Римские легионы. Самая полная иллюстрированная энциклопедия Махлаюк Александр

Глава 6

Легионы Империи: порядок набора, социальный и этнический состав

• «Многих лагерь манит, – зык перемешанный
• И рогов, и трубы, и ненавистная
• Матерям всем война».

(Гораций. Оды. I. 1. 23–25)

«Благо государства в целом зависит от того, чтобы новобранцы набирались самые лучшие не только телом, но и духом; все силы империи, вся крепость римского народа основываются на тщательности этого испытания при наборе. Ведь молодежь, которой должна быть поручена защита провинций и судьба войн, должна отличаться и по своему происхождению… и по своим нравам».

(Вегеций. Краткое изложение военного дела. I. 7)

В разные исторические времена у разных народов привлекательность военной службы не была одинаковой. Она, безусловно, зависела от многих факторов, таких как характер и интенсивность войн, которые вело государство в тот или иной период своей истории, общие культурно-исторические и, собственно, военные традиции народа, материально-бытовые условия службы, ее государственная значимость и престижность в обществе. Древний Рим не был в этом отношении исключением, и в его истории отношение граждан к исполнению своего воинского долга было различным. Если на ранних этапах развития римского государства для большинства римлян ежегодные военные походы были столь же неотъемлемой частью их жизни, как и повседневные хозяйственные заботы и государственные дела, то начиная примерно с последней трети II в. до н. э. неоднократно возникали ситуации, когда с великим трудом, прибегая к весьма крутым мерам, удавалось комплектовать легионы, а в период гражданских войн от призыва в армию некоторые предпочитали скрываться даже в эргастулах – специальных тюрьмах для рабов (Светоний. Тиберий. 8). Однако в истории Рима было и такое время, когда ряды легионеров стали пополняться преимущественно добровольцами, которых не смущали неизбежные лишения, тяготы и риски военной жизни. Это время началось с военной реформы Гая Мария, осуществленной в самом конце II в. до н. э. и, в частности, открывшей дорогу в легионы неимущим римским гражданам. Но в наибольшей степени принцип добровольного комплектования реализуется в эпоху принципата, после преобразований, проведенных в римской военной организации Октавианом Августом и сделавших армию действительно профессиональной.

Понятно, что в первую очередь по собственной воле поступали в войско те, кто рассчитывал улучшить свое материальное положение за счет регулярного и достаточно высокого жалованья, разного рода социальных и юридических льгот, доли в добыче и императорских подарков, вознаграждения, получаемого по выходе в отставку. Привлекали этих людей также возможности карьеры, которая могла возвысить простолюдина в социальном плане: простой плебей, став легионером и дойдя до чина первого центуриона (примипила), попадал во всадническое сословие, провинциал или вчерашний варвар, выходя в отставку после 25-летней службы во вспомогательных войсках, получал в награду права римского гражданства для себя и своей семьи. Кого-то записаться в армию побуждали семейные традиции, пример отцов и старших братьев. Были, возможно, и те, у кого ко всем этим мотивам добавлялись вера в Рим, презрение к варварам и мятежникам. Не следует недооценивать и мотивы психологические, можно даже сказать, романтические. Кому-то претила рутина и скука обычной жизни и хотелось увидеть мир, отличиться на военном поприще, проверить себя в нелегких испытаниях, прославиться и т. д. О таких людях во времена Августа говорили, что они родились под знаком Скорпиона: по словам автора астрологической поэмы Марка Манилия, они жаждут битв и лагерей Марса и даже мирное время проводят с оружием в руках, любят военные игры и потехи, посвящают свой досуг изучению связанных с оружием искусств (Астрономика. IV. 217–229).

Конечно, переход к принципу добровольности имел свои издержки. Далеко не всегда по собственной воле в легионы записывались действительно подходящие люди. Это хорошо понимал император Тиберий, который говорил: «Добровольно поступающих на военную службу мало, а если бы таких и оказалось достаточно, они не выдерживают никакого сравнения с воинами, пришедшими по призыву, ни в доблести, ни в дисциплине, потому что по собственному желанию вступают в войска преимущественно бедняки и бродяги, которые не в состоянии были проявить старинную доблесть и дисциплинированность» (Тацит. Анналы. IV. 4). (Тацит в другом месте с пренебрежением отзывается и о столичной черни, которая попадает в легионы, – Анналы. I. 31.) Этому убеждению вряд ли противоречит точка зрения, излагаемая в речи Мецената в «Истории» Диона Кассия, согласно которой военную службу должны нести самые крепкие и самые бедные, они же и самые беспокойные элементы. Конечно, к началу III в. ситуация изменилась, но все же Дион акцентирует не столько бедность, сколько врожденную воинственность, полагая, что именно военная служба лучше всего может отвратить этих людей от занятий грабежами, направив их энергию в общественно полезное русло (Дион Кассий. LII. 14; 27. 1–5).

Легионер в одежде для холодной погоды (середина – вторая половина I в. н. э.).

Вопрос о качественном пополнении вооруженных формирований, бесспорно, имеет ключевое значение для эффективности армии, и римляне прекрасно отдавали себе в этом отчет. Для профессиональной дорогостоящей армии данный вопрос был особенно важен, и императорское правительство уделяло ему первостепенное внимание. Вегеций неслучайно именно с этого вопроса начинает свое сочинение (I. 1), подчеркивая, что по сравнению с другими народами, отличавшимися физической мощью, многочисленностью, хитростью и богатством либо теоретическими познаниями, римляне «всегда выигрывали тем, что умели искусно выбирать новобранцев…». Характерно, что Вегеций подчеркивает единство социальных, физических и моральных критериев отбора новобранцев: «Благо государство в целом зависит от того, чтобы новобранцы набирались самые лучшие не только телом, но и духом; все силы империи, вся крепость римского народа основываются на тщательности этого испытания при наборе. Ведь молодежь, которой должна быть поручена защита провинций и судьба войн, должна отличаться и по своему происхождению… и по своим нравам» (Вегеций. I. 7).

Подробно рассуждая о том, из каких провинций и народов, из каких социальных и профессиональных групп лучше набирать солдат, он высказывает убеждение, что в качестве солдат сельские жители однозначно предпочтительнее горожан, подверженных соблазнам городской жизни (Вегеций I. 3). В этом отношении он следует давнему устойчивому убеждению. Еще Катон Старший утверждал, что именно из земледельцев выходят лучшие граждане и наиболее храбрые воины (О земледелии. Предисловие. 4). По словам Колумеллы (О сельском хозяйстве. Предисловие. 17), «истинные потомки Ромула, проводившие время на охоте и в полевых трудах, выделялись физической крепостью; закаленные мирным трудом, они легко переносили, когда требовалось, воинскую службу. Деревенский народ всегда предпочитали городскому».

Вегеций отдает предпочтение тем, кто занят тяжелым трудом (кузнецам, тележным мастерам, мясникам, охотникам), и категорически заявляет, что нельзя допускать к военной службе рыболовов, кондитеров, пекарей и всех, кто связан с женскими покоями (I. 7; cp. II. 5). Этот пассаж можно сопоставить с указом Грациана, Валентиниана и Феодосия от 380 г. (Кодекс Феодосия. VII. 13. 8), в котором указывается, что в элитные части не должен попадать никто из числа рабов, кабатчиков, служителей увеселительных заведений, поваров и пекарей, а также тех, кого от военной службы отделяет «позорное угождение». Действительно, в юридических источниках мы находим немало указаний на категории лиц, которым военная служба прямо возбранялась. По словам правоведа Аррия Менандра, если воином становится тот, кому это запрещено, это считается тяжким уголовным преступлением, и кара за него, как и при других преступных деяниях, усиливается в зависимости от присвоенного достоинства, ранга и рода войск (Дигесты. 49. 16. 2. 1). Прежде всего запрет на военную службу относился к рабам. Согласно римскому праву, «рабам возбраняется всякого рода военная служба под страхом смертной казни» (Дигесты. 49. 16. 11). Плиний Младший в бытность наместником провинции Вифиния столкнулся с тем, что среди новобранцев, уже успевших принести присягу, оказалось двое рабов. На его вопрос, как следует с ними поступить, император Траян ответил, что следует выяснить, каким образом они попали в армию. «Если они взяты по набору, то это ошибка тех, кто производил расследование; если же они явились сами, зная о своем состоянии, наказать следует их» (Плиний Младший. Письма. Х. 30–31). Впрочем, на практике смертная казнь к рабам, теми или иными путями оказавшимся в армии, могла и не применяться, однако срок давности у данного преступления, по всей видимости, отсутствовал, и даже успешная служба не являлась смягчающим обстоятельством. Об этом может свидетельствовать сообщение Диона Кассия о том, что Домициан, будучи в 93 г. цензором, вернул господину некоего Клавдия Паката, который дослужился уже до звания центуриона, после того как было доказано, что он является рабом (Дион Кассий. LXVII. 13. 1). Вольноотпущенники также не могли служить в легионах.

Из числа свободных на военную службу не принимались, в частности, лица, пораженные в правах: уголовные преступники, приговоренные к растерзанию дикими зверями на арене, сосланные на острова с лишением прав, обвиняемые в тяжких уголовных преступлениях, включая тех, кто обвинялся по закону Юлия о прелюбодеяниях (Дигесты. 49. 16. 4. 1–2; 7). Более того, вступление на военную службу возбранялось также и тем лицам, чей юридический статус оспаривался, хотя в действительности они являлись свободными, независимо от того, решался ли вопрос о потере или приобретении ими свободы. Кроме того, не имели права быть зачисленными на военную службу и те свободные, которые добровольно находятся в услужении, а также выкупленные от врагов, до тех пор пока они не уплатят внесенной за них суммы (Дигесты. 49. 16. 8).

Для службы в легионах основополагающим критерием было наличие римского гражданства. При записи в легион требовалось принесение особой клятвы: как показывает папирус, датируемый 92 г., новобранец должен был поклясться, что является свободнорожденным римским гражданином и имеет право служить в легионе (P. Fay. Barns 2 = CPL, 102 = Daris, 2).

Главной целью императорского правительства был набор не просто солдат, но хороших солдат. Именно эту цель, кстати сказать, преследовали созданные императором Траяном алиментарные фонды, которые предназначались для содержания почти 5000 сирот, рожденных в Италии, в небогатых плебейских семьях. По словам Плиния Старшего (Панегирик Траяну. 28), они содержались на общественный счет в качестве запасного войска на случай войны. О том, что данная установка на качественное рекрутирование и на поддержание высокого престижа, морального авторитета военной службы в эпоху принципата достаточно последовательно проводилась в жизнь, свидетельствует ряд фактов. В частности, со времени Августа утвердилась практика предоставления рекомендательных писем теми, кто желал поступить на службу в легион или получить более выгодное место службы. Эти письма, как правило, писались родственниками или знакомыми, занимавшими те или иные командные должности, на имя военного начальника. Это требовалось не только от претендующих на офицерскую должность, но, как показывают сохранившиеся папирусные документы, такие письма (epistulae (litterae) commendaticiae) имели существенное значение даже для рядовых новобранцев. Сохранилось, например, датируемое II в. н. э. письмо бенефициария Аврелия Архелая легионному трибуну Юлию Домицию с рекомендацией молодого человека по имени Теон (P. Oxy. I, 32 = CPL, 249). Среди папирусов Мичиганской коллекции (P. Mich. VIII 467–468 = CPL, 250–251 = Daris, 7) известны письма начала II в. н. э., в которых солдат флота Клавдий Теренциан пишет отцу домой о своем желании стать легионером, но замечает, видимо, получив неудачную рекомендацию, что даже рекомендательные письма не будут иметь необходимого значения без денег и хороших связей. А вот судя по письму солдата Юлия Аполлинария, он получил столь хорошие рекомендации, что сразу стал иммунном, то есть солдатом, освобожденным от тяжелых работ, и мог наблюдать, как его менее удачливые товарищи ворочают камни на жаре (P. Mich. 466). Таким образом, те новобранцы, которым не удалось запастись надежными рекомендациями, не могли рассчитывать на быструю и успешную карьеру.

Итак, новобранцы могли предложить себя в качестве добровольцев – и на них в первую очередь делали ставку власти – или быть взятыми по набору (их называли конскриптами от слова conscriptio – «призыв, запись на службу»). Нужно иметь в виду, что воинская повинность и конскрипция для римских граждан в эпоху Империи никогда не отменялись. Более того, вопреки распространенной точке зрения, что после реформ Мария, исключая период гражданских войн, легионы формировались преимущественно из добровольцев, П. Брант, тщательно исследовавший этот вопрос, пришел к выводу, что по крайней мере до II в. н. э. конскрипция была гораздо более распространенной, чем принято считать[74]. Окончательное торжество принципа добровольности (правда, на сравнительно недолгий срок) стало, по мнению Бранта, результатом распространения во второй половине II в. местного набора в легионы и общего улучшения условий службы, осуществленного благодаря политике Северов. К конскрипции прибегали прежде всего в критических ситуациях, как, например, в 6 г. н. э., когда вспыхнуло мощное восстание в Паннонии, или после разгрома легионов Вара в Тевтобургском лесу (9 г. н. э.). Точно определить соотношение между добровольцами и «призывниками» невозможно.

Так или иначе, в императорское время продолжало действовать правило: более тяжким преступлением является уклонение от воинской службы, чем домогательство ее (Дигесты. 49.16. 4. 10).

Существовали и так называемые викарии – это те, кто соглашался заменить собой обязанного идти на военную службу, очевидно, на определенных условиях. Впервые такие «охотники» упоминаются в письме императора Траяна Плинию Младшему (Плиний Младший. Письма. Х. 30). Очевидно, что должностные лица, проводившие набор в войско, могли злоупотреблять своим положением, брать взятки. Известно, что с коррупцией при проведении наборов в армию пытался бороться еще Цезарь, предложивший в 59 г. до н. э. закон о вымогательствах, согласно которому получение взятки при наборе в армию рассматривалось и каралось как опасное должностное злоупотребление (Дигесты. 47. 11. 6. 2). В правление Нерона из сената был исключен Педий Блез, наместник Киренаики, бравший взятки и допускавший злоупотребления при наборе войска (Тацит. Анналы. XIV. 18).

Рассмотрим теперь, каким образом был организован набор новобранцев в армию. Процедура эта называлась dilectus (дословно «отбор»). В провинциях ответственными за его проведение в обычных условиях были наместники, а в Италии специально назначаемое императором должностное лицо – dilectator, направлявшиеся на места в сопровождении внушительного эскорта легионеров, иногда из соседних провинций (АЕ 1951, 88). В тех случаях, когда возникала нужда срочно набрать пополнение, назначали и особых чиновников по набору новобранцев (legati ad dilectum или inquisitores). Набор пополнения обычно проводили в зимние месяцы как наиболее спокойные в военном отношении.

Обычно в легионы записывали молодых людей в возрасте от 17 до 20 лет[75]. Император Адриан, как пишет его биограф, «вынес решение относительно возраста воинов, чтобы никто не находился в лагере – в нарушение древнего обычая, – будучи моложе того возраста, которого требует мужественная доблесть, или старше того, который допускается человечностью» (Писатели истории Августов. Адриан. 10. 8). Верхним пределом был возраст 35 лет.

Существовали определенные требования относительно роста новобранцев – не ниже 1,65 м для легионера, а для воинов 1-й когорты – не менее 1,72 м (Вегеций. I. 15). Проверялось и зрение, и общее физическое состояние, а также, по-видимому, и знание латыни, умение читать, писать и считать, что было важно для отбора солдат на канцелярские должности.

Молодой человек, вступающий в армию, проходил сначала через особую комиссию по отбору новобранцев (probatio) и, если признавался годным по своим физическим, социальным качествам и правовому статусу, на четыре месяца становился новобранцем (tiro). По истечении этого срока и прохождения своего рода «курса молодого бойца» (tirocinium) он вносился в списки части и получал металлический жетон (signaculum), подвешиваемый на шнурке на шею. После этого новых воинов приводили к присяге (iusiurandum или sacramentum).

Таким образом, условия приема в легионы были достаточно строгими. С точки зрения властей, репутация римского солдата должна была быть если не безукоризненной, то по крайней мере почтенной. Ужесточение критериев отбора новобранцев, как и усложнение самой процедуры dilectus’а, несомненно, объясняется также сложной организацией и иерархической структурой римских вооруженных сил, необходимостью тщательной и длительной подготовки профессиональных солдат[76]. Поэтому, оценивая это направление военной политики императоров в целом, можно говорить об их желании видеть римских легионеров воинами, действительно отборными по своим личным качествам, сознающими ответственность за свою высокую миссию. Без этого невозможно было применить стратегию и тактику, составлявшие мощь Рима[77].

Ежегодно для пополнения 30 легионов требовалось от 7500 до 10 000 новобранцев, примерно столько же – для вспомогательных войск и флота, то есть всего примерно 15 000 новых рекрутов, что при населении Римской империи в 60–70 млн человек составляло около 2,5 % 20-летних молодых людей, проживавших в Римской державе. Конечно, нельзя забывать о региональной специфике: в приграничных провинциях и зонах базирования воинских частей на военную службу поступало гораздо большее число молодых людей, нежели из внутренних, «мирных» провинций. Но в целом, как мы видим, число необходимых рекрутов было сравнительно небольшим. И если и возникали трудности с их набором, то это объясняется прежде всего установкой на качественное пополнение. Естественно, что в периоды крупномасштабных войн, когда были высоки потери и возникала необходимость формирования новых частей, потребность в новобранцах значительно возрастала. В правление Марка Аврелия (161–180 гг. н. э.), когда к тяжелейшим войнам на Дунае прибавилось такое испытание, как опустошительная эпидемия чумы, были набраны два новых легиона (II и III Италийские). Это потребовало увеличения набора по меньшей мере до 50 000 человек на протяжении нескольких лет.

Стоит обратить внимание и на тот факт, что новые легионы, формировавшиеся в период Империи в тех или иных кризисных внутри- и внешнеполитических ситуациях, набирались преимущественно в Италии[78], несмотря на то что со времен Веспасиана все меньше и меньше италийцев обнаруживается среди рядовых легионеров в провинциальных войсках. Но сам факт формирования новых легионов именно на территории Италии обусловливался, наверное, не только тем, что император, находясь в Риме, мог в чрезвычайной ситуации быстрее всего набрать новые войска за счет призыва италийцев, но и сохранением определенных стереотипов мышления, суть которого заключается в том, что легионы рассматривались как род войск, предназначенный для римских граждан, которые в силу своего статуса подлежат всеобщей воинской повинности и в первую очередь обязаны защищать Римскую державу.

В обычных условиях легионеры набирались в разных частях Империи. Общие тенденции заключались в следующем. На протяжении I в. н. э. преобладает практика набора легионеров в разных провинциях. В западной части Империи в это время, при постепенном сокращении числа италийцев, увеличивается доля выходцев из наиболее богатых и романизированных провинций (Африки, Македонии, Нарбоннской Галлии, Бетики). На востоке державы с самого начала преобладают уроженцы восточных провинций. По мере оседания легионов в постоянных лагерях происходит переход к региональному набору, когда легионы пополняются за счет жителей данной провинции или немногих соседних областей. С начала II в. н. э. начинается постепенный переход к новой модели набора, которую можно назвать локальной: новобранцы набираются из городов, ближе всего расположенных к месту дислокации легиона, и непосредственно из окрестностей постоянного лагеря.

Судя по эпиграфическим данным, если в правление Августа уроженцы Апеннинского полуострова составляли около 65 % легионеров, то ко времени Веспасиана (69–79 гг. н. э.) их число сократилось примерно до 20 %, а при Адриане (117–138 гг.) выходцев из Италии в легионах практически не осталось. У античных авторов причины этого процесса связываются с установлением единовластия, которое, обеспечив мир и защиту границ, оградило италийцев от трудов, что лишило их воинственности (Геродиан. II. 11. 3 слл.; Тацит. История. I. 11; Дион Кассий. LVI. 40. 2; LII. 27; Аврелий Виктор. О Цезарях. 3. 14). Современными исследователями предлагаются различные объяснения. Одни фактически разделяют мнение древних о том, что после гражданских войн италийцы утратили воинский дух, или же принимают старую версию о том, что италийцы были сознательно отстранены от военной службы Веспасианом и его преемниками по политическим мотивам. Другие считают, что власти руководствовались стремлением сохранить население Италии и избежать непопулярности в связи с проведением наборов, вызывавших ненависть населения, которое не желало покидать комфортную привычную жизнь на родине ради службы в отдаленных провинциях. П. Брант полагает, что отказ от привлечения италийцев связан с заинтересованностью властей в локальном наборе, который гораздо успешнее обеспечивал приток солдат-добровольцев и позволял экономить средства на транспортных расходах. Не сбрасывает он со счетов и обескровленность Италии гражданскими войнами[79].

В легионы, дислоцировавшиеся в провинциях, набирали пополнение из романизированных общин и римских колоний, расположенных поблизости с постоянным лагерем. Немало новобранцев давали канабы – поселки, возникавшие вокруг постоянных легионных лагерей и крепостей, населенные торговцами, ремесленниками и прочим людом, обслуживавшим разнообразные потребности воинов и их неофициальных семей. Здесь же часто после отставки селились выходившие в отставку ветераны. Сыновья, родившиеся в таких семьях легионеров, достаточно охотно поступали на службу и получали гражданство при записи в легионы. Их происхождение обозначалось словом castris («из лагеря»), и постепенно они стали составлять значительную часть новобранцев. Однако в некоторых провинциях, таких как Британия или Германия, возможности местного рекрутирования были ограниченны. Например, в Африке еще в конце I в. н. э. до 60 % легионеров были неместного происхождения, а позже большинство происходили из восточной части провинции, а не из самой Нумидии, где дислоцировался III Августов легион.

Солдат. III в. н. э.

В восточных провинциях и в самый ранний период было немного легионеров из Италии и западных провинций. В основном они происходили из эллинизированных районов Сирии и Малой Азии. Но и здесь существовали вариации. Так, например, во II в. н. э. III Киренаикский легион, стоявший в Аравии, пополнялся рекрутами из менее эллинизированных и даже семитоязычных районов вокруг его базы в Босре. Ситуация в Египте не ясна. В ранний период новобранцы происходили главным образом из Галатии и Малой Азии; выходцев из западных провинций и самого Египта было немного. Во II в. castris постепенно стали здесь существенным источником пополнения. В Х легион Fretensis, понесший серьезные потери во время Иудейской войны 66–70 гг., в 68–69 гг. были набраны египтяне, которые обычно не призывались на службу за пределами Египта. Напротив, надпись из Египта показывает происхождение 130 новобранцев, записанных во II Траянов легион в 132 и 133 гг., вероятно, после потерь, понесенных в ходе иудейского восстания 132–135 гг. Здесь нет ни одного жителя Египта, 88 происходят из Африки, 15 из Италии (в том числе и самого Рима), 1 из Далмации, 7 из Малой Азии, 19 из Сирии и Палестины (AE 1969–1970, 633; 1955, 238). В случае подготовки крупных военных предприятий легионы и другие части пополнялись, больные и старые военнослужащие могли увольняться в отставку. Например, в 58 г. Корбулон, назначенный командовать против парфян, уволил из сирийских легионов слишком возрастных и негодных солдат и провел набор в Галатии и Каппадокии. Во время гражданской войны 68–69 гг. противники набирали пополнение из разных источников. Вителлий поспешно набрал жителей Галлии и Германии, часть из которых даже не была римскими гражданами (Тацит. История. II. 21). Легионы I и II Вспомогательный были созданы на основе частей, сформированных из моряков Мизенского и Равеннского флотов.

Таким образом, многое зависело от конкретных обстоятельств места и времени.

В целом же современные исследования показывают, что по своему социальному происхождению легионеры отнюдь не относились к деклассированным низам общества, но в массе своей представляли верхушку провинциального плебса, ранее всего романизированные слои населения[80]. И это было результатом сознательной политики набора, ориентированного на качество.

Однако в глазах правящей элиты солдаты были низкородной, малограмотной, потенциально опасной массой. Легионеры могли восприниматься как варвары. Впечатляющую картину рисует Тацит, рассказывая о пребывании солдат Вителлия в Риме (История. II. 88): «Одетые в звериные шкуры, с огромными дротами, наводившими ужас на окружающих, они представляли дикое зрелище. Непривычные к городской жизни, они то попадали в самую гущу толпы и никак не могли выбраться, то скользили по мостовой, падали, если кто-нибудь с ними сталкивался, тут же разражались руганью, лезли в драку и, наконец, хватались за оружие». Дион Кассий укоряет Септимия Севера тем, что он, открыв доступ в гвардию легионерам (имеются в виду главным образом паннонцы, которые для Диона вообще суть воплощение варварства), наполнил город разношерстной толпой солдат самого дикого вида, с ужасающей речью и грубейшими манерами (LXXIV. 2. 6). В глазах преторианцев провинциальные легионеры предстают перегринами (т. е. неримлянами) и чужеземцами (Тацит. История. II. 21). В надписи Гая Манлия Валериана из Аквилеи (вероятно, II в.) говорится, что он «достойно командовал преторианской когортой, а не в варварском легионе» (ILS 2671).

Надо признать, что далеко не всегда политика качественного рекрутирования достигала своих целей. Не все солдаты выдерживали тяготы и опасности военной службы, не все были проникнуты чувством патриотизма и преданности императору, но при случае некоторые предпочитали дезертировать или даже переходили на сторону врага[81]. Вопросам, связанным с дезертирством, немало внимания уделяется в римской юридической литературе. И хотя со времени императора Адриана происходит определенное смягчение наказаний за дезертирство[82], в целом это воинское преступление каралось достаточно сурово, но при этом наказание устанавливалось дифференцированно, в зависимости от рода оружия, чина, обязанностей, обстоятельств совершения побега, прошлого поведения; учитывалось также время, проведенное в дезертирстве, и последующее поведение виновного. Кара зависела от того, в мирное или военное время совершалось дезертирство. В последнем случае наказанием была смертная казнь, как и за повторное дезертирство (Дигесты. 49. 16. 3. 9; 49. 16. 5). Более тяжким преступлением считался переход на сторону врага. Даже тот, кто был задержан при намерении перебежать к врагу, карался смертью; вернувшийся перебежчик подвергался пытке и, хотя легионеры и не подлежали таким наказаниям, отдавался на растерзание зверям или подлежал казни через повешение (Дигесты. 49. 16. 3. 10–11). Только тот перебежчик, который захватил большое число разбойников и выявил других перебежчиков, мог, согласно указу Адриана, рассчитывать на пощаду (Дигесты. 49. 16. 5. 8). Очевидно, что римские легионеры были и среди тех дезертиров, о которых довольно часто упоминают античные историки. Дион Кассий даже сообщает (LXVIII. 9. 5–6), что немалая часть войска царя даков Децебала состояла из римских перебежчиков и дезертиров, и Траян после победы в первой дакийской войне потребовал их вернуть и больше не принимать дезертиров. В договоре, заключенном Коммодом с маркоманнами, также содержался пункт о возвращении дезертиров (Дион Кассий. LXXIII. 2. 2). Тот же историк рассказывает, что в 220-е гг. солдаты перебегали на сторону персидского царя (LXXX. 4. 1). В правление Коммода бывший воин по имени Матерн, дезертировавший из армии и уговоривший других бежать вместе с ним, собрал большую разбойничью шайку, которая нападала даже на города в западных провинциях, а потом проникла и в Италию. Матерн даже задумал осуществить покушение на императора и самому захватить власть, но был предан, схвачен и казнен (Геродиан. I. 10).

Однако если говорить в целом, то в период Ранней империи продолжал действовать старый республиканский принцип взаимосвязи прав гражданства с правом служить в легионах, пусть даже он приобретал все более формальное значение. Установка на качественный отбор и вместе с тем гибкость римской политики в вопросах комплектования легионов, а также создание действенных стимулов, материальных и моральных, – всё это, несомненно, позволило Риму расширить территорию рекрутирования практически на весь средиземноморский мир и примирить между собой принципы добровольности и качественного отбора контингентов.

Глава 7

Легионы Империи: организация, структура, иерархия

«…Тот, чей ум пытлив и кто не знаком с предметом, найдет полезным для себя ознакомиться с устройством римского войска».

(Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 5. 8)

«Я думаю, что римские легионы были так организованы не только по человеческому усмотрению, но и установлены по божескому провидению».

(Вегеций. Краткое изложение военного дела. II. 21)

Организационные структуры и командная иерархия формировались и служили прежде всего для того, чтобы обеспечивать управляемость армии, эффективность ее действий на поле боя. Общая структура легиона в эпоху Империи в своей основе оставалась такой же, как и во времена Цезаря. Однако некоторые детали его внутреннего устройства и общая численность остаются до конца точно не установленными. Не приходится, впрочем, сомневаться в двух вещах. Во-первых, в том, что Октавиан Август, осуществляя свои преобразования в армии, ввел точные правила, своего рода уставы (constitutiones), определявшие не только обязанности офицеров и другие аспекты армейской жизни[83], но и численный состав частей и подразделений. Во-вторых, реальный состав легиона чаще всего в силу самых разных причин мог существенно отличаться от номинального, списочного состава.

Организация легиона

С административной точки зрения легион состоял из десяти когорт; когорта включала три манипула, каждый из которых состоял из двух центурий. Исключением была 1-я когорта. Она начиная с I в. н. э. по неизвестным причинам была вдвое больше остальных: в ее состав входило шесть центурий[84] двойной численности, то есть всего 960 легионеров. Вегеций, округляя, называет ее когортой тысячников и отмечает, что она состояла из воинов, отличавшихся своим богатством, родом, образованием, ростом, красотой и доблестью (Вегеций. II. 12). Почетный статус 1-й когорты подчеркивался тем, что именно ей доверялось хранение легионного орла и изображений императоров (Псевдо-Гигин. Об устройстве лагеря. 3. 1; Вегеций. II. 6). Возможно, в I в. н. э. увеличенный состав 1-й когорты был временным явлением, и такая когорта имелась только в отдельных легионах, принимавших участие в серьезных кампаниях. Имеющиеся данные не позволяют объяснить ее двойную численность тем, что в ее состав входили легионные специалисты и канцелярский персонал[85].

Остальные 9 когорт имели по шесть центурий по 80 человек каждая. Центурия (дословно «сотня»), в свою очередь, разделялась на десять малых подразделений по восемь человек. Такое подразделение называлось контуберния (contubernium – дословно «общая палатка»). В походе солдаты одной контубернии занимали общую кожаную палатку, а в казармах постоянного лагеря – один блок. Во время походных маршей каждой контубернии выдавали мула, который тащил палатку и прочее общее снаряжение. Воины одной контубернии не только постоянно жили вместе, готовили себе еду, но и в боевом строю вставали вместе. Кто командовал контубернией, остается неясным. Вегеций (II. 8) упоминает деканов (десятников), поставленных во главе каждых десяти воинов, и указывает, что в его время они назывались старшими по палатке (caput contubernii). Но ни в надписях, ни в других источниках они не упоминаются.

Центурия, по сути дела, была основной административной единицей легиона. Именно в центурии происходило распределение повседневных нарядов, и откомандированные по разным надобностям воины продолжали числиться в своей центурии. В центурию адресовались письма. Каждая центурия имела свой значок, на котором указывались ее название и номер соответствующей когорты (Вегеций. II. 13). Вместе с названием легиона обозначение центурии по имени центуриона очень часто указывается в солдатских надписях. Солдаты и выходившие в отставку ветераны часто делали посвящения Гению центурии (например, ILS 9102; 2443 = CIL VIII 2531). Центурия была той группой, где выковывались воинское товарищество и корпоративная солидарность.

На постоянной основе в период Империи каждый легион имел отряд конницы – 120 легионных всадников (equites legionis). Но они, по всей видимости, не составляли отдельного подразделения и не подразделялись на турмы (как отряды вспомогательной конницы), но были приписаны к отдельным центуриям[86]. Легионные всадники, вероятнее всего, действовали как курьеры, эскорт и телохранители командира легиона и старших офицеров. Ими командовали центурионы. В одной надписи упоминается опцион всадников 5-й центурии 7-й когорты III Августова легиона (CIL III 2568). В III в. н. э. в русле общего повышения значения конницы в составе армии происходит существенное увеличение численности легионных всадников. В правление императора Галлиена (253–268 гг.) каждая когорта имела по 66 всадников, а в 1-й когорте их насчитывалось 132, то есть всего 726 на легион (Вегеций. II. 6).

На каждый легион приходилось от 150 до 200 солдат, которые обслуживали метательные машины, баллисты и катапульты. Но «артиллеристы» не образовывали отдельного отряда и входили в состав каждой центурии. К тому же, по всей видимости, все легионеры обучались применению разных видов метательных машин.

Ветераны, ожидавшие увольнения в отставку и освобожденные от тяжелых повседневных нарядов, образовывали отдельное подразделение, имевшее свое знамя (vexillum)[87] и командира, который в надписях называется «центурион (или префект) ветеранов» (ILS 2817; AE 1941, 165). Теоретически и в военных действиях они должны были принимать участие только в случае крайней необходимости, но со временем их отличие в этом плане от остальных легионеров стерлось. Обычно таких ветеранов на легион насчитывалось около 500 человек.

Современные исследователи по-разному определяют общую численность легиона. Называются цифры от 5000 до 6000 человек[88]. Эти расхождения связаны с отсутствием точных согласованных данных в письменных источниках императорского времени. Те, казалось бы, детальные числовые данные[89], которые приводит Вегеций, описывая древний легион (II. 6; III. 5), не согласуются с тем, что известно о легионе I–II вв. н. э. Согласно исследованию Джонатана Рота, который обоснованно считает, что в 1-й когорте было шесть центурий двойной численности, списочный состав легиона составлял 5280 человек, а с учетом 1320 приписанных к легиону рабов-калонов – 6600 человек[90].

Для римского легиона характерно поразительное разнообразие званий и должностей, сильно развитая специализация функций, поручавшихся отдельным воинам. Легионеры различались по трем основным критериям: по размерам получаемого звания (обычное, полуторное, двойное и тройное); по распределению нарядов и по тому почету, который обусловливался выполнением определенной функции[91].

Для обеспечения различных повседневных нужд и решения различных служебных и боевых задач в составе легиона были различные специалисты, которые освобождались от нарядов и тяжелых работ. Они назывались иммунами (immunes – дословно «освобожденные от обязанностей», т. е. в данном случае – от тяжелых общих работ и нарядов). Однако они не освобождались от регулярных упражнений и учений. Их перечень в одном из своих трактатов приводит римский юрист конца II в. н. э. Таррунтиен (Таррунтений) Патерн, который занимал ряд важных государственных и военных постов и одно время был командующим преторианской гвардией. В числе иммунов он называет: межевщиков (mensores, занимавшихся разбивкой лагеря), опциона (т. е. помощника начальника) госпиталя, медиков, капсариев (санитаров), ремесленников, тех, кто копает ров, ветеринаров, архитекторов, кормчих, строителей судов (naupegi), баллистариев, лудильщиков, ремесленников разных специальностей, как то: мастера по изготовлению стрел, нащечников для шлемов, медники, плотники, кровельщики, оружейники, водопроводчики (aquilices), мастера по изготовлению труб и горнов, луков; те, кто занимался литейными работами из свинца, кузнецы, каменщики, те, которые жгут известь, дровосеки, те, кто заготавливает древесный уголь. Кроме того, упомянуты палачи (lani), охотники, помощники жреца при жертвоприношениях, опцион мастерской, те, кто ухаживает за больными, и разного рода писцы (либрарии): те, которые занимались обучением (qui docere possint), писцы при складах, при кассе, в которой хранились сбережения солдат (librarii depositorum), и писцы, ведавшие выморочным имуществом (librarii caducorum), а также помощники корникуляриев, страторы[92], поллионы[93], хранители оружия, глашатай и буцинатор (горнист) (Дигесты Юстиниана. 50. 6. 7). Этот список, надо сказать, далеко не полный. У Вегеция перечисляются еще кампигены, то есть передовые (antesignani – дословно «сражающиеся впереди знамен»), разметчики (metatores), которые, идя впереди, выбирают место для лагеря, трубачи и другие (Вегеций. II. 7).

Надгробие легионера Гая Валерия Криспа, служившего в VIII Августовском легионе. Первая половина I в. н. э. Висбаден

Многочисленные надписи позволяют дополнить и этот перечень, причем некоторые упоминаемые в эпиграфике должности и звания остаются до конца не ясными (например, conductor, pollio и др.). Кроме медицинского персонала, заботившегося о раненых и больных воинах, известны и ветеринары: pequarius, medici veterenarii или mulomedici (последний термин дословно означает «лекарь для мулов», что, возможно, указывает на достаточно узкую специализацию и среди ветеринаров). К почетным должностям относились корникулярии (названные так по украшению в виде маленьких рогов на шлеме), руководившие канцелярией военачальника. Особым почетом пользовались и так называемые эвокаты, своего рода «сверхсрочники», остававшиеся на службе сверх положенного срока; в легионах ими становились, как правило, особо ценные специалисты в каких-либо технических вопросах или в области тренировок. По почету они стоят сразу за младшими центурионами. Как и центурионы, они носили жезл из виноградной лозы. В качестве почетных рассматривались и такие звания, как кандидат, куратор, магистр, инструктор (doctor).

Снабженческими функциями в подразделениях легиона занимались знаменосцы (сигниферы), которым помогали квестор, производивший выплаты, актарии, в чьем ведении были расходные книги. Во время похода добыванием провианта ведали фрументарии, которые выполняли также обязанности гонцов, а со временем превратились в тайных агентов, которые выявляли неблагонадежных лиц. Интендант (dispensator) приобретал зерно на рынке; провиантскими складами заведовали хорреарии, молол зерно специальный мельник (molendarius), а распределял mensor frumenti; учет же всех этих операций вел особый писарь (librarius horreorum). Вообще канцелярский персонал из легионеров был весьма многочисленным и специализированным. Общая ответственность за документацию легиона возлагалась на экзактов; архивами и текущим делопроизводством занимались актарии (или актуарии) и делопроизводители (commentarienses), которые имели главного куратора (summus curator). Бухгалтерский учет поручался счетоводам (либрариям). Приказы командующего записывал скорописец – нотарий (или эксцептор). Были в армии и собственные военные переводчики (interpretes).

Надгробие неизвестного. Германия

Легаты, префекты и трибуны имели собственную канцелярию (officium) с соответствующим персоналом под началом корникулярия. Корникулярии управляли и хранилищами документов (tabularia), архивами воинской части.

В армии были и специалисты для совершения жертвоприношений (victimarii) и гадания по внутренностям жертвенных животных (haruspices) или поведению священных кур (pullarii).

В III в. н. э. в связи с нововведениями в области тактики и вооружения в легионах появились ланцеарии (воины, вооруженные lancea – легкой пикой с петлей, позволявшей увеличить дальность броска), фалангарии[94], сагиттарии (стрелки из лука), триарии (так еще в старинном манипулярном легионе назывались воины, сражавшиеся в третьем ряду).

Кроме того, каждому военачальнику полагалось подразделение охраны – десять спекуляторов (телохранителей). Этим термином первоначально называли дозорных, но со временем они стали выполнять и другие обязанности: производили разведку, служили курьерами, охранниками и палачами. Командующий армией и легаты легионов имели право на телохранителей (singulares), но они обычно набирались из отборных солдат вспомогательных частей. Разведывательные функции возлагались на exploratores, «разведчиков» (иногда они именуются proculcatores), которые, возможно, выделялись в отдельные отряды.

Возможно, иммуны отчасти назначались по мере необходимости, и какого-то стандартного, строго определенного «штатного расписания» для них не существовало. Во всяком случае, при современном состоянии источников иногда невозможно отличить постоянные посты от временных обязанностей. Всего же специалистов было так много, что на деле бывает трудно определить простых солдат, которых называли «несущими служебные обязанности» (munifices) или рядовыми – milites gregarii, или caligati, то есть «носившими солдатские сапоги». В пехоте их иногда именовали просто pedites, «пехотинцы», а в коннице – equites, «всадники», или gregales, «рядовые». Всего в каждом легионе насчитывалось около 620 иммунов, что составляло почти 10 % всего списочного состава, и освобождение от тяжелых работ было первой ступенью в солдатской карьере. Специальные умения, навыки и опыт в определенных профессиях помогали занять более привилегированное место среди простых солдат, но все же подавляющее большинство таких специалистов так и оставались в своем звании и уходили в отставку как обычные ветераны[95].

Высказывалось мнение, что иммуны не относились, собственно, к боевому составу легиона, соответственно, на 80 бойцов в каждой центурии приходилось 20 иммунов. Таким образом, в легионе насчитывалось как минимум 1200 иммунов[96]. Однако считать иммунов вспомогательным персоналом, подобным тому, что существует в современных армиях и отличается от, собственно, строевых солдат, было бы неправильно, так как такое разделение не было знакомо римлянам. Все иммуны были рядовыми солдатами (milites caligati), которые занимали соответствующее место в боевых порядках легиона.

Как и во всех древних армиях, римские солдаты использовали рабов в качестве слуг. Они нередко упоминаются в юридических и исторических сочинениях, папирусах, реже – в надписях[97]. Однако наряду с частными слугами, которые принадлежали отдельным офицерам и солдатам и которым не доверяли оружия и специальных обязанностей, существовали и рабы, приписанные к легиону в целом. Таких рабов, по словам Иосифа Флавия, «ввиду их воинской подготовки было бы неверно не считать бойцами, поскольку в мирное время они всегда участвуют в военных упражнениях своих господ, а во время войны разделяют все выпадающие на долю господ опасности; как в военном искусстве, так и в храбрости они уступают разве что своим господам» (Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 4. 2; ср. V. 2. 1). Их называли servi castrenses («лагерные рабы») или galearii (от galea, «шлем»). О военной подготовке легионных рабов упоминает и Вегеций (I. 10). Правда, Тацит в одном месте дает очень нелестный отзыв об их боевых качествах: хвастливые и дерзкие, пока бой не начался, в сражении они трусливы и беспомощны (История. IV. 20). Эти рабы, вероятно, приписываемые к центуриям, служили погонщиками мулов (calones), выполняли разного рода черную работу и, имея оружие, должны были охранять обоз. Когда легион действовал на поле боя, в их обязанность входила и охрана лагеря (Тацит. История. III. 20; Дион Кассий. LXXV. 7 3; LXXVIII. 26. 5). Очевидно, что число этих рабов определялось соответствующими правилами и учитывалось при размещении в лагере[98]. Общая численность легионных рабов, по разным оценкам, составляла от 400 до 1400, но скорее всего 1320 человек[99]. Такого рода рабы, считавшиеся государственными, а также отпущенники могли быть в мирное время заняты и на низших канцелярских должностях в составе персонала, обеспечивавшего снабжение легиона[100].

Со временем, по-видимому, на протяжении II в. н. э., устанавливаются формальные различия между иммунами и младшими командирами, именовавшимися принципалами. Чин принципала примерно соответствует капралу современных армий. Они, как и некоторые специалисты, получали полуторное или двойное жалованье. В командной иерархии они шли следом за центурионами и обладали дисциплинарной властью, то есть могли подвергать наказанию воинов, не соблюдающих дисциплину (Дигесты. 49. 16. 13. 4). К принципалам относились в первую очередь опционы, являвшиеся заместителями центурионов. «Опционы, – поясняет Вегеций (II. 7), – названы от глагола adoptare («усыновлять»), потому что в случае, если их начальники заболевают, они в качестве как бы усыновленных и заместителей принимают на себя общее руководство». Среди опционов выделялись те, кто готовился к производству в центурионы: их называли optio ad spem ordinis или optio spei (дословно «опцион в надежде на чин» или «опцион надежды»). Далее шли знаменосцы разных рангов: орлоносец (aquilifer), носивший орла – главный штандарт легиона, имагинарий (или имагинифер), который носил изображение императоров, и знаменосцы (сигниферы), носившие значки (signa) отдельных подразделений. Принципалами являлись также так называемые тессерарии (по одному на каждую центурию), в обязанности которых входило сообщение приказов, передававшихся с помощью специальных табличек «тессер». Всего в легионе насчитывалось по меньшей мере 190 принципалов[101]. Иногда принципалы занимали свои посты достаточно долгое время, вероятно, в связи с отсутствием вакансий для дальнейшего продвижения по службе. Один орлоносец служил в этом звании 13 лет (CIL III 11027), а один опцион – 10 лет (CIL XII 2234).

Надгробная плита с могилы Марка Помпея с изображением его наград и перечислением должностей, одной из которых была должность пуллария (следящего за священными цыплятами, предназначенными для ауспиций)

Итак, младших командиров в составе легиона было достаточно много, и это обстоятельство не в последнюю очередь обеспечивало постоянный надзор за рядовыми воинами и поддержание дисциплины. В этой связи можно обратить внимание на любопытное свидетельство Иосифа Флавия (Иудейская война. II. 20. 7). В бытность свою командующим иудейскими силами в Галилее, он отказался от попытки обучить своих воинов по римскому образцу, понимая, что это требует много времени, и единственное, что он предпринял, чтобы повысить дисциплину, – разделил войско по разрядам и назначил гораздо большее число командиров, так как видел, что «привычка к повиновению происходит от множества начальников».

Таким образом, в организации легиона обнаруживаются две взаимосвязанные особенности. С одной стороны, это весьма глубокая специализация разнообразных функций, относящихся как к боевым задачам, так и к обеспечению повседневной жизнедеятельности. Такое устройство легиона позволяло ему действовать как самодостаточное формирование, обеспечивая и свои собственные разнообразные нужды, как собственно военные, так и хозяйственно-бытовые, а кроме того, предоставлять необходимый персонал и грамотных специалистов для провинциального управления[102]. Некоторые специальности требовали специальной подготовки, которую осуществляли особые наставники. Например, в одной надписи из Северной Африки упоминается ученик либраторов, discens libratorum (AE 1942/43, 93 = AE 1973, 646).

С другой стороны, мы видим сложную систему субординации, престижа и продвижения по службе, которая, безусловно, стимулировала усердие и самоотверженность легионеров. Чтобы поддерживать и эффективно применять организованные таким образом легионы, и нужна была политика комплектования, основанная на качественных критериях. Командная иерархия в легионе, как и в римской армии в целом, отражала иерархию социальную. Высшие командные должности принадлежали сенаторской и всаднической аристократии, тогда как простым гражданам отводились солдатские звания. Но рядовым были открыты пути к званию центуриона, которое не только обладало высоким престижем и значимостью, но и, в свою очередь, давало возможность социального возвышения. Именно центурионы составляли кадровую профессиональную элиту императорской армии и в этом качестве противопоставляются высшим командирам и военачальникам из высших сословий. Попробуем далее разобраться, насколько оправданно такое противопоставление.

Глава 8

Командный состав: профессионалы и «любители»

«В вашем же войске столько служивого народа из стольких племен, которых и по имени всех не назовешь, что удивительно, когда все, начиная с того командующего, который один проверяет все и наблюдает за всем – за народами, городами, войском, – и заканчивая начальником над четырьмя и даже двумя воинами (промежуточные звенья я пропускаю), сами могут зваться военачальниками».

(Элий Аристид. Похвала Риму. 88)

Для командного состава императорской армии характерно разделение на две различные категории: центурионов и старших офицеров сенаторского и всаднического ранга. Согласно распространенному мнению, только первые представляли собой настоящих профессионалов, всю жизнь посвятивших военной службе и обладавших огромным практическим опытом, тогда как вторые были всего лишь дилетантами от военного дела. Некоторые исследователи даже утверждали, что победы римской армии достигались в каком-то смысле вопреки присутствию военачальников[103].

Э. Сэлмон, например, писал: «Офицерский класс Империи, хотя и не состоял больше из некомпетентных политиков, все же был отнюдь не таким профессиональным, как рядовой состав… Фактически военная подготовка офицеров находилась почти что в обратной пропорции их рангу»[104]. Аналогичное мнение высказывает и А. Джоунз, подчеркивая, что высший офицерский корпус был наименее удовлетворительной частью армии, сохраняя свой прежний любительский характер[105]. «Даже человек, который обладал достаточно скудными военными знаниями, – отмечал другой исследователь, – мог играть роль командира легиона или наместника провинции, поскольку войска контролировались центурионами, заботливо сформированными по принципам старой римской школы, которая подчеркивала разницу между плебсом и знатью: центурион был доверенным человеком, взятым среди солдат; он, как хороший клиент, был обязан помогать своему командиру»[106]. «В противоположность высшим офицерам, – считает Э. Фрезулс, – младшие командиры оставались истинными профессионалами…Центурионат действительно был краеугольным камнем императорской армии. Но принцип, сохранявший за членами сенаторского и всаднического сословий ответственные посты, продолжал препятствовать тому, чтобы центурионы стали питомником высших офицеров»[107].

Надо сказать, что античные города-государства вообще были привержены принципу любительского руководства, поскольку государственные должности были выборными и важно было как можно большему числу людей дать возможность их занимать. Эта установка была следствием античных представлений о гражданской общине, делами которой призваны управлять сами граждане, точнее говоря, их большинство в демократических государствах или лучшие граждане, знать – в аристократических. Римляне же, пожалуй, более других являлись приверженцами такого «любительства». Идея какой-либо профессиональной специализации была в принципе чужда римской аристократии. Всякий римский аристократ был убежден, что ему по силам делать всё, что нужно, и на войне, и во время мира, командовать войском, вершить суд, законодательствовать, заниматься хозяйством и т. д. Поэтому, как пишет один из современных историков, до конца императорского времени римские правители и военачальники оставались теми же доблестными любителями, какими всегда и были. Это был мир без экспертов[108]. Систематическая военная подготовка будущих «генералов» в Риме отсутствовала, и методы приобретения необходимых познаний и навыков в период принципата оставались, по существу, теми же, что и при Республике, и сводились к подражанию опыту старших, кратковременному пребыванию на посту военного трибуна да к самостоятельному изучению военных трактатов, авторами которых в основном были греки[109]. Однако в условиях, когда военная техника и тактика мало изменялись на протяжении столетий, рекомендации и наставления из трактатов по военному делу имели не только антикварный интерес, но вполне могли применяться на практике.

Действительно, в Риме не существовало ни военных училищ, ни академий для подготовки командных кадров. Высшие военачальники Римской империи никогда не составляли какой-то замкнутой касты, генералитета. Этому препятствовало чередование в сенаторской карьере военных и гражданских постов. Наместники провинций, под чьим началом находились армейские группировки, были скорее администраторами, чем генералами. Знатность и образование обеспечивали их права на участие в государственном управлении. Но главное, все назначения исходили от принцепса. При этом не было ни формальных процедур, ни твердых критериев для отбора и назначения на высшие командные должности. Чем в каждом конкретном случае руководствовались императоры, назначая тех или иных наместников и военачальников, чаще всего остается неизвестным. Играли свою роль происхождение, политическая лояльность, связи при дворе, покровительство влиятельных друзей и самого императора. Поскольку императорские легаты могли быть только сенаторами, императору неизбежно приходилось выбирать из довольно-таки узкого круга кандидатов. Собственно военные способности человека могли, разумеется, учитываться, но отнюдь не в первую очередь. По остроумному замечанию Б. Добсона, если и существовал какой-то принцип отбора людей на командные должности, то его можно обнаружить в глубоком убеждении, что ничто не заменяет рекомендательного письма, каким бы путем оно ни было получено[110].

Высказывается, однако, и противоположная точка зрения на уровень профессиональной компетенции римских «генералов», на принципы их отбора и назначения. Согласно этой точке зрения, в период Ранней империи (а скорее всего уже с конца Республики) наряду с военачальниками-любителями существовала небольшая, но влиятельная группа так называемых военных мужей (viri militares), которых можно считать настоящими военными специалистами. Они принадлежали в основном к «новым людям» и в ускоренном порядке проходили «гражданские» этапы сенаторской карьеры, неоднократно занимали командные посты в армии и после сравнительно быстрого достижения консулата управляли наиболее важными в военном отношении провинциями на рубежах Империи[111]. По словам Я. Ле Боэка, римские военачальники эпохи принципата были подготовлены к решению разнородных задач и смотрели на войну как на науку, проявляя свои недюжинные способности к адаптации: «долгое время хулимый, этот командный состав заслуживает реабилитации. Занятия физическими упражнениями давали его членам силу и энергию, а военная наука приобреталась чтением, которое было составной частью образования каждого хорошо воспитанного молодого человека, а также упражнением в командовании, представлявшим собой в первые месяцы пребывания в армии нечто вроде практического освоения и применения теоретических знаний»[112].

Римский офицер с надгробия Тита Флавия Миккала. Конец I – начало II в. н. э., Мармара-Эриглиси (Перинф)

Как представляется, эта дискуссия среди историков требует более пристального рассмотрения вопроса о командном составе императорской армии.

Начнем с вопроса о высших командирах. Мы уже говорили о том, что Август упорядочил систему сенаторской и всаднической карьеры (глава 1). Всего в императорской армии было около 60–70 военных командных постов для сенаторов, включая военных трибунов, командиров легионов и провинциальных наместников, и порядка 550 – для всадников (к ним относились посты от префекта претория, легионных трибунов и префектов до командиров вспомогательных отрядов).

Венчал всю военную иерархию сам император, который являлся верховным главнокомандующим. Далее шли наместники императорских провинций в ранге легатов Августа, назначаемые из сенаторов, достигших консулата[113], под началом которых находились все вооруженные силы, расположенные на подвластной им территории, включая легионы и вспомогательные части. В руках наместников были сосредоточены также административные и судебные полномочия. В Египте, куда Август запретил приезжать членам сенаторского сословия без специального разрешения императора, обязанности наместника возлагались на префекта из числа всадников, назначаемого лично императором. Поэтому расположенными в Египте легионами III Cyrenaica и XXII Deiotariana, к которым позже добавился II Траянов, командовали префекты легиона из всадников. Три новых легиона, сформированные императором Септимием Севером и получившие наименование Парфянских, также были переданы под командование всаднических префектов.

В конце долгого правления Августа оформляется пост легата легиона (legatus Augusti legionis). Такие легаты, назначавшиеся из числа тех, кто уже занимал хотя бы одну магистратскую должность в Риме (квестора, эдила, плебейского трибуна, а иногда и претора), командовали отдельными легионами, как правило, на протяжении нескольких лет, что позволяло приобрести необходимый военный опыт. С середины I в. н. э. на этот пост могли претендовать только те, кто прошел претуру. Некоторые сенаторы занимали этот пост по несколько раз, как, например, Гай Юлий Квадрат Басс, который в середине II в. н. э. командовал восемью разными легионами. Легат легиона обеспечивал соблюдение дисциплины и подготовку войск, по всей видимости, осуществлял и общее командование приданными его легиону вспомогательными частями, а также вершил правосудие во вверенных ему войсках.

В каждом легионе был один военный трибун сенаторского ранга. По широкой пурпурной полосе на тунике его называли tribunus laticlavius (дословно «имеющий широкую полосу»). Сенаторскими трибунами обычно становились молодые люди 18 или 20 с небольшим лет. Они помогали легионному легату в административных и судебных делах, участвовали в военном совете, но практического командования какими-либо подразделениями легиона, например когортами, им не поручалось. В силу их благородного происхождения в военной иерархии, они считались вторыми по рангу после легата и замещали его в случае болезни или отсутствия, однако, по сути дела, под его наблюдением постигали азы военной науки и набирались опыта. Как правило, срок военного трибуната у юных отпрысков сенаторских семей ограничивался одним годом. Многие из них рассматривали его как необходимую формальность, открывавшую путь к дальнейшей карьере, не утруждали себя служебными обязанностями и предпочитали проводить время в развлечениях. Юлий Агрикола, тесть историка Тацита, который написал его жизнеописание, представляет в этом отношении исключение. По словам Тацита (Агрикола. 5), начав военную службу в Британии под началом известного военачальника середины I в. н. э. Светония Паулина, «Агрикола, вопреки обыкновению знатных юношей, превращающих военную службу в непрерывный разгул, не распустился и не проводил время в праздности, используя свое трибунское звание, чтобы предаваться утехам, и уклоняясь от дела под предлогом неопытности; напротив, он старался как можно лучше узнать провинцию, добиться, чтобы его знали в войсках, учиться у сведущих следовать во всем самым лучшим; ни на что не напрашиваться из похвальбы, ни от чего не отказываться из страха и любое поручение выполнял осмотрительно и вместе с тем не щадя себя». Будущий император Траян, когда был военным трибуном, также старательно изучал лагерную жизнь, знакомился с обычаями разных племен, расположением стран, закалял себя в перенесении тягот и лишений (Плиний Младший. Панегирик Траяну. 15)[114].

Надгробие легионного офицера Тимокла из Эпидавра

Следующим в командной иерархии шел всаднический пост префекта лагеря (praefectus castrorum), неизвестный в период Республики. Эта должность была, вероятно, создана Августом в связи с размещением легионов в постоянных гарнизонах. Обычно на эту должность назначался бывший военный трибун или бывший примипил (старший центурион). В обязанности префекта лагеря входило определение расположения и обустройства лагеря, поддержание в порядке оборонительных сооружений, обеспечение повозками и вьючными животными, то, что можно назвать материально-техническим снабжением легиона (необходимыми инструментами и материалами, метательными машинами и т. д.) (Вегеций. II. 10). Во время военных походов ему поручалось руководство осадными работами. Пост префекта ремесленников (praefectus fabrum), который в период Поздней республики выполнял в основном обязанности коменданта лагеря, начиная с правления Клавдия, хотя и сохранился, превратился, по-видимому, в почетную должность, которую занимали молодые всадники в ставке наместника проконсульского ранга или при старших должностных лицах в Риме.

Войско, направляемое для выполнения конкретной задачи и состоящее только из солдат, являвшихся римскими гражданами, могло быть поручено командиру, который назывался пролегатом (т. е. «действующим в качестве легата»).

Военная служба для римских всадников была делом добровольным. Они могли выбрать различные варианты военной карьеры. В легионе было пять трибунов, назначаемых из числа всадников; они носили на тунике узкую пурпурную полосу и назывались поэтому tribuni angusticlavii. При Августе на этот пост иногда назначались заслуженные центурионы. После службы в легионах, продолжавшейся обычно три-четыре года, эти трибуны становились командирами вспомогательных конных частей или командирами преторианских когорт. Император Клавдий ввел новый порядок прохождения военной службы всадниками, который включал три последовательных назначения (tres militiae): пост префекта пехотной когорты вспомогательных войск, префекта конной или смешанной алы (praefectus equitum) и только затем военного трибуна легиона[115]. Пройдя эти ступени, наиболее успешные всадники могли продолжить карьеру уже в качестве прокураторов. Позже был введен еще один всаднический пост – командование конной алой численностью 1000 человек (militia quarta).

Всаднических трибунов можно разделить на две возрастные категории. Первую составляли молодые люди 20–25 лет, начинавшие военную карьеру сразу со звания трибуна. Вторая – это люди в возрасте около 40 лет, которые уже командовали вспомогательной пехотной когортой. В сражении трибуны-ангустиклавии могли командовать двумя когортами (Иосиф Флавий. Иудейская война. VI. 2. 5). В мирное время в их обязанности входило: «содержать легионеров в лагере, производить с ними учения, хранить ключи от ворот лагеря, делать ночные обходы, присутствовать при раздаче легионерам продовольствия, проверять пищу легионеров, предупреждать злоупотребления при взвешивании продовольствия, карать в пределах предоставленной им компетенции преступные деяния, присутствовать возможно чаще на собраниях лагеря, принимать жалобы легионеров, иметь надзор за больными» (Дигесты. 49. 16. 12. 2).

Среди всадников встречаются люди, сделавшие действительно очень удачную карьеру именно на военном поприще. Так, М. Валерий Максимиан, всадник из Петовиона, был награжден Марком Аврелием за то, что во время Германской войны сразил собственной рукой Валаона, вождя племени наристов. За это Максимиан получил повышение, став командиром ala miliaria, и другие почести (АЕ 1956, 124), а позже сделался и сенатором. Другой пример успешной военной карьеры и славных подвигов мы находим в надгробной надписи, сделанной орлоносцем, ветераном XV Аполлонова легиона, в честь Гая Велия Руфа (AE 1903, 368). Став примипилом XII Молниеносного легиона, Руф потом был префектом вексилляций в девяти легионах, трибуном городской когорты, командовал вспомогательными войсками в Африке и Мавритании, получил награды от Веспасиана и Тита во время Иудейской войны, а также в кампаниях против маркоманнов, квадов и сарматов, против которых совершил рейд через земли царя даков Децебала; в качестве прокуратора управлял несколькими провинциями, а затем доставил императору Веспасиану добычу и пленников из Парфии.

Надгробие центуриона Марка Фавония Фацилиса. Середина I в. н. э.

Назначение военных трибунов, как всаднических, так и сенаторских, связано с покровительством, и большую роль в этом играли рекомендательные письма вроде тех, которые направляет своим друзьям и знакомым Плиний Младший, прося за того или иного молодого человека. Интересно, что при этом он подчеркивает благородное происхождение, моральные достоинства рекомендуемого, его успехи в науках и риторике, ни слова не говоря о каких бы то ни было военных задатках. Например: «Это Корнелий Минициан, украшение моей области и в смысле достоинств, и в смысле нравов, человек блестящего происхождения, с огромными средствами, который любит науки так, как любят их обычно бедняки. Он справедливейший судья, очень смелый защитник, самый верный друг» (Письма. VII. 22. 1–2; ср. IV. 4). Примерно то же самое Плиний пишет и в других рекомендательных письмах, в одном из которых он предваряет свою просьбу таким обращением к своему адресату, занимавшему, по-видимому, пост наместника провинции: «Ты командуешь очень большим войском, поэтому у тебя широкая возможность оказывать покровительство, и ты в течение долгого времени мог выдвигать своих друзей» (Плиний Младший. Письма. II. 13. 2). Очевидно, что именно таким высоким покровительством объясняются некоторые необычные назначения. Например, некий Публий Элий Тирон стал префектом вспомогательной когорты в возрасте 14 лет (ILS 2749). А один римский всадник по имени Секст Пилоний Модест стал центурионом в 18 лет – самый молодой из известных центурионов (CIL III 1480 = ILS 2654).

Что касается центурионов, то они действительно представляют собой те кадры, на которых держался профессионализм римской армии[116]. По словам Вегеция (II. 14), «в центурионы должен выбираться человек большой физической силы, высокого роста, умеющий ловко и сильно бросать копья и дротики, постигший искусство сражаться мечом или манипулировать щитом, который вполне усвоил искусство владения оружием, бдительный, выдержанный, подвижный, более готовый исполнять, что ему прикажут, чем разговаривать (об этом), умеющий держать в дисциплине своих товарищей по палатке, побуждать к военным упражнениям, заботящийся о том, чтобы они были хорошо одеты и обуты, чтобы оружие у них всех было хорошо начищено и блестело…»

В каждом легионе было 60 центурионов. Среди центурионов различались различные ранги и степени старшинства, но эта система остается до конца не понятной. Большинство исследователей считает, что центурионы различались по рангам в зависимости от того, какой центурией командовали и в какой когорте они занимали свой пост: центурионы 10-й когорты были младше, чем центурионы 9-й, последние, в свою очередь, стояли ниже центурионов 8-й когорты, и так далее. Соответственно, продвижение по службе осуществлялось путем перевода из когорты в когорту. «Как бы по некоему кругу воины двигались вперед по различным когортам и различным отделам, так что, начиная с первой когорты, воин, двигаясь по известной ступени повышений, доходил до десятой когорты и от нее обратно с повышением жалованья и с более высоким чином проходил по всем другим до первой. Таким образом, центурион первого ранга (primi pili), после того как он по порядку пройдет все командные должности по когортам в различных отделах, в первой когорте достигал такого высокого положения, которое давало ему бесконечные преимущества сравнительно со всем остальным составом легиона…» (Вегеций. II. 21). Это значит, что центурион, получавший назначение из рядовых, начинал свою карьеру с командира 60-й центурии. Разумеется, на практике вряд ли центурионы проходили все 60 ступенек карьеры.

В то же время внутри каждой когорты ранги были четко определены. В девяти когортах, с 10-й по 2-ю, командир первой центурии (prior) из двух, прежде составлявших манипул, считался выше по рангу командира второй (posterior). Соответственно, различались ранги pilus prior, princeps prior, hastatus prior, pilus posterior, princeps posterior и hastatus posterior. В названии их рангов сохранились отзвуки древнего деления легиона на три боевые линии: гастатов, принципов и триариев.

Существует, однако, точка зрения, что в когортах со 2-й по 9-ю все центурионы были равны по званию. По сути дела, настоящим продвижением по службе было поступление в 1-ю когорту, в которой каждый из пяти центурионских постов означал повышение. К центурионам первого ранга, primi ordines, по всей видимости, относились только пять центурионов 1-й когорты. Старшие центурионы остальных когорт в это число не входили. Об этом могут свидетельствовать данные, полученные в ходе раскопок римской крепости Инчтьютил (Inchtuthil) в Шотландии. Здесь были открыты остатки пяти небольших отдельных домов (немного меньших по размерам, чем дома, в которых жили военные трибуны), расположенных напротив казарм центурий первой когорты[117]. Центурионы же всех остальных девяти когорт, включая центуриона 1-й центурии (который назывался pilus prior и считался старшим в когорте), занимали обычные небольшие помещения, находившиеся в казармах их центурий.

Высказывалось мнение, что pilus prior осуществлял командование всей когортой. Однако во времена Республики когорты не имели отдельных командиров, и поэтому нет оснований считать, что в период Империи положение изменилось. Скорее, легат легиона в случае необходимости назначал командовать когортой или группой когорт кого-нибудь из военных трибунов сенаторского или всаднического ранга.

Надгробие Квинта Сертория Феста. Эпоха Юлиев-Клавдиев, Верона

Подобно тому как государственную карьеру сенатора венчала должность консула, венцом карьеры центуриона был пост примипила (primus pilus – дословно «первое копье»). Достижение его открывало доступ в сословие всадников, второе высшее сословие римского общества. Некоторые солдаты, вероятно, мечтали об этом в самом начале своего боевого пути, подобно примипилу I Италийского легиона Л. Максимию Гетулику, который в 184 г. после 57 лет службы исполнил Августовой Победе Всебожественной Святейшей обет, принесенный им, когда он еще был новобранцем в ХХ Валериевом Победоносном легионе (АЕ 1985, 735).

Как и при Республике, в императорское время на пост примипила назначали на годичный срок. После этого наиболее успешные офицеры получали должность префекта лагеря или трибуна в преторианских или городских когортах и могли в конечном счете рассчитывать на пост прокуратора (прокураторы были вторыми по значимости лицами в провинциях, управляемых императорскими легатами, и могли самостоятельно управлять некоторыми небольшими провинциями). В отдельных случаях возможно было повторное занятие должности примипила, который именовался primus pilus iterum.

В среднем звание примипила получали в возрасте 50 лет; известен даже случай достижения примипилата в 78 лет[118]. Получая вместе с титулом primipilaris денежную награду в размере, открывавшем доступ во всадническое сословие (400 000 сестерциев), такой офицер вступал в ряды своеобразной военной аристократии. Август открыл примипилярам путь на посты военных трибунов и префектов, а также создал для них новые должности – префекта лагеря и трибуна преторианской когорты. Понятно, что далеко не каждому центуриону даже за долгие годы службы удавалось войти в состав этой военной аристократии. Из 18 известных центурионов, которые отдали армии более чем по 40 лет, только четверо достигли поста примипила[119].

Чин центуриона был привлекателен благодаря высокому жалованью и немалым привилегиям. Обычный центурион легиона получал в год 3375 денариев – в 15 раз больше рядового воина, жалованье центурионов 1-й когорты, возможно, вдвое превышало эту цифру, а примипил получал 13 500 денариев, что в 60 раз выше солдатского стипендия и близко к размерам жалованья старших офицеров (трибунов и префектов), которое составляло от 10 000 до 25 000 денариев.

Центурионы эпохи Юлиев-Клавдиев. Реконструкция А. Е. Негина по изобразительным источникам и археологическим материалам

В походном лагере каждый центурион занимал отдельную большую палатку; ему полагался мул для перевозки багажа на марше, лошадь для верховой езды. Имели центурионы и оруженосцев из числа лагерных служек. В мирное время центурион носил красный плащ. Символом дисциплинарной власти центуриона служил жезл из виноградной лозы (vitis), который мог использоваться и как орудие для наказания нерадивых солдат. Тацит упоминает одного такого скорого на расправу центуриона Луциллия, которого солдаты прозвали «Давай другую!» (Cedo alteram) за обыкновение, сломав о спину солдата одну розгу, тут же громко требовать другую (Анналы. I. 23). В бою центурионы выделялись поножами (щитками, защищавшими голени), которые обычные солдаты не носили, и гребнями, прикреплявшимися поперек шлема. Император Септимий Север (193–211 гг. н. э.) еще более расширил карьерные возможности армейских центурионов и предоставил им право носить золотое кольцо, что являлось привилегией римских всадников.

Существовало несколько путей для достижения звания центуриона. Большая часть центурионов достигала этого чина, начиная службу рядовыми легионерами и постепенно продвигаясь по ступеням служебной карьеры. В среднем это занимало 15–20 лет. В некоторых случаях центурионами в легионах становились преторианцы, отслужившие положенные 16 лет и желавшие продолжить свою карьеру далее. В солдатской карьере были возможны переходы с повышением из легиона во вспомогательные войска и обратно. Например, один из солдат из III Августова легиона стал дупликарием (воином, занимающим должность какого-либо специалиста или младшего командира и получающим двойное жалованье) в але паннонцев, в которой дослужился до декуриона, а потом вернулся в свой легион уже в качестве центуриона (CIL VIII 2354).

Было и небольшое число центурионов из представителей всаднического сословия (ex equite Romano), которые сразу, без службы рядовыми, получали назначение на этот пост и благодаря молодости и поддержке имели возможность в дальнейшем более успешного и быстрого продвижения по службе. Это были те всадники, которые по каким-то причинам не могли пройти обычный для их сословия карьерный путь. В их числе были и сыновья примипилов. Это свидетельствует о высоком престиже центурионата. Но обычно такое назначение получали выходцы из муниципальной аристократии после выполнения магистратур в городском самоуправлении. По всей видимости, получить этот пост без хороших связей и высоких покровителей из числа сенаторов либо провинциальных наместников и командиров легионов было непросто. В одном папирусе, датируемом 154–158/159 гг., упоминается о получении непосредственно от префекта Египта звания центуриона без всякой предварительной службы (BGU, 696 = Daris, 50.9, I.17 = CPL, 118 = Sel. Pap. II, 401). По свидетельству Светония, некий Марк Валерий Проб из Берита (совр. Бейрут) долгое время добивался чина центуриона, но безуспешно и поэтому решил заняться науками и стал довольно известным грамматиком (Светоний. О грамматиках и риторах. 24).

Вполне очевидно, что повышение в чине легче было получить во время военной кампании, когда боевые потери делали вакантными те или иные посты и когда появлялась возможность отличиться, обратив на себя внимание начальства. В мирное время, при обычном течении службы, повышения зависели не столько от храбрости, сколько от разного рода привходящих обстоятельств: расположения начальства или даже самих воинов (Писатели истории Августов. Адриан. 10. 3), личных связей и покровительства, а также взяток. Последнее явление получило распространение уже в конце республиканского периода[120] и нередко фиксируется в источниках императорского времени. Напротив, как положительное качество такого военачальника, как Агрикола, Тацит отмечает то, что он никогда не доверял отзывам и просьбам со стороны, но назначал на должности всякого, кто отлично нес свою службу, и каждый центурион и префект имел в его лице беспристрастного свидетеля своих деяний (Тацит. Агрикола. 19; 23). Также, согласно Тациту (История. I. 52), и Вителлий, приняв командование нижнегерманскими легионами, старался беспристрастно распределять должности и отменил те назначения, которые его предшественник произвел из алчности и по другим неподобающим соображениям. Подобная порочная практика продажи командных должностей в войсках широко распространялась при дурных императорах вроде Гелиогабала (Писатели истории Августов. Гелиогабал. 6. 2; Геродиан. V. 7. 6). О его же преемнике Александре Севере биограф с явным одобрением замечает, что тот никогда не допускал продажи почестей, получаемых по праву меча (Писатели истории Августов. Aлександр Север. 49. 1). О широком распространении коррупции при назначении на командные должности в последующие времена может, наверное, свидетельствовать замечание Вегеция (II. 3) о том, что награды, даваемые прежде за доблесть, стали получать благодаря интригам, и воины по протекции добиваются того, что раньше получали за труд. В этом Вегеций справедливо усматривал один из факторов падения боеспособности легионов.

Но всё же в качестве решающего условия получения того или иного поста (по крайней мере до уровня центуриона) в идеале мыслились воинские заслуги и способности. Это видно уже из практически единодушного осуждения практики назначения на высокие посты путем интриг и взяток. Примечателен в этом плане один анекдот о Веспасиане. Узнав, что некий молодой человек из благородной семьи, не имея никаких способностей к военной службе, получил высокий центурионский чин с целью поправить пошатнувшееся материальное положение, Веспасиан предпочел пойти на серьезные издержки, но не допустить этого молодого человека в армию: он выделил ему необходимую для всаднического ценза сумму и уволил в почетную отставку (Фронтин. Стратегемы. IV. 6. 4).

Очевидно, что конкуренция за повышения в чинах была в римской армии весьма острой, стимулируя усердную службу, преданность и храбрость. Еще в армии Цезаря известны примеры такой конкуренции. Цезарь рассказывает (Галльская война. V. 44) о многолетнем соперничестве двух центурионов, Тита Пуллона и Луция Ворена, стремившихся к повышению в первый ранг. В одном из сражений, в котором они пытались героическим подвигом решить свой спор, это, однако, не помешало им прийти на помощь друг другу. Стремясь отличиями в боях подтвердить свою репутацию и обратить на себя внимание командующего, чтобы получить новое повышение, центурионы не щадили себя[121]. Неслучайно относительные потери среди центурионов были выше, чем среди рядовых легионеров.

В принципе производство в чин центуриона считалось прерогативой императора. Этот момент специально отмечается в некоторых надписях. Например, Марк Ульпий Марциал в своем посвящении Юпитеру Наилучшему Величайшему, Юноне, Геркулесу и богам – покровителям учебного плаца (Campestribus) указал, что сделал его по принятому обету, после того как был императором Адрианом произведен из декурионов в центурионы (CIL VI 31158 = ILS 2213). В надписи одного примипила отмечено, что он получил это звание от Божественного Адриана досрочно (CIL VIII 14471). Центурион III Августова легиона Катул исполнил обет всем богам за здравие императора Марка Аврелия и наместника Марка Эмилия Макра, «по представлению которого он был произведен священнейшим императором в ранг центуриона» (CIL VIII 21567). Следует отметить, что такая рекомендация, видимо, ко многому обязывала получившего ее, создавая между ним и тем, кто его рекомендовал, отношения клиента – патрона. Во всяком случае, Цезарь это учитывал и позволил перейти на сторону Помпея всем тем, кого он произвел в центурионы по рекомендации последнего (Светоний. Цезарь. 75. 1). На практике делами о чинопроизводстве, вероятно, занимался руководитель одного из департаментов императорской канцелярии, куда поступали представления от провинциальных наместников. Вероятно, за подтверждением повышения приходилось приезжать в Рим.

Надгробие Цецилия Авита, опциона ХХ Валериева Победоносного легиона. I в. н. э., Честер

В императорской армии практиковались переводы центурионов из легиона в легион в среднем через три года и обычно с повышением, и многие командиры за 40 и более лет службы приобретали опыт в самых разных уголках Империи. Особенно примечательна в этом отношении судьба Марка Петрония Фортуната. В его эпитафии, относящейся, вероятно, к концу II – началу III в., сообщается, что он провел на службе 50 лет, из них первые четыре года в I Италийском легионе, сначала либрарием, тессерарием, опционом, сигнифером, после чего стал центурионом «по рекомендации легиона» (ex suffragio legionis), как сказано в надписи, и служил в этом звании еще в 12 легионах (CIL VIII 217+11302 = ILS, 2658). Из этой надписи видно, что ходатайства о назначении на командные должности могли в некоторых случаях исходить от самого воинского коллектива. Так, в посвящении Фортуне Августа (231 г.) Флавий Домиций Валериан указал, что стал центурионом по рекомендации XIIII Сдвоенного легиона (AE 1978, 540). По сообщению Тацита (История. III. 49), военачальник Веспасиана Антоний Прим разрешил солдатам самим выбирать себе центурионов на место погибших, но сделал это, чтобы через разложение армии добиться власти.

Центурионы были оплотом и хранителями военных традиций, но в то же время наиболее консервативной частью армии, часто противниками различных инноваций. Доля уроженцев провинций была среди центурионов не меньше, чем в солдатской массе. Не следует, конечно, идеализировать римских центурионов. Среди них встречались и такие, кто использовал свое положение для наживы за счет солдат, у которых они вымогали плату за освобождение от нарядов или предоставление отпуска; в результате воинам приходилось заниматься разбоем, чтобы оплатить свое право на безделье, или выполнять унизительные работы, обычно поручаемые рабам. Император Отон по требованию солдат упразднил этот обычай, и деньги за предоставление отпусков стали выплачиваться из императорской казны (Тацит. Анналы. I. 17; История. I. 46; 58). Другие своей непомерной требовательностью и жестокостью вызывали ненависть легионеров (Тацит. Анналы. I. 20; 32; 44).

В некоторых случаях благодаря отличиям на военном поприще всадники, а в исключительных случаях даже простые солдаты при поддержке императора могли вступить на путь сенаторской карьеры и занять те должности, которые были «зарезервированы» за сенаторами. В период напряженных войн с германскими племенами маркоманнов и квадов император Марк Аврелий стал отмечать и выдвигать способных командиров из числа всадников. В числе его протеже был и Публий Гельвий Пертинакс, сын вольноотпущенника, который в начале своей карьеры сумел получить пост центуриона только в одном из вспомогательных отрядов, а не в легионе, но затем благодаря военным способностям и отличиям в Британии и Мёзии получил от Марка назначение командующим войсками в Паннонии, где принимал участие в маркоманнских войнах, был возведен в класс сенаторов, стал легатом в Реции, а в 174 или 175 г. избирался консулом, после чего был наместником в ряде провинций, потом, уже в правление Коммода, получил повторный консулат и назначение префектом Рима. После убийства Коммода Пертинакс был провозглашен императором, но его правление продолжалось лишь неполные три месяца (январь – март 193 г.). До императорского престола удалось подняться и Максимину Фракийцу, который родился в семье гота и аланки, поступил на военную службу, где своим могучим телосложением и богатырской силой обратил на себя внимание императора Септимия Севера. Последний сделал его своим телохранителем и продвигал по службе. При императоре Александре Севере Максимин был назначен командовать паннонскими войсками, готовившимися к походу против германцев. После того как эти войска в 235 г. подняли мятеж и убили Александра, Максимин был возведен на императорский престол и правил в течение трех лет, став первым в истории Рима солдатским императором.

Таким образом, военная служба открывала немалые перспективы. По идее римский легионер носил в своем «ранце» даже не маршальский жезл, а регалии императора.

Возвращаясь к вопросу о профессионализме высших военачальников римской императорской армии, отметим, что при назначении решающим фактором в период Ранней империи оставалась принадлежность к сословию знати. В числе критериев, по которым отбирались военачальники, по большому счету основное значение имели моральные качества и владение красноречием, а не специальные познания и опыт. Это хорошо видно из тех рекомендаций, которые дает в своем сочинении «Об искусстве полководца» («Стратегикос») греческий писатель середины I в. н. э. Онасандр. Он, в частности, пишет: «В полководцы следует выбирать не в силу благородного происхождения… и богатства… но отдавать предпочтение человеку рассудительному, твердому, стойкому, неприхотливому, закаленному, разумному, некорыстолюбивому, не слишком молодому и не слишком старому, по возможности отцу семейства, красноречивому и пользующемуся доброй славой» (Стратегикос. 1. 1). И далее обобщает свою характеристику: «Итак, нужно воздать хвалу полководцу доблестному, знатного рода и богатому, но пусть не будет отвергнут и бедный, наделенный доблестью, даже если он и не имеет знатных предков. Выбранный полководец должен быть честным, обходительным, решительным, хладнокровным, снисходительным, но не настолько, чтобы его презирали, и грозным, но не до такой степени, чтобы его ненавидели…» (Стратегикос. 2. 1–2).

Значит ли это, что римские полководцы были не более чем высокородными «любителями»? Чтобы ответить на данный вопрос, следует более пристально посмотреть на конкретное содержание их деятельности как во время военных кампаний, так и в такой области, как подготовка и обучение войск. Это составит предмет следующих глав (главы 9, 11 и 19).

Глава 9

Обучение и подготовка

«Само наше слово «войско» (exercitus) происходит от слова «упражнение» (exercitatio). <…> А сами упражнения легионов, их бег, стычки, битвенный шум – разве это не труд? Здесь учится душа принимать боевые раны; сравни с обученным воином необученного – скажешь, что это баба».

(Цицерон. Тускуланские беседы. II. 16. 37)

«И, собрав отовсюду людей самых пригодных для военной службы, вы придумали, как получить от этого наибольшую пользу. Вы решили, что если даже те, кто отроду лучше и крепче всех, все-таки долго упражняются, чтобы в играх и состязаниях получить победный венок, то те, кому предстоит биться и побеждать в настоящих великих сражениях во славу такой державы, даже если они самые сильные, способные и отборные, все равно должны упражняться, чтобы победить».

(Элий Аристид. Похвала Риму. 77)

Профессионализм римской военной организации, пожалуй, в наибольшей степени обнаруживается в такой сфере, как обучение и подготовка войск. Она была у римлян тщательно, всесторонне разработана и всегда пользовалась особым вниманием[122]. Эта сторона римской военной жизни по праву вызывала восхищение у современников. По словам Иосифа Флавия (Иудейская война. III. 5. 1), римляне «не ждут начала войны, чтобы пустить в ход оружие, и в мирное время не остаются праздными… но словно они были рождены с оружием в руках, никогда не прекращают упражняться, не дожидаясь подходящего для этого времени. Их учения не отличаются от настоящего сражения, и каждый воин упражняется каждый день с таким рвением, как если бы это была настоящая война. Потому-то они с такой легкостью переносят трудности сражения: благодаря приобретенной привычке к правильному построению их строй никогда не рассеивается в беспорядке, воины никогда не покидают своего места из-за страха, и никакой труд никогда не изнуряет их…Так что их военные упражнения по справедливости могут быть названы бескровными сражениями, а их сражения – кровавыми упражнениями». При этом, как подчеркивает Иосиф ниже (III. 5. 7), «военные упражнения закаляют не только тела, но и души римлян», именно они обеспечивают превосходство римлян над любым противником, какова бы ни была его численность (III. 10. 2).

В римской военной практике можно найти некое подобие «курса молодого бойца», когда новобранцы проходили начальное обучение[123]. Этот короткий период, продолжавшийся обычно около четырех месяцев, называли tirocinium (от tiro – «новобранец»). Однако римляне всегда подчеркивали необходимость постоянных тренировок. Действительно, военными тренировками и учениями (exercitationes) молодые воины должны были заниматься дважды в день, а ветераны – один раз (Вегеций. I. 23; cp. Силий Италик. Пуника. VIII. 548–560; Кодекс Юстиниана. XII. 36. 15). Вероятно, именно с целью сосредоточить основные усилия воинов на сугубо военных занятиях Август в своем «Наставлении», которое цитирует один из римских юристов, писал, обращаясь к военным начальникам: «Хотя я осведомлен, что не запрещается использовать легионеров на ремесленных работах, тем не менее я опасаюсь, что если бы я позволил легионеру что-нибудь сделать для моей или твоей надобности, то мера, которая являлась бы допустимой в этом отношении, не оказалась бы превзойденной» (Дигесты. 49. 16. 12. 1). Командующему войсками вменялось в обязанность не посылать легионеров на частные работы, на рыбную ловлю или охоту (Дигесты. 49. 16. 12. 1). И эта норма, очевидно, применялась на деле. Известно, что Тиберий покарал бесчестьем одного начальника легиона за то, что тот послал нескольких солдат сопровождать своего вольноотпущенника на охоту (Светоний. Тиберий. 19).

Монета с изображением военного парада (decursio)

Обучением новобранцев и военными упражнениями легионеров ведали особые командиры и инструкторы, которые могли называться по-разному: campidoctores или magistri campi (соответственно, «наставник в строевых упражнениях» и «начальник строевых упражнений»; campus – это военный плац для упражнений, парадов и смотров), иногда exercitatores (экзерцисмейстеры). Некоторые из них были в чине центуриона, как кампидоктор Тит Аврелий Децим, служивший в VII Сдвоенном легионе в конце II в. н. э. (ILS 2416). В некоторых надписях упоминаются центурионы-экзерцитаторы (ILS 2182; 2453). Общее руководство обучением и тренировками осуществлял начальник плаца (magister campi) и экзерцисмейстер (exercitator) и инструкторы (doctores). Известны и наставники в разных специальных видах боевой подготовки: doctor armorum (или armatura), отвечавший за упражнения в фехтовании, doctores ballistarum, тренировавшие стрелков из баллист, и даже discens armaturarum (дословно «инструктор по проведению учений»), своего рода «тренер тренеров»[124]; соответственно были и те солдаты, которые проходили обучение соответствующей воинской специальности: discens equitum (проходящий обучение в числе всадников), discens signiferorum (проходящий обучение в качестве знаменосца) и т. п. За состояние тренировочного плаца отвечал кампидоктор, которому подчинялись optio campi («заместитель по строевой подготовке») и doctor cohortis (наставник когорты). Вегеций (II. 7) упоминает также кампигенов.

Общее руководство военными упражнениями возлагалось на старших офицеров и самого командующего. Командующий легионом, как пишет Вегеций, «доводил до совершенства вверенный ему легион, постоянными трудами внушая ему преданность делу и всяческое умение» (Вегеций. II. 9; ср. Дигесты. 49. 16. 12. 2). Онасандр в своем трактате подчеркивает, что хороший военачальник должен постоянно упражнять вверенные ему войска, лично руководя учениями (Стратегикос. 10). Более того, по давней римской традиции сам военачальник должен был служить образцом и примером в воинских упражнениях, демонстрируя таким образом свою собственную воинскую доблесть и поощряя своих солдат к овладению воинскими искусствами. В Риме искусное владение оружием и прочими воинскими умениями всегда расценивалось как в высшей степени необходимое качество не только простого солдата, но и военачальников разных рангов. Этот момент специально подчеркивается в характеристиках многих римских полководцев и императоров[125], например, Юлия Цезаря (Светоний. Цезарь. 57), Германика и Тита (Светоний. Калигула. 3. 1–2; Тит. 3. 2). Сын Цицерона, назначенный Помпеем командиром алы, заслужил большую похвалу и от полководца, и от войска за свою верховую езду, метание копья и выносливость во всех воинских трудах (Цицерон. Об обязанностях. II. 13. 45). Помпей Великий, с юности любивший военные упражнения, регулярно занимался ими во время походов и лично тренировал свои войска, причем, невзирая на возраст, ни в чем не уступал молодым воинам (Плутарх. Помпей. 41; 64; Аппиан. Гражданская война. II. 49; Вегеций. I. 9). Будущий император Гальба, будучи наместником Верхней Германии, в присутствии Калигулы провел полевые учения со щитом на руке и после этого, если верить Светонию (Гальба. 6. 3), пробежал двадцать миль за колесницей императора. Плиний Младший рассматривает участие Траяна в военных упражнениях вместе с солдатами на лагерном плацу как возвращение к древнему обычаю, сравнивая императора в этом отношении с героями римской старины Фабрициями, Камиллами, Сципионами. В этом Плиний видит источник того уважения и любви, которые солдаты испытывали к Траяну: «Когда в военных упражнениях с пылью и потом солдат смешивался и пот полководца и, отличаясь от других только силой и отвагой, в свободном состязании ты то сам метал копья на большое расстояние, то принимал на себя пущенное другими, радуясь мужеству своих солдат, радуясь всякий раз, как в твой шлем или панцирь приходился более сильный удар; ты хвалил наносивших его, подбадривал их, чтобы были смелее, и они еще смелели, и когда ты проверял вооружение воинов, вступающих в бой, испытывал их копья, то, если какое казалось более тяжелым для того, кому приходилось его взять, ты пускал его сам» (Плиний Младший. Панегирик Траяну. 13).

Император Адриан, сделавший в новых военно-политических условиях принципиальную ставку на постоянную и тщательную подготовку войск, стимулировал усердие солдат не только почестями и наказаниями, но и воздействовал «примером собственной доблести», лично участвуя в военных учениях и трудах, в том числе проходя по двадцать миль в полном вооружении вместе с воинами (Писатели истории Августов. Адриан. 10. 4). Адриан, кстати говоря, ввел и новые уставные положения, которые оставались в силе и сто лет спустя (Дион Кассий. LXIX. 9. 3–4). О том, что эти его усилия не пропали даром и боевая выучка воинов достигала высочайшего уровня, может свидетельствовать известная стихотворная эпитафия воину Сорану из батавской когорты, который был удостоен Адрианом первенства за то, что переплыл через Дунай в полных доспехах и отличался исключительной меткостью в стрельбе из лука и метании копья. Надпись завершается примечательным призывом последовать его подвигам (CIL III 3676 = ILS, 2558)[126]. Объезжая Империю, Адриан инспектировал воинские части и лично наблюдал за проводившимися маневрами. В Ламбезисе, базе III Августова легиона, была открыта надпись с изложением его речи, посвященной разбору действий войск на учениях (CIL VIII 2532; 18042 = ILS, 2487; 9133–9135). Подобно Адриану, Максимин Фракиец, ставший императором в 235 г. благодаря тому, что умело обучал новобранцев, продолжал обучать и упражнять воинов, сам нося оружие и воодушевляя войско (Геродиан. VII. 1. 6).

В стихотворении, посвященном одному из военачальников Августа Мессалле Корвину (который был и известным оратором своего времени), наряду с собственно полководческими знаниями превозносятся его воинские умения:

Вегеций, обращаясь к императору, которому посвящает свое сочинение, льстиво превозносит его опытность в метании стрел, ловкость и красоту его верховой езды, быстроту бега и знание тактики (III. 26).

Все это, несомненно, свидетельствует о том большом значении, какое римляне придавали военной выучке. Воинские умения были престижны и для военачальников, и для простых солдат. Можно также сказать, что римляне предвосхитили суворовский принцип «Тяжело в учении, легко в бою». Воинская выучка, как итог длительных и упорных упражнений, по словам Вегеция (III. 4), способствует тому, что воины различных родов войск, выступая в поход, из чувства соревнования больше желают сражения, чем покоя или мятежа.

По своему содержанию тренировки разделялись на физическую подготовку и собственно военные упражнения с оружием (armatura). Начиналось все с обучения движению в строю: новобранцы учились сохранять правильные ряды, двигаться быстро и ровно (Вегеций. I. 9), производить повороты, смыкать и размыкать ряды (Онасандр. Стратегикос. 10. 2). Они должны были также таскать тяжести (весом примерно в 20 кг), бегать и учиться перепрыгивать через препятствия. Регулярно легионеры совершали «марш-броски». Новобранцев учили также плавать, причем не только пехотинцев, но и всадников, их коней и обозных служителей (Вегеций. I. 10). Там, где для этого не было подходящих водоемов, возможно, строили плавательные бассейны. Такой бассейн был открыт при раскопках легионной крепости II Августова легиона в Кэрлеоне в Южном Уэльсе.

Деревянный меч для тренировок (rudis) из Карлайла. I в. н. э.

В программу собственно военных тренировок входило прежде всего индивидуальное обучение владению различными видами оружия и другими необходимыми навыками. Ключевое значение придавалось упражнениям в фехтовании. Ими новобранцы занимались дважды в день, используя деревянные чучела и учебное оружие – сплетенный из прутьев щит и деревянные дубины (и те и другие имели двойной вес, чтобы, как поясняет Вегеций, «новобранец, получив настоящее, более легкое оружие, как бы избавившись от более тяжелого груза, сражался спокойнее и бодрее»). При этом особое внимание обращалось на то, чтобы новобранец в первую очередь учился наносить колющие удары и, стремясь нанести рану, сам не открывал ни одной части своего тела (Вегеций. I. 11–12). Со временем переходили и к фехтованию друг с другом. Далее шли упражнения в метании дротиков и копий (которые для тренировок также делались тяжелее, чем настоящие), а также камней, которые бросали рукой или при помощи пращи. Часть новобранцев (треть или четверть) учили стрельбе из лука (Вегеций. I. 15; II. 23). Для всех легионеров обязательным элементом индивидуальной подготовки была верховая езда. «Такое внимание уделялось этому обучению, – пишет Вегеций (I. 18), – что новобранцев учили вскакивать и соскакивать не только с правой, но также и с левой стороны, при этом с обнаженными мечами или пиками».

Те молодые воины, которые в предварительных упражнениях выказывали мало успехов, получали вместо пшеницы ячмень[127], и их переводили на пшеничный паек только после того, как они в присутствии начальника легиона и старших командиров выполняли все необходимые приемы и требования военного искусства (Вегеций. I. 13).

После усвоения основных воинских умений и необходимой физической подготовки легионеры переходили к коллективным упражнениям (decursiones). Они включали разного рода шанцевые работы по строительству различных видов укреплений, а также учебные сражения – пехотинцев против пехотинцев или против конницы (Онасандр. 10. 3–6). Здесь отрабатывались различные тактические элементы: маневрирование, развертывание в боевые порядки, атаки, оборона, преследование. «Уставы» Августа и Адриана предписывали, чтобы легионеры три раза в месяц совершали «военные прогулки» (ambulatura), проходя 10 миль (около 15 км) во всем вооружении, в том числе и по пересеченной местности, причем некоторую часть пути проделывали бегом (Вегеций. I. 27). Отдельные военачальники вносили определенные новшества в практику обучения и тренировки войск. Так, Авидий Кассий, известный военачальник времен Марка Аврелия, проводил учения через каждые семь дней, а будущий император Максимин Фракиец, командуя легионом, каждый пятый день приказывал воинам заниматься бегом и устраивать учебные бои (Писатели истории Августов. Авидий Кассий. 6. 3; Двое Максиминов. 6. 2).

Вполне возможно, что в императорской армии практиковались и специальные тренировки по отработке отдельных тактических приемов наподобие тех, что описывает Тит Ливий, рассказывая о существовании во времена Республики обычая устраивать в цирке военные упражнения. Как пишет римский историк, выступали юноши в боевом снаряжении, человек по шестьдесят, а иногда и больше, которые показывали боевые приемы. В частности, «они строились четырехугольником, плотно сомкнув над головами щиты; первый ряд стоял прямо, второй – пригнувшись, следующие – ниже и ниже, посередине стояли на коленях; так делалась наклонная, точно скат крыши, «черепаха». Потом два человека при оружии… взбегали вверх по скату по сомкнутым щитам и там, передвигаясь свободно, как будто по твердой земле, то как бы отражали противника с краев «черепахи», то вступали в схватку друг с другом, сходясь посередине» (Ливий. XLIV. 9. 5–7). Подобного рода «черепаха» (testudo) применялась и в сражениях императорского времени (Тацит. История. III. 27; 28; 31; 84; Дион Кассий. LXXV. 7).

Римляне уделяли большое внимание обучению и тренировке солдат в практике возведения лагеря. В Британии при раскопках было обнаружено то, что можно назвать учебными лагерями, которые возводились для тренировки личного состава в нескольких километрах от форта. Они обычно слишком невелики, чтобы использоваться для настоящего размещения войск, иногда они имеют очень короткие стены, но при этом угловые валы и рвы, а также ворота сделаны со всей тщательностью. Очевидно, что именно эти элементы отрабатывались с особым вниманием. Подобного рода упражнения как укрепляющие боевой дух армии не прекращались и во время войны (Тацит. История. IV. 26).

Стоит подчеркнуть еще один важный момент: в отличие от армий Нового времени, римляне не делали акцент на строевой муштре, разного рода строевых упражнениях, которые проводились в плотно сомкнутом строю. Это можно объяснить тем, что в римской тактике упор делался на ближний бой на коротких мечах, который предполагал более свободный строй, позволяющий отдельному солдату иметь достаточно пространства, чтобы эффективно применять такой меч[128]. С этим обстоятельством, возможно, связано и отсутствие у римлян военной маршевой музыки. Римляне, в отличие от парфян, не использовали барабанов и, в отличие, скажем, от спартанцев, не маршировали под звуки флейт. Имеющиеся данные не позволяют ничего определенного сказать о существовании в римской армии строевых песен[129]. Вместо строевых занятий, для того чтобы занять солдат и обеспечить сплоченность подразделений, римляне широко применяли различного рода работы, включая разбивку лагеря.

Местом тренировок с оружием и других упражнений чаще всего служил учебный плац (campus). Наиболее хорошо изученный плац в Ламбезисе представлял собой квадратную, с закругленными углами площадку со стороной 200 м, окруженную стеной из песчаника толщиной 60 см. Стена имела двое ворот. В центре площадки находился каменный трибунал (трибуна), с которого командиры и инструкторы могли наблюдать за процессом учений. В Ламбезисе этот трибунал был превращен в памятник посещения учений легиона императором Адрианом: здесь были установлены плиты с высеченной на них речью императора и воздвигнута памятная колонна. Campus мог использоваться также для проведения парадов и воинских сходок. Упражняться с оружием, как считают многие исследователи, легионеры могли и в тех амфитеатрах, которые нередко возводились около постоянных лагерей. В постоянных лагерях и крепостях для занятий в зимнее время года и в непогоду возводились специальные крытые помещения. О таких зданиях, которые для занятий пехотинцев строились в виде базилик, а для всадников – в виде портиков, упоминает Вегеций. Но при этом он отмечает, что, если не дуют сильные ветры и не идет снег или дождь, войска упражнялись в поле, «чтобы ни дух воинов, ни их тела не расслаблялись благодаря перерыву в привычных упражнениях» (II. 23). В одном из римских лагерей времен Флавиев в Британии была открыта надпись, в которой упоминается базилика для конных упражнений – baselica equestris exercitatoria (RIB 978). Такие тренировочные базилики известны по надписям и в других провинциях.

Бычий череп, использовавшийся в качестве мишени, из Виндоланды

Стоит отметить, что тренировочный плац имел своего Гения (ILAlg. I 3596) и, видимо, находился под попечением особых божеств-покровителей участков для маневров – dii campestres. Так, препозит и инструктор по обучению солдат (campidoctor) из VII Сдвоенного легиона в 182 г. сделал посвящение Марсу Campestri (CIL II 4083 = ILS 2416; cp. CIL II 1515), a campidoctor преторианской когорты исполнил обет Священной Немезиде Campestris (CIL VI 533 = ILS 2088). В Дура-Европос в начале III в. после расширения учебного плаца на нем был возведен храм (АЕ 1931, 113). Таким образом, столь важная сторона армейской жизни, как военные тренировки, не оставалась без божественного покровительства.

Солдатский профессионализм римлян выковывался в постоянных военных упражнениях, обеспечивавших разностороннюю подготовку и закалку легионеров. Для этих тренировок создавалась специальная «инфраструктура», разрабатывались программы обучения, готовились кадры опытных инструкторов. Воинские умения расценивались как в высшей степени почетное качество. Для простых солдат искусное владение оружием и физическая закалка были средством сохранить жизнь в бою и добиться победы; полководцам и военачальникам эти качества помогали утвердить в войсках свой авторитет и право на лидерство. Для тех и других эти качества, приобретаемые и развиваемые постоянными упражнениями, были неотъемлемым компонентом воинской доблести и дисциплины, а вместе с тем – наукой, основанной на строгих правилах и методах. И здесь мы переходим к тем основополагающим ценностям, которые определяли воинскую этику и военную культуру римлян.

Глава 10

Доблесть, честь и дисциплина

«Против врагов ваши воины единодушны, но друг с другом всегда соперничают в жажде быть первыми. И они единственные из людей, кто молится о встрече с врагами».

(Элий Аристид. Похвала Риму. 85)

«Среди всех проявлений нравственного величия выше всего римляне ставили тогда воинские подвиги, о чем свидетельствует то, что понятия нравственного величия и храбрости выражаются у них одним и тем же словом…»

(Плутарх. Марций Кориолан. 1. 4)

Из сказанного выше ясно, что римская императорская армия была достаточно замкнутым сообществом. Легионы несли службу в большинстве своем далеко от крупных городов, в приграничных зонах. Для солдата на долгие годы родных и близких заменяли товарищи по контубернии и центурии, родным домом для него становился военный лагерь. Неслучайно, наверное, римский историк Тацит вкладывает в уста легионеров выразительные слова: «Честь воина – в лагере: там его родина, там его пенаты» (История. III. 84). Армия, выполняя стоявшие перед ней задачи, не только была пространственно отделена от гражданского общества. Присягая императору и получая от него жалованье, награды, повышения в чинах, подарки, юридические привилегии и ветеранские премии, воины приобретали особый социальный статус и оказывались связанными с императором особыми узами. Они были не просто подданными правителя, но подчинялись ему как верховному главнокомандующему и рассматривали его как своего патрона-покровителя, который брал на себя определенные обязательства и которому они, в свою очередь, должны были хранить верность. Таким образом, традиции и условия военной жизни вырабатывали у солдат соответствующие стандарты поведения, отличные от тех, что были приняты в гражданском обществе. Воинская профессия с необходимостью предполагала внедрение в сознание легионеров особых ценностей, связанных с понятиями долга, чести, доблести, дисциплины.

Эти ценности во многом основывались на исконных римских представлениях, уходящих своими корнями глубоко в историю Рима, которая с самого своего начала была наполнена многочисленными войнами и обусловливала формирование такого общества, которое можно назвать милитаристским. Вместе с тем в профессиональной армии старые ценности переосмыслялись и наряду с ними вырабатывались и культивировались особые нормы поведения и моральные установки, которые были неизвестны в гражданском ополчении республиканского времени. Патриотизм и гражданская солидарность, характерные для той римской армии, которая выстояла и победила в войне с Ганнибалом, ушли в прошлое. Важнейшими стимулами, воодушевлявшими легионеров эпохи Империи, стали материальные поощрения, продвижение по службе и приверженность своему легиону, товарищеские связи и ревностное соперничество друг с другом. Соответствующая идеология поощрялась и даже навязывалась солдатам со стороны командования и правящих кругов, которые стремились контролировать армию как политическую силу и в то же время поддерживать ее боевую эффективность[130].

Римляне очень хорошо понимали, что важнейшим фактором вооруженной борьбы является моральный дух сражающихся, который, помимо всего прочего, определяется и тем, на какие ценности они ориентируются. «Чувство чести, – писал Вегеций (I. 7), несомненно, выражая распространенное мнение, – делает воина более подходящим, чувство долга, мешая ему бежать, делает его победителем». Ясно, что без выяснения духовных ориентиров римских легионеров невозможно понять, как и ради чего они воевали. Легион не был просто механической частью огромной военной машины, но представлял собой своеобразный социальный организм, состоящий из живых людей со своими взглядами, устремлениями и взаимоотношениями, которые, наверное, в неменьшей степени определяли его военную роль, чем организационная структура и вооружение.

Говоря о наиболее значимых военно-этических категориях древних римлян, в первую очередь следует назвать «доблесть» (virtus) и дисциплину, во многом определявшие специфику римской военной организации в целом. Именно римская virtus обусловливала особую состязательную агрессивность римских воинов в бою, а дисциплина выступала как сила, противоположная ей по своей цели, и была призвана сдерживать честолюбивые порывы отдельных бойцов[131]. С одной стороны, римляне всегда поощряли индивидуальную отвагу, искусное владение оружием и боевую агрессивность, ибо этого, как мы увидим ниже (главы 14 и 18), требовала римская тактика, основу которой составлял ближний бой на коротких мечах, предполагавший прежде всего высокую выучку и инициативу отдельного бойца. С другой стороны, римское военное искусство предполагало умение воина стойко держать свое место в строю, следовать сигналам и беспрекословно повиноваться приказам.

Надгробие Гнея Музия, аквилифера XV Сдвоенного легиона. Майнц

Римское понятие «доблести» было многозначным, указывая на совокупность нравственных достоинств человека, но в силу исторических условий развития Рима изначально оно было связано с храбростью, проявляемой на поле боя[132]. На это, кстати сказать, обратил внимание еще наблюдательный Плутарх, слова которого мы привели в эпиграфе к данной главе. В армейской среде акцент тем более делался на военном характере «доблести», которая практически отождествлялась с моралью как таковой, оттесняя на задний план даже такие понятия, как долг и служение отечеству. Воинская доблесть проявлялась прежде всего в единоборствах с неприятелями. Боевые награды у римлян, как отмечал еще Полибий (VI. 39), даются не тогда, когда воин ранил нескольких врагов или снял с них доспехи в правильной битве или при взятии города, но только тогда, когда враги убиты в отдельной стычке и «вообще при таких обстоятельствах, которые нисколько не обязывали отдельных воинов отваживаться на опасность и в которых солдаты… по собственному побуждению шли в дело».

Вместе с тем virtus и военачальников, и рядовых солдат отождествлялась у римлян с воинскими трудами, включая строительные работы, и со стойкостью в лишениях. Сравнивая характерные особенности македонского и римского войск, Ливий подчеркивает (IX. 19. 9), что с римским легионером никто не может сравниться в усердии и перенесении трудов. В речи Мария у Саллюстия (Югуртинская война. 85. 31–35) в контексте рассуждений о доблести перечисляются такие истинно воинские качества, как умение поражать врага, нести караульную службу, одинаково переносить холод, зной, голод и труды. Примечательно, что в стихотворной надписи, составленной одним центурионом III Августова легиона, особенно подчеркивается именно трудовая «доблесть воинов»: в 27 строках поэмы она упоминается целых семь раз, хотя речь идет всего лишь о ремонте ворот небольшой крепости, в которой отряд этого легиона нес службу (AE 1995, 1641)[133]. Иначе говоря, и в мирное время римские легионеры помнили о доблести и в ней видели источник своей славы и самоуважения. Ратный труд, каким бы он ни был, всегда ставился римлянами очень высоко. По словам прославленного древнеримского полководца времен Ранней республики Камилла, римляне побеждают прежде всего благодаря таким римским качествам, как доблесть, труд и оружие (Ливий. V. 27. 8).

Доблесть, неотделимые от нее воинская честь и слава были предметом ревнивого соперничества, которое активно использовалось и всячески поощрялось военачальниками, прежде всего с помощью разработанной системы наград и знаков отличия[134]. Именно к проявлению воинской доблести и к чувству чести в первую очередь призывают солдат римские полководцы в своих речах перед сражением. В речи Тита, приводимой в «Иудейской войне» Иосифа Флавия (III. 10. 2), отмечается, что римляне борются за более высокие блага, чем иудеи, сражающиеся за отечество и свободу, ибо для них превыше всего стоят слава и честь римского оружия. В другом месте своего труда (VI. 1. 5) Иосиф Флавий вкладывает в уста того же римского полководца пространное рассуждение о том, что смерть в бою почетна и сулит бессмертие: «Кому из доблестных мужей не известно, что души, отторгнутые от тела мечом в боевом строю, находят радушный прием в чистейшем из элементов – эфире и размещаются на звездах, являясь своим потомкам в лице благих духов и героев-покровителей…» Характерно, что Тит в данном случае призывает воинов взойти на стену, чтобы прославить себя, и делает особое ударение на доблести как таковой и ее достойном вознаграждении. У Тацита (Анналы. I. 67) другой римский военачальник, призывая воинов мужественно сразиться с врагом, напоминает им о том, что им дорого на родине, и о том, что является предметом их чести в лагере. В этих и подобных полководческих речах мотив почетной смерти ради отечества уходит на задний план или отсутствует вовсе, а главное ударение делается либо на героической смерти как высшем проявлении доблести, либо на воинской чести и славе как таковой, безотносительно к самопожертвованию ради отечества и государства.

Именно в боевой обстановке в полной мере разворачивается действительно бескомпромиссное, ревностное соперничество в храбрости, в котором участвуют и отдельные воины, и целые подразделения, и отряды разных родов оружия, и противоборствующие армии. Легион состязается в храбрости с легионом, легионеры соревнуются в храбрости со всадниками и пехотинцами вспомогательных отрядов, воины одного крыла – с воинами другого, новобранцы – с ветеранами, знаменосцы – со знаменосцами (Тацит. Анналы. III. 45), центурион – с центурионом (Цезарь. Галльская война. V. 44). Очень часто героическое деяние одного воина побуждает других подражать его доблести. В рассказе о высадке в Британии Цезарь приводит один примечательный эпизод. Когда солдаты не решались спрыгнуть с кораблей, страшась глубины моря, орлоносец Девятого легиона обратился с мольбой к богам, чтобы его поступок принес счастье легиону, и сказал: «Прыгайте, солдаты, если не хотите предать орла врагам; а я, во всяком случае, исполню свой долг перед республикой и полководцем». Бросившись с корабля, он пошел с орлом на врага и увлек за собой остальных воинов, которые, чтобы не навлекать на себя позора, устремились за ним (Цезарь. Галльская война. IV. 25). На вышеупомянутый призыв Тита откликнулся один из воинов по имени Сабин, в невзрачном теле которого, по словам Иосифа Флавия, обитала душа героя; он устремился на стену, и за ним последовали еще одиннадцать человек – «единственные, кто пожелал соревноваться с ним в храбрости» (Иосиф Флавий. Иудейская война. VI. 1. 6). В рассказе о другом эпизоде осады Иерусалима войсками Тита Иосиф Флавий рисует впечатляющую картину всеобщего соревнования: «Некое божественное воодушевление охватило воинов, так что, когда окружность будущей стены была разделена на части, началось соревнование не только между легионами, но даже между когортами внутри каждого из легионов. Простой воин стремился отличиться перед декурионом, декурион – перед центурионом, центурион – перед трибуном, трибуны стремились снискать одобрение военачальников, в состязании же между последними судьей был сам Цезарь»[135].

Набор наградных фалер из Лауерсфорта

Похожее соревнование устроил при осаде лагеря войск Вителлия под Кремоной Антоний Прим: он распределил участки вала и лагерные ворота между отдельными легионами, рассчитывая, «что соперничество заставит солдат сражаться еще лучше, а ему будет виднее, кто ведет себя мужественно и кто трусит» (Тацит. История. III. 27). Также Корбулон при взятии одной армянской крепости, призвав воинов покрыть себя славой и овладеть добычей, разделил войско на четыре части, определив каждой соответствующую задачу, в результате чего, по словам Тацита (Анналы. XIII. 39), соревновавшиеся между собой войска охватил такой боевой пыл, что в кратчайший срок и почти без потерь вражеская крепость была взята. Конечно, в подобных эпизодах соперничество подогревалось упованием на большую долю добычи, страсть к которой заставляла солдат забыть о смерти, ранах и крови либо даже видеть в своих же соратниках «скорее соперников в дележе добычи, чем союзников в борьбе» (Тацит. История. III. 26; 28; 60). Однако во многих случаях этому мотиву нисколько не уступает или даже выходит на первый план стремление к славе как таковой и желание не уронить воинской чести, проявить доблесть и снискать награды. Тот же Тацит (История. V. 11) пишет о том, что солдаты стали требовать штурма Иерусалима, так как им казалось недостойным ждать, пока осажденные ослабеют от голода, «и стремились к опасностям, движимые кто доблестью, многие же отвагой и жаждой наград».

Характерно, что предпочтение, оказываемое одним воинам перед другими при выборе бойцов для какого-либо опасного предприятия, считалось почетом, обязывающим к героическим усилиям, и вызывало зависть остальных (Александрийская война. 16). Напротив, почесть, оказанная другому, уязвляла воина, не получившего ее, а обвинение в трусости или измене могло заставить солдата даже покончить с собой. Чтобы не лишиться ранее приобретенной славы и чести, воины готовы были сражаться с особенным мужеством и даже жертвовать жизнью, подобно тем центурионам, которые были переведены Цезарем из одного легиона в другой с повышением в ранге и в одной из сложных ситуаций сражались с чрезвычайной храбростью и погибли (Цезарь. Галльская война. VI. 40; VII. 50). Допущенную вину и позор можно было загладить только доблестью (Цезарь. Гражданская война. III. 74; Тацит. Анналы. I. 49; 51) или же покончив с собой, как это сделал префект лагеря Пений Постум, когда узнал об успешных действиях других легионов в сражении против восставших британцев, «ибо, как пишет Тацит, лишил свой легион той же славы, не выполнив, вопреки воинскому уставу, приказа полководца» (Тацит. Анналы. XIV. 37). Стремление загладить позор поражения заставляло солдат Цезаря налагать на самих себя в качестве наказания самые тяжелые работы и даже просить о децимации (Цезарь. Гражданская война. III. 74; Аппиан. Гражданская война. II. 63; Полиэн. Военные хитрости. VIII. 23. 26), а нежелание делить славу победы с другими легионами разжигало боевой дух и побуждало солдат сражаться с особой энергией (Галльская война. VIII. 19; Тацит. История. II. 4). Светоний Паулин, обращаясь перед сражением к своим солдатам, подчеркивает, что римские воины в других частях Империи будут завидовать их доблести (Дион Кассий. LXII. 10. 2). Хорошо известно, как Цезарь добился перед походом на Ариовиста перемены в настроении своего войска, заявив, что, если никто не отважится выступить с ним, он возьмет с собой только свой любимый десятый легион (Цезарь. Галльская война. I. 40–41; Фронтин. Стратегемы. I. 11. 3; IV. 5. 11; Плутарх. Цезарь. 19). Репутация легиона, связанная с доблестью, таким образом, имела немалую побудительную силу.

Дух состязательности, как и поразительное чувство чести, действительно можно считать одной из главных отличительных особенностей римской армии. Нередко именно гордость за свою часть, нежелание поступиться честью легиона, стремление сохранить славу его имени играли решающую роль. Иногда это соперничество даже было сильнее чувства боевого товарищества и сплоченности. Как образно пишет американский историк Дж. Лендон, римское воинское подразделение иногда больше напоминало современную профессиональную спортивную команду, члены которой вместе выступают против других команд, но по отношению друг к другу зачастую испытывают скорее чувство соперничества, нежели дружеского расположения[136]. Трудно, однако, согласиться с тем выводом американского исследователя, что в период Ранней империи агрессивная состязательная храбрость стала уделом преимущественно солдат вспомогательных войск, сохранивших прирожденную воинственность, в то время как легионеры больше проявляли себя как своего рода «инженерные войска», занятые на строительстве укреплений или осадных сооружений. Этот вывод в значительной степени основывается на том факте, что на рельефах колонны Траяна легионеры изображены сражающимися всего в четырех сценах, тогда как солдаты-ауксиларии – в четырнадцати. Даже если литературные источники императорского времени не упоминают о подвигах отдельных легионеров, это не значит, что в сражениях они уступали в воинской доблести бойцам вспомогательных войск. В военной истории Рима можно найти немало случаев, когда сами солдаты требовали у полководцев начать сражение или выступить в поход (см., например: Тацит. История. II. 18; IV. 20). В качестве примера можно сослаться на решающее сражение при Тапсе в Африке между Цезарем и помпеянцами. Заметив беспокойную суету на валах неприятельского лагеря, командиры и добровольцы-ветераны стали умолять Цезаря без колебаний дать сигнал к бою. Пока Цезарь противился их горячему желанию и сдерживал свои боевые линии, вдруг, без всякого его приказа, на правом крыле сами солдаты заставили трубача затрубить атаку, и все когорты понеслись на врага, хотя центурионы грудью загораживали солдатам дорогу, пытаясь силой удержать их от атаки без приказа командующего. Но это уже было бесполезно (Африканская война. 82).

Состязательная мотивация легионеров была так высока, что сражение, по существу, превращалось в их личное дело. Так, Аппиан, рассказывая об ожесточенном сражении двух легионов Антония с Марсовым легионом Октавиана при Мутине, отмечает, что первых страшил позор потерпеть поражение от вдвое меньших сил, а вторых воодушевляло честолюбивое стремление победить два легиона противника, поэтому «они ринулись друг на друга, разгневанные, обуреваемые честолюбием, больше следуя собственной воле, чем приказу полководца, считая эту битву своим личным делом»; при этом ветераны удивляли новобранцев тем, что бились в образцовом порядке и в полной тишине, а когда уставали, то расходились для передышки, как во время состязаний (Аппиан. Гражданские войны. III. 67–68). По свидетельству Веллея Патеркула (II. 112. 5–6), в одном из сражений во время восстания в Паннонии (6–9 гг. н. э.) римские солдаты в критической ситуации взяли инициативу на себя и добились победы почти без руководства со стороны командиров.

К числу важнейших стимулов солдатского поведения в бою следует отнести также оценку со стороны собственных товарищей и командующего. По словам Полибия, страх перед неизбежным позором и обидами от своих же товарищей не меньше, чем страх наказания, заставлял римского воина, потерявшего оружие, отчаянно кидаться в ряды неприятеля (VI. 37. 13). Рассказывая о битве при Бедриаке, Тацит пишет, что каждый солдат, сражаясь на глазах у всех против людей, которых он знал издавна, вел себя так, будто от его мужества зависел исход войны (История. II. 42). Присутствие военачальника на поле боя в особенности поощряло в солдатах желание отличиться храбростью. Солдаты Констанция, чтобы быть замеченными полководцем в бою, даже сражались без шлемов (Аммиан Марцеллин. XX. 11. 12). В такой ситуации воины нарочито подставляют себя под неприятельские выстрелы, «дабы их доблесть стала еще очевиднее» (Галльская война. VIII. 42. 4), сражаются так, будто от их мужества зависит исход войны, стремясь сохранить свою репутацию в глазах товарищей и императора, готовы даже принять геройскую смерть, если есть возможность сделать это на глазах у всех.

Как показывают приведенные выше эпизоды, для легионеров не менее своей индивидуальной репутации были важны честь и слава легиона в целом. Глубоко укорененную приверженность солдат своему легиону можно считать одним из действенных мотивов поведения солдат и в бою, и в мирной жизни[137]. Она обнаруживается во многих фактах. Каждый легион, как мы уже отмечали в главе 5, имел свои особые традиции, которые формировались не одно десятилетие, собственную историю, репутацию и неповторимую индивидуальность. Эти моменты учитывали военачальники, по-особому обращаясь к каждому легиону перед сражением, напоминая о его традициях и славном боевом пути (Тацит. Анналы. I. 42; История. V. 16). По свидетельству Тацита (История. III. 24), Антоний Прим в битве при Бедриаке напоминал солдатам III Галльского легиона о подвигах былых времен, о недавних победах, о том, «как под водительством Марка Антония они разгромили парфян[138], как вместе с Корублоном нанесли поражение армянам[139], как только что разбили сараматов». Об этой истории напоминали и легионные эмблемы, штандарты и почетные наименования, а также ритуалы и церемонии, справлявшиеся в отдельных воинских частях.

Вексиллум из Египта. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Приверженность легионеров своей части находит отражение и в религии, в частности, в широко распространенном культе Гениев легиона. Посвящения этим Гениям часто непосредственно связаны с почитанием легионного орла и императорского культа (CIL XIII 6690; 6694; 6679; RIB 327; CIL VIII 2527=18039; III 1646 = ILS, 2292). Инициаторами таких посвящений почти всегда выступают примипилы или легат легиона. В разных частях императорской армии существовали собственные традиции почитания легионных святынь. Например, в Майнце (Могонциаке), где дислоцировался XXII Первородный легион, примипилы по принятому обычаю делали ежегодные посвящения Чести орла и легиона[140]. Легиону могли приписываться особые качества, которые также становились предметом культового почитания. Весьма интересна в этом отношении надпись из Майнца (Могонциак), датируемая 229 г., в которой сообщается о принесении военным трибуном дара Благочестию (Pietati) XXII Первородного легиона и Чести орла (CIL XIII 6752). В частях римской армии в Испании специальными посвящениями отмечался день рождения орла и значков вспомогательных когорт. Гений легиона, его орел и знамена, как показывает известная надпись из города Новы, были неотделимы в сознании солдат от покровительства военных богов и понятия доблести. В этой надписи сообщается, что примипил Марк Аврелий Юст 20 сентября 224 г. принес дар «Военным богам, Гению, Доблести, Священному орлу и знаменам I Италийского Северианского легиона» (CIL III 7591 = ILS 2295 = AE 1966, 355). В другой надписи посвящение адресуется Удаче храбрейшего I Вспомогательного легиона (СIL III 10992). Посвятительная же надпись, сделанная примипилом I Италийского легиона, заканчивается примечательными словами, выражающими, очевидно, преданность этого офицера, чье имя не сохранилось, своей части: «Счастливый I Италийский легион, победоносный, благочестивый всегда и везде»[141]. Вполне возможно, что аналогичный призыв с пожеланием успехов родному легиону звучит и в небольшой надписи из Апула в Дакии (AE 1965, 38), которую Я. Ле Боэк предлагает читать: «Да здравствует XIII Сдвоенный Антонианов легион!»[142]

В римских военных традициях великим позором для воинов считалось не только поражение или капитуляция перед врагом, но и сдача в плен, которой всегда следовало предпочитать почетную смерть на поле боя. По словам Полибия, ни в одном государстве попавшие в плен воины не пользовались таким презрением, как у римлян (Полибий. VI. 58. 11; cp. Ливий. XXII. 59. 1; 61. 1; XXV. 6. 15; Валерий Максим. II. 7. 15; Аппиан. Война с Ганнибалом. 28). Лишь во II в. н. э. в римском военном праве отношение к солдатам, побывавшим в плену, определенным образом смягчается (Дигесты. 49. 16. 3. 12; 49. 16. 5. 5–7). До этого же плен продолжал считаться бесчестием для римского солдата. Так, тем солдатам из разгромленных легионов Вара, которые были выкуплены родственниками из плена, было позволено вернуться, но только при условии, что они будут жить за пределами Италии (Дион Кассий. LVI. 22. 4). Иосиф Флавий (Иудейская война. VI. 7. 1) рассказывает, что один римский всадник, попавший в плен к иудеям, сумел бежать. Тит не счел возможным его казнить, после того как тот спасся из рук врага, однако, считая бесчестием для римского воина сдаться живым в плен, приказал лишить его оружия и изгнал из воинского строя, что, как замечает Иосиф, является для человека, обладающего чувством чести, наказанием даже худшим, чем смерть.

Именно с сильно развитым в легионерах чувством чести связано, очевидно, широкое использование в римской армии позорящих взысканий. Так, воины из подразделений, подвергшихся децимации, получали вместо пшеницы ячмень или овес (т. е. пищу, предназначенную для рабов и скота), их палатки ставились вне лагерного вала (Полибий. VI. 38. 3; Фронтин. Стратегемы. IV. 1. 36; Плутарх. Антоний. 39; Полиэн. Военные хитрости. VIII. 24. 2; Тацит. Анналы. XIII. 36). Проявивших трусость или неповиновение воинов и командиров специально выставляли в унизительном положении, приказывая, например, стоять босиком, без пояса или полуодетыми у штабной палатки, иногда с саженью или куском дерна в руках, либо копать канавы, носить кирпичи, рубить солому (Ливий. XXIV. 16. 12; XXVII. 13. 9; Фронтин. Стратегемы. IV. 1. 26–28; Плутарх. Марцелл. 25; Лукулл. 15; Светоний. Август. 24. 2; Полиэн. Военные хитрости. VIII. 24. 3). По сообщению Зосима (III. 3. 4–5), Юлиан приказал всадникам, проявившим трусость, одеться в женские одежды и в таком виде пройти через лагерь, полагая, что «такое наказание для мужественных солдат хуже смерти».

Вместе с тем консерватизм римских военных традиций, объективные условия и потребности военной деятельности делали установку на суровость дисциплины и на строгость наказаний неустранимым фактором жизни армии. Дисциплина рассматривалась как органическая черта римского характера, основа военных успехов и самой государственности Рима. «Главной гордостью и оплотом римской державы», ee вернейшим стражем называет воинскую дисциплину Валерий Максим (II. 7 pr.; VI. 1. 11). Античные авторы неизменно подчеркивают бесспорное превосходство военных порядков и дисциплины римлян. Она неизменно связывается с такими ключевыми понятиями, как выдержка, стойкость, честь, повиновение, воинские упражнения и труды и не мыслится без эпитета «суровая». При этом воинское повиновение рассматривалось как противоположность рабской покорности (Писатели истории Августов. Аврелиан. 7. 8). В представлении римлян неумолимая суровость дисциплины не была тождественна жестокости, под которой понималось неоправданное превышение дисциплинарной власти, не связанное с необходимостью либо граничившее с издевательством (Аппиан. Гражданская война. III. 53; Тацит. Анналы. I. 23). Суровость, хотя и делала страх наказания одним из решающих факторов дисциплины, не была самоценной, но преследовала цель добиться беспрекословного повиновения, которое было главной заповедью римской дисциплины.

Воинская дисциплина изначально рассматривалась как особый порядок, устанавливаемый и освящаемый богами. При Адриане появился и культ дисциплины как обожествленного понятия. Этот культ засвидетельствован нумизматическими и эпиграфическими памятниками, датируемыми временем вплоть до правления Галлиена[143]. В лагерях дисциплине воздвигали алтари, делали посвящения от имени воинских частей. Хотя данный культ скорее всего был введен «сверху», сам факт его бытования примечателен с точки зрения пропагандируемых в армии ценностей.

Вместе с тем в условиях профессиональной армии дисциплина определялась не только и не столько традиционной суровостью, сколько продуманной организацией, систематическим обучением личного состава, строгой командной иерархией, корпоративной сплоченностью солдат, различными поощрениями, перспективами карьеры и социального возвышения, авторитетом командиров и императора. От командующего теперь требовалось умение находить определенный баланс между беспощадной суровостью и попустительством воинам. Уже со времен Поздней республики многие римские военачальники, подобно Гаю Марию или Цезарю, стремятся сочетать в отношениях с войском строгость и снисходительность (Светоний. Цезарь. 65; 67; Полиэн. Военные хитрости. VIII. 23. 21; Дион Кассий. XLV. 54. 1). Для этого апелляция к чувству воинской чести солдат оказывается полезнее строгих наказаний. По замечанию Саллюстия (Югуртинская война. 100. 5), Марий поддерживал в войске дисциплину, используя не столько наказания, сколько чувство чести воинов. И эта практика продолжилась в императорский период. По словам Веллея Патеркула (II. 81. 1), Тиберий, командуя войсками, «тех, кто не соблюдал дисциплину, прощал, лишь бы это не становилось вредным примером, карал же очень редко и придерживался середины» (II. 114. 3). В трактате Онасандра (Стратегикос. 2. 2) полководцу прямо рекомендуется соблюдать баланс между снисходительностью и устрашением. Соответственно, наибольшей похвалы удостаивался тот полководец, чье войско приведено к послушанию трудом и привычкой к упражнению, а не страхом наказания (Вегеций. III. 4).

Однако и в императорском Риме среди римских военачальников находились такие ревнители старинной строгости, как Луций Апроний, проконсул Африки в правление Тиберия, применивший во время войны с Такфаринатом, казалось бы, давно забытую децимацию (Тацит. Анналы. III. 21), Гальба, прославившийся своей непреклонной строгостью к воинам (Светоний. Гальба. 6. 2–3; Тацит. История. I. 5; 35), Домиций Корбулон (Тацит. Анналы. XI. 18; XIII. 35) и другие. Безусловно, подобные примеры потому обращали на себя внимание современников и историков, что были сравнительно редки[144]. «Имидж» непреклонно строгого полководца был настолько привлекателен и значим, что показать себя суровым военачальником стремились даже столь далекие от древних нравов императоры, как Калигула (Светоний. Калигула. 44. 1). И в целом это было, скорее, демонстративной стилизацией под старинные обычаи и порядки, о чем может свидетельствовать замечание Тацита, что Гай Кассий Лонгин, будучи в 45 г. н. э. наместником Сирии, восстанавливал во вверенных ему войсках старинные порядки, тщательно упражняя легионы, поскольку этого, по его мнению, требовало достоинство его предков и рода (Тацит. Анналы. XII. 12).

Дисциплина, однако, была одновременно и тем, что навязывалось солдатам сверху, и тем, что сами солдаты должны были внутренне разделять. Подобно доблести, дисциплина была предметом состязательности, как коллективной, так и индивидуальной, которая поощрялась командирами. Даже в критические моменты дисциплина легионов не в последнюю очередь обусловливалась жизненной реальностью того чувства, которое Тацит называл «любовью к послушанию» (Анналы. I. 28; История. II. 19). Повиновение римских солдат не было механическим. Они не были роботами, слепо и безрассудно выполняющими любые команды. Нередко воины выдвигали свои требования командирам, проявляли инициативу, и это связано не только с особенностями римской тактики, но и с тем, что легионеры были римскими гражданами, от поддержки которых зависела власть императоров. Несмотря на случавшиеся мятежи и всевозможные эксцессы, особенно во времена гражданских войн, в императорской армии поддерживался достаточно высокий уровень дисциплины, по крайней мере в первые два века Империи, пока солдаты продолжали чувствовать себя римлянами и воспитываться в соответствии с римскими традициями и ценностями.

Глава 11

Полководец и его «штаб»

«…На войне… лишь полководец рассуждает и выносит решения – либо сам, либо с теми, кого позовет на совет…»

(Ливий. XLV. 4. 2)

Война – слишком серьезное и масштабное дело, чтобы в нем можно было полагаться на экспромты и случайность. Древние хорошо отдавали себе в этом отчет, и римляне, по общему мнению античных историков, как раз и отличались умением заранее планировать, координировать и осуществлять военные предприятия. Согласно Полибию, римские военачальники побеждают не благодаря случайности, но следуя заранее составленному плану и рассудительности, то есть действуя так, как сам Полибий предписывает искусному полководцу (Всеобщая история. IX. 12). Иосиф Флавий прямо констатирует, что римляне на войне ничего не предпринимают без расчета или полагаясь на случайность, но всегда согласуют свои действия с намеченным планом. Он даже заявляет, что римляне предпочитают поражение в подготовленном сражении победе, доставшейся благодаря счастливой случайности (Иудейская война. III. 5. 6). «Так что, когда расчет предшествует предприятию и осуществляется столь действенным войском, нет ничего удивительного в том, что границы империи достигают Евфрата на востоке, океана на западе, плодороднейших долин Ливии на юге и Истра и Рейна на севере» (Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 5. 7).

В работах, посвященных военной истории Рима, тем не менее часто утверждается, что в римской военной организации отсутствовал такой институт военно-стратегического планирования, координации и управления войсками, как Генеральный штаб – «мозг армии», как назвал его один советский генерал. И хотя данное мнение оспаривается некоторыми исследователями[145], с известными оговорками с ним следует согласиться. Существует и другой уровень штабов, так сказать армейский, то есть штаб отдельной полевой армии или группировки, выполняющий соответствующие функции непосредственно на театре военных действий и подчиняющийся командующему армией. Было бы довольно-таки наивно искать в римских учреждениях прямые аналоги этим институтам в их современном виде. Очевидно, однако, что такая мощная военная машина, какой была римская армия периода Поздней республики и Ранней империи, дислоцированная на огромной территории, забирающая львиную долю государственного бюджета, проводившая масштабные операции на разнообразных театрах военных действий, могла успешно функционировать без достаточно эффективной организации планирования, централизованного обеспечения и руководства. И если отдельные функции Генерального штаба в эпоху Республики брал на себя сенат, а во времена Империи они были сосредоточены в совете принцепса (consilium principis) и ведомствах дворцовой канцелярии, то задачи армейского штаба решали совет (consilium) и свита или ставка (comitatus, officia) полководца, который часто являлся одновременно и наместником провинции.

Можно предположить, что общие планы главных военных кампаний разрабатывались в ближайшем окружении императора. Здесь на основе имеющейся информации определялись силы и средства, необходимые для ведения войны, отдавались распоряжения о формировании новых или переброске действующих частей и соединений из одной провинции в другую, назначались командующие и лица, ответственные за обеспечение похода. Позднеримский писатель Иоанн Лид (О магистратах. III. 33–34) свидетельствует, что император Константин перед смертью (337 г.) оставил записки с планами внезапного нападения на персидское царство Сасанидов. Иоанн сопоставляет этот план с книжкой о том, как разбить персов внезапным нападением через Колхиду и Армению, автором которой был, по всей видимости, Корнелий Цельс, живший в I в. н. э. автор военного трактата, использованного Вегецием; возможно, что эту книжку Цельс написал под впечатлением походов Корбулона против парфян в 56–63 гг. Понятно, однако, что возможности непосредственного централизованного руководства из Рима ограничивались скоростью коммуникаций. Созданная Августом государственная почта с почтовыми станциями, где сменялись лошади, имела среднюю скорость 75 км в день. Известия из Реции в Рим доходили примерно за 3 дня, из Германии – за 5–6, из Британии – за 9–10, из восточных провинций – за 14. Естественно, в том случае если поход возглавлял сам император, общее руководство кампанией сосредоточивалось непосредственно в его руках.

Римские кампании, в которых против врага силы выдвигались несколькими колоннами из разных пунктов, чтобы сконцентрироваться в определенном месте в определенное время (как, например, в Германии в I в. н. э. в походе против германского царя Маробода в 6 г. н. э., во время дакийских войн Траяна, персидского похода Юлиана), доказывают существование централизованного планирования, предполагавшего расчет времени, изучение и прокладку маршрутов и т. д. В биографии императора Александра Севера (Писатели истории Августов. Александр Север. 16. 3) сообщается, что у него был обычай, если речь шла о военном деле, приглашать старых военных, хорошо знавших местности, порядок ведения войны, а также всяких образованных людей, главным образом знатоков истории, у которых император спрашивал, как поступали в тех или других случаях прежние императоры или вожди иноземных племен.

Равным образом уже на уровне ставки провинциальных наместников разрабатывались, по всей видимости, и планы отдельных походов и сражений, включавшие выбор наиболее подходящей местности, определение расстановки сил, выделение резервов, организацию взаимодействия, постановку задач отдельным командирам и подчиненным им частям. До нас дошел текст такого рода диспозиции среди сочинений Флавия Арриана. Его «Построение против аланов», на которое мы уже неоднократно ссылались, свидетельствует о достаточно детальной проработке планов выдвижения к месту предполагаемого сражения и тактических схем применительно к конкретному противнику[146].

К составу, полномочиям и функциям совета и ставки командующего, непосредственно ответственного за ведение войны, следует присмотреться более пристально, тем более что эти вопросы не получили должного внимания в исследовательской литературе. В общих работах по римской армии им в лучшем случае уделяется несколько страниц. Существует только одно специальное исследование, относящееся к названной теме, – это диссертация Памелы Д. Лэки, которая рассматривает совет полководца, но ограничивается рамками республиканского периода[147].

Итак, в чем заключались «штабные» функции consilium’а полководца и его своеобразие как органа принятия решений?

Сразу же следует оговорить, что консилиум ни в коем случае не является прямым аналогом военному штабу и больше напоминает военный совет при командующем, куда входили отнюдь не только штабные офицеры. Помимо того что consilium помогал полководцу, который обычно являлся должностным лицом, управлявшим определенной провинцией, выполнять административные и судебные обязанности, он, в отличие от современных штабов, не имел ни постоянной структуры и состава («штатного расписания»), ни четко определенных полномочий.

Рельеф колонны Траяна с изображением военного совета и свиты полководца

Надо также сказать, что в античных источниках, в которых, как известно, военным событиям и свершениям отводится большое место, в целом сравнительно редко и, как правило, очень неконкретно упоминается о военных советах. В некоторых случаях упоминание о них используется античными историками скорее как повод для изложения – в прямой или косвенной речи – тех дебатов, которые могли возникать при обсуждении тех или иных ситуаций и решений. Понятно, однако, что обычно эти речи были плодом писательского творчества и преследовали сугубо литературные задачи (как, например, в рассказе Плутарха о совете императора Отона перед битвой при Бедриаке). Многие конкретные, так сказать черновые, стороны военно-организационной работы остаются в тени или вовсе не упоминаются, так что подчас создается впечатление, что всю эту деятельность осуществлял непосредственно сам полководец.

Тем не менее и в исторических сочинениях, и в трактатах по военному делу мы находим отдельные указания на необходимость коллегиального обсуждения планов и выработки оптимальных решений. Тит Ливий, например, вкладывает в уста Эмилия Павла такие слова: «Нет, я не из тех, квириты, кто утверждает, будто полководцам нет нужды в советах. Клянусь, скорее спесивым, нежели мудрым назову я того, кто во всем уповает на собственный ум… Прежде всего полководцев должны наставлять люди разумные, особенно сведущие и искушенные в военных науках, потом те, что участвуют в деле, знают местность, видят врага, чувствуют сроки, – словом, те, что в одном челне со всеми плывут сквозь опасности» (XLIV. 22. 11–12). Аналогичные предписания дает в своем «Стратегикосе» Онасандр (3. 1–3), по словам которого «полководцу следует выбрать себе советников, которые будут постоянно находиться в его окружении, участвуя во всех совещаниях и разделяя его решения, либо он должен приглашать к совету наиболее авторитетных из своих командиров, поскольку небезопасно полагаться на то, что придумает кто-то один. Ибо решение, принимаемое единолично, без чьей-либо помощи, ограничено его собственной изобретательностью, тогда как замысел, подкрепленный соображениями подчиненных, гарантирован от ошибки. Полководец, однако, не должен быть ни настолько нетвердым в своих планах, чтобы совершенно не доверять самому себе, ни настолько самонадеянным, чтобы думать, что у кого-то другого не может появиться идей лучших, чем его собственные». Вегеций (III. 6) дает военачальнику несколько иной совет: «Что нужно сделать, обсуждай со многими, но что ты собираешься сделать – с очень немногими и самыми верными, а лучше всего – с самим собой». Правда, ниже (III. 9) он поясняет, что для полководца наиболее полезным является выбрать из всего войска знающих военное дело и мудрых людей и, устранив всякую лесть, чаще советоваться с ними о своем и вражеском войске, о местностях, где предстоит сражаться, о снабжении продовольствием и т. д.

Хорошие полководцы действительно следовали таким рекомендациям. Светоний, например, хвалит Тиберия за то, что тот, всегда полагавшийся только на себя, тем не менее делился своими военными планами и советовался с приближенными и ничего не предпринимал без одобрения совета. При этом в походе против германцев он «все распоряжения на следующий день и все чрезвычайные поручения давал письменно, с напоминанием, чтобы со всеми неясностями обращались только к нему лично и в любое время, хотя бы и ночью» (Светоний. Тиберий. 18. 1–2).

Судя по имеющимся свидетельствам, состав совета не был постоянным и мог варьироваться в зависимости от ситуации и желания командующего. Условно лица, входившие по принятому обычаю в состав совета, могут быть разделены на три категории. Это, во-первых, высшие армейские чины, квесторы, легаты отдельных легионов и командиры вспомогательных частей, иногда также союзных контингентов, легионные префекты и военные трибуны (для последних, учитывая их, как правило, юный возраст и «стажировочный» статус, участие в совете было важной формой изучения военного искусства, «тренировочным лагерем», по определению А. Голдсуорти)[148]. В особых ситуациях, связанных с обсуждением важных политических вопросов, мог собираться расширенный состав совета. Так, в 69 г. н. э. Веспасиан созвал в Берите (совр. Бейрут) большой военный совет, чтобы обсудить наиболее важные вопросы и определить стратегию действий против Вителлия. В этом совещании приняли участие наместник провинции Сирия Муциан, который прибыл, «окруженный легатами, трибунами, самыми блестящими центурионами и солдатами; отборных своих представителей прислала и иудейская армия. Все эти пешие и конные воины, цари, соревнующиеся друг с другом в роскоши, придавали совещанию такой вид, будто именно здесь принимали настоящего принцепса» (Тацит. История. II. 81).