Калинов мост. Змей Горыныч Пациашвили Сергей

Глава 5.

Свадьба.

– Ты совсем не любишь меня, – надувала губки Милана, – почему ты так плохо учишься?

– Я люблю тебя больше жизни, – клялся ей Ратмир, надеясь увидеть милую сердцу улыбку. Края губ красавицы действительно приподнялись, но она теперь изо всех сил старалась сдерживать улыбку, морщила лоб и сжимала губы, отчего становилась ещё прекраснее.

– Нет, не любишь, отец Феофан мне всё рассказал.

– Я не могу рисовать, как велит мне отец Феофан, – оправдывался юноша, – он совсем не позволяет мне рисовать природу. А лица на иконах совсем не похожи на лица живых людей. Я не смогу нарисовать тебя так, как пишут святых. Не обижайся, ангел мой.

Теперь Милана уже не могла сдерживать улыбки, от которой на сердце у Ратмира тут же стало невероятно тепло. Они были одни, в городскому саду, дворовая челядь княжны гуляла где-то далеко. Уже второй год Ратмир нёс у неё службу, и это было самое счастливое время в его жизни. В последний год он каждый день по нескольку часов проводил с греческими мастерами, которые обучали его живописи. С ними же он начал учить ромейскую речь. Так же молодой человек научился собирать травы и коренья, которые затем сушил, размельчал и смешивал с водой, получая краски для палитры. Но церковная палитра казалась Ратмиру очень бедной. Она годилась только для написания церковных сюжетов и совсем не подходила для описания природы. А природные пейзажи Ратмир любил больше всего на свете, после юной княжны. Он часами проводил время за городом, собирая травы и коренья, затем сушил и смешивал их, желая получить новые краски. Юный художник мучительно просиживал часами на улице, пытаясь изобразить пейзажи с невероятной подлинностью, но получалось всё равно не очень. И тогда всё начиналось по новой: травы, коренья, смеси, краски, палитра. Зимой достать материалы стало невероятно сложно, и Ратмиру пришлось на время оставить свои поиски. Он рассчитывал, что теперь будет больше времени проводить с княжной, но вышло всё иначе. Наедине с Миланой он мог оставаться только тогда, когда они выходили на улицу, в саду или во дворе. В свои покои она, разумеется, его не пускала, это было слишком опасно, их могли заметить, и тогда на них бы обрушился гнев юного князя, что как минимум разлучило бы Ратмира с княжной. И влюблённые вынуждены были видеться в присутствии многочисленной княжеской челяди и знатных гостей девушки. Здесь Ратмир узнал жену воеводы Святослава Вольги, вдов богатырей Садка и Кости Новоторжанина и многих других знатных женщин. Каждая из них норовила рассказать Милане о множестве знатных женихов, проживающих в Новгороде и мечтающих взять в жёны дочь великого князя Владимира. Каждая трещала на свой лад, рассказывая о юных дружинниках, купеческих детях, даже о вдовцах. Так, недавно овдовел городской тысяцкий Путята, который славился тем, что был другом покойного воеводы Добрыни. Он был ещё не очень стар, ему не было ещё и 40-ка лет, однако влияние его было настолько велико, что юный князь побаивался его и многое ему спускал с рук. Милана в ответ только смеялась и вежливо отказывалась. Зато у Ратмира от таких разговоров внутри всё переворачивалось и хотел непременно исчезнуть, провалиться сквозь землю.

Но когда ему всё же удавалось остаться наедине с Миланой, художник забывал обо всём и понимал, что она любит его, незнатного, не богатого мальчишку из Людина Конца, и тогда благодарности его не было предела.

– Я обязательно напишу твой портрет, – говорил он.

– Болтун, ты только обещаешь, – дразнила она его.

– Я клянусь тебе, – падал на колени Ратмир, – как только я научусь хорошо писать, я все свои творения буду посвящать тебе. Я нарисую твой портрет во весь рост на стене храма. И пусть попробуют мне помешать.

– Ратмир, – улыбался княжна, – ты очень хороший, правда. Но… нам нельзя любить друг друга. Что будет дальше? Ведь никто не позволит нам обвенчаться.

– Глупости, – возражал он, – Я добьюсь всего, что необходимо, чтобы стать мужем княжны. Сейчас я не знатен, но я ещё всего добьюсь. Что смешного? Садко же добился невероятной власти и богатства, он тоже был из Людина Конца, как и я, из незнатной семьи. Да, Садко был богатырём, я тоже стану богатырём, если нужно. Буду сражаться и прославлюсь. Всё ради тебя.

И в такие моменты ей хотелось верить его обещаниям, верить, что всё будет хорошо, что ничто не сможет их разлучить. Но они взрослели, и Милане уже исполнилось 16 лет. В это время и случилось то, чего они так сильно боялись. В тот весенний день она не могла унять слёз. Ратмир молил Бога о том, чтобы все дворовые девки исчезли, и он смог остаться наедине с княжной, успокоить, утешить её печаль. Лишь потом он узнал о причине её слёз. К княжне заходил князь Вышеслав, он рассказал ей о своём намерении выдать её замуж за овдовевшего тысяцкого Путяту. Милана ответила решительным отказом.

– В таком случае, – произнёс Вышеслав, – я отправлю тебя назад в Киев. Отец для того и прислала тебя сюда, чтобы я выдал тебя замуж за того, за кого считаю нужным, за знатного человека, чтобы укрепить мою власть в Новгороде. А ты отказываешься выполнить волю отца. Что ж, уезжай.

– Нет! – схватила за камзол ужу уходящего брата девушка, – я выйду замуж, как ты хочешь. Только не за Путяту, прошу тебя. Найди мне кого-нибудь по моложе.

– Мне нужно породниться с Путятой, – возражал Вышеслав, – даю тебе месяц на раздумье.

И вышел прочь. Лишь вечером она смогла о случившемся рассказать Ратмиру.

– Если я соглашусь, я стану женой этого грубого тысяцкого, – говорила она, – а если откажусь, уеду в Киев. И так, и так я не смогу видеть тебя.

– Милана, – обнял её Ратмир так крепко, как не обнимал никогда, – я никому тебя не отдам. Уезжай в Киев, я поеду с тобой. Я везде буду следовать за тобой, всюду я найду тебя, любимая, никто не сможет нас разлучить.

И в этот момент она снова верила ему и снова забывала обо всём. У неё был ещё месяц, за это время нужно было подготовиться к отъезду. В этот месяц влюблённые как никогда старались проводить время вместе, стремились оставаться наедине при первой же возможности. И тогда Ратмир обнимал её, как в тот день, когда она не могла унять слёз, а княжна обнимала его, и весь мир исчезал для них. Их сердца словно становились одним сердцем, они дышали словно одними лёгкими и чувствовали себя живыми, как никогда. Ратмир старался изо всех сил нарисовать портрет своей любимой. Теперь он не спал ночами, пытаясь добиться нужного цвета, и однажды ему показалось, что у него получилось. В тот день Милана была печальна, но не заплакана, а юный художник даже заставил её улыбнуться. Они писал так, как ни писал никогда, и сам удивлялся своему умению. Когда княжна увидела свой портрет, то слёзы умиления выступили у неё на глазах, и она крепко обняла Ратмира. Он понял, что у него получилось, а, возможно, наученный иконописанию, он и свою возлюбленную изобразил как святую на иконе, и это её тронуло.

– Я люблю тебя, – проговорила княжна полным нежности голосом. От счастья Ратмир обнял её ещё крепче и нежнее. Она призналась ему в любви. Ратмир знал, что она что-то чувствует к нему, но впервые она заговорила о своих чувствах вслух. Больших усилий стоило юному художнику, чтобы выпустить её из объятий, когда рядом послышались чьи-то шаги, и ещё с большим трудом удалось заставить себя уйти домой, когда появилась дворовая челядь. Так или иначе, в тот день Ратмир ушёл домой счастливым и довольным собой. Всю ночь он во сне видел Милану, обнимал её, шутил или просто держал за руку в саду. Казалось, это был самый счастливый день в его жизни. Ох, если бы он знал, какие несчастья последуют за этим днём счастья, если бы он знал, что никогда больше не будет счастлив, как тогда! Уже на следующий день Ратмир заметил какую-то суету в людской у княжны. Все к чему-то готовились и сплетничали. От дворовой челяди Ратмир узнал страшную весть: вчера вечером приходил князь, его сестра дала своё согласие выйти замуж за Путяту. Голова закружилась у художника, а почва вышла из-под ног. Как? Ещё вчера она призналась, что любит его, а сегодня уже была согласна выйти за другого. Это невозможно, это была ложь, грязные слухи, ошибка. Ратмир шёл к княжне, не понимая, что происходит. Она была не одна, но, увидев его, всем приказала выйти.

– Любовь моя, – упал на колени рядом с ней Ратмир, он был бледен как мрамор, – что случилось?

– Твой портрет, – проговорила Милана, с трудом сдерживая слёзы, – Вышеслав увидел его. Он всё понял… ему… доложили о нас.

– И что, и что ты сделала? – не сводил с ней глаз Ратмир.

– Он сказал, что тебя бросят в острог. Я просила, чтобы он тебя не трогал, пообещала, что выйду за Путяту, лишь бы он не причинил тебе вреда. Вышеслав согласился. Он не хочет предавать меня позору, только поэтому ты ещё на свободе.

– О, Господи, Господи, – поднялся с колен Ратмир. Острая боль полоснула его по сердцу. Мысли путались в голове, разум отказывал верить в происходящее.

– Нет! Нет, нет, нет, – твердил Ратмир, держа себя за волосы, – этого не должно случиться. Путята. Я убью его, кем бы он ни был. Я вызову его на поединок. Он же не испугается мальчишки. И я его прикончу, Бог будет на моей стороне.

– Ратмир прошу тебя, – молила Милана. Видимо, в этот момент у него был страшный вид, но он не придавал этому значения.

– Давай сбежим, – упал перед ней на колени Ратмир, – давай убежим, прошу тебя. Никто нас не найдёт. Мы тайно обвенчаемся и будет жить как муж и жена.

– Где? Где мы будем жить? – поднялась с места Милана, лицо её теперь приобрело строгое и властное выражение, – дочь князя Владимира нигде не сможет скрыться. А если и сможем, Путята везде найдёт нас, у него повсюду лазутчики, его боится даже мой брат. Он сам захотел жениться на мне, такова его воля, и если мой брат не может ей противиться, то кто мы такие?

Несколько раз она чуть было не заплакала, но смогла сдержаться. А вот Ратмир уже не мог удержать слёз, стоя на коленях. В этот момент он уже не чувствовал биения своего сердца, он будто умирал, и каждое слово Миланы слово гвоздь вбивалось в его грудь.

– Уходи, Ратмир, – проговорила, наконец она.

– Нет, – взмолился он, – не прогоняй меня.

– Мне нужно готовиться к свадьбе. Макар!

– Нет, прошу тебя, – умолял Ратмир, пытаясь обхватить её ноги, а она всё кричала, пока не появился Макар – другой стражник княжны, только постарше и посильнее. Он обхватил Ратмира сзади и вытащил из комнаты. Художник ещё пытался сопротивляться, но это было бесполезно. Его вышвырнули из княжеской избы и велели никогда не возвращаться. Ратмир пошёл в сторону дома. Он шёл долго, хоть и чувствовал невероятную слабость в ногах, дошёл до реки Волхов и уже на берегу повалился в грязь. Ратмир был бы рад сейчас потерять сознание или умереть, но он всё ещё был в сознании, видел небо над собой, чувствовал холод. Он был ещё жив, хоть был никому не нужен, был отринут целым миром. Ратмир утешал себе тем, что Милана не бросила его, а пыталась его спасти, что она действовала только из любви к нему. Но сам юноша чувствовал себя невероятным ничтожеством. Он не мог уничтожить Путяту, не мог сбежать со своей возлюбленной, он ничего не мог. А она говорила, что любит его и, возможно, ожидала, что он сможет её спасти. Но теперь всё было кончено. Три дня Ратмир ничего не ел, только спал и видел во сне княжну. А на четвёртый день к нему пришёл монах отец Феофан. Мать Ратмира тут же обо всём ему рассказала, и старый монах нахмурился и пошёл к мальчику. Он пытался как-то утешить своего ученика, помочь ему, но все эти слова вызывали лишь тошноту у несчастного влюблённого.

– Я хочу умереть, – бросил он, наконец, в лицо монаху.

– Нельзя, Ратмир, ты же знаешь, самоубийство – большой грех.

– А мне всё равно. Ты говорил, Бог есть любовь. Ни и где она, эта любовь? Везде лишь выгода и расчёт.

– Таков наш бренный мир, в котором мы живём. Поэтому, чтобы жить во Христе, нужно отринуть всё мирское, всё, что идёт от Сатаны.

– Я ненавижу этот мир, будь он проклят, – твердил Ратмир.

Тем не менее, монахи смогли ему помочь и даже убедить его продолжить жить дальше. И Ратмир продолжил жить. Но теперь он жил так, словно у него вынули душу и оставили одно тело. Теперь Ратмир больше уделял время живописи, он был буквально поглощён ей. Только живопись позволяла ему забыть о реальности этого мира и давала шанс перенестись в другой мир, в котором он был счастлив. Ратмир стал малообщителен, старался как можно меньше говорить с людьми, общался только с монахами и сам мечтал стать монахом. Возможно, живи он в другом месте, он бы смог забыть княжну, но здесь ему часто приходилось её видеть. Она появлялась в компании своего знатного мужа и знатных женщин Новгорода, улыбалась и делала вид, что не замечает юного послушника. А он каждый раз презирал и ненавидел себя после таких встреч. Каким же ничтожеством он должен был быть, что девушка, которая говорила, что любит его, не хотела его видеть? И ненависть Ратмира к этому миру и к этому городу только росла. Он стал мечтать покинуть Новгород, мечтал стать миссионером. Но случая никак не представлялось. А меж тем Милана родила от Путяты дочь, которую назвали Забавой. Ратмир в первый же день возненавидел новорожденную Забаву Путятишну. И в конце концов Ратмир поверил, что он плохой человек, что он достоин презрения и изгнания. Он уже не мог изображать красоту в своих творениях, и потому монахи позволили ему расписать на стене храма лишь сцены из ада. Ратмир с радостью согласился. Работа поглотила его, как в прежние время поглощала работа над портретом княжны. Юный художник словно видел живых извивающихся змей, извергающих адское пламя, парящих при этом в воздухе. Эти существа стали преследовать его во сне, говорить с ним. А затем вместо них появился один змей, с тремя головами, и он не исчез даже тогда, когда Ратмир закончил работу над росписью храма. Трёхголовый змей говорил с ним, лишая спокойного сна, преследовал его в видениях и во снах. Как никогда Ратмир был близок к тому, чтобы убить себя, но вместо этого суеверные монахи отвели его к архиепископу Иоакиму.

Глава 6.

Змеиная Застава.

Струя со звучным журчанием падала на землю, Гарольд нарочно мочился на виду у всех, в чистом поле перед целым войском защитников заставы. Братья-печенеги и Эдвард Хромой смеялись его выходке. Наконец, вернулся и Олег, передав грамоту обратно в руки Филиппа.

– Порядок, – проговорил он, – можно ехать.

И богатыри стали спешно забираться на коней. Воевода Всеволод Хрящ позволил им пройти на заставу. Ратмир никогда прежде не видел застав, с виду это было обычное поселение, только укреплённое. Здесь было много деревянных строений, над которыми возвышался такой же деревянный христианский храм. Рядом с ним находилась оборонительная крепость. Стены заставы изнутри были оборудованы специальными помостами и лестницами, позволяющими подняться на самый верх и в случае чего отстреливаться от врагов. Жители заставы не выглядели могучими воинами, а были больше похожи на простых крестьян, было здесь не мало женщин и даже детей. И, тем не менее, защитники заставы все были в кольчугах с копьями. Воевода не спускал глаз с гостей.

– Не плохо ты тут отстроился, Всеволод, – проговорил Гарольд, – за три года-то. Местные помогали?

– Помогали, – без доли приветливости отвечал Хрящ.

– Где разместишь нас, воевода? – спрашивал Олег.

– Места здесь много, – говорил Всеволод, – мы сделали много строений на такой случай.

– А «мы» – это кто? Помнится, Вольга тут всего две сотни оставлял, а вас тут мужчин одних не счесть, а ещё женщины, дети, откуда это всё, воевода?

– Это местные, – отвечал Хрящ, отводя взгляд, – местные волхвы помогли.

– Волхвы? – с нескрываемым сарказмом проговорил Гарольд, – и что, эти волхвы тоже тут живут, на заставе?

– Здесь живут все, кому я позволяю здесь жить.

– Ясно, ясно, воевода, – отступил Гарольд.

– Нужно поговорить, с глазу на глаз, – заговорил теперь Олег.

Всеволод тут же пригласил его идти за собой. Прочие защитники заставы принялись размещать богатырей. Строения, в которых им предстояло жить, были больше похожи на казармы. Вдоль стен были расставлены лавки для сна, застеленные соломой, во дворе умывальник и уборная. Ратмир, едва держась на ногах от усталости, тут же повалился на одну из таких лавок. Другие богатыри принялись обживаться. Кто-то поснимал горячие кольчуги, оголился до пояса и принялся умываться колодезной водой, кто для начала решил позаботиться о своих конях, чтобы те были накормлены и напоены, как следует. Лишь один Ратмир не участвовал в этой суете. Он наблюдал, как полуголые богатыри пытаются обнять местных девок, видел не добрые взгляды местных мужчин и потому чувствовал, что скоро здесь нагрянет беда, и ему меньше всего хотелось находиться здесь, когда это случиться.

– А ты чего здесь? – послышался голос Филиппа, – есть хочешь?

– Не знаю, хочу, наверное, – отвечал Ратмир.

– Не знаешь, хочешь ли ты есть? – усмехнулся где-т совсем рядом узколицый печенег Госта, – ну ты и чудак. Сегодня на нас вся застава будет готовить угощение, думаю, Олег заставит их постараться.

– Местные не рады нашему приходу, – проговорил Ратмир так, чтобы его услышал только Филипп.

– Да, это уж точно, – уселся с ним рядом на лавку грек, – Всеволод никогда не отличался большой верой, да и на заставу он был сослан в качестве наказания. А теперь оказалось, что он с чародеями дружбу водит.

– Но это же вроде не запрещено. Волхвы же наши друзья, по договору, это колдуны – враги.

– По договору волхвы не должны без особого разрешения показываться в городах, свободу они получили только в деревнях, и в деревнях у людей осталась свобода выбирать любую веру, старую или новую, хоть дань с них собирают всё равно христиане. Здесь же застава, почти город, ни на одной заставе волхвов нет. Да и женщинам на заставах делать нечего. Если враги захватят заставу, не пожалеют никого, всех прикончат. Всеволод много законов нарушил, как бы не пришлось нам ещё биться с его богатырями.

Но другие богатыри не разделяли тревог и опасений Филиппа. Гарольд с товарищами, казалось, даже жаждал какого-нибудь конфликта, чтобы проверить на прочность местных витязей, выяснить, насколько они могут называться богатырями. В любом случае, если иные из них и участвовали в настоящих сражениях, то старый скандинав всё равно пережил больше битв. Вскоре полная женщина лет сорока позвала богатырей к ужину, и все они дружно направились в другое помещение, на другом конце заставы. Воевода Всеволод и сотник Олег находились уже там, сидели во главе стола. Гарольд тут же подсел к ним, чтобы выяснить, до чего они договорились. Ратмир в числе прочих готовился к трапезе, возможно, запах от него был много хуже, чем от его спутников, поскольку он едва нашёл в себе силы, чтобы помыть руки. Женщины не спеша заставляли стол едой. Прямо перед носом Ратмира какая-то совсем юная девушка поставила блюдо с обжаренной курицей. Художник поднял взгляд и замер в оцепенении. Он слово увидел прекрасного призрака. Это была она, те же большие голубые глаза, те же русые волосы спадали на плечи из-под завязанного на затылке платка. Девушка заметила его пристальный взгляд и, смутившись, поспешила уйти. Нет, это была всего лишь одна из местных юных красавиц, невинное дитя, но как она была похожа на Милану. Нет, не на ту Милану, которой она стала сейчас, мать ребёнка Путяты, жена тысяцкого, а на ту, которой была раньше, когда признавалась юному художнику в любви. Видение настолько захватило Ратмира, что он даже не прикоснулся к еде, когда другие уже приступили к трапезе. Но грубый толчок в плечо от Айрата заставил его опомниться и начать есть. Гарольд в это время уже хохотал над чем-то рядом с сотником и воеводой, и даже хмурый Всеволод улыбнулся его пошлым шуткам. Но когда скандинав вышел из-за стола, он был уже совсем не весел. От вина он теперь шатался из стороны в сторону и торопился по нужде на улицу. Многие богатыри уже были пьяны, это был не добрый знак. Благо, они не были вооружены, всё оружие и кольчуги остались в казарме. Ратмир тоже испил вина, это позволило ему избавиться от видения, которое никак не хотело пропадать. Тоска охватывала его, в то время как другие пили и смеялись. Однако вскоре все затихли, услышав на улице шум и ругань. Один из богатырей вышел посмотреть, а затем, запыхавшись, забежал обратно.

– Там… Гарольд….

Олег тут же вскочил с места и бегом направился на улицу, остальные побежали за ним. За спинами богатырей Ратмир с трудом разглядел скандинава с разбитой в кровь губой, возле которого на земле валялись два мужичка с разбитыми в кровь лицами.

– Что случилось, Гарольд? – спросил Олег.

– Да чёрт бы их побрал, сосунки, будут ещё указывать мне, где мне мочиться. Это же застава, чёрт бы её побрал. Как будто я никогда не бывал на заставах.

– Гарольд, здесь же женщины, дети. Будь добр, прошу тебя, держи свой отросток в штанах.

– Слушаюсь, сотник, – сплюнул кровью скандинав, – только не место бабам и малым на заставах.

– Пусть идёт спать, – произнёс Всеволод.

– Да, я отведу его, – согласился Олег, – вы тоже все расходитесь, – обратился он к богатырям, – хватит, отужинали уже.

И приобняв Гарольда за плечи, сотник повёл его за собой. А Ратмир снова увидел своё видение. Она стояла в стороне и наблюдала за происходящим. Заметив взгляд Ратмира, девушка повернулась и спешно начала уходить. Но он догнал её, хоть ещё и не знал, что сказать, но вино развязало ему язык.

– Прости нас, – говорил он, – это же Гарольд. С ним всегда так. А ведь он меня ещё учит ратному делу. Представляешь, каково мне его терпеть? А эти двоя, кто они, ты их знаешь?

– Это мои братья, – проговорила девушка.

– Братья? Родные?

– Нет. Они сыновья воеводы Всеволоды, я тоже его дочь, значит, для меня они – братья, хоть матери у нас и разные.

– Вот как. Тогда Гарольд точно зря погорячился. Но и им следовало думать, он же вдвое старше каждого из них. Сколько им лет, 16, 17?

– Игорю – 19, Вацлаву – 18.

– Ну вот, я и говорю. Гарольд, он же как скала, они бы ни за что с ним не справились.

– Чего тебе нужно, богатырь? – раздражённо остановилась вдруг девушка.

– Меня зовут – Ратмир, – проговорил он, – я лишь хотел… я… просто… а как твоё имя?

Но девушка лишь смерила его оценивающим взглядом, отвернулась и пошла своей дорогой. В этот момент Ратмир готов был провалиться сквозь землю, но вино помогло ему, и вскоре он уже почти забыл о той неумелой попытки завязать разговор. Юный художник, шатаясь, шёл в сторону богатырских казарм и вспоминал какую-то старую новгородскую песню, как вдруг услышал знакомый хриплый бас Гарольда.

– Он дурачит нас, этот старый собачий хвост, – твердил скандинав, – нужно проучить его, поставить на место.

Ратмир прижался к стене здания, чтобы его не заметили, и стал слушать.

– Да, слишком уж он заважничал, – соглашался Олег, – я всё пытался выяснить у него, куда пропадают гонцы. И знаешь, что он мне ответил? Говорит, может упыри их схватили. Говорит, в последнее время в округе развелось слишком много вурдалаков. Нападают на скот и на людей, пьют кровь. Представляешь? И даже не попытался объяснить, почему, не получая вестей из Новгорода, он ничего не предпринял, не захотел узнать причину. Скоро ведь сбор дани.

– Да, что-то здесь не ладно. Я тут тоже поспрашивал, и кое-что разнюхал. У этого пса, похоже, есть тут жена, да и ни одна. Всё как по языческим традициям. Волхвы, многожёнство. Думаю, здесь уже давно не христианская застава, если так дело пойдёт, сдаст нас Хрящ колдунам, а может и уже сдал.

– Да, возможно, и что же нам теперь делать? Объявим воеводу предателем, они нас передушат как котят, их тут слишком много. Будем просто ждать, придут колдуны, и нам всё равно придёт конец.

– Да, здесь нужно действовать аккуратно, – соглашался Гарольд. – Я вот что предлагаю. Раз гонцов схватили упыри, возьмём с собой воеводу и сотню его молодцов, и отправимся с ними по сёлам, якобы, чтобы устроить облаву на кровососов. Откажется, тогда уйдём, не отпустит, тогда уж придётся биться до конца. Бойцов здесь хороших не много, может, ещё и выстоим. Но он должен согласится. Этот же пёс боится, знает, что, если в ближайшее время не будет от нас вестей в Новгороде, сюда придёт Вольга со всем богатырским войском, и мало им не покажется.

– Да, Всеволод тут тоже будет действовать аккуратно. Но с ним нужно держать ухо востро, в любой момент он может нас сдать колдунам. А мы даже не знаем, здесь ли они. Надеюсь, чутьё Ратмира нам поможет, не случайно же у него этот дар.

– Я тебя умоляю, – расхохотался Гарольд.

– Ладно, пойдём спать, утро вечера мудренее.

И Ратмир услышал звук удаляющихся шагов. Страх сковал его живот, реальная опасть преследовала его, была совсем рядом. Он мог умереть, как и все богатыри. Вот так вот, глупо, среди чужих и не знакомых людей, никем не любимый и никому не нужный. От этих мыслей защемило в сердце. Юный художник не сразу продолжил путь, когда он вернулся, Олег и Гарольд уже лежали на лавках, спали, или делали вид, что спят. Ратмир лёг на первую свободную лавку. Спасть на соломе было не просто, но алкоголь сделал своё дело. Перед сном он видел образ Миланы, видел её улыбку, она смотрела ему в глаза, как не смотрел никто и никогда.

Глава 7.

Село Гуляево.

Он тоже смотрел в её глаза, не отрываясь, а кони несли их сани по снегу, спасаясь бегством от мороза. Её щёки раскраснелись, то ли от холода, то ли от смущения, на лице застыла милая улыбка. Они были совсем одни, рядом ни души. Ратмир потянулся к ней, чтобы поцеловать, она была так близка, он так скучал по ней. Но стоило ему заключить Милану в объятия, как она тут же оттолкнула его. Сердце юноши пронзила страшная боль. Сани уже не ехали, а почему-то стояли на месте. Княжна сошла с них, её длинная шуба тут же оказалась в снегу. Ратмир тянулся к ней, но теперь сани снова поехали. Он чувствовал холод, от которого начинал дрожать, а Милана всё отдалялась от него. Вот рядом с ней появился коренастый тысяцкий Путята, в расшитом золоте пальто, в меховой шапке и валенках. На руках у княжны теперь была новорожденная дочь, закутанная в меховое покрывало. На мгновение Ратмир отвернулся, чтобы посмотреть, куда он едет. Лошади несли его всё дальше и не собирались останавливаться. Художник стал искать вожжи, чтобы потянуть за них и остановить животных, но вожжей нигде не было. А когда Ратмир взглянул снова назад, здесь уже не было ни Миланы, ни Путяты, ни даже города, только холодная снежная пустыня, в которой одиноко завывала вьюга. Душа Ратмира так же выла от боли. Сани давно уже остановились, теперь он был в снежной пустыне, в холоде, совсем один, оставленный целым миром. Ему хотелось кричать, но у него не было голоса, ему хотелось идти, но ноги по пояс провалились в сугробы. Он был один и навсегда был обречён на одиночество. Но тут Ратмир почувствовал сильный толчок в бок. Конь лягнул его копытом, и художник упал на снег. Он взглянул на морду коня, которая заговорила хриплым человеческим голосом:

– Вставай же, Монашек, чёрт бы тебя побрал!

Ратмир мгновенно пришёл в себя. Он лежал под деревом, промокший до нитки и продрогший от недавнего дождя. Видимо, он так устал, что едва богатыри расположились на привал, как тут же заснул. Но долго поспать ему не дали. Нужно было продолжать путь, впереди было село Гуляево – одно из самых крупных поселений в окрестностях Змеиной Заставы. Больше всего хлеба поставлялось на заставу именно из этого села, и потом большая часть в виде дани отправлялась в Новгород. У Ратмира была почётная роль в этом походе, он был знаменосцем, а это значило, что помимо тяжелейших копья и щита он тащил с собой ещё огромную палку с развевающейся на сильно ветру тканью. На обрывке ткани был изображён всадник, поражающий копьём змея – знамя князя Владимира, которое теперь стало символом его власти во всей Киевской Державе. Конь под Ратмиром постоянно спотыкался или наоборот пускался в галоп, из-за чего знамя постоянно падало то вперёд, то назад, и нужно было прилагать не мало усилий, чтобы удержать его в руках. Были у их небольшого войска и другие знамёна, изображающие чёрный крест на белом фоне, что было символом богатырей. Многие богатыри из сотни Олега Медведя остались на Змеиной Заставе, в путь вышло около половины, но среди них был все, кого знал Ратмир. Самого юного художника хотели оставить на заставе, на Гарольд настоял на том, чтобы «Монашек на своей шкуре почувствовал походную жизнь». И вот шкура Ратмир уже испытала на себе жару и горячую кольчугу, затем проливной дождь с сильным ветром, теперь же погода снова становилась солнечной, тучи рассеивались. До Гуляева было уже рукой подать, и воевода Всеволод заметно беспокоился. Его людей в этом походе было на порядок больше, но вооружены они были значительно хуже. В кольчугах то там, то тут были видны дыры, у многих не было мечей, только копья, а щиты выглядели так убого, что казалось, будто достаточно одного удара, чтобы их расколоть. И, конечно же, оставляли желать лучшего кони, среди которых довольно редко попадались добрые жеребцы, в основном же были старые клячи. Из-за этого люди Всеволода существенно отставали от Новгородцев, особенно после дождя, когда начали застревать в грязи. Время от времени людям Олега приходилось останавливаться и дожидаться отстающих. Возможно, это и сыграло роковую роль. В село Гуляево новгородцы так же прибыли первыми. Здесь они и решили дождаться отстающих. Медленно они ехали по сельской улице, но не встретили здесь ни одной живой души, будто село вымерло.

– Не нравится мне это, – проговорил Гарольд.

– Может они все в поле? – предположил Олег, – а, может, попрятались от дождя.

– Возможно.

– Дождёмся Всеволода, пусть сведёт нас с местным головой.

И они остановились прямо посреди села, но слезать с коней не спешили. Ратмир осматривался по сторонам, пытаясь увидеть хоть какие-то признаки разумной жизни. Здесь было множество кур, копающихся когтями в земле и вылавливающих оттуда пищу, гусей, плескающихся в образовавшихся лужах, телят на верёвках, жующих влажную траву на лугах, но не было ни одного человека.

– Эй, хозяева! – прокричал Гарольд, – мы пришли с миром. Мы новгородские богатыри!

Никто не ответил, но на крыше одного из домов Ратмир заметил какое-то движение.

– Смотрите! – проговорил он.

– Вижу, – напрягся почему-то Филипп.

А в следующее мгновение прямо из соломенной крыши выбрался мужик в длинной рубахе с закатанными рукавами, в руках он держал длинную заострённую палку.

– В атаку! – прокричал он. И из других крыш стали выбираться точно такие же мужики. Одни так же держали в руках пики, другие – топоры. Они стали спрыгивать сверху на конных богатырей.

– Держись! – прокричал кто-то.

– Ах ты собака! – послышался голос Гарольда. Одним ударом копья он подловил в воздухе летящего на него мужика и насадил его на палку, словно какой-то гриб или кусок мяса, а потом так же равнодушно стряхнул истекающее кровью тело. Совсем рядом с Ратмиром богатырь вдруг свалился с коня. На него запрыгнул местный, а затем начал рубить несчастного топором. С полным ярости лицом он наносил удар за ударом, когда от лица богатыря уже почти ничего не осталось, а лицо мужика само было уже перепачкано кровью. Ратмир почувствовал, что живот его скрутило, подкатывала тошнота, он вцепился в гриву коня изо всех сил. Повсюду творилось что-то невообразимое. Люди убивали друг друга, резали, кололи, рубили. Большинство богатырей уже слезли с коней и сражались пешими, сомкнув щиты. Теперь к ним не легко было подступиться, они же легко из-за щита доставали своих врагом. Ратмир оказался внутри круга богатырей и чувствовал себя в безопасности. Но круг этот сужался, а мужики всё пребывали со всех сторон. Богатыри отчаянно сражались, но они были окружены.

– Слезай с коня! – прокричал Филипп, лицо его так же было перепачкано в крови. Только сейчас Ратмир заметил, что он единственный, кто ещё сидит на коня и не участвует в битве. На крик Филиппа обернулся Гарольд, и перепачканное в крови лицо его было полно лютой злобы.

– Быстро с коня, щенок! – прокричал он.

От его грозного вида у Ратмира снова скрутило в животе, но теперь больше от страха, чем от отвращения. И, преодолевая себя, дрожа всем телом, он принялся слезать с коня. Тело его оцепенело и не слушалось его, все силы будто куда-то в раз исчезли и осталась лишь какая-то странная слабость. В результате Ратмир не слез с коня, а свалился прямо в грязь и ушиб колено. Вставал он намеренно как можно медленней, но когда он выпрямился в полный рост, то чуть не был сметён спиной богатырей, который, отступая, наскочили на него. Ратмир сам не понял, как оказался в строю, щит к щиту с другими витязями. В этот момент один из мужиков топором словно крюком подхватил щит богатыря и потянул на себя. Щит вылетел, но мужик за эту выходку получил копьём в живот. Однако другой тут же появился на его месте ткнул богатыря пикой в шею. Кровь фонтаном брызнула из раны, богатырь рухнул на землю, но тут появились сразу двоя: Талмат и Госта. Один из них сражался с копьём, другой с мечом в руке. В паре они превращались в ужасную машину для убийства. Только и видно было, как под их ударами на землю падали отрубленные руки, ноги, головы или поражённые копьём мертвые тела. Ратмир почувствовал удар сразу двух пик по щиту. Двое мужиков одновременно напали на него и пытались убить, у него же едва хватало сил, чтобы держать щит.

– Их слишком много! – прокричал Олег.

– Знаю! – отвечал лишь Гарольд.

Ратмир вдруг почувствовал сильный удар вражеской пики в бок. Он не был ранен, кольчуга защитила его от удара, но страх настолько теперь охватил его, что он вдруг почувствовал неприятное тепло и сырость у себя в штанах. От страха Ратмир едва держался на ногах и постоянно отступал. Казалось, ещё мгновение, и его жизнь закончится, как жизни многих несчастных селян и нескольких несчастных богатырей, но тут появилась ещё одна группа всадников. На помощь подоспел Всеволод со своими богатырями. Они ударили в тыл врагу, и сельчане бросились в рассыпную. Натиск их ослаб, и Ратмир бросил щит, ставший невероятно тяжёлым. Он больше не мог сражаться, всё тело его сотрясалось от страха. Его спутники в этот момент уже преследовали отступающего врага, и вскоре рядом уже не оказалось никого. Ратмир сел на землю и закрыл лицо руками. В этот момент он совершенно не думал о том, как опасно вот так сидеть, и что с ним может случится. На мгновение он убрал ладони с лица, чтобы найти глазами своих товарищей, но кругом были лишь изуродованные трупы и части тел. Ратмир снова почувствовал неприятный комок в горле, а затем повалился на четвереньки и принялся изрыгать рвоту. На мгновение ему полегчало, он смог подняться на ноги и осмотреться. Богатыри уже возвращались обратно, победившие и перепачканные в крови. Гарольд шёл прямо к своему ученику.

– Жив, не ранен? – произнёс он, схватив за плечо Ратмира. Он осматривал юношу со всех сторон.

– Ба, да ты обмочился, и бледный как поганка.

Ратмир не отвечал ему ни слова. Гарольд же вдруг размахнулся и ударил его по лицу обратно стороной ладони. От удара юный художник почувствовал привкус крови на губах.

– Дурак! – прокричал Гарольд, – почему так плохо учился? Я же говорил тебе! С коня почему не слез, если и штаны испортил. Хоть не обделался? Вроде нет, и то хорошо. Эх ты, Монашек.

– Оставь его Гарольд, – послышался голос Филиппа, – он не в себе, разве не видишь? Ты много знаешь тех, кто не обмочился в своём первом бою?

– Я не обмочился, – гордо ответил Гарольд, – хотя, дело был в море, я был весь мокрый, никто бы и не заметил. Ладно, чёрт с ним, присматривай за ним, Филипп, а мне нужно тут кое с кем потолковать.

И скандинав ушёл, даже на спине кольчуга его была перепачкана в крови.

– Как ты? – спросил Филипп у Ратмира, – Я не знаю, почему они на нас напали. С ними невозможно было договориться, ты сам видел. Мы все могли сегодня погибнуть, но тебе повезло, ты даже не ранен, пойдём. Тебе бы помогло сейчас чего-нибудь выпить. Но вряд ли найдётся вино.

Приобняв юного художника за плечи, богатырь повёл его за собой.

В этот момент Олег и Гарольд уже говорили с воеводой Всеволодом.

– Нас чуть не прикончили всех. Ты где был? – кричал Гарольд.

– Я шёл за вами, и, если бы я шёл вместе с вами, возможно, нас всех перебили бы, – отвечал Всеволод.

– Ты прав, – проговорил Олег, – но мы совсем не похожи на упырей. Так почему же местные на нас напали? Ты чего-то не договариваешь, Всеволод. Как ты все эти годы с них дань собирал? Здесь же зреет самое настоящее восстание, бунт.

– Они сами платили по урокам, – отвечал Всеволод, – платили всегда в срок, волхвы в этом помогали. Но я к ним не ездил. А вы сами подумайте. Что мы тут устроили три года назад, когда бились с колдунами. Сколько простого народу полегло, пока мы грызли друг другу глотки. На Змеиной Заставе так и вовсе никого в живых не осталось. Народ это помнит и боится. А ещё боится колдунов, которые могут вернуться и упырей, которые здесь повсюду и ждут только темноты, чтобы выползти из своих нор и напасть. Народ здесь напуган, а мы пришли с ним с оружием и на конях.

– Нужно было прийти без оружия? – злобно усмехнулся Гарольд.

– Ладно, вот как мы поступим, – заговорил Олег, – на ночь останемся здесь. Подождём упырей. А там посмотрим. Через пару дней отправимся по другим сёлам, на юг. Если там будет тоже самое, тогда будет очевидно, что здесь зреет восстание, и пора приходить сюда с войском. Да, Талмат, Госта, подойдите. Для вас у меня будет особенное задание. Умойтесь, отдохните, а потом отправляйтесь к Волге. Поспрашивайте, поразнюхайте, в общем, выясните, не появлялись ли там где колдуны, и нет ли каких признаков их появления. Претворитесь торговцами или бродягами, или кем-нибудь ещё, сами придумайте, не мне вас учить. Как что-то узнаете, возвращайтесь на Змеиную Заставу, мы будет ждать вас там.

– Слушаюсь, воевода, – почти в один голос сказали братья-печенеги.

Богатыри решили остаться ночевать в Гуляеве. Ратмир с трудом пришёл в себя к вечеру и заставил себя поесть. Перед глазами ещё были картины той ужасной схватки. Вся жизнь словно пронеслась перед ним, и теперь только одна мысль могла позволить ему отвлечься от пережитых ужасов – мысль о Милане. Она держала его за руку, смотрела ему в глаза, она верила в него. Но и тут боль уколола в сердце Ратмира. Путята. Он наверняка даже не вздрогнул бы, окажись он в такой ситуации. Бывалый воин резал бы и колол, не задумываясь, и не только не опозорился бы в штаны, но своих противников заставил бы сделать от страха мокрое дело. Да, тысяцкий был могуч, и он был мужем Миланы. Ратмир перед ним был жалким червяком, и потому за это теперь ненавидел себя.

Глава 8.

После боя.

Бог услышал молитвы Ратмира, и эта ночь прошла относительно спокойно, упыри так и не появились. Единственное, что беспокоило юного художника – это преследовавшие его кошмары. Стоило ему закрыть глаза, как он видел сцены той ужасной бойни, отрубленные части тел, истекающих кровью мужиков, бьющихся на земле в смертельной агонии. Если Ратмиру и удавалось заснуть, то затем он быстро просыпался от ночных видений. В итоге он так и не смог выспаться и утром выглядел измученным и уставшим, к бледности лица добавились ещё красные глаза и вялость тела.

Ближе к обеду появился Айрат с довольным видом. На плече он нёс какую-то небольшую бочку.

– Что это? – удивился Ратмир, но Филипп, который был рядом, уже всё понял и снисходительно улыбнулся.

– Пиво, дружок, – отвечал Айрат, – отобрал у одного хуторского. Видимо, готовились к какому-то празднику. Но я нашёл их пиву лучшее применение.

Филипп в это время уже откуда-то достал три деревянных кружки. Айрат наклонил бочонок и стал, не спеша, наливать из отверстия сверху. Филипп отхлебнул первым.

– Холодное, – удовлетворённо проговорил он, – в погребе хранилось? Как же ты так нашёл его раньше Гарольда?

– Гарольд уже сутра лыка не вяжет, – усмехнулся Айрат, – достал какое-то пойло, от которого сразу даже не опьянел, а потом свалился как озимые. Оттащили его в избу, так он там весь пол заблевал.

Филипп рассмеялся в ответ и обратился к Ратмиру:

– Пей, Ратмир, надо.

Юный художник всё это время лишь держал в руках холодную кружку с безучастным видом. Но слова Филиппа словно пробудили его ото сна, и он отхлебнул кислой горечи. В животе от этого сразу прошёл холодок, в горле стало горько.

– Вот так, – проговорил Филипп, – а что Олег?

– А что Олег, весь день о чём-то спорит с Всеволодом, ему не до нас. С этой змеюкой нельзя расслабляться. Зря сотник отпустил Талмата и Госту, они бы нам пригодились против змеевцев.

– Перестань, – отвечал Филипп, – не хватало ещё богатырям друг друга поубивать. Такого ещё мир не знал.

Они ещё много о чём говорили, в основном о чём-то своём, чего Ратмир понять не мог, поскольку не знал тех людей, о которых пошла речь. Богатыри говорили так, будто юного художника и не было рядом, и его вполне устраивала такая роль невидимки. Он возникал из ниоткуда, когда пустел его стакан, наполнял его, а затем переливал его содержимое себе в утробу, которая в ответ раздражённо урчала. Вскоре все беды и ужасные видения начали отступать. Они лежали в луговой траве, под чистым небом, не видимые для целого мира, солнце согревало их своими лучами, и не было прекраснее момента, чем сейчас. Но богатыри сами взялись обсуждать недавнюю битву, напоминая о произошедшем уже опьяневшему юному товарищу.

– Я тебе говорю, эта змеюка специально не подошла сразу. – спорил Айрат, – Всеволод ждал, смотрел, чья возьмёт.

– Но наша так и не взяла, – не соглашался Филипп.

– Это потому что половина наших остались на заставе. Только это нас спасло. Иначе Всеволод легко позволил бы нам там подохнуть.

– Ну не знаю, он же всё-таки христианин.

– Да какой он к чёрту христианин? Он же разбойник, вспомни, сотник самого Никиты Кожемяки. Пока мы воевали с Усыней, эти псы тайно прокрались в Новгород и захватили его. Воспользовались отсутствием в городе войска. Помнишь? Вспоминай.

– Никита Кожемяка давно уже покаялся и всё равно был изгнан. Все его люди после той дерзкой вылазки приняли христианскую веру, они заслужили Божье прощение.

– Ага, а потом Вольга оставил Хряща на заставе, бессрочно. Здесь же даже города не было, стен не было. Как он жил здесь все эти года, этот старый многоженец?

– Как же это всё ужасно, – вмешался в разговор Ратмир, и богатыри умолкли, – Филипп, это же так не по-христиански. Любовь к ближнему, добро, и отрубленные руки. Нет, нет. Как звали того богатыря, которому разрубили лицо топором? У него была жена, дети, мать? Как бы хотелось забыть это, как страшный сон.

– Ратмир, я тебя понимаю, – отвечал Филипп, – но эти люди сами напали на слуг Божьих, они хотели нас убить и тем самым лишить себя спасения.

– Но почему, почему? – кричал Ратмир, чувствуя, как тяжелеет его язык, – почему нельзя было договориться? Почему всё должно быть так? Неужели мы, слуги Господа, не можем добром и милостью бороться против зла?

И, преодолевая горечь, он допил кружку до дна и повалился на спину.

– Да, брат, – произнёс Айрат, – ты действительно будто святой, тебе и впрямь надо идти в монахи.

– Я не святой, святых все любят, а меня не любит никто, – отвечал Ратмир, – что-то мне не хорошо.

– Давай-ка, – принялся толкать его богатырь, – ложись на бок, не лежи на спине, начнётся рвота, захлебнёшься собственной отрыжкой. Мерзкая смерть, я видел умерших так людей. Вонь от них стояла невыносимая. Давай, переворачивайся.

И Ратмир послушался его и позволил перевернуть себя на бок. Вскоре ему стало лучше, и он даже смог заснуть, на улице, под чистым небом. Но сон его был не долгим, вскоре он проснулся уже почти полностью трезвым. Филипп разбудил его, пора было возвращаться в село. Ратмир был самым трезвым в их дружеской компании и потому шёл посередине, поддерживая обоих приобнявших его богатырей. По дороге они наткнулись на Эдварда Хромого, он о чём-то спросил с местным мужиком, в то время как второй хуторской стоял в стороне, потупив взгляд.

– За что ты его бил палкой? – кричал каштанобородый варяг.

– Он мой раб, – отвечал мужик, – я могу с ним делать всё, что захочу.

– Ты такой же раб, как и он, раб Божий. И потому он такой же человек, оба вы свободны. И если ты не уважаешь нашего Бога, то клянусь, я с тебя шкуру спущу, собака.

– Если он не мой раб, то пусть живёт теперь, где хочет, а у меня дома больше не появляется.

И мужик пошёл прочь, повернувшись к Эдварду спиной. Такое поведение оскорбило скандинава, ноздри его расширились, глаза наполнились бешенством. Ещё мгновение, и он набросился бы на нечастного хуторянина, но тут его окликнул Ратмир.

– Эдвард, – прокричал он, – помоги.

Под тяжестью пьяных тел своих товарищей Ратмир согнулся в форме крюка и едва волочил ноги. Эдвард тут же подбежал к ним и положил руку Айрата себе на плечи.

– Вы чего так напились? – спросил он.

– А, чего, нельзя? – нападал Айрат.

– Чёрт бы вас побрал, вы что, в три горла всё выпили? Что-нибудь осталось?