Порог греха Курц Юрий

– Сообщите начальнику. Оцените место взрыва. Мне не нужны жертвы. Выполняйте! Время пошло!

– Слушаюсь!

Обливаясь потом, дежурный нажал кнопку экстренной телефонной связи с начальником милиции.

Телефонный звонок прозвучал и в квартире редактора газеты Служакова:

– Сегодня взлетит на воздух склад вашей газеты. Это моё последнее предупреждение. Вы должны уволиться. Причину объясните губернатору. Если не прекратятся помойные публикации в мой адрес, будет взорвано здание редакции. В моих возможностях вы, полагаю, не сомневаетесь!

Уже через час милиция плотным кольцом оцепила здание склада. Из близлежащих домов были эвакуированы все жители. В два часа ночи полыхнуло пламя.

Через неделю в выходных данных «Лесогорского вестника» означилась фамилия исполняющего обязанности редактора. Вскоре Служаков вместе с семьёй навсегда уехал из города. Информацию о криминальных происшествиях газета публиковать продолжала, но Рысь в них больше никогда не упоминался.

В конце февраля Алесь покинул Лесогорск. Долетел до Осикты самолётом. Потом по опробованному пути на лыжах добрался до Буркачана.

Был глубокий вечер. Тихая и светлая печаль качалась над заснеженной тайгой. Алесь взял аккордеон, который привёз ещё на губенраторском вертолёте, предчувствуя минуты одиночества, и вышел на «балкон», чего никогда не делал. Играл он всегда только в помещении. А тут словно кто-то потянул его на открытый морозный воздух: и тихо было, как перед ненастьем, и дышалось легко.

Аккордеон, как показывала жизнь, тоже можно было причислить к виду оружия. В Афгане он спас Алесю жизнь. После третьего неудачного побега из плена, его и четырёх товарищей по несчастью доставили в полевой лагерь моджахедов. Несколько часов назад они разгромили автомобильную колонну шурави, захватили хорошие трофеи: боеприпасы, продовольствие, обмундирование. Всё это было сложено посреди лагеря. На штабеле ящиков красовался инструмент – отрада чьей-то солдатской души, улетевшей в знойное афганское небо.

Бойцов подвели к главному моджахеду. Он сидел в халате на ковре со скрещёнными ногами, пил красное вино, которое ему подливала в расписную узорами пиалу из графина с длинным горлышком совсем юная девочка. Она не поднимала глаз, видимо, боялась смотреть на окровавленных, едва стоящих на ногах шурави.

«Кто они?» – спросил Хан (как сразу же про себя окрестил его Алесь) подошедшего к нему моджахеда. «Они плохо работают и постоянно убегают». «Шакалы, – сказал хан, – их надо расстрелять. Что они хотели бы попросить перед смертью?» Моджахед перевёл, но бойцы и так поняли: за годы плена они неплохо изучили язык врага. «Дайте поесть», – попросил один из бойцов. Хану это понравилось. Чаще всего пленники молили о пощаде. Он шепнул что-то наклонившейся к нему девочке. Она убежала в глубину лагеря. Через несколько минут вернулась в сопровождении пятерых вооружённых моджахедов. Каждый из них держал в руках по две пиалы: одну пустую, другую – наполненную ароматным пловом. В пустые пиалы девочка налила вино. «Спасибо, милая, – поблагодарил Алесь на её родном языке, – пусть Аллах даст тебе хорошего мужа». Девочка на миг вскинула на него чёрные, наполненные страхом и состраданием глаза.

Бойцы выпили вино. Не пережёвывая, проглотили плов. Повеселели. «Спасибо», – поблагодарил Алесь, приложив руки к сердцу и поклонившись. Это тоже понравилось хану. «Может и у тебя есть просьба?» «Есть». «Говори!» «Поиграть на аккордеоне», – Алесь показал в сторону ящиков, на которых поблёскивал перламутром инструмент. Хан кивнул. Алесь заиграл полонез Огинского. Хан слушал, подперев голову рукой. Явно ранее незнакомая мелодия понравилась ему. «Ещё», – кивнул он головой. Алесь, уже хорошо разогревшимися пальцами, рванул зажигательную «Карусель» Фоссена.

Моджахеды заулыбались и захлопали в ладоши, отмечая виртуозное мастерство Алеся. «А нашу можешь?» – спросил хан. Алесь много раз слышал одну песню, протяжную и печальную, которую пели и в праздничные, и в траурные дни гости хозяина, у которого он был в рабстве. Песня запомнилась. Но Алесь никогда не исполнял её. «Попробую!» – он пробежал по клавишам пальцами, подбирая мотив. Затем заиграл набело.

«Как ты попал в плен?» – спросил хан. «Я был ранен в плечо, спасая детей. Мне обещали свободу». «Тебе предлагали служить у нас?» «Да. Но я отказался». «Почему?» «Я давал присягу служить Союзу Советских Социалистических республик!» – это походило на вызов, Хан мог разозлиться. «Ты смелый солдат. Я ценю мужество. Я ещё раз предлагаю тебе послужить нам», – Хан жестами смешно изобразил игру на аккордеоне. Моджахеды захохотали. «Как музыкант. Согласен?» «Согласен», – неожиданно для себя ответил Алесь: это был шанс остаться в живых. «Я дарю тебе жизнь». «Вы благородный человек, – Алесь сложил ладони рук над аккордеоном, который висел у него на груди, и поклонился хану, – подарите жизнь моим товарищам. Они солдаты. Они выполняли свой воинский долг».

Взгляды пленников скрестились на лице Хана. Он поднял голову и, щурясь, в свою очередь посверлил глазами лица шурави: «На колени!» Солдаты запереглядывались. «На колени!» – умоляюще повторил приказ Хана Алесь, глазами говоря «Ребята, это ваша надежда!» Солдаты тяжело ткнулись коленями в землю. «Если вы ещё попытаетесь бежать, – сказал Хан, – вас порежут на куски и отдадут бродячим собакам. Во имя Аллаха всемогущего и милосердного!»

Алесь очнулся от воспоминаний. Размял пальцы. Смежил веки: самые любимые сочинения Йогана Баха он играл с закрытыми глазами. Окружающие предметы, особенно находящиеся в движении, не отвлекали от глубинного погружения в музыку и себя. И чувства, и мысли, и мелодия сливались в торжествующую струю духа: «Я един во всём и всё едино во мне». Он играл долго, до устали в плечах, до испарины на лбу. Когда замер, как бы растворяясь в воздухе, последний звук басовой партии одной из фуг Баха, Алесь открыл глаза.

Небо, разметнувшееся гладью над сопками, уже расцвечивалось драгоценными камнями звёзд. На их фоне иссиня-чёрное кружево крон сосен склонялось в сторону озера, словно кто-то могучей рукой пригнул вершины, заколдовал в таком положении, и они чутко прислушиваются к чему-то. Но вот вершины разом качнулись, деревья приняли естественное положение прямизны. Послышался глубокий стонущий вздох. Над тайгой пронёсся лёгкий ветер. А в той стороне, где находился Камень духов, вспыхнул световой столп, вертикально рассекая небо. Он был слабее луча земного прожектора, но чуть ярче созвездий Млечного пути. Казалось, каждая мельчайшая частичка воздуха светилась сама по себе, не отражая света. Что-то необъяснимо тёплое и воздушное струилось внутри Алеся и тянуло туда, к этой волшебной трубчато-дымчатой светлоте. «Наверное, – подумалось ему, – по такому столпу к небу возносятся души людей». Столп исчез так же внезапно, как и появился. Тьма сгущалась, но всё ярче разгорались звёзды.

Алесь вернулся в пещеру. Он мог играть на морозе ещё – пальцы рук горели, но аккордеон мог простудиться. Засветил свечку на письменном столе и взялся за авторучку. Стопка белой писчей бумаги призывно отепляла глаза.

Начав вести дневник, Алесь почувствовал, что по-настоящему нашёл то, что нужно смятенной душе: на бумаге он мог изливать боль её и порывы. Прожитая жизнь давала материал с лихвой! Желание запечатлеть всё, что он видел, пережил, передумал, не только не пропало, а усилилось. Сидеть за столом стало ежедневной потребностью: теперь он не сгинет в летах, оставит о себе документально-художественную память, а рукописи, как известно, не горят.

«Итак, я встал на путь, который именуется очень резким по звучанию и не менее жестоким по смыслу словом. К такому выбору меня понуждает новая постсоветская жизнь России. Все привыкли к мысли, что террор – это когда где-то что-то взрывают или убивают известных людей. Бросьте! Опустимся с небес к нашему хлопотному и малорадостному бытию.

В магазине нам подсовывают в красивой упаковке откровенное барахло. В аптеке – лекарства-пустышки, а то и настоящую отраву. Телевидение и радио в упорном постоянстве обрушивают на мозги зрителей и слушателей информацию о катастрофах, убийствах, насилиях, оголоушивают крикливой, неграмотной и почему-то тоже пугающей бездарной рекламой. Печально существующая паучья организация террористов, объединённых в жилищно-коммунальное хозяйство начинает насилие на нами в зимнее время с квартир с заиндевевшими батареями отопления, с шипящими без воды кранами или кранами, из которых течёт болотная муть и лезет рыжая жижа. Всё это тоже элементы террора!

Если власть месяцами не отвечает на наши запросы, если мы месяцами ждём права на медицинское обследование или томимся в озлобленных очередях поликлиник, если мы годами пребываем в уничижительной роли безработных, если десятилетиями баюкаем призрачную надежду на получение нового жилья, то тоже находимся под гнётом морального террора, пожалуй, самого тяжёлого из всех его разновидностей, потому что он – непрерывен.

С высоты досужей философии, терроризм – реакция человека на порядки, существующие в государстве и далёкие от правды и социальной справедливости. По сути, террор – это месть. Он родился не вчера: его кровавая заря взошла ещё у каменных пещер древнего человека. Всегда находилась особь, которая жаждала удобного места у костра, жирного куска добычи, безраздельного обладания женщиной, звереобильного участка для охоты. Всегда кто-то был оттеснён к холодным стенам пещеры, довольствовался обглоданной костью вождя и его приближённых, был лишён ласки и тепла противоположного пола. Униженные, обиженные и оскорблённые – они оттуда, из холодных пещер древнекаменного века. Это они, пусть даже на примитивном уровне сознания, начали применять способ борьбы, называемый террором. Он выражался в трёх основных действиях: угрозе, преследовании, расправе. С развитием цивилизации террор тоже развивался и совершенствовался: на насилие человек начал отвечать насилием, на кулак – кулаком, на нож – ножом; потом на кулак – ножом, на нож – пулей, а на пулю – бомбой.

Питательная почва для террора не возникает сама собой – она создаётся человеком, а в условиях организованного людского сообщества – его управителями. Террор был и остаётся главным инструментом борьбы как за власть, так и с властью. Террор разнузданных самолюбий Грозного, Петра I, Екатерины II, Николая I и всех последующих царей и императоров. Гулаговский террор Сталина, волюнтаризм Хрущёва, бесхребетность Брежнева, национальное предательство Горбачёва. Вечно хмельной Ельцин с шайкой лжедемократов обличал терроризм Ленина, с помощью которого была совершена Октябрьская революция, а сам пошёл тем же путём, используя большествиский опыт насилия над народом.

Повивальная бабка террора – ложь. Хрущёв обещал построить коммунистическое общество к 1980 году. Горбачёв за десять лет клялся дать каждой советской семье отдельную квартиру. Ельцин божился лечь на рельсы. Это вожди! А сколько государственных чиновников рангом пониже от Москвы до самых окраин страны рассыпаются в обещаниях и посулах? Напрасные ожидания людей – тоже террор!

Власть с «новыми русскими», олигархами, обнаглевшими и продажными чиновниками отняла у нас право на полноценную жизнь: бесплатное образование, медицинское обслуживание, любимую работу, занимательный досуг. Социальные потрясения разрушили естественную природу человеческого тела и души: мы утратили способность полноценно трудиться, любить и давать здоровое потомство. Сущность жизни тоже начала разрушаться и ползти к гибели. Атмосфера никогда не прекращающегося террора сформировала определённое состояние души, называемое «пофигизмом»: нам стало всё равно, что взрываются автомобили, падают самолёты, сходят с рельсов поезда, рушатся минами особняки нуворишей, и если кого-нибудь из них настигает заказная пуля, то на почве всеобщего озверения и одичания душа не вздрагивает от негодования, а корыстится мстительной мыслишкой «Так и надо! Так и надо!» И мы не торопимся в церковь ставить поминальные свечи!

Всё меньше и меньше в России людей со светлыми лицами, озарёнными беззаботными улыбками. Всё больше и больше лиц в камуфляжной форме с автоматами на груди, пистолетами на поясах и блеском озверения в глазах. Человек с ружьём, которого в дни Октябрьского переворота призывал не бояться Ленин, тогда сделал своё кровавое дело, а ныне стал неотъемлемой частью нашей жизни. Он у дверей администраций, вокзалов, аэропортов, санаториев, клубов, школ и детских садов. Его прицельный взгляд мы чувствуем даже в моменты любви, когда зарождается самое величайшее чудо Вселенной – Человек.

В горьком отчаянии, униженный, оскорблённый, замученный и бесправный, я обращаюсь к террору, как последней мере протеста, возможности заявить о себе и хоть что-то изменить в этой опостылевшей жизни!»

Всю ночь над тайгой бесновался снежный шурган. К рассвету успокоился, но тёмные угрюмые облака закрывали небо. Алесь натопил печь. Напился чаю. Оделся потеплее в меховые куртку, сапоги, солдатские ватные штаны и шапку-ушанку. Мартовский мороз ярился градусов под сорок! Лёгкий верховой ветерок сдувал с вершин деревьев снежную пелену. Пробивая тропу в сувоях, Алесь пошёл прогуляться по закрайку болота не без натекающей в сердце тоски. То тут, то там лежали поваленные старые деревья. Но попадались и совсем молодые, со сломленными вершинами. Росли сиро, без прикрытия более зрелых старших собратьев, вот и не устояли.

В семи километрах от пещеры находилось небольшое озерко, в котором Алесь иногда ловил рыбу. Там он не был с начала ноября. И направил стопы сильных и резвых ног прямиком через болото, а не в обход, как всегда делал раньше, рассчитывая на крепость схваченной стужей жидкой поверхности болота.

До озерка оставались считанные метры, когда снег вдруг мягко просел под Алесем и он ухнул в просос топи по самые плечи. Раскинув руки, Алесь замер. «В новых или изменившихся условиях веди себя как на минном поле». Как же он мог изменить правилу, которое сам же и придумал? Расслабился и сразу же влип!

Жижа была не столь вязкой, как обычно бывает в трясине, не затягивала вниз. К тому же носками сапог Алесь нащупывал твердь. Возможно, это был камень. Алесь огляделся. Метрах в пяти от него росла чахленькая, с искривлённым стволом, лиственница. Добраться до неё – спастись. Алесь снял куртку и шапку, не без труда, погружаясь с головой в холодный чёрный кисель, освободился от унтов и штанов. Внутренне собрав воедино силу мышц и мыслей, ринулся к цели, неистово подгребая под себя руками и ногами вязкую гущу. Уже на первом рывке он пробился почти до самого дерева. Переведя дух, на втором ухватился за ствол, и вытянул себя из трясины. И сразу же почувствовал, как мороз ухватился за его мокрое грязное бельё: не утонув, Алесь мог замёрзнуть!

Он во всю прыть бросился бежать по собственным следам назад, к своему жилищу, спасительному теплу очага. И если интенсивное движение рук и плеч сохраняло остатки тепла мышц груди и спины, то ноги деревенели чуть ли не с каждым шагом. На подходе к пещере он уже не ощущал их вовсе, упал и пополз вперёд, рассчитывая только на силу рук.

Обе каменные чаши в пещере окуривались парком. Алесь нырнул в одну из них и первые несколько минут даже не чувствовал температуры воды, которая на выходе горячего ручья достигала почти пятидесяти градусов. Бельё быстро нагрелось. Алесь снял его. Принялся разминать руками всё тело, постепенно отходящее от стыни.

В срубе было тепло: после утренней топки печь не успела остудиться. Алесь надел байковое бельё, выпил полстакана водки, проглотил две фиолетовые горошины и укрылся с головой меховым одеялом. Сон явился сразу, глубокий и здоровый.

Когда Степан Гекчанов услышал по радио сообщение об угнанном личном вертолёте губернатора и исчезновении охранника Штефлова, сразу понял – его рук дело. И местом, где он мог в тайге укрыться, был только Буркачан: туда Алесь ходил летом с Дэги. Не сомневался Степан и в причастности друга к тем событиям, которые происходили зимой в Лесогорске: взрывались автомобили, горели особняки новоиспечённых вельмож, погибали запятнавшие себя поборами и лихоимством милиционеры. Все, кто жил не по средствам, кичился своей неуязвимостью законом и отгораживался от народа высоким забором с амбалами в камуфляже у ворот и сторожевыми собаками, чувствовали себя неуютно. Зато деяния неуловимого народного мстителя по имени Рысь замордованные нуждой и беспределом власти люди воспринимали с восторженным одобрением. В бытовых ссорах и столкновениях с чиновным произволом страждущие грозились: «Вот скажу Рыси – он вам покажет!»

Уже в первые дни после побега Алеся из Лесогорска к Гекчанову явились два сотрудника службы безопасности, очень похожие друг на друга: худые, лысые, с жёсткими глазами, в чёрных длинных плащах. Один назвался Маратом Жантимировичем, другой – Виктором Салмановичем. Мягко и непритязательно, с извинительными нотками в голосе, они долго и подробно расспрашивали Степана об Алесе: характере, привычках, степени воинской подготовки, а особенно поведении в боевых операциях в плену у моджахедов. Степан отвечал на вопросы прямо, без утайки, невольно преувеличивая способности своего друга. Гости это подметили:

– Вас послушаешь, Степан Иванович, так он уникальная героическая личность!

– Так и есть, – нисколько не колебался Степан, – один из тысяч! Попробуйте пережить всю афганскую мясорубку, остаться в живых и не сойти с ума!

Заметив в перегляде гостей нечто вроде усмешки, добавил не без обидчивого озлобления:

– Можете не верить, но он для меня такой: я ему жизнью обязан и за него жизни не пожалею!

– То есть, как мы понимаем, – насторожились гости, – объявись он в вашем селе, вы не откажете ему в содействии.

– Не откажу! – рубанул Степан.

– То есть, укроете преступника? Подчёркиваем: человека, выступающего против законной власти?

– Укрою. И не преступника, а брата. Ещё надобно разобраться, кто в нашей стране истинные преступники.

– Понятно. Спасибо за откровенность, – извинились за отобранное у главы местной администрации дорогое рабочее время и вежливо раскланялись.

С того дня прошло почти полгода. Если Алесь действительно обитает на Буркачане, то рано или поздно появится в Осикте. Гекчанов ждал.

В ночь на двадцать первое марта – день рождения Степана – в окно его дома кто-то осторожно постучал. Стук повторился, но более требовательно. Затем ещё – с длительной настойчивостью. «Он», – догадался Степан, открыл дверь, не спрашивая, кто за нею, и сразу же обнял шагнувшего через порог.

– Почему так долго не подавал признаков жизни? Не чужой же я тебе, в самом деле!

– Поздравляю, старик! – Алесь крепко обнял друга в ответ. – Боялся, Стёпка! Был уверен: следят за тобой, подставлю тебя.

– Спасибо, брат! Ну и подарок! – потеплел Гекчанов. – Следят, в этом ты не ошибся: ещё осенью два хмыря наведывались. Ищут тебя. Ориентировка в райотделе милиции лежит со дня твоего исчезновения из Лесогорска. Наволчись! Будь трижды осторожен!

– А ты моим портретом случаем не располагаешь? Очень хочется посмотреть, каков я гусар? – Алесь встал фертом.

– В кабинете, в администрации есть. Дьявол: руки – крюки, морда ящиком, – улыбнулся Степан, – бандитская! А если серьёзно, то по такому портрету тебя век не сыщут: кудрявая белобрысая кудель на голове и борода от самых глаз! Ладно, хватит болтать у порога. Входи, располагайся.

– Надёжно, Стёпа?

– Надёжно. Нашей жандармерии не до сыска: с восьмого марта пьют по-чёрному. Зверья в тайге накурочили гору, в Лесогорск сплавили, деньгу зашибли. Напиваются так, что меня при встрече не узнают!

Степан помог Алесю раздеться. Провёл на кухню и плотно зашторил все окна в доме.

– Как добрался-то?

– На лыжах. Целый день пахал целик. Устал.

– Транспорт тебе нужен: на лыжах по тайге не набегаешь!

В электрическом чайнике закипела вода. Степан заварил чай. Разливая по большим фарфоровым кружкам, спросил:

– Может чего покрепче?

– Нет, Стёпа. Поздновато уже. И без этого в сон клонит.

– Согласен. Ещё будет время пображничать. Кстати, ты надолго?

– Завтра обратно.

Алесь поглядел на ручные часы.

– Да получается, уже сегодня. Прикемарю часика два. На зорьке двину. Ничего, брат, я ещё в силе.

– Не сомневаюсь. Только я думаю так: поживёшь у меня скрытно до тех пор, пока я не найду тебе транспорт. «Буран» устроит?

– Ещё как! О других снегоходах я пока не слышал.

На сковородке зашкворчала яишница. Степан нарезал колбасу пластиками, разложил по тарелкам.

– Что тебе ещё нужно для таёжного житья-бытья?

– Да не за этим я к тебе пришёл, у меня всё есть. Но уж коли ты коснулся просьбы, то вот взрывчатка у меня кончается. У военных достаю, так они дерут бабки! – Алесь показал рукой выше головы. – Если можешь… Обязан буду! С дистанционным управлением.

– Попробую. Военные чины к нам иногда налетают, браконьерничают – спасу нет. Пытался бороться – никакого толку, один в поле не воин. Испаскудились людишки! Я уж подумывал всё бросить, карабин в руки – и в тайгу. Промышлять ещё не разучился. А кто, думаю, на моё место придёт? Рвач какой-нибудь из дальних-залётных, которому земляки мои до фени? Меня-то хоть уважают, а где-то и побаиваются: я им спиваться не даю, сдохнуть не даю, – голос Степана в осмысленной твёрдости и надежде звучал густо.

– Один генерал меня уму-разуму учил: если, мол, ты не можешь изменить мир, изменяйся сам, приспосабливайся к жизни, какая сейчас есть! А какая она? Кто в ней бал правит? Ложь, хамство да цинизм!

Степан громко, на всю избу, вздохнул:

– Я к этому приспосабливаться не желаю. Хотя каюсь, Алеська, срываюсь порой. Уступаю. Да не ради же себя: мне-то много одному надо!

– Стёпка, друг мой, брат мой, где Дэги!? – вдруг невпопад вырвалось у Алеся, и затаённая боль зазвенела в этом вскрике.

– Я ждал этого вопроса, как только ты появился на пороге, – вздохнул Гекчанов.

– Где Дэги, Стёпка? Подскажи, хотя бы, как её искать?

Степан взял голову Алеся обеими руками и прижал свой горячий лоб к его лбу.

– Брат мой, брат мой, да если бы я знал! Может быть, на Амуре, на Таймыре, в Приморье, на Тунгуске, на Чукотке… Да в любом конце страны! Она же из рода потомственных служителей культа. Таких на расстоянии чувствуют. Её и примут, и обласкают, и укроют. Дэги – образованная девчонка. Она в любом городе устроится, не пропадёт.

Алесь застонал:

– Ну почему она со мной так?! Ничего не объяснила, не пообещала. Исчезла – и всё! А может быть, её уже и на свете нет? А, Степан?

– Живая она.

– Откуда знать?

– Я это чувствую. Я ведь тоже в некотором роде почка от её рода.

Проговорили до утра.

Алесь скрадно прожил у Степана почти неделю. За это время в одном из дальних стойбищ Степан разыскал снегоход «Буран», ни разу не использованный в работе. Какой-то генерал подарил его оленеводу ещё в начале девяностых годов. А куда на нём ездить? Покататься только. Катались, пока в баке плескался бензин.

Снегоход Степан спрятал в тайге в двух километрах от Осикты. Ранним утром привёз туда Алеся. Как только первые лучи прячущегося за сопками солнца багрянцем запятнали тёмную хмарь небосвода, Алесь тронулся в путь. Ехать надобно было засветло и очень осторожно: болото кое-где дышало прососами.

Зажиг весны в этот год был необыкновенно дружным! Один день не походил на другой. Плотный слой снегового покрова ещё вчера пестрился оспинками проталинок, а уже сегодня крупные и тяжёлые капли скатывались с хрустальных веретён сосулек, примороженных к ветвям деревьев последним морозцем, прожигая насквозь броневой пласт суметов. День-другой – размякли и они, потекли светлой мутью. Сломался лёд на заливных местах болота. Под натиском лучистого тепла, посылаемого на землю омоложено заблестевшим солнцем, сбросил ледяной панцирь ручей, закипел, забурлил вольной водой, доламывая остатки зубристого льда. Полыхнул на сопках малиновым огнём багульник. Кора осин посветлела. На ветках тополей закрупнели почки.

Алесь шёл по закраине острова между могучих сосен, уходящих вершинами в синеву неба. В корнях одного из деревьев искрился последний снег: не дожали его до полного расплава с каждым днём усиливающие тепло солнечные лучи. Алесь присел, набрал пригоршню влажного серебра, утопил лицо в его благодатной прохладе. Истошный крик за спиной заставил вздрогнуть от неожиданности. Кричал человек. Потом надрывно заплакал ребёнок. Следом раздался неистовый хохот и ржанье обезумевшей лошади.

«Что за наваждение?» Рука машинально нырнула за пазуху, где у самого сердца грелся незабвенный макарыч. Алесь быстро поднялся на ноги и, держа пистолет наготове, медленно пошёл на голоса. «Спокойно», – приказал себе. И тут же вспомнил наставление Дэги: «На Буркачане тебе ничто и никто не угрожает. Оружие для охоты и самообороны тебе может понадобиться только на болоте. Оно непредсказуемо». Но ещё несколько десятков метров Алесь шёл, выцеливая пространство перед собой, по узкому, но глубокому овражку, траншейно убегающему к небольшой скале, которая обрывно нависала над ним.

Снова послышался разноголосый крик, вызывающий душевный трепет и иглистую волну под сердцем. «Ну, товарищ бесстрашный спецназовец, каким же ты стал зайцем!» – укорил себя Алесь, услышав знакомое «шу-бу, шу-бу» и догадавшись, наконец, что так кричит сибирская сова, более известная в народе как птица-филин. Ещё в детстве его показывал Алесю лесничий дядя Афоня.

Филин сидел на мёртвой сосне. Над ним кружились птицы. Он сердился. Птицы мешали петь песню, которой он зазывал на любовь дальнюю подругу, таящуюся где-то в таёжных зарослях.

В скале Алесь обнаружил глубокую расщелину, заглянул в неё. На кучке мха лежали три крохотных зверька, похожих на новорождённых котят. Скорее всего, это был выводок рыси. Алесь огляделся, прислушиваясь: «Где же мама?» Если она застанет человека возле своего логова, ему несдобровать! Рысь – зверь сильный и бесстрашный. Нападает даже на таких копытных, как кабарга, более крупных – молодых оленей, и способна справиться с самкой изюбря.

Алесь выбрался из овражка. Часа два он ещё бродил по острову, но мысли о рысятах не оставляли его. Возвращаясь к Священной скале, он снова спустился в овражек посмотреть логово. Котята лежали неподвижно в том же положении. «На такое длительное время мать никогда не оставит детей. Значит, с ней что-то случилось на охоте!» Майские ночи ещё держали минусовую температуру, голые рысята могли замёрзнуть. Алесь осторожно взял одного – тельце безжизненно повисло. Рысёнок был мёртв. Не подал признаков жизни и второй, а третий едва слышно пискнул. «Маленький ты мой!» – на глаза Алеся нежданно навернулись слёзы. Он положил рысёнка на грудь под меховую куртку.

В своей пещере возле печки, на табурете, он устроил лежанку из мягких соболиных шкурок. Положил рысёнка. Из пальца резиновой перчатки сделал соску, натянул её на бутылочку с тёплым концентрированным молоком. К величайшей радости Алеся, после некоторых усилий с его стороны, рысёнок начал сосать.

– Вот и молодец! Вот и умница! Будешь жить! Как же тебя назвать?

Алесь задумался, перебирая первые приходящие на ум имена. Вспомнил прекрасный фильм «Тропой бескорыстной любви» о дружбе и приключениях лесника и его питомца рыси. Зверя герой звал Кунаком. Хорошее имя. Может быть, так назвать и найдёныша? А если по-русски – Дружок? Просто и понятно. Только так чаще всего называют собак. Ну и что? А как это будет по-эвенкийски? Дэги иногда в шутку окликала Алеся: «А ну, иди-ка ко мне… Иди-ка ко мне… Как же? Как же? Анда… Анда… Андакан!» Да! Андакан! Как славно звучит!

В порыве нежности Алесь наклонился к найдёнышу и прикоснулся губами к его тельцу. С этого времени всё внимание Алеся сосредоточилось на Андакане. На двенадцатые сутки он откроет глазки и увидит перед собою существо, источающее тепло и ласку, и природный инстинкт подскажет ему: «Это твоя мама». Когда Андакан подрастёт и начнёт твёрдо бегать на своих лапках, Алесь станет брать его с собою на длительные прогулки по тайге.

Если Алесь работал, то Андакан смирнёхонько сидел в сторонке, наблюдая за ним. Постепенно Алесь подкармливал его тушёной говядиной, консервированным сыром, сушёным, а затем сырым мясом, то есть, всем тем, что сам употреблял в пищу. Андакан охотно, не капризничая, поедал всё, но любимым лакомством оставалось концентрированное молоко, которое спасло его от смерти.

С начала лета Алесь постепенно и подробно составлял карту Буркачана. Определив примерный маршрут, он намеревался вернуться к ночи. Взял с собою топорик, нож, компас, пистолет, термос с травяным настоем и бутерброды. Шёл по сухим мшистым местам. На седьмом километре его настигла ливневая гроза. Отгремев громами, она удалилась, оставив громадный хвост густых тёмных облаков, которые тянулись беспрерывной чередой, и, казалось, в неустанной бесконечности проливали воду.

К вечеру на болоте не осталось ни одного сухого места. Алесь пожалел, что не повернул назад сразу же, как только началась гроза! Он вырубил несколько чахлых листвянок, изготовил настил, устроился на нём с намерением переждать ночь, а с рассветом двинуться в обратный путь. В насквозь промоченном настроении скоротал в придрёме время до утра, а с первым проглядом дня не без тревоги увидел вокруг себя сплошное озеро.

Дождь продолжал моросить. Вот-вот водой покроется и настил. Шагнув с него, Алесь по колено оказался в воде. Срубив тонкое деревце, двинулся вперёд, нащупывая слегой твёрдость почвы. Идти пришлось зигзагами, так как местами вода доходила до пояса, порой он попадал в ямы и ухал по самое горло. Сверяя по компасу направление и поглядывая на ручные часы, он к ужасу заметил, что за час движения не преодолел и сотни метров. И в таком темпе вряд ли выберется до темноты!

При мысли, что в воде придётся провести ещё одну ночь, холодело сердце. Он часто отдыхал, с тоской оглядывая поверхность перед собой, с мелкими пузырями дождя, говорящими о мокряди, затяжной и холодной. Подумал о Дэги: а что предприняла бы она в подобном положении? Конечно, прежде всего, обратилась за помощью к духам тайги! А если попробовать и ему? И он закричал:

– Кали-и! Великий Кали! Я не сделал ничего плохого в твоих владеньях! Помоги мне! – он кричал и кричал, взбадриваясь надеждой. – О великий Хэвэки! Помоги мне! Помоги мне!

Внезапно Алесь услышал шум позади: к нему приближалась большая белая птица. Затрепыхав крыльями, кречет сел ему на запястье. Он вглядывался в Алеся, изучая его.

– Помоги мне, – прошептал Алесь, – я замёрз и не могу найти дороги обратно!

Кречет мотнул головой, как бы приглашая его следовать за собой, взмахнул крыльями, и Алесь пошёл. Кречет летел низко над поверхностью воды, выбирая места, где она была ниже колен, и под ногами Алесь чувствовал твёрдую почву. От холода ноги наливались свинцовой тяжестью.

– Постой! – крикнул Алесь, обращаясь к проводнику. – Я устал. У меня одеревенели ноги.

Кречет завис на одном месте и подождал, пока Алесь соберётся с силами.

Просьбы об отдыхе участились. Кречет закружил над Алесем, заунывно голося. Внезапно тёмно-лиловые облака кружливо сбились в густую тёмную массу, она нависла над болотом и принялась метать в него огненные стрелы: началась тёплая июньская гроза. Вода кипела, как в огромном котле, пенно выбрасываясь на берега. Кто-то с гигантской силой ворочал в облачной мгле тяжёлые камни, раскатывал пустые бочки и дубасил огромной колотушкой в исполинский гонг. Земля вздрагивала. Иногда из болотной глубины выбрасывался ответный огонь. Со страшным треском встречались и сплетались в жгут бело-красные змеи. Болото окутывалось сиреневым паром. Внезапно вся тёмная грозовая масса начала белеть, рассосалась и исчезла, как будто её никогда и не было.

Алесь отогрелся. Продолжил путь. Через полчаса он оказался возле Священной горы и тяжело повалился на землю.

– Спаси-и-и-бо! – прокричал Алесь. А каким ещё словом он мог выразить благодарность этому неземному существу?

Кречет покружился высоко над дягдой и скрылся, прощальным криком ответив на благодарность Алеся. Почуяв беду, из пещеры выбежал сонный Андакан.

– Брат мой, хороший мой зверюга! – зарыдал Алесь, крепко обняв его. – Какой же я дурак, а? Утонул бы не за понюшку табаку!

К концу сентября Андакан выглядел настоящим взрослым зверем: короткое и плотное туловище, высокие сильные ноги с широкими и мохнатыми лапами, по бокам головы – широкие баки, на концах ушей – кисточки, которые очень забавляли Алеся. Хвост короткий, словно обрубленный на конце. Мягкая и густая шерсть палево-дымчатого окраса пятналась на спине, боках и ногах красноватыми зимушками.

К этому времени Андакан выучился чётко выполнять команды. Алесю пригодились навыки дрессировки сыскных собак, полученные в школе спецназа, когда он намеревался овладеть профессией кинолога. Не пришлось изобретать и словесные команды: Андакан хорошо понимал и собачий язык.

Площадкой для тренировки стала примыкающая к Священной скале еланька.

– Куш! – приказывал Алесь. Андакан послушно прижимался к земле. Алесь бросал далеко от себя кусок палки.

– Аванс! Апорт! – Андакан стремглав мчался вперёд и с той же скоростью приносил поноску хозяину.

Иногда, дав рыси понюхать перчатку, прятал её в густых зарослях далеко за пределами елани. Затем предлагал искать, ласково, но требовательно поощряя словами:

– Шерш! Шерш! Шерш!

Если Андакан отвлекался, уходил от поисковой тропы, Алесь повелительно останавливал его:

– Тубо! Тубо! Друг мой, нельзя!

Андакан и стал причиной тому, что Алесь всё лето не появлялся в Лесогорске: прежде чем оставлять друга на длительное время, надо было научить его ждать, не выходя за пределы Буркачана.

Очень долго Андакан не мог понять, почему хозяин заставляет его оставаться на месте, в то время как сам уходит в глубину болота и подаёт издалека только одну команду: «Ждать!» Наконец, и эту рысью упрямость удалось преодолеть. Тренировка привела к тому, что Алесь несколько дней кряду прятался от Андакана, и рысь не покинул Буркачан, терпеливо поджидая хозяина на границе острова и болота. Андакан похудел, жадно набросился на еду, значит – ничего не ел, пока Алесь отсутствовал.

– Так не пойдёт, дружище! – ласково выговаривал Алесь. – Ты – зверь! Ты должен уметь добывать себе пищу. Вот случится со мною беда, что будешь делать? Протянешь, брат, лапы с голодухи. Ну, что ж, будем учиться промыслу.

Андакан, облизываясь, моргал зелёными глазами и благодарно урчал. Впереди была ночь, а он любил спать на топчане хозяина. Да и Алесь привык ощущать рядом тепло дорогого ему существа. В какой-то книге ещё в школьные годы он читал о древних викингах, которые разводили породу специальных боевых собак и брали их в дальние походы. Накануне сражений викинги спали с такими собаками в обнимку, считая, что в соприкосновении с их телами перенимают животную силу и выносливость. И странно, но на протяжении многочасового боя с врагом не знали страха и усталости.

Обнимаясь с Андаканом, Алесь обычно говорил:

– Ну, брат мой по крови и душе, поделись со мною своей кошачьей энергией и проворством!

«Бери, бери, – довольный, урчал Андакан, – мне не жалко!» – и облизывал лицо хозяина, как собака.

В тихую и холодную ночь первого октября на железнодорожном вокзале наёмные убийцы расправились с одним из известных лесогорских бизнесменов. Тот возвратился из какой-то дальней поездки и в плотном кольце личной охраны уже садился в автомобиль, когда мимо промчались два мотоциклиста и два почти одновременных выстрела из гранатомётов разорвали на части и машину, и всех, кто находился рядом с нею.

Милиция бросилась искать преступников по традиционному плану «Перехват» и традиционно перехватывала кого попало, отрабатывая хлеб с отличным пониманием бесполезности такого занятия: тот, кто совершает покушение, тщательно готовится, определяя прежде всего пути отступления, всё взвешивает и просчитывает, и поймать его практически невозможно. Но нельзя списывать со счетов ошибки и случайность, и хотя бы в расчёте на них по разным улицам Лесогорска неслись охватным прочёсом милицейские патрульные машины.

В этот роковой час в город въехал на мотоцикле Алесь, намеревавшийся попасть в «Лондон» к Филиппу Жмыхову. На прозвучавший по мегафону приказ остановиться и поднять руки вверх, он резво развернулся, но увидев, что путь назад и к лесу отрезан, наддал газу и рванулся к центру города. Алесь хорошо знал все улицы, проулки и тупики Лесогорска, и ушёл бы от погони, нырнув в узкий проход какого-нибудь двора: навыкнутая гоняться за моторизованными преступниками только на колёсах милиция не станет шарить по закоулкам на своих двоих, и тогда можно скрадно добраться до лесной окраины города. А там – лови волка в тайге! Но за спиной Алеся строконули автоматы. Ожгло икру левой ноги. Звякнули вырванные пулями спицы заднего колеса. Звонкой хлопушкой стрельнула шина. Мотоцикл словно присел под Алесем и пошёл юзом.

Вскочив с асфальта на ноги, Алесь увидел перед собой высокий каменный забор, прыгнул на него, подтянулся на руках и перевалился на другую сторону. Прижавшись к земле, чутко ловил обострившимся ухом происходящее за стеной: подъехала машина, заглох мотор, хлопнули дверцы кабины.

– Наверное, через забор сиганул!

– Тут же больше двух метров высоты!

– Ну и чё? Со страху и не через такой махнёшь!

– А может вдоль забора чесанул?

– Мы бы его увидели. Где-то здесь лазейку нашёл!

– Может, посмотрим?

– Слушай, а тебе это шибко надо? А? Полоснёт ещё, падла, из автомата. Мы что, бля, кошки – по заборам лазить? Да ещё и на чурок нарвёмся, нажалуются! Нам это зачем, а? Пусть начальство решает, чё да как. Доложим по команде.

– Звони!

Послышался писк рации. Алесь перешёл двор к видневшемуся в темноте высокому зданию. Прижимаясь к стене, двинулся вдоль неё и наткнулся на массивную двустворчатую дверь, обитую железом. Машинально толкнул одну из створок, и она, к его немалому удивлению, легко распахнулась.

Алесь вошёл внутрь. Высокое, просторное помещение, освещённое несколькими двухрожковыми бра, было совершенно пустым: ни столов, ни стульев, ни диванов. Весь пол был застлан большими коврами. В дальнем углу возвышалась кафедра, с ведущей к ней небольшой лесенкой. На ней появился человек. Мягко ступая по коврам неслышными шагами, он приблизился к Алесю.

– Кто вы и как сюда попали?

Человек выпростал руки из широких рукавов длинного чёрного халата, сложил ладони у груди и чуть склонил голову с надвинутой до самых глаз круглой шапочкой.

– Я случайный прохожий. Дверь оказалась незапертой. В городе милицейская облава. В меня стреляли… – Алесь поморщился от боли и сел на пол, вытянув раненую ногу.

Человек подошёл к двери. Задвинул засов.

– На всё воля Аллаха.

«Значит, я попал в мечеть», – догадался Алесь.

– Простите мое вторжение сюда, господин священнослужитель.

– Я имам.

– Обстоятельства, а не злые намерения загнали меня в ваш дом.

– «Нет греха на слепом, и нет греха на хромом, и нет греха на больном», – так говорит Аллах. И если вы оказались здесь, то тоже по его воле. Вы можете ходить?

– Наверное, могу.

Алесь попытался подняться на ноги. Имам помог ему, взял под руку и твёрдо поддерживая, привёл в небольшую светлую комнатку, тоже застланную коврами, со стоящей у стены софой на гнутых ножках. Алесь сел на неё. Имам принёс эмалированный тазик с водой и белый чемоданчик с красным крестом на боку. Встав на колени, задрал камуфляжную штанину Алеся до паха и ощупал раненое место. Алесь ойкнул.

– Кость не задета, – успокоил имам. – Ваше счастье! Я не врач, – продолжил он, предвосхищая вопрос собеседника, – я просто умею оказывать первую помощь.

– Спасибо, – поспешил с благодарностью Алесь.

– Я ещё ничего не сделал.

Имам обмыл ногу водой, обработал рану каким-то жгучим раствором, смазал пахучей мазью и забинтовал с такой неторопливой уверенностью, какой обладают профессиональные медики.

– Скажите, – спросил имам, делая укол в бедро, – вы забежали в мечеть, будучи уверенным в том, что найдёте здесь убежище?

– Нет, я не думал об этом! Всё получилось случайно: я ехал в город на мотоцикле (я живу далеко, в деревне, ехал к родственникам), припозднился; вдруг – вой сирен милицейских машин, приказ остановиться; я не подчинился – милиционеры открыли стрельбу.

– А почему не остановились? Всё бы выяснилось! Если вы ни в чём не виноваты, то чего боялись? У вас документы не в порядке?

– Вы встречались когда-нибудь с милицией в такой, ну, как говорится, экстремальной обстановке? – усмехнулся Алесь.

– В такой не приходилось, – ответил имам.

– Так вот, знайте: наши народные защитники сначала бьют, ломают рёбра, калечат, ни о чём не спрашивая, а уж после этого выясняют, кто ты и зачем ты.

Имам промолчал, но чуть покивал головой.

– Я бежал, как заяц от гончих собак. И готов был нырнуть в любую попавшуюся на пути дыру. Передо мной возник каменный забор, и я перемахнул через него. Откуда мне было знать, что это ограда вашей мечети? Да если бы я и знал… У меня не было времени на раздумья, – в голосе Алеся заплясали нотки раздражения. – Спасибо вам за помощь! Я сейчас уйду, – он попытался подняться на ноги.

Имам мягко придержал его за плечо. Горячий ток пробежал по всему его телу и уколисто отозвался в простреленной ноге.

– Успокойтесь. Если вас коснулась рана, то такая же рана коснулась и меня. Аллах не любит несправедливых. Сейчас я приготовлю целебный чай: он подкрепит ваши силы, хотя я не чувствую в вас слабости. Вы военный?

– Да, – подтвердил Алесь, – но давно не служу. У меня хорошая боевая школа. Стараюсь держать себя в подобающей форме.

– Вам пришлось воевать?

– Семь лет в Афганистане.

– А чем занимаетесь в настоящее время? – допытывался имам, упорядочивая в аптечном чемоданчике медицинские принадлежности.

– Живу в тайге. Занимаюсь промысловой охотой.

Имам унёс чемоданчик, а вернулся с большим круглым подносом, на котором стояли пузатый фарфоровый чайник, две пиалы, расписанные по бокам растительным узором, и хрустальная ваза с печеньем. Наполнив пиалы пахучей прозрачной жидкостью, одну из них он обеими руками с поклоном подал Алесю.

– Это травяной чай. Он подкрепит вас, – имам сел на ковёр, скрестив ноги.

Несколько секунд он пребывал в молчании и с закрытыми глазами. Наверное, читал про себя молитву. Отпивая чай маленькими глотками, спросил:

– Вы исповедуете какую-нибудь религию?

– Нет.

– Значит, не верите в Бога?

– Скажем так: стою на распутье.

– Примите какую-нибудь веру и путь определится! Почитайте священные книги!

– Я много читал о христианстве, исламе и буддизме. Прекрасные вроде бы религии! В основе их – Истина. А Истина есть Бог. А Бог есть Любовь. Но как же эта Истина попирается в практической жизни! Её приспосабливают для сиюминутных целей. С единоверцами обычно поступают согласно религиозным законам, а с другими людьми – как выгодно или как заблагорассудится. Но ведь религия распространяется на всех, а не на определённый круг людей. И законы её священны на всей земле, а не на каком-то одном участке.

Имам заинтересованно слушал. Весь его облик показывал искреннее любопытство. Вряд ли ему доводилось касаться философских тем в беседах с военными людьми, пусть и отставными.

– Вы согласны со мной?

– Отчасти, – уклонился имам от прямого ответа. – Наряду с Кораном я изучал и Новый Завет. В нём есть такое положение: «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези ему». Но прежде эту стезю надо определить для себя, увидеть её. Вы увидели её, скорее всего, в ослеплении и мрачности духа. Может быть, оттого она и искривляется.

Приспела минута задуматься Алесю. Непрост был имам: начитан, умён.

– Где-то я согласен с вами. Но я выпрямляю её на одном отрезке жизни – она вытаптывается на другом, и виноват в этом не только я.

За стенами мечети послышался шум автомобильных моторов. Громкие голоса. Вероятно, к ним подъехали милицейские машины. Сейчас раздастся стук в ворота. Алесь прислушался. Имам тоже настороженно поднял голову.

– Вы меня выдадите? – в упор спросил Алесь.

Имам посуровел лицом.

– Мечеть – не место для насилия. Ночью я никого в неё не пущу. Полагаю, стражи порядка не посмеют вламываться в святилище духа. Но утром я вынужден буду открыть двери. И до рассвета вам лучше всего исчезнуть. Вы будете в состоянии передвигаться?

Алесь пошевелил ногой – боль была терпимой.

– Да. В крайнем случае, поползу.

– Отдохните немного. На рассвете я разбужу вас и провожу вас до калитки заднего двора. Она выходит на пустырь. Там началось какое-то строительство: кирпичи, блоки, арматура. Есть возможность пройти незамеченным.

– Что же вы скажете потом им? – Алесь кивнул головой за стены мечети, туда, где предполагались милицейские патрули. – Что помогли избежать ареста преступнику?

– Скажу, как было, – не смутился имам, – вы для меня не преступник, а человек, оказавшийся в беде. Аллах знает про праведных и неправедных. Он сверху во всём. Он решает, кто вы и чего заслуживаете. И простит он, кому пожелает и накажет кого пожелает: поистине Аллах над каждой вещью мощен.