Самодержавный «попаданец». Петр Освободитель Романов Герман

Шванвич, дожидаясь вендетты, расплатился с долгами, написал завещание, но Орловы не стали мстить. Верзила перед ними повинился, и с тех пор таких перекосов больше между ними не происходило, хотя морды иной раз друг дружке чистили, но уже под настроение…

— Ваньша, друг сердечный! — Шванвич выпрыгнул из шлюпки, прошлепал сапогами по воде и вскоре сдавил Орлова в медвежьих объятиях. Тот ответил тем же — только кости захрустели. Сильно наобнимались, всласть.

— Не ожидал тебя увидеть, честно скажу! Полмира ты проплыл!

— Надоело хуже горькой редьки! — Шванвич довольно оскалился. — Хорошо на родной тверди стоять! Да и редьки бы не мешало поесть с маслицем, а то галеты сухие уже в рот не лезут.

— Будет тебе редька, с прошлого года осталась! И квашеная капуста, и пироги с картошкой и печенью. И мясо, и рыба, и прочее — земля здесь богатая, всего хватает, если не лениться.

— Ты здесь один иль из братьев кто есть? — Шванвич прищурил глаз. И тут же раскатисто рассмеялся.

— Один, один! — весело подхватил Орлов. — Морды бить не будем, ныне нам не по чину! Да и не столица здесь, а Камчатка! Лады?

— Лады! — охотно согласился Шванвич. — Но раз я гость, то кормить меня будешь, пока брюхо не вспучит. Но вначале баньку стопи! А потом и поговорим по душам. А сейчас постой, я мальца из шлюпки заберу!

— Какого мальца? Сын, что ли, твой? И как он дорогу осилил?!

— Узнаешь! — загадочно бросил верзила, повернулся и потопал по прибою, дополнительно вспенивая воду своими сапожищами…

На берегу царило веселье — от трех прибывших бригов, украшенных разноцветными флажками, отваливали шлюпка за шлюпкой, набитые уставшими моряками. Их встречало почти все население города, более тысячи человек. С крепости палили не переставая из пушек, словно празднество великое пришло. А ведь и не словно — действительно праздник, из далекой России корабли пришли, а в трюмах ой как много всего доставили!

Моряки «Надежды» обнимали матросов, то ли знакомцы были, то ли из извечной морской солидарности. Хлопали друг друга по плечам, веселились, громко смеялись. Будет сегодня весело в единственном трактире, знатен будет пир, не вместит он всех желающих погулять! А потому по домам матросы за накрытыми столами сидеть будут, за чарками полными…

Наместник Сойманов с адмиралом Эльфинстоном на берегу не стали обниматься, долго и чопорно раскланивались, вежливыми словами перебрасывались. Не имел англичанин широты русской души, не обтесался. Но дело свое знает добре — как обещал императору, что доведет корабли, вот и довел. Три из пяти только, но и это хвалы великой требует. Один бриг на камнях Огненной Земли потеряли, а второй в шторме пропал неизвестно куда, когда мимо Алеутских островов шли…

Гречиничи

— Ты такими города сделал! А этот в особенности. Любуешься? Есть на что посмотреть!

Знакомый голос ворвался вихрем в разум Петра, и он стремительно повернулся. Ведьма! Прошлый раз гибель Маши напророчила! Только куда делся ее возраст — моложе стала лет на десять, да и язык не поворачивается ведьмой назвать: улыбается, распущенные волосы развевает легкий ветерок, одета в нарядное легкое платьице, на лебединой шее нитка настоящего жемчуга — на украшениях жены глаз набил, чуток разбираться стал.

— Люди приходят и уходят…

Она словно прочитала его мысли и печально улыбнулась. Горестная складочка собралась на краешках губ.

— Ты решаешь судьбу — мог пролить кровь, но оставил жить… — Она показала рукой на памятник у входа в университет. — Захотел прикоснуться к будущему — и они сотворили твой город. И не только Дашковы — многие выполнили предначертанное. Не обольщайся — ты лишь дал толчок, а события… Дела вершатся помимо тебя, но не без тебя. Хотя этого может не быть, ничего не быть, творить или рушить — тебе решать! Один неверный шаг — и такого будущего не станет. Хотя если ты этого хочешь…

— Нет, не хочу, — хрипло отозвался Петр. — Мне нравится этот Иркутск, мне симпатичны его дома и улицы… И я даже не мечтал, что такими могут быть и люди…

— Тогда приготовься платить! — Она печально улыбнулась, лицо в один миг постарело на десятилетие, а голос стал тяжелым. — Или за тебя расплатятся другие! Там лежит книга. — Женщина махнула в сторону, платьице закружилось в воздухе перед его глазами, а голос, уже ласковый, обволок его душу. — Посмотри ее, она того стоит…

Петр машинально шагнул вперед, к книжному лотку. И повернулся…

Женщины не было, она растаяла в воздухе без остатка, исчезла, как тогда, в занесенной снегом подворотне. Исчезла, словно растворившись, как тают воздушные замки из облаков, проносящихся в голубой синеве, как Фата-Моргана…

На лотке лежало множество книжек в ярких переплетах, но внимание Петра привлекла одна, стоявшая с краю, — толстая, в черной обложке с золотым тиснением. Фамилия автора «двуствольная», она встречалась ему в той, студенческой, жизни. И тоже про фельдмаршалов Российской империи, вот только в название добавлены совсем иные слова.

— Во времена царствования Великой Четы — Петра III Освободителя и Екатерины II Благоверной… — медленно прочел он продолжение названия, и руки сами протянулись к книге.

— Можно посмотреть? — Петр опомнился и спросил разрешения у сухонького старичка с бородкой клинышком, что разморился на ярком солнышке. Тот моментально оживился:

— Конечно, молодой человек! Даже если вы ее не возьмете, дороговата для студента, то в библиотеке прочитаете. Приятно видеть, что молодежь продолжает интересоваться нашим славным прошлым…

Но Петр его уже не слышал, он впал в неописуемое состояние. Перечень фамилий фельдмаршалов, помещенный в самом начале, сразу на целых пяти страницах, оглушил разум.

— Однако… — найдя в себе силы, пробормотал он еле слышно. — Офигеть!!!

В глаза бросились такие громкие имена, которым блистать на французском престоле или громко звучать на немецком языке. Нет, твою мать, они числились в русских фельдмаршалах. Он машинально перелистал страницы и стал читать, бубня себе под нос:

— Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, полный кавалер ордена Святого Георгия Победоносца, Светлейший князь Российского и Византийского императорского и Прусского королевского достоинства!

Последнее восклицание вырвалось непроизвольно — глаза сами убежали вперед и на другой странице уперлись в знакомую дату:

— 1 июля 1770 года в победном для русских войск сражении под Коринфом был тяжело ранен ружейной пулею в глаз, лишившись оного. Однако! Я его туда отправил, а он там глаз намного раньше потерял. От судьбы не уйдешь! Кха! Как говорят — кому суждено быть повешенным, тот не утонет! Твою мать?!!

Легкий ветерок подхватил бумажные листы и перевернул страницы немного вперед. Та же дата, вот только фамилия другая, до боли знакомая.

— Смертельно ранен при взятии Очакова ядром в правый бок… Скончался на руках генералов… Его последними словами были: «Достойная смерть для солдата!»

Что?!! Петр непроизвольно взвыл. Яркий день мгновенно потух, на город опустилась темнота. И холод, страшный холод, пронизывающий насквозь, обрушился ледяным тяжелым покрывалом…

— А-а!!!

Петр закричал что было сил и проснулся. Знакомый шатер, расшитый полог, стенки просвечиваются румянцем восходящего солнца. И нет тлетворного запаха распоротых внутренностей, выжженной земли, тысяч убиенных. Он в Гречиничах, сюда его перевезли, как он и приказал после первого в супружеской жизни неудачного, а может, и счастливого, адюльтера.

— Ф-у-х! — с облегчением вздохнул Петр, и тут его пробил озноб. Он вспомнил сон. — Денисов!!!

— Я здесь, государь! — в шатер ворвался казак. — Я слышал, как ты проснулся, и побежал!

— Скачи в Очаков! Быстро, как только можно! Загони лошадей, бери моих рысаков. С заводными скачи! По пути забирай! Твори что хочешь!!!

— Зачем, государь?! — казак от удивления сделал шаг вперед.

— Сграбастай Миниха! Отволоки его от стен подальше. Старик не должен погибнуть при штурме! Спаси его — и требуй от меня что хочешь!

— Ты видел сон, государь?! — лицо Денисова перекосила страшная гримаса, и он заорал во весь голос, обращаясь к казакам, стоящим снаружи. — Взять лучших коней! Не мешкая!!! Первый десяток в седла!

Денисов повернулся к выходу, но остановился и громко попросил:

— Государь, пиши приказ фельдмаршалу, а то он не послушает!

— Сейчас! — только и ответил Петр и мигом уселся за стол, схватил перо и вкось стал писать по первому листу.

А Денисов облегченно вздохнул:

— Как хорошо, что мы вас сюда отвезли! Словно чувствовал — зато теперь на семь верст скакать будет меньше…

Керчь

— Огня не открывать всем кораблям, пока не подойдем к туркам на пистолетный выстрел!

Капитан-командор Кингсберген рявкнул настолько громким голосом, что стоявший рядом с ним лейтенант Ушаков невольно повернулся, обратив на командира взор с немым вопросом.

— У нас «морские» единороги, нужно бить в упор. Тогда тяжелые ядра разобьют борта этим шебекам, — уже тихо пояснил швед и ухмыльнулся. — Османов ждет неприятный сюрприз!

Молодой офицер чуть улыбнулся, это ведь был первый поход и сразу же бой. Ушаков немного волновался, как и любой другой моряк на его месте, но страха не испытывал, одно лишь жгучее нетерпение — ведь трем русским «апостолам» предстояло сразиться с пятью турецкими шебеками, на каждой из которых пушечных стволов было раза в полтора больше, чем на «новоизобретенных» корветах…

Осенью позапрошлого года молодой лейтенант получил назначение младшим офицером на строящийся на Новохоперской верфи корвет «Святой Петр». На Дону вот уже год шло лихорадочное строительство небольших по размерам кораблей с маленькой осадкой. В устье реки шли сплошные отмели, фарватер неглубок, можно чуть ли не вброд перейти, а потому вывести суда, даже малые, в Азовское море, весьма мелководное, можно было только в весенний паводок.

Дыхание приближающейся войны с Турцией ощущали все моряки и строители, а потому и торопились — работы на нескольких верфях шли днем и ночью, и Федор невольно вспомнил, как три четверти века тому назад здесь же, на Дону, царь Петр Первый лихорадочно строил свой знаменитый Азовский флот.

Но сравнивать, по сути, нечего. Тогда строили из сырого дерева, а оттого корабли получались тяжелые, ход плохой, мореходность еще хуже, да гнили быстро, а орудий хоть и по полсотни на линкорах имелось, но самые большие в 24 фунта, и то в незначительном числе, а обычно на палубах стояли пушки в 12 или 18 фунтов.

А сейчас все двенадцать «апостолов» построили из заготовленного заранее и хорошо просушенного леса. Не валкие, хорошие ходоки. И вооружены прилично — по две дюжины новеньких 36-фунтовых «единорогов», столько же на верхней палубе любого нового «города» стоит.

Одна беда — мало таких орудий отливают, вооружить смогли только «донские» корветы. На «днепровских» трех «святителях» и на спешно достраиваемых балтийских «архангелах» старые пушки устанавливают, многие из которых во времена Северной войны отлиты и калибром мельче — от 8 до 18 фунтов. Трудненько им в схватках придется…

— Сваливаемся на турок! — громко сказал командор, и Ушаков напрягся. Шебеки приближались, но османы еще не стреляли, шла проверка, у кого нервы крепче.

А может, турки до сих пор пребывали в удивлении, увидев русский отряд в Керченском проливе? За долгие десятилетия отвыкли магометане видеть в здешних водах Андреевский флаг. Но ничего, пусть привыкают! В Таганроге под флагом вице-адмирала Сенявина уже полсотни вымпелов, пора показать османам и татарам, кто у крымских берегов хозяин!

Коринф

— С героев эллинских и нужно брать пример! Но как же измельчали их потомки!

Вопрос был риторическим, и потому на него не требовалось ответа. Кутузов скривил губы — у него уже давно возникло стойкое убеждение, что греки не способны воевать. Нет, набрасываться на турок с яростью они могут. Ненависть за столетия османского ярма в них накопилась лютая. Но, получив отпор, разбегаются как зайцы. И если бы не имелось нескольких тысяч русских десантников, то восстание в Морее турки бы давно подавили.

— Ничего, нам бы здесь надолго укрепиться, и даже с потомков Гомера выйдет толк. Обмундировать бы их всех, обучить, дисциплиной прижать — и янычар с таким воинством дубасить можно!

— Вы правы, господин майор! — отозвался Псаро, выполнявший при Кутузове раньше обязанности переводчика. Теперь Михаил Илларионович обходился без толмача — два года командования греками и особенно эти полгода в Морее довольно быстро научили его бегло разговаривать, хотя с письмом проблемы еще оставались изрядные.

— Турки с опаской к нам всегда относились, оружия ни у кого не имелось, кроме майонитов.

— С татей приличных солдат трудно сделать. Они уже вкусили безначалие и привыкли к грабежу. С таких роту не сколотишь — лучше охотников и рекрутов брать. Хотя по отдельности они храбрецы.

Кутузов прищурил глаза — ветер поднял пыль, и было трудно разглядеть за выжженными солнцем холмами нарытые турками укрепления. Их и предстояло ему брать со своим отрядом, чтобы обойти османов с тыла. А сам город должны были штурмовать главные силы — греческий полк с русским батальоном, гусарским эскадроном и десятком пушек, которыми командовал генерал-поручик князь Репнин.

Левее за холмами и зелеными оливковыми рощицами загремели пушки, порывом ветра донесло русское «ура». Русские и греки решительно пошли на штурм, судя по тому, что турки оживились и забегали. По всей видимости, османы собирались на помощь своим, и такой удачный момент было грех упускать.

— Вперед, братцы! — скомандовал майор, и две русские стрелковые роты дружно поднялись и, рассыпавшись цепью, кинулись в наступление. Еще два года назад Кутузов счел бы такую атаку безумством, но теперь считал ее основным тактическим приемом. Вооруженные «барабанками» стрелки не мешали друг другу, а огонь был настолько убийственен, что любое плотное построение пехоты было бы за считаные минуты истреблено с запредельного расстояния. Даже орудия в 3 и 6 фунтов выпускали ядра на меньшее расстояние и с гораздо худшей точностью.

За русскими двинулись три плотно сбитые колонны греков, усиленные десантниками. Еще один тактический прием — после того, как стрелки заставят противника рассеяться, колонны нанесут решительный удар.

Майор обливался потом, горячие струйки раздражали кожу, он постоянно вытирал платком мокрое лицо. Но остановиться и передохнуть нельзя, тогда турки получат столь нужное им время, чтобы собраться, опомниться от смятения, вызванного неожиданным нападением.

Впереди возвышалась насыпь, весьма невысокая — известные своей ленью османы едва подняли ее на два аршина. Напрасная надежда удержать русских — стрелки опрокинули турок штыками и пулями и с ходу ворвались в укрепленный лагерь.

— Аллах акбар!

— Ура!!!

Кутузов взобрался на насыпь и встал, широко расставив ноги. Увиденная картина боя ему понравилась — вялая контратака османов была отбита, стрелки собрали кровавую жатву. Теперь турки бежали почти все, лишь несколько десятков продолжали безнадежное сопротивление, даже несколько раз выстрелили из своих допотопных ружей.

Нет, новыми винтовками нужно вооружать всю армию, а не только егерей и стрелков. Тогда можно будет уверенно громить и вдесятеро многочисленного противника.

— Поручик Псаро! — крикнул Кутузов, зная, что грек находится где-то рядом. — Возьмите вторую колонну, не дайте им уйти!

Он улыбнулся — теперь участь Коринфа предрешена, город будет взят, а турецкое войско истреблено. Или сдадутся османы, бежать-то им уже некуда, ведь путь для отхода уже перекрыт…

— Ай! — страшная боль пронзила правый глаз. Кутузов машинально прикрыл его рукою, по пальцам потекла горячая жижа.

«Надо же, попали прямо в глаз… Так вот на что намекал император?!»

Мысль молнией пронеслась в голове, и мозг тут же скрутило болью. Светлый день превратился в ночь — безвольной куклой он упал на выжженную солнцем землю…

Юконский острог

— Ну и спать ты горазд, братка. Медведь позавидует!

Алехан дернулся — оскаленная индейская рожа, что пыталась отрезать ему голову, намотав волосы на кулак, неожиданно заговорила голосом Григория. Он от изумления дернулся еще раз и очнулся.

Брат оказался не мороком, а самым настоящим, доподлинным. Только на щеке покрылась струпьями кровавая ссадина да десница была перемотана тряпочкой, сквозь которую проступала сукровица.

— Гриша, брат! — радостно взвыл Алехан и рванулся. И тут же рухнул обратно на подушку. Голова нещадно болела, колено ломило — но даже такое пробуждение его обрадовало. Лучше лежать в знакомой комнатушке острога, чем на камнях с откромсанной головушкой.

Он вспомнил, как отчаянно сражался на вершине, как попали ему в голову. Вот только чем? Орлов машинально хлопнул себя по лбу. И попал не на прочную гладкую кость, а на огромную бугристую шишку, что моментально ответила таким приступом боли, что глаза из орбит вылезли.

— У, твою душу мать в три загиба!

Алехан захрипел от боли, но обильная матерщина, вырвавшаяся из самого нутра, сразу приглушила страдания.

— Ты, Лешка, что носорог африканский, зверь чудный. Братку напоминаешь, что от царя-батюшки подсвечником в лоб получил. Кто хоть огрел тебя?

— Каменюкой колош один, — буркнул Алехан.

Шишка тут же запульсировала болью, и бывший конногвардеец облегчил душу языческим наследием славянских предков.

— Я его, тварюгу, со скалы сбросил — пущай полетает!

— Ну и хорошо! — одобрительно крякнул Григорий. И вздохнул. — Мы четверых похоронили вчера, да пятеро раненых. Да ты еще. Хорошо, что стрелой тебя в мякоть угостили, заживет до свадьбы. Ха-ха!

— А тебя как угораздило, братка?

— Тлинкиты у озера засаду нам сделали, но казаки их обошли. Твои выстрелы слышали, вот и не торопились. Знал, что они тебя не возьмут, с «барабанкой» ты. Но руку стрелой поцарапали — уже подживать начала. Нашего изменщика, что колошей ночью в острог пустить хотел, взяли. Выпотрошили сучонка, все поведал. Тридцать семь их было, еще два предателя с бабой. Последних я лично прибил.

— А тлинкиты где?

— Четырнадцать вы с Кузьмой покойным положили, с вождем ихним…

— Вот они почему вокруг скалы крутились… — задумчиво протянул Алехан. — Казак прав был, что мы ихнего атамана прижучили.

— Верно, братец! Еще двадцать мы перебили. Двое незнамо куда и ушли. Боюсь, что в свои земли. А это сам понимаешь, чем пахнет!

Гречиничи

— И что вы скажете по поводу нарезных фузей, переделанных в винтовки, полковник?

— Они великолепны, государь! — Рейстер говорил с придыханием, чуть ли не цокая языком. — Не боятся грязи, пыль, если забивается, не мешает стрелять. Пламя не вырывается, как у «барабанок», затвор ходит свободно. Ни одного случая отказа, хотя у трех кулибинских винтовок каморы вкось встали. Двух егерей покалечило — а стрелки хорошие…

— Ну а недостатки у бер… у новых винтовок какие? — Петр чуть не назвал их берданками, уж очень похожие системы вышли.

— Пружина листовая слабая на выбрасывателе гильз. И магазин мал — нужно до шести патронов увеличить, как раз с полпачки будет. Заедание одно вышло, перекос патрона. Штык на одной болтался, паз неплотный.

— А говоришь, недостатков нет!

— Так они исправимы, государь!

— Лучше кулибинских, скажи честно?

— Намного, ваше величество! — немец посмотрел с вызовом, как бы говоря: «Я за свои слова отвечаю!»

— И дешевле на четверть с переделкой выходит, — со вздохом произнес Петр. Это была его ошибка, поторопился он с кулибинским изделием.

— А новые по цене еще дешевле выйдут. Вместо трех «барабанок» четыре таких. Больно много охтинские часовщики за механизм самовзвода требуют. Одна беда — в Ижевске производство кое-как наладили.

— Так пусть и выпускают дальше! — Рейстер непонятно почему загорячился. — Кавалерию ими вооружать надо, с коня затвором много не надергаешь. И револьверы для офицеров нужны как воздух. Они же редкость несусветная, на всю армию пара сотен.

— Государственник ты у меня, — пробормотал Петр. На некоторую фамильярность он не обращал внимания, «ближний круг» все-таки, и покосился в сторону — фельдмаршал Румянцев ожесточенно писал за его столом. После гибели Гудовича именно ему было доверено разобрать бумаги, уж слишком важная была там информация.

— А ты что думаешь, Петр Александрович?

— Винтовка добрая, государь! — Тот оторвался от бумаги с видимым облегчением. — Их много нужно, а в Туле два десятка в день производить обещают. Но хорошо бы три десятка, а лучше четыре. Мы за десять лет ими армию перевооружим. А с барабанными механизмами пусть в Ижевске свои пять штук выпускают, но только револьверы, они нужнее. Возни меньше будет — ствол намного короче, потому легче делать, и гильзы меньше, их из латуни точить, заряд пороха в них слабее. Дальность-то не нужна для выстрела!

— Верно подмечено, — Петр восхитился прагматичностью фельдмаршала — вот что значит военная косточка. И когда он успел наперед решение выработать? Все замечает, глаз острый.

— Я тут, ваше величество, потребности армии в новом оружии прикинул, пока бумаги разбирал. Андрей Васильевич в корень смотрел — с такими винтовками плотные построения пехоты гибельны. Выкосят мгновенно, как мы янычар. А винтовок-то пара тысяч всего была, а османов в атаку кинулось двенадцать тысяч. Я трупы многие осмотрел — пули двоих или троих пронизывали за раз единый.

— Ни хрена себе! — только и пробормотал Петр.

— «Гремучий камень» продавать нельзя, государь. Иначе они такими же винтовками наших солдат убивать станут. Да и ваши «саморасширяющиеся» пули для нарезных фузей зело опасны. В Пруссии их уже выпускать стали. А там по всей Европе это добро разойдется, нам мало приятного будет. Одно хорошо — скорострельности нет, с дула заряжать ведь надо. «Гремучего камня» своего у них нет!

«Это что же я наделал?! — Только сейчас до Петра дошло, какие последствия вызовет „его изобретение“, на век опередившее время. — Предположим, что еще лет двадцать тайну гремучей ртути мы сохраним. Да нет, наверное, химики в Европе есть, сообразят, падлы, где собака зарыта. Лет десять выиграем, не больше, а там они начнут наверстывать упущенное. А потому сейчас нужно все реформы провести, как раз ко второй войне с турками успеем. Стой! А с чего ты взял, что история повторяться будет?!»

— Я тут предварительные наброски сделал, государь. Как нам лучше армию обустроить. Фузилеры не нужны — старые ружья дрянь, их продать побыстрее нужно. Всех новыми винтовками вооружить и в стрелки переводить. Пусть с неприятелем, у кого ружья старые, колоннами воюют, а против штуцеров цепями густыми, как егеря нынче супротив турок действовали. Гренадеров оставить, нарочно отбирать самых рослых, и гранат новых вдвое против прежнего им носить — при штурмах вещь незаменимая. В полки не сводить, дивизии батальон придавать.

Петр вытаращил глаза — генерал намного яснее излагал его собственные соображения. Еще бы — думал, что с новыми ружьями русские начнут соседей строить и равнять, а ведь те не лыком шиты, в обратку засветят.

— И егерей также батальон на дивизию, — фельдмаршал со скрытой усмешкой посмотрел на несколько растерявшегося Петра. — Те только россыпью воевать будут, а главное — разведку неприятеля денно и нощно на них возложить. Тут они в самый раз будут. Я новый полевой артикул набросал, сиречь устав — как по-новому воевать нужно нам, только винтовок в достатке иметь. Посмотрите, государь. Тут мешкать нельзя — чем раньше войска начнем учить, тем лучше.

— Ага, — только и ответил Петр, мучительно соображая. И тут его осенило, он аж подскочил на кресле: «Зачем самому пыжиться, если настоящие профессионалы есть. Одна голова хорошо, а три лучше. Прямо Змей Горыныч получается. Тогда не так — Румянцев и Суворов военные гении, особенно последний, а потому пусть воз этот они и тянут в две силы. А я их направлять и контролировать стану — как товарищ Сталин».

От таких мыслей Петр воспрянул духом и воспарил. Закурил папиросу и стал думать, как бы половчее все это дело спихнуть.

— Ты, Петр Александрович, военную коллегию на себя примешь и все реформы осуществишь. Но после войны — фельдмаршал Миних меня просил уже несколько раз освободить его от этой ноши. Оно и понятно, далеко за восемьдесят ему, а вы молоды и энергичны. А посему — начинай немедленно трудиться, а для начала все свои соображения в письменном виде изложи. Неделю тебе, надеюсь, хватит?

Румянцев кивнул, но вот радостный порыв не сдержал, губы чуть дрогнули. Петр это заметил и усмехнулся:

— А сейчас давай начистоту поговорим, как нам дальше войну вести после вчерашней победы?

Константинополь

— Не может быть?! Да откуда они взялись на нашу голову?!

Кэптэн испытал жгучее желание протереть глаза. Еще час назад он обернулся и рассмотрел вдали надвигающиеся белые пятнышки парусов. Но солнце слепило, и он решил, что видит корабли из Скутари. Посмотрел и забыл… На свою голову.

Такие приземистые хищные силуэты он не видел ни разу на своей долгой морской службе. Откуда они взялись?

— Наверное, османы от Чесмы пришли с известием о славной победе? — задумчиво проговорил купец, и кэптэн взорвался на эти слова:

— Разуй глаза! У турок нет таких кораблей, я их флот знаю так же хорошо, как свою бутылку с виски. О! Проклятие!

Головной линейный корабль, а кто имеет три дека открытых пушечных портов, стал сваливаться в их сторону. За ним потянулись и другие шесть линкоров, за которыми порскнула дюжина мелких суденышек.

Солнце слепило глаза, но, сильно прищуриваясь, старый морской волк разглядел за кормой флаг, и его лицо побледнело.

— Белый флаг с косым синим Андреевским крестом?! — Волосы у кэптэна встали дыбом. — Русские!!! Они как-то прорвались через Дарданеллы!

— Не может этого быть! — Купец вскочил на ноги, покачнулся — от долгого сидения они с непривычки затекли.

— Вы же сами говорили нам, что они никогда не пройдут через турецкие укрепления?!

— Проклятие! — Кэптэн отмахнулся от собеседника и заорал во все горло, мешая английские и турецкие слова: — Алярм!!! Живее, сыновья шелудивой собаки! Иначе гяуры подпалят вам сейчас задницы! Быстрее, шлюхины дети!

На разленившийся под жарким солнышком экипаж брань капитана подействовала ударом хлыста, да по оголенным ягодицам. Турки завопили хором и шустро забегали по палубе, откатывая орудия на колодообразных лафетах для заряжания.

— Поздно… — тихо прошептал аристократ, с презрительной миной взирая на захлестнувшую всех панику. Он сам даже не привстал — негоже показывать простолюдинам, тем более иноверцам, страх.

Однако поднявшаяся суматоха тут же прекратилась — русский корабль обволокли густые клубы дыма, и уши заложило от чудовищного грохота десятков орудий. И начался ад…

— Помогите! — англичанин выплюнул морскую воду, что обжигала рот, и крикнул что было сил. Барахтаться с раненой рукой весьма неприятное занятие, особенно когда понимаешь, что силы уже оставили и придется уходить на дно, а этого ему очень не хотелось. Выжить в горящем аду, найдя спасение в море, — и утонуть?! Это уж чересчур!

— Никак наш барахтается? — крик матроса с проходящего русского фрегата он хорошо расслышал и взмолился. И Всевышний услышал — не прошло и десяти минут, как его под грохот орудий затащили на палубу.

Лишившись халата и фески, с закопченным в дыму телом, он уже не походил на аристократа. Но это и не нужно. Наоборот, опасно. А потому англичанин вульгарно выблевал из себя заглоченную воду.

— Ба, кого я вижу! Это сам сэр Ричард! — знакомый голос привел его в чувство. Это же Ставраки, его давний агент, полезно работающий долгие годы на правительство Его величества. Однако, проморгавшись, аристократ побелел, хотя под копотью это было не разглядеть.

На греке ладно сидел темно-зеленый русский мундир с погонами майора, а глаза отливали беспощадной веселостью.

— А я вас ждал, сэр! И искренне рад нашей новой встрече! Правда, взаимности вам не обещаю — слишком хорошо вы нам пакостили!

Очаков

— Виктория! Господин фельдмаршал, чудесная виктория!

Миних облегченно выдохнул воздух, ведь до того затаив дыхание он напряженно смотрел на запыленного посланца, прибывшего от императора. И тот, словно поняв обуревавшие старика мысли, крикнул прямо с седла.

— Слава Господу! — Миних с облегчением перекрестился и тут же спросил: — Где и когда?!

Гонец тяжело сполз с коня, покачиваясь на ногах, расстегнул китель и достал футляр с письмом. Миних его взял, но вскрывать не стал — только прикоснулся блеклыми старческими губами к императорской печати.

— Позавчера перед рассветом атаковали турок с фронта главными силами и гвардией у села Фильконешти, что на Кагуле, а дивизии генерала Суворова пошли в обход. Конницу, сипахов и татар рассеяли пушками, а янычар расстреляли из винтовок. Они только до апшеронцев смогли добежать, а там их всех и положили. Его величество сам повел своих гренадер в атаку и выручил полк из беды!

— Надеюсь, государь не ранен?!

— Янычары разрубили на нем каску и кирасу, но проникающих ран нет, хотя внешних очень много. Государь крови достаточно потерял, ослабел немного, — гонец помедлил, сглотнул. Пыль забила глотку — за сутки двести пятьдесят верст проехал. Добавил осторожно: — И скорбит — генерал Гудович погиб смертью храбрых, поведя Преображенский и Семеновский полки в атаку!

— Жаль Андрея Васильевича! — Миних сказал с видимым огорчением. Он знал, как Петр Федорович относился к своему начальнику штаба. И старик истово перекрестился, отдавая долг погибшему.

— Турецкий лагерь окружили и сожгли ракетами, он еще горел, когда меня к вам отправили с пакетом, господин фельдмаршал!

Миних открыл футляр, вытащил письмо, крепкими пальцами разорвал конверт. Писал Румянцев — почерк и подпись он узнал сразу. Прочитал — брови гневно сошлись на переносице. Перечитал еще раз и заскрипел зубами от сдерживаемой ярости.

— Виктория небывалая, господа! — старый фельдмаршал повернулся к стоящим на некотором отдалении генералам и офицерам осадного корпуса. — Сорок тысяч осман перебито, много турок и татар утонули в Кагуле — река забита трупами и чуть не вышла из берегов. Тысячи трупов лежат в сожженном ракетами лагере, но пересчитать их пока невозможно — турки только начали сдаваться в плен. Их было полтораста тысяч — они рассеялись как дым. Армии великого визиря больше нет — только немногие смогли спастись бегством. Наших потерь и одной тысячи не наберется. Вот так воевать нужно, господа!

Восторженный гул волной прошелся среди собравшихся, но тут же прервался. Увидев ожесточившееся лицо фельдмаршала, все разом замолкли. Старик повернулся назад и увидел, как от стен дымящегося от трехдневной бомбардировки Очакова быстро пошли два офицера, сворачивая белый флаг. И все для него сразу же стало ясным.

— Мы послали к сераскиру парламентеров с требованием о сдаче. Вы видите — он отказался. Государь мне пишет, что живот даровать тем, кто о пощаде просит. Сераскир отказался — участью Бендер пренебрег. А потому приказываю войскам, мне врученным…

Старик остановился, цепким и строгим взором обвел генералов и офицеров. Те сразу подтянулись, лица стали решительными и суровыми — штурм много крови отнимет, это все понимали ясно.

— Возобновить обстрел немедленно! Через три часа, по красной ракете, колоннам идти на приступ. Гренадеры и охотники впереди. И еще одно — император Петр Федорович приказывает… Тех, кто о сдаче не помышляет, — бить без жалости. Город отдаю на три дня!

Лица солдат и казаков, что на отдалении прислушивались к громким словам фельдмаршала, моментально вспыхнули ликующей радостью. И тут же по солдатским рядам пошел гул:

— Три дня на город дал!

— Братцы, Живодер расщедрился!

— Ужо оторвемся, станичники!

— Погуляем всласть!

— Наконец-то подобрел!

Фельдмаршал усмехнулся — он знал солдатское нутро. Разграбление взятого штурмом города — дело обычное. Распаленные яростью и озверелые от своей и чужой крови солдаты всегда бесчинствуют. Так зачем их сдерживать — ведь правильно государь ему отписал — если враг не сдается, то его уничтожают. Такой кровавый штурм туркам уроком станет, и более коменданты других крепостей упрямиться не будут. Османы жестокость сами понимают и одобряют, иного не приемлют.

— Очень надеюсь, господа генералы, что солдаты будут достойны вашей храбрости, какую показывает его императорское величество, не жалеющий сил и крови для победы русского оружия!

Генералитет от слов фельдмаршала посуровел лицами и угрюмо засопел. Кому хочется прослыть трусом, а потому пожелание фельдмаршала было, по сути, приказом возглавить штурмующие колонны. Могут, конечно, и убить при штурме, но на миру и смерть красна, зато слава будет принадлежать только храбрецам, что османскую ярость переломят.

— Флоту атаковать совместно с войсками, — Миних повернулся к стоящему в одиночестве моряку в черном мундире с серебряными погонами. Он его запомнил по дерзкой ночной вылазке, когда удалось взорвать турецкие корабли, и приказал командору оставить дерзкого капитана у него для связи с флотилией.

А на самом деле выполнил тайное указание императора — если ночной подрыв будет удачным, то под любыми предлогами, но не четким прямым приказом, сих моряков к бою не подпускать, пока он сам к Очакову не прибудет после баталии.

— Я видел, как вы шестовые мины на учениях ловко под днища кораблей подводите и с грохотом взрываете. Сейчас в настоящем деле их и опробуйте, не баржи вам подрывать все время, а потому атакуйте всеми силами турок в лимане!

— Есть атаковать всеми силами!

Лицо моряка и просветлело, и ожесточилось. Семен Хорошкин прекрасно понимал, что даже под прикрытием дымовой завесы только одна из трех полугалер сможет ткнуть шестовую мину под борт. Остальных турки потопят. Но и слава будет яркой!

Одно плохо — ему самому в атаке участие никак не принять. Фельдмаршал повелел все время быть рядом, дабы вовремя разъяснять, что происходит в лимане. Оно и верно — морское дело сложное, и согласовывать действия осадных войск и флотилии нужно умело.

Семен Хорошкин отошел от Миниха на несколько шагов, и тут одновременный залп осадных орудий оглушил его и заставил ускорить шаг. Кораблям ведь тоже было нужно время, чтобы лучше подготовиться к атаке.

Петропавловск

Иван глянул на красную распаренную морду Шванвича и улыбнулся. Баню ему умельцы местные строили, да и сам он им помогал собственными руками. А как иначе — без хозяйского догляда баловство будет сплошное, да и с кого потом спрашивать. Без бани в этих краях нет жизни, тоска сплошная. Первым делом здешние казаки, как на место приходят, часовню ставят, а потом завсегда баню. И только после этого жизнь начинается — дома строят, государевы амбары, частокол от лихих людей да многое другое, без чего острог жить не может.

— С легким паром тебя, пенитель морей, — ехидно поприветствовал Иван Шванвича. Тот уже напарился досыта, вымыл потом мальчонку, и они втроем сидели за столом в чистом белье и подштанниках. Чего чины соблюдать, раз у старинного если не друга, то приятеля находишься!

Тем паче решили в обширном предбаннике «обмывание» совершить, плавание отметить. Таков обычай. А завтра наденут они форму новую, шпаги на себя навесят, новомодные эполеты на плечи лягут — и вперед, на бал к наместнику. Хотя данное мероприятие с петербуржскими не сравнить — танцевать могли лишь два десятка проживавших в городе бывших гвардионцев да несколько их жен, что с супругами в ссылку отправились. Даже величайшую ценность с собой привезли для музицирования — клавесин.

А местный «свет» — купцы, штурманы, казачьи пятидесятники, пообтесавшиеся в их кругу промышленники из Иркутска и Томска, понятий никаких не имели о шляхетской культуре — плясали до упаду под рожок да балалайки с бубнами. А про политес только несколько лет назад узнали, благо гвардейцы учителями стали первыми…

— Ну, ты, брат, и живешь. Богато! — Шванвич выдохнул, сглотнул, дернув кадыком, жадными глазами взирая на накрытый служанкой из местных камчадалов стол.

— Это тебе не в Петербурге у сенаторов кормиться, — чуть сыпанул «соли» на душевные раны «заклятому другу» Иван. — Это Камчатка, за тридевять земель!

Но похвалой Шванвича остался доволен. Стол действительно выглядел богатым — хотя кладовые обшаривать пришлось. Рыба была всевозможная — море здесь кормилец добрый — жареная, вареная, соленая, копченая, запеченная в сухарях. И мясо — но дичина, коров и свиней у горожан было мало, и приготовлена не хуже рыбы, у самого от аппетитного вида слюнки потекли. И хлеб, еще горячий, пышный, ароматный. И попить было что — шипучий квас, морсы из прошлогодних ягод, медовуха из привозного от Иркутска меда, хлебное вино доброй перегонки — водочка получилась отличная, на травах настоянная, медком приправленная.

Но это так — легкий перекус.

А дома их ожидало настоящее застолье, с ушицей и кашами, даже салат один сообразил повар, да неизменная рыба с мясом. И напитки те же — обильно, но скудно, выбора не имелось. Как говорят — чем богаты, тем и рады. Не Петербург с его разносолами и французским вином. Последнее до Камчатки два года везти надо, в пути все перемерзнет, разболтается — уксус сплошной, а не вино…

Ели долго, болтали о петербуржской жизни, всякую всячину Шванвич рассказывал о своих морских путешествиях. Пили водку, но не пьянели — так было хорошо за разговором. Только малец, паренек лет восьми, как наелся, почти сразу задремал за столом, и матрос Шванвича с великим бережением отнес его в дом, уложил в мягкую постель.

Орлов раз пять пытался выбить у собеседника, чей это ребенок, но тот продолжал играть в молчанку, только улыбался загадочно. Обиделся Иван, но Шванвич первым заговорил с усмешечкой.

— Да уж, удивил ты меня, Ваньша. Про мальца все выпытываешь, а что так на него странно смотришь?

— Да мне он братца Федюню напоминает шибко, тот в детстве босоногом такой же был!

— Новость для тебя и братьев твоих есть! Очень важная! Мне ее сам государь поведал.

— Какая?! — Иван чуть привстал.

— А такая, что отдашь ты мне свой дом и хозяйство, граций своих туземных, а то по женской ласке я шибко соскучился!