая волна. Но вскоре я почувствовал свое бессилие, увидев, как яростное море поднималось сзади меня горой и догоняло меня. У меня не было ни сил, ни средств сразиться с этим врагом. Последним моим спасением было, задержав дыхание, подняться на гребень волны, удержаться и, если удастся, доплыть до берега. Больше всего я боялся, чтобы волна, выбросив меня на берег, а потом отхлынув назад, не отбросила меня опять в море.

Нахлынувший вал, внезапно поглотив меня, накрыл всей массой на глубине в двадцать-тридцать футов. Я чувствовал, как меня несло к земле с неимоверной силой! Я задержал дыхание и поплыл изо всех сил. Я уже почти задыхался от недостатка воздуха, как вдруг почувствовал, что всплываю наверх и что, к моему большому облегчению, моя голова и руки оказались над водой. Я не мог оставаться в этом положении более двух секунд, но и это уже принесло мне большую пользу: я снова вдохнул воздух и ощутил прилив сил. Потом волна снова нахлынула на меня, и я довольно долго пробыл под водой, но держался изо всех сил. Когда же я почувствовал, что волна рассыпалась и была готова откатиться назад, я не сдался ей и снова встал на ноги. Несколько секунд я оставался неподвижен, переводил дыхание и выжидал, когда вода отхлынет, потом опрометью бросился к берегу. Но и сейчас я не избавился от ярости моря: оно снова обрушилось на меня два раза, волны поднимали меня и по-прежнему далеко уносили, так как берег здесь был совершенно отлогий.

Последний вал едва не стал для меня гибельным: море вынесло меня на землю, вернее, выбросило на скалу с такой силой, что я лишился чувств и оказался совершенно беспомощным. Удар в бок и в грудь как бы вышиб из моего тела дыхание, и, если бы оно тут же не вернулось ко мне, вода бы меня поглотила. Но я успел перевести дух прежде, чем вернулась волна, и, видя, что она снова захлестнет меня, уцепился за выступ скалы и до тех пор не переводил дыхание, пока вода не схлынула.

Поскольку ближе к земле волны поднимались не так высоко, я продержался, пока они не ушли. Тогда я опять побежал к берегу и так близко подошел к земле, что новая догнавшая меня волна уже не могла унести меня. Наконец, сделав последнее усилие, я очутился на твердой земле, где, к величайшей моей радости, смог вскарабкаться на скалу, там сел на траву, уже не опасаясь преследований океана.

Оказавшись на земле и в безопасности, я поднял голову и стал благодарить Всевышнего за спасение моей жизни, на которое еще несколько минут назад у меня почти не было надежды. Мне кажется невозможным изобразить все восхищение и восторг души, как бы вырванной из глубины могилы. После этого я не удивляюсь обычаю врачей пускать кровь преступнику, которому приносят известие об отмене казни в тот самый миг, когда он с петлей на шее ждет неизбежного конца. Неожиданная радость способна лишить его жизненных сил и остановить сердце.

«Внезапность радостей, как и горесть, равно поражает!»

Погруженный в размышления о своем спасении, я расхаживал взад и вперед по берегу, возводя руки к небу, делая тысячи разных телодвижений, которых не могу даже описать, думал об утонувших моих товарищах, из которых, кроме меня, не спаслась ни одна душа; после того я ни с кем из них не встречался, не видел ни их самих, ни их следов, кроме трех шляп, колпака и двух непарных башмаков.

Посмотрев на стоявшее на мели судно, я с трудом мог различить его, так оно было далеко, я не представлял тогда, о Боже, как я мог добраться до берега! Несколько успокоившись теперь в нынешнем своем положении, я начал осматриваться вокруг, хотел узнать, в каком я месте и что мне делать. Вскоре радость моя поутихла: я понял, что спасение не избавило меня от будущих неприятностей, ибо я весь взмок, а у меня не было никакой сменной одежды. Мне нечего было ни есть, ни пить, чтобы подкрепить свои силы. Меня ожидало что-то ужасное – либо умереть с голоду, либо быть съеденным хищными зверями.

Это меня тем более огорчило, что у меня не было никакого оружия, с которым я бы мог поохотиться, добыть для своего пропитания каких-нибудь животных или защищаться от хищников, которые бы вдруг напали на меня. В общем, у меня с собой ничего не было, кроме ножика, трубки и небольшого количества табака в табакерке. Это и были все мои запасы. Осознав это, я впал в такое отчаяние, что несколько минут бегал взад и вперед как безумный. После захода солнца я с тоской и страхом начал размышлять об ожидавшей меня участи: если здесь водятся хищники, то, как известно, они обычно бродят по ночам в поисках добычи.

Мне оставалось одно – влезть на ближайшее густое, ветвистое дерево, похожее на ель, на котором я и решился провести всю эту ночь, оставив себе на завтра решить, какой смертью мне умереть, так как больше мне ничего не оставалось. Я отошел на четверть мили от берега посмотреть, не найду ли пресной воды, чтобы утолить жажду, и, к великой радости, я ее нашел. Напившись, я положил в рот немного табака, чтобы заглушить голод, подошел к дереву, взобрался на него и постарался так на нем усесться, чтобы не упасть, если засну. На случай защиты я вырезал короткую ветку вроде дубинки и занял свою квартиру. Сильно уставший, я крепко уснул. Мой сон был так глубок, что немногие смогли бы так спать, если бы они оказались в моем положении. Выспавшись, я почувствовал облегчение, какого не ощущал еще никогда.

Когда я проснулся, было уже совсем светло: погода прояснилась, ветер утих, вчерашнее волнение на море прекратилось. Но каково было мое удивление, когда я увидел, что корабль за ночь был снесен приливом с того места, где сел на мель, и его прибило течением к той самой каменной гряде, о которую так сильно ударило меня! Он находился почти в одной миле от берега и, как мне показалось, стоял почти прямо, поэтому я решил сходить на него, чтобы спасти некоторые необходимые мне вещи.

Когда я спустился со своей квартиры, то есть с дерева, и осмотрелся вокруг, первое, что бросилось мне в глаза, была шлюпка, лежавшая на земле милях в двух, куда выбросили ее ветер и море. Чтобы добраться до нее, я прошел довольно далеко вдоль берега, но обнаружил между мной и шлюпкой небольшой залив, шириной около полумили, и вернулся назад, так как мне больше хотелось тогда попасть на судно, где я надеялся найти что-нибудь для своего пропитания.

Вскоре после полудня на море сделался штиль, а прилив так понизился, что я смог приблизиться на четверть мили к кораблю. Там меня охватило чувство глубокой скорби, так как я увидел, что если бы мы остались на корабле, то все непременно спаслись бы: переждав шторм, все достигли бы берега, остались бы здоровы и невредимы, и я не был бы так несчастен, как теперь, лишившись человеческого общества. От этих мыслей на мои глаза навернулись слезы, но они стали для меня слабым облегчением, и я решил все же добраться до судна. Жара стояла нестерпимая, я разделся и бросился в воду. Однако, доплыв до судна, я оказался в большом затруднении: как на него попасть? Сев на мель, оно стояло высоко над водой, и мне не за что было схватиться руками. Я обогнул его два раза вплавь и во второй раз приметил небольшой конец каната, удивившись, что не увидел его раньше. Он был прикреплен к фок-вантам и так низко спущен, что я, хоть и с трудом, мог за него ухватиться и с его помощью вскарабкался на бак. Там я увидел, что корабль сильно разбился: почти весь трюм его заполнился водой, нос до того опустился, что оказался почти вровень с водой. Но поскольку он плотно лежал на твердой песчаной мели, или, точнее, упирался в землю, то корма его поднялась довольно высоко. И так как корма оставалась свободной от воды, все, что в ней находилось, осталось сухим.

Понятно, что, во-первых, я хотел осмотреть, что повреждено и что сохранилось. Выяснилось, что вся корабельная провизия была в хорошем состоянии и совершенно сухой, а так как я был изрядно голоден, то и отправился в кладовую, где наполнил карманы сухарями и ел их на ходу, занимаясь другими делами, чтобы не терять времени. В кают-компании я нашел ром, сделал несколько глотков, что было очень кстати и придало мне бодрости. Нужнее всего мне была лодка, чтобы перевезти множество вещей, которые мне, я полагал, понадобятся.

Бесполезно было бездельничать, желая того, чего получить было невозможно: нужда включила мою изобретательность. На нашем корабле было несколько рей, мачт, стеньг и две или три двойные запасные стеньги.

Из них я решил построить плот. Начал я с того, что перебрасывал за борт все то, что мне было под силу, но завязывая веревкой каждый предмет, чтобы они не могли уплыть. После этого я спустился по боковой части корабля и, притянув к себе четыре спущенных бревна, связал их по обоим концам как можно крепче в виде плота. Поперек я положил три или четыре бортовых обломка и нашел, что по моему плоту я могу очень спокойно ходить, но для тяжелого груза он был слишком легким.

Итак, я принялся за работу. Распилив плотницкой пилой на три части запасную мачту, я с величайшим трудом приладил ее к моему плоту. Надежда доставить себе все необходимое побуждала меня делать даже то, чего бы в других случаях я никак бы не мог одолеть.

Глава X

Плот

Наконец плот мой был надежно скреплен и мог выдержать значительную тяжесть. Чем я нагружу его и как уберегу этот груз от морского прибоя, я сообразил довольно быстро. Я уложил на плот весь тес и все найденные мной доски, потом, подумав хорошенько о том, что мне всего нужнее, я сперва принялся за три матросских сундука: разломал замки, опорожнил и спустил на плот. Первый сундук я наполнил разной провизией: хлебом, рисом, тремя кругами голландского сыра и пятью кусками сушеной козлятины (главной пищи нашего экипажа), остатками европейского зерна, взятого для кормления кур, бывших на судне, но уже съеденных нами. Нашлось немного ячменя, смешанного с пшеницей, но, к сожалению, испорченного крысами. Что касается напитков, то я нашел несколько бутылок в погребцах, принадлежавших нашему капитану, около пяти или шести галлонов (ведер) арака (рисовой водки), но я погрузил их отдельно, не считая нужным укладывать в сундук, где, впрочем, и места для них не оставалось. Занимаясь этим, я приметил, что начался прилив, хотя довольно тихий, и, к досаде своей, увидел, как уплыли оставленные на берегу мои куртка, рубашка и камзол. Что же касается моих полотняных штанов с прорезями на коленях и чулок, то они оставались на мне.

Как бы то ни было, но мне пришлось отыскивать себе одежду, я нашел ее в достаточном количестве, однако взял с собой не более того, что мне тогда было необходимо. Много было других вещей, которые меня соблазняли, например рабочие инструменты. После долгих поисков я нашел ящик плотника, который был для меня гораздо полезнее и дороже, чем корабль, нагруженный золотом. Этот ящик я спустил на плот со всем содержимым, не заглянув внутрь, чтобы не терять времени.

Потом я вспомнил об оружии и снарядах: в кают-компании я нашел два хороших охотничьих ружья и два пистолета. Их я отложил отдельно с несколькими пороховницами, небольшим мешочком с мелкой дробью и двумя старыми, заржавевшими шпагами. Я знал, что на корабле находилось три бочонка пороха, но мне было неизвестно, куда их пристроил наш канонир. Наконец после долгих поисков я их нашел. Один из них подмок, а два были сухи и в хорошем состоянии; я положил их вместе с оружием на плот. После загрузки плота я начал размышлять, как бы все это перевезти на берег: у меня не было ни паруса, ни весла, ни руля, и самый слабый ветер мог опрокинуть весь мой груз.

Три обстоятельства поддерживали меня: 1) тихое, спокойное море; 2) прилив, несшийся прямо на остров; 3) ветер, хоть и слабый, но дувший к берегу. Наконец я нашел два или три сломанных весла от шлюпки и две пилы, топор и молоток, кроме инструментов, бывших в сундуке, и отправился в путь с моим грузом. Около мили плот мой шел хорошо, но я заметил, что его начало относить от того места, где я вышел на берег. Это натолкнуло меня на мысль о том, что здесь течение и, следовательно, удастся найти бухту или реку, где мне удобно будет выгрузить мое добро.

Как я думал, так и случилось. Я обнаружил в берегу небольшую бухточку, куда устремлялся прилив, и начал направлять плот к середине течения. Однако едва второй раз не потерпел кораблекрушение, которое, случись со мной опять, я бы уже не пережил. Берег был мне совершенно незнаком, и меня несло одним краем плота на песчаную отмель, а так как другой его край был свободен и накренился, весь мой груз едва не скатился в воду. Чтобы удержать сундуки на месте, я изо всех сил уперся в них спиной. Оттолкнуть же плот не хватило бы никаких моих усилий, впрочем, я и не смел переменить своего положения, в котором, поддерживая сундуки, находился целые полчаса, пока прилив несколько не выровнял наклонившийся край плота. Поскольку вода все еще прибывала, спустя некоторое время плот начал всплывать и я веслом начал проталкивать его к середине. Когда меня унесло выше, я очутился в устье небольшой речки, между двумя берегами, на самой быстрой струе поднимавшегося вверх по реке прилива. Я стал выискивать на том и на другом берегу место, где бы мне удобнее причалить. Все еще надеясь хотя бы со временем увидеть какое-нибудь судно, я не хотел располагаться слишком далеко от моря, именно поэтому я решил держаться как можно ближе к берегу.

Наконец я нашел небольшой заливчик справа от бухты, к которой с трудом провел свой плот. Я подплыл к ней так близко, что, упираясь в дно веслом, мог прямо втолкнуть в нее плот. Но я опасался при этом утопить свой груз из-за крутизны берега, который поднимался в виде отвеса, не оставляя для причала ни одного места, где бы мой плот, ударясь о берег и наклонившись одним концом и поднявшись другим, не подверг бы опасности весь мой груз. Оставалось ждать максимального подъема воды. Я уперся в дно веслом, использовав его как якорь, чтобы удержать плот и подтолкнуть его к краю берега, как можно ближе к плоской площадке, которую, по моему мнению, должно было затопить, что и действительно случилось. Когда мой плот ушел под воду почти на фут, я втолкнул его на площадку, закрепил, воткнув с двух сторон в землю оба переломленных весла. Таким образом, мой плот и груз на нем оказались на мели в безопасности.

Теперь мне предстояло осмотреть окрестности и найти удобное место, где я мог бы устроить свое жилище, сложить пожитки и обезопасить их от всяких случайностей. Я до сих пор не знал, где тогда находился, на острове или материке, обитаема ли эта земля или нет. Существует ли опасность со стороны диких зверей или нет? За милю от себя я приметил цепь возвышенностей, простиравшихся на север, и высокую крутую гору. Взяв охотничье ружье, пистолет и рожок с порохом, я отправился в разведку. С большим трудом преодолев ряд препятствий, я взобрался на гору, откуда, к огромному сожалению, увидел, что нахожусь на острове, с которого не заметно никакой земли, кроме отдаленных каменных рифов и двух островков, меньше моего. Остров мой был не возделан и населен, вероятно, лишь дикими зверями, но пока я не увидел ни одного из них. Зато здесь было множество незнакомых мне птиц, убивая которых я не мог бы отличить съедобных от тех, которые для еды непригодны. На обратном пути я подстрелил большую птицу, сидевшую на дереве у опушки леса. Думаю, здесь это был первый выстрел с сотворения мира. Только успел я выстрелить, как над лесом поднялась огромная стая различных птиц, каждая из которых кричала по-своему. Ни одна из них не была мне известна, убитую птицу я принял за сокола, она была похожа на него цветом и клювом, но отличалась когтями и шпорами, мясо имело дурной запах и в пищу не годилось.

После своих открытий я отправился к плоту и начал его выгружать. На это ушел остаток дня. А что же делать ночью? Где лечь? Заснуть на голой земле я не решился, опасаясь хищников. Позже я узнал, что этот страх был напрасен.

Я огородил себя как мог сундуками и досками, которые привез с собой на берег, и соорудил подобие шалаша. Что касается пищи, я еще не знал, что буду есть, не видев ничего, кроме двух зверьков, похожих на зайца, выбежавших из леса, когда я выстрелил.

Теперь я начал думать о том, что бы мне еще забрать с корабля: там были вещи, которые могли мне пригодиться, особенно веревки, полотно и другое. Итак, я решил еще раз посетить корабль. Зная, что первая же буря разобьет его окончательно, я подумал, что ни за что другое не стану приниматься, пока не добуду с него все, что мне под силу. Тут я начал сам с собой советоваться: брать ли мой плот. Это показалось мне нецелесообразным, и я, как и прежде, воспользовался отливом. Правда, на этот раз я разделся в шалаше, оставив на себе одну пеструю рубашку, холстинные брюки и башмаки.

Добравшись до корабля, я построил новый плот. После первого опыта сделал его легче прежнего и легче нагрузил. При этом увез на нем много полезных для себя вещей. Во-первых, я нашел два или три мешка, набитых гвоздями, большой бурав, дюжину или две топоров и полезнейшую для меня вещь – точило. Все это я отложил в сторону и добавил несколько артиллерийских снарядов, два или три железных лома, два бочонка пуль, семь мушкетов, третье охотничье ружье, немного пороха, большой мешок дроби, большой сверток свинца, правда, он был такой тяжелый, что я не смог поднять его, чтобы перебросить за борт.

Кроме того, я взял небольшой парус, гамак и постель со всеми принадлежностями. Нагрузив второй плот всеми этими вещами, я, к великому моему удовольствию, благополучно привез их на берег.

Глава XI

Капитанская каюта

Я боялся, чтобы во время моего отсутствия кто-нибудь не пожрал на берегу мои съестные припасы. Но, возвратившись к ним, я не обнаружил никаких следов, только какой-то зверек, похожий на дикую кошку, сидел на одном из моих сундуков. Когда я к нему приблизился, он отскочил от меня на небольшое расстояние, потом вдруг остановился и, спокойно усевшись, доверчиво смотрел мне прямо в глаза, как будто хотел познакомиться. Я прицелился в него из ружья, но он, не понимая, что это означало, равнодушно наблюдал за мной, не собираясь уходить. Я бросил ему кусок сухаря, хотя, к слову будь сказано, я не мог позволить себе расточительности из-за скудости моих запасов. Тем не менее я отдал ему этот кусок. Он подошел к нему, обнюхал, съел, потом взглянул на меня с довольным видом, будто ожидая добавки, но я больше ничего ему не дал, и зверек ушел.

Когда я доставил мой второй груз на твердую землю, я вынужден был, вскрыв тяжелые бочонки, выносить порох по частям. Затем я принялся за другую работу – начал устраивать для себя из парусов и нарезанных жердей небольшую палатку. В эту палатку я перенес все, что могло испортиться от солнца или дождя. Перетаскав с трудом пустые сундуки и бочонки, я обставил ими палатку, чтобы обеспечить ее безопасность от внезапного нападения людей или зверей.

Сделав это, я загородил вход в палатку изнутри досками, а снаружи – пустым сундуком, поставленным боком. На пол я бросил одну из постелей. Положив пистолеты в изголовье, а ружье возле себя, я лег в первый раз на постель и, усталый, изнуренный, всю ночь проспал очень спокойно, ведь в прошедшую ночь я почти не отдыхал, а весь этот день изрядно работал, перетаскивая на берег все, что смог забрать с корабля.

Мне кажется, никто еще не владел таким огромным запасом всякого рода вещей, предназначавшихся для одного человека, как я. Но я все еще был недоволен: до тех пор пока корабль стоял на мели, я считал своей обязанностью переправить с него все, что было мне под силу. И я каждый день отправлялся на корабль и перевозил к себе то одну вещь, то другую. Особенно – в третий раз, когда я навез столько снастей, сколько мне удалось: все небольшие канаты, все парусные нитки, которые мог забрать, кусок запасной парусины, чтобы при необходимости починить паруса, даже бочонок с отсыревшим порохом. Одним словом, я перевез все паруса, от первого до последнего. Только мне пришлось разрезать их на куски, чтобы за один раз забрать как можно больше, да и парусина могла служить вместо обыкновенного полотна.

Самым радостным для меня оказалось то, что после пяти или шести подобных поездок, когда мне казалось, что на корабле уже не оставалось ничего стящего, я нашел большую бочку с сухарями, три бочонка с ромом или со спиртом, ящик с сахаром и бочку отличной крупчатой муки. Это приятно удивило меня, ведь я не надеялся найти другой провизии, кроме подмоченной водой. Тотчас же я опорожнил бочку с сухарями, разделил их на несколько частей и завернул в разные куски нарезанного холста. Все было благополучно переправлено на берег.

На другой день я отправился в новое путешествие. Забрав с корабля все, что было полегче, я принялся за канаты. Большой буксирный канат я разрубил на посильные куски и перевез его на берег вместе с двумя другими канатами и всем железом, которое только мог вырвать. Тогда, обрубив оставшиеся реи и все, что могло послужить материалом для широкого плота, я построил такой плот и нагрузил на него все тяжелые вещи и отправился к себе. Но счастье мне изменило: мой плот был так тяжел и перегружен, что, въехав в небольшой залив, где я приставал прежде, я не мог провести его так же хорошо, как другие: он закачался и опрокинул меня в воду со всем моим грузом. Что касается меня, я не пострадал, так как это случилось близко от берега, но мой груз, большая часть его, потонул, особенно жалел я о железе, на которое так надеялся в дальнейшей работе. И все же, когда прилив спал, я перенес на берег почти все куски каната, хотя и с большим трудом, бродя по воде. Работа эта меня ужасно измучила, не проходило дня, чтобы я не доставлял себе с корабля что-нибудь новое.

Тринадцать дней минуло с тех пор, как я вышел на берег, одиннадцать раз побывал на корабле, перетащив с него все, что было под силу одному человеку. Думаю, что если бы все время держалась тихая погода, то я перетаскал бы по кускам целый корабль. Когда же я готовился к двенадцатому рейсу, то заметил, что начал подниматься ветер. Несмотря на это, дождавшись отлива, я отправился туда опять, и хотя полагал, что капитанскую каюту я хорошо исследовал и ничего больше там не найду, я – сверх ожидания – открыл в ней шкаф с несколькими ящиками: в одном увидел две или три бритвы, пару больших ножниц и дюжину хороших ножей и вилок. В другом нашел около тридцати шести фунтов стерлингов золотой и серебряной монетой, частью европейской, частью бразильской чеканки, и несколько восьмерных реалов.

При виде этих денег я улыбнулся. «Дрянь! – сказал я вслух. – На что ты теперь годишься? Ты не нужна мне, ты не стоишь того, чтобы наклониться за тобой! Один из этих ножей дороже для меня, чем вся эта сумма! Я не нуждаюсь в тебе – лежи там, где лежишь, ступай на морское дно, как вещь не стоящая спасения!» После этих слов я, однако же, одумался: взяв деньги и завернув их с другими вещами в кусок парусины, начал придумывать, как бы мне сделать новый плот. Пока я размышлял, небо потемнело, ветер начал крепчать и через четверть часа подул довольно крепкий бееговик. Я понял, что при таком сильном ветре бесполезно сооружать плот, а следует убираться прежде, чем начнется волнение, а то я и вовсе не попаду на берег. Итак, я спустился в воду, переплыл фарватер между кораблем и мелями, но это было нелегко при той тяжести, которую я тащил на себе, и при волнении моря: ветер подул с такой силой, что не успел еще начаться отлив, как поднялся шторм. Но я был уже дома, в моей палатке, и беззаботно сидел посреди всего моего богатства. Всю ночь дул сильный ветер, и, когда я поутру взглянул на море, корабль исчез! Это меня несколько расстроило, но я утешил себя тем, что не потерял времени даром и успел вывезти все, что могло мне пригодиться. В самом деле, на корабле уже почти ничего не оставалось, что бы стоило взять, даже если бы и было время на перевозку.

О корабле и о том, что на нем еще оставалось, я перестал думать, не отказываясь, впрочем, от обломков, которые могло бы прибить к берегу после окончательного разрушения корабля. Правда, эти обломки принесли мне впоследствии мало пользы.

Я занят был тогда одной мыслью: как обезопасить себя в случае внезапного нападения дикарей или хищников, если они действительно живут на этом острове. Я придумывал разные способы, как бы получше устроить свое жилище: выкопать ли подземелье или поставить и хорошо укрепить палатку? Наконец я решил сделать и то, и другое. Думаю, что описать, как это происходило, будет не лишним.

Выяснилось, что место, где я находился, совершенно не годилось для моего обустройства: низкое, болотистое, слишком близкое к морю, что, по моему мнению, не могло быть полезным для здоровья. Но главная причина заключалась в том, что поблизости не было пресной воды. Итак, я решил искать более удобное место.

Мне следовало учесть при этом ряд обстоятельств: во-первых, местность должна быть здоровой и с пресной водой; во-вторых, мое жилище должно защищать от солнечного зноя; в-третьих, оно должно обеспечивать безопасность от хищников – дикарей и зверей; в-четвертых, отсюда должен открываться вид на море: чтобы не упустить случая спастись, если Бог приведет к этим берегам какое-нибудь судно.

После поисков удобного места я открыл небольшую равнину у подножия высокого холма, одна сторона которого, прилегая к долинной площади, возвышалась в виде остроконечной горы или стены дома таким образом, что сверху ничто не могло ко мне проникнуть. У подножия холма находилось углубление, похожее на вход или двери в пещеру, но никакой пещеры, ни подземных ходов здесь не было.

На поляне, прямо против этой впадины, я и решил расположиться. Равнина – ярдов[2] на сто в ширину, а длиной почти вдвое – расстилалась в виде зеленого луга, в конце которого небольшая возвышенность спускалась неправильными уступами к берегу.

Это место находилось на северо-западе от холма, так что я весь день мог укрываться в тени от солнечного зноя, пока солнце не станет спускаться к юго-западу – в этом климате ближе к закату.

Прежде чем ставить мою палатку, я описал около своего жилища полукруг радиусом ярдов в десять, а диаметром – до двадцати ярдов. В этом полукруге я вколотил в два ряда колья так, что они были вбиты в землю подобно сваям. Их заостренные концы возвышались над землей на пять с половиной футов, а между рядами кольев оставалось не более шести дюймов. После этого я набрал куски нарубленного мной на корабле каната и уложил их один на другой в промежутки частокола до самого верха. Потом изнутри полукруга прибавил другие колья фута в два с половиной длиной, которыми подпер первые. Эта изгородь была так крепка, что ни человек, ни животное не могли пробить ее или сломать. Она забрала много времени и труда, особенно при рубке кольев в лесу, их переноске и вколачивании в землю.

Глава XII

Коза и козленок

Для входа в это место я устроил не дверь, а небольшую лестницу, по которой переправлялся через забор. Входя к себе, я поднимал лестницу за собой. Таким образом укрепясь и обезопасив себя от всякого нападения, я мог заснуть ночью спокойно, на что бы не решился без всего этого. Впоследствии выяснилось, что мне, оказывается, ничего не угрожало и не было ни малейшей нужды в этих предосторожностях против несуществующих врагов.

В эту загородку, или крепость, я с величайшим трудом перенес все мои богатства, провизию, запасы и весь мой скарб, подробно описанные мной выше. Чтобы защитить себя от проливных дождей, которые обычны здесь в определенное время года, я сделал двойную палатку, то есть внутри поуже, а снаружи гораздо более просторную, покрыв ее сверху смоленым брезентом, который забрал с корабля вместе с парусами.

С этих пор некоторое время я спал не на перевезенной мной постели, а в прекрасном гамаке, принадлежавшем капитану корабля. Перенеся в эту палатку все мои припасы и то, что следовало предохранить от сырости, я собрал в ней и прочие пожитки и наглухо закрыл вход, который до того оставался открытым: сам же входил по приставной лестнице.

Сделав это, я начал рыть для себя проход в утесе и, перенося оттуда через свою палатку всю вынутую землю и камни, сделал внутри ограды род насыпи высотой около полутора футов и таким образом устроил себе позади палатки погреб.

Много трудов и много времени ушло на то, чтобы привести все это в надлежащий порядок. Поэтому следует остановиться и на других предметах, занимавших тогда мое воображение.

Однажды, когда я еще обдумывал устройство своей палатки и погреба, набежавшая густая туча разразилась надо мной дождем и грозой: внезапно блеснула молния, и раздался сильный удар грома. Я не так испугался грозы, как мысли, которая пронзила меня с быстротой молнии: «Что будет с моим порохом?» Сердце у меня замерло, когда я подумал, что весь этот порох мог быть взорван одним ударом, порох – единственное средство защиты и пропитания! Собственная опасность меня не так беспокоила, да и, если бы порох действительно вспыхнул, я не успел бы даже ее осознать…

Эта мысль произвела на меня такое сильное впечатление, что я сразу же после грозы, отложив все мои работы, постройки и укрепления, принялся делать мешочки и ящички для пороха, чтобы разместить его небольшими порциями в разных местах, дабы во всяком случае он не мог вспыхнуть весь сразу. Потом я разложил пачки таким образом, чтобы взрыв одного не вызвал взрыва другого. Эту работу я окончил почти через две недели. Порох, которого у меня было до ста сорока фунтов, я разделил не менее чем на сто пачек. Что касается подмоченного бочонка, я его нисколько не опасался и поставил в погреб, который мысленно называл «кухней»; остальной же для защиты от дождей я спрятал довольно глубоко в расщелины утеса и заметил их себе для памяти.

Занимаясь этим делом, я ходил ежедневно с ружьем, отчасти для прогулки, отчасти в надежде подстрелить для еды какую-нибудь дичь, иногда – для более близкого знакомства с богатствами острова. В первый мой выход я обнаружил на острове коз, чему очень обрадовался, но вскоре эта радость поубавилась: козы были так дики, так хитры и так быстро бегали, что к ним почти нельзя было подойти. Я, правда, надеялся подстрелить какую-то из них при удобном случае. Впоследствии я подметил, что, увидев меня с высоты, они пугались и убегали. Но если паслись в долине, а я находился на возвышении, то не обращали на меня никакого внимания. Из этого я заключил, что их зрение устроено так, что глаза их обращены вниз и они не могут видеть того, что находится над ними. И я принял за правило прежде всего взбираться на утес, а оттуда мне часто удавалось подстрелить их. Первым выстрелом я убил одну дойную козу, возле которой был сосавший ее козленок, что меня очень огорчило. Когда коза упала, малыш не только стоял как вкопанный, а даже, когда я пришел за убитой и пока нес матку на своих плечах в загородку, бежал за мной. Перевалив через загородку старую козу, я взял козленка на руки и пересадил его туда же. Я надеялся приручить его, но он не хотел ничего есть, и я вынужден был убить его и съесть. Мяса этих двух животных мне хватило надолго, потому что я жил экономно и сколько мог берег свои запасы, а особенно хлеб.

Устроившись таким образом, я стал думать о том, как обзавестись очагом и топливом. Как я этим занимался, как я увеличил погреб и обзавелся некоторыми удобствами, обо всем этом я дам полный отчет в свое время. Прежде всего мне хотелось бы коротко рассказать о себе и о том, что думал по поводу моего житья-бытья, а рассказать, вероятно, придется немало.

Мое положение представлялось мне ужаснейшим! Заброшенный на этот остров, после жестокой бури, далеко отбросившей меня от намеченного нами пути и на несколько сотен миль от обычных морских путей, я имел все основания думать, что по небесному приговору мне суждено в этом тоскливом месте самым жестоким образом окончить свою жизнь. Когда я так думал, слезы заливали мое лицо и я иногда роптал на Провидение: «Если Оно так губит свои творения, – говорил я сам себе, – если Оно доводит их до такого беспомощного состояния, забывает о них и позволяет столь жестоко угнетать, то следует ли мне благодарить Его за такое существование?»

Но я всегда скоро приходил в себя и пресекал подобные мысли. Однажды, когда я, расхаживая по берегу с ружьем в руках, горевал о моей участи, собственный рассудок вступил в спор со мной. «Ты одинок, – говорил он мне, – это правда, но вспомни, что стало с остальной частью экипажа? Не одиннадцать ли вас сошло в шлюпку? Где остальные десять? Почему они погибли, а ты спасся? За что тебя одного пощадило Небо? Что лучше: быть здесь или там?» При этом я посмотрел на море. Во всех бедствиях надо всегда найти хорошую сторону, стоит лишь подумать о том, что могло бы случиться и хуже.