Сообщение Кенжеев Бахыт
- ….не скажу, сколько талой воды утекло с тех пор,
- киселя, и крови, и меда, и молока.
- Закрываю глаза – а по речке плывет топор,
- уж не тот ли самый, что снился Ивану К.?
- Уж не тот ли, что из петли Родиона Р.
- взмыл в высокий космос в краю родном,
- чей восход среди скрежетавших небесных сфер
- изучал ночами каторжник-астроном?
- Нет, по долгой орбите вокруг земли
- все в чешуйках кремния, в гамма-лучах, в огне
- аммиачном, ладные корабли
- закружили гордо, на радость моей стране.
- Не роняй слезы, если злато ржавеет, есть
- добрый пуд листового железа и чугуна.
- «Кто на свете главный? Челюсть? А может, честь?
- Ни на что не годна эта челядь, убога и голодна», —
- сокрушается у костра молодой пророк,
- собираясь почтительно возвращать билет.
- Я его любил, дурака, я и сам продрог
- от безлюдной злости, которой названья нет,
- а и есть – что толку. Пусть звери – овчарка, барс,
- агнец, волк, – за твоей спиной, простуженный человек,
- знай глядят в огонь, где Творец, просияв, умолк.
- И несется в ночь перегруженный наш ковчег.
«В замочной скважине колеблющийся свет…»
- В замочной скважине колеблющийся свет,
- блаженный муж терзает хлебный мякиш,
- и пахнет смертью, горькой и целебной.
- Случайный сорванец глядит, и, напрягая слух
- пытается понять обрывки разговора
- между тринадцатью бродягами. Они
- взволнованы, как будто ждут чего-то
- неведомого. И, сказать по чести,
- немного смысла в их речах несвязных.
- «Что скажешь нам, Фома?» «Учитель, что есть страх?
- Ужель всех поразит секирой роковою?»
- «Нет, вера и ответ есть дерево и прах,
- Олива, облако, медведица, секвойя».
- «Ты снова притчами?» Спиной к огню
- сидят ученики, не улыбаясь. «Если
- б ты твердо обещал, что, кровь твою вкусив,
- вслед за тобой мы тоже бы воскресли…»
- «Я обещал». Встает другой, кряхтя,
- и чашу жалкую вздымает. Млечный
- сияет путь. Соскучившись, уйдет дитя
- от кипарисовых дверей, от жизни вечной.
- Пора – его заждались мать с отцом.
- Сад Гефсиманский пуст. Руины храма. Столько
- лет впереди. Совсем не страшно
- глядеть в полуразрушенное небо.
- Собака лает. И бренчат доспехи
- полночных стражников, как медные монеты
- в кармане нищего. Как в старые меха
- не влить вина игристого, как воду
- мечом не разрубить, так близится к концу
- время упорное – кипя, меняя облик тленный —
- уже во всем подобное терновому венцу
- на голове дряхлеющей вселенной.
«Блеск нейлоновой лески, неловкий крючок, костры…»
- Блеск нейлоновой лески, неловкий крючок, костры
- на обрыве. После глотка из железной фляги
- понимаешь, как хороши созвездия, как остры
- молодые лучи. Ползут по листу бумаги,
- остроумно свернутому в ленту Мёбиуса, пчела
- и глухой муравей, шевеля антеннами, то и дело
- поднимаясь на задние лапы. Как там – насквозь прошла,
- но жизненно важных органов не задела.
- Рыболов, я уже не пишу по ночам многословных од.
- Годы – такая штука. Одни ушли, а другие не наступили.
- Так гроссмейстер, отдав мне право на первый ход,
- Разгромил меня, как младенца, задолго до миттельшпиля,
- Серебрятся во тьме берега воспаленных рек. Нельзя
- в свете месяца отличить ладью от ферзя,
- разве что на ощупь. Дрожащим ольховым дымом
- из-под ног уплывает земля во мраке непобедимом.
- Расстегай под водку, навар от тройной ухи —
- это всё отсутствует в области темной, древней,
- где апостол взвешивает подвиги и грехи
- много ревностней, чем в мировой деревне,
- где грифон возлегает с единорогом, там,
- где виляет, пуча глаза, душа по небесным вершам.
- Мало что изменилось, далекий мой ибн-Натан,
- с той поры, как ты считаешь меня умершим.
Стихотворения
(2000—2003)
«Все ли в мире устроено справедливо?…»
- Все ли в мире устроено справедливо?
- Протекает в лугах река, а над нею ива,
- То роняет листья, то смотрит в ночную воду,
- Не спеша оплакать свою свободу.
- А над нею звезда лесов, блуждающая невеста
- Молодому камню, себе не находит места,
- Тыркается лучами в пыль, и, не зная солнца,
- Неизвестно куда, неизвестно зачем несется.
- А над ней человек – никому не муж, не любовник,
- Он свечу восковую сжимает в зубах неровных,
- Нерадивый хозяин неба, незаконный владелец суши, —
- Указательными он зажимает уши,
- Распевает под шум ветвей, босою ногой рисуя
- Черный крест на песке, никому особо не адресуя
- Ни огня своего, ни ненависти, ни печали.
- Сколько раз мы с тобою его встречали —
- Сколько раз воротили взгляд перед тем, как зябко
- Бросить монетку в его пустую овечью шапку…
«То зубы сжимал, то бежал от судьбы…»
- То зубы сжимал, то бежал от судьбы,
- как грешников – бес, собирая грибы
- на грани горы и оврага.
- На вакхе венок, под сосной барвинок,
- и ты одинока, и я одинок
- в объятиях бога живаго.
- И ты говорила (а я повторил)
- о том, что непрочные створки раскрыл
- моллюск на незрячем коралле.
- Язычнику – идол, спасенному – рай.
- Ты помнишь, дворец по-татарски – сарай,
- а время бежит по спирали?
- Ты все-таки помнишь, что всякая тварь
- при жизни стремится в толковый словарь,
- обидчику грех отпуская,
- в просоленный воздух бессонных времен,
- где света не видит морской анемон
- и хищная роза морская.
- По улице лев пролетает во мгле,
- кораблик плывет о едином весле,
- и так виноградная водка
- тепла, что приволье эфирным маслам,
- взлетев к небесам, обращаться в ислам,
- который не то чтобы соткан
- из вздохов и слез, но близко к тому.
- Рассеивая неурочную тьму,
- созвездия пляшут по лужам.
- И вновь за углом остывает закат,
- и мертвой душе ни земной адвокат,
- ни вышний заступник не нужен.
«Се, осень ветхая все гуще и синей…»
- Се, осень ветхая все гуще и синей
- в моем окне. Багровый лист в тетрадке
- почти истлел. Есть только ноты к ней —
- что нефть без скважины, что искра без взрывчатки,
- и я, усталый раб, мурлычущий не в лад
- сухую песенку, и крутится немое
- кино – мой путь уныл, сулит мне труд и глад
- грядущего волнуемое море.
- А там посмотрим. Под иной звездой,
- щемящей, теплой, что еще бесценней
- светила нашего, захвачен чередой
- неотвратимых перевоплощений,
- то в пса, то в камень… Карма! Да, мой путь
- уныл. А вот не стыдно. Зря ты, ветер,
- твердишь мне это вечное «забудь».
- Я уж и так забыл, ей-богу, все на свете.
- Вот ножницы, игла, вот справка, что почем,
- да к той игле – сапожных черных ниток.
- Я повторяю вслед за скрипачом —
- гробостроителем – «один сплошной убыток».
- И смех и грех. Поздравим молодых.
- Запретное, не умирая, имя
- произнесем. Мой лоб, и губы, и кадык
- ощупывает пальцами сухими
- слепое время. С нею ли, не с ней
- (святой Марией), милые, куда вы,
- когда в окне все мягче и синей
- разбавленные холодом октавы?
«Надоело, ей-богу, расплачиваться с долгами…»
I.
- Надоело, ей-богу, расплачиваться с долгами
- говорит человек, и неласково смотрит в стену,
- из газетной бумаги на ощупь складывая оригами —
- радиоактивный кораблик, распутную хризантему.
- Засыпал скульптурою, а очнулся – посмертным слепком,
- и полуслепцом к тому же. В зимний омут затянут,
- поневоле он думает о государстве крепком,
- где журавли не летают, зато и цветы не вянут
- без живой воды. И нет ему дела до акварели,
- до спирали, до снежных ковров, до восстания брата
- на другого брата. «Отмучились, прогорели»,
- шепчет он, слушая разговор треугольника и квадрата.
II.
- Сей человек, неизвестно какого роста,
- неизвестной нации и политических убеждений,
- призван являться символом того, как непросто
- выживать после определенного возраста. В плане денег
- все нормально, здоровье, худо-бедно, в порядке,
- по работе – грех жаловаться, взлет карьеры.
- Наблюдаются, правда, серьезные неполадки
- в отношении трех старушек – Надежды, Любви и Веры,
- да и матери их, Софии. Страхам своим сокровенным
- воли он не дает, и не ноет – умрет скорее,
- и толчками движется его кровь по засоренным венам,
- как обессоленная вода сквозь ржавую батарею.
III.
- Поговорим не о грифе и вороне, а про иную птицу —
- про сороку на телеграфном проводе (как эти белые пятна
- на угольно-черных крыльях заставляют блаженно биться
- приунывший сердечный мускул!). А на пути обратно
- она уже улетит, сменится красноклювым дятлом или
- рыжею белкой. Впрочем, я видел и черных, с блестящим
- мехом,
- помню одну, бедняжку, с непокорным лесным орехом
- в острых зубах. Право, беличья жизнь – не сахар,
- и попросила бы человека помочь, да страха
- не превозмочь. Что у тебя на сотовом? Моцарт? Бах?
- Ты ошибся, зачем мне сотовый? И возлюбленной нету рядом.
- Пробираясь сквозь голые сучья, будя бездомных собак,
- Занимается зимний рассвет над тараканьим градом.
IV.
- Не отрицай – все содержание наших эклог и иных элегий,
- особенно в сердце зимы, когда голос тверд, словно лед, —
- лишь затянувшийся диалог о прошлогоднем снеге
- с провинившимся ангелом тьмы, а его полет —
- неуверен, как все на свете. Завороженный им,
- будто винными погребами в Молдове или Шампани,
- понимаешь вдруг, что и собственный твой итог сравним
- с катастрофическими убытками страховых компаний
- после взрывов в Нью-Йорке. И это пройдет, хочу
- подчеркнуть. Ангел света, прекрасный, как жизнь нагая,
- зажигает в ночи керосиновую лампу или свечу,
- никаких особых гарантий, впрочем, не предлагая.
V.
- Заменить оберточную на рисовую, и всласть
- складывать аистов, изображая собой японца
- двухсотлетней давности. Что бы еще украсть?
- Сколько ни протирай очки, не увидишь ночного солнца,
- да и дневное, бесспорное, проблематично, хотя его
- и не выгнать, допустим, из пуговиц-глаз Елены,
- плюшевой крысы, подаренной мне на Рождество,
- и с горизонта белого. Не из морской ли пены
- сложена эта жизнь? Не из ветра ли над Невой?
- Или я не апостол? Или воскресшие до сих пор в могилах?
- Или и впрямь световой луч, слабеющий и кривой
- притяжения черных звезд побороть не в силах?
«Соляные разводы на тупоносых с набойками…»
С. Г.
- Соляные разводы на тупоносых с набойками
- (фабрика «Скороход»).
- Троллейбус «Б» до школы, как всегда, переполнен
- пассажирами в драпе, с кроличьими воротниками,
- но до транспортных пробок еще лет тридцать, не меньше.
- Поправляя косу, отличница Колоскова (с вызовом):
- «Как же я рада,
- что каникулы кончились – скукота, да и только!»
- «О, Сокольники!» – думаю я, вспоминая сырую свежесть
- беззащитных и невесомых, еще не проснувшихся
- мартовских рощ.
- Последняя четверть.
- Есть еще время подтянуться по химии и геометрии,
- по науке любви и ненавидимой физкультуре.
- Исправить тройку по географии
- (не вспомнил численности населения Цареграда)
- и черчению (добрый Семен Семенович, архитектор,
- обещался помочь).
- Впрочем, в запасе пятерка с плюсом за сочинение
- о бессмертном подвиге Зои Космодемьянской,
- пятерка по биологии (строение сердца лягушки),
- пятерка по обществоведению (неизбежность победы
- коммунизма во всемирном масштабе).
- После экзаменов – директор Антон Петрович,
- словно каменный рыцарь, гулко ступает
- по пустому школьному коридору,
- недовольно вдыхает запах табака в туалете,
- открывает настежь форточку,
- наглухо запирает кабинет английского языка.
- Снова каникулы, лето в Мамонтовке
- или под Феодосией, долгая, золотая свобода,
- жадное солнце над головою.
- А ты говоришь —
- наступила последняя четверть жизни.
«Вьется туча – что конь карфагенских кровей…»
- Вьется туча – что конь карфагенских кровей.
- В предвечерней калине трещит соловей,
- беззаботно твердя: «все едино»,
- и земля – только дымный, нетопленный дом,
- где с начала времен меж грехом и стыдом
- не найти золотой середины.
- Светлячков дети ловят, в коробку кладут.
- Гаснет жук, а костер не залит, не задут.
- Льется пламя из лунного глаза.
- И вступает апостол в сгоревший костёл,
- словно молча ложится к хирургу на стол,
- поглотать веселящего газа.
- Но витийствовать – стыд, а предчувствовать – грех;
- так, почти ничего не умея,
- мертвый мальчик, грызущий мускатный орех,
- в черно-сахарном пепле Помпеи
- то ли в радости скалится, то ли в тоске,
- перетлевшая лира в бескровной руке
- (ты ведь веруешь в истину эту?
- ты гуляешь развалинами, смеясь?
- ты роняешь монетку в фонтанную грязь?
- Слезы с потом, как надо поэту —
- льешь?) Какие сухие, бессонные сны —
- звонок череп олений, а дёсны красны —
- на базальтовой снятся подушке?
- Раб мой Божий – в ногах недостроенный ко —
- рабль, и непролитое молоко —
- серой патиной в глиняной кружке.
«После пьянки в смоленской землянке…»
- После пьянки в смоленской землянке —
- рядовым, а не спецпоселенцем —
- Дэзик Кауфман в потертой ушанке
- курит «Приму» у входа в Освенцим.
- Керосинка. Сгоревшая гренка.
- Зарифмованным голосом мглистым
- несравненная Анна Горенко
- шлет проклятье империалистам.
- «Нет, режим у нас все-таки свинский».
- «Но и борькин романчик – прескверный».
- Честный Слуцкий и мудрый Сельвинский
- «Жигулевское» пьют у цистерны.
- И, брезгливо косясь на парашу,
- кое-как примостившись у стенки,
- тихо кушает пшенную кашу
- постаревший подросток Савенко.
- Штык надежен, а пуля – дура.
- Так и бродим родимым краем,
- чтя российскую литературу —
- а другой, к сожаленью, не знаем.
- А другой, к сожаленью, не смеем.
- Так держаться – металлом усталым.
- Так бежать – за воздушным ли змеем,
- за вечерним ли облаком алым…
«Когда зима, что мироносица…»
- Когда зима, что мироносица,
- над потемневшею рекою
- склонясь, очки на переносице
- поправит мертвою рукою,
- и зашатается, как пьяница
- заблудший по дороге к дому,
- и улыбнется, и приглянется
- самоубийце молодому —
- оглядываясь на заколоченный
- очаг, на чаек взлет отчаянный,
- чем ты живешь, мой друг отсроченный,
- что шепчешь женщине печальной?
- То восклицаешь «Что я делаю!»,
- то чушь восторженную мелешь —
- и вдруг целуешь землю белую,
- и вздрагиваешь, и немеешь,
- припомнив время обреченное,
- несущееся по спирали,
- когда носили вдовы черное
- и к небу руки простирали
«Так вездесущая моль расплодилась, что и вентилятор не нужен…»
- Так вездесущая моль расплодилась, что и вентилятор не нужен,
- Так беспокойная жизнь затянулась, что и ее говорок усталый
- стал неразборчив, сбивчив, словно ссора меж незадачливым
- мужем
- и удрученной женою. Разрастаются в небесах кристаллы
- окаменевшей и океанской. К концу десятого месяца
- римского года, когда католики празднуют Рождество
- Искупителя, где-то в Заволжье по степным дорогам
- носится, бесится
- бесприютная вьюга, и за восемь шагов не различишь ничего,
- и ничего не захватишь, не увезешь с собою, кроме
- замерзших болотных
- огоньков, кроме льда, без зазоров покрывающего бесплотные
- своды
- воображаемой тверди, кроме хрупкой любви. Всякое
- слово – отдых
- и отдушина. Где-то в метели трудится, то есть молчит,
- белобородый
- Санта-Клаус, детский, незлой человек, для порядка
- похлестывая говорящего
- северного оленя, только не знаю, звенит ли под расписной
- дугой
- серебряный колокольчик, потому что он разбудил бы
- зимующих ящериц
- и земноводных, да и утомленных елкою сорванцов —
- баптистов. Другой
- бы на его месте… «Прочитай молитву». «В царство степного
- волка
- и безрассудной метели возьми меня». Вмерз ли ночной паром
- в береговой припай? Снежная моль за окном ищет шерсти
- и шелка,
- перед тем как растаять, просверкав под уличным фонарем.
«Видишь ли, даже на дикой яблоне отмирает садовый привой…»
- Видишь ли, даже на дикой яблоне отмирает садовый привой.
- Постепенно становится взгляд изменника медленней
- и блудливей.
- Сократи (и без того скудную) речь до пределов дыхания
- полевой
- мыши, навзничь лежащей в заиндевелой дачной крапиве,
- и подбей итоги, поскуливая, и вышли (только не имейлом,
- но авиа —
- почтой, в длинном конверте с полосатым бордюром,
- надписанном от руки)
- безнадежно просроченный налог Всевышнему, равный,
- как в Скандинавии,
- ста процентам прибыли, и подумай, сколь необязательны
- и легки
- эти январские облака, честно несущие в девственном чреве
- жаркий снежок забвения, утоленья похмельной жажды,
- мягкого сна
- от полудня и до полуночи, а после – отправь весточку Еве
- (впрочем, лучше – Лилит или Юдифи), попросив
- об ответе на
- адрес сырой лужайки, бедного словаря, творительного
- падежа – выложи душу, только не в рифму, и уж тем
- более не
- говорком забытых Богом степных городков, где твердая
- тень его
- давно уже не показывалась – ни в церкви, ни на вокзале,
- ни во сне
- местной юродивой. И не оправдывайся, принося лживую
- клятву перед кормилом
- Одиссея – не тебя одного с повязкою на глазах
- в родниковую ночь увели
- где, пузырясь, еще пульсирует время по утомленным могилам
- спекшейся и непрозрачной, немилостивой земли.
«Жизнь, пыль алмазная, болезный и прелестный…»
- Жизнь, пыль алмазная, болезный и прелестный
- апрельский морок! Бодрствуя над бездной,
- печалясь, мудрствуя – что я тебе солгу,
- когда на итальянское надгробье
- вдруг в ужасе уставлюсь исподлобья,
- где муж с женой – как птицы на снегу,
- когда светило, мнившееся вечным,
- вдруг вспыхивает в приступе сердечном,
- чтоб вскоре без особого следа
- угаснуть? Ну, прости. Какие счеты!
- И снова ты смеешься без охоты
- и шепчешь мне: теперь иль никогда.
- Простишь меня, глупца и ротозея?
- Дашь выбежать без шапки из музея,
- где обнаженный гипсовый Давид
- стоит, огромен, к нам вполоборота,
- глядит на облака (ну что ты? что ты?)
- и легкий рот презрительно кривит?
- Долга, долга, не бойся. Битый камень
- то переулками, то тупиками
- лежит, а с неба льется веский свет.
- И что мне вспомнится дорогой дальней?
- Здесь храм стоял, сменившийся купальней,
- и снова храм, зато купальни – нет.
- Льном и олифой, гордостью и горем —
- все повторится. Что ты. Мы не спорим,
- в конце концов, мы оба не правы.
- И вновь художник, в будущее выслан,
- преображает кистью углекислой
- сырой пейзаж седеющей Москвы,
- где голуби скандалят с воробьями
- по площадям, где в безвоздушной яме
- парит Державин, скорбью обуян,
- и беженец-таджик, встающий рано,
- на паперти Косьмы и Дамиана
- листает свой засаленный Коран.
Названия нет
«То ли женой неверною, то ли ослепшей лошадью вороной…»
- То ли женой неверною, то ли ослепшей лошадью вороной
- вкрадчиво, словно декабрьский закат над Петроградскою
- стороной,
- надвигается высокомерная эра, где пурпур не пристает
- к холсту,
- где в булыжном гробу, тяжесть небесной сферы
- на формулы раскроя,
- скалит зубы девственник Ньютон с апельсином грубым
- во рту —
- яблоко ему не по чину, ведь он – не Ева, и тем более —
- не змея.
- Путаясь в именах, хромая, прошу прощения у тебя,
- выпуклый мой Кранах.
- Уж кому, а тебе не выпало разливать самогон крестьянский
- на похоронах
- просвещения, – а тупому мне, погляди, за отсутствующею
- радугой
- открывается в неунывающих облаках, расстилающихся
- над Ладогой,
- золотая трещина, и чудятся преданные конвенту, природе,
- братству, семье
- мясники и галантерейщики с чучелом обезглавленного
- Лавуазье,
- и тогда я пытаюсь залить в клепсидру воды, – чтобы,
- дыша, текла
- вниз, равномерно смачивая поверхность пускай
- не хрусталя – стекла,
- но какой-то нелепый, плешивый леший добавляет в нее
- сульфат
- кальция или магния, то есть накипь, чтобы мутнела,
- и невпопад
- все минувшее (как ты сейчас? успокойся, ау! погоди!
- не молчи! алло!)
- перекипело, в осадок выпало, просияло, всхлипнуло —
- и прошло.
«Если эра надменных слов типа «призвание» и «эпоха…»
- Если эра надменных слов типа «призвание» и «эпоха»
- и существовала, от дурного глаза ее, вероятно, легко укроют
- устаревшие строчки, обтрепанная открытка, плохо
- справляющийся с перспективой выцветший поляроид.
- Устарел ли я сам? Черт его знает, но худосочным дзеном
- не прокормишься, жизнь в лесах (сентябрьская паутинка,
- заячий крик)
- исчерпала себя. Возвышая голос, твердя о сумрачном,
- драгоценном
- и безымянном, слышу в ответ обескураженное молчание.
- Блик
- осеннего солнца на Библии, переведенной во времена короля
- Якова – и по-прежнему пахнет опятами индевеющая земля
- молодых любовников, погрустневших детей, малиновой
- карамели
- и моих друзей-рифмоплетов, тех, что еще вчера, или на
- той неделе
- в сердце уязвлены, поражены в правах, веселясь, лакали
- недорогой алкоголь по арбатским дворовым кущам,
- постигая на костоломном опыте, велика ли
- разница между преданным и предающим,
- чтобы, лихой балалайке в такт, на земле ничейной
- скалилась на закат несытая городская крыса,
- перед тем, как со скоростью света – наперекор Эйнштейну —
- понестись к созвездию Диониса
«Еще не почернел сухой узор…»
- Еще не почернел сухой узор
- кленовых листьев – тонкий, дальнозоркий —
- покуда сквозь суглинок и подзол
- червь земляной извилистые норки
- прокладывает, слепой гермафродит,
- по-своему, должно быть, восхваляя
- творца – лесная почва не родит
- ни ландыша, ни гнева Менелая,
- который – помнишь? – ивовой корой
- лечился, в тишине смотрел на пламя
- костра, и вспоминал грехи свои, герой,
- слоняясь Елисейскими полями.
- А дальше – кто-то сдавленно рыдает,
- твердя в подушку – умереть, уснуть,
- сойти с ума, сон разума рождает
- нетопырей распластанных, и чуть
- не археоптериксов. В объятья октябрю,
- не помнящему зла и вдовьих притираний,
- неохотно падая – чьим пламенем горю,
- чьи сны смотрю? Есть музыка на грани
- отчаянья – неотвязно по пятам
- бредет, горя восторгом полупьяным,
- и молится таинственным властям,
- распоряжающимся кистями и органом.
«Проснусь, неисправимый грешник, не чая ада или рая…»
- Проснусь, неисправимый грешник, не чая ада или рая,
- и, холостяцкий свой скворешник унылым взглядом озирая,
- подумаю, что снег, идущий, подобно нищему глухому,
- привычно жалкий, но поющий о Рождестве, о тяге к дому
- светящемуся, все же ближе не к подозрениям, а к надежде,
- допустим, на коньки и лыжи, на детство, что родилось прежде
- Эдема и Аида. Если мудрец довольствуется малым,
- повеселимся честь по чести над постсоветским сериалом,
- когда увидимся, когда не расстанемся, когда иронию
- оставим, и опять по пьяни заговорим про постороннее,
- и пожалеем древних греков, что в простодушии решили
- не видеть смысла в человеках без ареопага на вершине
- доледникового Олимпа, где боги ссорятся, пируя, —
- закурим, и поговорим по-английски, чтобы русский всуе
- не употреблять, ведь этот жадный язык – разлука, горе,
- морок —
- не терпит музыки всеядной и оловянных оговорок —
- но, выдохшись, опять впадем в него, заснем в обнимку,
- не рискуя
- ничем, под куполом огромного и неизбежного. Такую
- ночь не подделаешь, ночь синяя, обученная на ошибках
- огней неотвратимых, с инеем на ветках лип, на окнах зыбких.
«Тонкостенная – ах, не задень ее!…»
- Тонкостенная – ах, не задень ее! —
- тонкогубая – плачет, не спит,
- а за ней – полоса отчуждения,
- да вагонная песня навзрыд,
- а еще – подросткового сахара
- грязный кубик в кармане плаща,
- а еще – до конца не распахана,
- но без страха, не трепеща,
- поглощает лунные выхлопы
- над Барвихой и Сетунью, над
- отвыкающим – вздрогнуло, всхлипнуло —
- Подмосковьем. Сойдешь наугад
- на перроне пустынном, простуженном,
- то ли снег на дворе, то ли дождь,
- то ли беглым быть, то ли суженым,
- то ли встречного поезда ждешь.
- Кто там вскрикнул? сорока ли? эхо ли
- над пакгаузами говорит
- с черной церковью? Вот и проехали.
- Только снег голубеет, горит…
«Одноглазый безумец-сосед, обгоревший в танке…»
- Одноглазый безумец-сосед, обгоревший в танке,
- невысокие пальмы Абхазии с дядюшкиного слайда.
- Узкая рыба в масле, в желтой консервной банке,
- называется сайра, а мороженая, в пакете, – сайда.
- Топает босиком второклассник на кухню, чтобы напиться
- из-под крана, тянется к раковине – квадратной, ржавой.
- И ломается карандаш, не успев ступиться,
- и летает Гагарин над гордой своей державой.
- Он (ребенок) блаженствует, он вчера в подарок —
- и не к дню рождения, а просто так, до срока, —
- получил от друга пакетик почтовых марок
- из загробного Гибралтара, Турции и Марокко.
- В коридоре темень, однако луна, голубая роза,
- смотрит в широкие окна кухни, сквозь узоры чистого
- полупрозрачного инея. Это ли область прозы,
- милая? Будь я обиженный, будь неистовый
- богоборец, я бы – но озябший мальчик на ощупь
- по холодному полу
- топает в комнату, где дремлют родители и сестрица,
- ватным укрывается одеялом. В восемь утра просыпаться
- в школу,
- вспоминать луну, собирать портфель – но ему не спится,
- словно взрослому в будущем, что размышляет
- о необъяснимых
- и неуютных вещах, и выходит померзнуть да покурить
- у подъезда,
- а возвращаясь, часами глядит на выцветший, ломкий снимок,
- скажем, молодоженов на фоне Лобного места.
- Впрочем, взрослому хорошо – он никогда не бывает печален.
- Он никогда не бывает болен. Он на Новый год уезжает
- в Таллин
- или в Питер. Он пьет из стопки горькую воду и говорит:
- «Отчалим».
- Он в кладовке на черной машинке пишущей часто стучит
- ночами,
- и на спящего сына смотрит, словно тот евнух,
- непревзойденный оракул,
- что умел бесплатно, играючи предвещать события
- и поступки,
- только прятал взгляд от тирана, только украдкой плакал
- над лиловыми внутренностями голубки.
«Напрасно рок тебе не мил…»
- Напрасно рок тебе не мил —
- есть света признаки повсюду,
- и иногда смиренен мир,
- как Пригов, моющий посуду.
- Напрасно я тебе не нравлюсь —
- я подошьюсь еще, исправлюсь,
- я подарю тебе сирень,
- а может, ландыши какие,
- и выйду в кепке набекрень
- гулять к гостинице «Россия»,
- мне все равно, что там пурга,
- на мавзолей летят снега,
- турист саудовский затуркан.
- О площадь Красная! Люблю
- твои концерты по рублю,
- где урка пляшет с демиургом,
- где обнимаются под стеной
- зубчатой, по соседству с горцем
- горийским, северный герой
- с жестоковыйным царедворцем.
- То скрипка взвизгнет, то тамтам
- ударит. Бедный Мандельштам,
- зачем считал он землю плоской?
- Люблю твой двадцать первый век —
- хрипишь, не поднимая век,
- как Вий из сказки малоросской.
- Проход – открыт, проезд – закрыт.
- Все шито-крыто, труп деспота
- везут сквозь Спасские ворота —
- но в ранних сумерках горит
- открытое, иное око —
- и кто-то все за нас решил
- под бередящий сердце рокот
- снегоуборочных машин.
«Славный рынок, богатый, как все говорят…»
- Славный рынок, богатый, как все говорят.
- рыбный ряд, овощной, да асфальтовый ряд —
- и брюхатый бокал, и стакан расписной,
- и шевелится слизень на шляпке грибной,
- а скатёрки желты, и оливки черны,
- и старьевщик поет предвоенные сны,
- наклоняясь над миром, как гаснущий день —
- и растет на земле моя серая тень.
- Так растет осознавший свою немоту —
- он родился с серебряной ложкой во рту,
- он родился в сорочке, он музыку вброд
- перейдет, и поэтому вряд ли умрет —
- перебродит, подобно ночному вину,
- погребенному в почве льняному зерну,
- и взглянув в небеса светлым, жестким ростком,
- замычит, как теленок перед мясником
«Я всегда высоко ценил (восточный акцент) лубов…»
- «Я всегда высоко ценил (восточный акцент) лубов».
- «Я никогда не опустошал чужих карманов».
- «Я птицелов». «У меня осталось двадцать зубов».
- «Я известный филокартист». «Я автор пяти романов».
- «Я посещал все воскресные службы, даже когда страдал
- ревматизмом и стенокардией». «Перед смертью я видел
- синий,
- малахитовый океан и далекого альбатроса». «Я всегда рыдал
- над могилами близких, утопая в кладбищенской глине».
- «Я любил Дебюсси и Вагнера». «Я стрелял из ружья
- по приказу, не пробовал мухоморов и не слыхал о Валгалле».
- «Я никого не губил, даже зверя». «Я консультант
- по недвижимости». «Я,
- предположим, бывал нечестен, но и мне бессовестно лгали».
- «Я привык просыпаться один в постели». «Мой голос был груб
- и угрюм, но горек». «Я знал, твой закон – что дышло».
- «Я смотрел по утрам на дым из петербургских фабричных
- труб».
- «Я стоял на коленях, плача». «Я пробовал, но не вышло».
«…как обычно, один среди снежных заносов…»
- …как обычно, один среди снежных заносов —
- засиделся не помнящий дней и часов
- мой обиженный, бывший коллега-философ,
- а точнее сказать – философ.
- Он отчетливо знает, что окунь не птица,
- что уран тяжелее свинца,
- коктебельский рапан не умеет молиться,
- а у времени нету лица.
- И под утро ему достоверно известно,
- что с бутылки портвейна не осоловеть,
- что баптистская церковь – Христова невеста,
- а лемур – это бывший медведь.
- Ибо всякий товарищ, воркующий хмуро,
- в непременное небо глядит,
- и уйдут, повинуясь законам натуры,
- и полковник, и врач, и пиит,
- возопив о печали и радости прежней,
- до конца перещупав, как некогда я,
- на предмет толщины и синтетики грешной
- беззакатную ткань бытия.
«Майору заметно за сорок – он право на льготный проезд…»
- Майору заметно за сорок – он право на льготный проезд
- проводит в простых разговорах и мертвую курицу ест —
- а поезд влачится степями непаханными, целясь в зенит,
- и ложечка в чайном стакане – пластмассовая – не звенит.
- Курить. На обшарпанной станции покупать помидоры и хлеб.
- Сойтись, усомниться, расстаться. И странствовать. Как он нелеп,
- когда из мятежных провинций привозит, угрюм и упрям,
- ненужные, в общем, гостинцы печальным своим дочерям!
- А я ему: «Гни свою линию, военный, пытайся, терпи —
- не сам ли я пыльной полынью пророс в прикаспийской
- степи?
- Смотри, как на горной окраине отчизны, где полночь густа,
- спят кости убитых и раненых без памятника и креста —
- где дом моей музыки аховой, скрипящей на все лады?
- Откуда соломкою маковой присыпаны наши следы?»
- «А может быть, выпьем?» «Не хочется». Молчать, и качать
- головой —
- фонарь путевой обходчицы да встречного поезда вой…
«В небесах оскаленных огненный всадник несется во весь опор…»
- В небесах оскаленных огненный всадник несется во весь опор,
- а у меня – тлеет под сквозняком запах старого табака
- и лимонной корки.
- Славное было начало, добрый топор, только с известных пор
- там, где звучало слово – сплошные ослышки и проговорки,
- там, где играло слово, брешет лисица на алый щит,
- заносящий копье оглядывается и вздрагивает, но не сразу
- останавливается у озера, где в камышах шуршит
- уж, и шелестит цветная галька в деснице заезжего богомаза.
- Далеко ли по этой глади уплывут пылающие корабли —
- пораженные недругом? Чем я утешусь в скорби своей? Разве
- даже морской простор, даже дорога в тысячу ли
- не начинается с землемерия и водобоязни?
- Охладив примочкой саднящий продолговатый синяк
- на щеке, руки выложив на одеяло, исходя постыдной
- ревностью, я ворочаюсь на алых шелковых простынях,
- осознавая, что ночь постепенно становится очевидной.
«В этих влажных краях сон дневной глубок, словно блеск…»
- В этих влажных краях сон дневной глубок, словно блеск
- канала в окне.
- Отсырел мой спичечный коробок с предпоследней спичкой
- на дне.
- Что мне снилось? Север. Пожар. Раскол. Колокольня стоит
- точильным бруском.
- Додремал до оскомины, до печали – той, вечерней,
- которой названия нет.
- Гонит ветер с моря закатный свет. Сколько лет уже ангелы
- не стучали
- в нашу дверь. В этих влажных, узких краях, где шарахаешься
- на стон
- колокольный, любой православный прах превратится
- в глину, любым крестом
- осеняя тебя из своей подводной колыбели, я знаю,
- что жизнь крепка,
- словно слепок с вечности – но рука стеклодува движется
- не свободно,
- а расчетливо, покрывая хрусталь ночной пузырящейся
- волглою пеленой,
- и народ – от собаки до рыбака – тоже твердо уверен, что
- жизнь сладка,
- как глоток кагора в холодном храме. Что за плод ты
- протягиваешь мне? Гранат.
- В площадной трагедии или драме все путем, словно
- месяц, всходящий над
- горбоносым мостиком, без затей и без грусти. Как все —
- уснуть,
- и взирать из заоблачных пропастей на Великий шелковый
- путь.
«И я хотел бы жить в твоем раю – в полуподводном…»
- И я хотел бы жить в твоем раю – в полуподводном,
- облачном краю,
- военнопленном, лайковом, толковом, где в стенах трещины,
- освоив речь с трудом,
- вдруг образуют иероглиф «дом» – ночной зверек под
- крышей тростниковой.
- Там поутру из пыльного окна волна подслеповатая видна,
- лимон и лавр, о молодых обидах забыв, стареют, жмутся
- к пятачку
- дворовому. И ветер начеку. И даже смерть понятна, словно
- выдох.
- И я хотел бы молча на речном трамвайчике, рубиновым
- вином
- закапав свитер, видеть за кормою земную твердь. Сказать:
- конец пути,
- чтобы на карте мира обвести один кружок – в провинции
- у моря.
- Ах, как я жил! Темнил, шумел, любил. Ворону – помнил,
- голубя – забыл,
- Не высыпался. Кто там спозаранок играет в кость,
- груженную свинцом,
- позвякивая латунным бубенцом – в носатой маске,
- в туфельках багряных?
«Не плачь – бумага не древней, чем порох…»
- Не плачь – бумага не древней, чем порох,
- и есть у радости ровесник – страх
- в заиндевевших сумрачных соборах,
- где спят прелаты в кукольных гробах.
- Пусть вместо моря плещет ветер синий
- по горным тропкам. Словно наяву,
- следи за кронами качающихся пиний
- и не молись ни голубю, ни льву.
- И где-то в виннокаменной Тоскане
- жизнь вдруг заговорит с тобой сама
- о смысле ночи, набранном значками
- орхоно-енисейского письма
«Разве музыка – мраморный щебень? Разве сердце…»
- Разве музыка – мраморный щебень? Разве сердце —
- приятель земли?
- Как жируют в щебечущем небе то архангелы, то журавли —
- и бесстенной больничной палатою проплывает ковер —
- самолет,
- где усталая живность крылатая суетится, взмывает, поет, —
- и свобода уже отпускается заплутавшему в смертных грехах,
- и опять прослезившийся кается, и ему вспоминается, как
- лжестуденчество имени Ленина с несомненным куском
- калача
- созерцало все эти явления, бессловесные гимны шепча,
- и надсадно орало «Верни его!», и шипел раскаленный металл,
- и с холмов православного Киева некрещеный татарин
- взлетал
- Неудачник закончит заочное, чтобы, отрочество отлетав,
- зазубрить свое небо непрочное и его минеральный состав.
- А счастливец отбудет в Венецию, где земля не особо крепка,
- но с утра даже в комнату детскую заплывают, сопя, облака.
- Жизнь воздушная, кружево раннее – для того, кто раздет
- и разут,
- пожелтевшую бязь мироздания шелковичные черви грызут.
- И меняется, право, немногое – чайка вскрикнет, Спаситель
- простит.
- Невесомая тварь восьминогая на сухой паутинке висит.
- Что там после экзамена устного? Не страшись. Непременно
- скажи,
- чтобы тело художника грузного завернули в его чертежи.
Крепостной остывающих мест
(2006—2008)
«Зачем придумывать – до смерти, верно, мне…»
- Зачем придумывать – до смерти, верно, мне
- блуждать в прореженных надеждах.
- Зря я подозревал, что истина в вине:
- нет, жестче, поразительнее прежних
- уроки музыки к исходу Рождества.
- Смотри, в истоме беспечальной
- притих кастальский ключ, и караван волхва
- уснул под лермонтовской пальмой.
- Так прорастай, январь, пронзительной лозой,
- усердием жреческим, пустым орехом грецким,
- пусть горло нищего нетрезвою слезой
- сочится в скверике замоскворецком,
- качайся, щелкай, детский метроном,
- подыгрывая скрипочке цыганской,
- чтобы мерещился за облачным окном
- цианистый прилив венецианский.
«Ах, как холодно в мире. Такой жестяной снегопад…»
- Ах, как холодно в мире. Такой жестяной снегопад.
- Всякой твари по паре, и всякое платье – до пят.
- Вспоминать в неуемной метели, второго числа
- (и четвертого тоже) о скрипе ночного весла.
- Все пройдет? Предпотопный кораблестроительный пыл,
- паутина в сусеках, мохнатая пыль по углам?
- Пролетит шестикрылый, что вестью благой искупил
- воплотившийся грех, будто хлоркою вымыл чулан?
- В рассуждении голубя, что из каптёрки своей лубяной,
- различает глубокое небо и ахнувший снег – Арарат,
- не чинись – в том числе и тебя, мореплаватель Ной,
- успокоят в дубовой оправе, как гравий в шестнадцать карат.
- Допивай же, волнуясь, на дачной веранде стареющий чай,
- и в молитвах пустых неподкупному мастеру льсти.
- Для гаданий негодная ветхая книга зовется «Прощай»,
- а ее протяженье, ее одолженье – «Прости».
«Я не помню, о чем ты просила. Был – предел, а остался…»
- Я не помню, о чем ты просила. Был – предел, а остался —
- лимит,
- только лесть, перегонная сила, перезревшее время томит —
- отступай же, моя Ниобея, продирайся сквозь сдавленный лес
- стрел, где перегорают, слабея, голоса остроклювых небес —
- да и мне – подурачиться, что ли, перед тем как согнусь и умру
- в чистом поле, в возлюбленном поле, на сухом оренбургском
- ветру —
- перерубленный в поле не воин – только дождь, и ни звука
- окрест
- лишь грозой, словно линзой, удвоен крепостной
- остывающих мест
«Если ртуть – суетливый аргентум, то как же кроту…»
- Если ртуть – суетливый аргентум, то как же кроту
- объяснить, для чего закат над его норой
- проплывает, как влажный невод? Такая сухость во рту
- что ни первой звезды уже не выпросить, ни второй,
- не решить, отделяя минувшее точкою с запятой —
- то ли сына-судью родить, то ли эринию-дочь,
- чтоб им тоже топтать пресмыкающееся пятой,
- а ему – оловянный крест по траве волочь.
- Да и я – уховертка под божьим камнем, а не кощей,
- для кого сохранить булавку в утином яйце – пустяк.
- Повторится, кто спорит, всё, кроме вызубренных вещей,
- вроде ржавых норвежек да мертвой воды в горстях,
- вроде снежного мякиша, вроде судьбы – не плачь,
- все проходит. Нужда научит: всякому за углом
- обещают булыжник мерзлый, а может быть, и калач,
- по делам его злополучным, читай – поделом.
«Где под твердью мучительно-синей…»
- Где под твердью мучительно-синей
- не ржавеет невольничья цепь,
- и забытая богом пустыня
- по весне превращается в степь —
- я родился в окрестностях Окса,
- чьи памирские воды мутны,
- и на горе аллаху увлекся
- миражом океанской волны.
- Вздрогнет взрывчатый месяц двурогий,
- сбросив пепел в сухую траву.
- «Почему ты не знаешь дороги?»
- «Потому что я здесь не живу».
- Не имеющим выхода к морю
- только снится его бирюза.
- Пусть Эвтерпа подводит сурьмою
- молодые сайгачьи глаза —
- есть пространства за мертвым Аралом —
- потерпи, несмышленый, не пей —
- где прописано черным и алым
- население нищих степей —
- и кочевник любуется вволю
- на своих малорослых коней —
- солоней атлантической соли,
- флорентийского неба темней.
«всякий алтарный шепот обернется щепоткой праха…»
Цветкову
- всякий алтарный шепот обернется щепоткой праха
- так отсвистит перун отгремит гефест и зачахнет один
- ах самозванцы лживые божества ни тебе аллаха
- ни вифлеемского плотника вечер холоден и свободен
- всех предыдущих имен не вспомнить на смертном ложе
- кто-то был бодр а иной ревел от недостатка веры
- распластавшись в горячей ванне прекрасней чем яд а все же
- цезарю богоравному страшно взрезать молодые вены
- всех предыдущих не вспомнить старческой кровью
- истекающий седобородый кажется звали павел
- и еще один вывешенный на древе с табличкою в изголовье
- шепчущий еле хрипло отче зачем ты меня оставил
«Сколько гордости жалкой, чтобы в обветшавшее море дважды…»
- Сколько гордости жалкой, чтобы в обветшавшее море дважды
- не входить. Царапает нёбо хлеб ржаной, и не лечит жажды
- алкоголь. Неуютный случай. Скоро ливень ударит певчий.
- Там, вверху, за чернильной тучей, жизнь воздушная много
- легче,
- чем положено одноногим и слепым – и в озонной дымке
- неотложные реют боги – вроде чаек, но невидимки.
- Знаешь магию узнаваний средь огней и ангелов? Разве
- не к магниту тянется магний? (К силе – свет, и молитва —
- к язве.)
- Откричусь когда, в глину лягу – успокой меня грубой
- горсткой
- голубой средиземноморской (к соли – ночь, и голубка —
- к благу).
- Ночь блаженная, ночь кривая – ясной тьмой мое сердце
- дразнит.
- Дождь спешит в никуда, смывая всё. И молния с треском
- гаснет.
«Неслышно гаснет день убогий, неслышно гаснет долгий год…»
- Неслышно гаснет день убогий, неслышно гаснет долгий год,
- Когда художник босоногий большой дорогою бредет.
- Он утомлен, он просит чуда – ну хочешь я тебе спою,
- Спляшу, в ногах валяться буду – верни мне музыку мою.
- Там каждый год считался за три, там доску не царапал мел,
- там, словно в кукольном театре, оркестр восторженный гремел,
- а ныне – ветер носит мусор по обнаженным городам,
- где таракан шевелит усом, – верни, я все тебе отдам.
- Еще в обидном безразличьи слепая снежная крупа
- неслышно сыплется на птичьи и человечьи черепа,
- еще рождественскою ночью спешит мудрец на звездный луч —
- верни мне отнятое, отче, верни, пожалуйста, не мучь.
- Неслышно гаснет день короткий, силен ямщицкою тоской.
- Что бунтовать, художник кроткий? На что надеяться в мирской
- степи? Хозяин той музыки не возвращает – он и сам
- бредет, глухой и безъязыкий, по равнодушным небесам.
«Говорил тарапунька штепселю: дело дрянь…»
- Говорил тарапунька штепселю: дело дрянь.
- Отвечал ему штепсель: не ссорятся янь и инь.
- У одних на дворе полынь, у других герань.
- Мир прозрачный устроен просто, куда ни кинь.
- Вертихвостка клязьма спит, не дыша, в заливных лугах.
- Добивая булыжником карпа, пыхтит старик,
- и зубастый элвис, бегущий на трех ногах,
- издает с берцовой кости игрушечный львиный рык.
- И полночный люд, похоронный пиджак надев,
- наблюдает молча, пока за ним не следят:
- превращаются школьницы в дерзких и жалких дев,
- превращаются школьники в мытарей и солдат.
- Мы не верили ни наветам, ни вещим снам,
- а теперь уже поздно: сквозь розовый свет в окне
- говорящий ангел, осклабясь, подносит нам
- чашу бронзовую с прозеленью на дне.
«Лечиться желтыми кореньями, медвежьей жёлчью, понимать…»
- Лечиться желтыми кореньями, медвежьей жёлчью, понимать,
- что путешественник во времени не в силах ужаса унять,
- когда над самодельной бездною твердит, шатаясь:
- «не судьба»,
- где уплывают в ночь железные и оловянные гроба.
- Кого рождает дрёма разума и ледостав на поймах рек?
- Кто этот странник недоказанный, недоказненный имярек,
- владелец силы с чистым голосом? Пускай бездомен, пусть
- продрог,
- он с ней един, что Кастор с Поллуксом, что слёзы и родной
- порог.
- Когда в поту, когда в печали я вдруг слышу тихое «не трусь»,
- когда, мудря, боюсь молчания и света божьего боюсь —
- шурши ореховыми листьями, мой слабый, неказистый друг.
- Мигнешь – и даже эта истина скользнет и вырвется из рук.
«Подросток жил в лимоновском раю…»
- Подросток жил в лимоновском раю.
- Под крики «Разговорчики в строю!»
- он на вокзал, где тепловозы выли
- по-вдовьи, заходил, как в божий храм,
- заказывая печень и сто грамм
- молдавского. В Москве стояли в силе
- партийцы-земляки, и городу везло
- (ах, чертов Skype, дешевка, блин! Алло!),
- там строили микрорайон «Десница»,
- клуб юных химиков, и монумент Чуме.
- Наперсток матери. Гладь. Крестик. Макраме.
- Ночь. Наволочка. Почему-то снится
- тяжелый шмель на мальве, хоботок
- и танковое тельце. Водосток
- (из Пастернака) знай шумит, не чая
- былых дождей. Что жизнь: огонь и жесть.
- Что смерть: в ней, вероятно, что-то есть.
- И сущий улыбался, отвечая
- на плач ночной: «Спи, умник, не горюй.
- Вот рифма строгая, вот шелест черных струй
- грозы ночной. И это все – свобода».
- «О нет, – шептал юнец, – убога, коротка.
- Хочу в Америку, где реки молока
- и неразбавленного мёда».
«Шелкопряд, постаревшей ольхою не узнан…»
- Шелкопряд, постаревшей ольхою не узнан,
- отлетевшими братьями не уличен,
- заскользит вперевалку, мохнатый и грузный,
- над потухшим сентябрьским ручьем.
- Суетливо спешит, путешественник пылкий,
- хоть дорога и недалека,
- столько раз избежавший юннатской морилки,
- и правилки, и даже сачка.
- Сладко пахнет опятами, и по прогнозу
- (у туриста в транзисторе) завтра с утра
- подморозит. А бабочка думает: грозы?
- Наводнение? Или жара?
- Так и мы поумнели под старость – чего там! —
- и освоили суть ремесла
- сообщать о гармонии низким полетом,
- неуверенным взмахом крыла.
- Но простушка-душа, дожидаясь в передней,
- обмирает – и этого не
- передать никому, никогда, ни на средней,
- ни на ультракороткой волне.
«…тем летом, потеряв работу, я…»
- …тем летом, потеряв работу, я
- почти не огорчился, полагая
- заняться творчеством: за письменным столом,
- что твой Толстой в усадьбе, скоротать
- хоть год, хоть два, понаслаждаться тихим
- жильем, покуривая на балконе,
- и созерцая свой домашний город —
- двух-, трехэтажный, с задними дворами,
- засаженными мятой и жасмином.
- Какое там! На третий день внезапно
- какие-то поганцы по соседству
- затеяли строительство – орут,
- долбят скалистый грунт, с семи утра
- до сумерек.
- Грязь, пыль. Глухой стеною
- в желтушном силикатном кирпиче
- закрыли вид из окон. Повредили
- столетний клен, который поутру
- развесистыми ветками меня
- приветствовал.
- Беда, друзья, беда.
- И улетел в Москву я с облегченьем:
- меня пустили в бывшую мою
- квартиру, окруженную старинным
- подковообразным зданием; лет шесть
- тому назад его крутые парни
- в разборках подожгли, да так и не
- восстановили. Вот где тишина,
- мечталось мне.
- Но к моему приезду
- соперники поладили, а может,
- их всех перестреляли, словом, дом
- обрел хозяина. На третий день
- во двор заполз огромный экскаватор,
- который, грохоча, с семи утра
- ковшом вгрызался в каменную кладку,
- обрушивал ржавеющие трубы
- и балки полусгнившие крушил
- до сумерек.
- Кому-то это праздник —
- а мне так жаль чужих ушедших лет,
- жаль тех, кто в этом бывшем доме
- варил борщи, листал свой «Крокодил»
- да ссорился с соседями…
- Жена
- звала к себе, в другой столичный город,
- в квартиру, что рокочет даже ночью
- от уличного шума. Что ж, привыкну,
- подумал я. Не тут-то было – стройка
- добралась и туда. Все здания окрест
- в лесах, с семи утра бетон мешают
- и буйствует отбойный молоток.
- Не много ли случайных совпадений?
- Зачем протяжный грохот разрушенья
- и созиданья, словно медный всадник,
- за мной несется по свету? Ужели,
- чтоб снова я в незыблемости жизни
- (в которой мы уверены с пеленок) —
- раскаялся?
- Грохочет новый мир,
- а старый, как и я, идет на слом,
- как тысячи миров, что на сегодня
- остались лишь в руинах, да на ломких
- страницах книг о прошлогоднем снеге
«Зачем я пью один сегодня? Как тридцать восемь лет назад…»
- Зачем я пью один сегодня? Как тридцать восемь лет назад,
- вонзаясь в воздух новогодний, снежинки резкие скользят,
- все лучшее дается даром, и пусть блуждает вдалеке
- юнец гриппозный по бульварам с бутылкой крепкого в руке
- Пылай, закат – в твоем накале, неопалимая, долга
- жизнь. По зеркальной вертикали плывут хрустальные снега.
- Сто запятых, пятнадцать точек, бумаги рваные края —
- и кажется – чем мельче почерк, тем речь отчетливей моя.
- Зачем Орфей в ночном Аиде щадил обложенный язык,
- когда в тревоге и обиде к ручью подземному приник?
- Спит время: на огне окольном охрипших связок
- не согреть —
- лишь агнцам, ангелам спокойным январским пламенем
- гореть
- 4 января 2007
«Вольно зиме-заочнице впотьмах…»
- Вольно зиме-заочнице впотьмах
- проситься на руки, отлынивать, лениться,
- обменивать черемуховый взмах
- на пленный дух полыни и аниса,
- и если так положено во сне —
- пускай скулит звезда сторожевая,
- пока учусь безмолвствовать, жене
- превратности любви преподавая.
- Но легче мне: я знаю слово «мы».
- Немного нас, лепечущих и пьющих,
- с копьем неповоротливым из тьмы
- на всадников безглазых восстающих —
- и не трудней освоить нашу речь,
- ее напор, зернистый и соборный,
- чем земляное яблоко испечь
- в летучем пепле жизни беспризорной.
«Заснул барсук, вздыхает кочет…»
- Заснул барсук, вздыхает кочет,
- во глубине воздушных руд
- среди мерцанья белых точек
- планеты синие плывут.
- А на земле, на плоском блюде,
- под волчий вой и кошкин мяв
- спят одноразовые люди,
- тюфяк соломенный примяв.
- Один не дремлет стенька разин,
- не пьющий спирта из горла,
- поскольку свет шарообразен
- и вся вселенная кругла.
- Тончайший ум, отменный практик,
- к дворянам он жестокосерд,
- но в отношении галактик
- неукоснительный эксперт.
- Движимый нравственным законом
- сквозь жизнь уверенно течет,
- в небесное вплывая лоно,
- как некий древний звездочет,
- и шлет ему святой георгий
- привет со страшной высоты,
- и замирает он в восторге:
- аз есмь – конечно есть и ты!
- Храпят бойцы, от ран страдая,
- луна кровавая встает.
- Цветет рябина молодая
- по берегам стерляжьих вод.
- А мы, тоскуя от невроза,
- не любим ратного труда
- и благодарственные слезы
- лить разучились навсегда.
«А вы, в треволненьях грядущего дня, возьметесь ли вы…»
- «А вы, в треволненьях грядущего дня, возьметесь ли вы
- умереть за меня?»
- Он щелкнул по чаше – запело стекло. Неслышно кровавое
- солнце плыло.
- И ласточка в небе пылала, легка, но Симон смолчал,
- и смутился Лука.
- Один Иегуда (не брат, а другой) сказал, что пойдет ради
- вести благой
- на крест. Снятся мертвому сны о живом, шепнул —
- и утерся льняным рукавом.
- И если хамсин, словно выцветший дым, к утру обволакивал
- Иерусалим, —
- печеную рыбу, пустые рабы, мы ели, и грубые ели хлебы,
- чуть слышно читали четвертый псалом, вступая
- в заброшенный храм сквозь пролом —
- молились солдаты мечу и копью, мурлыкали ветхую песню
- свою,
- доспехами тусклыми страшно звеня… Возьметесь ли вы
- умереть за меня?
- Продрогла земля, но теплы небеса, тугие, огромные, как
- паруса,
- и плотный их холст так прозрачен, смотри, – как
- мыльный пузырь с кораблями внутри,
- как радуга, радость всем нам, дуракам, спешащий к иным,
- да, к иным облакам.
- И ангелу ангел: ну что ты забыл внизу? Ты и там погибать
- не любил.
- И в клюве стервятник воды дождевой приносит распятому
- вниз головой.
«Голосит застолье, встает поэт, открывает рот (кто его просил?)…»
«A собраться вдруг, да накрыть на стол…»
Александр Сопровский
1.
- Голосит застолье, встает поэт, открывает рот (кто его просил?).
- Человек сгорел – бил тревогу Фет, но Марию Лазич
- не воскресил,
- Человек горит, испуская дым, пахнет жженым мясом,
- кричит, рычит.
- И январским воздухом молодым не утешившись, плачет
- или молчит.
- Ложь, гитарный наигрыш, дорогой. Непременно выживем,
- вот те крест.
- Пусть других в геенне жует огонь, и безглазый червь
- в мокрой глине ест.
- И всего-то есть: на устах – печать, на крючке – уклейка,
- зверь-воробей
- в обнаженном небе. Давай молчать. Серой лентой
- обмётанный рот заклей,
- ибо в оттепель всякий зверь-человек сознает, мудрец
- не хуже тебя,
- что еще вчера небогатый снег тоже падал, не ведая и скорбя,
- и кого от страсти господь упас, постепенно стал холостая
- тень,
- уберегшая свой золотой запас, а точнее, деньги на черный
- день.
2.
- Что есть вина, ma belle? Врожденный грех? Проступок?
- Рождественская ель? Игрушка? Хлипок, хрупок,
- вступает буквоед в уют невыносимый,
- над коим царствует хронограф некрасивый.
- Обряд застолья прост: лук репчатый с селедкой
- норвежскою, груз звезд над охлажденной водкой,
- для юных нимф – портвейн, сыр угличский, томаты
- болгарские. Из вен не льется ничего, и мы не виноваты.
- О, главная вина – лишай на нежной коже —
- достаточно ясна. Мы отступаем тоже,
- отстреливаясь, но сквозь слезы понимая:
- кончается кино, и музыка немая
- останется немой, и не твоей, не стоит
- страшиться, милый мой. Базальтовый астероид,
- обломок прежних тризн, – и тот, объятый страхом,
- забыл про слово «жизн» с погибшим мягким знаком.
- Да! Мы забыли про соседку, тетю Клару,
- что каждый день в метро катается, гитару
- на гвоздике храня. Одолжим и настроим.
- До-ре-ми-фа-соль-ля. Певец, не будь героем,
- взгрустнем, споем давай (бесхитростно и чинно) —
- есть песня про трамвай и песня про лучину,
- есть песня о бойце, парнишке из фабричных,
- и множество иных, печальных и приличных.
«Птичий рынок, январь, слабый щебет щеглов…»
- Птичий рынок, январь, слабый щебет щеглов
- и синиц в звукозаписи, так
- продолжается детская песня без слов,
- так с профессором дружит простак,
- так в морозы той жизни твердела земля,
- так ты царствовал там, а не здесь,
- где подсолнух трещит, и хрустит конопля,
- образуя опасную смесь.
- Ты ведь тоже смирился, и сердцем обмяк,
- и усвоил, что выхода нет.
- Года два на земле проживает хомяк,
- пес – пятнадцать, ворона – сто лет.
- Не продлишь, не залечишь, лишь в гугле найдешь
- всякой твари отмеренный век.
- Лишь Державин бессмертен и Лермонтов тож,
- и Бетховен, глухой человек.
- Это – сутолока, это – слепые глаза
- трех щенят, несомненно, иной
- мир, счастливый кустарною клеткою, за
- тонкой проволокою стальной.
- Рвется бурая пленка, крошится винил,
- обрывается пьяный баян —
- и отправить письмо – словно каплю чернил
- уронить в мировой океан.
«Любовь моя, мороз под кожей!…»
- Любовь моя, мороз под кожей!
- Стакан, ристалище, строка.
- Сны предрассветные отрока жена
- которые садятся в свои автомобили
- исключительно в подземных гаражах похожи
- на молодые облака.
- Там, уподобившийся Ною
- и сокрушаясь о родном,
- врач-инженер с живой женою
- плывут в ковчеге ледяном,
- там, тая с каждою минутой,
- летит насупленный пиит,
- осиротевший, необутый
- на землю смутную глядит —
- лишь аэронавт в лихой корзине,
- в восторге возглашает «ах!»
- и носит туфли на резине
- на нелетающих ногах,
- и все, кто раньше были дети,
- взмывают, как воздушный шар,
- как всякий, кто на этом свете
- небесным холодом дышал.
«Власть слова! Неужели, братия?…»
- Власть слова! Неужели, братия?
- Пир полуправды – или лжи?
- Я, если честно, без понятия,
- и ты попробуй, докажи
- одну из этих максим, выторгуй
- отсрочку бедную, ожог
- лизни – не выпевом, так каторгой
- еще расплатишься, дружок.
- И мне, рожденному в фекальную
- эпоху, хочется сказать:
- прощай, страна моя печальная,
- прости, единственная мать.
- Я отдал всё тебе, я на зеленый стол
- всё выложил, и ныне сам
- с ума сошел от той влюбленности,
- от преданности небесам
- Не так ли, утерев невольную
- слезу, в каморке темной встарь
- читала сторожиха школьная
- роман «Как закалялась сталь»,
- и, поражаясь прозе кованой,
- в советский погружалась сон,
- написанный – нет, окольцованный —
- орденоносным мертвецом.
«Доцент бежал быстрее ланей…»
- Доцент бежал быстрее ланей,
- быстрей, чем кролик от орла,
- стремясь к потешной сумме знаний,
- чтоб жизнь согласная текла.
- Он подходил к проблемам строго,
- любил районного врача
- и мучил павловского дога,
- ночами формулы уча.
- Я тоже раньше был ученый,
- природе причинял урон,
- и плакал кролик обреченный,
- мне подставляя свой нейрон,
- и зрел на мир, где нет удачи,
- покрытый смертной пеленой,
- а я в мозги его крольчачьи
- ланцет засовывал стальной.
- Вещает мне Господь-учитель:
- пусть не страдалец, не мудрец,
- но будь не просто сочинитель,
- а друг растерзанных сердец.
- Как жалко зайца! Он ведь тоже
- бывал влюблен, и водку пил,
- и куртку натуральной кожи
- с вчерашней премии купил.
- Цветков! Мой добрый иностранец!
- Ты мыслью крепок, сердцем чист.
- Давно ты стал вегетарьянец
- и знаменитый атеист.
- Ужели смерть не крест, а нолик?
- О чем душа моя дрожит?
- Неужто зря злосчастный кролик
- в могилке глинистой лежит?
Альтер Эго
Стихи из романов
Из романа «Младший брат»
(1978—1983)
«Войны и высокой полыни…»
- Войны и высокой полыни
- у мертвых на совести нет.
- И сердце тоскует и стынет,
- стучась в перевернутый свет,
- и снова по памяти чертит
- круги в опрокинутой мгле…
- Отъезд – репетиция смерти,
- единственный шанс на земле.
- О чем я с покинутым другом
- затею последнюю речь?
- О том ли, что солнцу над лугом
- лучами старинными течь?
- О том, что землистой отчизне
- вечерняя смелость сверчка
- наскучила? Или о жизни,
- которая тлеет, пока
- в преддверии рая и ада
- сверкает лиловая мгла,
- и светлая тень снегопада
- на черные кроны легла.
- А ветра довольно, и в круге
- фонарном – довольно огня.
- Прощай – и мерцание вьюги
- в подарок возьми от меня…
«Ну что, старик, пойдешь со мной?…»
- Ну что, старик, пойдешь со мной?
- Я тоже человек ночной.
- Нырнем вдвоем из подворотни
- в густую городскую мглу —
- вздохнем спокойней и вольготней
- у магазина на углу.
- Одним горит в окошке свет,
- других голубят, третьих – нет.
- А нам с тобой искать корысти
- в протяжном ветре, вьюжном свисте,
- искать в карманах по рублю —
- я тоже музыку люблю.
- И тут опять вступает скрипка,
- как в старых Сашкиных стихах.
- Ты уверяешь: жизнь – ошибка,
- но промахнулся второпях.
- Метель непарными крылами
- шумит в разлуке снеговой.
- Я тоже начинал стихами,
- а кончу дракой ножевой».
«Стоим у самого обрыва…»
- Стоим у самого обрыва.
- Босые ноги боязливо
- по серым камешкам скользят.
- Под ветром выцветшим вздыхая,
- трава колеблется сухая
- и страшно повернуть назад.
- Но, видишь, вышли к синей шири.
- Давай, единственная в мире,
- разломим хлеб, нальем вино.
- Дай поблуждать судьбе и взору
- по воспаленному простору —
- недаром все обречено.
- А я люблю тебя и вправе
- забыть о смерти и о славе,
- сказать: на свете нет ни той
- и ни другой… а только море
- и горы, а вернее, горе
- и флейта музыки простой.
- Плыви – мы никого не встретим.
- Я только к небу, к волнам этим
- тебя ревную… звонкий свод
- небес, морской и птичий праздник…
- скажи, зачем он сердце дразнит,
- волну под голову кладет?
«Что загрустил и отчего продрог…»
- Что загрустил и отчего продрог
- в восточном сне, в его истоме крепкой?
- По всей империи болотной ветерок
- размахивает серенькою кепкой.
- А здесь, где кошка по уступам крыш
- могла бежать до самого Багдада,
- замешана предательская тишь
- на шелесте ночного винограда.
- Прислушайся к дыханью тополей —
- на этот вечер прошлое забыто.
- Ночь наступает глубже и быстрей,
- чем остывают глиняные плиты.
- Еще земля в руках твоих тепла,
- покуда черный воздух спит и стынет,
- и лунный луч – железная игла —
- легко скользит по темени пустыни.
- Вернется жизнь оплывшею стеной,
- и щебетом скворца, и нищею листвою
- пристанционною, и улочкой кривой,
- а повезет – и ручкою дверною,
- и жарким очагом… а ты все плачешь: «мало»,
- выходишь из ворот и таешь вдалеке,
- и только привкус ржавого металла
- горит на пересохшем языке…
«Не стоит завидовать солнцу востока…»
- Не стоит завидовать солнцу востока,
- незрячим проулкам и шелковой тьме.
- Огромное небо и здесь одиноко,
- и сердце похоже на розу в тюрьме.
- Кирпичные соты. Глухие аркады
- лазури, гнилого пергамента. Тут
- из крепкой земли мусульманского сада
- недаром кровавые колья растут.
- И если в провалы подземной темницы
- заглянешь – слезами зайдется душа,
- увидев, что стыдно ей жизнью томиться,
- которая, право же, так хороша…
«Смотри – из голубого далека…»
- Смотри – из голубого далека
- на землю падает прощальный свет Господен
- и сонная красавица-тоска
- безмолвствует. Отныне ты свободен.
- Лети один в безудержную высь,
- лежи в саду, где пыльные оливы,
- молись и плачь, но только торопись.
- Жизнь коротка, и судьи молчаливы.
- Сто лет пройдет. Смоковница умрет.
- Граница ночи в проволоке колючей
- ощерится – и разойдутся тучи,
- в песок уходит кровь, уходит пот.
- Вот так и мы уходим, не скорбя,
- и птица спит за пазухой живая —
- пусть мытари пируют без тебя
- из уст в уста свой грех передавая…
«Еще грохочут поздние трамваи…»
- Еще грохочут поздние трамваи,
- и мост дрожит под тяжестью стальной.
- Я выпрямляюсь в рост, не узнавая
- ни города под белой пеленой,
- ни тополя, ни облака. Давно ли
- тянулся ввысь желтоколонный лес
- и горсточкой слезоточивой соли
- больные звезды сыпались с небес?
- И снова сердце к будущему глухо —
- пульсирует прошедшему в ответ,
- и до утра воркует смерть-старуха,
- и льет земля зеленоватый свет…
«Просыпаюсь рано-рано…»
- Просыпаюсь рано-рано
- вспоминаю: никогда
- мерно капает из крана
- обнаженная вода
- ей текучей мирной твари
- соплеменнице моей
- удается петь едва ли
- плакать хочется скорей
- долгим утром в птичьем шуме
- слышу жалобы сквозь сон
- эй приятель ты не умер
- нет по-прежнему влюблен
- дай твоих объятий влажных
- тех которые люблю
- без тебя я этой жажды
- никогда не утолю
- дай прикосновений нежных
- напои меня в пути
- чтобы я в пустых надеждах
- мог печалью изойти
- насладиться сердца бегом
- покидая сонный дом
- становясь дождем и снегом
- льдом порошей и дождем
«По спирали, по незримой нитке…»
- По спирали, по незримой нитке
- облака вечерние плывут.
- Там у них и времени в избытке,
- и пространства куры не клюют.
- А у нас над городскою свалкой
- вьется ночь, и молодости жалко,
- и душа остывшая темна.
- Скверные настали времена.
- Впереди – серебряные воды.
- Обернешься – родина в огне.
- Дайте хоть какой-нибудь свободы,
- не губите в смрадной тишине!
- Глинистый откос. Шиповник тощий
- преграждает путь. В пустой руде
- воздуха и гибели на ощупь
- человек спускается к воде.
- Ненадолго он у кромки встанет,
- на секунду Господа обманет —
- и уйдет сквозь гордость и вину
- в давнюю, густую глубину…
«Листопад завершается. Осень…»
- Листопад завершается. Осень
- мельтешит, превращается в дым.
- Понапрасну мы Господа просим
- об отсрочке свидания с Ним.
- И не будем считаться с тобою —
- над обоими трудится гром,
- и небесное око простое
- роковым тяжелеет дождем.
- Все пройдет. Успокоятся грозы.
- Сердце вздрогнет в назначенный час.
- Обернись – и увидишь сквозь слезы:
- ничего не осталось от нас.
- Только плакать не надо об этом —
- не поверят, не примут всерьез.
- Видишь, холм, как серебряным светом,
- ковылем и полынью порос.
- И река громыхает в ущелье,
- и звезда полыхает в дыму,
- и какое еще утешенье
- на прощание дать своему
- брату младшему? Мы еще дышим,
- смертный путь по-недоброму крут,
- и полночные юркие мыши
- гефсиманские корни грызут.
- И покуда свою колесницу
- распрягает усталый Илья —
- спи спокойно. Пускай тебе снится
- две свободы – твоя и моя.
Из романа «Плато»
(1988)
«Растрачены тусклые звуки…»
- Растрачены тусклые звуки —
- копеечный твой капитал.
- Лишь воздух – заплечный, безрукий —
- беспечно скользит по пятам.
- Соперник мой ласковый, друг ли
- преследовать взялся меня,
- где уличной музыки угли
- и ветер двуличного дня?
- Беги, подражая Орфею,
- ладонью прикрыв наготу,
- и сердца сберечь не умея
- от горечи медной во рту, —
- ты загнан, а может быть, изгнан,
- устал или умер давно,
- ты пробуешь без укоризны
- загробного неба вино —
- иные здесь царствуют трубы,
- иной у корней перегной —
- и тают прохладные губы
- бесплотной порошей ночной…
«Волк заснул, и раскаялась птица…»
- Волк заснул, и раскаялась птица.
- Хорошо. И державная мгла
- Императорским синим ложится
- на твои вороные крыла —
- и созвездий горячие пятна
- искупают дневную вину,
- и душа, тяжела и опрятна,
- до утра к неподвижному дну
- опускается. Холодно, солоно,
- но она убивается зря —
- что ей сделают хищные волны
- в предпоследние дни октября?
- Счет в игре отмечается мелом,
- пыль на пальцах смывает вода —
- и журчит за последним пределом —
- никогда, никогда, никогда…
«Запах старости – море без соли…»
- Запах старости – море без соли,
- горечь, выцветший лиственный йод —
- обучившийся лгать поневоле
- у окна волокнистого пьет.
- Не прогневаться больше, облыжных
- снов не видеть, не гнать наугад
- площадями, где черный булыжник
- втиснут в землю, соседями сжат.
- И во рту не зализывать слово,
- будто опухоль или ожог.
- Это было моим, а чужого
- мне и даром не надо, дружок.
- Тишина, словно птица больная.
- Перепевы судьбы никакой
- повторяет старик, заслоняя
- звездный свет обожженной рукой.
- Не судить его давней Сюзанне,
- на бумаге смертельно бело —
- и бросается ветер в глаза мне,
- будто камень в ночное стекло.
«Долинный человек с младых ногтей утешен…»
- Долинный человек с младых ногтей утешен
- беспамятством листвы, и дым его костра
- полвека рвется вверх, безудержен, замешан
- на ветре и песке. Ты говоришь, пора,
- и утром дорогим дыханье – пеплом, сажей —
- взлетит и ослепит октябрьский небосвод.
- Проснется человек, и неохотно скажет:
- «Я царь, я раб, я червь». И медленно уйдет
- туда, где от ночной, от снежной глаукомы
- наследственным лучом спускается река
- в стеклянные края, друг с другом незнакомы
- зеленые холмы, и левая рука,
- оканчивая взмах, дрожит и леденеет,
- а правая летит к ушедшим временам
- без всякого стыда, как будто ей слышнее
- железная струна, невидимая нам.
Вдали мерцает город Галич
(стихи мальчика Теодора)
Мало кто ожидал от моего доброго знакомого, одиннадцатилетнего мальчика Теодора, что он внезапно увлечется сочинением поэзии. С одной стороны, мальчик может целый день проваляться на диване с томиком Хармса, Асадова или Анненского. С другой стороны, сам он, по известным причинам психиатрического порядка, изъясняется с трудом, почти бессвязно, не умея – или не желая – сообщить окружающим своих безотчетных мыслей. Стихи мальчика Теодора значительно яснее, чем его прямая речь; надеюсь, что создаваемый им странноватый мир (где верная орфография соседствует с весьма приблизительным воспроизведением русских склонений и спряжений, а логика строится по своим, находящимся в иных измерениях, законам) достоин благосклонного внимания читателя.
«Я думаю, родина – это подснежник…»
- Я думаю, родина – это подснежник.
- Она – не амбар, а базар.
- Густой подорожник, хрустящий валежник,
- Обиженный дворник Назар.
- Каховка, Каховка, родная маёвка,
- Горячая пицца, лети!
- Мы добрые люди, но наша винтовка
- Стучит на запасном пути.
- Не зря же, ликуя, Семен и Антипа
- Бесплатно снимали штаны
- За летнюю музыку нового типа
- На фронте гражданской войны!
- И все-таки родина – это непросто.
- Она – тополиный листок,
- Сухой расстегай невысокого роста,
- Рассветного страха глоток.
- Она – комиссар мировому пожару,
- Она – молодой анекдот
- Про то, как целует Аврам свою Сару,
- И белку ласкает удод.
«Распушись, товарищ Пушкин!…»
- Распушись, товарищ Пушкин!
- Не ленись, товарищ Ленин!
- Восставай, товарищ Сталин!
- Будь попроще, мистер Хер!
- Воскресай, товарищ Горький!
- Слишком долго ты в могиле
- Спал и видел сны, быть может,
- Про распад СССР!
- Заливает баки Баков,
- Пикадором служит Быков,
- Расставляет буквы Буков,
- Много есть у нас друзей.
- Если все они возьмутся
- За пеньковую веревку,
- Несомненно, перетянут
- Всех бессовестных врагов!
- Чтоб охотиться на волка,
- Пете надобна двустволка,
- Пусть скорей берет со склада
- Свое новое ружье!
- Не броди, товарищ Бродский!
- А воспой свою отчизну
- Акварелью, постным маслом,
- Загрунтованным холстом!
- Жизнь нуждается в подпорке,
- Сне, описке, оговорке,
- Тихо тешится оглаской,
- Ветром, голосом, звездой.
- Вот и место для Гефеста,
- Уверяет слесарь честный,
- Возводящий наковальню
- Над осеннею водой.
«чем же могу я утешить латника…»
- чем же могу я утешить латника
- превращающегося в покойника
- раскрывающего окровавленный рот
- но еще пронзительнее крик путника
- в чью спину вонзается нож разбойника
- у самых у городских ворот
«Спускается с горных отрогов…»
- Спускается с горных отрогов,
- с цветущих памирских лугов
- Сергей Саваофович Бугов,
- известный любимец богов.
- Он помнит синайские грозы,
- ребячьего мяса не ест,
- сжимает десницею – розу,
- а шуйцей – ржавеющий крест.
- Он тем, кто напрасно страдали,
- нелестно твердит: «Поделом!»
- Ремни его легких сандалий
- завязаны смертным узлом.
- Всесильный пасхальный барашек!
- Покорны и ангел, и бес
- спасителю всех чебурашек,
- особому другу небес.
- И даже писатель бездымный,
- осадочных мастер пород,
- поет ему дивные гимны,
- сердечные оды поет.
- Пусть в мире, где грех непролазен,
- и мучима волком коза,
- сияют, как маленький лазер,
- его голубые глаза!
«то голосить то задыхаться…»
- то голосить то задыхаться
- переживать и плакать зря
- в приемной вышней примелькаться
- как дождь в начале октября
- ну что ты буйствуешь романтик
- я денег с мертвых не беру
- кладя им в гроб конфетный фантик
- от мишек в липовом бору
- откроем газ затеплим свечки
- спроворим творческий уют
- одноэтажные овечки
- в небритом воздухе снуют
- и мы заласканные ложью
- что светом – звездный водоем
- впервые в жизни волю божью
- как некий дар осознаем
«В те времена носили барды…»
- В те времена носили барды
- носы, чулки и бакенбарды,
- но Исаак и Эдуард
- не признавали бакенбард.
- Они, чужие в мире этом,
- где звери бьют друг друга в пах,
- предпочитали петь дуэтом
- для говорящих черепах —
- тех самых, что шагали в ногу
- и с горьким криком «Облегчи!»
- наперебой молились богу
- в лубянской, стиснутой ночи.
- В те времена большой идеи
- Россией правили злодеи
- но Эдухард и Исабак
- любили бешеных собак.
- Жевали истину в горошек,
- не знали, что Господь велик,
- на завтрак ели рыжих кошек,
- и в чай крошили базилик.
- Интеллигент – не просто педик.
- Сорока спит, попав впросак,
- от злостной астмы умер Эдик,
- от пули помер Исаак.
- Но мы-то помним! Мы-то знаем!
- Нам суждена судьба иная!
- Как Афродитин сын Эней,
- мы просвещенней и умней,
- и, заедая пшенной кашей
- прожженный панцирь черепаший,
- на кровь прошедшую и грязь
- глядим, воркуя и смеясь.
«меркнут старые пластинки…»
- меркнут старые пластинки
- мертвым морем пахнет йод
- вася в каменном ботинке
- песню чудную поет
- и вампир, и три медведя,
- эльф ночное существо —
- грустно ловят все соседи
- бессловесную его
- Ах, любители распада!
- Обнимать – не целовать
- Умоляю вас, не надо
- друга васю убивать
- Он певец и безутешен,
- а среди его алён —
- кто расстрелян, кто повешен,
- кто при жизни ослеплен
- Умоляю вас, не стоит!
- Погодите, он и сам
- полумузыкой простою
- долг заплатит небесам
- До-ре-ми! Соль-ре! На хлипкой
- почве мира, как малы
- те, что стали хриплой скрипкой
- в желтых капельках смолы
«в херсоне, где яд отвергал митридат…»
- в херсоне, где яд отвергал митридат,
- где сосны шумят без кальсон,
- шерстистые звезды, взвывая, твердят
- о смерти, похожей на сон
- в херсоне, где одноладонный хлопук
- истлел, как египетский хлупок,
- старуха рахиль продает черепок
- беззвучных научных раскопок
- а я малохольный считаю что зря
- рука в золотых волосках
- чрезмерные цены за череп царя
- вещавшего на языках
- давно позади копьещитовый труд
- в обиде бежал неприятель
- на камне горилку свинцовую пьют
- сильфида и гробокопатель
- грешил и военную суллу крошил
- меч вкладывал вкривь а не вкось
- но слишком усердно суглинок сушил
- его серебристую кость
- веревка протяжная с детским бельем
- в прокуренной фильме феллини
- и пьющие (спящие) плачут вдвоем
- от запаха крымской полыни
«печальна участь апельсина…»
- печальна участь апельсина
- в мортирной схватке мировой
- расти без мрамора и сына
- качая римской головой
- его сжует девятый пленум
- и унесет река ловать
- евгений проданный туркменам
- не мог страстнее целовать
- как муэдзины льстят авгуры
- зловещим судьбам овощей
- моржа крещатика лемуры
- и вообще других вещей
- а под рукой мадонна осень
- и сон дневной орденоносен
- и мещанин на букву «ща»
- не ищет тайного борща
- amigo брось тянуть резину
- страховка проза а не вред
- я сам подобен муэдзину
- как древнеримский минарет
- а в небе крыс сменяют мыши
- и типографские клише
- но как же я его услышу
- и потолкую о душе
«уходи без оглядки кручина…»
- уходи без оглядки кручина
- ты беспочвенно плачешь жена
- есаул настоящий мужчина
- и виагра ему не нужна
- но как только станица уснула
- и поёжились звезды звеня
- нет милее душе есаула
- чем седлать вороного коня
- он поскачет почти без ансамбля
- в окружении гусь и ворон
- захватив вороненую саблю
- в трехлинейке последний патрон
- понесется в степные просторы
- жарко в зеркало неба смотрясь
- берегитесь татарские воры
- эфиопы и прочая мразь
- как давид опасался саула
- так трепещет чеченский аул
- предвкушая визит есаула
- направляйся же к ним есаул
- дай же волю веселому гневу
- и услышав как плачет дитя
- защищай свою родину деву
- безрассудною шашкой свистя
«в подлеске фресок и мозаик…»
- в подлеске фресок и мозаик
- один пронзительный прозаик
- алкая славы и молвы
- шептал заветные словы
- ему по полной ночь вломила
- два метра тьмы и стенка мира
- где в раме словно холст миро
- висит московское метро
- бывало по утрам в охапку
- вагон заезженный металл
- безбедный швед роняя шапку
- глазел и горько пьедестал
- и пел и вспоминал невольно
- могилы милого стокгольма
- недавний выстрел в молоко
- но им до наших далеко
- от легкой мысли средиземной
- сочились толпы в храм подземный
- краснознаменный и тп
- как и положено толпе
- и в промедлении высоком
- питались кто к чему привык
- багульником вишневым соком
- журналом древний большевик
- вставать прозайке на котурны
- точить мушкет спешить на ют
- где бомбы в мусорные урны
- шахиды сущие суют
- и в духоте пододеяльной
- под гладиаторскую сеть
- скорбеть о ветке радиальной
- о ветхой юности скорбеть
«что мне кэнон что мне кодак…»
Цветкову
- что мне кэнон что мне кодак
- ерофеевское «ю»
- запорожский зимородок
- лишь тебя я воспою
- ах магистер клочья пены
- бурно стряхивать с ботфорт
- сколь светлы твои катрены
- и канцоны и офорт
- нет не зря с парнаса гонит
- аполлон меня взашей
- никогда мне, он долдонит,
- не бывать таких виршей
- не сосать мне жизни соки
- чтоб светился томный стих
- в ровных строках волооких
- в рифмах фирменных златых
- оттого-то друг мой леха
- покоряясь октябрю
- я в глаза твои со вздохом
- с черной завистью смотрю
«покуда смерть играет в прятки…»
- покуда смерть играет в прятки
- и для того кто сам большой
- двуногой жизни беспорядки
- шуршат мышиною душой
- не унывай просись на ужин
- не огорчайся сам не свой
- пускай нежданный и не нужен
- осколкам скорби мировой
- а я твой брат остервенелый
- жуть верещу огарок грусть
- как бы рождественской омелой
- за ветку шаткую держусь
- и с распростертыми руками
- в воронку синюю лечу
- покуда капля точит камень
- и ночь похожа на свечу
«освободясь от пошлости ликует как давид…»
- освободясь от пошлости ликует как давид
- кто ценит свои прошлости и жизни тайный вид
- кто от унынья лечится пчелою среди сот
- историей отечества с обилием красот
- младые поколения в пентхаусах домишк
- не обожают ленина и сталина не слишк
- но это лишь напраслина пустые свитера
- зачем с водой выбрасывать младенца из ведра
- к примеру кисть калинина как радостно она
- как спелая малинина в ночи удлинена
- когда бесстрашный берия бессмертная нога
- лихую кавалерию бросает на врага
- эй внуки черепашкины вся ваша правда ложь
- а взять того же пашкина он чудо как хорош
- а взять того же клюева хоть парень деловой
- всех жителей кукуева водою ключевой
- коктеель тот испытанный ружейным залпом пьет
- не лицеист начитанный а прочий патриот
- и снова сердце ранено в восторге запасном
- когда стихи сусанина листаю перед сном
«обнаженную натуру…»
- обнаженную натуру
- разучился лапать я
- полюбил литературу
- влажный отблеск бытия
- да теперь мои карманы
- книг премногих тяжелей
- и особенно романы
- козерог и водолей
- вот сорокин и пелевин
- оба тайно хороши
- первый сумрачен и гневен
- а четвертый от души
- в звездно небо залезают
- где взойдя в урочный срок
- восхитительно зияют
- водолей и козерог
«старший ключ в шкатулке лаковой…»
- старший ключ в шкатулке лаковой
- ноч кривой а реч прямой
- было много много всякого
- до свиданья ангел мой
- без тебя я друг мой маленький
- буду как иван лурье
- из собачьей шерсти валенки
- на давальческом сырье
- я натуру не насилую
- верь не бойся не просить
- буду обувь некрасивую
- с чистой совестью носить
- окна прогнаны оболганы
- муха плавает в вине
- ты озябла ли продрогла ли
- буду спрашивать во сне
- перемалывать гордиться и
- торопиться помереть
- чтобы мерзлою водицею
- руки пасмурные греть
«вот золотушная картина…»
- вот золотушная картина
- когда имея робкий вид
- один оправданный мужчина
- по зимней сретенке бежит
- куда спешит и почему-то
- в тоске взирает на часы
- его ширинка расстегнута
- подъяты русые власы
- а гражданин приговоренный
- не зная горестей и страх
- сжимает рог заговоренный
- в своих младенческих перстах
- чужого мужества не хочет
- лишь повторяет «не тяни»
- томясь в ремесленные ночи
- и земледельческие дни
- а где-то на углу бульвара
- где гибель друга целовала
- снежок сияет между строк
- и нищий пушкинский продрог
- лети серебряная рыбка
- как бы судебная ошибка
- как бы флейтист как ветр ночной
- как будто не было иной
«и пел и плясал но утешить не смог…»
- и пел и плясал но утешить не смог
- отдавший обиду взаймы
- и душу свою заключил на замок
- в преддверии чистой зимы
- когда декабрем наливается грудь
- простыл огляделся устал
- остался соблазн на морозе лизнуть
- беззвучный железный металл
- замок ли подкову такая беда
- в земной ли вморожены лёд
- осколки другого небесного льда
- до смерти иной не поймет
- но если подростку и плеть – благодать
- зачем этим гневом кипеть
- когда ты имеющий право рыдать
- имеющий волю терпеть
«в садах натурных благолепий…»
- в садах натурных благолепий
- олимпом греции седой
- с котомкой кожаной асклепий
- брадатый доктор молодой
- перенося на всякий случай
- лекарства пасмурный запас
- собачий жир и шерсть барсучий
- лечить чахотку ишиас
- народам жалко не до танцев
- лишь кровный марс объединял
- фивинцы грабили спартанцев
- спартанцы били афинян
- не слишком маялись приятно
- однако сломанным вертя
- могли послать к нему бесплатно
- старик и рабское дитя
- внимай встающий брат на брата
- простую критику прости
- ты тоже клятву гиппократа
- в бесплатной юности внести
- обучен устранять хворобы
- ушей страдающей утробы
- неважно перс албанец грек
- но был бы светлый человек
«неровным коротким хореем…»
- неровным коротким хореем
- сшивая горящую нить
- любителям грустным евреям
- небритые ритмы ценить
- а может быть проще верлибром
- глухим спотыкалась душа
- своим безобидным калибром
- смущать гражданин сша
- а есть еще друг-амфибрахий
- свет-дактиль кремень-анапест
- описывать старые страхи
- ходячие новости с мест
- а если флиртуй с дифирамбом
- и одой отвергнут давно
- попробуй возлюбленным ямбом
- но знаешь все это равно
- когда задаваешь вопросы
- о том как в назначенный час
- сияют морозные осы
- во тьме настигающей нас
«шум сердитых пёсьих лаев…»
- шум сердитых пёсьих лаев
- но киргизия не киев
- перецарствовал акаев
- разлюбил его бакиев
- обыватель злобный нытик
- и поклонник компромата
- а медлительный политик
- мастер правил сопромата
- выбираясь президентом
- даже честный местный житель
- чистит зубы мастердентом
- суд вершит над нарушитель
- одевать пиджак к параду
- ввечеру жевать корову
- молодому казнокраду
- выговаривать сурово
- благородный бедолага
- он в костре не знает брода
- чем-то жертвуя на благо
- просвещенного народа
«слон протягивает хобот…»
- слон протягивает хобот
- песнь любовную трубит
- а по марсу бродит робот
- камни красные дробит
- кто прекрасней кто полезней
- в плане мира и труда
- слон страдает от болезней
- а машина никогда
- слон съедает пуд бананов
- переносит ствол баньянов
- а машина пусть без рук
- массу данных для наук
- но политика не шутка
- скороспело не спеши
- слон живущий без рассудка
- не лишен зато души
- да она еще в зачатке
- но в мерцании светил
- различает отпечатки
- дивной воли высших сил
- а компьютер железяка
- жук без матери-отца
- не умеющий однако
- славить господа творца
«всякий русский старик обожествляет женского рода…»
- всякий русский старик обожествляет женского рода
- славу и жизнь смелость и смерть особенно же любви
- в отличие от иноязычных наша природа
- ты ее извращением быв родинолюб не зови
- выскользнет ли из пальцев утеха рязанских акварелистов
- или наоборот весна радость для дворников мне
- не особо во время оно шумев неистов
- отдышаться в бестрепетной тишине
- скачивать из сети многозначительные пылинки
- щелкая мышкой является все ясней
- пусть на других а на этом исхоженном сайте линки
- совершенно мертвы так и заснешь не забыв о ней
«как я уже писал политика однажды…»
- как я уже писал политика однажды
- есть выбор непростой огонь духовной жажды
- служа честной народ пусть скромно и негромко
- получишь тёмное спасибо от потомка
- всесильный деятель в просторном кабинете
- искусства уважать жалеет о поэте
- и на исходе дня визируя бумаги
- в очах его бурлят озера дивной влаги
- над древней сетунью над бугом каменистым
- блаженный кто рожден марксистом ленинистом
- горят его глаза и золотая грива
- под ветром ласковым взвивается игриво
«гражданины империи русской…»
- гражданины империи русской
- изучая кун-фу и у-шу
- варят водку с селедкой закуской
- только я подходить не спешу
- пусть есенин тоска ножевая
- по церквам воспевает сион
- я другой предпочту проживая
- незначительный свой пенсион
- я иной подвергаюсь забаве
- полюбил я другой дежавю
- пеликана и ласточку славя
- но душой ни за что не кривю
- слушай неблагодарный читатель
- то есть слушатель я никогда
- не бывал я щелей конопатель
- нет бывало а все-таки да
- ни за что независимый лирик
- даже в жельзнодорожном купе
- не возжаждет писать панегирик
- или оду в угоду толпе
- путешествуя разным дорогам
- молча слушает шелест дождя
- и один голосит перед богом
- в потаенную бездну сходя
«нынче ветрено и волны…»
- нынче ветрено и волны
- с перехлестом раз два три
- хорошо что море солоно
- только вслух не говори
- тайна даже и для кшатрия
- и брахмана что на ты
- с буддой сочетание натрия
- и солёной кислоты
- свет химическая логика
- в жизнь предвечную билет
- рассыпалась педагогика
- на рассвете пленных лет
- рассуждай пока из краника
- кап да кап светло темно
- мирно кончилась ботаника
- и черчение заодно
- но пускай душа ошпарена
- получая рубль на чай
- усмехнись расспросы барина
- хладнокровно отвечай
«ты думаешь что зря укромный снег лежит…»
- ты думаешь что зря укромный снег лежит
- на крышах небоскрёб и пограничных хижин
- любовный человек немножко инвалид
- но кто лишен любви тот вовсе неподвижен
- ты полагаешь зря гремит с небес вода
- влюбленный океан мешать соленый с пресной
- стой время без дождей не стоило б труда
- подобно как без церкви день воскресный
- лобастый любомудр шар взгромоздит на куб
- конструкцию златой венчая пирамидой
- и залюбуется улыбкой узких губ
- отметив праздник свой не дуйся не завидуй
- мыслитель в сущности земельный пароход
- чадит его труба и взгляд украдкой светел
- а есть участники мятущихся охот
- псов взмокших и волков взволнованный свидетель
«когда во гроб его несли…»
- когда во гроб его несли
- он спал мыслитель всей земли
- как некий первобытный атом
- и не споткнулся у ворот
- где горячительное пьет
- старик в халате волосатом
- чужой убыткам и трудам
- и лепету прекрасных дам
- в каком-нибудь канибадаме
- лишенный голоса немой
- лишенный зрения не твой
- плашмя в полупесчаной яме
- валяй несладкого налей
- за мусульманский мавзолей
- за кирпичей его опрятных
- и глинобитных бей до дна
- чтобы с изнанки фергана
- в узлах веревочках и пятнах
- а что звезда гостит горит
- с подругой быстро говорит
- льня к полумесяцу кривому
- а ночь а персиковый сад
- все позабудут все простят
- не женскому так неживому
«это вещи которые я люблю…»
- это вещи которые я люблю
- это люди которые я терплю
- безразлично в ненависти в любви там
- словно алым закатным по облакам
- словно кубики с буквами по бокам
- потерпевшим греческим алфавитом
- за саванной скиф за рекой хазар
- а во гробе лазарь я все сказал
- словно черных ласточек вереница
- я рыдал и мерзлую землю рыл
- уверял мефодия друг кирилл
- все просил из копытца воды напиться
- отвечал кириллу мефодий друг
- научись исцелять наложением рук
- утоляя жажду дождем и тучей
- аки наш спаситель в святой земле
- он бредет в дремоте и феврале
- но латинской грамоте не обучен
- хороши челны только вмерзли в лед
- хороша пчела только горек мед
- для того кто монах небольшого чина
- а дорога превратная и долга
- за слепым окошком бегут снега
- и саднит душа и чадит лучина
«сизый рак в реке трепещет…»
- сизый рак в реке трепещет
- в ожидании дождя
- и на господа клевещет
- пальцев в рану не кладя
- потому ли бесполезна
- вся подводная растит
- что федотовская бездна
- не обманет не простит
- да и правда поле брани
- с падший ангел за спиной
- переломленный в коране
- шаткий мост волосяной
- а еще густой ребенок
- земноводное дитя
- тащит крылья из пеленок
- лоб ладонью обхватя
- и безденежный младенец
- всех молекул иждивенец
- оснований легких князь
- содрогается смеясь
«отшумевший личность прыткий…»
- отшумевший личность прыткий
- посреди дневных забот
- шлет картонные открытки
- с днем рожденья новый год
- а моя душа решила
- клеить марки смысла нет
- на столе стоит машина
- а в машине интернет
- нет не мать земля сырая
- не декабрьская заря
- завожу прибор с утра я
- почту новую смотря
- автомат помыл посуду
- ведьма чистит помело
- электрическое чудо
- в быть житейскую вошло
- ах не так ли в свист метели
- лев толстой писатель граф
- слушать радио хотели
- дальнобойный телеграф
- да вот так глядел на книжки
- типографский гутенберг
- и на поезд тезка мышкин
- отправляясь в кенигсберг
- всяк живущий не мешая
- ни капусте ни ежу
- эту технику большая
- в близких френдах содержу
- я не раб земному хламу
- я поэт и не умру
- а незваную рекламу
- в ящик с мусор уберу
«взираю на сограждан ах вы…»
- взираю на сограждан ах вы
- персть черновик
- куда же смотрит тихий яхве
- а он привык
- неторопливым приговором
- забыв давно
- глядит сквозь небо за которым
- черным-черно
- и потому никто не тронет
- не унесут
- лишь погребальщик в грязь уронит
- пустой сосуд
- и невысокая теплица
- воспел солгал
- куда опасней чем молиться
- чужим богам
«отрада вольного улова…»
- отрада вольного улова
- веселый складывать слова
- положим за день только слово
- бывает за ночь три и два
- пусть: мертвоед окаменелый
- проморщив в муке ржавый рот
- бывает что и жизнью целой
- ни хорды не произнесет
- хоть сквозь хрустальну чечевицу
- но проморгав и смысла нет
- сражался титул очевидца
- звезд обездвиженных планет
- жаль homo ludens неразумный
- стучись и я к тебе прильну
- замоскворецкий зверь беззубный
- как ницше воет на луну
- и на излете волчьих трелей
- как бы любовное письмо
- прочтя спит мачеха творений
- земных и видит сны быть мо
«будь я послушником в каком краю арапском…»
- будь я послушником в каком краю арапском
- назвал бы творчество забавой барской рабским
- порывом к воле будь я ленский молодой
- над сероглазой айвазовскою водой
- красиво думаться о море пред грозою
- эвксинских волн бегущих черной чередою
- с баварской страстию завидовать волнам
- борзой стремящимся возлечь к ее ногам
- спеваются пия калининский и клинский
- нет ты не рясофор не тенор мариинский
- и дед собаколюб твой трудный слог неплох
- но сложно в качестве элегий и эклог
- мой тезка всякий бард в душе есть личность детский
- в одной ноге перо в другой кальян турецкий
- в одной руке наган в другой бутыль вина
- за письменным столом смеркаясь допоздна
- а все-таки томит обрывистым и чистым
- рогатый камертон под небом неказистым
- и обреченным нет быть может все же две
- и льдина светлая влачится по неве
«Вот рейн поэма про соседа…»
- Вот рейн поэма про соседа
- кто был сутяжник и стукач
- и выпивал после обеда
- четыре рюмки спотыкач
- не по душе девицам милым
- и даже в партию вступил
- но на балконе птиц кормил он
- и первородный искупил
- а есть еще стихи про сашу
- кто был евреевский скрипач
- знай путал отчество не наше
- и неудачником хоть плачь
- перешивать воронью шубу
- как беспартийный большевик
- лысеть скрипеть дурные зубы
- но даже к этому привык
- когда хрущев при каждом блюде
- бесплатно дали черный хлеб
- и ты людских читая судеб
- (цветков поправь меня – судйб)
- осознаваешь все яснее
- смысл бытия наверно со —
- стоит чтоб тихо вместе с нею
- судьбы вращалось колесо
- сколь счастлив сущий без претензий
- с прозрачной музою вдвоем
- растит гортань или гортензий
- на подоконнике своем
- и без сомнения простится
- во имя мудрость и покой
- кто кормит мусорную птицу
- четырехмерною строкой
Новогоднее
- …но адам горевал по утерянным кущам
- то есть прошлого века рабец
- а сегодняшний рад окунуться в грядущем
- как о будущем сына отец
- я и сам карантинного детства мечтатель
- о межзвездах космических стран
- сердцеведах сжимающих лазерный шпатель
- богащающих мирный уран
- пусть вредят овцедомы кривят олигархи
- чернышевский он пел наперед
- где коптили влюбленным свечные огарки
- рукотворное солнце взойдет
- а вослед кровохаркая ласковый надсон
- предвещал что печаль не беда
- что настанет пора золотых ассигнаций
- молодая минута когда
- землемер шафаревич в рабочем монокле
- всухомятку напялит сапог
- чтоб вокруг недоплакав завыли заохали
- кустари переломных эпох
«Человек согрешил, утомился, привык…»