Астронавты Лем Станислав
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. «КОСМОКРАТОР»
СИБИРСКИЙ МЕТЕОРИТ
30 июня 1908 года десятки тысяч жителей Средней Сибири могли наблюдать необычайное явление природы. В этот день рано утром на небе появился ослепительно белый шар, с небывалой быстротой мчавшийся с юго-востока на северо-запад. Его видели во всей Енисейской губернии, простиравшейся более чем на пятьсот квадратных километров. На всём пути его полёта содрогалась земля, дребезжали в окнах стёкла, обваливалась со стен штукатурка, трескались карнизы; даже в отдалённых местностях, где шар не был виден, слышался тяжёлый грохот, наводивший на людей страх. Многие полагала, что наступил конец света; рабочие в золотых копях бросили работу; тревога передалась даже домашним животным. Через несколько минут после исчезновения огненной массы из-за горизонта поднялся столб пламени и раздался четырёхкратный взрыв, который был слышен в радиусе 750 километров.
Сотрясение земной коры отметили все сейсмографические станции Европы и Америки. Воздушная взрывная волна, распространяясь со скоростью звука, достигла Иркутска, расположенного в 970 километрах, через час, Потсдама в 5 тысячах километров — через 4 часа 41 минуту, Вашингтона — через 8 часов и была снова отмечена в Потсдаме через 30 часов 28 минут после того, как она обошла 34920 километров вокруг земного шара.
В ближайшие ночи в средних широтах Европы появились светящиеся облака с таким сильным серебристым блеском, что он помешал астроному Вольфу в Гейдельберге фотографировать планеты. Огромные массы распылённых частиц, выброшенных взрывом в самые высокие слои атмосферы, достигли через несколько дней другого полушария. Именно в это время американский астроном Аббот, исследуя прозрачность атмосферы, заметил, что в конце июня она сильно уменьшилась. Причины этого явления он тогда ещё не знал.
Катастрофа в Средней Сибири, несмотря на свои размеры, не привлекла к себе внимания научного мира. В Енисейской губернии некоторое время носились фантастические слухи о метеорите; говорили, что он величиной с дом, даже с гору, рассказывали о людях, якобы видевших его после падения, но место падения в рассказах указывалось обычно далеко за пределами собственного уезда; о метеорите много писали и в газетах, но никто не предпринимал тщательных розысков, и событие это постепенно стало забываться.
Вспомнили о нём совершенно случайно. В 1921 году советский геофизик Кулик прочитал на оторванном от стенного календаря листке описание гигантской падучей звезды. Объезжая вскоре после этого обширные равнины Средней Сибири, Кулик убедился, что среди местных жителей живут ещё воспоминания о необычайном событии 1908 года. Расспросив многих очевидцев, он решил, что метеорит, вторгшийся в Сибирь со стороны Монголии, пролетел над обширными равнинами и упал где-то севернее, вдали от всяких дорог и населённых пунктов, в непроходимой тайге.
С тех пор Кулик со всей страстью занялся поисками метеорита, известного в специальной литературе как Тунгусский болид. Обработав карты местности, где, по его предположению, упал метеорит, он передал их геологу Обручеву, когда тот в 1924 году отправился в самостоятельную экспедицию. Проводя по заданию Геологического комитета исследования в районе Подкаменной Тунгуски, Обручев достиг фактории Вановара, близ которой, по расчётам Кулика, должен был упасть метеорит. Он пытался собрать сведения о нём у местных жителей, но это оказалось нелегко, так как те скрывали место падения болида, считая его священным, а самую катастрофу — явлением огненного бога на землю. Однако Обручеву удалось узнать, что в нескольких днях пути от фактории вековая тайга была повалена на протяжении многих сотен километров и что метеорит упал не в районе Вановара, как полагал Кулик, а километров на сто севернее.
После того как Обручев опубликовал собранные сведения, дело получило, наконец, огласку, и в 1927 году советская Академия наук организовала под руководством Кулика первую экспедицию в сибирскую тайгу для розыска места падения метеорита.
Миновав населённые места, после нескольких недель трудного пути через тайгу экспедиция вошла в зону поваленного леса. Лес лежал вдоль пути метеорита на протяжении ста километров. Кулик писал в своём дневнике:
«...Я до сих пор не могу разобраться в хаосе тех впечатлений, которые связаны с этой экскурсией. Больше того, я не могу реально представить себе всей грандиозности картины этого исключительного падения. Сильно всхолмлённая, почти гористая местность, на десятки вёрст простирающаяся туда, вдаль, за северный горизонт... Белым пологом полуметрового снега покрыты на севере дальние горы вдоль реки Хушмо. Не видно отсюда, с нашего наблюдательного пункта, и признаков леса; всё повалено и сожжено, а вокруг многовёрстной каймой на эту мёртвую площадь надвинулась молодая двадцатилетняя поросль, бурно пробивающаяся к солнцу и жизни... И жутко становится, когда видишь десяти-двадцативершковых великанов, переломанных пополам, как тростник, с отброшенными на много метров к югу вершинами. Этот пояс поросли окаймляет горелое место на десятки вёрст вокруг, по крайней мере, с юга и юго-восточной и юго-западной сторон от наблюдательного пункта. Дальше к периферии поросль переходит в нормальную тайгу, количество бурелома постепенно убывает и сходит на нет; и лишь местами на вершинах и сопках гор, имевших более или менее нормальную к направлению воздушной струи стену леса, белым пятном выступает теперь площадка с лежащими ниц насаждениями. А дальше — тайга, которой не страшны ни земные огни, ни земные ветры...»
Вступив в область бурелома, экспедиция много дней шла среди поваленных, обугленных стволов, покрывавших торфянистый грунт. Вершины поваленных деревьев указывали на юго-восток, в ту сторону, откуда появился метеорит. Наконец 30 мая, через месяц после выхода из фактории Вановара, было достигнуто устье реки Чургумы, где был разбит тринадцатый по счёту лагерь. Севернее лагеря простиралась большая котловина, окружённая амфитеатром холмов. Тут экспедиция впервые встретилась с радиально поваленным лесом.
«На перевале, — писал Кулик, — я разбил второй свой сухопутный лагерь и стал кружить по цирку гор вокруг Великой котловины; сперва — на запад, десятки километров пройдя по лысым гребням гор; но бурелом на них уже лежал вершинами на запад. Огромным кругом обошёл всю котловину я горами к югу; и бурелом, как заворожённый, вершинами склонился тоже к югу. Я возвратился в лагерь и снова по плешинам гор пошёл к востоку, и бурелом вершины все свои туда же отклонил. Я силы все напряг и вышел снова к югу, почти что к Хушмо; лежащая щетина бурелома вершины завернула тоже к югу... Сомнений не было: я центр падения обошёл вокруг! Струёю огненною из раскалённых газов и холодных тел метеорит ударил в котловину с её холмами, тундрой и болотом, и, как струя воды, ударившись о плоскую поверхность, разбрызгивается в стороны, так точно струя из раскалённых газов с роем тел вонзилась в землю и непосредственным действием, а также взрывной отдачей произвела всю эту мощную картину разрушения. И по законам физики (интерференция волн) должно было быть тоже и такое место, где лес мог оставаться на корню, лишь потеряв от жара кору, листву и ветви».
В этот день участники экспедиции были убеждены, что главные трудности уже позади и теперь уже скоро они увидят то место, где гигантская масса ударилась в земную кору. На следующий день они отправились вглубь котловины. Идти через лес, поваленный только местами, было трудно и опасно, особенно в первой, как правило, ветреной половине дня. Мёртвые, обнажённые деревья неожиданно со страшным грохотом падали то здесь, то там, иногда совсем рядом с идущими и легко могли придавить их. Надо было не спускать глаз с вершин, чтобы вовремя отскочить, и в то же время неотрывно смотреть на землю, так как местность кишела змеями.
В котловине, окружённой амфитеатром голых холмов, открылись новые холмы, равнинные участки, болота, ущелья и озёра. Тайга здесь лежала параллельными рядами голых стволов, обращённых верхушками в разные стороны, а комлями к центру котловины. На поваленных деревьях были ясно видны следы огня, который обуглил мелкие ветки, обжёг крупные сучья и кору. Близ центра котловины, среди раздроблённых деревьев, было обнаружено множество воронок диаметром от нескольких метров и до нескольких десятков метров. Но тут первая экспедиция вынуждена была свою работу приостановить и немедленно возвращаться из-за недостатка провизии и полного изнеможения участников. Кулик и его товарищи были уверены, что обнаруженные в котловине воронки с илистым дном, залитые кое-где мутной водой, и есть кратеры, в глубине которых лежат обломки метеорита.
Вторая экспедиция с величайшими усилиями доставила вглубь тайги машины, которые дали возможность сделать первые пробные бурения после того, как были раскопаны и осушены воронки. Работы велись во время короткого жаркого лета, в духоте, кишащей комарами, целыми тучами поднимавшимися из болот. Бурение скважин ничего не дало. Не удалось найти не только куски метеорита, но не были обнаружены даже следы его удара о землю, — так называемая каменная мука, которая должна получиться в таких случаях, то есть мелкие обломки и песок, оплавленные высокой температурой. Зато встретились грунтовые воды, грозившие затопить машины. Когда же скважины обшили и откачали, что потребовало немалого труда, то буры наткнулись на скованный вечной мерзлотой грунт. Больше того: приехавшие сюда специалисты по добыче торфа — почвоведы и геологи — единогласно заявили, что эти кратеры не имеют ничего общего с метеоритом и что подобные образования, вызываемые нормальным процессом отложения торфа, встречаются на Крайнем Севере повсюду.
Тогда были начаты систематические поиски метеорита с помощью магнитных дефлектометров. Казалось несомненным, что такая огромная масса железа должна создавать магнитную аномалию, притягивая к себе стрелки компасов. Но аппараты не показали ничего.
С юга вдоль рек и ручьёв к котловине вела широкая, растянувшаяся на много километров полоса бурелома; самую котловину окружали лежавшие веером стволы; по расчётам, для этих разрушений требовалась энергия порядка тысячи триллионов эргов. Всё говорило о том, что масса метеорита была огромной, однако не нашлось ни одного обломка, ни одного осколка, ни одного кратера — никаких следов необыкновенного происшествия.
Одна за другой шли в тайгу экспедиции, снабжённые самыми чувствительными аппаратами. Создана была сеть триангуляционных пунктов, исследованы склоны холмов, дно озёр и ручьёв, даже на болотах пробуривались скважины, — всё напрасно! Раздавались голоса, что, быть может, метеорит относился к каменным, — допущение неправдоподобное, так как метеоритика не знает крупных каменных метеоритов, — однако и в этом случае местность была бы усеяна осколками. Когда же были опубликованы результаты исследований поваленного леса, возникла новая загадка.
Ещё ранее было замечено, что тайга повалена неравномерно и что лежащие стволы не всегда обращены к центру котловины. Более того, в некоторых местах, на расстоянии всего нескольких километров от котловины, лес стоял нетронутый, необгорелый, а ещё несколькими километрами дальше снова встречались тысячи поваленных елей и сосен. Это пробовали объяснить так называемым «влиянием затенения»: отдельные части тайги могли уцелеть, защищённые от воздушной волны хребтами холмов; а на вопрос, почему в некоторых местах деревья повалены в другую сторону, говорили, что это явление вызвано обычной бурей и не имеет ничего общего с метеоритом.
Фотографирование с воздуха разрушило эти гипотезы. На стереоскопических снимках было ясно видно, что одни полосы леса действительно лежат концентрически вокруг котловины, а другие остались нетронутыми. Создавалось впечатление, что взрыв ударил по всем направлениям с неодинаковой силой, будто из центра котловины вырывались то широкие, то узкие «струи», которые валили деревья длинными полосами.
В течение многих лет дело это оставалось невыясненным. Время от времени в научной прессе завязывались дискуссии о Тунгусском метеорите. Выдвигались самые различные предположения, доказывали, что это была голова небольшой кометы или облако сгустившейся космической пыли, но ни одна из гипотез не могла объяснить всей суммы фактов. В 1950 году, когда история с метеоритом начала затихать, один молодой советский учёный выдвинул новую гипотезу, объяснявшую всё удивительно смелыми предположениями.
За двое суток до появления Тунгусского метеорита над Сибирью, писал молодой учёный, один из французских астрономов заметил маленькое небесное тело, двигавшееся в поле зрения телескопа с большой скоростью. Астроном вскоре опубликовал своё наблюдение. Никто не связал этого наблюдения с сибирским происшествием, так как если бы это тело было метеоритом, оно должно было бы упасть в совершенно другой местности. Отождествить его с Тунгусским болидом можно было бы только в одном случае: если бы метеорит мог произвольно изменять направление и скорость своего полёта, как управляемый корабль; но это предположение казалось настолько неправдоподобным, что никто о нём и не подумал.
Однако именно это утверждал молодой учёный. Падающая звезда, известная, как Тунгусский метеорит, была, по его мнению, межпланетным кораблём, который приближался к Земле по гиперболической траектории из области созвездия Кита. Собираясь приземлиться, он начал описывать вокруг нашей планеты суживающиеся эллипсы. Именно в это время его заметил в свой телескоп французский астроном.
Корабль был, по земным понятиям, очень большой: его масса достигала, как можно предполагать, нескольких тысяч тонн. Летевшее в нём существа, наблюдая поверхность Земли с большой высоты, выбрали для посадки обширные, хорошо видимые издали пространства Монголии, ровные, безлесные, словно созданные для того, чтобы принимать на свои пески космические корабли.
Корабль достиг Земли после долгого полёта, во время которого набрал скорость в несколько десятков километров в секунду. Неизвестно, были ли испорчены в момент приближения тормозящие двигатели, или путники просто недооценили протяжённости и плотности нашей атмосферы, — но только их корабль быстро раскалился добела от страшного трения, создаваемого сопротивлением воздуха.
Из-за того, что скорость была слишком велика, он и не приземлился в Монголии, а промчался над нею на высоте нескольких десятков километров. Вероятно, путникам надо было перед приземлением ещё несколько раз облететь вокруг планеты, но они вынуждены были спешить, — вследствие ли аварии, или по какой-либо другой причине. Пытаясь уменьшить скорость, они пустили в ход тормозящие двигатели, работавшие неровно, с перебоями. Гул двигателей казался жителям Сибири громовыми раскатами. Когда корабль очутился над тайгой, струи раскалённых газов, вырывавшиеся из тормозящих двигателей, валили деревья во все стороны. Так образовалась стокилометровая полоса бурелома, сквозь которую позже пробирались сибирские экспедиции.
Над районом Подкаменной Тунгуски корабль начал терять скорость. Гористая, покрытая лесами и болотами местность не годилась для приземления. Пытаясь миновать её, путники направили нос корабля кверху и снова запустили ведущие двигатели. Однако было уже поздно. Корабль огромная масса раскалённого добела металла — терял управление, падал, двигатели работали неравномерно, корабль качался и кружился. Вырывавшиеся из двигателей газы ломали лес то ближний, то дальний, валили его целыми полосами, обжигали кроны и сучья. В последний раз корабль поднялся кверху, пролетая над наружным кольцом холмов. Здесь, высоко над котловиной, произошла катастрофа. Вероятно, взорвались запасы горючего. В сильнейшем взрыве металлическая масса разлетелась на мельчайшие частицы.
Эта гипотеза объясняла всё, что раньше было непонятным. Стало ясно, отчего в одних местах лес был уничтожен, в других только повален, в третьих обгорел, наконец — отчего кое-где уцелели островки нетронутых деревьев. Но почему корабль взорвался так, что от него не осталось ни малейшего осколка? Какое горючее может при взрыве засиять ярче солнца и обжечь тайгу на протяжении десятков километров? Учёный ответил и на эти вопросы. Существует, утверждал он, только один способ, которым можно распылить огромный металлический звездолёт настолько, чтобы от него не осталось ни одного видимого простым глазом осколка, и существует только одно горючее, пылающее с силой Солнца.
Этот способ — расщепление атома, а горючее — атомное ядро.
Когда двигатели отказались работать, запасы атомного горючего взорвались. В двадцатикилометровом столбе огня огромный корабль испарился и исчез, как капля воды, упавшая на раскалённую плиту.
Гипотеза молодого учёного не нашла такого отклика, какого можно было ожидать. Она была чересчур смелой. Одни учёные считали, что фактов этих недостаточно для её обоснования; другие — что вместо вопроса о метеорите она выдвигает вопрос о межпланетном корабле; третьи отнеслись к ней как к фантазии, достойной скорее писателя, чем трезвого астронома.
Несмотря на то, что скептических голосов было много, молодой учёный организовал новую экспедицию вглубь тайги для исследования излучений на том месте, где произошла катастрофа. Нужно было, однако, считаться с тем, что за эти сорок с лишним лет недолговечные продукты распада могли исчезнуть. Поверхностные глины и мергели в котловине показали при исследовании лишь незначительное содержание радиоактивных элементов, настолько незначительное, что нельзя было сделать никаких заключений, так как ничтожные количества радиоактивных веществ имеются во всяком грунте. Разницу можно объяснить только погрешностью измерения. Их могло оказаться больше или меньше, в зависимости от личного мнения экспериментатора. О результатах измерения вопрос так и остался нерешённым. Постепенно утихли последние отголоски дискуссии в научной печати. Ежедневная пресса ещё некоторое время интересовалась, откуда мог прибыть межпланетный корабль и какие существа в нём летели, но эти бесплодные рассуждения вскоре уступили место известиям о ходе строительства огромных электростанций на Волге и Дону, о том, что атомной энергией окончательно пробита Тургайская стена, о повороте вод Оби и Енисея в бассейн Каспийского моря. На далёком Севере густые массивы тайги с каждым годом вырастали всё выше над поваленными стволами, погружавшимися всё глубже в топкую почву. Отложения торфа, подмыв и намыв речных берегов, нагромождение льдов, таяние снегов — все эти процессы соединились, чтобы стереть последние следы катастрофы. Казалось, что её тайне суждено навеки утонуть в бездне человеческого забвения.
«ОТЧЁТ»
В 2003 году был закончен частичный отвод Средиземного моря вглубь Сахары, и гибралтарские гидроэлектростанции впервые дали ток для североафриканской сети. Много лет прошло уже после падения последнего капиталистического государства. Окончилась тяжёлая, напряжённая я великая эпоха справедливого преобразования мира. Нужда, экономический хаос и войны не угрожали больше великим замыслам обитателей Земли.
Росли не стесняемые границами континентальные сети высокого напряжения, сооружались атомные электростанции, безлюдные заводы-автоматы и фотохимические преобразователи, в которых энергия Солнца превращала углекислоту и воду в сахар. Этот процесс, в течение миллионов веков совершавшийся в растениях, теперь был подвластен человеку.
Науке уже не нужно было заниматься созданием средств уничтожения. Служа коммунизму, она сделалась мощным орудием преобразования мира. Казалось, обводнение Сахары и направление вод Средиземного моря в электрические турбины — это подвиги, которые долгое время останутся непревзойдёнными; но уже через год началась работа над проектом столь неслыханной смелости, что перед ним отступал в тень даже Гибралтарско-Африканский гидроэнергетический комплекс. Международное бюро регулирования климата от скромных опытов по местному изменению погоды, от управления дождевыми тучами и передвижки воздушных масс перешло к фронтовой атаке на главного врага человечества. Этим врагом был холод, сотни миллионов лет сковывавший полярные области планеты. Вечные льды, покрывавшие Антарктику, шестую часть света, панцирем в несколько сот метров толщиной сковывавшие Гренландию и острова Ледовитого океана, — эти льды, источник холодных подводных течений, омывающих северные берега Азии и Америки, — должны были исчезнуть навсегда. Для достижения этой цели нужно было обогреть огромные пространства океана и суши, растопить тысячи кубических километров льда. Необходимая для этого количества теплота измерялась триллионами калорий. Такой гигантской энергии уран дать не мог. Для этого все его запасы оказались бы слишком ничтожными. К счастью, одна из наиболее, как всегда считалось, оторванных от жизни наук — астрономия — открыла источник энергии, поддерживающей вечный огонь звёзд, — это превращение водорода в гелий. В горных породах и в атмосфере Земли водорода мало, но неисчерпаемым хранилищем его являются воды океанов.
Мысль учёных была простой: создать близ полюсов огромные «костры» с температурой Солнца, чтобы осветить и обогреть ледяные пустыни. Однако на пути к осуществлению этого проекта встали трудности, казавшиеся непреодолимыми.
Когда люди научились превращать водород в гелий, то оказалось, что никакой из известных на Земле материалов не в силах выдержать температуру в миллионы градусов, получающуюся при этой реакции. Самая прочная шамотная плитка, прессованный асбест, кварц, слюда, благороднейшая вольфрамовая сталь — всё превращалось в пар, соприкасаясь с ослепительным атомным огнём. У человечества было топливо, с помощью которого можно было растапливать льды и осушать моря, изменять климат, согревать океаны и создавать вокруг полюсов тропические джунгли, но не было материала, из которого можно было бы построить для него печь.
Но так как ничто не может остановить людей, стремящихся к достижению поставленной цели, то и эта трудность была побеждена.
Если, рассудили учёные, нет материала, чтобы построить печь для превращения водорода в гелий, то этой печи строить не надо. Нельзя также разжечь атомный «костёр» на поверхности Земли, так как он растопил бы её и погрузился в грунт, вызвав катастрофу. А нужно попросту подвесить его в атмосфере, как облако, но облако, которым можно управлять.
Учёные решили сделать искусственные полярные солнца в виде раскалённых газовых шаров по нескольку сот метров в диаметре; размещённые вдали вентиляторы будут снабжать их водородом, а сооружённые, тоже на безопасном расстоянии, управляющие установки создадут мощные электромагнитные поля, чтобы удерживать эти солнца на нужной высоте.
В первой фазе работ, рассчитанных на двадцать лет, было начато строительство электростанций, которые должны давать энергию управляющим установкам. Эти станции, расположенные в северной Гренландии, на островах Гранта, в архипелаге Франца Иосифа и в Сибири, должны были составить так называемое Атомное кольцо управления. В покрытой льдом, безлюдной гористой местности появились заводы на колёсах и гусеницах. Машины корчевали тайгу и нивелировали почву, машины же производили теплоту для оттаивания грунта, лежавшего много миллионов лет мёрзлым, машины укладывали готовые бетонные блоки, из которых получались автострады, фундаменты домов, дамбы и защитные перемычки в ледниковых долинах. Машины, двигавшиеся на стальных ногах, — землечерпалки, грейдеры, бурильные вышки, экскаваторы, погрузчики — работали днём и ночью, а вслед за ними двигались другие, устанавливая мачты высокого напряжения, трансформаторные станции, жилые дома, сооружая целые города и аэродромы, на которых сразу же стали приземляться большие транспортные самолёты.
Работы эти вызвали широкий отклик. Внимание всего мира было устремлено на далёкий Север, где среди морозов и вьюг, в температуре, падающей зимой до шестидесяти градусов ниже нуля, одна за другой вставали бетонные башни и стальные линзы Атомного кольца, которое должно властвовать над пылающими платиновым блеском водородными шарами.
Одной из таких строительных площадок был район Подкаменной Тунгуски. Среди глинистых и мергельных оврагов, в глубоких шурфах, пробитых в твёрдой, как скала, вечной мерзлоте, на мощных бетонных сваях монтировались пусковые станции для ракет, заменяющих железнодорожное сообщение. Однажды во время работы один из экскаваторов извлёк со дна семиметрового котлована кусок грунта, который, упав на транспортёр, достиг камнедробилки, дробящей камни в мелкий щебень. Там этот кусок застрял. Мощная машина сразу же остановилась. А когда машинист прибавил ток, то зубцы, сделанные из очень крепкой цементированной стали, хрустнули и сломались. Машину разобрали и между её валами нашли вклинившийся камень, такой твёрдый, что по нему трудно было пройтись напильником. Об этой находке случайно узнали учёные, ожидавшие в Подкаменной Тунгуске самолёта в Ленинград. Рассмотрев загадочный камень, они взяли его с собою. На следующий день он уже лежал в лаборатории Ленинградского института метеоритики.
Сначала решили, что это метеорит; однако это был обломок базальта земного происхождения, в который вплавился заострённый с обоих концов цилиндр, формой и размером похожий на ручную гранату. Этот цилиндр состоял из двух частей, свинченных очень прочно; и только распилив стенки, можно было узнать о том, что внутри него. После долгих усилий, призвав на помощь технологов из Института прикладной физики, учёным всё же удалось вскрыть таинственную оболочку. Внутри оказалась катушка из сплава, похожего на фарфор, с навитой на него стальной проволокой длиной почти в пять километров. Вот и всё.
Через четыре дня была создана международная комиссия, занявшаяся исследованием катушки. Вскоре установили, что навитая на неё проволока была когда-то намагничена. Наружные витки, подвергшиеся некогда сильному нагреву, утратили магнитные свойства, но в более глубоких слоях они сохранились хорошо.
Учёные терялись в догадках, стараясь объяснить происхождение таинственной катушки. Никто не решался первым высказать предположение, которое было у всех на устах. Но всё разъяснилось, когда технологи произвели анализ сплава, из которого была сделана проволока. Такого сплава на Земле никогда не было. Находка была явно не земного происхождения и, очевидно, должна была находиться в какой-то связи с нашумевшим некогда Тунгусским метеоритом. Неизвестно, кем первым было произнесено слово «отчёт». Действительно, проволока была намагничена так, словно по всей её длине было что-то «написано» электромагнитным способом, являясь единственным в своём роде «межпланетным посланием». Это походило на способ записи звуков на стальной ленте, давно уже применявшийся в радио и телефонии. Тотчас же возникло предположение: в критический момент, когда стало ясно, что двигатели выходят из строя, пассажиры неизвестного космического корабля пытались спасти то, что считали самым ценным, а именно: документ, «записанный» магнитными колебаниями на проволоке, и выбросили его из корабля перед катастрофой. Однако были и такие, которые утверждали, что катушку выбросило из корабля взрывной волной, о чём свидетельствуют термические изменения её поверхности.
В научной и ежедневной печати велись долгие дискуссии о происхождении межпланетного корабля. В солнечной системе не было, вероятно, ни одной планеты, которую не подозревали бы, что именно с этой планеты был послан корабль. Даже у далёкого Урана и у гигантского Юпитера были свои сторонники, но в основном общественное мнение разделилось между приверженцами Венеры и Марса. У последнего их было почти вдвое больше, чем у прочих. Небывало возрос интерес к астрономии. Популярные и даже специальные книги расходились невероятными тиражами, а спрос на любительские астрономические приборы, особенно на подзорные трубки, был таким, что самые большие склады нередко зияли пустыми полками. Астрономическая тематика всё больше вторгалась и в искусство: появились фантастические повести о загадочных существах на Марсе, которым авторы приписывали самые невероятные свойства. Некоторые телевизионные станции передавали в своих еженедельных научных программах специальные лекции, посвящённые астрономическим вопросам. Огромным успехом пользовался передаваемый из Берлина, а оттуда по всему северному полушарию видовой телевизионный фильм «Полёт на Луну». Зрители, сидя дома, видели поверхность Луны, приблизившуюся в три тысячи раз благодаря тому, что телепередатчики были установлены у большого телескопа в Гейдельбергской обсерватории.
Созданный тем временем Международный комитет переводчиков начал пресловутую «борьбу за проволоку», как назвал её специальный научный корреспондент «Юманите». Труднейшие проблемы египтологов и санскритологов, специалистов по мёртвым и исчезнувшим языкам, казались игрушкой в сравнении с задачей, представшей перед учёными. «Отчёт» состоял более чем из восьмидесяти миллиардов магнитных колебаний, увековеченных в кристаллической структуре металлической проволоки. Отдельные группы колебаний разделялись небольшими ненамагниченными промежутками. Возникала мысль, что каждый намагниченный участок представляет собою слово, но это предположение могло быть и ошибочным. Так называемый «отчёт» мог в действительности быть попросту записью различных измерительных приборов. Многие учёные считали, что если даже «отчёт» записан словами, то структура этого языка может быть совершенно отличной от структуры всех известных на Земле языков. Но даже и эти учёные соглашались с тем, что нельзя упускать случая, который представился науке впервые в её истории. В руках учёных оказался отрезок намагниченной проволоки и больше ничего, и они принялись за дело.
Труднее всего было вначале. Всю проволоку пропустили сквозь аппараты, которые записали магнитные колебания на киноленту. Драгоценный оригинал был отправлен в подземное хранилище. Отныне и до конца работ учёные имели дело только с его копиями.
На предварительных совещаниях было решено пойти по единственному пути, обещавшему успех. Слова каждого языка — это символы, означающие определённые предметы или понятия; поэтому расшифровка языков вымерших народов, шифров и других криптограмм того же рода опирается на правила, общие для всех языков. Отыскивают символы, повторяющиеся наиболее часто, исследуют, какой характер имеет данный язык — картинный, буквенный или слоговой — и, что всего важнее, подыскивают способ, который позволил бы понять значение хотя бы одного выражения.
Тут на помощь учёным порой приходит счастливый случай: так было с египетскими иероглифами, когда нашли надгробие, на котором одна и та же надпись была вырезана и иероглифами и по-гречески, так было и с вавилонской клинописью.
Однако при исследовании неизвестных земных языков самым важным было то, что творцы каждого из них были такими же существами, как и исследователи, жили некогда на той же планете, их обогревало то же солнце, они видели те же звёзды, растения и моря, а это, безусловно, способствовало созданию общих символов. Но сейчас всё было иначе. Какие понятия можно было считать общими для неизвестных путешественников и для людей? Где надлежало перекинуть мост через бездну, разделявшую существа с различных планет?
Этим соединяющим звеном могло быть только одно: материя.
Вся Вселенная, от мельчайших песчинок у нас под ногами и до самых отдалённых звёзд, состоит из одних и тех же атомов. Во всех уголках пространства материей управляют одни и те же законы, и все они могут быть выражены математически. «Если неизвестные существа пользовались этим при записи «отчёта», — сказали себе учёные, — то мы можем добиться успеха. В противном случае «отчёт» останется непрочитанным навсегда».
Однако принятие этого положения было только первым шагом на исключительно трудном и долгом пути. Казалось бы, сейчас надо попросту просмотреть «отчёт» и отыскать в нём общие физические законы; но на данном этапе это было невозможно. Прежде всего, таких законов очень много, и к тому же неизвестно было, какой системой исчисления пользовались авторы «отчёта». Десятичная система, состоящая из девяти цифр и нуля, кажется нам самой понятной и единственной, но для математиков это не так. Она принята нами потому, что на руках у нас десять пальцев, а руки в доисторические времена служили для наших предков счётами. Теоретически, однако, можно представить себе множество таких систем, начиная с двоичной, в которой есть только две цифры — 1 и 0, через троичную, четверичную, пятеричную, и так до бесконечности. В своих работах Комитет переводчиков ограничился, из практических соображений, только семьюдесятью девятью системами: от двоичной до восьмидесятеричной. Задача была такова: просмотреть миллионы магнитных колебаний и для каждого колебания рассчитать его величину в семидесяти девяти различных системах счисления; уже одно это требовало свыше биллиона расчётов, но это было только началом, так как полученные результаты нужно было снова пересмотреть в поисках таких, которые соответствовали бы физическим постоянным. А таких постоянных, как атомные веса или заряды, есть несколько сот. Но и это ещё было не всё, ибо в этом море чисел результаты, соответствующие одной из постоянных, могли встретиться случайно. Потребовалось бы ещё применить поверочные вычисления. Для всей этой работы, которая была только вступлением к переводу, понадобились бы, по подсчётам, тысячи самых лучших вычислителей, причём им пришлось бы трудиться над этим всю жизнь. Однако все вычисления были выполнены всего лишь за двадцать семь дней.
В распоряжение Комитета переводчиков был предоставлен крупнейший в мире «Электронный мозг», могучая машина, занимавшая четыре этажа в Ленинградском математическом институте.
Работой этого гиганта управлял штаб специалистов Централи управления, помещавшейся на самом верхнем этаже института. «Мозгу» было дано задание: просмотреть все знаки «отчёта», отыскивая в них что-либо похожее на физические константы, сделать это во всех системах счисления, от двоичной до восьмидесятеричной, найденные таким способом результаты проверить, каждый этап своей работы записывать и тотчас же представлять для сведения.
Централью управления был круглый зал из белого мрамора. В нём светились зеленоватые экраны, на которых последовательно показывались результаты операции. С того мгновения, как первые перфорированные ленты с приказами исчезли в глубине механизма и зажглись сигнальные лампы, и до того, как контрольные красные лампочки погасли, прошёл шестьсот сорок один час непрерывной работы. В то время как дежурные учёные сменялись по шести раз в сутки, «Мозг» выполнял до пяти миллионов расчётов в секунду, не прерывая работы ни днём ни ночью. Невозможно выразить словами, что представляет собой проделанная работа. Достаточно сказать, что язык «отчёта» оказался похожим не столько на какую-нибудь речь, сколько на необычную музыку: то, что соответствует земным словам, появлялось в нём в различных «тональностях».
Иногда для всех необходимых расчётов оказывались недостаточными даже способности «Мозга». В таких случаях автоматически включались подземные кабели, соединявшие «Главный мозг» с другими, тоже находившимися в пределах Ленинграда. Чаще всего на помощь приходил «Электронный мозг» Института теоретической аэродинамики.
Наконец наступила минута, когда на экранах появились результаты. В Централи пронзительно зазвенели звонки, но и без их вызова все дежурные оторвались от пультов, всматриваясь в первые доступные человеческому пониманию выражения «отчёта».
Первая прочитанная фраза звучала так:
«Кремний кислород алюминий кислород азот кислород водород кислород».
Это означало Землю.
Четырежды повторённое слово «кислород» было записано различной частотой колебания. Вполне понятно, что «отчёт» говорил здесь о физических свойствах Земли. Окислы кремния и алюминия — это главные составные части земной коры, окружённой азотом и кислородом воздуха и покрытой окисью водорода: водой морей и океанов. Но в этой простой с виду фразе крылось гораздо большее. Прежде всего в таких выражениях «отчёта», как кремний, алюминий, кислород, были некоторые особенности, которые, встречаясь в других местах в чистом виде, означали материю вообще. Далее, вся эта фраза из восьми слов подчинялась определённой функции высшего порядка, которая соответствовала криволинейной поверхности. Речь шла о поверхности шара, то есть именно о земной коре.
С этого момента расшифровка «отчёта» пошла уже быстрее, хотя немало ещё встречалось неясных, вызывавших горячие споры мест. По мере того как подвигалась работа, впервые в истории выявлялась общая картина Земли и мира в восприятии существ, которые не были людьми. «Отчёт» распадался на несколько частей. Во вступительной было физическое описание нашей планеты, рельефа её поверхности, формы материков, морей и их химического состава. Но не здесь крылись главные трудности. Первое разногласие среди переводчиков возникло при чтении места, где «отчёт» говорил о человеческих городах. Несмотря на большую скорость и высоту полёта корабля, неизвестным существам удалось заметить заводы, дома, дороги и даже рассмотреть людей на полях и на улицах. Непонятным, однако, было то, что в общем описании замеченных явлений они говорили о людях как о чём-то маловажном и, казалось, не считали их ни строителями, ни творцами земной цивилизации. «Отчёт» называл людей «продолговатыми каплями» (как можно было понять из объяснений, речь шла о каком-то «тягучем, мягком веществе», из которого состоят наши тела) и считал их частицами большой однородной массы, от которой они на какое-то время отделились в виде этих «капель». Эта масса для авторов «отчёта» была, как видно, чем-то хорошо известным, так как они высказывали предположение, что люди состоят из вещества с таким же составом, как и... (здесь следовало непереведённое слово, так как соответствующего ему понятия не нашлось ни на одном из земных языков). В дальнейшей части «отчёта» говорилось о городах, жилых домах, железных дорогах, вокзалах, портах с такими подробностями, что читавших невольно приводила в изумление точность наблюдательных инструментов, какими должны были пользоваться пассажиры межпланетного корабля. Но и здесь в основе описания лежало то же совершенно непонятное смещение понятий: авторы «отчёта» усиленно разыскивали творцов земной технической цивилизации, даже не предполагая, что ими могут быть люди. То, что они видели людей, не подлежало сомнению, так как несколькими фразами ниже удалось прочесть: «В поле зрения ползает довольно много продолговатых капель».
Тщательно обсудив эту часть «отчёта», учёные пришли к выводу, что это смещение понятий, это «недопонимание» ни в коей мере не являются случайными, что именно в этом кроется тайна неизвестных существ. На новый, хотя тоже не вполне ясный, след наводило их одно краткое заявление в дальнейшей части «отчёта». Повторяя уже высказанное ранее суждение, что творцов технических устройств они никак не могут увидеть, авторы «отчёта» добавляли: «быть может, потому, что они (далее опять следовало непереведённое слово) размеров».
Ключ к тайне лежал, по-видимому, в непонятном слове. Предположение, что это было имя прилагательное, вроде «маленький» или «мелкий», пришлось сразу отбросить, так как для прилагательных в языке «отчёта» было характерно совсем другое расположение магнитных колебаний. А если бы это было местоимение, то фраза звучала бы только так: «что они наших размеров».
Исследования показали, что самые маленькие предметы, которые неизвестным существам удавалось заметить с высоты своего полёта, имели размер семи-восьми сантиметров. Но если эти существа считали, что не могут рассмотреть «творцов земной цивилизации» лишь потому, что они «их размеров», то можно было догадаться и о сравнительно небольших размерах этих неизвестных существ — во всяком случае, не крупнее восьми сантиметров. Это было единственное место в «отчёте», которое давало возможность судить о размерах таинственных существ. Но и эта гипотеза была чрезвычайно шаткой, так как в языке «отчёта» не было найдено ни одного местоимения вроде «мы», «я», «наше» и тому подобного.
А дальше в тексте «отчёта» всё чаще встречались «белые пятна», то есть места, которые нельзя было прочитать либо из-за ослабления электромагнитных колебаний, либо потому, что там появлялись понятия, которые нельзя было расшифровать ни путём анализа колебаний, ни путём «догадок», то есть подстановки вероятных терминов, хотя смешанная группа математиков и лингвистов занимались этим, можно сказать, со сверхчеловеческим упорством.
Заключение «отчёта» содержало краткое, но чрезвычайно толковое описание трагедии, которой закончился полёт корабля. Это были данные измерительных приборов, указывавшие на резкий рост скорости атомного распада, на огромный скачок температуры и на прекращение работы ведущих двигателей. Потом магнитные значки оказались стёртыми. Следовала небольшая чистая полоса и за ней два отчётливых слова: «Предохранители перегорели». На этом «отчёт» обрывался.
Как уже было сказано, учёные познакомились с содержанием отчёта в общих чертах. Расшифровка непрочитанных мест не могла уже дать ничего принципиально нового, кроме незначительных подробностей, и поэтому Комитет переводчиков приступил к следующему этапу своей работы. Были выделены три секции, и каждой из них было дано особое задание.
Первая секция, под руководством профессора Клювера, должна была собрать и расширить наши познания о неизвестных существах. В неё входили главным образом естественники: биологи, зоологи, ботаники, врачи; был также один специалист по астробиологии — этой молодой, но бурно развивающейся науки, исследующей проявления жизни на всех, кроме Земли, небесных телах.
Вторая секция сверяла перевод «отчёта» с оригиналом — пресловутой намагниченной проволокой, извлечённой из подземного хранилища Института математики. Третья — корпела над ещё нерасшифрованными местами «отчёта». В неё входило много математиков и физиков, которые работали преимущественно в Централи «Электронного мозга», заставляя его без конца производить самые запутанные расчёты. Это вызвало даже лёгкую стычку с биологами, утверждавшими, что физики оккупировали математический институт и не дают возможности им, биологам, пользоваться «Электронным мозгом».
В то время когда миллионы людей знакомились по радио, газетам и телевидению с кратким содержанием расшифрованной части «отчёта», в работе Комитета переводчиков произошёл драматический поворот.
Первым шагом к открытию, которое казалось главным, была дискуссия в секции биологов, куда в качестве гостя и эксперта был приглашён Чандрасекар, великий индийский математик. В связи с упомянутым уже местом в «отчёте», из которого якобы следовало, что неизвестные существа должны быть небольших размеров, один из учёных выдвинул предположение, что это насекомые, живущие обществами, как пчёлы или муравьи, но наделённые, несомненно, более высоким разумом. Руководитель секции, профессор Клювер, ответил на это:
— Чтобы иметь высокий разум, нужен большой мозг. Насекомые же не могут иметь крупного мозга по тем же причинам, по каким не могут иметь крупного тела. Это им не позволяет их устройство. Их дыхательная система не сможет дать им достаточно кислорода, если размеры их тела будут превышены хотя бы на несколько сантиметров. Именно поэтому очень крупных насекомых нет и никогда не было.
Оппонент заметил, что дыхательная система неизвестных существ может быть устроена и по-другому. Профессор Клювер возразил на это, что насекомые, у которых нервная и дыхательная системы не такие, как у всех насекомых, не являются, по его мнению, насекомыми. С таким же успехом можно назвать животных растениями, снабжёнными нервной, мышечной и кровеносной системой. Но разве от этого что-нибудь изменится, кроме ничего не объясняющего названия?
Завязался горячий спор, в котором каждая сторона защищала своё мнение. Уже казалось, что вечер пройдёт в бесплодных спорах, как вдруг слова попросил профессор Чандрасекар, до сих пор молча слушавший прения.
— Я пришёл сюда с определённой мыслью, — заговорил он, — которая, быть может, бросит некоторый свет на обсуждаемую проблему. Я тщательно изучил показания очевидцев падения Тунгусского метеорита. Все они обратили внимание на то, что во время появления метеорита на земле были видны тени таких предметов, как деревья и дома, причём тени эти двигались в обратном полёту направлении. Отсюда следует, что «отчёт», по крайней мере в своей заключительной части, не мог быть написан живыми существами.
Все, глубоко поражённые этим утверждением, смотрели на математика. А тот, подойдя к доске, выбрал кусок мела покрупнее и сразу же приступил к вычислениям. Он рассуждал следующим образом: в день падения метеорита была солнечная погода, а если предметы в свете метеорита отбрасывали тени на солнечных местах, то блеск его, очевидно, был сильнее солнечного. Значит, и температура у него должна была быть выше солнечной. Зная длительность пребывания метеорита в земной атмосфере, профессор рассчитал, что, независимо от толщины стенок корабля, внутри его была температура не менее шестисот градусов. В таких условиях ни одно живое существо не выдержало бы, конечно, ни минуты. Тем не менее «отчёт» продолжался в течение всего полёта, вплоть до момента катастрофы. Следовательно, либо его записывали автоматические приборы и в ракете вообще никого не было, либо неизвестные существа обладают совершенно иным строением, чем животные или растения.
Биологи выслушали Чандрасекара с величайшим вниманием, признали его доводы убедительными и постановили ознакомить с ними на следующий день общее собрание Комитета. Но когда они утром сошлись в Малом зале института, их, как и всех остальных учёных, пригласили в Большой колонный зал на чрезвычайное заседание с никому не известной заранее повесткой дня. Это удивило всех, так как до сих пор Комитет не придерживался таких строгостей. Заседание происходило при закрытых дверях и без приглашаемых обычно гостей. Профессор Рамон-и-Карраль из Национального астрономического института в Веракрус, бывший в этот день председателем, сообщил, что третья секция в процессе своих работ открыла факт колоссального значения и безотлагательное исследование его представляет огромную важность, так как от него, быть может, зависит судьба всего мира. Затем председатель предоставил слово профессору Лао Цзу. Китайский физик не стал говорить в микрофон со своего места, как это делалось обычно, а поднялся на помост для президиума, — вероятно, потому, что хотел видеть всех, к кому обращался.
Громкие слова, которыми председатель открыл собрание, никого не удивили, так как горячий, юный темперамент старого мексиканского астронома был всем известен, но первая же фраза физика наэлектризовала весь зал, ибо Лао Цзу был одним из самых трезвых и самых критических умов в Комитете переводчиков.
Лао Цзу рассказал о новом способе чтения «отчёта», применённом третьей секцией. Способ основывался на фотографировании в лучах рентгена тех частей проволоки, где намагничивание было стёрто. В заключение Лао Цзу прочёл дословный перевод места, которое удалось расшифровать этим способом. Он гласил:
«После второго элемента обращения начнётся облучение планеты. Когда напряжение ионизации спадёт до половины, начнётся Великое движение».
В переполненном зале стояла мёртвая тишина. Не слышно было ни дыхания, ни даже обычного поскрипывания кресел. Одни с закрытыми от напряжения глазами прижимали обеими руками к ушам наушники, другие лихорадочно записывали слова китайского физика. Дважды повторив переведённую фразу, Лао Цзу сказал, что третья секция склонна понимать её так: элемент обращения — это какая-то единица времени, довольно длительная, которую можно сравнить с земным годом. Что означает «облучение планеты»? Очевидно, воздействие каким-то видом лучистой энергии, вызывающим ионизацию. О какой планете идёт речь, не вполне ясно, так как переведённая фраза относится к восстановленным, — она была стёрта, — но некоторые признаки позволяют судить, что речь идёт о нашей планете, о Земле.
— Какую цель может преследовать «облучение»? Это тоже не вполне ясно, сказал Лао Цзу, — но, видимо, неизвестные существа собираются направить на Землю мощный заряд энергии, а когда его действие через какое-то время прекратится, начнётся «Великое движение». Если под «Великим движением» понимать наплыв неизвестных существ на нашу планету, то вся эта фраза может иметь только одно значение: неизвестные существа хотят уничтожить жизнь на Земле и поселиться на ней.
В заключение физик подчеркнул, что всё это звучит невероятно и неправдоподобно, а отдельные части прочитанного предложения, из которых можно сделать вывод об «агрессии на Землю», соединены между собою довольно слабо. Однако в таких обстоятельствах, когда речь идёт о чём-то совершенно неслыханном в истории, а именно: об угрозе для жизни всего человечества, трудно быть слишком критическим и придерживаться со всей строгостью науки. Опасность настолько серьёзна, что надо задуматься, даже если всё это кажется и неправдоподобным.
Председатель, профессор Карраль, взял слово, чтобы призвать собравшихся к спокойствию и вниманию; затем началась дискуссия. Некоторые считали, что фраза прочитана правильно, но тем не менее дело представляется им вовсе не таким страшным, ибо межпланетный корабль был только первым разведчиком и массовое вторжение на Землю могло начаться, по-видимому, только после его возвращения. Но так как произошла катастрофа, то опасность — если она и была — Земле не угрожает. Лучшим доказательством служит то, что после катастрофы прошло уже в полном спокойствии почти сто лет. Другие возражали, что несколько десятков лет — это сравнительно долгий срок только в человеческом понимании. «Быть может, — говорили они, — элемент обращения равен двум сотням лет, если не больше. Неизвестные существа могут быть очень долговечными. Кто может утверждать, что они не исчисляют своего существования тысячелетиями?»
Председатель попросил первую секцию высказаться относительно природы неизвестных существ, выходцев из глубин Вселенной, возбуждавших до сих пор лишь всеобщее изумление и любопытство, но превратившихся вдруг в смертельных врагов человечества.
От биологов выступил Чандрасекар, поделившийся с присутствующими своими соображениями. В ответ один из физиков заметил, что проблема эта, быть может, с самого начала была истолкована неправильно: кто знает, не был ли межпланетный корабль попросту огромным «механическим мозгом», наделённым инициативой и способностью к самостоятельному действию. Существам, построившим его, вовсе не нужно было в нём находиться. В таком случае все особенности «отчёта» становятся отличительными чертами не этих неизвестных существ, а «механического мозга», который его написал. И мы по-прежнему ничего не знаем об этих неизвестных существах. Проблема так и осталась нерешённой.
Комитет переводчиков оказался в необычайно тяжёлом положении. Как следует отнестись к предположению о грозящей человечеству опасности? Существует ли такая угроза вообще? Быть может, неизвестные существа действительно собирались колонизировать Землю; но опираются ли их планы на какие-нибудь реальные возможности?
В первом часу ночи председатель прекратил дискуссию. Закрывая заседание, он заявил, что продолжение прений состоится только через два дня, так как есть надежда, что к тому времени секция астрофизиков, к работе в которой привлекли самых выдающихся математиков, сможет представить общему собранию новые факты относительно происхождения неизвестных существ.
Почти никто не знал, что работы астрофизиков, о которых упомянул председатель, велись ещё с полуночи предыдущего дня, то есть с того момента, когда президиум Комитета ознакомился с тем местом «отчёта», которое удалось перевести лишь третьей секции.
На самом верхнем этаже Математического института работало в полном уединении одиннадцать учёных.
Пока Лао Цзу и Чандрасекар были на заседании Комитета переводчиков, руководство всеми работами «Электронного мозга» взял на себя астрофизик Арсеньев. Он сопоставил числовые данные о полёте корабля с его предполагаемой скоростью, с мощностью двигателей, даже со звёздными картами неба за 1908 год. Чрезвычайно трудный расчёт, основанный на отборе нескольких определённых величин из нескольких тысяч возможных, был закончен лишь через двадцать девять часов непрерывной работы. Через полтора дня после заседания, на котором члены Комитета ознакомились со злополучной фразой, трое учёных, стоя перед главным экраном «Мозга», прочли последние результаты и молча переглянулись. Арсеньев подошёл ближе и с высоты своего огромного роста смотрел на мерцающий зеленоватым блеском экран. Сомнений не оставалось: корабль вылетел с планеты нашей солнечной системы, да ещё с такой планеты, орбита которой лежит внутри орбиты Земли. Выбирать можно было между двумя планетами: Меркурием и Венерой. Учёные снова склонились над металлическими столами, и снова начали падать короткие слова.
На пультах управления поднимались и опускались белые клавиши контактов. С едва слышным шорохом включались в работу тысячи новых контуров. В просветах распределительных щитов пылали пурпурные контрольные лампочки. Когда в последний раз на экранах затрепетали беловатые линии, всё стало ясным. Меркурий — этот лишённый атмосферы вулканический шар, состоящий из лавы и пепла, ближайший к Солнцу и обращённый к нему всегда одним и тем же полушарием, — исключался. Оставалась только планета, окутанная яркими облаками, закрывающими с незапамятных времён её поверхность от человеческого глаза, утренняя звезда Венера.
ПЛАНЕТА ВЕНЕРА
Была глубокая ночь. Заседание Комитета продолжалось уже семь часов, на столах громоздились горы чертежей и фотоснимков. Когда члены секции астрофизиков вошли в зал, все сразу замолчали и устремили свои взгляды на Арсеньева, Чандрасекара и Лао Цзу. Но на их лицах ничего нельзя было прочесть. Они направились к своим местам, а за ними следовало десятка полтора сотрудников и ассистентов.
Когда Арсеньев сообщил о результатах расчётов, стало совсем тихо.
— Значит, Венера? — спросил голос из глубины зала.
Арсеньев, не отвечая, сел и начал раскладывать принесённые бумаги.
— Вы не допускаете возможности ошибки? — донёсся тот же голос от стола биологов.
Говорил доцент Стурди, человек небольшого роста, с красным, апоплексическим лицом и густыми волосами.
— «Электронный мозг» иногда ошибается, — ответил Арсеньев. — Правда, одна ошибка приходится на шесть триллионов расчётов, но мы примем это во внимание и этой ночью ещё раз повторим все расчёты.
— Я имел в виду не это, — возразил биолог. — Я говорю о теоретических основах расчётов. Разве в них не может быть ошибки?
Арсеньев обеими руками расправлял бумаги, лежавшие на столе. Он был одной из самых примечательных личностей в Комитете переводчиков. Светловолосый, огромного роста, слегка сутулый, он казался созданным по каким-то давно утраченным сверхъестественным пропорциям. На тридцатом году жизни он закончил свою главную работу, создав новую теорию для объяснения целого ряда субатомных явлений; сейчас ему было тридцать семь. Даже сидя, он на голову возвышался над соседями. Несколько мгновений он глядел на оппонента, словно готовясь к длинному ответу, и все вздрогнули, когда он произнёс своим низким голосом только одно слово:
— Нет.
Председатель, которым в этот день был немецкий биолог профессор Клювер из Лейпцига, попросил кого-нибудь из астрономов рассказать подробнее о Венере и обо всём, что может иметь отношение к обсуждаемой проблеме. Предложение было принято. Секция астрофизиков выделила планетолога доктора Беренса, который тотчас встал и включил стоявший перед ним микрофон. Это был молодой человек, худой, даже тщедушный. Несколько порывистые движения придавали ему мальчишеский вид. Делая доклад, он вертел в руках очки, и взгляд у него был неуверенный, как у всех близоруких. Тем временем Арсеньев перешёптывался с коллегами и, перегибаясь через спинку кресла, давал какие-то указания ассистентам. Хотя Беренса слушали все, но в зале чувствовалось беспокойство. Головы склонялись друг к другу, то здесь, то там слышался шёпот.
Голос молодого астронома раздавался в наушниках, на нескольких языках сразу:
— Венера, — говорил он, — вторая планета солнечной системы, имеет диаметр на три процента меньший, а массу — на двадцать три процента меньшую, чем Земля. Так как она всегда находится на небе близ Солнца, то для наблюдений это объект неблагодарный. Её расстояние от нас колеблется между двумястами пятьюдесятью миллионами километров в верхнем соединении с Солнцем и сорока миллионами — в нижнем.
Тут Беренс смущённо глянул в сторону лингвистов, — он не был уверен, понятны ли им астрономические термины. Но седые учёные слушали с таким вниманием, что, боясь обидеть их, он продолжал:
— По новейшим исследованиям время обращения Венеры вокруг оси значительно длительнее, чем у Земли, и достигает восемнадцати суток. Раньше этого нельзя было доказать оптическими методами, так как поверхность планеты нам никогда не бывает видна — её застилает пелена облаков. Недавно были сделаны попытки пробиться к поверхности планеты с помощью телетакторов. Вы знаете, конечно, уважаемые коллеги, что я говорю о новом типе радарного телескопа, посылающего ультракороткие радиоволны. Однако эти опыты не удались, и тем самым подтверждается ещё раз давнишнее предположение Вильдта, что облака Венеры состоят не из водяного пара и не из жидкостей, а из крупных твёрдых частиц, кристаллов, сильно рассеивающих излучение. Именно поэтому Венера отличается таким ярким блеском и после Солнца и Луны является самым ярким телом на нашем небе. Атмосфера планеты, по своей протяжённости равная земной, сильно отличается от неё по своему химическому составу. Спектральный анализ показывает, что на Венере имеется не более пяти процентов того количества водяного пара и кислорода, какое имеется на Земле; зато углекислота, которой у нас найдётся едва ноль целых три десятых процента, составляет там главную часть атмосферы. Из чего же состоят облака, долгие годы остававшиеся для нас загадкою? Полученные за последнее время сведения позволяют заключить, что эти облака состоят из перистых кристаллов формальдегида, — вернее, соединения, которое образует формалин под влиянием ультрафиолетовых лучей. Так как планета обращается вокруг оси очень медленно, то между дневным и ночным полушариями возникает большая разница температур, достигающая девяноста градусов. Они вызывают чрезвычайно сильные движения воздушных масс, особенно на терминаторе, то есть линии, отделяющей освещённое полушарие от неосвещённого. Нужно полагать, что наступление утра и вечера там сопровождается всякий раз ураганами и бурями колоссальной силы. Ветер может достигать скорости двухсот пятидесяти километров в час, — на Земле такая скорость наблюдается только во время сильнейших снежных бурь в районе Южного полюса. Что касается поверхности планеты, то об этом я не могу сказать вам ничего определённого. В победнее время появились очень интересные работы Джеллингтона и Шрегера, которые высказывают предположение, что кора Венеры состоит из вещества, встречающегося на Земле только в искусственном виде и созданном человеком, а именно: из пластмасс типа галалита или винилита. Я сообщаю вам, уважаемые коллеги, об этом, как о некоем курьёзе, так как для обоснования такой гипотезы у нас нет никаких данных.
Едва Беренс успел неловко поклониться и сесть, как слова попросил доцент Стурди, задавший перед тем Арсеньеву вопрос о возможности ошибки в расчётах.
— Доклад доктора Беренса полностью подтверждает мои опасения, — сказал он. — Вполне очевидно, что физические условия, о которых говорил доктор Беренс, особенно недостаток кислорода и воды, а также наличие облаков, превращающих планету в колоссальный резервуар формалина, исключают возможность существования жизни на ней. Вы такого же мнения, доктор Беренс?
Беренс снова снял очки и, тщательно протирая их, ответил, что в конце XIX века один известный учёный написал очень логично построенный трактат, в котором доказывал, что человек никогда не соорудит летательной машины тяжелее воздуха и что, если бы даже такая машина была построена, она не смогла бы оторваться от земли, а если бы (что совершенно исключено) она всё-таки взлетела, то ею никоим образом нельзя было бы управлять.
— А так как, — закончил доктор Беренс, — я не хочу уподобиться этому учёному, то предпочитаю не отвечать доценту Стурди.
— Но отравленная атмосфера Венеры исключает возможность жизни на ней, разгорячился Стурди. — Чем заниматься анекдотами, обратимся лучше к фактам! Фактом является то, что несколько десятков лет тому назад на Землю упала межпланетная ракета...
— В которой, как доказал профессор Чандрасекар, живых существ не было, — прервал его сосед.
— Хорошо! Не было! Но ракета не могла быть пущена с Венеры. В противном случае на этой планете должны были бы существовать её конструкторы, то есть живые существа. Разве это не ясно?
Снова наступила тишина, и в наушниках слышалось только торопливое астматическое дыхание старого биолога. Потом Арсеньев, сдвигая широкие брови, второй раз во время этой дискуссии произнёс:
— Нет. — И, смерив спокойным взглядом озадаченного биолога, добавил: — Это не ясно.
В голосе его была такая уверенность, что учёные застыли на мгновение, поражённые представшим в их воображении необычным миром, населённым мыслящими и действующими, но не живыми существами. Председатель, профессор Клювер, встал и, окинув взглядом зал, поднял руку.
— Коллеги, — произнёс он, — сейчас поступило предложение задать общему собранию Комитета переводчиков три вопроса, по которым будет проведена особая дискуссия. Вот они:
Во-первых. Можно ли полагать, что неизвестные существа, обитающие на Венере, намерены уничтожить жизнь на Земле?
Во-вторых. Если так, то нужно ли считать, что человечеству может угрожать действительная опасность с их стороны?
В-третьих. Если да, то можно ли воспрепятствовать этому?
Слова попросил доцент Джугадзе из секции логиков.
— Я полагаю, — сказал он, — что путём голосования можно решить только первый вопрос, относящийся больше к нашим предположениям, чем к фактам. Мы слишком слабо знаем язык «отчёта», чтобы на сто процентов быть уверенными в правильном толковании фразы, в которой говорится о так называемой «агрессии на Землю». Поэтому мы все, опираясь на свои предположения, в равной степени можем высказаться по этому вопросу. Остальные же вопросы не могут быть решены голосованием. Так же как незачем, например, гадать, из чего сделана крыша этого здания — из стекла или из металла. Для этого достаточно спросить архитектора, который его строил. В данном случае речь идёт тоже о фактах, известных специалистам; они и должны решать этот вопрос.
Предложение логика было принято. В зале, оборудованном специальными приборами, голосовать было очень легко. Перед каждым из учёных были три кнопки: нажимая на левую, он говорил «да», на правую — «нет», на среднюю «воздержался».
Председатель дал знак, все протянули руки к кнопкам, и через несколько секунд автомат показал результаты. Из семидесяти шести членов Комитета шестьдесят восемь ответили на первый вопрос «да», двое — «нет», а шестеро воздержались. Характерно, что воздержавшимися оказались исключительно логики. Таким образом, большинство присутствующих подтвердило мнение, что в злополучной фразе говорится о намерении неизвестных существ вторгнуться на Землю.
Огласив результаты голосования, председатель отложил дальнейшие прения до вечера следующего дня. К этому времени нужно было организовать комитет для редактирования ответов на второй и третий вопросы. Поэтому астрофизики, инженеры, технологи и атомные химики образовали так называемую специальную секцию, проработавшую в Малом зале института всю ночь, до одиннадцати часов утра; после этого члены её удалились на отдых, чтобы в десятом часу вечера явиться на пленарное заседание Комитета переводчиков.
Докладывал профессор Лао Цзу. На лицах его коллег явственно видны были следы бессонницы. Лишь он один выглядел как всегда. В своём коротковатом тёмном костюме он держался очень прямо, чёрные волосы на круглой голове были гладко зачёсаны.
— Прежде чем познакомить вас с главной проблемой, — сказал Лао Цзу, — я позволю себе ответить на вопрос, который мне только что предложили. Подписал его коллега Стурди вместе с несколькими членами секции лингвистов. Упомянутые коллеги рассуждают следующим образом: так как условия, существующие на Венере, являются для нас гибельными, то наши условия должны быть гибельными для обитателей Венеры. Из этого они делают вывод, что нет никакого серьёзного основания полагать, будто эти якобы разумные существа могут прилетать на Землю, где их ничего хорошего не ждёт. Однако относительно первой части этого вывода я могу сказать: non sequitur! — не следует! Уважаемые коллеги полагают, что если мы не можем жить на Венере, то и обитатели Венеры не могут жить на Земле. Такого вывода сделать нельзя. Мы не можем жить в воде, но двоякодышащие рыбы могут жить и на суше. Приходится выразить сожаление, что доцент Стурди не усилил своей партии хотя бы одним логиком.
По залу пробежал лёгкий шум, а китайский учёный с невозмутимым спокойствием продолжал:
— Остаётся ещё один вопрос. Что хорошего принесло бы обитателям Венеры прибытие на Землю? Надеясь не наскучить уважаемому собранию, я осмелюсь привести старинную притчу моего великого земляка, философа Чуанг Дже. Он рассказывает, как однажды два философа стояли на мостике над речкой и любовались игравшими в воде рыбками. Один из них сказал: «Смотри, как извиваются и плещутся в воде рыбки. Это доставляет им удовольствие». На это второй: «Как ты, не будучи рыбой, можешь знать, что доставляет им удовольствие?» На это первый: «Как ты, не будучи мною, знаешь, что я не знаю, что доставляет рыбам удовольствие?» И вот я, с позволения коллег, стою на точке зрения этого второго философа. Я могу только позавидовать доценту Стурди, который так хорошо знает, что может доставить удовольствие обитателям Венеры.
Послышался приглушённый смех. Лао Цзу, отложив листок с вопросами в сторону, продолжал всё тем же спокойным голосом:
— Два поставленных перед нами вопроса, — я сказал «перед нами», так как выступаю от имени специальной секции, — мы рассматривали всё вместе. Главная проблема, которая нас сейчас интересует: может ли одна планета уничтожить другую. На этот вопрос мы отвечаем: да, может. Те из присутствующих, которых я имел удовольствие видеть на нашей большой беватронной станции под Пекином, знают, что мы полтора года назад начали строить там излучатель быстрых дейтронов. Это очень большой и сложный аппарат. Целью нашего предприятия является посылка заряда быстрых дейтронов на Юнону — одну из мелких планет, вращающихся вокруг Солнца между Марсом и Юпитером. Заряд, посылаемый нами, должен совершенно уничтожить планету, превратив её в пыль. Мы надеемся, что этот эксперимент даст нам возможность наблюдать кольцеобразную туманность. Говоря прямо, мы хотим построить искусственную модель, иллюстрирующую возникновение планетных систем. Я говорю об этом проекте, уже давно осуществляемом, потому, что он ясно доказывает возможность уничтожения одной планеты путём воздействия на неё с другой. Конечно, планета, которую мы поставили себе целью уничтожить, имеет в диаметре едва сто девяносто километров, тогда как диаметр Венеры достигает двенадцати тысяч трёхсот километров, а Земли — двенадцати тысяч шестисот. Но наша задача — разбить её на атомы, а для того чтобы уничтожить жизнь даже на такой большой планете, как Земля, достаточно было бы облучить её зарядом дейтронов всего вдвое большим, чем тот, который мы хотим бросить на Юнону. Таким образом, на оба заданных нам вопроса мы отвечаем утвердительно.
Секция, мнение которой я выражаю, — продолжал Лао Цзу, — полагает, что у нас есть три пути. Прежде всего возникла мысль написать на языке «отчёта» письмо и отправить его с помощью дистанционно управляемой ракеты. Однако имеющийся у нас запас слов этого языка недостаточен и не позволяет нам написать то, что мы хотели бы сообщить обитателям Венеры. Это подтвердили опыты, закончившиеся вчера ночью. Конечно, письмо можно было бы написать на одном из земных языков, но мы не знаем, приложат ли обитатели Венеры столько трудов для его прочтения, сколько приложили мы, чтобы прочесть их «отчёт». Затем можно послать на Венеру корабль, который год тому назад закончил пробные полёты и сейчас отправлен без груза по маршруту Земля — Луна — Земля. Как вам хорошо известно, уважаемые коллеги, я говорю о «Космократоре», отлёт которого на Марс назначен на первые месяцы будущего года. Наконец третий путь — это посылка на Венеру полного заряда дейтронов с нашей беватронной станции под Пекином. Последний вариант, конечно, самый простой и самый действенный, однако спецсекция единогласно отвергает его уже потому, что так называемая агрессия Венеры на Землю является пока только неподтверждённой гипотезой.
Физик умолк. Этим воспользовался один из учёных, чтобы спросить, нельзя ли для решения такого необычайно важного вопроса, являющегося, как он выразился, «центром тяжести» всего дела, воспользоваться «Электронным мозгом».
— Нет, нельзя, — ответил Лао Цзу. — Ни «Электронный мозг», ни другой механизм не может превратить недостаточные сведения в полные. — Он наклонил голову. — На этом я заканчиваю сообщение спецсекции.
Он замолчал, но не сел: закрыв на мгновение глаза, он оглядел затем сидящих в зале и произнёс:
— Теперь, как член Комитета переводчиков, я хочу поставить на голосование следующий вопрос. — И, глядя на листок бумаги, который держал в руке, он прочитал: — «Средства, имеющиеся в нашем распоряжении, настолько мощны, что с технической стороны мы ничем не ограничены. Это значит, что выбор нашей линии поведения относительно неизвестных существ не стеснён материальными условиями и поэтому подлежит оценке только с моральной точки зрения. Можем ли мы в данной ситуации нанести удар первыми или же должны стремиться к мирному разрешению конфликта, даже если это будет сопряжено с величайшими трудностями и опасностями?»
Лао Цзу опустил руку с листком. Тишина была такая, что высоко над головами членов президиума явственно слышалось мягкое тиканье большого хронометра.
— Вот что я хотел сказать. Я знаю: мы не уполномочены принимать решение, но полагаю, что человечество будет считаться с нашим мнением. Это всё.
Председатель от имени президиума принял сообщение спецсекции к сведению и поблагодарил её за проделанную работу. Он заявил также, что в ходе дальнейшей дискуссии будет обсуждено предложение профессора Лао Цзу. Так как никто не внёс поправок, текст был принят, и можно было приступить к голосованию, чтобы остановиться на одном из внесённых предложений.
Шёл третий час ночи. Облака, выделявшиеся раньше на фоне неба, начали темнеть. За высокими окнами зала на востоке стала вырисовываться граница между землёю и небом, похожая на глубокую трещину, окаймлённую лиловыми туманами.
Председатель, беседуя со своим секретарём, не спускал глаз с аппарата для голосования. Когда счётчик показал, что все подали голоса, председатель встал:
— Семьдесят шесть голосов подано за мирное разрешение конфликта, произнёс он. — Это решение нельзя, конечно, считать окончательным, но не в этом сейчас дело. Вот уже свыше восьмисот тысяч лет живёт на Земле человеческий род. В полной трудов и мук смене поколений он не только нашёл способы подчинить себе природу, но и научился управлять силами общественными, которые на протяжении многих веков затрудняли прогресс, обращая его против самого человечества. Эпоха эксплуатации, ненависти и борьбы окончилась всего несколько десятков лет назад, и были провозглашены свобода и сотрудничество народов. Однако нам не дано почить на лаврах и довольствоваться достигнутым. На пороге новой эры произошло первое столкновение земной цивилизации с внеземной, и решение должны вынести мы. Как мы должны поступить? Ответить на угрозу, брошенную нам с другой планеты, ударом, который уничтожит нападающих? Мы могли бы это сделать, тем более что мы имеем дело с существами, совершенно от нас отличными, которым мы не можем приписывать ни человеческих чувств, ни человеческого разума. И всё же, имея возможность выбирать, мы выбрали мир. В этом нашем шаге видна тесная связь человека со всей Вселенной. Минуло время, когда Землю считали избранной планетой. Мы знаем, что в бесконечном пространстве есть миллиарды миров, подобных нашему. Если существующие на них формы организованного поведения материи, называемого жизнью, нам неизвестны, что из того? Мы, люди, не считаем себя ни лучше, ни хуже других обитателей Вселенной. Правда, с нашим решением связаны непредвиденные опасности, огромные труды и риск. Но всё же мы единодушны. Мы, учёные, служим обществу, как и все его члены. Мы равные среди равных, но одно нам дано в большей мере, чем прочим: ответственность. Принимая её, мы сознаём свои обязанности в отношении Космоса.
Председатель умолк на мгновение. Фиолетовый рассвет заглядывал в окна. Вдали, за городом, видимым с высоты башни, разгорался ленивым сумрачно-рубиновым светом восточный край горизонта.
— Сейчас я прочту имена коллег, которых попрошу остаться в этом зале; мы должны немедленно приступить к подготовке отчёта о нашей работе, который завтра — вернее, сегодня, ибо новый день уже занялся, — необходимо представить в Высший научный совет. До этого я попрошу вас ещё об одном. Возможно, будет принято решение послать на Венеру межпланетный корабль, первоначально предназначавшийся для полёта на Марс. Так вот, мне хотелось бы знать, кто из присутствующих готов принять участие в этой экспедиции.
Послышался шум, перешедший в глухой рокот. Учёные, словно по уговору, не воспользовавшись аппаратами для голосования, отодвинули кресла и поднялись ряд зарядом, стол за столом, напряжённо глядя на председателя, и весь зал, таким образом, оказался в движении.
Под этими взглядами председатель тоже поднялся и теперь переводил глаза с одного учёного на другого, поражаясь тому, как все — старые и молодые, охваченные одним и тем же порывом, стали в эту минуту похожими друг на друга. Губы у него чуть заметно задрожали.
— Я так и знал, — прошептал он. И, выпрямившись, чтобы достойно взглянуть в глаза всем этим людям, громко произнёс: — Благодарю вас, коллеги!
Он отвернулся, словно ища кого-то позади себя, но там никого не было. Только слабый отсвет уходящей ночи струился в высокие окна. Председатель подошёл к столу, поднял обеими руками тяжёлую книгу, в которой велась запись желавших выступить, и сказал:
— На этом последнее собрание Комитета переводчиков считаю закрытым.
Учёные выходили из зала, задерживаясь в проходах между рядами кресел. Повсюду возникали оживлённо беседующие группы. Вокруг стола председателя собрались лишь те, кто должен был готовить отчёт. Наконец зал опустел, и последний из уходивших погасил свет.
В наступившей тьме на горизонте алела заря. Тучи, низкие и тяжёлые, разошлись. На тёмно-синем небе запылала белая точка — звезда, такая ясная и сильная, что от оконных переплётов упали вглубь зала слабые тени, а ряды пустых кресел и столов стали видны в сероватом отблеске. Это была Венера, предвестница Солнца. Потом края туч, которых коснулось золотое пламя, ярко вспыхнули. Неподвижная искра всё бледнела и бледнела, пока не исчезла в ослепительном блеске нового дня.
11,2 КИЛОМЕТРА В СЕКУНДУ
Мысль о путешествии к звёздам почти так же стара, как и само человечество. Человек первый из живых существ отважился взглянуть, запрокинув голову, в необъятный простор, расстилавшийся над ним каждую ночь. В древнейших религиозных мифах и преданиях мы находим рассказы о летающих огненных колесницах и о героях, которые ими управляли. Люди старались разгадать тайны полёта, которыми в совершенстве владеют птицы. Но прошли долгие столетия, прежде чем впервые поднялась в воздух летательная машина, — беззащитный ещё против ветров, слепой, не поддающийся управлению монгольфьер, наполненный нагретым воздухом.
В XVIII веке философы, писавшие аллегорические нравоучительные рассказы, отправляли иногда своих героев на звёзды, пользуясь для этого воздушным шаром как средством передвижения. Но и позже, когда шар более лёгкий, чем воздух, был вытеснен аппаратом тяжелее воздуха — самолётом, человек убедился, что и он всё ещё далёк от совершенства в передвижении во всех измерениях пространства. Летательные аппараты могли летать только там, где была достаточно плотная атмосфера. Воздушные корабли должны были кружить низко над Землёй, на самом дне воздушного океана, окутывавшего нашу планету более чем двухсоткилометровым слоем.
До того как в конце XIX века зародилась астронавтика, наука о межпланетных путешествиях, писатели-фантасты, а среди них самый замечательный — Жюль Верн, отправляли своих героев в мировое пространство с помощью снаряда, выпущенного из гигантской пушки. Однако даже при поверхностных расчётах становится ясно, что это невозможно. Причин для этого три. Прежде всего, чтобы оторваться от Земли, тело должно развить скорость не менее 11,2 километра в секунду, или сорок тысяч триста двадцать километров в час, тогда как в результате взрыва даже самых лучших взрывчаток газы распространяются со скоростью не свыше трёх километров в секунду. Выпущенный из пушки снаряд должен будет, поднявшись на определённую высоту, неминуемо упасть обратно на Землю. Помочь нельзя ничем: ни удлинением канала ствола, ни увеличением количества взрывчатки. Во-вторых, страшное ускорение, действующее на путешественников в момент выстрела, раздавило бы их насмерть. Чтобы понять, насколько огромны его размеры, достаточно представить себе, что в момент выстрела дно снаряда ударит путешественников с силой и скоростью гранаты, попадающей в цель. Наконец, в-третьих, если бы даже людям, находящимся в снаряде, удалось каким-нибудь чудом уцелеть при выстреле и если бы, вразрез с законами механики, снаряд не упал на Землю, то при падении на Луну он должен был бы разлететься на куски.
Чтобы преодолеть притяжение Земли и в то же время освободиться от влияния атмосферы, на которую опираются крылья самолётов, понадобилось изобретение, которое поистине совершило переворот. Додумались до него очень давно. Уже приблизительно в 1300 году нашей эры китайцы запускали первые ракеты, движимые силой пороховых газов. Однако должно было пройти ещё около шестисот лет, пока русский учёный Циолковский впервые начертил план межпланетного корабля. Вслед за ним появились Годдар, Оберт и многие другие. Они заложили фундамент астронавтики, которая разрослась со временем в самостоятельную отрасль техники.
Принцип движения был ясен. Он основывался на известном законе Ньютона, по которому действие равно противодействию. Ракета должна была иметь запас горючего, превращающегося в струю газов с большой скоростью истечения. Сила реакции толкала ракету в противоположную сторону. Здесь, однако, конструкторов поджидала первая трудность. При самой бурной из всех химических реакций — соединении кислорода с водородом — взрывные газы получают скорость пять километров в секунду. До скорости 11,2 километра в секунду, которую называют отрывной, ещё далеко. К тому же эту скорость нужно сообщить телу, движущемуся свободно, — например, выстреленному снаряду. Ракета — другое дело. Она может взлететь с Земли со скоростью и меньше отрывной, при условии, что её двигатель будет работать непрерывно до той минуты, пока она отдалится от Земли на значительное расстояние. Однако такое решение не может удовлетворять. Кислородно-водородным горючим, казалось бы самым совершенным, не пользовались никогда, так как эти газы трудно сжимаются, а применять их в жидком виде затруднительно и небезопасно. Кроме того, очень высокая температура реакции быстро разрушает двигатель. Поэтому пришлось применять, виды горючего, выбрасывающего газовую струю со скоростью всего лишь один-три километра в секунду. Но в таких условиях вес горючего, которое необходимо затратить для освобождения от земного притяжения, должен в несколько сот раз превышать вес самой ракеты. Даже если бы удалось использовать наиболее эффективное кислородно-водородное горючее, ракета, весящая десять тонн и несущая десять тонн груза, должна была бы взять для полёта от Земли до Луны сорок тысяч тонн горючего. Это была бы громада величиной с большой трансатлантический пароход, и притом с чрезвычайно тонкими стенками попросту говоря, огромных размеров резервуар с крошечной, на самом кончике его, каютой для пассажиров. Управлять таким аппаратом было бы чрезвычайно трудно, так как его устойчивость изменялась бы по мере убывания горючего, а к концу пути такая ракета превратилась бы в огромную пустую скорлупу.
Уже одно это говорит о несовершенстве такого аппарата, но и этот недостаток далеко не единственный. Даже такое невыгодное соотношение между весом горючего и полезным весом, которое получается при использовании кислородно-водородного горючего, является недостижимым идеалом. Из-за других трудностей в камере сгорания во время работы возникает температура приблизительно в три тысячи градусов, при которой самые жароупорные сплавы размягчаются в несколько минут, а если температуру понизить, то скорость истечения газов падает. Для конструкторов получился замкнутый круг. На поиски новых видов горючего ушли целые годы. Пробовали дать ракетам движение с помощью аммиака и окиси азота, пироксилина, смесей бензина с кислородом, анилина с азотной кислотой, спирта с перекисью водорода, даже с помощью твёрдых тел, например угля, алюминия и магния, вдуваемых в пылевидном состоянии в струю чистого кислорода. Не было недостатка и в способах, вызывавших недоумение, как, например, способ Гоманна. Этот учёный предлагал поместить каюту пилота в виде конуса на вершине большого цилиндра, состоящего из твёрдого пороха; подожжённый снизу, порох сгорал бы равномерно, давая движущую силу. В этот период первых опытов, ошибок и упорных поисков инженеры всё яснее отдавали себе отчёт в том, что современная им наука ещё не в состоянии решить проблемы астронавтики. Мощность двигателей крупнейших самолётов и даже кораблей была до смешного мала в сравнении с мощностью, необходимой для борьбы с земным притяжением. Одной из первых ракет, способных преодолеть большое расстояние, была так называемая «Фау-2», сконструированная немцами во время второй мировой войны. Снаряд этот — стальная сигара длиною около десяти метров — имел в носовой части тонну взрывчатки. Вся цилиндрическая часть его корпуса была заполнена горючим — спиртом и жидким кислородом. Там же помещались топливные насосы и камера сгорания. Этот снаряд весил около тринадцати тонн, из которых девять приходились на горючее. Такой запас позволял двигателю проработать одну минуту. Ракета, развивавшая к этому времени мощность в шестьсот тысяч лошадиных сил, могла при вертикальном полёте подняться на высоту двухсот с лишним километров — высоту незначительную по сравнению хотя бы с радиусом земного шара, превышающим шесть тысяч километров. Строить ракеты для межпланетных путешествий по этому принципу было невозможно.
Нужно было искать другие пути для решения вопроса. Возникла мысль о многоступенчатых ракетах, то есть ракетах, расположенных друг над другом. При взлёте работала нижняя ступень, а когда запасы горючего в ней кончались, она автоматически отделялась, и в работу включался двигатель следующей ступени. Таким образом возникли в шестидесятых годах XX века «ракетные поезда» для перелётов через океаны. В продолжение всего полёта они находились в полной пустоте, на высоте пятисот километров, благодаря чему набранная ими скорость почти не уменьшалась до момента посадки. Сначала ограничивались строительством двухступенчатых ракет, потом, чтобы успешнее бороться с огромной диспропорцией между начальной и конечной массой ракеты, стали строить огромные «стратосферные поезда». Величайшим аппаратом такого типа был «Белый метеор», состоявший из восьми постепенно уменьшавшихся ракет. Самая большая из них весила девять тысяч тонн, а самая маленькая, последняя, — около одиннадцати тонн. Этот гигант, выпущенный в пространство приблизительно в 1970 году, должен был сделать облёт вокруг Луны, произвести съёмку её невидимого с Земли полушария и вернуться после ста восемнадцати часов непрерывного полёта. В телескоп было видно, как «Белый метеор» исчез в небе, оставляя за собою оболочки использованных ракет, в назначенный срок достиг Луны и скрылся за краем её диска. Вынырнув вскоре по другую сторону её, он направился к Земле, с высоты триста восемьдесят тысяч километров. Однако в расчёты вкралась ошибка, в результате которой корабль перелетел через широкое пространство Сахары, предназначенное для его приземления, и упал в Атлантический океан, на глубину шесть тысяч метров. Подъём корабля был связан с такими большими трудностями, что его там и оставили, пожертвовав ценными материалами и фотоснимками.
Это первый подлинно межпланетный полёт, и хотя он был проделан кораблём, на котором не было ни одной живой души, всё же возбудил всеобщий интерес. Мысль первых астронавтов перевезти на высоту нескольких тысяч километров, в зону ничтожно малого притяжения Земли, части металлической конструкции, из которых можно было бы соорудить искусственный спутник Земли, всё больше овладевала учёными. Это сооружение было бы промежуточной станцией для всех межпланетных полётов; корабли, израсходовав огромные количества горючего для того, чтобы преодолеть земное притяжение, пополняли бы там свои запасы для дальнейшего полёта.
Но построить такой остров оказалось не так-то просто: нужно было перевезти ракетами в пространство несколько тысяч тонн металла и там, при температуре, близкой к абсолютному нулю, в полной пустоте, соединять части конструкции между собою.
Было предложено несколько различных способов создания на таком острове искусственного притяжения, которое позволило бы людям двигаться; в одном из проектов немецких учёных предлагалось сильно намагнитить искусственный спутник и снабдить обувь его обитателей железными подошвами.
Опыты начались с сооружения небольших спутников. При помощи управляемой с Земли трёхступенчатой ракеты, последнее звено которой достигало скорости восьми километров в секунду, был заброшен первый искусственный спутник, делавший обход вокруг Земли за два с половиной часа, хорошо видимый в телескопы, а при ясной погоде и низком положении Солнца видимый даже простым глазом в виде крохотной чёрной точки, равномерно движущейся в небе. Следующий искусственный спутник был целой научной лабораторией, посланной в пространство с таким расчётом, что он должен вращаться вокруг Земли на высоте сорока двух тысяч километров. Двигаясь по такой орбите, тело оборачивается вокруг Земли один раз за сутки и, следовательно, кажется неподвижно стоящим в одной точке неба, словно повиснув в пространстве наперекор законам тяготения. Эти необычные условия были очень-важны для астрономов, разместивших в носовой части ракеты-спутника свои наблюдательные приборы.
Однако строительство промежуточных станций за пределами Земли на этом прекратилось, так как дальнейшее развитие техники доказало их нецелесообразность. Такое решение проблемы с самого начала вызывало возражения. Многие говорили, что это, безусловно, ложный путь, ибо постройка искусственного спутника не устраняет необходимости в огромных «ракетных поездах»; расчёты показывают, что если экспедиция рассчитывает вернуться на Землю, даже с ближайших планет, то размеры кораблей всё равно должны быть огромными и при наличии промежуточных станций. Оппоненты вспоминали также один из этапов развития земного воздухоплавания в двадцатых годах XX столетия, когда много говорилось о необходимости сооружения в Атлантическом океане плавающих островов для посадки самолётов по пути из Европы в Америку. Такие проекты диктовались состоянием техники самолётостроения, которая не располагала достаточно крупными и мощными машинами для беспосадочных перелётов. Проблема эта несколько лет спустя была решена совсем по-другому, и дорого стоящая постройка искусственных островов оказалась ненужной.
Голоса, возражавшие против космических промежуточных станций, раздавались особенно из физических лабораторий и институтов, так как работавшие там учёные лучше, чем кто бы то ни было, понимали, что ракеты с химическим горючим, пройдя сложный путь развития от китайских драконов и маленьких пороховых ракет до «Белого метеора» с его начальной массой в двадцать одну тысячу тонн, дошли до своего предела и что на сцену выступает новый, гораздо более мощный источник энергии — атомная энергия.
Энергию распада атома, открытую в середине XX века, не сразу удалось использовать для получения электричества или для регулирования климата и преобразования поверхности Земли. Этому довольно долго препятствовали технические навыки, унаследованные от прежних поколений. Подобные явления не раз наблюдались в истории техники. Изобретатели автомобилей строили их наподобие конных экипажей, и прошло несколько десятков лет, прежде чем для автомобиля было найдено самостоятельное конструктивное решение, освободившее его от плена своих несовершенных предков. Первые железнодорожные вагоны были дилижансами, поставленными на рельсы. Первые пароходы строились по образцу парусных судов. Эта инерция мысли сильно осложняла работу и по использованию атомной энергии. Но здесь причины лежали глубже, и преодолеть их было гораздо труднее, чем в приведённых примерах. Эпоха пара заставила инженеров усиленно изучать обработку металлов, особенно железа, которое стало основным материалом для сооружения машин. По мере того как делались всё более могучими «железные ангелы», паровые машины, снимавшие с человечества бремя тяжёлого труда, расширялись также и познания о ценности такого топлива, как уголь и нефть; а технология металлов создавала сотни, тысячи особых видов стали и железа, приспособленных для выполнения строго определённых функций: одни сплавы создавались для вальцевания обшивки паровых котлов, другие — для корпусов машин, третьи — для подшипников, четвёртые — для цилиндров, турбинных лопаток и валов. Общее количество сплавов достигало нескольких тысяч. Открытие атомной энергии создало настолько новую ситуацию, что едва ли кто-нибудь мог сразу понять, какой огромный переворот в техническом мышлении вызовет её широкое использование. Вначале никто не решался отказаться от технических знаний, накопленных ценою труда многих поколений. Поэтому теплоту, полученную в атомных котлах, использовали для образования пара, вращающего построенные по-старому паровые турбины. Однако уже через несколько лет этот способ был признан непригодным. Водяной пар служил хорошим переносчиком тепла между пламенем угля и цилиндром машины, но при сжигании атомного топлива этого было недостаточно. Атомный котёл, способный дать температуру внутренности звёзд, был вынужден работать на ничтожных для него температурах в несколько сот градусов, и это чрезвычайно снижало коэффициент его полезного действия. Только теперь люди в полной мере поняли, насколько сложны были все известные до сих пор способы получения энергии: химическая энергия топлива превращалась в тепловую, тепловая — в энергию движения пара, и только эта последняя — в электрическую. Между тем атомный котёл выбрасывал целые тучи электрически заряженных атомных обломков; если бы их можно было собрать и нужным образом направить, это дало бы неисчерпаемый источник электричества.
Задача была поставлена, цель указана, но на пути к её преодолению лежали гигантские трудности.
Вся прежняя наука оказалась сведённой на нет. В совершенстве изученные тела под действием раздроблённых атомов изменяли свои свойства буквально на глазах. Самые твёрдые и прочные виды стали пропускали атомное излучение, как дырявые сита. До этого времени инженер — энергетик или машиностроитель — создавал машины с возвратно-поступательным или вращательным движением, изучал теории трения, смазки, сопротивления материалов. Теперь он вступал в незнакомые ему области огромных температур и излучений, известных до сих пор только астрономам. Он должен был овладевать новыми знаниями и создавать новые, не существующие в природе средства, чтобы обуздать этот мощнейший и элементарнейший вид энергии, который вот уже миллиарды лет даёт жизнь всему Космосу и поддерживает огонь звёзд.
По мере того как старые фабрики и заводы прекращали работу, исчезали грязные котельные со своими сетями шипящих, ворчащих трубопроводов, машинные залы, полные свистящих турбоагрегатов, шумные вакуумные насосы, огромные горы угля и градирни. Вся эта обширная глава цивилизации уходила в прошлое, чтобы покоиться рядом с главами, описывающими парусные, движимые ветром суда, паровозы, управляемые воздушные шары — цеппелины, рядом со многими главами, в которых описаны чудовищные средства, некогда применявшиеся людьми для взаимного уничтожения в разрушительных войнах.
Новые фабрики имели совершенно иной вид. За прозрачными стенами ходили люди в белых халатах, следившие за помещёнными в подвалах, позади толстых экранов, веществами. Претерпевая ряд последовательных изменений, превращаясь из одного элемента в другой, они выделяли энергию. В светлых цехах новых фабрик стояла полная тишина; и только там, где ток с главных сборных шин переходил в сети высокого напряжения, слышалось низкое, равномерное гудение трансформаторов.
Электричество, хотя и полученное прямо из атомов, нельзя было использовать непосредственно для движения ракет. Астронавтика должна была ещё дождаться своего величайшего открытия. Казалось, атомное горючее обещало бесконечно больше, чем всякое другое: газы, возникающие при распаде атомов, имели скорость в несколько сот, а то и тысяч километров в секунду, и куска урана весом около двух килограммов было бы достаточно, чтобы перебросить тысячетонный груз на Луну. Но это решение, столь лёгкое на бумаге, на деле оказалось очень трудным. Суть в том, что атомы, распадаясь, разбрасывают обломки во все стороны, а для движения ракеты их нужно направить в одну, и техника тех времён считала эту проблему неразрешимой. Но вот появились новые открытия, и одна из самых молодых наук — синтетическая химия атомного ядра — решила проблему межпланетного полёта.
Химики, которые раньше только подражали природе и старались воссоздавать в своих лабораториях тела, встречающиеся на Земле и на звёздах, научились строить вещества, не существующие в природе, и поступали при этом, как архитекторы, подчинившие форму и устройство здания своему творческому замыслу. Они могли по желанию получать вещества, твёрдые, как алмаз, и прочные, как сталь; пластмассы, лёгкие и прозрачные, как стекло, но поддающиеся ковке и механической обработке; клеи, скрепляющие металлы с силой заклёпочного шва; вещества, изолирующие греющие, способные поглощать звуки, излучения и даже атомные частицы. Так был получен люцит — синтетический строительный материал, который днём поглощал солнечные лучи, а ночью отдавал их энергию, светясь ровным белым светом. Научившись по своему желанию строить и соединять атомные решётки, учёные обратили ещё большее внимание на непокорное доселе атомное ядро. Речь шла о том, чтобы атомы, отдавая свою энергию, распадались не как им угодно, а строго определённым образом и чтобы при этом распаде получались частицы, которые можно было бы направить в любую сторону.
Легко сказать, но гораздо труднее достичь цели. Атомное ядро окружено потенциальным барьером, и, чтобы пробить этот барьер, нужна энергия, в миллионы раз превышающая энергию самых мощных взрывчатых веществ. Внешний вид физических лабораторий тоже совершенно изменился. Раньше в сравнительно небольших залах стояли на столах и полках красивые стеклянные приборы; теперь же в массивных залах с бетонными сводами возвышались аппараты для дробления частиц, формой и величиной похожие на средневековые укрепления-башни. Эта мощная атомная артиллерия науки, бомбардирующая упрямые атомные ядра, была самых различных калибров: от старых, построенных ещё в тридцатых годах XX века циклотронов, через синхротроны, альготроны, кавитроны, микротроны, румбатроны и ралитроны до чудовищных беватронов, в которых частицы под воздействием многих миллиардов вольт разгонялись до скорости света. В тяжёлых защитных одеждах, закрывая лица масками из свинцового стекла, приближались учёные к отверстиям в бетонных стенах, откуда било свистящее белое пламя нуклеонов, и подвергали его действию щепотку какого-нибудь нового элемента. Таким образом, в 1997 году был получен коммуний — светло-серебристый, очень тяжёлый металл из группы актинидов, не существующий во Вселенной элемент, занявший сто третье место в Периодической таблице Менделеева. Этот металл, химически нейтральный и твёрдый при обычной температуре, при нагревании до 150000 градусов распадался, выбрасывая дейтроны, ядра тяжёлого водорода. Для получения температуры распада и для удобства регулирования хода реакции была использована идея великого русского физика Капицы, благодаря которой Советский Союз получил атомную энергию ещё в 1947 году.
Эта идея заключалась в очень быстром включении и выключении чрезвычайно сильного магнитного поля, причём между полюсами электромагнита получались температуры порядка 250000 градусов. Однако электромагнит мог быть кое-чем большим, чем «запальная свеча» двигателя: он мог, наподобие выпуклой линзы, собирать поток частиц и направлять их в одну сторону. Благодаря этому получился идеальный атомный двигатель, способный перенести межпланетную ракету не любое место в Космосе. Таким образом, тяжёлая, кропотливая работа многих тысяч инженеров, техников и физиков подняла земную техническую цивилизацию на новую, высшую ступень, когда межпланетные полёты перестали быть капризной фантазией единиц, проектом фантазёра-изобретателя, а стали насущной потребностью всего человечества, которое, навсегда освободившись от подневольного физического труда, направляло взгляд в бесконечные просторы Вселенной, ища там новых загадок и тайн природы, чтобы помериться силами с ними.
Именно так возник «Космократор» — огромный межпланетный корабль, который в 2006 году должен был полететь на Марс. Но известные уже нам важные события изменили курс этого корабля.
ЛЕКЦИЯ ПО АСТРОНАВТИКЕ
Было ненастное июньское утро. По автостраде, ведущей к верфи межпланетных кораблей, ехал большой междугородный автобус. Асфальтовая лента, вившаяся в глубоких выемках, блестела под дождём, как вода. Крутые откосы, спускавшиеся почти до самых краёв бетона, отражались в его гладкой поверхности, создавая у пассажиров впечатление, будто они плывут по извилистой горной реке. У окон столпились ехавшие в автобусе ребята. По мере того как двигался автобус, скалистые хребты перемещались, кружились, прятались друг за друга, а на их место выплывали другие; склоны гор были покрыты чёрными лесными массивами. Через час высоко над верхушками елей заблестел купол астрономической обсерватории, и вскоре автобус, поднявшись на перевал, проехал мимо огромного полушара, разрезанного, как яблоко, с торчащими из разреза деталями большого телескопа. Немного погодя двигатель умолк, и его напряжённая работа сменилась певучим шипением тормозов. Начался спуск в долину, где находилась верфь.
Ещё несколько минут трудного пути по крутой, извилистой дороге, и среди широко расходящихся горных цепей, вершины которых тонули в облаках, раскинулась равнина со скелетами стальных башен, трубами и блестящими под дождём, как стекло, металлическими резервуарами. Посредине огромным восьмиугольником темнели стены верфи.
Инженер Солтык пил кофе в пустой чертёжной, когда зазвонил телефон. Дежурный доложил, что приехала экскурсия. Солтык, даже не поморщившись, сказал: «Пусть подождут, я сейчас», — и положил трубку. Он допивал кофе и отогревал горячим стаканом руки, застывшие не от холода, а от усталости. Накануне корабль совершил свой последний перед великим путешествием одиннадцатичасовой пробный полёт. Инженер принимал в нём участие как первый штурман. Полёт этот был проведён ночью, в особо тяжёлых условиях: при сильной облачности и почти нулевой видимости.
Солтык уже месяц находился на верфи как представитель технического персонала экспедиции. Во время ночного полёта он ни на миг не сомкнул глаз, следя за контрольными приборами. Потом участвовал в проверке аппаратуры, а утром ему пришлось вместе с конструкторами просматривать рентгеновские снимки оболочки корабля. Работы начались, как только корабль ввели в док, то есть с часу ночи. Заседание комиссии было назначено на одиннадцать. Солтык взглянул на часы. Было девять — оставалось ещё два часа. Он хотел немного вздремнуть, но после телефонного звонка передумал и решил провести ещё и эту экскурсию. Он проводил все экскурсии с тех пор, как прибыл на верфь, так как у местных инженеров, по горло занятых спешными делами, связанными с приближением сроков полёта, никогда не оказывалось свободного времени.
Солтык прошёлся по пустой комнате, машинально дотрагиваясь до разбросанных по столам чертежей, глянул в окно, где темнели в мелком дожде горы, и вошёл в лифт, спустивший его тремя этажами ниже. Между внутренней и наружной стенами верфи в густых кустах краснели бутоны удивительно крупных пионов. Экскурсия, как сказал ему встретившийся техник, ожидала у тоннеля. Он спустился ещё на этаж. В большом помещении стояли человек двадцать ребят. Узнав, что он поведёт экскурсию, они окружили его, забросали вопросами:
— Правда ли, что ночью был пробный полёт?
— Как жаль, что мы не приехали вчера!..
— А нам можно будет сейчас увидеть корабль?
— Скажите, пожалуйста, неужели здесь все члены экспедиции?
— А внутрь можно войти?
Вопросы сыпались градом. Инженер даже не пытался отвечать. Отмахиваясь от ребят и отступая, как под струями воды, он добрался до двери.
— Сами всё увидите, — сказал он. — Входите.
Вошли в длинный коридор; в конце находилась большая тяжёлая дверь с похожим на линзу окном. Как только экскурсанты приблизились, двери сами медленно разошлись в стороны, словно створы шлюза. За дверьми вниз вёл наклонный спуск. Зелёные лампы, расположенные в нишах, бросали на лица идущих странный отсвет. Наконец спуск кончился. Они вошли в низкую большую комнату с шершавыми стенами и потолком из портландского цемента. Раздвинулись ещё одни двери, и — на этот раз в голубом свете — открылась как бы внутренность большого вагона.
— Это лифт? — спросил кто-то.
— Нет, транспортный вагон, — ответил инженер.
Когда все уселись в кожаные кресла, он нажал кнопку. Пол слегка дрогнул, и вагон двинулся. Инженер стоял, опершись о стену. Он всё ещё был одет в рабочий комбинезон, осыпанный спереди мелкой, как пепел, металлической пылью. Закурив папиросу, он заговорил низким, слегка ленивым голосом: