Семиевие Стивенсон Нил
Таковы были первые пять детей Аиды. В отношении Мойры она так поступить не могла по той простой причине, что Мойра в точности знала намерения Аиды, вплоть до конкретных оснований ДНК яйцеклеток, в которые вносились изменения. Если продолжать аналогию с игрой, то последний ход всегда оставался за Евой Мойрой. Поскольку она так и не озвучила свою стратегию, никто в точности не знал, что она сделала. Так мойринцы стали самой загадочной расой – не только для других, но и для самих себя. Дело в том, что среди людей только мойринцы были способны «делать эпи».
Геном Кэт-два, как и у всякого живого организма, был неизменен. Его копия жила в каждой клетке. Но какие из генов в данный момент активны, а какие в спячке, определялось в зависимости от ситуации, на что обычный человек неспособен. Если бы процесс поддавался контролю, это можно было бы считать сверхспособностью. Увы, таким умением мойринцы не обладали, хотя недостатка в легендах, утверждавших обратное, не было. То есть Кэт-два сама не знала, когда вдруг впадет в недельную спячку, а проснется совершенно иным человеком по имени Кэт-три. Иногда перерождение шло на пользу. Порой бывало смертельным. А иногда приводило к неудобным, а то и вовсе стыдным последствиям. Чаще всего сдвиг происходил, как ни печально, когда мойринец или мойринка влюблялись. Но так решила Ева Мойра и такой дар она оставила в наследство своей дочери Кантабриджии. Как считали, она исходила из того, что такая степень гибкости каким-то образом позволит противостоять Аиде.
Джулия, не входившая ни в одну из группировок, стремилась извлечь максимум выгоды из безнадежного расклада, наделив свое потомство качествами, которые сделают их полезными и значимыми даже несмотря на малую численность. Во время Совета Семи ев она высказала мысль, что самое важное – это умение просчитать возможные варианты развития событий. Джулия полагала, что человек с таким умением сможет стать лидером или, на худой конец, советником. С другой стороны, не имея выхода, эта способность вела к депрессии, паранойе и другим душевным заболеваниям. Главная задача, таким образом, заключалась в том, чтобы совместить это качество с психическим равновесием. Джулия посвятила немало времени изучению биографий всех мудрецов, провидцев, шаманов, художников, декадентов и параноиков в истории человечества, поиску оснований внутри генома, в которых локализованы нужные качества, а также роли воспитания и аккультурации в их развитии.
История последующих веков была описана учеными много позднее. Был разработан специальный понятийный аппарат. Время первых беременностей назвали «зачатием». Если не считать многочисленные выкидыши, на семь ев приходилось тридцать девять детей. Период зачатия завершился, когда у Камилы, последней из всех, наступила менопауза. Из этих тридцати девяти жизнеспособными оказались тридцать пять девочек. Тридцать две из них затем тоже начали рожать. К тому времени Ева Мойра разобралась, как синтезировать Y-хромосомы, так что во втором поколении уже были мужчины. Таким образом, все нынешнее человечество восходит к тридцати двум так называемым «линиям». Каждая из семи рас была носительницей нескольких линий, которые, хоть и имели явные отличительные черты, все равно позволяли отнести их обладателя к той или иной расе. Точно так же, к примеру, жители Восточной Африки отличались от западноафриканцев, но для европейцев были все на одно лицо.
После первых зачатий наступил период, который назвали «исправлением». Ева Мойра исправляла ошибки, приведшие к рождению нежизнеспособных младенцев. В каком-то смысле исправление шло параллельно с зачатием и постепенно закончилось, когда дочери ев начали рожать второе поколение. Так произошел плавный переход к следующему этапу: «стабилизации». Она длилась примерно десять поколений, пока проводилась доработка Y-хромосомы, устранялись скрытые генетические просчеты, а носители разных линий смешивались между собой, так что происходила гибридизация внутри расовых групп. Тогда же вспомнили, как сохранялась популяция черноногих хорьков, и по этому образцу стали применять различные методы увеличения гетерозиготности.
На самом деле, в распоряжении нового человечества был обширный цифровой архив секвенированных цепочек ДНК. Достаточно было переждать несколько поколений в Колыбели, воспитать талантливую молодежь, обучить ее генной инженерии, и, теоретически, можно было заново воссоздать землян. Что-то подобное совершила Ева Мойра, когда синтезировала первую искусственную Y-хромосому. Но люди сделали иной выбор, и продиктован он был в большей степени культурой, нежели научными доводами. Основополагающие решения были приняты на Совете Семи ев. К моменту, когда новые расы окончательно оформились, прошло несколько поколений. У каждой складывалась своя особая культура. Отменить все прежние решения и вернуться к «исходной» человеческой расе казалось чуть ли не самогеноцидом, а ввиду расовой конкуренции было просто немыслимо. Таким образом, генетический архив коренных землян пригодился не для того, чтобы вернуться к истокам, а чтобы привнести в новые расы здоровую гетерозиготность.
Итак, стабилизация продолжалась примерно до двенадцатого поколения, и к тому времени даже джулиане расплодились настолько, что дальше могли размножаться естественным образом, без лабораторного вмешательства.
Следующий период историки именуют «размножением». Название говорит само за себя: потомки Семи ев продолжали совокупляться и плодиться. Это длилось почти до середины первого тысячелетия и привело к такому перенаселению, что возникла необходимость в колониях за пределами Колыбели. К счастью, были еще места, которые, хоть и ценились меньше Расщелины, все же подходили для строительства новых обитаемых модулей. Примерно в это же время появилась возможность строить новые космические аппараты. Время пришло. Так, по крайней мере, настаивали потомки четверки. Условия в перенаселенных блоках Колыбели становились невыносимыми. Камила не лукавила, говоря, что хочет, чтобы новое человечество было приспособлено к жизни в замкнутом пространстве. И она этого добилась. Поскольку первые модули Колыбели очень скоро оказались переполнены, ее подход представлялся выигрышным. В конце концов, то ли под влиянием какой-то расовой мифологии, то ли из чисто биологических соображений, дети четверки покинули Колыбель и начали обустраивать новые жилые зоны: сначала в других уголках Расщелины, затем на соседних осколках Персиковой Косточки. Потомки Аиды последовали за ними. Иногда они жили вместе с детьми четверки, но чаще – сами по себе.
Не то чтобы поступки и слова Аиды нельзя было простить, но ее Проклятие все же сбывалось. Аидянин второго тысячелетия воспитывался в смешанной культуре, которая насчитывала уже более тысячи лет. Он – или она – рос среди представителей всех рас. С кем-то у него были хорошие отношения, с кем-то – не очень; лучше всего он ладил, пожалуй, с отдельными феклитами или мойринцами, но при этом мог враждовать с другими аидянами. Личный опыт подсказывал ему, что держаться в кругу соплеменников бессмысленно. Однако к тому времени у каждой расы сложилась своя культура с долгой историей и плотно укоренившейся мифологией. Аидяне верили, что их ева породила не одну расу, а «расу рас», мозаику, поскольку ее дети могли делать то же, что и дети других ев, только лучше. И именно эта вера гнала потомков Аиды, кто явно демонстрировал отличительные генетические маркеры, в колонии, которые целиком или почти целиком населяли только аидяне.
Поскольку аидяне сами по себе были малочисленнее потомства четверки, их колонии во втором тысячелетии были меньше и более аскетичными. Ввиду этого у них сложился своеобразный симбиоз с камилитами, которые чувствовали себя в такой среде как рыба в воде. Так повелось, что аидяне строили, а камилиты поддерживали.
Возникновение во втором тысячелетии новых колоний и жилых модулей положило начало периоду под названием «изоляция», который характеризовался появлением «чистых» сообществ. За изоляцией неизбежно последовала «карикатуризация»: выведение путем отбора – иногда сознательного, иногда нет. Из-за этого по прошествии поколений отличительные расовые черты стали выражены еще ярче. Самый расхожий пример – постепенное изменение цвета глаз у мойринцев. Глаза у Евы Мойры были зеленовато-карие: довольно светлые по меркам темнокожих, но не такие уж и редкие. К концу второго тысячелетия у большинства мойринцев глаза посветлели настолько, что при ярком освещении казались золотистыми. На стенах модных магазинов Большой Цепи часто попадались огромные плакаты, с которых на покупателей ослепительно-желтыми кошачьими глазами взирали десятикратно увеличенные модели из числа мойринок. Поскольку светлые глаза были отличительной чертой Евы Мойры, их считали символом красоты и желательным признаком. Поэтому мойринцы и мойринки со светлыми глазами легче находили себе партнеров и, соответственно, чаще давали потомство, что приводило к дальнейшему усилению этой черты – вплоть до гротеска. Кэт-два, хоть и не была манекенщицей, часто выслушивала комплименты в адрес глаз, при том что они у нее были больше зелеными, чем желтыми. С другой стороны, современные мойринцы, заботящиеся о своей внешности, часто, смотря на фотографии своей евы, с ужасом видели, что глаза у нее болотного оттенка.
Изменение цвета глаз мойринцев было отследить легче всего. Однако то же самое происходило и с фенотипами других рас, пусть и менее заметно. Избирательное спаривание с течением времени приводило даже к более существенным изменениям, чем искусственное вмешательство. Впрочем, в ряде случаев изоляты отдельных рас обзавелись собственными генетическими лабораториями. Их возможности использовали в разных целях, которые, как правило, назывались благими. Так, одной из целей было так называемое «совершенствование», то есть сознательная манипуляция над генетическим материалом с целью дальнейшего укрупнения расовых черт – своего рода искусственное ускорение «естественного» процесса карикатуризации. Порой это приводило к появлению уродов и чудовищ, но часто и в самом деле приносило пользу. Дети, родившиеся в результате подобных экспериментов, размножались внутри своего изолята, что приводило к появлению людей с еще более ярко выраженными расовыми чертами.
В конечном итоге все это вело к тому, что колонии вырождались и становились нежизнеспособными. С течением времени колония, полностью прошедшая через изоляцию, карикатуризацию и совершенствование, либо вымирала, либо вступала в период «космополитизации». Прежде разрозненные сообщества снова сливались с утраченными соплеменниками, перемешивались и давали здоровое и жизнеспособное гибридное потомство.
Неудивительно, что главным двигателем космополитизации стало строительство обитаемого кольца. Быстро начали возникать огромные жилые пространства, гораздо более привлекательнее тесных, полутемных торов, в которых люди ютились последние четыре тысячи лет. Изоляты, о которых никто не слышал веками и которые даже не владели англишем (так называется общечеловеческий язык, по сути, обрусевший английский), выползли из своих закоулков и воссоединились с дальними родственниками, что привело к такому буму рождаемости, какого не видели с двадцатого века на Старой Земле. В итоге расовые типажи стали более сбалансированными, хотя некоторые черты времен изоляции сохранились. Но отношение соплеменников к ним было неоднозначным: что-то ценилось, что-то вызывало отвращение, а что-то даже пытались искоренить.
Так, по крайней мере, было на территории синих. В целом, похожие тенденции прослеживались и среди разношерстных аидян, сотен миллионов камилитов и примерно восьмидесяти процентов джулиан, которые называли себя красными. Однако о текущем положении дел за барьерами можно было только догадываться, поскольку последние двести лет оттуда поступали лишь обрывочные радиоперехваты да пропаганда, на которую большинство не обращало внимания.
Еще несколько минут последние лучи солнца освещали шпили, статуи и резные фигуры на фронтонах величественных древних куполов, установленных на почти отвесной скале Капитолийского холма. Затем вдруг стемнело. Кэт-два повернулась и начала спускаться к южной оконечности моста. Ветер нещадно ударил в правый бок. Хоть мощь воздушных потоков и восхищала ее, она все равно втянула голову в плечи и поспешила побыстрее преодолеть последние ступеньки, чтобы скрыться среди зданий. Капитолийский холм был выше Биржевого, и поэтому мост не плавно спускался в парк, а вонзался прямо в склон. Кэт-два сразу же оказалась в путанице тротуаров, на которые лишь изредка падал свет из-за приоткрытых дверей или от ламп, висевших под крышами некоторых блоков. «Улочки Бордо, наложенные на застройку Рио-де-Жанейро», – так описал эту часть Колыбели проектировщик, джулианин-мойринец, живший через более чем четыре тысячи лет после гибели этих самых городов.
У Кэт-два с собой было устройство, которое могло точно вычислить ее широту-долготу. Естественно, в городе, который несется над планетой, такие данные бесполезны, однако она не доставала его по другой причине. Она вообразила себе, что гуляет по улицам Старой Земли, и разрушать эту иллюзию не хотела – только если окончательно заблудится. Поэтому Кэт шла куда глаза глядят по красным мостовым, то поднимаясь, то спускаясь, ориентируясь по величавым башням древних куполов. Почувствовав, что идет не туда, она возвращалась к мосту. Ей сказали, что место встречи где-то неподалеку. Можно было бы спросить у кого-нибудь дорогу, но тут вдруг похолодало, сверкающую дугу обитаемого кольца скрыли тучи, заморосил теплый дождь. Практически все прохожие скрылись. Кэт-два предупреждали, что с темнотой Капитолийский холм пустеет. А если надвигается гроза – и подавно.
Несколько раз она проходила мимо одного и того же здания или видела его в конце улицы. Почти все мокрые от дождя дорожки лучами сходились к нему, и оно то и дело возникало в поле зрения. Все потому, что улицы упирались в каменную глыбу размером с дом. Это был, как можно предположить, осколок мантии, вплавленный в лунное ядро. Может, он проторчал тут миллиард лет, а может, случайным болидом врезался в раскаленную докрасна Персиковую Косточку вскоре после Ноля, да так и застрял в застывающей металлической массе. Расщелина и ее сестры были сплошь утыканы такими занозами. Обычно их удаляли как инородные тела. Эту, однако, оставили на месте, а улицы проложили в обход. На вершине, метрах в десяти над землей, кто-то соорудил круглую каменную башню. За ней – треугольное здание, расширяющееся, словно судно от носа. Внутри, скорее всего, располагался неплохой жилой блок.
В третий или четвертый раз Кэт-два увидела башню на другом конце переулка, метров за сто. Верхний этаж опоясывали сводчатые окна, обращенные в разные стороны. Из них лился теплый свет; виднелись сидящие за столами люди, которые пили, ели, разговаривали и читали. Снаружи все это выглядело очень заманчиво, и у Кэт-два зародилась надежда, что это место вроде паба, а не закрытый клуб.
Вход она обнаружила – не без труда – с правой стороны за углом: точно мышиная нора в металлическом основании, в которое погружен обломок. Тоннель шел вверх и закручивался, переходя в винтовую лестницу, частично перегороженную ржавыми сталагмитами размером с небольшие деревца. В нишах горели натуральные свечи. После первого витка металл уступил место камню, после второго тоннель уперся в сводчатую дверь из натурального дерева, совершенно гладкую, если не считать кованого дверного молотка в форме птицы с мощным изогнутым клювом. Перья ее, выкованные вручную из чугуна и палладия, были седыми. Из-за двери шло тепло и доносились голоса.
Кэт-два потянулась к молотку, так и не зная наверняка, общедоступное ли это место или закрытое. Вдруг она вспомнила, что держит в руке обрывок бумаги. Она поднесла его к ближайшей свече и расправила:
ВОРОНЬЕ ГНЕЗДО
КОЛЫБЕЛЬ – ЮГ
Кэт толкнула дверь и вошла. С порога она увидела полукруглую барную стойку из потемневшей меди, на ней – ряд краников, а за ней – окно кухни, в которой суетились повара. Из дальней комнаты доносилась музыка: негромко, так что беседе не мешала, хотя довольно отчетливо, и Кэт невольно закивала головой в такт. Как называется стиль, она не знала, но такую музыку сочиняли в изолированных рудодобывающих колониях или древних орбиталищах, где умели танцевать.
За стойкой стоял румяный динаец лет сорока с небольшим. Он был весьма привлекателен, но держался так, будто не знает об этом. Динаец протирал стакан, пробегая взглядом листок с написанными от руки числами: ведомость заказов. Одинокий, окруженный окнами, из которых открывался изумительный вид на Колыбель, он напоминал капитана на мостике древнего земного корабля.
Выдержав паузу должной длины, дабы не выделять Кэт среди остальных посетителей, но и чтобы она не почувствовала себя обделенной, он посмотрел на нее и приподнял брови. Точнее, одну бровь, поскольку теперь было видно, что половина лица у него сильно изуродована.
– Кэт Амальтеина-два? Что будешь пить?
Первых вьев разработали в «Арджуна Экспедишнз» в городе Сиэтле и запустили в космос незадолго до Ноля. Они ползали по поверхности Амальтеи под контролем Евы Дины. За первые два года Эпоса их модифицировали для работы на льду и внутри льда. Все с малолетства знали эту историю: сначала с помощью тех вьев к «Иззи» привели «Имир», затем собрали из них «Эндьюранс». Таким образом, вьи играли большую роль в культуре синих, хотя пользовались ими по обе стороны границы. Точнее говоря, в обеих странах развилось великое множество видов и подвидов этих роботов, но все восходили к первой модели «Арджуны» и в той или иной степени работали на основе кода, написанного еще Ларсом Хедемекером и Евой Диной. За прошедшие тысячелетия вьям, а соответственно и вьиным роям было найдено несчетное число применений. Они были настолько же повсеместны и разнообразны, как молотки и ножи в донулевую эпоху.
И как молотки и ножи, их можно было использовать и в созидательных, и в разрушительных целях. Под вторую категорию подпадал целый класс вьев, разработанных для стрельбы. Чаще всего их делали компактными, вроде дротика или пули, чтобы укладывать в магазины, патронташи и тому подобное, а затем подавать в стрелковые механизмы.
Только один экземпляр огнестрельного оружия донулевого образца пережил Каменный Ливень и попал на Расщелину – конечно же, тот самый револьвер из кобуры Пита Старлинга, который Джулия тайно носила с собой и из которого попыталась застрелить Феклу. Камила вмешалась и тем самым, по сути, спасла Фекле жизнь, а потом мучилась от шрамов и ожогов. Далее этот револьвер попал в руки Аиды. Член ее шайки убил из него Стива Лейка. Это был Последний Выстрел из Последнего Револьвера. Теперь он хранился в историческом музее Большой Цепи. Само его наличие в экспозиции и место, которое он там занимал, служили барометром отношений между красными и синими.
Технология изготовления огнестрельного оружия была утрачена, а первые поколения на Расщелине в нем и не нуждались. Поэтому, когда оружейную промышленность наконец возродили, пришлось начинать с чистого листа. Новые модели больше походили на тазеры, которые встречались на Расщелине, чем на привычный огнестрел. Задача огнестрельного оружия – выбрасывать безмозглый комок металла на высокой скорости, и основные конструкторские усилия были направлены на увеличение скорострельности. Однако инженеры, работавшие над созданием стрелкового оружия спустя несколько веков после высадки на Расщелине, так и не придумали, кому и зачем может понадобиться усыпать металлом замкнутые космические модули. Насилие в их время в основном ограничивалось драками без оружия либо с оружием ближнего боя, например металлическими дубинками. При этом к самым опасным его видам – клинковым – прибегали в редчайших случаях и только те, кому уже нечего терять. Новое стрелковое оружие разрабатывали специально для борьбы с ними. Максимальная дальность не превышала десяти метров, следовательно, в большой скорости снаряды не нуждались. Но они должны были быть «умными», то есть сводить разрушающую силу к минимуму, если летят мимо цели (человека). Для этого снаряды оснащали крохотными тормозными парашютами, а также программировали на то, что в этом случае они будут саморазрушаться, а не проникать в цель. Если же снаряд попадал в противника, тогда задачей было обездвижить, ранить, убить. Ясное дело, безмозглый комок металла на такие решения не способен, поэтому решили использовать вьев. Плотность у них ниже, чем у свинцовой пули, следовательно, падал баллистический коэффициент и дальность полета, но, опять же, внутри космического модуля это был скорее плюс, чем минус.
В те темные времена на Расщелине не было ресурсов для развития робототехники; приходилось чинить или в крайнем случае копировать имевшиеся образцы. Впоследствии в эту область были вложены мощные инженерно-конструкторские силы. Наиболее дерзкие программисты осмеливались вмешиваться в исходный код, последние правки в который вносила еще Ева Дина. Механики искали способы заново запустить древние программы САПР, чтобы изучить цифровые чертежи, составленные Ларсом. Их первые эксперименты были довольно простыми: например, сделать вья, который автоматически выбросит тормозной парашют, если по преодолении некоторого расстояния не встретит препятствия. Впрочем, больше усилий вкладывалось в собственно оружие, чем в снаряды.
Основными потребителями оружейной продукции стали полицейские и военные, то есть прежде всего, феклиты, в чьем англише было гораздо больше заимствований из русского языка, чем у других рас, а почти все буквы взяты из кириллицы. Они придумали называть устройство для стрельбы вьями «катапультом», а потом образовали от него разные уменьшительные формы вроде «каток» или «катя». Второй корень слова восходил к русскому «пуля». Какое-то небольшое время пытались соединить «вей» и «пуля» со значением «робот-снаряд», но никаких удачных вариантов не родилось, поэтому остановились просто на «пуле». Так и устоялось: все равно в их мире больше не было пуль в их исконном смысле. Другие донулевые слова и выражения остались неизменными, например, «вести огонь» или «застрелить», однако командиры предпочитали теперь отдавать приказ «пуляй», что косвенным образом восходило к жаргону стендовой стрельбы.
Знатоки были недовольны, что в итоге прижилось слово «пуля». Точно так же помешанные на оружии в донулевую эпоху раздражались, слыша, как профаны называют патроны «пулями». Но современные пули были куда разнообразнее. В конце концов, кусок свинца – это кусок свинца, тогда как возможности нынешнего конструктора весьма широки. Поэтому в качестве альтернативы придумали термин «патбот», но словоупотребление зависело от контекста. Рядовой состав, который таскал эти патроны с собой, заряжал в катки, выковыривал из заевшего механизма и так далее, чаще говорил «пуля», но после выстрела, когда боевой вей начинал исполнять программу, он уже назывался «патбот». Когда же речь шла о больших поставках – скажем, ящиках – использовали обобщенное «ботроны».
Первые жертвы катапультов, естественно, с таким положением дел мириться не стали. В ответ на развитие технологий они разрабатывали противомеры, которые, в свою очередь, ставили новые задачи перед конструкторами ботронов. Патбота, например, можно было обмануть, заставив поверить, что он летит не в человека, а куда-то еще: в этом случае он становился практически безвредным. Таким образом, произошла эволюция камуфляжа: теперь, вместо того, чтобы обманывать глаз человека, ему нужно было обхитрить электронную начинку вья. Броню, способную остановить летящий кусок свинца, больше не делали. Теперь ее предназначением было защищать владельца от проникновения патботов. Бойцы превратились в ожившие крепости, а роботы искали в них брешь, пока не кончался заряд аккумулятора. Мало-мальски продвинутые прибегали к алгоритмам роя. Произошли и другие изменения в древней тактике перестрелок. Катапульты и ботроны, захваченные противником или просто подобранные с пола, можно было дистанционно отключить или сжечь начинку с помощью цифровых средств. Более продвинутые модели могли возвращаться к своим, поэтому зона боевых действий превращалась в кишащее вьями поле: выстреленные патботы пытались скучковаться и отползти обратно.
Государственная монополия на такое оружие продержалась только до второго тысячелетия. В это время число орбиталищ стало расти, и вследствие разобщенности возникали ситуации когда у гражданских сил орбиталища А появлялись веские поводы применить оружие против орбиталища Б. В связи с этим бурно начали развиваться катапульты, патботы и разнообразные средства защиты. За последующие тысячи лет никто так и не смог составить исчерпывающего каталога или хотя бы классификации. В частных коллекциях выставляли десятки, а то и сотни обезвреженных патботов разных типов, снабженных табличками: когда изобретены, кем, в каком орбиталище и для какого конфликта. При этом все прекрасно понимали, что это лишь малая толика от общего количества: по сути, только то, что каким-то образом попало в руки коллекционера.
Даже про крупные столкновения последних столетий чаще говорили «конфликт», чем «война». Поскольку орбиталища весьма хрупки, никто и представить себе не мог полномасштабную войну в духе тех, что велись на Старой Земле в двадцатом веке. Ядерное оружие заново не изобретали: в нем не было нужды. Достаточно разбить камнем иллюминатор, и жертв будет, как от взрыва водородной бомбы. Сложился паритет, как и в годы «холодной войны» или после нее: настоящей войны ни один лагерь не объявит, зато будет множество локальных стычек, но вестись они будут в местах удаленных и новостной публике неинтересных. Выделялись только два конфликта, которые уже историки окрестили «войнами», поскольку те происходили по старинке, на поверхности планеты: это Война-на-Камнях (4878–4895) и Война-в-Лесах (4980–4985).
Когда Кэт-два встретила в «Вороньем гнезде» динайца с изуродованным лицом, на дворе стоял 5003 год, то есть с Войны-в-Лесах прошло почти двадцать лет. Динайцу на вид было около сорока. Стало быть, шрамы у него уже давно.
– Вот это, – ответила Кэт и кивнула на ближайший краник, на котором висела этикетка «сидр», подписанная от руки.
– Сейчас будет, – сказал бармен. – Чтобы мы были в равных условиях, представлюсь: Тэ Лейк.
– Тэ – это от Тихо или…
– Тюратам. Не все выговаривают.
Акцент выдавал в нем селенца. Всего по нескольким репликам Кэт-два сделала кое-какие выводы о его биографии. Родители – почти наверняка «выскочки», то есть те, кто очень хотел вырваться из своего орбиталища и изыскал способ попасть на Новую Землю сразу после того, как усилиями «ТерРеФорма» она стала минимально пригодной для жизни. Это было нарушением Первого договора, которым несколькими десятилетиями ранее закончилась Война-на-Камнях, поэтому такое поведение не поощрялось. В пределах самых крупных и старых орбиталищ все перемещения тщательно контролировались властями, но выскочки главным образом убегали из пограничных зон: у кладбищ или рядом с барьерами. Среди синих большинство выскочек были динайцами. Феклитам, которые составляли костяк полиции, поручали выследить их и тех, кто им помогал, из-за чего в народном сознании одни представали харизматичными бунтарями, а другие – бесчувственными орудиями. По крайней мере, так было, пока выскочки не спровоцировали Войну-в-Лесах, в ходе которой армия, опять-таки в основном состоявшая из феклитов, была вынуждена спасать динайцев-авантюристов. Поэтому сегодня участников тех событий уже не делили просто на хороших и плохих.
Кэт-два была почти уверена, что родители Тэ довольно давно обжились на поверхности, раз у них родился как минимум один сын-землянин. Бежали выскочки в основном с кладбищ, значит, руки у них росли из нужного места. В связи с этим первые поселения были хорошо построены с инженерной точки зрения, однако политически весьма незрелы. Вот в такой обстановке Тэ вырос, а лет в двадцать принял участие в Войне-в-Лесах. Какой-то патбот – неважно, какой – проник сквозь броню (если она вообще была) и изуродовал парню лицо. С этим патботы справляются на ура. В бою зачастую гораздо полезнее обезвредить противника, чем убить, поэтому они ведут себя, как шимпанзе, то есть метят в лицо, руки и гениталии. Излюбленная мишень – лицо, поскольку его легко распознать и трудно скрыть. Тэ мог получить это ранение как угодно, хоть во время налета одних выскочек (красных) на других (синих), но что-то в его осанке и поведении указывало на связь с военными. Стало быть, его официально призвали в ряды синих, и он получил ранение в настоящем сражении между организованными боевыми подразделениями.
Несомненно, он хозяин «Вороньего гнезда»: достаточно посмотреть, как с ним держат себя персонал и посетители. В том, что ветеран в отставке открыл собственный бар, не было ровным счетом ничего удивительного, более того, граничило со стереотипом. Гораздо труднее объяснить, как ему достался этот участок недвижимости, который явно стоил больше иного орбиталища.
Поскольку этикетка на кранике была подписана от руки, можно предположить, что сидр изготовлен из яблок, выращенных на Новой Земле. По условиям Второго договора, которым завершилась Война-в-Лесах, проживать на поверхности Земли и заниматься сельским хозяйством (например, садоводством) разрешалось лишь прямым потомкам выскочек, которых теперь называли селенцами. Если только Кэт не имела дело с неким изощренным рекламным ходом, то по всему выходило, что Тэ Лейк тесно связан как минимум с одной группой селенцев и закупает товар напрямую у РКС. А значит, он безумно редкий и дорогой. Поскольку продукты питания большей частью производили – дешево и надежно – в орбиталищах, напитки и еда из РКС предназначались богатым гурманам. Тэ наполнил бокал и, видимо, заметив сомнение Кэт-два, сказал:
– За счет заведения.
– Очень щедро с твоей стороны. – Кэт-два как бы невзначай подняла глаза на черную доску над баром. В графе «цена» стояло умопомрачительное число.
– Отнюдь. Всего лишь вежливость по отношению к партнеру по Семерке.
Итак, Тюратам Лейк – недостающий динаец.
Что ж, логично. Раз Семерка будет работать на поверхности, наверняка дело как-то связано с РКС.
– Мы еще не начали, но можешь пройти к остальным. – Тэ указал за спину.
Бар, казалось, тянется бесконечно, расходясь на комнатки и закутки. Ни один архитектор – разве что с преступным прошлым – не одобрил бы такой проект. Видимо, где-то имеется укромная каморка, которую Кэт самой ни за что не отыскать.
– Они пришли через черный ход, – добавил Тэ.
– Здесь есть черный ход?
– Черный ход есть везде.
– Док?
– Прибыл с полчаса назад.
Действительно, появись самый известный из ныне живущих творцов «ТерРеФорма» через главный вход самого посещаемого бара на Капитолийском холме, это бы вызвало много шума и помешало делу. Дока узнают в два счета. Его сразу обступят те, кто хочет продемонстрировать свою значимость, познакомиться или напомнить о себе. Все это быстро его вымотает. Пойдут разговоры, и, возможно, миссия Семерки закончится, так и не начавшись. Так что, конечно же, Док воспользовался черным ходом.
– Еще кто?
– Сиделка. И крупный тип.
Значит, лейтенант Томов тоже здесь. По крайней мере, так думала Кэт, пока не открылась дверь и на пороге не возник Белед. По тому, как он озирается по сторонам, было ясно, что он здесь впервые.
Феклит тут же заметил Кэт-два, но виду не подал, а просто пошел прямо к ней. Кэт заняла последний свободный барный стул, но Белед без труда раздвинул толпу – люди предпочли расступиться перед ним – и встал сзади. Кэт спиной чувствовала тепло его тела. Он заказал популярное недорогое пиво у другого бармена – девушки экзотической внешности, скорее всего, камилитки-джулианки. Тэ отошел в сторону и продолжил изучать ведомость. Бросив взгляд на часы, Кэт-два предположила, что он сдает смену, чтобы отвести их в тайную комнату, где состоится встреча. Барменша передала бокал пива в массивную пятерню Беледа. Кэт-два повернулась и чокнулась с ним.
– За Семерку.
Белед подчеркнуто официально поблагодарил девушку, затем кивнул Кэт и выпил с ней. Она быстро сообщила ему свои соображения о Тюратаме Лейке. Белед несколько минут изучал динайца, делая в голове какие-то свои выводы.
Наконец Тэ закончил с бумажками и, встретившись глазами с Кэт-два, выскользнул из-за стойки. Кэт поняла, что для него покинуть свой пост – дело необычное. Многие посетители знали его и желали поздороваться. Однако он, похоже, научился напускать на себя занятой вид, мол, не отвлекайте.
Тэ вел их через бесконечные комнаты и коридоры. Кэт-два с трудом поспевала за ним и в итоге пропустила Беледа вперед, чтобы он торил дорогу. Поскольку Белед был гораздо выше и массивнее, из-за его спины не было видно, куда они идут. Постепенно Кэт поняла, что они в длинном коридоре с каменным полом, уходит он куда-то вниз, а стены обшиты деревом, чтобы не казалось слишком холодно. По сторонам было множество дверей, но Тэ привел их к той, что в конце коридора. Он открыл ее, и пространство залил теплый свет, отраженный от полированного каменного пола и деревянных панелей.
– Добро пожаловать в «Укромный уголок», – сказал Тэ.
Кэт-два врезалась в спину Беледу. Он резко замер и даже присел в боевой стойке, указывая точно вперед. Кэт протиснулась мимо феклита и заглянула в комнату.
«Укромный уголок» был уютной комнаткой с овальным столом, за которым как раз могли разместиться семеро. Док сидел ближе всех к двери, с одной стороны от него Меми, с другой – робот. Ариана Касабланкина – напротив. На другом конце стола, лицом к двери, сидел мужчина – тот самый «крупный тип». Из-за стола виднелись только голова, плечи и руки. Руки у «типа» были длинными и довольно массивными. Однако больше всего бросалась в глаза форма его головы. Представьте себе голову обычного человека, которая не прекратила свой рост в период взросления. Густые рыжевато-коричневые брови не могли скрыть выступающие надбровные дуги. Пивной бокал в его руке казался даже меньше, чем в ладони Беледа. А когда тип поставил его на стол и стало видно нижнюю часть гладко выбритого лица, то по строению челюстей и размеру зубов Кэт поняла, что перед ней последний участник Семерки: аидянин. Причем не просто аидянин, а самый настоящий неондертал.
Ева Аида была беременна тринадцать раз и дала начало семи разным линиям. Такой высокий процент неудач объяснялся тем, что она требовала от Евы Мойры очень серьезного вмешательства в свою ДНК. Возможные выкидыши казались Аиде разумной платой, поскольку у нее было вдоволь времени до менопаузы по сравнению с другими евами, за исключением Камилы. А Камилу она соперницей не считала, хотя бы потому, что та желала создать расу, которая бы ни с кем не соперничала.
Евы, вынужденно до конца жизни ютившиеся на Расщелине, испытывали множество лишений. Чего у них было вдоволь, однако, так это информации. Они имели доступ ко всем документам, когда-либо оцифрованным, – по крайней мере, до тех пор, пока флешки с архивами не начали ломаться. Настоящий масштаб последствий этого проявился только спустя десятилетия.
Аида стала изучать генетику человека. А поскольку геном – шифр, в котором содержится все, чего достигли предки организма в борьбе за выживание своего вида, – складывался в результате долгого исторического процесса, его изучение неразрывно связано с изучением эволюции. Геном Аиды, как и геномы всех остальных облачников, был секвенирован и оцифрован еще до отлета с Земли. Ей выдали копию отчета, содержавшего полную информацию, из каких регионов мира родом ее предки. Какие-то подробности, учитывая, что она – итальянка, предсказуемы, но всплыло и нечто новое: например, генетическая связь с североафриканскими евреями, изолированным кавказским племенем и даже скандинавами. А по ряду генетических маркеров также выходило, что Аида, как и многие европейцы, на какую-то долю неандерталец.
Впоследствии историки по логам компьютера Аиды выяснили, что она примерно в равной степени тратила время на изучение своего генома и геномов четверки – своих главных конкуренток. Из них на Мойру у нее ушло столько же времени, сколько на Дину, Феклу и Айви, вместе взятых: все потому, что Мойра – африканка. Аиду восхищало то генетическое разнообразие, которое демонстрировали африканцы по сравнению с неафриканцами, ведь человечество возникло на этом континенте и затем распространилось по миру. Неафриканские расы зародились в изолированных кочевых сообществах. Поскольку они скрещивались внутри своей популяции, их генофонд, естественно, ограничивался тем, что они принесли с собой: он был подмножеством африканского генофонда. Этим, к примеру, объяснялось, почему на Черном континенте проживали самые высоко- и самые низкорослые народы, а также почему местные спортсмены – лучшие в мире. Не потому, что они от природы более спортивны, а потому, что «колокол» кривой генетического распределения шире. На каждого африканца – выдающегося спортсмена вполне мог приходиться совершенно неуклюжий индивид, но никому до него не было дела. Правдива ли эта гипотеза или нет, но Аида заглотила ее, как наживку – вместе с крючком, леской и поплавком, – и на ней построила свою стратегию в Большой Игре. И если четверка хотела «переиграть» соперницу, следовало принимать это во внимание. Так появились мойринцы. Вместо того чтобы основание за основанием повторять все генетические махинации Аиды, Ева Мойра вмешалась в ту часть генома, которая отвечает за эпигенетику, и превратила своих детей в человеческий аналог швейцарских армейских ножей.
С точки зрения Аиды, самой легкой мишенью была Фекла, поскольку та четко обозначила, какими видит своих потомков. Нетрудно догадаться, что дети Феклы станут сильными, дисциплинированными, непобедимыми бойцами. Не нужно было быть гением военного дела, чтобы понять: в обозримом будущем, которое человечество проведет в космических колониях (при условии, что тяга к насилию никуда не денется), основной формой сражений будут драки, и верх в них будет одерживать тот, кто больше, сильнее и крепче. А тот, кто одерживает верх в бою, рано или поздно подомнет под себя всех остальных – так говорит история. И Аида не хотела, чтобы сыновья и дочери Феклы поработили ее детей.
Она могла бы пойти по стопам Феклы и создать более спортивную копию себя. Однако, захваченная той самой неожиданной деталью своего генома, она задалась целью «пробудить» неандертальские корни, которые, как ей мнилось, десятки тысяч лет дремали в ДНК ее предков. Мысль довольно безумная, поскольку неандертальских генов не хватало, чтобы воспроизвести этот вид целиком, но создать нечто отдаленно похожее у нее получилось. Довершили дело столетия карикатуризации, изоляции и совершенствования, в той или иной степени затронувшие каждую расу. В ход пошли последовательности генов, выделенные из кости настоящего неандертальца и секвенированные еще на Старой Земле. Из донулевых палеонтологических журналов выжали все доступные параметры, такие, как длина костей и строение мышц, а затем закодировали в генотипе неондерталов. Человек, сидевший на другом конце стола, был продуктом направленной эволюции и генной инженерии, однако если отправить его в доисторическую Европу, то он бы не отличался – по крайней мере, внешне – от реальных неандертальцев.
Создание новой расы – процесс небыстрый, на него уходят века. Когда стало ясно, что неондерталы – вполне самостоятельная ветвь человечества, задаваться примитивными этическими вопросами, а стоило ли вообще так делать, было уже поздно. К этому времени у них сложилась собственная история и культура, которой они гордились, как и любой другой этнос.
Неудивительно, что красной нитью через эту историю шли взаимоотношения с феклитами – в основном враждебные, как и ожидалось. В упрощенном до абсурда виде позиция феклитов звучала так: неондерталы – опасные обезьянолюди, порожденные безумной евой в качестве бича для других шести рас. Неондерталы же утверждали, что феклитов мог сотворить Гитлер, располагай он генетическими лабораториями, и очень здорово, что дальновидная Ева Аида создала им в противовес простых и добродушных, но при этом могучих и смертоносных защитников.
После того как на поле боя стали главенствовать катапульты и патботы, исход сражения уже не определялся только физической силой, и прямая вражда отошла на второй план. Однако врожденная неприязнь никуда не делась. Этим объяснялось, что Белед, только оказавшись в одном помещении с неондерталом, тут же приготовился к рукопашной.
Док не стал придавать этому значения. «Если вообще заметил», – подумала Кэт-два, хотя, конечно же, Док замечал все.
– Белед, Кэт, полагаю, с Лангобардом вы еще не знакомы.
Вполне распространенное имя для аидянина.
– Можно просто Бард.
– Лангобард, это Белед Томов и Кэт Амальтеина-два.
Бард поднялся из-за стола в полный рост, не такой уж и внушительный, и выполнил приветствие в аидянской манере, обеими руками. Затем он протянул правую ладонь на, казалось бы, невероятное расстояние, предлагая рукопожатие. Белед все еще не желал двигаться, поэтому Кэт-два шагнула вперед и пожала протянутую руку. Она еще никогда не касалась неондертала. Даже в зоне красных они были редкостью, поскольку чуть ли не поголовно перебрались на Новую Землю в качестве селенцев. Среди синих они вообще почти не появлялись. Лангобард изысканно принял руку Кэт, которая потонула в мясистых пальцах, каждый размером с кулачок младенца, и едва заметно сжал ее. Он был гладко выбрит и прекрасно ухожен, а также одет в отличный костюм, сшитый точно по фигуре. Даже интересно, где ему удалось отыскать себе портного. Смотрел он немного с усмешкой, как будто прочитал ее мысли.
– Весьма польщен, – сказал Бард с легким кивком, который только подчеркнул размер и массу его головы.
Кэт-два кивнула в ответ, и он так же осторожно отпустил ее руку, а затем обратился к Беледу:
– Лейтенант Томов, рад знакомству. Какое приветствие предпочитаете? Удар в лицо, рукопожатие или теплые дружеские объятия?
Он распахнул руки в стороны. Их размах гораздо превышал его рост, так что Бард и вправду мог обнять феклита через стол. Этот жест помог разрядить обстановку, и Белед наконец успокоился, принял менее угрожающую позу, произвел приветствие и протянул руку. Их ладони сцепились прямо перед лицом Кэт-два. Она даже слышала, как хрустнули косточки пальцев: это они проверяли силу друг друга. Тэ наблюдал издали с непонятным выражением, поскольку стоял к Кэт-два изуродованной стороной. Тем не менее ей показалось, что происходящее динайца забавляет, хотя, возможно, в некоторой степени тревожит.
Тэ поймал взгляд Кэт-два, покачал головой и хмыкнул.
– Надеюсь, я не слишком нарядно одет, – заметил Бард, когда они с Беледом наконец расцепились. – Знаете, когда бываешь в Колыбели, трудно не переборщить с костюмом.
– И часто тебе приходится здесь бывать? – спросил Тэ.
Ясное дело, замечание Барда было затравкой для разговора. Тэ, благодаря социальным инстинктам динайца и бармена, мгновенно включился в беседу.
– Удивительно, что мы ни разу до этого не пересекались, – ответил Бард, обращаясь к Тэ, но краем глаза наблюдая за Кэт.
Только после того, как она заняла одно из свободных кресел, он позволил себе опуститься в свое.
– Обратил внимание, что у тебя разливают кое-что с поверхности, – сказал он, поднимая пустой бокал. – Кстати, спасибо за пиво.
– Всегда пожалуйста, – ответил Тэ.
– Я почти всю жизнь прожил на поверхности, – пояснил Бард. – Мои сородичи выращивают виноградники. Мы делаем вино. Наши основные покупатели – рестораны в Колыбели, хотя ящик-другой попадает и в частные погреба на Большой Цепи.
– Что ж, вот одно объяснение, почему мы не встречались.
Кэт поняла это так: «Воронье гнездо» не может позволить себе такое дорогое вино. Однако Бард хитро прищурился и спросил:
– А что, Тэ, есть и другое?
– А где ваши виноградники? – вмешался Белед. Затем, запоздало поняв, что прозвучало резко, добавил: – Если не секрет.
– Нет, конечно, – ответил Бард. – На Антимере. Прямо у демаркационной линии.
Кэт лишь в самых общих чертах знала, что это за место: архипелаг в форме полумесяца в умеренных широтах между Алеутскими и Гавайскими островами, образованный кромкой ударного кратера. Некоторые островки были довольно крупными, самый большой располагался точно на антимеридиане: 180° к востоку или к западу от Гринвичского нулевого (отсюда и название). Остальная часть архипелага простиралась к востоку, вплоть до 166°30 западной долготы. На этой же долготе находился один из барьеров на кольце, построенных аидянами, – западный конец маршрута, по которому перемещалось Око, и, соответственно, граница между красными и синими. Поскольку это была точка посреди Тихого океана, который, несмотря на старания Каменного Ливня, так и остался бескрайним водным простором, сухопутную границу там провести было нельзя. Однако меридиан 166°30 проходил и через Берингию – регион, соединявший Аляску с восточной оконечностью Сибири. Таким образом, сухопутную границу провели там и по более благоприятному с климатической точки зрения Антимеру в нескольких тысячах километрах точно на юг. Это и была упомянутая Бардом «демаркационная линия». Все, кстати, обратили внимание, как тонко он умолчал о том, на чьей стороне находились их виноградники. Граница была размытой. Людей на Новой Земле настолько мало, что следить за ней незачем. А если взять более длинную сухопутную границу, проведенную через всю Азию по меридиану 90° восточной долготы, под Даккой, то ее и вовсе мотало туда-сюда – мимо кратеров, Гималаев и прочих препятствий.
Если вкратце, из слов Барда можно было заключить примерно следующее: его «сородичи»-неондерталы спустились на Землю, как только на ней стало возможно жить. Они могли быть и выскочками, как Тюратам Лейк, но, если брать в расчет расу, более вероятно, что их десантировали, чтобы застолбить Антимер – весьма привлекательный клочок суши. Большая часть Антимерского архипелага лежала на территории красных, и он был ценным приобретением. Впрочем, часть его все-таки была со стороны синих, и те при желании вполне могли обустроить там плацдарм, откуда совершали бы вылазки на запад, если бы договор так и не подписали. Следует помнить, что все это происходило в годы Войны-в-Лесах. В ходе мирных переговоров красные всячески пытались отхватить себе весь Антимер, что узаконило бы выход на восток за демаркационную линию, а заодно избавило бы от занозы в боку. Однако вопрос так и остался спорным. Будь там больше людей, эту территорию объявили бы демилитаризованной зоной, нейтральной полосой или еще чем-нибудь – в «холодную войну» сочинили массу подходящих терминов. Несмотря на зыбкость ситуации, существовало негласное соглашение не делать друг другу пакостей. При этом обе стороны активно строили военные поселения и экспедиционные базы – так, для наблюдения. Следовательно, неондерталы могли обосноваться там в таких количествах, только если их отправили туда в составе военных отрядов и разрешили взять семьи. Когда истек срок службы, они отказались вернуться в свои тесные орбиталища и расселились по местности, весьма, надо сказать, приятной для жизни. Чиновники красных закрывали глаза на это явное нарушение договоренностей, видимо, сочтя, что таким образом неондерталы только укрепят позиции своей страны на архипелаге.
Само по себе неандертальское наследие было высосано из пальца, однако все, поддаваясь общему историческому заблуждению, так или иначе воспринимали его всерьез. Аида и ее более кровожадные потомки, наверное, рассчитывали, что такая легенда внушит страх или хотя бы уважение перед боевыми талантами этой малой расы. Некоторые неондерталы пользовались этим, однако большинство предпочитали восстановить «историческую справедливость» и представляли неандертальцев предками европейцев, более высокоразвитыми (их мозг был гораздо крупнее, чем у «современного» человека), артистически одаренными и миролюбивыми. Неондерталы, вхожие в научные круги, устраивали по этому поводу конференции. Более приземленные соплеменники старались воплощать эти установки в жизнь. И лучшего места, чем Антимер с его умеренным, почти европейским климатом, было не найти. Так что вполне правдоподобно, что неондерталы, попавшие на Землю в составе штурмового отряда, через пару поколений развели виноградники, а из винограда стали делать вино на продажу. А поскольку основные покупатели – это ценители роскоши, гурманы и дорогие рестораны Колыбели, клану для деловых переговоров был необходим человек ухоженный, воспитанный и умеющий носить костюмы.
Вот такая приблизительно картина сложилась в голове Кэт-два, а также, вероятно, у Тэ, Беледа и остальных. Колом, однако, по-прежнему торчали две реплики: замечание Тэ «Что ж, вот одно объяснение, почему мы не встречались» и реакця Барда «А что, есть и другое?». Бармен пытался поставить рассказ Барда под сомнение? Ариана смотрела на неондертала явно недружелюбно. Но чего взять с джулианки: она везде и во всем ищет подвоха.
Тэ, похоже, тоже это заметил. Он переводил взгляд с Арианы на Барда и обратно.
Бард посмотрел на селенца и улыбнулся, обнажив ряд пожелтелых эмалевых валунов, торчащих из верхней челюсти.
– Уверен, за то время, которое наша Семерка проведет вместе, мы с Тюратамом расскажем вам немало захватывающих историй о том, что пережили наши предки и родственники на поверхности за прошедшие десятилетия.
Вопрос, однако, остался без ответа. При этом Бард изящно перевел стрелки на Тюратама Лейка, намекая, что в его биографии, пожелай он ей поделиться, темных мест не меньше. Да и вообще, что это они так привязались к неондерталу, когда и у остальных членов Семерки в прошлом не все чисто?
Ариана откинулась на спинку кресла и притворилась, будто разглядывает маникюр. Разговор не удовлетворил ее ни на йоту. Кэт-два попыталась поставить себя на место джулианки: каково это – увидеть, что создание, специально выведенное горсткой безумцев для того, чтобы убивать голыми руками, настолько искушено в светских беседах?
– Я – тот, кто я есть, – сказал Тэ.
– В смысле? – спросила Ариана.
– Бармен. Всегда рад новым знакомствам. – Он кивнул в сторону Барда. – А также предложить гостям выпить. Кого-нибудь мучает жажда?
Никого не мучила.
– Я имел в виду напитки, – уточнил Тэ. – Что касается жажды знаний, то, думаю, она обуревает всех.
Доку это понравилось.
– Ты говоришь о знаниях вообще?
– Если бы меня интересовало чистое знание, я бы, пожалуй, жил где-нибудь на Стромнессе, копался в записях, – ответил Тэ. – Нет, меня больше интересует практическая сторона.
– То есть ты хочешь знать, зачем мы здесь собрались, – подытожил Док.
Тэ счел такую постановку вопроса грубой и изогнул шрам, на месте которого когда-то росла медового цвета бровь.
– Если вы пожелаете поделиться с нами этими сведениями, я с удовольствием выслушаю. И даже если нет, я все равно не против принять участие в вашем предприятии. В разумных пределах, конечно.
Док посмотрел на Ариану. В голове Кэт-два завертелись шестеренки. Итак, Ху Ной уступает ведение совещания Ариане. Говорить, что она главная, пожалуй, чересчур, но вполне может напрямую подчиняться настоящему руководству.
– Большая часть операции будет проходить на поверхности, – сказала она. – Об этом все уже, наверное, догадались, поскольку мы, вопреки обычной процедуре, привлекли к работе селенцев, – она повела глазами в сторону Тэ и Барда, – и экспедиционников, – она кивнула на Кэт с Беледом.
Тэ снова хмыкнул, видимо, намекая, что едва ли человека вроде лейтенанта Томова можно всерьез принять за сотрудника отдела экспедиций. Ариана холодно посмотрела на него, мол, все замечания при себе, затем продолжила:
– И, конечно же, мне не нужно объяснять, как крепко связаны с Землей Док и Меми.
Все заметили, что Ариана не упомянула себя, но даже если она сделала это намеренно, то виду не подала. Каждый, таким образом, мог строить свои догадки о том, где она служила и какова ее связь с поверхностью.
– Секретность крайне важна. Именно поэтому мы покинем Колыбель и будем перемещаться в атмосфере или по земле.
То есть на самолетах, наземном транспорте, но не на ракетах, бола или гигантских кнутах Эйткена-Кухарски.
– Покидать Колыбель и возвращаться на нее мы будем, по возможности, через подземные переходы на платформах.
– И когда будет… – начала Кэт-два.
– Каямбе, – перебила ее Ариана. – Через два дня.
– Мы отправимся с Каямбе в Берингию по поверхности?
Тэ и Бард с интересом взглянули на Кэт.
– Я ничего не говорила про Берингию, – заметила Ариана.
– Но это же очевидно, – сказала Кэт. – Именно туда отправляли нас с Беледом и кучу других людей. Там я увидела то, что увидела и о чем рассказала Беледу. Мы ведь поэтому так торопимся, да?
– Данную операцию готовят уже несколько лет. Но ты не так уж далека от истины.
– Тэ родом из тех мест. Это понятно по его акценту. А Бард с юга, с Антимера, – продолжила свои умозаключения Кэт.
– Да, от платформы Каямбе мы направимся на север, – подтвердила Ариана.
– Путь неблизкий, мягко говоря, – уточнил Тэ.
– Нам не запрещено пользоваться воздушным транспортом, – напомнила джулианка.
– Если у нас будет большой планер, – вставила Кэт-два, – то достаточно поймать подветренную волну над Андами, Сьерра-Невада и Каскадными горами, и мы доберемся до места за один-два дня.
– Могу всех уверить: такой планер у нас будет, – сказала Ариана.
Дно Колыбели, если смотреть с экватора, было плоским и очертаниями напоминало яйцо, направленное острым концом по ходу движения: с востока на запад. В гладкой поверхности то тут, то там проглядывали небольшие люки, тщательно спроектированные выступы, отверстия и так далее. Все они были связаны с асимметричным устройством города наверху, что предполагало наличие четкого плана.
В некоторых точках на экваторе пространство расчистили и выровняли, затем выложили плитами армированного бетона. По размеру, очертаниям, расположению люков и отверстий они целиком совпадали с дном Колыбели. Когда Око оказывалось точно над такой плитой, Колыбель аккуратно опускалась и проводила на платформе несколько часов или даже дней. В это время разгружали и загружали припасы, производили еще какие-то операции. Надолго, впрочем, она никогда не задерживалась, поскольку должна была следовать за Оком, у которого всегда были важные дела дальше по кольцу.
Если бы во время такой стыковки из леса вышел путник, ничего не знавший о кольце на орбите, тросах, и прочая, и прочая, он принял бы Колыбель за обычный – то есть неподвижный – город. Только ведерная ручка поверх подсказывала, что что-то здесь не так, а в остальном он выглядел как укрепленный замок на холме.
Вокруг некоторых, наиболее удачно расположенных платформ возникали так называемые «пригороды», которые оживали, когда внутри останавливалась Колыбель. Многие производили впечатление военных баз, научных комплексов, рабочих поселков – чем, по сути, и являлись. Изначально планировали, что со временем подобные поселения появятся по всему экватору, как отражение обитаемого кольца, а когда Новую Землю откроют для всеобщего заселения, они станут основой крупных городов. Однако сейчас, за многие столетия до ожидаемого «пика величия», эти места вызывали смешанные чувства: как будто гуляешь по стройплощадке, на которой только залили фундамент и наметили пару стен. Море возможностей для строителей и просто мечтателей, запустение для остальных.
Первыми платформами стали Каямбе и Кения, построенные, соответственно, в Южной Америке и Африке. В каждой из них проживало с десяток тысяч человек.
Каямбе получила свое название в честь вулкана в Андах на пересечении с экватором. Давным-давно здесь была территория Эквадора. Вулкан, конечно же, серьезно пострадал во время Каменного Ливня и даже начал извергаться, но последние веков семь дремал. Тем не менее платформу Каямбе построили на безопасном удалении от наиболее активных жерл. Зато вершиной вулкана, снова покрытой снегом, можно было любоваться из окон Колыбели, обращенных в нужную сторону.
Окна башни, где располагалось «Воронье гнездо», выходили почти во все стороны, поэтому Тюратам Лейк, протирая стаканы за стойкой бара, видел в просвете между двумя кранами, как на горизонте возникла вершина вулкана, а затем будто бы устремилась вверх – это они опускались на платформу. По всей Колыбели и городу-кольцу, который виднелся за ветровыми щитами, завыли сирены. По привычке Тэ заткнул полотенце в карман брюк, а рукой ухватился за стойку бара. Дно Колыбели и поверхность платформы были спроектированы таким образом, чтобы воздух, который окажется между ними, на последнем метре посадки выполнял роль подушки, после чего выходил бы через вентиляционные отверстия по периметру Колыбели. Из-за этого финальная фаза стыковки сопровождалась ревом воздуха и клубами конденсата, уходящими в голубое небо над Андами. Колыбель слегка качнулась, стаканы и посуда во всех сервантах откликнулись тонким звоном.
Вой клаксонов и рев воздуха стихли одновременно. С мощеных улиц Капитолийского холма сквозь приоткрытое окно донеслись привычные аплодисменты. Тэ опустил взгляд на часы. Политики и генералы отвлеклись от завтрака, чтобы посмотреть на посадку и полюбоваться силуэтом вулкана Каямбе, но теперь снова склонились над тарелками и продолжили разговор. На ближайшие двадцать четыре часа Колыбель стала самым крупным населенным пунктом на поверхности Новой Земли. Ветровые щиты, закрывавшие город во время полета в атмосфере, стали похожи на крепостные стены, которые в древности служили для защиты, теперь же представляют собой туристическую достопримечательность и отделяют исторический центр от жилых районов.
Все восемь ворот, которые вели из Колыбели, охранялись сотрудниками Карантина, но их функции ограничивались лишь наблюдением. Прилеты Колыбели были такими редкими и краткими, что, если останавливать, досматривать и допрашивать каждого посетителя, времени на визит уже не оставалось бы.
Благодаря таким послаблениям от ближайших ворот до «Вороньего гнезда» можно было дойти в среднем за девять минут. Первый запыхавшийся посетитель появился в баре через семь и заказал пиво. Его Тэ не признал, но следующие двое, вошедшие через полминуты, были знакомыми. Всего за пятнадцать минут бар заполнился, тут были как постоянные посетители (из Колыбели и с платформы Каямбе), так и случайные прохожие. Подчиненные Тэ, привычные к таким наплывам, начали открывать дополнительные залы. Через черный ход пришли еще повара, достали заготовки блюд со вчерашнего вечера.
Иными словами, все шло по накатанной, и Тэ это нравилось. В каком-то смысле, способность «Вороньего гнезда» справляться с наплывом посетителей во время стыковки без контроля со стороны начальства – личная заслуга Тэ. Он перепробовал все должности в заведении: от уборщика и далее, – и со временем научился подбирать более способных, поручая работу им. Иными словами, он перешел на следующий уровень ответственности, но при этом регулярно мыл полы и протирал стаканы, чтобы не терять хватки и контакта с персоналом. Его же настоящей работой – тем, за что ему платили Хозяева, – было слушать и наблюдать, как ведут себя люди самого разного образа жизни и профессий, мелькающие здесь изо дня в день.
При необходимости он умел повлиять на их поведение. Кого-то он мог выставить за дверь, кого-то – приструнить, причем делал это с юморком и так деликатно, что никто не возмущался. Даже если вдруг посетитель не привык к заведениям такого рода, благодаря Тэ он чувствовал себя здесь как дома. Все перечисленное было так же необходимо для работы бара, как уборка, и подчиненные Тэ справлялись с этим не хуже. Иными словами, Тэ превратил «Воронье гнездо» в настолько отлаженный механизм, что мог пропасть на несколько недель, а порой даже месяцев, без негативных последствий. Бывало, «отпуск» приносил больше пользы, чем вреда: по возвращении он замечал, что в его отсутствие кто-то из сотрудников проявил лидерские качества и явно прибавил в эффективности. Тэ нисколько не сомневался: уйди он из бара навсегда, ничего страшного не случится. Поступать так он, впрочем, не собирался, поскольку это был в буквальном смысле его дом: он занимал квартиру окнами во внутренний двор. Да и Хозяева хотели, чтобы он остался. А Хозяева были чуть ли не единственными представителями человечества, чье мнение было Тюратаму Лейку небезразлично. Ему даже намекнули: можешь отойти от дел хоть на год – «Вороньему гнезду» это только на пользу, поскольку когда вернешься, то свежим взглядом тут же увидишь, что еще можно изменить в лучшую сторону.
Тэ подозревал, что истинная ценность заведения заключалась вовсе не в прибыли – обычно она была близка к нулю, если вообще не уходила в глубокий минус. Каждый месяц Тэ сводил бухгалтерские отчеты на одном листе бумаги, который затем в «Укромном уголке» передавал представителю Хозяев. Никаких комментариев. От силы раз в год ему задавали вопрос по какой-нибудь графе – и то для проформы, мол, мы все читаем. При этом Хозяева по-настоящему дорожили «Вороньим гнездом»: отчасти как культурным объектом, отчасти потому, что так они получали доступ к информации о жизни, мыслях и поступках важных людей, которую можно было выведать только в баре.
Он не тратил время на долгие прощания, особенно с коллегами, дабы не натолкнуть их на мысль, что происходит нечто из ряда вон выходящее и Тэ сомневается в способности подчиненных в его отсутствие удержать заведение на плаву. Поэтому он бегло обменялся взглядами, а также перекинулся парой слов и анекдотов с несколькими выдающимися горожанами и гостями с Каямбе – так, для виду, – затем вытащил полотенце из кармана, вытер руки и кинул его в полотенцепровод. Задержался на мгновение, чтобы убедиться, что его не заело. Впрочем, такого никогда не случалось. Наконец Тэ протиснулся мимо стойки и подошел к столу, где Ариана, Кэт-два и Белед доедали свой плотный завтрак. Тарелки их были пусты. Сам Тэ перекусил на скорую руку с час назад; он всегда так делал перед длительным перелетом.
– Не волнуйтесь, все уберут, – сказал он.
Мойринка и феклит ответили дежурным «спасибо», Ариана же пронзила его взглядом и молча кивнула. Тэ утомляла дотошность джулианки, но проникать в запутанный ход ее мыслей не хотелось. Эта Ариана наверняка подняла свои связи в разведке, навела справки о нем и о Хозяевах и теперь делала выводы – скорее всего, неверные, – о том, что побудило его бесплатно кормить и поить членов Семерки. Тэ ни на минуту не сомневался, что Ариана – разведчица. За войну он их повидал немало и знал, как они работают.
Семерка к этому времени уже неплохо ориентировалась в «Вороньем гнезде», однако все ждали, пока Тэ встанет и поведет их за собой. В конце концов, это его заведение. Но даже если бы они были где-то еще, ничего бы не изменилось. Все оттого, что динайцы – прирожденные лидеры. А вот расовой ролью Беледа было держаться позади, прикрывая тыл. С одной стороны, врожденная вежливость и дисциплина обязывали его говорить остальным «после тебя», с другой – так он имел возможность дать отпор противнику, если бы тот напал со спины.
Тэ шел решительно, чтобы никто из уже напившихся членов Палаты коммерсантов Каямбе не успел к нему примотаться. Они быстро проникли в еще не открывшуюся часть бара и оттуда по извилистым лестницам, по которым Беледу приходилось протискиваться чуть ли боком, направились вниз к треугольному дворику в центре блока. Тропические цветы яхонтами горели на фоне заснеженных Анд. Рядом с большими воротами на улицу их ждали четыре такси. Пока Колыбель была в воздухе, четырехколесный транспорт на ней практически не встречался, но во время стыковки с платформой узкие улочки мгновенно заполняли разнообразнейшие колесные средства, которые только могли на них втиснуться. На одних перевозили товары: доставку с Ока на поверхность либо продукты с Новой Земли в Колыбель. На других пассажиры разъезжались по делам в пригороде и его окрестностях.
В одном такси уже сидели Док и Меми: на крыше были закреплены чемоданы с медицинским оборудованием, а рядом топтался хват, готовый бежать следом. Во второе такси забрался Бард и постарался сделаться незаметным. Неондертал мог быстро привлечь лишнее внимание, чего Ариана, очевидно, не хотела. Именно поэтому его держали взаперти в отдельной комнате. Ариана села с Бардом. Белед занял третье такси: все молчаливо согласились, что так будет удобнее всем. Тэ и Кэт-два погрузились в последнее.
Док с Меми тронулись первыми. Через несколько минут сигнал отправляться подала Ариана. Тэ нетерпеливо ерзал на сиденье, задевая Кэт-два. Поскольку такси были рассчитаны на улочки Колыбели, внутри было тесновато.
– Зачем это все? – спросила Кэт-два – просто так, чтобы не молчать, потому что оба и так прекрасно знали ответ.
– Кортеж из четырех автомобилей, которые одновременно покидают «Воронье гнездо» и не возвращаются, – слишком заметно, на ее взгляд, – ответил Тэ.
– Хотя бы никто не отстанет, – отозвалась Кэт.
Наклонившись поние, она посмотрела из окна на небо за городом. В кабину проник луч солнца и заиграл желтыми искорками на радужке ее глаз. Глаза у нее были зеленовато-коричневые, а не ярко-желтые, как у кошки, чем отличались некоторые мойринцы, в том числе ее предки. Она чувствовала на себе взгляд Тэ, но не подавала виду, и это ему нравилось. Ее вниманием, естественно, завладела петля Эйткена, к которой они, собственно, и направлялись. Если, конечно, она еще работает. Впрочем, будь это не так, Кэт-два бы отреагировала. Петля вздымалась из подземного бункера для цеплетов, который располагался на задворках города, среди ангаров и цехов обслуживания аппаратов, предназначенных для полетов над Андами.
– У тебя все есть? – спросил Тэ. – День будет долгим.
– Пролетит незаметно, – возразила Кэт-два. – Я же буду занята. А вот тебе, наверное, будет скучно сидеть без дела. Книгу захватил?
– Для меня люди – книги. Но я захватил парочку обычных, на случай если все заснут.
При слове «заснут» Кэт-два нахмурилась, видимо, вообразив, что это расистский выпад в адрес мойринцев. Тэ и не думал, что невинную шутку можно так истолковать, поэтому поспешил добавить:
– Досадная привычка, многие ей страдают.
Ариана, видимо, сочла, что кортеж из двух не так подозрителен, поэтому Белед и Тэ с Кэт-два отправились одновременно, лавируя по запруженным прохожими улицам. Эту часть пути быстрее было бы преодолеть пешком, но, как только они выехали через транспортные ворота на улицы Каямбе, стало значительно просторнее, а дороги там были проложены специально для колесного транспорта. Тэ не помнил, чтобы здесь было так пыльно, а может, просто сейчас он смотрел на все глазами туриста. Зажиточные жители Колыбели сочли бы здешних разномастных роботов чрезмерно большими и неуклюжими, а местных жителей – дикарями, которые вдруг выбились в люди. Точно так же они смотрели на Тэ и его соплеменников. У людей, которые остались на обитаемом кольце, терпеливо ожидая, пока Док или кто-то из его последователей не перережет ленточку и не откроет Новую Землю для заселения, выскочки и селенцы вызывали неоднозначную реакцию. С одной стороны, их считали пронырами и авантюристами. С другой – неотесанными провинциалами. Тэ сызмальства научился вести себя и так, и эдак. Кто-нибудь с кольца, принимающий тебя за наивного простака, много чего выболтает, прежде чем поймет, с кем имеет дело, а тот, кто ждет, что ты будешь крутить, быстро потеряет бдительность, стоит только начать вести себя открыто и честно.
Если взять побольше автономных крылатых цеплетов, соединить их и запустить в воздух, получится замкнутая петля из самолетиков, которая будет вращаться в вертикальной плоскости благодаря подъемной силе, генерируемой каждым звеном цепи. Иными словами, «эй-став». Слово настолько вошло в обиход, что над его происхождением уже никто не задумывался. Возможно, изначально это был «эйр-став» (от английского air – «воздух»), но звук «р» впоследствии выпал, а может, какое-то сокращение от «Эйткенов состав». Эй-ставы обычно фиксировались на земле и постоянно проходили через определенную точку, но, в принципе, могли свободно перемещаться по воздуху – такую технологию способен родить только безумный гений-джинн (есть такая подраса аидян), и потому пользовались ей исключительно красные.
По дороге к эй-ставу они почему-то сделали большой крюк, объезжая ангар с буквой Q на крыше. Видимо, очередная задумка Арианы. Такси встретились у строения без вывесок на краю военной зоны. «Еще не армейское, но уже не экспедиционное», как охарактеризовал его Тэ. Людей не было, только два специальных хвата поддерживали крылья крупного планера, рассчитанного на десять человек. В самый раз для семерых, думал Тэ, пока не увидел, что тот наполовину загружен какими-то загадочными ящиками.
Кэт-два медленно обошла планер, затем поднялась на борт, задвинула за собой дверь и проползла в головную часть, где ей предстоит провести весь полет лежа на животе. Все вежливо отвернулись, пока она подключала мочесборник. Перед ней было панорамное стекло больше метра в диаметре, служившее также носовой оконечностью планера. Белед с Бардом сели на заднем ряду у противоположных окон. Док занял место впереди, у прохода, откуда открывался хороший вид на Кэт-два и горизонт. Ариана захватила сиденье по другую сторону от прохода, а Меми села на том же ряду у окна. Тэ остались места в середине. Он уже заметил, что Ариана всегда стремилась оказаться рядом с Доком. Если бы он был склонен к зависти или долгим беседам с выдающимися учеными, его бы это раздражало. Но поведение Арианы было скорее забавным. Интересно, когда же Док отгонит ее, чтобы в конце концов нормально пообщаться с остальными?
Планер разворачивался: вероятно, Кэт-два приказала хватам куда-то его отвезти. Спустившись по пандусу, они оказались в подвале, кишевшем цеплетами. Вокруг шумно суетились тысячи одинаковых роботов, но этот хаос подчинялся определенной логике: как будто смотришь внутрь пчелиного улья. В петле наземного базирования, вроде этой, цеплеты должны были уметь летать, поэтому их обшивали тонкими пластиковыми обтекателями. Получались тупоносые цилиндры, вроде больших патронов, слегка суженные посередине: там располагался шарнир, так что цеплет мог сгибаться в любую сторону. Каждый робот был два метра в длину и с полметра в диаметре, а весил вдвое больше крупного человека. Лежа на полу, они беспомощны, поэтому их разворачивают и передвигают хваты. Они катают их, как бочки, из-за чего напоминают стадо жуков-навозников. Цель – скатить цеплеты в канавки, где они выровняются в одну линию и смогут соединиться в небольшие цепочки. Внутри канавок установлены ролики, чтобы цепочки могли перемещаться взад-вперед, как поезда на стрелочном узле, добавляясь к эй-ставу или покидая его в процессе работы. Система была устроена так: сначала цеплеты на большой скорости запускались вверх, а на пути вниз засасывались обратно.
Дальше было, что называется, «просто для машины – непостижимо для человека». Нос планера зацепился за хвост цепочки роботов, которая готовилась взметнуться в воздух. Цеплеты быстро разогнались, аппарат задрался вертикально вверх и вышел на свет. Хвост планера был свободен: петля Эйткена специально разомкнулась. Теперь она представляла собой кникштель, который разгонялся все сильнее и сильнее, готовясь бросить планер высоко в небо. Тэ лежал на спине и смотрел вперед. Цеплеты выбрасывали аэродинамические стабилизаторы, чтобы кнут не изгибался. Через несколько секунд планер достиг пика и тут же отсоединился от цепи. Он летел со скоростью несколько сотен километров в час на высоте две тысячи метров. В это же мгновение цепь начала распадаться на отдельные звенья. Цеплеты, чувствуя, что они в воздухе поодиночке, открыли хвостовые стабилизаторы и превратились из патронов в бадминтонные воланы. Быстро сбросив скорость, они повернулись носом вниз и начали падать на землю. Стабилизаторы отклонились, и цеплеты закружились, как семена клена, что замедляло их падение. Вскоре все лежали на пустом участке рядом с ангаром.
Все это Тэ представлял в голове, потому что они уже улетели далеко вперед. Впрочем, эту операцию он наблюдал в своей жизни неоднократно: эй-ставы выполняли ее по несколько раз на дню. Эти же самые цеплеты – в иной конфигурации – с той же легкостью могли разогнать аппарат для встречи с бола на орбите либо поймать планер на лету и безопасно спустить его в ангар.
Первые полчаса полета желудок Тэ негодовал. Кэт-два закладывала внезапные виражи, по-видимому, ища среди воздушных потоков наиболее подходящий. Те, кто в основном летал на аппаратах с двигателем, с трудом привыкали к непредсказуемому поведению планера. Для Тэ это, впрочем, было не в новинку, к тому же он понимал, что Кэт-два просто выискивает, как бы получше войти в подветренную волну, невидимо витающую в верхних слоях атмосферы над гребнем Анд. Наконец она ее нашла: болтанка прекратилась, и Тэ с силой вжало в спинку кресла. В ровном горизонтальном полете они двигались на север со скоростью около трехсот километров в час. Далее задача Кэт-два – с помощью сенсорного интерфейса со встроенными лидарами прогнозировать дальнейший полет и при необходимости корректировать курс, избегая завихрений и воздушных ям.
Ничего интересного не происходило, и пассажиры либо задремали, либо уткнулись в книги. За Тэ, развалившись на два кресла, сидел Белед Томов. Он отдыхал, прикрыв глаза, но взгляд его все равно был направлен в окно. Наверное, старался следить за горизонтом, чтобы не укачивало. Во всяком случае, к общению он был не расположен.
В ходе посиделок после знакомства с коллегами по Семерке Тэ удалось составить приблизительную картину задания, которое Кэт-два с Беледом выполняли в Берингии. Белед, конечно, изо всех сил пытался поддерживать легенду о том, что он – сотрудник отдела экспедиций, но верилось в нее с трудом. Всем стало только легче, когда Док открыто обратился к феклиту по званию: лейтенант Томов.
Военные делились на три основные подгруппы, которые в обиходе называли: кнопкодавы, землеходы и змеееды. Кнопкодавом Белед явно не был. Это единственное подразделение вооруженных сил, где можно встретить айвинца или хотя бы камилита. Значит, либо землеход, либо змееед. Землеходы – что-то вроде регулярной армии – крупными соединениями дислоцируются у границ, но для них Белед был уж слишком хорошо подготовлен. Впрочем, чего только не бывает: может, он по жизни такой большой и накачанный. Но скорее всего, он все-таки змееед, то есть отличившийся землеход, которого перевели в одно из спецподразделений: козаки («контроль за соблюдением карантина»), резаки («разведка и рекогносцировка») или берсы (сокращенно от «берсерки»).
Козаки стоят в самом низу иерархии, и к ним относятся с некоторым презрением. Да, их вызывают для разгона демонстраций и подавления беспорядков, но в основном они стоят у переходов и советуют прохожим не ввязываться в неприятности. Про их умственные и моральные качества ходит немало анекдотов. Тэ даже представить не мог, за что такой может попасть в Семерку, поэтому отмел этот вариант сразу. «Разведка и рекогносцировка» подходила больше, и наверняка так оно и было, раз Белед недавно был на поверхности и выполнял вполне типичное для резака задание. В разговоре он как-то обронил, что проходил мимо РКС и наблюдал за ее обитателями: как раз этим резаки и занимались. И только телосложение Беледа мешало Тэ однозначно записать его в разведчики. Значит, оставался шанс, пусть и маловероятный, что Белед Томов – берс. Впрочем, вопреки тому, что показывают в кино, не все берсы – гора мышц. Многие из них вполне обыкновенные люди, возможно, слегка перекачанные. Берсерки не представляют собой какого-то единого корпуса, а работают в небольших ячейках, каждая из которых специализируется на конкретных задачах вроде ведения боевых действий в условиях невесомости или под водой, десантирования в капсулах или секретных операций в жилых районах. До сих пор Белед Томов не продемонстрировал каких-то особенных качеств, и, учитывая, как он борется с укачиванием, едва ли его готовили к воздушным операциям. В общем, по прикидке Тэ, Белед, скорее всего, начал землеходом, много времени служил на границе, отличился, после чего получил офицерское звание и был переведен в небольшой отряд берсов, который отвечает за разведоперации на Земле.
Из всех пассажиров не был погружен в себя только Лангобард. Неудивительно, раз он несколько дней вынужденно провел взаперти. Тэ подсел к нему и начал расспрашивать о виноградниках его клана на Антимере. Вполне естественная тема для разговора с барменом из Колыбели, но оба прекрасно понимали, что это лишь повод. Бард, впрочем, с радостью подыгрывал и подробно рассказывал о вулканической почве, о том, как благодаря «ТерРеФорму» за последние несколько веков она превратилась из безжизненной груды булыжников в экосистему, и как его предки контрабандой провезли саженцы виноградной лозы из ботанических садов синих и красных, а потом немало помучились, как их удобрять, чтобы прижились. Между строк в этой истории читалось, что им в этом кто-то помогал – не неондерталы. Представителям этой расы провозить контрабандой растения на поверхность было бы чрезвычайно трудно даже целиком на территории красных. У синих же неондерталы вызывали подозрение одним своим видом; Карантин задерживал и обыскивал их, даже если те не были причастны ни к каким противозаконным действиям. Когда Тэ на это указал, Бард ответил «да», но при этом наклонил голову, мол, оно и понятно. Затем он объяснил, что его сородичи больше десятилетия провели на границе в полном мире и спокойствии и с течением времени выстроили добрососедские отношения с сочувствующими на синей стороне. Сначала они обменивались припасами, чтобы разнообразить рацион друг друга, затем начали устраивать пикники на природе, спортивные соревнования и прочие развлечения. Да, феклиты (здесь Бард кивнул в сторону дремлющего Беледа) держались обособленно, но вот с динайцами отношения всегда были хорошими.
Тэ не видел причин сомневаться в правдивости этого замечания, но также понимал, что Бард сказал это не просто так: он как бы намекал, что готов дружить с Тэ. На самом деле, у динайца с неондерталом было много общего. Оба – селенцы, которые нашли себе место в обществе Колыбели и при этом не потеряли связи с поверхностью: с точки зрения жителей кольца, такие связи были немыслимы, для этих двоих – вторая натура.
– Что ж, это хорошо, – сказал Тэ. – Меня воспитывали в страхе перед такими, как ты.
– Еще бы. Как далеко от границы ты рос?
Под «границей» Бард имел в виду место, где меридиан 166°30 разрезал Берингию, так же, как и Антимер на юге. Территория Сибири, к западу, принадлежала красным, в зону синих на востоке входила Аляска. Ирония заключалась в том, что Каменный Ливень воссоединил два разделенных континента, а люди снова провели по нему воображаемую границу.
– Мы кочевали, – ответил Тэ. – В отличие от вас, у нас не было законного права находиться на Земле.
Уклончивый ответ разочаровал неондертала, что сразу проявилось на его выразительном лице.
– Стоит подойти слишком близко, и нас либо арестует гарнизон синих, либо, – добавил Тэ с улыбкой, – поймают неондерталы, зажарят и съедят.
После такой безвкусной и оскорбительной шутки Бард мог сделаться врагом на всю жизнь, а мог, наоборот, понять, что Тэ знаком со всем этим не понаслышке. Использовать такой прием в беседе всегда рискованно. Однако нельзя забывать, что Тэ оказался на планере в компании шести совершенно незнакомых людей. Цель путешествия никто толком не объяснил. Планер загружен ящиками без маркировки; в некоторых из них почти наверняка оружие. Как минимум трое из Семерки (Белед, Лангобард и Тюратам) умеют им пользоваться, да и Кэт-два проходила курсы самообороны в отделе экспедиций, так что при случае выстрелить из катапульта сумеет. В общем, не время и не место для расшаркиваний и светских приличий – это вам не уважаемый частный клуб в Колыбели. Отношения необходимо прояснять сразу.
Бард, запрокинув голову, рассмеялся.
– А чего бы не уйти дальше на восток и вообще никого не бояться?
– Первые поселения выскочек не могли себя прокормить. Приходилось торговать с синими, чтобы обеспечить рацион витаминами.
– Из-под полы, я полагаю?
– Безусловно.
– И что вы давали взамен? Женщин?