Гарри Поттер и орден феникса Роулинг Джоан Кэтлин

— А вам известно, — громогласно перебила Кхембридж, — что министерство магии относит этих животных к разряду «опасных»?

У Гарри упало сердце, но Огрид только хмыкнул.

— Ничего они не опасные! Цапануть, яс'дело, могут, но это уж значит, ты их достал до печёнок…

— «С явным… удовольствием… говорит о… насилии», — снова застрочила Кхембридж.

— Погодите! Послушайте! — немного встревожившись, воскликнул Огрид. — Я чего хотел сказать-то… И собака укусит, ежели её дразнить, ведь правда же? А у тестралей просто репутация неважнецкая, из-за смерти и всё такое прочее — ведь знаете, в старые времена их считали за плохую примету! Но это ж чистое суеверие, правда?

Кхембридж не ответила. Она дописала фразу, подняла глаза на Огрида и громко, размеренно сказала:

— Прошу вас, продолжайте урок как обычно. А я похожу, — она пальцами изобразила ходьбу (Малфой и Панси Паркинсон зашлись беззвучным хохотом), — и поговорю с учениками. — При слове «поговорю» Кхембридж показала на свой рот.

Гарри оторопело смотрел на неё, не в силах понять, зачем ей понадобилось вести себя так, словно Огрид не понимает простого английского языка. В глазах Гермионы стояли слёзы обиды и гнева.

— Ах ты ведьма, ах ты злая ведьма! — шептала она. Кхембридж тем временем направилась к Панси Паркинсон. — Я знаю, что ты затеяла, мерзкая, гадкая, злобная…

— Э-м… короче, — заговорил Огрид, прилагая все усилия, чтобы вернуть урок в нормальное русло. — В общем. Тестрали. Такие дела. Ну, от них много пользы…

— Скажите, вот вам лично, — звонким голосом спросила профессор Кхембридж у Панси Паркинсон, — всегда понятны объяснения профессора Огрида?

В глазах Панси, как и у Гермионы, тоже стояли слёзы, но от смеха; она давилась, и разобрать её ответ было трудно:

— Нет… потому что… знаете… он так говорит… как будто рычит…

Кхембридж записала это в блокнот. Здоровые участки лица Огрида густо покраснели, но он сделал вид, что не услышал слов Панси.

— Э-э… Польза от тестралей. Ну… перво-наперво, коли они ручные, так уж ручные, больше не одичают. Потом, они на редкость хорошо ориентируются: только скажи, куда тебе надо, и…

— При условии, что они смогут разобрать, что ты говоришь, — выкрикнул Малфой, и Панси Паркинсон чуть не повалилась на землю в новом приступе хохота. Профессор Кхембридж снисходительно им улыбнулась, а затем повернулась к Невиллю.

— Так вы, Длиннопопп, способны видеть тестралей? — осведомилась она.

Невилль кивнул.

— При чьей же смерти вы присутствовали? — равнодушно спросила Кхембридж.

— Моего дедушки, — робко ответил Невилль.

— И что вы о них думаете? — Кхембридж махнула короткими пальцами на коней. Те успели почти полностью обглодать принесённое угощение.

— Э-э, — Невилль замялся и нервно посмотрел на Огрида. — Они… э-э… ничего, нормальные.

— «Учащиеся… боятся… признаваться… в том… что им… страшно», — забормотала Кхембридж, делая запись в блокноте.

— Совсем нет! — расстроенно воскликнул Невилль. — Мне вовсе не страшно!

— Тише, тише, всё в порядке, — Кхембридж похлопала Невилля по плечу, растягивая губы в понимающую, по её мнению, улыбку (с точки зрения Гарри, это был гнусный оскал). — Что же, — она опять повернулась к Огриду и заговорила громким, размеренным голосом, — полагаю, я увидела вполне достаточно. Результаты проверки (Кхембридж показала на блокнот) вы получите (она изобразила, как берёт что-то из воздуха) через десять дней. — Она растопырила перед собой толстые пальцы-обрубки, лучезарно улыбнулась и, в своей зелёной шляпе более чем когда-либо похожая на жабу, сквозь толпу учеников пошла прочь, оставляя сзади умирающих от хохота Малфоя и Панси Паркинсон, кипящую от бешенства Гермиону и растерянного, расстроенного Невилля.

— Мерзкая, лживая, подлая старая горгулья! — взорвалась Гермиона полчаса спустя, когда, по тоннелю в снегу, который они проделали утром, ребята возвращались в замок. — Вы поняли, что она затеяла? Это всё её старый пунктик — полукровки! Она хочет представить Огрида этаким троллем-недоумком, только потому, что его мать — гигантесса! А урок, между прочим — о, как же это несправедливо! — был совсем не плохой! Если бы опять взрывастые драклы, тогда конечно… но тестрали вполне ничего — а для Огрида, так просто прекрасно!

— Кхембридж говорит, они опасны, — заметил Рон.

— Они, как совершенно справедливо сказал Огрид, могут постоять за себя, — оборвала Гермиона, — и, наверно, Грубль-Планк всё-таки не стала бы их сейчас давать, они, пожалуй, тянут на П.А.У.К., не меньше, но, всё равно, они такие интересные! Надо же, кто-то их видит, а кто-то нет!… Как бы мне хотелось, чтобы я тоже могла!…

— Уверена? — тихо спросил Гарри.

Гермиона ужаснулась.

— Ой, Гарри! Прости!… Нет, конечно, не хотелось бы! Надо же сморозить такую глупость!

— Да ладно, — отмахнулся Гарри, — ерунда.

— Честно сказать, я удивился, что столько человек в классе может их видеть, — сказал Рон, — сразу трое…

— Кстати, Уэсли, интересно, — раздался за их спинами издевательский голос. Оказывается, сзади, совсем рядом, шли Малфой, Краббе и Гойл — из-за снега их шагов не было слышно. — Как ты считаешь, если бы ты видел, как кто-то отбросил коньки, может, ты бы лучше различал Кваффл?

Они загоготали, грубо распихали Гарри, Рона и Гермиону, вырвались вперёд и хором грянули: «Уэсли — наш король!» Уши Рона побагровели.

— Не обращай внимания, не обращай внимания, — как заклинание твердила Гермиона. При этом она достала волшебную палочку и, горячим воздухом, принялась растапливать снежную целину, чтобы проложить себе и друзьям дорогу к теплицам.

Наступил декабрь, с новыми снегопадами и лавиной домашних заданий для пятиклассников. Приближалось Рождество, и Рону с Гермионой всё чаще приходилось выполнять обязанности старост. Им поручили следить за украшением замка («Попробуй, повесь гирлянду, когда за другой конец ухватился Дрюзг и пытается тебя ею задушить», — сказал как-то Рон) и приглядывать за учениками первых и вторых классов, чтобы те на переменах не выходили на мороз («эти шмокодявки жутко наглые, мы в первом классе такими не были», — объявил Рон). Кроме того, им пришлось дежурить в коридорах по очереди с Аргусом Филчем — смотритель вбил себе в голову, что рождественское возбуждение может привести к учащению колдовских дуэлей («У этого идиота в голове не мозги, а навоз», — констатировал Рон.) Словом, они были так заняты, что Гермиона даже перестала вязать шапочки и ужасно переживала, что у неё осталось всего три.

— Как подумаю, сколько эльфов я ещё не освободила! Несчастные, им придётся встречать Рождество здесь — только потому, что не хватает шапочек!

А Гарри не хватало духу сказать Гермионе, что все её творения достаются Добби, поэтому, услышав её слова, он лишь ниже склонился над сочинением по истории магии. Ему самому про Рождество даже думать не хотелось. Он бы предпочёл провести каникулы где-нибудь подальше от «Хогварца». Из-за запрета на игру в квидиш и страха, что Огриду могут назначить испытательный срок, Гарри очень обиделся на всю школу в целом. Существование скрашивали лишь собрания Д.А., но и те после Рождества должны были прекратиться, поскольку большинство ребят на каникулы уезжало домой, к родным. Гермиона вместе с родителями ехала кататься на лыжах, что крайне забавляло Рона — он никогда раньше не слышал об узких деревянных дощечках, которые привязывают к ногам, чтобы съезжать с гор. Рон собирался домой, в Пристанище. Узнав об этом, Гарри терзался несколько дней, пока наконец Рон, в ответ на вопрос, как он будет добираться, не воскликнул: «Но ты же тоже едешь со мной! Разве я не говорил? Мама чуть ли не полтора месяца назад велела передать тебе приглашение!»

Гермиона закатила глаза, а Гарри воспрял духом: Рождество в Пристанище! Что может быть чудеснее! Впрочем, к радости примешивалось горькое чувство вины — ведь он не сможет провести каникулы с Сириусом… Интересно, нельзя ли уговорить миссис Уэсли пригласить крёстного на праздники? Гарри опасался, что она может и не согласиться: они с Сириусом вечно на ножах. Впрочем, что об этом думать, если Думбльдор, скорее всего, не разрешит Сириусу покинуть дом на площади Мракэнтлен. Сам Сириус, со времени последнего появления в камине, ни разу не пытался связаться с крестником. Гарри понимал, что пробовать выйти на контакт под бдительным оком Кхембридж неразумно, но, в то же время, не мог без боли думать о Сириусе, которому придётся встречать Рождество в старом ненавистном доме, одному, и разрывать хлопушку на пару с противным Шкверчком.

На последнюю встречу Д.А. Гарри пришёл рано — и очень кстати. Как только зажглись факелы, он увидел, что Добби взял на себя труд самостоятельно украсить Нужную Комнату к Рождеству. Его «авторство» не оставляло сомнений: кто ещё мог подвесить к потолку сотню золотых шаров, с каждого из которых смотрело лицо Гарри? Вместе же шары составляли надпись: «ГАРРИЧО ПОЗДРАВЛЯЕМ С РОЖДЕСТВОМ!»

Гарри едва успел убрать последний шар, как со скрипом отворилась дверь и в комнату вошла неизменно загадочная Луна Лавгуд.

— Привет, — сонно сказала она, оглядывая остатки украшений. — Как мило! Это ты повесил?

— Нет, — ответил Гарри, — это Добби. Домовый эльф.

— Омела, — мечтательно произнесла Луна, показывая на большую гроздь белых ягод, которая свисала с потолка почти до самой головы Гарри. Он отпрыгнул в сторону. — Правильно, — серьёзно одобрила Луна. — Там бывает полно въедлов.

Появление замёрзших, запыхавшихся Ангелины, Кэтти и Алисии спасло Гарри от необходимости выяснять, что это такое.

— В общем, — скучно сказала Ангелина, снимая мантию и швыряя её в угол, — мы наконец тебя заменили.

— Заменили? — непонимающе повторил Гарри.

— Тебя, Фреда и Джорджа, — нетерпеливым тоном пояснила Ангелина. — У нас теперь новая Ищейка!

— Кто? — тут же спросил Гарри.

— Джинни Уэсли, — ответила Кэтти.

Гарри удивлённо воззрился на неё.

— Знаю, что ты думаешь, — Ангелина достала палочку и принялась помахивать ею для разминки, — но она очень даже ничего. С тобой, — она кинула на Гарри очень нехороший взгляд, — разумеется, никакого сравнения, но… за неимением гербовой…

Гарри сдержался и не сказал того, что так и просилось на язык: неужели Ангелина не понимает, что сам он жалеет об исключении из команды в сто раз больше, чем кто бы то ни было другой?

— А Отбивалы? — с деланым спокойствием спросил он.

— Эндрю Кирк, — без энтузиазма сказала Ангелина, — и Джек Слопер. Не блестяще, конечно, но по сравнению с остальными идиотами…

Приход Рона и Гермионы оборвал этот безрадостный разговор, а через пять минут в комнате было уже столько народу, что Гарри смог спрятаться от обжигающих, гневных глаз Ангелины.

— Итак, — крикнул он, призывая всех к порядку. — Сегодня будем повторять пройденное. Впереди трёхнедельный перерыв, начинать что-то новое нет смысла…

— Как? Мы не будем проходить ничего нового? — недовольным шёпотом, который разнёсся по всей комнате, спросил Заккерайес Смит. — Если бы я знал, то не приходил бы.

— В таком случае, нам очень-очень жаль, что Гарри не предупредил тебя заранее, — громко сказал Фред.

Несколько человек фыркнули. Гарри увидел, что Чу тоже засмеялась, и привычно почувствовал, как в животе что-то оборвалось — будто он, спускаясь по лестнице, случайно пропустил ступеньку.

— …работать будем парами, — объявил Гарри. — Начнём с помеховой порчи, минут десять, а потом достанем подушки и займёмся сногсшибальным заклятием.

Все послушно разделились на пары, Гарри, как обычно, встал с Невиллем. Очень скоро комната наполнилась выкриками «Импедимента!». При этом один из партнёров на непродолжительное время замирал, а второй бесцельно глазел по сторонам, наблюдая за другими парами, потом застывший «отмирал» и, в свою очередь, завораживал партнёра.

Невилль колдовал всё лучше и лучше. После того, как Гарри три раза подряд пришёл в чувство, он оставил Невилля с Роном и Гермионой, а сам пошёл по комнате посмотреть на достижения других ребят. Когда он оказался возле Чу, та одарила его таким сияющим взглядом, что в дальнейшем Гарри пришлось бороться с искушением ходить мимо неё снова и снова.

Уделив десять минут Помеховой порче, они разложили по полу подушки и стали практиковаться в сногсшибальном заклятии. Комната была недостаточно велика, поэтому пришлось разделиться на две группы и тренироваться по очереди. Глядя на своих учеников, Гарри так и надувался от гордости. Да, конечно, Невилль сшиб с ног Падму Патил, а не Дина, в которого метил… Но ведь он промахнулся куда меньше обычного, а остальные и вовсе достигли колоссальных успехов!..

Час прошёл незаметно, и Гарри объявил конец занятия.

— Вы настоящие молодцы, — сказал он, обводя всех довольным взглядом. — После каникул приступим к более серьёзным вещам — может быть даже, к созданию Заступников.

Все возбуждённо загомонили. Потом стали расходиться, как всегда, по двое — по трое; большинство, проходя мимо Гарри, желали ему счастливого Рождества. Он, чувствуя радостный подъём, вместе с Роном и Гермионой собрал с полу подушки и сложил в стороне аккуратной стопкой. Потом Рон с Гермионой ушли, а Гарри решил немного задержаться: Чу была ещё здесь, и он рассчитывал, что и она пожелает ему счастливого Рождества.

— Нет, ты иди, — донеслись до него её слова, обращённые к Мариэтте. Сердце Гарри, как всегда, подпрыгнуло и очутилось в горле.

Он притворился, будто поправляет стопку подушек. Теперь, когда, кроме них двоих, в комнате никого не осталось, он ждал, что Чу с ним заговорит. Но вместо слов услышал громкое всхлипывание.

Он обернулся. Чу стояла посреди комнаты, и по её лицу струились слёзы.

— В чём де?…

Он не знал, как поступить. Чу стояла посреди комнаты и плакала.

— Что с тобой? — неуверенно спросил Гарри.

Чу потрясла головой и вытерла глаза рукавом.

— Про… прости, — заплаканным голосом пролепетала она. — Наверно… дело во всех этих… вещах, которые мы учили… я подумала… вот если бы он это знал… может быть, он был бы жив.

Сердце Гарри камнем прокатилось мимо своего обычного места и обосновалось в районе пупка. Как он не догадался? Ей просто хотелось поговорить о Седрике.

— Он знал, — сумрачно произнёс Гарри. — Он очень хорошо всё умел, иначе не дошёл бы и до середины лабиринта. Но, когда Вольдеморт действительно хочет кого-то убить, у этого человека нет шансов.

Она всхлипнула при звуке страшного имени, но не отвела немигающего взгляда от Гарри.

— Ты выжил, хотя был всего лишь младенцем, — тихо проговорила она.

— Выжил, — устало сказал Гарри и направился к двери. — Не знаю, почему, и никто не знает, и гордиться тут нечем.

— Прошу тебя, не уходи! — восклинула Чу. В её голосе снова зазвучали слёзы. — Мне так стыдно, что я расклеилась… Я не собиралась…

Она опять всхлипнула. Даже сейчас, с красными, опухшими глазами, она была прелестна. Гарри почувствовал себя глубоко несчастным. А ведь как было бы хорошо, если бы она просто пожелала ему счастливого Рождества.

— Я понимаю, как это для тебя ужасно, — продолжала Чу, вновь промокая глаза рукавом, — когда я говорю о Седрике… Ведь ты видел, как он умирал… Тебе, наверно, хочется забыть об этом как можно скорее?

Гарри ничего не ответил. Она была права, но признать это было бы настоящим бессердечием.

— З-знаешь, а ты очень х-хороший учитель, — сквозь слёзы улыбнулась Чу. — Раньше мне сногсшибальное заклятие никогда не удавалось.

— Спасибо, — чувствуя себя неловко, ответил Гарри.

Довольно долго они молча смотрели друг на друга. Гарри испытывал горячее желание стремглав выбежать из комнаты и в то же время был абсолютно не способен пошевелиться.

— Омела, — тихо сказала Чу, показывая на потолок над его головой.

— Да, — кивнул Гарри. Во рту у него пересохло. — Там, наверно, полно въедлов.

— Каких ещё въедлов?

— Понятия не имею, — ответил Гарри. Она подошла ближе. Гарри чувствовал себя так, словно его ударили сногсшибальным заклятием по голове. — Спроси у Психуны. В смысле, у Луны.

Чу издала странный звук — нечто среднее между всхлипыванием и смешком. И подошла ещё ближе — Гарри мог бы сосчитать веснушки у неё на носу.

— Гарри… Ты мне очень нравишься.

Он потерял способность мыслить. Странная, звенящая пустота быстро распространялась по телу, парализуя руки, ноги, мозг.

Она была совсем близко. Он видел каждую слезинку, повисшую на её ресницах…

Через полчаса он пришёл в общую гостиную. Рон и Гермиона сидели на лучших креслах у камина; кроме них, в комнате почти никого не осталось. Гермиона писала очень длинное письмо; она уже до половины заполнила пергаментный свиток, свисавший со стола. Рон лежал на коврике у камина и возился с работой по превращениям.

— Что ты так долго? — спросил он, как только Гарри сел в кресло рядом с Гермионой.

Гарри не ответил. Он пребывал в состоянии шока. При этом одна его половина хотела немедленно поведать друзьям обо всём, что случилось, зато другая была полна решимости унести секрет в могилу.

— Гарри, с тобой всё в порядке? — Гермиона внимательно посмотрела на него поверх пера.

Гарри неуверенно пожал плечами. Он вообще не понимал, что с ним.

— Да что такое-то? — Рон приподнялся на локте, чтобы получше разглядеть Гарри. — Что случилось?

Гарри не знал, что сказать, не знал, хочет ли он об этом говорить. Но, стоило ему окончательно решиться молчать, Гермиона взяла дело в свои руки.

— Это Чу? — принялась выяснять она. — Поймала тебя после собрания?

Гарри оторопело кивнул. Рон захихикал, но, поймав взгляд Гермионы, смолк.

— И что же она… э-э… хотела? — притворно невинным тоном поинтересовался он.

— Она… — начал Гарри; голос прозвучал хрипло, он откашлялся и начал снова: — Она… э-э…

— Вы целовались? — деловито спросила Гермиона.

Рон сел так быстро, что опрокинул чернильницу, и та пролетела по всему коврику. Полностью проигнорировав это обстоятельство, Рон жадным взглядом впился в лицо Гарри.

— Да? — потребовал ответа он.

Гарри поглядел на светящееся весёлым любопытством лицо Рона, на чуть сдвинутые брови Гермионы и кивнул.

— ХА!

Рон победно вскинул кулак и оглушительно захохотал. Второклассники, тихонько стоявшие у окна, вздрогнули от испуга. Вид Рона, катающегося по коврику, невольно заставил улыбнуться и Гарри. Гермиона с глубоким отвращением посмотрела на Рона и вернулась к своему письму.

— Ну? — отсмеявшись и подняв глаза к Гарри, спросил Рон. — И как это было?

Гарри подумал с минуту.

— Мокро, — честно признался он.

Рон хрюкнул, но что он хотел этим выразить — ликование или омерзение — сказать было трудно.

— Потому что она плакала, — мрачно добавил Гарри.

— Ой, — улыбка Рона слегка увяла, — ты что, так плохо целуешься?

— Откуда я знаю, — ответил Гарри. Такое объяснение ещё не приходило ему в голову, и он сразу забеспокоился. — Может, и плохо.

— Какая ерунда, — рассеянно, не переставая строчить, проговорила Гермиона.

— А ты откуда знаешь? — вскинулся Рон.

— Чу последнее время плачет почти постоянно, — с непонятным выражением сказала Гермиона. — За едой, в туалетах, везде.

— Тогда, по идее, от поцелуев она должна была бы повеселеть, — хихикнул Рон.

— Рон, — с большим достоинством произнесла Гермиона, макая перо в чернильницу, — ты самый бесчувственный болван, каких мне выпадало несчастье встречать.

— Что ты такое говоришь? — возмутился Рон. — Лучше скажи, кто это плачет, когда их целуют?

— Вот именно, — с некоторым отчаянием в голосе сказал Гарри, — кто?

Гермиона сочувственно на них посмотрела.

— Вы что, совсем не понимаете, что она сейчас чувствует? — спросила она.

— Совсем, — хором ответили Гарри и Рон.

Гермиона вздохнула и отложила перо.

— Прежде всего, дураку понятно, что ей очень грустно из-за Седрика. Потом, насколько я понимаю, она в растерянности — раньше ей нравился Седрик, а теперь нравится Гарри, и она не может понять, кто больше. Потом, её преследует чувство вины: она думает, что целоваться с Гарри — это оскорбление памяти Седрика, и не знает, что про неё скажут, если она начнёт встречаться с Гарри. А ещё она, скорее всего, не понимает, каковы её чувства по отношению к Гарри, потому что именно Гарри был с Седриком в лабиринте и видел, как тот умер, и от этого всё очень запутанно и страшно. Да, и ещё она боится, что её выгонят из команды, потому что последнее время она так плохо летает.

После этой речи Гарри и Рон некоторое время оцепенело молчали, затем Рон сказал:

— Один человек не может столько всего чувствовать, он взорвётся.

— Если у тебя полторы эмоции, это ещё не значит, что и у остальных тоже, — препротивным тоном заявила Гермиона и снова взялась за перо.

— Но она первая начала, — сказал Гарри. — Я бы не стал… Она просто подошла и… А через секунду уже рыдала у меня на плече… Я не знал, что делать…

— А кто бы знал? — было видно, что Рону страшна самая мысль о подобной ситуации.

— Тебе всего-навсего нужно было её пожалеть, — Гермиона озабоченно подняла глаза от пергамента. — Надеюсь, ты так и сделал?

— Ну, — сказал Гарри, и его лицо обдало неприятным жаром, — вроде как… похлопал по спине.

Вид Гермионы ясно говорил о том, каких огромных усилий воли ей стоит не закатывать глаза.

— Что ж, полагаю, могло быть и хуже, — объявила она. — Ты собираешься с ней встречаться?

— А куда я денусь? — ответил Гарри. — Д.А. ведь никто не отменял.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказала Гермиона.

Гарри промолчал. Слова Гермионы открыли перед ним абсолютно новую и очень пугающую перспективу. Он попытался представить себе, как идёт куда-то с Чу — в Хогсмёд, например, — и должен пробыть с ней наедине несколько часов. Естественно, теперь, после всего, что произошло, она будет ждать приглашения… От этой мысли у Гарри скрутило живот.

— Неважно, — равнодушно произнесла Гермиона, возвращаясь к письму, — у тебя ещё будет масса возможностей её пригласить.

— А если он не хочет? — спросил Рон, необычайно внимательно наблюдавший за Гарри.

— Что за глупости, — рассеянно отмахнулась Гермиона, — она давным-давно ему нравится, правда, Гарри?

Он не ответил. Да, она давно ему нравилась, но, представляя себя с ней вдвоём, Гарри всегда видел Чу счастливой, а не безудержно рыдающей у него на плече.

— А кому, собственно, предназначается этот роман? — спросил Рон у Гермионы, пытаясь прочесть, что написано на пергаменте, который давно уже стелился по полу. Чтобы воспрепятствовать этому, Гермиона поддёрнула письмо к себе.

— Виктору.

— Круму?

— А каких ещё Викторов мы знаем?

Рон ничего не сказал, но насупился. Потом они минут двадцать сидели молча. Рон, фыркая от нетерпения и постоянно что-то вычёркивая, доделывал работу по превращениям; Гермиона, старательно водя пером, исписала весь пергамент, аккуратно скатала и запечатала его. Гарри отсутствующим взглядом смотрел в огонь, больше всего на свете желая, чтобы там появился Сириус и посоветовал, как надо вести себя с девочками. Но языки пламени становились всё меньше, меньше… Наконец, красные от жара угли превратились в золу, и тогда, оглядевшись, Гарри понял, что они опять остались в общей гостиной одни.

— Ну всё, спокойной ночи, — Гермиона широко зевнула и направилась к лестнице в спальни девочек.

— Что она нашла в этом Круме? — возмущённо воскликнул Рон, когда они с Гарри тоже пошли спать.

— Наверно, — подумав, ответил Гарри, — то, что он старше… к тому же всемирно известный квидишный игрок…

— Да, но что ещё? — раздражённо спросил Рон. — Это же мрачный тип!

— Ну да, мрачный, — согласился Гарри, чьи мысли по-прежнему были заняты Чу.

Они сняли робы и переоделись в пижамы. Гарри положил очки на тумбочку, но не задёрнул полог, а стал смотреть в окно рядом с кроватью Невилля на усыпанное звёздами небо. Думал ли он вчера, ложась спать, что через двадцать четыре часа сможет сказать, что целовался с Чу Чэнг?…

— Спокойной ночи, — буркнул откуда-то справа Рон.

— Спокойной ночи, — ответил Гарри.

Может быть, в следующий раз… если такое случится… она будет немного счастливее. Он должен куда-нибудь её пригласить; она, наверное, рассчитывала на это, а теперь обижается… А может быть, она сейчас лежит в постели и плачет о Седрике? Гарри не знал, что и думать. От объяснений Гермионы всё только больше запуталось.

Вот чему нас должны здесь учить, подумал он, поворачиваясь набок, что у них, у девочек, в голове… Уж во всяком случае, это было бы полезнее прорицаний…

Невилль сопел во сне. Где-то в ночи ухнула сова.

Гарри снилось, что он стоит в Нужной Комнате, а Чу гневно корит его: зачем ты заманил меня сюда? Она говорила, что он обещал, если она придёт, дать ей сто пятьдесят шоколадушных карточек. Гарри возражал… Чу закричала: «Седрик всегда давал мне много-много карточек! Вот, смотри!» И стала пригоршнями вынимать из карманов карточки и кидать их в воздух. Затем она превратилась в Гермиону, которая сказала: «Ты обещал, Гарри… Ты обязательно должен дать ей что-то взамен… Может быть, твой „Всполох“?»… Гарри принялся доказывать, что не может отдать «Всполох», ведь он у Кхембридж, и вообще это смешно, он пришёл в Нужную Комнату развешивать шары, вон они какие, в форме головы Добби…

Сон внезапно изменился…

Его тело сделалось гладким, мощным, гибким. Он ловко проскольнул между блестящими прутьями металлической решётки, на животе, по тёмному, холодному полу. Было темно, но он прекрасно видел всё вокруг, правда, в каком-то странном, пульсирующем свете… Он повернул голову. Вроде бы, в коридоре никого нет… Хотя… Там, впереди, на полу, свесив голову на грудь, сидит какой-то человек… Контуры его тела мерцают в темноте…

Гарри высунул язык… И почувствовал в воздухе запах этого человека… Он жив, но задремал… Сидит перед дверью в конце коридора…

Гарри томило желание укусить этого человека… этому надо противостоять… у него другая, очень важная задача…

Но человек шевельнулся… Он вскочил на ноги, и с его колен упал серебряный плащ; Гарри видел над собой размытые, дрожащие очертания человека… Тот вытащил из-за пояса волшебную палочку… У Гарри не осталось выбора… Он высоко поднялся над полом и нанёс несколько сокрушительных ударов, один, другой, третий, каждый раз глубоко вонзая зубы в человеческую плоть, чувствуя, как ломаются рёбра, ощущая горячий поток крови…

Человек кричал от боли… потом затих… беспомощно привалился к стене… кровь лилась на пол…

Лоб так страшно болит… сейчас у него расколется голова…

— Гарри! ГАРРИ!

Весь в холодном поту, Гарри открыл глаза. Простыни, как смирительная рубашка, обвивали его тело; ко лбу словно приложили раскалённую кочергу.

— Гарри!

Над ним склонялся смертельно перепуганный Рон. В ногах кровати стоял кто-то ещё. Гарри обеими руками схватился за лоб; боль буквально ослепляла… Он перекатился на живот, свесился с постели, и его вырвало.

— Ему плохо, — сказал чей-то тревожный голос. — Может, надо кого-нибудь позвать?

— Гарри! Гарри!

Надо сообщить Рону, это очень важно… Судорожно хватая ртом воздух, Гарри рывком поднялся в кровати, усилием воли подавляя рвоту. От боли он почти ничего не видел.

— На твоего… — выдохнул он. Его грудь тяжело вздымалась. — На твоего папу… напали…

— Что? — непонимающе спросил Рон.

— Твой папа! Его покусала змея! Очень сильно, повсюду кровь!…

— Я пойду позову кого-нибудь, — сказал всё тот же тревожный голос, и Гарри услышал, как кто-то выбежал из спальни.

— Гарри, дружище, — неуверенно произнёс Рон, — тебе… приснился кошмар…

— Нет! — гневно закричал Гарри; было очень важно заставить Рона поверить. — Это не кошмар! Не сон!… Я там был, я видел… Я это сделал!…

Он слышал бормотание Дина и Симуса, но ему было всё равно. Боль немного утихла, но пот продолжал литься, и Гарри дрожал как в лихорадке. Его ещё раз вырвало — Рон едва успел отскочить в сторону.

— Гарри, ты заболел, — дрожащим голосом сказал он, — Невилль побежал за помощью.

— Со мной всё в порядке! — выдохнул Гарри, давясь и вытирая рот пижамой. Его била сильная дрожь. — Со мной ничего страшного, а вот с твоим папой — надо узнать, где он — из него кровь льёт ручьями! Я был… это была огромная змея.

Он хотел встать, но Рон толкнул его обратно. Дин с Симусом тихо шептались чуть поодаль. Сколько времени прошло, одна минута или десять, Гарри не знал, он просто сидел, дрожал и чувствовал, как боль, очень-очень медленно, отступает… Затем послышались торопливые шаги, и до него донёсся голос Невилля:

— Сюда, профессор.

В спальню ворвалась профессор Макгонаголл в клетчатом халате, в очках, косо сидящих на костлявом носу.

— Что такое, Поттер? Где болит?

Никогда ещё он не был так рад её видеть — сейчас нужен именно член ордена Феникса, а не врач, который стал бы суетиться, выписывать лекарства…

— С отцом Рона случилась беда, — снова сев очень прямо, сказал он. — На него напала змея! Он очень серьёзно ранен, я видел это своими глазами!

— Что значит «своими глазами»? — свела брови профессор Макгонаголл.

— Не знаю… я спал и вдруг очутился там…

— Ты хочешь сказать, что это тебе приснилось?

— Нет! — сердито бросил Гарри; ну почему никто ничего не понимает? — Сначала мне снилось что-то совершенно другое, глупость какая-то… а потом вдруг это. Всё было как наяву, я ничего не выдумал. Мистер Уэсли спал на полу, на него набросилась громадная змея, было очень много крови, он упал… Надо узнать, где он сейчас…

Профессор Макгонаголл уставилась на него сквозь перекошенные очки, так, словно перед ней было что-то ужасное.

— Я не вру и я не сумасшедший! — Гарри почти кричал. — Говорю вам, я видел, как это случилось!