Римские легионы. Самая полная иллюстрированная энциклопедия Махлаюк Александр

Глава 12

Организация снабжения войска в военное время

«Во всяком походе лучшее твое оружие – чтобы у тебя было в изобилии пищи, а враги страдали от голода. Итак, прежде чем начать войну, должно всесторонне рассмотреть, сколько нужно запасти и какие будут расходы, чтобы затем своевременно завезти фураж, зерно и остальные виды продовольствия, которые обычно поставляются из провинций; затем следует их сложить в удобных для доставки и укрепленных местах, собрав всего этого больше, чем требуется по расчетам. Если обязательных поставок не хватает, нужно ходатайствовать о выдаче денег и все заготовить».

(Вегеций. Краткое изложение военного дела. III. 3)

Военные завоевания расширяли границы Римского государства, а порой экспедиционные силы заходили далеко в глубь вражеской территории. Но чем дальше ступала нога римского легионера, тем сильнее ощущалась потребность в организации обеспечения его провиантом. И как ни желал Гай Марий из соображений экономии окончательно превратить солдат в нагруженных мулов, которые бы тащили на себе абсолютно всё, реальность дальних переходов, во все отдаляющихся в разных направлениях военных походах, ставила римских стратегов перед необходимостью создания надежной системы снабжения войск.

Во многих исследованиях по истории римской армии вопросам обеспечения легионов провизией, снаряжением и боеприпасами в ходе военных кампаний не уделялось должного внимания. Многие авторы забывали указывать, как большие людские ресурсы обеспечивались в ходе боевых действий продовольствием и вооружением, предпочитая ссылаться на то, что легионеры несли всё необходимое на себе, а всё остальное материальное обеспечение вез обоз (Вегеций. III. 7). Однако это простое объяснение верно лишь отчасти, так как требовалось постоянное пополнение продовольственных запасов, а также оружия, которое в ходе боевых действий в определенном количестве оказывалось утраченным или поврежденным. Поэтому роль обозов и транспортов, обеспечивавших бесперебойное пополнение запасов армии, очень важна для понимания системы снабжения армии.

С другой стороны, исследователи все чаще рассуждают об огромных трудностях, связанных с доставкой вооружения в армию из каких-либо центров производства. Небезосновательно говорится о неразвитости инфраструктуры Империи и опасности нападения на военные транспорты в приграничных районах на пути их следования в зону военных действий. Поэтому совсем не случайно римские военно-теоретические трактаты полны советами по обеспечению безопасности снабжения войск.

Уже на стадии планирования военной операции, после принятия решения о проведении военной кампании, придворное ведомство для управления финансами (a rationibus) проводило все необходимые расчеты[159]. Ведомство снабжения Рима (annona) содействовало планированию и контролю транспортировок; судя по источникам, префект анноны координировал контроль всех поставок со специально назначаемыми префектами из ведомства анноны – praefecti vehiculorum (ILS 1455; IGRR 1. 135), предоставлявшими необходимую и срочную информацию по передвижению грузов[160]. Подвоз требуемого провианта и вооружения продумывался до мелочей. Соответствующие запасы сосредотачивали в продовольственных и оружейных «магазинах», расположенных в укреплениях на границе в тех регионах, где намечалась крупная операция. На дорогах, ведущих к районам развертывания, также находились продовольственные склады (stationes viarum) (Стаций. Леса. IV. 9. 17–19). Кроме того, часто рассчитывали на получение провианта со стороны союзных племен и народов (Тацит. Анналы. XIII. 7; 8; XV. 25; История. V. 1). Такая система снабжения давала римлянам огромное преимущество над варварами, которые в походе могли существовать только взятыми каждым из дому запасами и тем, что они находили на месте.

Транспортировка грузов на легких судах по рекам. Рельеф с колонны Траяна

Затем приступали к формированию специальных военных транспортов, которые должны были доставлять грузы из приграничных складов и амбаров в места дислокации легионов. В случае крупномасштабных перевозок со стороны армии в обеспечение поставок включались специальные уполномоченные лица, которые от имени той или иной воинской части вели переговоры с торговыми посредниками (negotiatores). В этом же процессе мог быть задействован и такой персонаж, как lixa, часто ассоциируемый с маркитантом[161]. Однако следует отметить, что данная интерпретация термина далеко не бесспорна, тем более что Ноний Марцелл (48. 17) и Исидор Севильский (Этимологии. XX. 2. 20, под словом lixae) прямо называют lixae «водоносами», а Саллюстий называет этим же термином солдатских слуг, впрочем, иногда намекая на то, что те приторговывали награбленным (Саллюстий. Югуртинская война. 44. 5; 45. 2)[162].

При организации крупных экспедиций и походов глава императорского ведомства ab epistulis рассылал требования предоставить те или иные припасы свободным общинам и союзным царям и рекомендовал квалифицированных офицеров на специальные посты curator copiarum exercitus («попечитель снабжения войска») или praepositus annonae expeditionis («начальник снабжения похода»), но эти посты были временными и ограничены конкретной задачей.

Во время дунайских войн Домициана ответственным за часть военной annona и снабжение продовольствием stationes viarum вдоль дорог, ведущих в зону боевых действий, был трибун латиклавий Плотий Грисп (Стаций. Леса. IV. 9. 17–19). В дакийской кампании Траяна Гай Целий Марциал ведал copiarum cura, «попечением о продовольствии» (AE 1934, 2). Снабжением войск Луция Вера в парфянском походе занимался comes Augusti («спутник императора») Луций Аврелий Никомед, бывший префект vehiculorum, он ведал cura copiarum exercitus, вероятно, под прямым наблюдением императора в его ставке в Антиохии (ILS 1740; Дион Кассий. LXXI. 2. 2). Во время второй маркоманнской войны пост praepositus copiarum expeditionis Germanicae secundae занимал Тиберий Клавдий Кандид (ILS 1140).

Количество поставляемого вооружения рассчитывалось со значительным запасом, чтобы в ходе боевых действий не возникла нехватка оружия, и особенно боеприпасов. Образовавшиеся излишки распределялись по римским укреплениям, основанным на вновь завоеванной территории. В мирное время поставки продовольствия контролировал целый штат лиц, ответственных за его распределение по подразделениям, поскольку в каждом имелся свой «финансист»; иногда эту функцию выполняли табулярии или сигниферы (Вегеций. II. 20), хотя обычно снабжением занимались эвокаты и сигниферы (CIL VIII. 18224). Квестор (quaestor) проводил платежи, а актарий (actarius) фиксировал проведенные платежи в расходных книгах. Судя по записям на дощечках из Виндоланды, иногда обязанность следить за расходными книгами поручалась опционам (Tab. Vindol. II. 127). В военное время главная ответственность за контроль поставок (как оружия, снаряжения, так и продовольствия) ложилась на плечи делегированных из воинских частей в тыловые порты примипилов (или centurio frumentarius)[163].

Рельеф колонны Траяна с изображением погрузки провианта и снаряжения на корабли

Техника снабжения армии, которая использовалась Юлием Цезарем в ходе военных действий в Галлии 58—51 гг. до н. э. Буквами на рисунке отмечены: А – тыловые базы снабжения, часто дублируемые складами в зимних лагерях; Б – подкрепления, запасные лошади, боеприпасы и замена оружия продвигающейся вперед полевой армии; В – больные и раненые, поврежденное вооружение, возвращающиеся в тыловые базы снабжения на пустых транспортных подводах или речных судах; Г – основной источник питания (с основного места дислокации или от союзных племен/государств); Д – запасы продовольствия на зиму, свозимые в тыловые базы снабжения в течение кампании; Е – «Х» день доставки продовольствия, периодически поставляемого в полевую армию непосредственно из основного источника продуктов питания, вероятно, в сопровождении эскорта воинов союзных племен

Римляне предпочитали использовать для продвижения транспортов с продовольствием, оружием и боеприпасами главным образом водные пути, так как они были не только более безопасны, но и доставляли грузы большего объема за меньшее время. Для сравнения можно привести следующие цифры: в одну повозку, которая двигалась со скоростью около 30 км в день, можно было загрузить не более 500 кг груза, при этом военные обозы (impedimenta) растягивались на многие километры, становясь потенциальной мишенью для противника, если только их не помещали в середину маршевых колонн (Вегеций. III. 6; Онасандр. Стратегикос. 6). С другой стороны, один лишь транспортный римский корабль мог перевозить от 35 до 110 тонн груза[164]. Для обеспечения безопасности водных путей, по которым в военное время к театру военных действий следовали продовольственные транспорты, римляне использовали военный флот (Ливий. XXVII. 15. 5; Саллюстий. Истории. II. 47. 7). Море не страшило римлян, и они охотно транспортировали войска и все необходимое им морским путем, особенно если противнику судоходство было совершенно неведомо (Тацит. Анналы. II. 5). В иных же случаях приходилось организовывать сухопутные транспорты, хотя длинная вереница обозов была уязвима для засад и охранять ее было гораздо труднее, чем на воде. Вспомним, что именно огромный обоз вынудил Квинтилия Вара растянуть маршевую колонну, сделав ее особенно уязвимой перед лицом атаки (Дион Кассий. LVI. 18–22). Тацит описывает, как солдаты Дилия Вокулы, сражавшегося с Цивилисом, вынуждены были доставлять продовольствие из Новезия в свой лагерь по суше, так как река была в руках противника. Однако солдаты эскорта пренебрегли мерами предосторожности и вели себя крайне беспечно, будто вокруг царят мир и спокойствие: они сложили оружие на повозки и разбрелись по окрестностям. Цивилис, узнав об этом, устроил засаду и разграбил вражеский обоз (Тацит. История. IV. 35). Для предотвращения подобного сценария было принято укреплять транспортные пути между операционной и тактической базами, размещая на всем их протяжении воинские гарнизоны в городах и специально выстроенных крепостях и сторожевых пунктах (castella или phrouria) (Вегеций. III. 8).

Римские повозки (по изображениям на надгробиях)

Современными военными специалистами был детально рассмотрен механизм снабжения легионов в галльских кампаниях Юлия Цезаря[165]. На основании изучения его «Записок о Галльской войне» был сделан вывод, что для достижения максимальной эффективности он должен был разделить военные транспорты на три оперативных эшелона. Первый эшелон состоял из сопровождающих полевую армию подвод и вьючных животных. Второй эшелон курсировал между полевой армией и тыловой базой снабжения, перевозя продовольствие и возвращаясь назад с ранеными, а также испорченным и трофейным вооружением на порожних подводах. Наконец, третий эшелон, включавший в себя, видимо, и речной транспорт, перевозил в основном зерно, совершая рейсы между тыловой базой снабжения и полевой армией.

Поскольку многочисленные повозки обозов замедляли движение армии, их отсутствие в некоторых случаях приводило к ощутимому стратегическому превосходству над противником, когда не обремененная обозами армия могла совершать неожиданные для врага маршевые броски. Онасандр прямо советует, не обращая внимания на недостаток продовольствия, стремительно опустошать земли противника, где воины сторицей найдут все необходимое (Стратегикос. 6. 13). Та же позиция еще в республиканское время была выражена Марком Порцием Катоном Старшим, который запретил подрядчикам закупать хлеб для войска и отослал их обратно в Рим, заявив: «Война сама себя кормит» (bellum se ipsum alet). Вместе с тем в императорский период данный принцип стал себя изживать, и римляне все более полагались на четко отлаженную систему снабжения войск, нежели на такой весьма привлекательный для солдат подход, прямо поощрявший неумеренный грабеж населения территорий военных действий. Таким образом, во избежание чрезмерной ненависти со стороны местного населения и ненужных эксцессов римское командование должно было ограничивать алчность солдат, налаживая систему снабжения армии.

Фуражир. Рельеф с колонны Траяна

Кроме того, заготовка фуража на вражеской территории представлялась довольно опасным мероприятием. Вражеская кавалерия могла в любой момент стремительно напасть и истребить фуражиров. Чтобы свести риск к минимуму, римские полководцы старались высылать отряды для заготовки фуража не одновременно, а в разное время и в разных направлениях. Фуражиры подразделялись на добывающих продукты (cibariatores), а также добывающих пшеницу (frumentarii) и мясо (venatores). Подобные отряды также отбирали у населения вьючных животных, которых в военное время требовалось для грузоперевозок особенно много, и занимались разведкой (Онасандр. Стратегикос. 10. 7). Если и в мирное время происходили бесцеремонные реквизиции (postulatio) вьючного скота для армейских нужд (Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел. IX. 39), то что уж говорить о суровом военном времени, когда для сохранения собственной жизни нужно было просто следовать стоическому совету Эпиктета: «А если будет принудительное изъятие и воин заберет его [твоего ослика], оставь, не противься и не ропщи. Иначе получишь побои и тем не менее и ослика лишишься» (Эпиктет. Беседы. IV. 1. 79). Нередко подобные реквизиции перерастали в мародерство со стороны алчных солдатских слуг, продававших награбленное маркитантам, и грань между реквизициями и откровенным грабежом становилась довольно зыбкой. Вполне понятно, что местное население не горело желанием отдавать свое имущество солдатам. Более того, продукты, к которым прикоснулась рука римлянина, в некоторых случаях объявлялись нечистыми. Так это было у евреев, о чем говорят упоминания в некоторых законах, описывающих реквизиции со стороны нечестивых римлян-идолопоклонников: «Если войска стоят в городе в мирное время, использовать вино из открытых бочек запрещается, из запечатанных – разрешается. Если войска вошли в город во время войны, вино и в открытых бочках остается кошерным» (Мишна. Авада зара. 5:6). Отсюда понятно, что, хотя реквизиции и являлись мощным стимулом для воинов, идущих в бой, а иногда просто восполняли недостаток продовольствия, планирование и обеспечение снабжения армии в походе являлось исключительно важной и ответственной задачей, правильное и разумное выполнение которой было одним из залогов успеха всего предприятия.

Глава 13

Походы и марши

• «Бдительный римлянин так
• в привычном вооруженье
• С грузом увесистым в путь
• отправляется, чтобы нежданно
• Перед врагом оказаться в строю,
• раскинув свой лагерь».

(Вергилий. Георгики. III. 346–348)

«Те, кто очень старательно изучил военное дело, утверждают, что обычно большим опасностям подвергается войско во время переходов, чем во время самого боя. При столкновении все вооружены, врага видя лицом к лицу, и на бой идут подготовившись; во время же перехода воин легче вооружен, менее внимателен, и, подвергшись внезапному нападению или коварной засаде, он сразу теряется. Поэтому предводитель со всей тщательностью и заботливостью должен предусмотреть, чтобы во время марша не подвергнуться нападению или в случае, если оно произошло, легко и без потерь его отразить».

(Вегеций. Краткое изложение военного дела. III. 6)

Исключая действия по осаде крупных городов и укрепленных пунктов, римские войны носили маневренный характер. Прежде чем вступить в решающее сражение с врагом, армия должна была прибыть на театр военных действий, совершить на нем определенные передвижения и боевое развертывание. Искусство полководца заключается в том, чтобы выполнить все эти маневры с наименьшими для себя потерями и наибольшей оперативной выгодой, выбрав для битвы наиболее подходящее место и время. Быстрота, безопасность и навязывание противнику своих условий – вот основные принципы походного маневрирования. Для того чтобы они были успешно реализованы, необходимо было в первую очередь определить оптимальные маршруты движения, правильно построить походную колонну войск и организовать разведку местности. В трактатах античных военных теоретиков мы находим общие рекомендации по организации походного марша, а в исторических сочинениях – описание различных его вариантов применительно к конкретным обстоятельствам местности и боевой обстановки. Совокупность этих свидетельств позволяет представить достаточно полную картину организации римского походного строя.

Походный порядок римской армии (По Иосифу Флавию, Полибию и Вегецию)

Обратимся сначала к теоретическим предписаниям. Онасандр посвящает походному строю большую главу (Стратегикос. 6). Он рекомендует полководцу сделать походную колонну как можно более компактной, применяя сомкнутый «квадратный» строй, и по возможности вести войско по открытой местности, максимально растягивая строй на флангах. Раненых, вьючных животных и весь обоз следует поместить в центре походной колонны. В зависимости от того, откуда враг угрожает нападением, лучших воинов надо ставить в авангард или в арьергард. Вперед надлежит высылать всадников для разведки дорог, особенно при переходе через лесистую и холмистую местность, удобную для устройства засад. Онасандр допускает возможность совершения ночных переходов, если необходимо как можно быстрее достичь какого-либо пункта, но если предполагается вступить в сражение сразу после марша, то нужно продвигаться медленно, не делая длинных переходов, чтобы чрезмерно не утомить солдат. Проходя через земли союзников, двигаться следует без лишних задержек и не допускать грабежей и разрушений, но вражескую страну следует опустошать, лишая врага припасов и внушая ему страх. Когда необходимо пройти ущелье, Онасандр советует прежде всего занять высоты (Стратегикос. 7). Останавливаясь на ночевки, необходимо, выбрав удобное место, возводить укрепленный лагерь и выставлять охранение. Напоминает он и о необходимости посылать воинов за фуражом, отмечая, что эти фуражиры одновременно служат разведчиками, собирающими сведения о присутствии или отсутствии поблизости сил противника (Страегикос. 10. 7). Вегеций (III. 6) приводит не менее подробные предписания: «Когда вождь собирается двинуться со всем своим войском в поход, пусть он пошлет людей наиболее верных и наиболее хитрых и осмотрительных на отборных конях, чтобы они осмотрели те местности, по которым предстоит идти, и впереди и в тылу, и справа и слева, чтобы враги не устроили какой-нибудь засады. <…> Пусть передовым отрядом идут всадники, затем пехотинцы; обоз, вьючные животные, обозные служители и повозки должны находиться в центре, так, чтобы за ними была часть конницы и пехоты, готовая отразить нападение. <…> Таким же отрядом вооруженных должен прикрываться обоз и с флангов, так как на них очень часто нападают из засады. Особенно надо быть внимательным к тому, чтобы та часть колонны, на которую, можно думать, будет произведено нападение со стороны врагов, была наиболее укреплена выставленными против врагов отборными всадниками и отрядами легковооруженной пехоты, а также пешими стрелками. Даже если враги окружили все войско, и то со всех сторон должны быть приготовлены отряды для отпора». Как и Онасандр, Вегеций указывает, что при движении в гористой местности надо послать вперед отряды и занять возвышенные места, и добавляет, что, если дороги узки, но безопасны, все равно лучше расширить их. В целях недопущения паники при внезапных нападениях обозные служители (галеарии) получали особые вымпелы, чтобы все знали, под какое знамя должен собираться тот или иной обоз.

Рельеф колонны Траяна с изображением переправы по понтонному мосту, сооруженному из соединенных между собой кораблей

Действительно, легионам приходилось действовать в самых разных условиях, передвигаясь не только по прекрасным римским дорогам[166], протянувшимся по территории Римской империи более чем на 80 000 км (причем большая часть этих дорог была построена руками тех же солдат), но и в незнакомых, труднодоступных районах. Поэтому «инженерным частям» легионов нужно было прилагать немалые усилия, чтобы срубить деревья, осушить небольшие болота, настлать гати где-нибудь в лесистых и болотистых землях Германии либо убрать камни и выровнять поверхность земли в каменистых полупустынях Месопотамии. Обычно такие работы поручались легионерам, в числе которых были специалисты инженерного дела, или же вспомогательной пехоте, в то время как конница обеспечивала защиту работающих (Псевдо-Гигин. Об устройстве военного лагеря. 24)[167].

Форсирование реки. Рельеф колонны Траяна

Не менее сложную задачу представляла переправа через водные преграды. На этот счет Вегеций высказывает следующие рекомендации (III. 7). При обнаружении брода «пусть будут направлены две линии всадников на отборных конях, отделенные друг от друга достаточным расстоянием, так, чтобы между ними могли пройти пехота и обоз. Первый ряд сдерживает напор воды, второй подбирает и перевозит тех, кто был захвачен или опрокинут течением». Более глубокие, но текущие по ровному месту реки можно было разделить каналами на несколько рукавов. Через судоходные же реки переправлялись по понтонным (наплавным) или постоянным мостам. Первые могли сооружаться из скрепленных борт к борту кораблей, как это видно на изображениях на колонне Траяна (№ 4–5 и 34). Вегеций пишет о том, что при большой спешности (и, надо добавить, при отсутствии подходящих судов) связывались пустые бочки, на которые накладывали балки, либо же использовались челноки-однодеревки, которые вместе с заранее заготовленными досками перевозились на повозках: связав их канатами, сооружали мост, который, по словам Вегеция, «на время представляет устойчивость каменной арки». При необходимости римляне могли позволить себе выстроить постоянные мосты даже через такие крупные реки, как Рейн и Дунай[168]. Кроме того, в составе римской армии были и конные отряды вспомогательных войск из германских племен, бойцы которых умели в полном вооружении легко преодолевать вплавь самые бурные потоки, о чем неоднократно сообщают наши источники[169].

Мост через Рейн, возведенный Цезарем, с приспособлением для забивки свай

Более конкретные детали походных порядков и осуществления маршей дают сочинения Цезаря, Иосифа Флавия, Тацита и Арриана. Вот как Цезарь описывает вариант походного порядка, который он использовал в предвидении непосредственного столкновения с противником: «Так как теперь он приближался к самому врагу, то по своему прежнему обыкновению он вел шесть легионов без багажа и обоза; за ним следовал обоз всей армии; наконец, два недавно набранных легиона замыкали всю движущуюся колонну и прикрывали обоз» (Галльская война. II. 19). Судя по контексту, впереди походной колонны и на флангах действовали конница, стрелки и пращники, а саму колонну, возможно, замыкали отряды союзников. Такой строй, несомненно, помог в этом походе избежать серьезных потерь в засаде, устроенной галлами. Остается, однако, неясным, какое место занимал сам Цезарь в походной колонне.

Армия в походе. Рельеф колонны Траяна

Иногда для того, чтобы обмануть врага, требовалось скрыть истинную численность своего войска во время совершения походного марша. С этой целью Цезарь распределил походные колонны так, чтобы три легиона шли впереди своего обоза, в то время как четвертый легион замыкал всю обозную колонну. «Впрочем, – говорится в «Записках о Галльской войне» (VIII. 8), – как это обыкновенно бывает в небольших экспедициях, довольно незначительную».

Подробное описание походного построения Тита в Самарии приводит Иосиф Флавий. «Тит, – пишет он, – продвигался в глубь враждебной страны позади авангарда, составленного из царских войск[170] и всех союзных соединений. За ним следовали прокладчики дорог и строители лагерей, за которыми под вооруженной охраной везли имущество военачальников. Далее двигался сам Тит в окружении своих копьеносцев и других отборных воинов[171] и сопровождаемый конницей легионов. Сзади везли орудия, а за ними – орел[172] в окружении знамен и с трубачами впереди, за ними – основная колонна, растянувшаяся по шести человек в ряд. Далее везли обоз, за ним двигалась прислуга каждого легиона; наконец, позади всех шли наемники под защитой арьергарда» (Иудейская война. V. 2. 1). Из сравнения с текстом Цезаря нетрудно увидеть общее сходство походных порядков. Главное различие состоит в расположении обоза: Цезарь помещает его непосредственно позади основной массы легионеров, тогда как Тит – сразу за авангардом, перед легионами.

Тацит, рассказывая о походе Германика в 15 г. н. э. (Анналы. I. 51), кратко характеризует строй походной колонны, готовой к отражению неприятельского нападения: «Впереди шла часть конницы и когорты вспомогательных войск, за ними первый легион; воины двадцать первого легиона прикрывали левый фланг находившихся посередине обозов, воины пятого – правый, двадцатый легион обеспечивал тыл, позади него двигались остальные союзники». Такое построение позволило успешно отразить атаки германцев при проходе через ущелья. Другой римский военачальник, Цецина, в походе против германцев принял решение удерживать неприятеля в лесах, пока не продвинутся вперед раненые и весь обоз, и с этой целью построил свои четыре легиона таким образом, что один прикрывал правый фланг колонны, второй – левый, третий шел впереди, а четвертый должен был отражать преследующего врага (Тацит. Анналы. I. 64).

Еще одно, пожалуй, самое подробное описание походного строя римского войска мы находим в сочинении, принадлежащем перу римского государственного и военного деятеля Флавия Арриана (ок. 95–175 гг. н. э.), консула 129 г., наместника провинции Каппадокия в 131–137 гг., который в то же время был писателем, писавшим на греческом языке исторические труды и военные трактаты (ему, в частности, принадлежит одна из лучших историй Восточного похода Александра Македонского). В составе его трудов сохранился небольшой текст, называемый обычно «Построение (Диспозиция) против аланов» и представляющий, по-видимому, либо фрагмент написанного им военного трактата о тактике или сочинения, посвященного описанию народа аланов («Аланика»), либо отчет наместника, либо же, что наиболее вероятно, разработанный в штабе Арриана как командующего план действий, который включал распоряжения по порядку совершения марша и конкретную боевую диспозицию предполагаемого сражения и который потом был литературно обработан[173]. Арриану пришлось столкнуться с аланами в 135 г., после того как это северокавказское племя вторглось в Армению и в Каппадокию. В первой части «Диспозиции» описывается построение походной колонны римского войска. Выглядело оно следующим образом. Впереди колонны скачут конные разведчики, за ними – петрайские конные лучники под командованием своих декурионов, затем идут в колонну по две алы и когорты вспомогательных войск, перечисленные по своим названиям и с указанием командиров; далее следуют отборные всадники (equites singulares, выполнявшие функции телохранителей командующего), за ними – легионные всадники; затем двигаются катапульты, следом идут построенные в колонну по четыре легиона под командованием своих легатов, префектов, трибунов и примипилов. Далее были построены отряды союзников из Малой Армении, тяжеловооруженных трапезундцев, колхов, ризиан-копьеносцев и других. После них следовали обозы, и замыкала всю колонну ала даков. Сам Арриан как командующий должен был находиться во главе легионов, но при этом осматривать строй, чтобы возвращать на положенные места нарушающих порядок следования и хвалить тех, кто четко выполняет все предписания. Фланги колонны прикрывались конницей, за которой должны были следить центурионы и префекты. Выдвижение вперед стрелков и размещение обоза позади, вероятно, свидетельствует о том, что Арриан опасался неожиданной атаки с фронта. Обращает на себя внимание тот факт, что значительную часть войска Арриана, которое насчитывало в общей сложности около 15 000 человек, составляет легкая конница и стрелки (всего порядка 4200 бойцов), что, видимо, характерно для восточных провинций Империи. Эта армия двинулась, видимо, по существующим уже дорогам, так как инженерные войска для прокладки пути не упомянуты.

Таким образом, армия действительно всегда в наибольшей степени уязвима во время совершения походных маршей. Вспомним, что одно из самых тяжких поражений – разгром легионов Квинтилия Вара – случилось не в открытом поле, но именно при совершении походного марша. Римская практика, как видно из приведенных свидетельств, была достаточно гибкой. В зависимости от состава войска, обстоятельств времени, особенностей местности и характера потенциальных угроз со стороны неприятеля походные порядки могли варьироваться. В условиях непосредственной угрозы вражеских атак римская походная колонна могла образовывать так называемый квадратный строй, agmen quadratum, при котором обоз и раненые помещались в центре между марширующими колоннами. Мы видим, что месторасположение конницы не было строго фиксированным, но зависело от особенностей местности и предполагаемых направлений вражеских атак. Конница и легкая пехота могли использоваться для прикрытия флангов, патрулируя по обе стороны колонны, чтобы в случае внезапной атаки противника обеспечить прикрытие и дать время легионной пехоте развернуться в боевой порядок. Конница обычно выполняла эту задачу на открытой местности, а пехота – в местах гористых, покрытых лесом или болотами. Легионы могли располагаться не только в голове или в хвосте колонны, но и на флангах. Многое зависело также от цели марша: было ли это простое передвижение с места на место, или же предполагалось с ходу вступить в бой с противником, развернув походный строй в боевые порядки. Так, Цезарь, желая застигнуть германцев врасплох и напасть на них, пока они будут еще находиться в лагере, совершил ускоренный марш на расстояние восьми миль с войском, построенным в три линии (triplex acies), приказав при этом коннице двигаться в арьергарде (Цезарь. Галльская война. IV. 13–14).

При передвижении по неприятельской территории особенно важно было правильно организовать разведку местности, по которой предстояло идти (Тацит. История. V. 1). Для этой цели использовались высылаемые вперед вспомогательные когорты (пешие или конные в зависимости от характера местности) или небольшие отряды разведчиков и лазутчиков (exploratores и speculatores).

План римского лагеря по Полибию

Отличительной чертой римского военного искусства и во времена Империи продолжала оставаться тщательная организация временного походного лагеря (castra aestiva)[174]. Еще во II в. до н. э. поразительное умение римлян за несколько часов сооружать пригодный для обороны и вполне комфортный для обитания лагерь произвело неизгладимое впечатление на греческого историка Полибия, который оставил его подробное описание (Всеобщая история. VI. 41). Двести лет спустя с неменьшим восхищением о римском лагере писал Иосиф Флавий: римляне «никогда не позволяют противнику захватить себя врасплох, ибо всякий раз, вторгаясь во враждебную страну, не вступают в бой прежде, чем построят укрепленный лагерь. Строят же они лагерь не как попало и не без расчета, не занимают на постройке всех людей и не работают в беспорядке. Если почва неровная, они сначала тщательно выравнивают ее, а затем вымеряют на выбранном месте прямоугольник (с этой целью в войске находятся многочисленные строители со всеми необходимыми приспособлениями)[175]. Внутренность прямоугольника делится под палатки, а с внешней стороны лагерь окружается стеной, на которой на равном расстоянии друг от друга воздвигаются башни. Между башнями устанавливаются скорострелы, катапульты, камнеметы и другие приспособления для стрельбы… Затем римляне делают четверо ворот – по воротам в каждой стене: через эти ворота проходят вьючные животные, и ворота достаточно широки, чтобы, если понадобится, выйти через них на вылазку. Лагерь делится ровными улицами, а в середине ставятся палатки военачальников, центральная из которых – палатка главнокомандующего, по своему виду напоминающая храм. Все это похоже на построенный на скорую руку город: есть здесь и рыночная площадь, и кварталы ремесленников, и помещения для заседаний младших и старших военачальников, где обсуждаются спорные вопросы. Возведение стены и внутренних построек осуществляется с удивительной быстротой благодаря количеству и умению строителей. В случае необходимости выкапывают также и ров в 4 локтя глубиной и такой же ширины.

Когда наступает время сворачивать лагерь, звучит труба и никто не остается в бездействии: они мгновенно снимают палатки и делают все необходимые приготовления для выступления. Снова трубы подают сигнал к сбору, и они, навьючив мулов и нагрузив повозки поклажей, немедленно занимают свои места, подобно бегунам, готовым броситься вперед. Теперь они поджигают лагерь, чтобы он не мог быть использован врагом… В третий раз трубят тот же сигнал к отправлению, чтобы поторопить тех, кто по какой-то причине запаздывает… Затем стоящий справа от главнокомандующего глашатай трижды вопрошает их на родном языке, готовы ли они к бою, а они, едва дождавшись вопроса, трижды с воодушевлением восклицают «Готовы!» и, зажигаясь неким воинственным духом, вместе с ответом выбрасывают вверх правую руку. Затем они выступают, двигаясь в порядке и, как в боевом строю, строго придерживаясь своего места» (Иудейская война. III. 5. 1–5).

Сведения из других письменных источников и отчасти данные археологии помогают дополнить эту яркую картину важными подробностями. Здесь особенно важен анонимный трактат «Об устройстве военного лагеря» (De minutionibus castrorum), приписывавшийся знаменитому римскому землемеру I в. н. э. Гигину, но созданный скорее всего во II в., либо при Траяне, либо при Марке Аврелии. Он дает наиболее полное и профессиональное описание устройства римского полевого лагеря. Не вдаваясь в отдельные технические детали, отметим несколько наиболее важных моментов.

План легионной крепости в Инчтьютиле

Наиболее удобным местом для расположения лагеря автор считает участок на склоне, обращенном в сторону врага, так как он удобен для вылазок в случае осады и облегчает сток воды и проветривание (гл. 56). В описываемом Псевдо-Гигином лагере предполагалось размещение трех легионов вместе с преторианскими когортами императора и вспомогательными, конными и пешими, отрядами. Общая площадь описанного в трактате лагеря около 350 000 кв. м, что близко к площади маршевых лагерей, которые изучались посредством аэрофотосъемки. Пространство лагеря делилось на отдельные участки пересекающимися и параллельными дорогами. Все солдаты размещались по когортам и центуриям, по 8 человек в палатке, сшитой из козлиных шкур. Командиры, начиная с центурионов, имели индивидуальные палатки. Каждому подразделению отводилось свое место и определенная площадь как под палатки, так и для вьючных животных, оружие и прочее имущество. Позади окружавшего лагерь вала с частоколом до рядов палаток оставлялось пустое пространство (intervallum) шириной около 18 метров, чтобы вражеские стрелы и дротики не могли причинить ущерба; эта зона позволяла ускорить передвижения внутри лагеря. Такой же ширины делалась дорога между правыми и левыми воротами. Позади палатки командующего (претория) устанавливались алтари, слева возводился трибунал (возвышение из дерна, дерева или камня), с которого полководец обращался к войску и вершил суд, а справа оставлялось место авгуратория – пространства, в котором военачальник совершал птицегадания (гл. 11). Неподалеку от палатки командующего находился квесторий, куда помещались послы противника и заложники, а также добыча (гл. 18); он служил и резиденцией префекта лагеря. В лагере предусматривался госпиталь, который размещался подальше от мастерских, поскольку выздоравливающим необходима тишина (гл. 4). В отличие от лагеря, описанного Полибием, лагерь Псевдо-Гигина имеет форму прямоугольника с пропорциями сторон 3 к 2. Описывает автор и различные виды ворот и укреплений лагеря: рвы разной формы, валы из дерна, камня, скальной породы, валы с частоколом. Для частокола использовались древесные стволы с ветвями – такие рогатки называли оленятами (cervoli). Аналогичные сведения приводит и Вегеций (Вегеций. I. 24). В другом месте (III. 8) он сообщает также, что палисад из вбитых в насыпь кольев могли дополнять или заменять капканы (tribuli), которые представляли собой шары с торчащими шипами.

Колья для палисада (pilummurale), найденные в Киркхэме

Во время совершения походного марша вперед высылались по нескольку человек от каждой центурии для разметки лагеря, место для которого обычно выбиралось кем-либо из опытных командиров, но в идеале это было обязанностью самого командующего. Так действовал, например, Агрикола: он, по словам Тацита, «неутомимый и вездесущий в походе, ободрял и хвалил исполнительных, подтягивал разбредавшихся и отстававших, сам выбирал места для разбивки лагеря, сам обследовал леса и затопляемые приливом низины…» (Тацит. Агрикола. 20). В так называемом «Панегирике Мессалле», приписываемом поэту I в. до н. э. Тибуллу, мы находим во многом аналогичное перечисление составных частей военного искусства:

Для возведения маршевого лагеря хорошо обученным и привычным к этому делу солдатам требовалось 2–3 часа, но многое здесь зависело от характера почвы и от обстановки, в которой приходилось работать. В случае вражеских нападений обычно первые две линии triplex acies и конные отряды, выстроившись в боевой порядок, защищали солдат третьей линии, занятых разбивкой лагеря (Вегеций. I. 25). При этом за всеми работами внимательно наблюдали центурионы (а иногда и трибуны), которые измеряли глубину и ширину выкопанных рвов и высоту сделанных насыпей.

Походный лагерь предназначался для размещения войска на одну ночь или на несколько дней, чтобы дать отдых личному составу, привести в порядок оружие и снаряжение, пополнить запасы фуража и продовольствия. В некоторых местах археологи находят следы лагерей, расположенных один над другим, что указывает на то, что армия могла возвращаться тем же маршрутом и использовать одно и то же место для стоянки. Важно при этом подчеркнуть и, собственно, тактическую роль походного лагеря. Обычай устраивать лагерь позволял римлянам соединять выгоды оборонительной войны с преимуществами наступательной, так как в зависимости от обстоятельств они могли принимать бой или избегать его, навязывая свою волю неприятелю. На случай неудачи или неожиданного появления врага они всегда имели достаточно надежное укрытие[176]. Устройство лагеря позволяло осуществлять его охранение с помощью небольшого числа караульных, оставляя основной массе воинов возможность для отдыха. Лагерное устройство способствовало поддержанию дисциплины, затрудняя дезертирство. Исключительно тяжким воинским преступлением и в императорское время считалась попытка покинуть лагерь не через ворота, а перепрыгнув через вал: за это полагалась смертная казнь (Дигесты. 49. 16. 3. 17). Даже в самых сложных обстоятельствах римляне никогда не пренебрегали возведением лагеря. Это ведь служило и специфическим средством поддержания морального духа войск. Во время неожиданного нападения белгов на походную колонну Цезарь запретил легатам покидать лагерные работы и свой легион, пока лагерь не будет вполне укреплен (Цезарь. Галльская война. II. 20). Можно вспомнить и гораздо более ранний пример, относящийся ко временам Ранней республики, но тем не менее хорошо иллюстрирующий отношение римских солдат к лагерю. В 321 г. до н. э. римское войско оказалось запертым в Кавдинском ущелье, попав в засаду, устроенную самнитами. По рассказу Ливия (IX. 2. 11–13), поняв безвыходность своего положения, римляне сначала опешили, но потом без всяких понуканий и приказаний принялись сооружать лагерь. Столь велика была сила привычки! Тот же Ливий вкладывает в уста Эмилия Павла, прославленного полководца II в. до н. э., красноречивейшую характеристику военного лагеря: «Предки наши считали укрепленный лагерь гаванью при всех превратностях военной судьбы: можно и выйти оттуда на битву, и там укрыться от бранных бурь… Лагерь победителю – кров, побежденному – убежище. Сколько раз бывало, что войско, не добившись удачи на поле и загнанное в лагерь, улучало время и порой, и очень скоро, мощной вылазкой обращало победоносного врага в бегство. Вторая отчизна, где вместо стен вал, а вместо очага и дома палатка, – вот что такое лагерь» (Ливий. XLIV. 39. 5).

Транспортировка оружия. Деталь рельефа колонны Траяна

Для полноты характеристики римских походных порядков остается добавить еще несколько деталей. Легионы шли в колонну по шесть или по четыре. Вероятно, не существовало жесткого стандарта для ширины походной колонны, но в зависимости от численности войска, размеров обоза, характера дорог походный строй мог вытягиваться на несколько километров. Поэтому большое внимание уделялось соблюдению порядка на марше, чтобы не происходило разрывов или чрезмерного растягивания строя. За этим следили наиболее опытные центурионы или сами трибуны, которые скакали верхом вдоль строя, задерживая ушедших вперед и подгоняя задерживавшихся (Вегеций. III. 6). Иногда эту задачу брал на себя сам командующий, подобно, скажем, Корбулону, который «в легкой одежде, с непокрытой головой постоянно был на глазах у воинов и в походе, и на работах, хваля усердных, утешая немощных и всем подавая пример» (Тацит. Анналы. XIII. 36). Вероятно, в некоторых случаях полководец шел во главе походной колонны. Так поступал Цезарь, идя впереди войска, обычно пеший, иногда на коне, тоже с непокрытой головой, несмотря ни на зной, ни на дождь (Светоний. Цезарь. 57). Так же вели себя и Веспасиан (Тацит. История. II. 5), и его сын Тит, который «делил с рядовыми бойцами труды и тяготы походной жизни, никак не роняя при этом свое достоинство полководца» (Тацит. История. V. 1), и Септимий Север (Геродиан. II. 11. 1–2; III. 6. 8), разделявший с солдатами тяготы походов. Даже Отон, по словам Тацита, «в походе не выказывал ни изнеженности, ни любви к роскоши: в железном панцире, просто одетый, он шел перед строем, впереди боевых значков» (История. II. 11). Такое поведение, несомненно, имело знаковый характер: сокращая до минимума дистанцию между собой и воинской массой, подавая пример стойкости, полководец тем самым возвышал и героизировал обычные солдатские обязанности, что, несомненно, поднимало дух войска.

Согласно Вегецию (I. 9), отряд, идущий обычным «военным шагом» (militari gradu), проходит примерно 4,7 км в час, а «полным шагом» (pleno gradu) – 5,7 км в час, что, соответственно, дает примерно 29 и 35 км за дневной переход. Однако движение в походной колонне вряд ли имело такую скорость. Оно соизмерялось прежде всего со скоростью обоза и сопровождалось, очевидно, многочисленными задержками и остановками. Среднее расстояние, которое проходила за день римская армия, обычно не превышало 15 км. Неслучайно стремительность передвижений армии Цезаря вызывала изумление уже у его современников. «Стремительность Цезаря» (celeritas Caesariana) стала почти что нарицательным понятием. Действительно, в 57 г. до н. э. он, получив известия о мятеже белгов, прошел через всю Галлию 500 км за 15 дней (Цезарь. Галльская война. II. 2), а в начале гражданской войны с Помпеем он преодолел за 15 дней 450 км от Корфиния до Брундизия. В 46 г. до н. э. он проделал путь с войском из Рима в Испанию всего за 27 дней (Аппиан. Гражданские войны. II. 103).

Вегеций (III. 2) указывает, что летом выступать в поход лучше до рассвета, чтобы ко времени жары уже достигнуть назначенного места, а суровой зимой не следует предпринимать ночных переходов по снегу и морозу.

Легионер с фуркой – шестом для переноски багажа во время похода. По рельефу колонны Траяна

В качестве транспортных животных обычно использовались мулы и волы. Последние тащили повозки, а первые несли на себе вьюки. На каждую контубернию из восьми человек полагался один мул, на котором перевозили кожаную палатку (весившую около 40 кг) и каменные жернова для размола зерна (около 27 кг). Со временем стали использовать и верблюдов. Впервые их использование засвидетельствовано во время похода Корбулона, который в 62 г. н. э. выступил ускоренным маршем из Сирии на выручку Цезению Пету (Тацит. Анналы. XV. 12). Впоследствии верблюды стали использоваться не только в полупустынных районах Востока, но и на дунайской границе (Псевдо-Гигин. Об устройстве лагеря. 29). Хорошие военачальники не допускали, чтобы в перевозимом солдатском и офицерском имуществе присутствовали какие-либо предметы роскоши и вообще лишние вещи. Так поступал Сципион Эмилиан в Испании (Ливий. Периохи. 57; Фронтин. Стратегемы. IV. 1. 1; Плутарх. Моралии. 201c). Тиберий, готовясь к переходу через Рейн, сам в точности определил, что надо брать из припасов, и лично осматривал каждую повозку, нет ли в ней чего сверх положенного и необходимого (Светоний. Тиберий. 18. 1). Авидий Кассий во время походов запрещал воинам иметь при себе что-нибудь, кроме сала, солдатских сухарей и винного уксуса (Писатели истории Августов. Авидий Кассий. 5. 3); так же поступал и Песценний Нигер, который к тому же приказал изъять из употребления во время похода всякое серебро и заменить его деревянной посудой (Писатели истории Августов. Песценний Нигер. 10. 1–2).

Однако, в отличие, скажем, от греков, римские солдаты значительную часть снаряжения, оружия и припасов переносили на себе, так что, по словам Иосифа Флавия (Иудейская война. III. 5. 6), они мало чем отличались от навьюченных мулов[177]. Противопоставляя римскую военную службу спартанской, Цицерон отмечает, что у спартанцев «войска шли в бой под звуки флейт, и все напевы были в анапестическом ритме»[178], и подчеркивает, что от римских воинов в походе требовался прежде всего труд – «нести на себе полумесячное довольствие, нести повседневную утварь, нести колья для вала!» «Щит, шлем и меч, – пишет он, – я не причисляю к этому грузу, как не причисляю плечи, мышцы, руки, – ведь оружие для солдата все равно что часть тела» (Цицерон. Тускуланские беседы. II. 16. 37). Поклажа, переносимая воином, называлась sarcina и включала запас продуктов на несколько дней (зерно или сухари, масло, сало или соленое мясо, сыр, котелок, миску, топор, пилу, серп, корзину, долабру (римский шанцевый инструмент, представлявший собой нечто среднее между киркой и лопатой), цепь, ремень, колья для частокола, плащ и т. д.). Ее вес оценивается от 12 до 40 с лишним килограммов (т. е. до двух третей среднего веса!). Некоторые исследователи доказывают, в том числе и с помощью эксперимента, что римскому солдату под силу было нести и 47,9 кг[179]. Более реалистичной представляется все-таки цифра 20 кг (60 римских фунтов), включая оружие.

Легионер использует вместо фурки долябру (киркомотыгу) для переноски багажа

Марши могли использоваться и для повышения боеготовности и боевой выучки войск. Император Траян, по свидетельству Диона Кассия (LXVIII. 23. 1–2), в походах не только шел пешим со своими солдатами, но и использовал это время для совершенствования в различных видах маневров: приказывая двигаться то одним порядком, то другим, он иногда даже заставлял своих разведчиков сообщать ложную информацию о противнике, с тем чтобы приучить воинов всегда быть наготове, быстро совершать необходимые перестроения и ничего не бояться. Подобным образом поступал в свое время и Цезарь. Как пишет Светоний (Цезарь. 65–66), он часто устраивал марши даже без надобности, особенно в дожди и праздники, а когда распространялись устрашающие слухи о неприятеле, он даже преувеличивал их собственными выдумками.

Итак, в организации походов римляне отличались той же продуманной до мелочей, четкой организованностью, что и в других аспектах военной жизни, и это, вне всякого сомнения, тоже было важным фактором их побед. Но «высшей математикой» военного искусства, бесспорно, является тактика, которой посвящена следующая глава.

Глава 14

Тактика легионов

«Так возьмемся за оружие и станем в тот строй, которым славятся римляне. Ведь что касается боевого построения, то беспорядочное и как попало расположенное войско варваров может стать врагом самому себе, а наши стройные ряды, тесно сомкнутые и опытные в боях, станут спасением для нас и гибелью для врагов. Итак, бейтесь в доброй надежде, как это подобает, да и привычно римлянам».

(Геродиан. IV. 14. 7)

Успехи римского оружия в немалой степени зависели от развития тактического искусства, постоянно совершенствовавшегося в результате череды беспрерывных войн. В разное время военная теория и практика римлян изменялись под влиянием столкновений с различными национальными традициями ведения боя и благодаря обращению к опыту греков; римская тактика оттачивалась в противостояниях «отцу стратегии» Ганнибалу и другим не менее ярким полководцам противника. Наступательное мышление римлян также наложило свой отпечаток на те способы и приемы, которыми они пользовались в ходе боевых действий.

Теоретическую базу военного дела разрабатывали в своих произведениях многие римские писатели, но многое, написанное ими, до нашего времени не дошло. Во II в. до н. э. теоретический труд «О военном деле» («De re militari») составил Марк Порций Катон Старший. В императорскую эпоху свое преобладающее положение сохраняли изыски греческих теоретиков, которые охотно посвящали свои труды римским аристократам и императорам. По-видимому, единственными военно-теоретическими произведениями римской литературы этой эпохи, заслужившими всеобщее признание, был утерянный военно-теоретический труд Корнелия Цельса и написанная Фронтином работа о военных хитростях в истории войн в жанре, далеком от теории.

Не дошли до нашего времени и официальные «Установления» Октавиана Августа, по сути, являвшиеся в современном понимании «военным уставом», который затем был дополнен Траяном и Адрианом. В них содержались предписания относительно набора и вербовки новобранцев, организации и структуры частей, служебного распорядка, строевого учения, снабжения и управления. Эти практические указания и предписания скорее всего были дополнены теоретическими объяснениями и общими обоснованиями, так что устав был в то же время и руководством по всей военной науке. Из числа более узких исследований и технических указаний до нашего времени сохранились работы по полиоркетике, такие как, например, раздел в трактате архитектора Витрувия, посвященный сооружению военных машин, а также описание римского лагерного устройства, написанное неизвестным автором, которого принято именовать Псевдо-Гигином (по имени известного землемера, среди сочинений которого и сохранился этот текст). Кое-что из вышеперечисленных несохранившихся теоретических трудов и практических уставов дошло до нас благодаря компиляторскому таланту Флавия Вегеция Рената, который писал в конце IV в. н. э. и, не будучи человеком военным, имел весьма поверхностные представления об описываемых вещах, но зато наводнил свою книгу цитатами из других авторов, не удосужившись даже устранить разночтения, что крайне помогло исследователям в выявлении вставок и заимствований.

Переходя к непосредственному рассмотрению римской тактики, важно отметить те основополагающие моменты, которые являлись ядром всей системы в целом. Римская тактика основывалась на структуре армии и традиционном военном обучении, а также на ограниченном диапазоне маневров и хитростей, в которых был отражен опыт полководцев предшествующего времени.

В конце республиканского периода с особенно большим размахом римляне стали применять в сражениях полевые укрепления, что стало логическим развитием использования укрепленных лагерей в качестве баз как для обороны, так и наступления. Полевые инженерные сооружения, такие как рвы, небольшие редуты для установки метательных орудий, создавали разного рода препятствия для продвижения врага. Это давало возможность приобрести тактические преимущества над численно превосходящим неприятельским войском. Например, во время похода против бельгов Цезарь, который сначала уклонялся от генерального сражения ввиду численного превосходства противника, затем решил использовать выгодное расположение своего лагеря на холме, дополнительно создав прикрытие для своих флангов: он провел поперечные рвы длиной около 400 шагов по обоим склонам холма, на концах этих рвов заложил редуты для тяжелых метательных орудий (Цезарь. Галльская война. II. 8; ср. Фронтин. Стратегемы. II. 5. 17). Военачальник императора Отона Светоний Паулин в одном из сражений во время гражданской войны 69 г. н. э., прежде чем развернуть строй и ввести в бой пехоту, приказал сначала засыпать канавы и расчистить поле битвы (Тацит. История. II. 25; ср. Дион Кассий. LXXVI. 26. 3).

Наряду с этим широкое применение получили и легкие метательные орудия в качестве полевой артиллерии. Однако настоящими столпами военной системы Рима, за исключением этих нововведений, продолжали быть традиционные принципы, которые некогда привели ее к неоспоримому превосходству: регулярность, дисциплина, выучка, гибкость и практически безграничная вера в эффективность наступательного действия. Вместе с тем, прослеживая по сохранившимся свидетельствам происходившие изменения, мы не можем с уверенностью сказать, кто из римских военачальников вводил новые тактические приемы и в какой степени эти нововведения обязаны знакомству с военной наукой греков или анализу допущенных ошибок.

Наиболее важным тактическим новшеством, появившимся в конце республиканского периода и сохранившимся во времена Ранней империи, был переход к когортному построению легиона, заменившему прежний строй в три линии, состоявшие из манипулов гастатов, принципов и триариев. Действительно, ко времени Цезаря следов манипула не обнаруживается. Последние указания на использование манипула как такового встречаются в рассказе Саллюстия о действиях Метелла против нумидийского царя Югурты во время войны, которую вел с ним Рим в 111–105 гг. до н. э. Считается, что когорта как тактическое подразделение легиона заменила манипул в результате проведенных Гаем Марием преобразований, которые связаны с его подготовкой к отражению вторжения германских племен кимвров и тевтонов в 104–102 гг. до н. э. В качестве модели для когортной организации, введенной Марием, могли послужить отряды римских союзников и латинов, о действиях которых в качестве самостоятельных подразделений известно на протяжении II в. до н. э. Скорее всего манипулы и когорты как тактические подразделения в течение некоторого времени сосуществовали. Пережитки манипулярной организации легиона обнаруживаются в наименовании рангов легионных центурионов (см. выше главу 8) и в планировке фортов и лагерей в последующие времена. Рядовые римские солдаты иногда именовались manipulares, а товарищи по военной службе в императорское время нередко называли себя commanipulares или commanipuli (дословно «товарищи по манипулу»).

Манипулярная тактика

Важно также вспомнить, что в результате реформ Мария произошла отмена цензовых показателей для записи римских граждан на службу в легионы. Легионеры теперь стали вооружаться одинаково, и снабжение вооружением происходило за счет государства. Соответственно, прежние различия в снаряжении легионеров, зависевшие от их имущественного положения и определявшие разное место в боевых порядках, исчезли. В составе легиона были упразднены легковооруженные пехотинцы-велиты, набиравшиеся из числа наиболее бедных граждан и выполнявшие роль застрельщиков перед началом регулярного сражения тяжелой пехоты или прикрывавшие фланги. Единообразие вооружения легионеров и построение по когортам означали отказ от манипулярного строя, представлявшего собой, по сути дела, расчлененную по фронту и в глубину фалангу. Прежний стандартный боевой порядок в три линии тяжелой пехоты – гастатов, принципов и триариев, различавшихся по возрасту, а отчасти и по вооружению (гастаты были вооружены длинным копьем, а не метательным пилумом) – был упразднен.

Когортное построение легиона

Благодаря этим новшествам стали возможны большая оперативная гибкость и маневренность, а также возросла эффективность воинского набора, когда на службу стали привлекать и граждан италийского происхождения. Это, в свою очередь, привело к тому, что большинство римских легионеров стали составлять солдаты, не имевшие навыков действий в составе манипул, но привычные действовать в составе крупных отрядов, что было характерно для италийских союзников Рима. Аппиан, описывая армию италиков, участвовавшую в Союзнической войне (91–88 гг. до н. э.), говорит о ее делении по когортам (Аппиан. Гражданские войны. I. 48). Поэтому именно пополнение римской армии за счет италиков следует считать одним из важнейших факторов перехода к когортной организации, заменившей манипулярную. Когорта еще со времени Второй Пунической войны использовалась в качестве структурно-организационной единицы, но теперь она приобрела еще и тактические функции, получив возможность самостоятельно действовать в бою. Взаимодействия когорт, по причине их большей численности и упрощенности маневрирвания, не предъявляли столь высоких требований к индивидуальной подготовке бойца, как при манипулярной тактике. Этот фактор, видимо, был более существенен в процессе внедрения когортной системы, нежели столкновения с кимврами и тевтонами, как традиционно считали многие исследователи[180]. Безусловно, появление и закрепление в римской армии новых тактических приемов и боевых порядков было довольно длительным по времени процессом[181], но уже ко времени Юлия Цезаря когортное построение легиона стало общепринятым, о чем свидетельствуют данные античных авторов (например: Фронтин. Стратегемы. II. 3. 5; Плутарх. Сулла. 17; 19; Аппиан. Гражданские войны. I. 87, 88).

Контуберния в бою

Тем не менее действия когорт на первый взгляд напоминали традиционную манипулярную тактику. Тактическое применение когорт было самым разнообразным. Когорты могли действовать самостоятельно. В уличных боях также прослеживается когортная тактика. Более того, когорты не без успеха применялись даже в схватках с войском Такфарината в Нумидии, поднявшего восстание против Рима в правление Тиберия и избравшего для борьбы с римлянами партизанскую тактику (Тацит. Анналы. III. 74).

Для боя когорта строилась в линию по 8–10 рядов в глубину и около пятидесяти человек по фронту. Чтобы обеспечить быстрый переход от сомкнутого строя к открытому, перед началом сражения было необходимо удерживать интервал между когортами равным ширине самой когорты, что сохраняло традиционную гибкость и маневренность легиона с «шахматным» построением. Легион мог строиться в три линии по принципу 4–3–3, когда четыре когорты размещались в первой линии, а вторая и третья линии состояли из трех когорт каждая. Когорты, возможно, имели промежутки между собой, по крайней мере до момента непосредственного соприкосновения с противником. Промежутки могли быть закрыты когортами из второй линии, выдвигавшимися вперед, чтобы заполнить свободное пространство в первой линии. Либо промежутки закрывались путем растяжения когорт первой линии по фронту. В этом случае расстояние между солдатами увеличивалось, и они свободно могли действовать своим оружием.

Такое построение (triplex acies) было излюбленным у Юлия Цезаря, который применял его на всем протяжении войн в Галлии. Описание этого построения отсутствует в источниках императорского периода, вследствие чего логично предположить, что triplex acies постепенно выходил из употребления, поскольку в наибольшей степени годился для крупномасштабных сражений наподобие битвы при Фарсале или других столкновений гражданских войн. По всей видимости, во времена Империи легионы обычно развертывались в одну линию глубиной в восемь человек (Арриан. Построение против аланов. 15–17), что было возможно, если две когорты, каждая построенная в четыре шеренги, выстраивались одна за другой, либо если создавалась единая линия когорт глубиной в восемь рядов. В любом случае при таком построении все когорты образовывали общую боевую линию и не имели резервных когорт позади себя, как это практиковалось в период Поздней республики[182]. Такое построение, по всей видимости, объясняется тем, что римляне теперь почти не сталкивались в генеральных сражениях с противниками, имевшими достаточно сильную тяжеловооруженную пехоту, которая могла бы противостоять легионерам в ближнем бою. Кроме того, неглубокий строй давал возможность одновременно участвовать в сражении большей части легиона, но требовал хорошей выучки, дисциплины и высокого морального духа[183].

Таким образом, когорты выстраивались в зависимости от конкретной ситуации, согласно решению военачальника, который мог построить когорты в одну (simplex acies) или две (duplex acies) линии.

Однолинейное построение было выгодно при малочисленности армии, которую требовалось максимально растянуть по фронту (Африканская война. 13). Но иногда, при внезапном нападении противника, просто не было достаточно времени для развертывания нескольких линий (Цезарь. Галльская война. II. 20). Недостатком однолинейного построения было отсутствие поддержки со стороны тыловых линий. Вследствие этого не было никакой возможности заменить уставших воинов свежими силами из резерва. Если сражение продолжалось часами, то сражавшиеся в первом ряду, несмотря на практику тренировок с утяжеленным оружием (Вегеций. I. 11), не могли в течение этого времени выдержать напряжения рукопашной схватки. Как показывают современные исследования[184], боец в передовой линии, активно действующий «штатным» холодным оружием, может сражаться эффективно не более 15–20 минут, после чего нуждается в отдыхе. Поэтому римляне стремились заменять уставшие отряды свежими силами, используя механизм смены линий строя. В случае же невозможности таких замен затянувшийся бой мог прерываться паузами, во время которых обе стороны подавались немного назад для небольшого отдыха и замены раненых бойцов (Аппиан. Гражданские войны. III. 68). Впрочем, А. Голдсуорти утверждает, что ни отступление раненых, ни замена уставших не могли быть осуществлены в принципе, когда линии находились в непосредственном боевом контакте с противником[185]. Можно, однако, предположить, что внутри центурии отдельные солдаты могли по своему усмотрению или же по команде центуриона замещать друг друга на линии схватки с противником, давая возможность своим товарищам перевести дух.

Протяженность отдельных сражений могла быть достаточно большой – до нескольких часов, и невозможно представить, что все это время большая часть легионеров рубилась врукопашную. Некоторые описания сражений показывают, что во время затянувшегося боя возникали паузы, принимаемые обеими сторонами. Весьма выразительный пример такого затяжного сражения дает рассказ Диона Кассия о второй битве при Бедриаке в 69 г. н. э., в которой сошлись войска Вителлия и Веспасиана. Противники, пишет Дион, продолжали сражаться с прежним упорством, несмотря на утомление и наступившую ночь, правда, часто останавливались для отдыха и вступали в разговоры друг с другом. «И всякий раз, когда появлялась луна, которая то и дело скрывалась множеством несущихся туч, было видно, как воины то сражаются, то останавливаются и опираются на копья или даже садятся. Теперь, когда они смешались, им приходилось окликать друг друга, называя имя Вителлия или Веспасиана, осыпая при этом бранью или восхваляя одного из двух. <…> И разве не достоин удивления тот факт, что, когда женщины из города принесли под покровом ночи хлеб и воду воинам Вителлия[186], те, насытившись сами и утолив жажду, протягивали пищу неприятелям» (Дион Кассий. LXV. 12–13).

Однако эти перерывы в ходе боя были обусловлены не только усталостью сражающихся, но и элементарным страхом за собственную жизнь. Поэтому более предпочтительно было сломить боевой дух противника залпом пилумов, нежели вступать в ближний бой, в котором можно было понести тяжелые потери, если враг был настроен решительно. Безрассудная рубка ограничивалась инстинктом самосохранения. Это заставляло солдат при неблагоприятно складывающихся условиях держать «безопасную дистанцию» от врага[187]. Важно отметить, что римская дисциплина позволяла эффективно управлять этой безопасной дистанцией, не давая возможности подразделениям обратиться в паническое бегство, либо, наоборот, безрассудно и с риском для общего дела врубаться в ряды противника, если это не было обусловлено тактической необходимостью. Благодаря такому положению дел сама дистанция позволяла вести продолжительный бой, выжидая наиболее благоприятного момента для решающей атаки; эта дистанция и в самом деле была безопасной, так как минимизировала потери. Такое представление о римском пехотном сражении как о противостоянии на безопасной дистанции, прерываемом периодическими и локальными атаками и схватками, помогает объяснить функционирование системы из нескольких боевых линий, при которой большая часть солдат была свободна от истощающего напряжения противоборства передовых линий.

При построении в две линии, которое описывает Вегеций, опираясь на источники раннего принципата, более сильная первая когорта помещалась на правом фланге передовой линии. Пятая когорта находилась слева и имела в своем составе более опытных солдат, нежели во второй, третьей и четвертой когортах. Шестая и десятая когорты размещались на правом и левом флангах второй линии и также формировались из наиболее тренированных и выносливых воинов из-за потенциальной уязвимости флангов (Вегеций. II. 6; 18). При этом деление на antesignani («сражающихся перед знаменами», т. е. в первых рядах) и postsignani («сражающихся позади знамен») также может обозначать не просто солдат, стоящих впереди или позади знамени, а две линии когорт (Фронтин. Стратегемы. II. 3. 17).

Авл Геллий упоминает, не называя по имени, латинских авторов, которые писали о военном деле, и приводит из их сочинений ряд специальных военных терминов (vocabula militaria), относящихся к разновидностям боевых построений: «фронт» (frons), «резерв» (subsidia), «клин» (cuneus), «каре» (orbis), «клубок» (globus), «ножницы» (forfices), «пила» (serra), «крылья» (alae) и построение наподобие каре (turres) (Авл Геллий. Аттические ночи. X. 9. 1–3). Не все из перечисленных терминов сейчас достаточно прозрачны, чтобы внятно охарактеризовать те построения и их действия, которые они обозначали у римлян. Хотя некоторые из них описываются Вегецием, благодаря чему о них можно сказать несколько слов. «Клином» («свиным рылом»), по словам Вегеция, назывались отряды пехоты, соединенные в боевой строй, в котором первые ряды короткие, а дальнейшие становятся все шире. Хотя нет никаких свидетельств, что римляне выстраивались при этом в виде треугольника. Можно предположить, что и другие построения с плотно сомкнутым строем в виде квадратов и прямоугольников могли использоваться при построении клином, когда две пехотные колонны сходились под углом в одну определенную точку вражеского построения, буквально прорывая его. Против такого клина формировали строй в виде буквы V, именовавшийся «ножницы», который захватывал клин с двух сторон, не давая ему прорвать боевую линию. Равным образом и «пила» выстраивалась перед фронтом в виде прямой линии, чтобы приведенный в беспорядок строй мог вновь выправиться. «Клубком» (глобусом) назывался строй, который, будучи отделен от своих, пытался ворваться в гущу врагов.

Решение о применении того или иного построения в ходе боя также принималось военачальником, исходя из складывающейся ситуации. Полководцы имели возможность выбирать из нескольких видов тактики. Они решали этот вопрос в зависимости от характера противника, условий местности, наличных сил и других обстоятельств. Когда войско вступало на вражескую территорию, точно не зная о передвижениях противника, оно должно быть готово дать отпор в любой момент. В этих условиях солдат с утра перед лагерем распределяли с учетом возможного сражения, и они продвигались вперед до непосредственного соприкосновения с противником, уже находясь в боевом порядке.

Однако вернемся к началу сражения. Приняв решение о том, какое необходимо организовать боевое построение в зависимости от условий выбранной местности, и выстроив войска в формацию с центром и двумя крыльями (флангами), римский полководец завязывал бой. Однако прежде этого военачальник проводил еще целую серию подготовительных мероприятий. В римских военных трактатах часто подчеркивается важность генеральных сражений. И в истории римских войн немало примеров, когда военачальники стремились вступить в решающую битву, даже несмотря на трудности, связанные с неудобной местностью (см., например: Тацит. Агрикола. 35; История. II. 41; III. 21; V. 14). Это можно объяснить тем, что разнообразие тактических схем и используемых сил, включая легионы, конные и пешие вспомогательные отряды, позволяло римским войскам вполне успешно действовать даже при неблагоприятных топографических условиях[188]. Но следует все же отметить, что римская армия крайне редко вступала в бой с ходу, непосредственно после долгого марша. Обычно военачальник давал возможность войску отдохнуть и возвести укрепленный лагерь, который мог служить укрытием на случай внезапных нападений неприятеля. Кроме того, перед сражением было целесообразно измотать силы врага, как это сделал Тиберий в войне с паннонцами, «когда свирепые варвары выступили на самом рассвете, удержал своих на месте и предоставил неприятелю страдать от тумана и дождей, которые в тот день выпадали часто; затем, заметив, что враг теряет силы не только от стоянки под дождем, но и от бездействия, по сигналу пошел в атаку и победил» (Фронтин. Стратегемы. II. 1. 15).

Вершиной тактического полководческого таланта была способность навязать боевые действия противнику в самых неподходящих для него условиях. Фронтин упоминает несколько подобных случаев, которые стали залогом римской победы. Юлий Цезарь установил, что германцы не сражаются в период убыли луны, и, навязав Ариовисту бой именно в этот период, победил неприятеля, скованного суеверием (Фронтин. Стратегемы. II. 1. 16). Веспасиан же напал на иудеев в субботу, когда им запрещалось предпринимать серьезное дело, и таким образом победил их (Фронтин. Стратегемы. II. 1. 17).

Итак, чтобы продемонстрировать свое превосходство, римская армия вступала в бой не прежде, чем она примет наилучший боевой порядок[189]. Бой начинали лучники и пращники, в задачу которых входило уничтожение некоторого количества живой силы противника для его деморализации и расстройства его боевого порядка[190]. Им вторили залпы катапульт и баллист, а если враг был в пределах досягаемости, то метали дротики (пилумы). Однако при сближении сторон время перестрелки сокращалось примерно до 5 минут[191]. С этой точки зрения совершенно немаловажным вопросом было увеличение дистанции поражения, ведь требовалось нанести как можно больший урон противнику, находясь на недосягаемом для его оружия расстоянии. Как представляется, именно этим был вызван отказ от применявшегося столь долгое время римскими легионерами пилума, дальнобойность которого составляла не более 50 метров, и замена его ланцеей (lancea), которую специально обученные легковооруженные ланциарии могли метать на расстояние около 80 метров[192].

В «Построении против аланов» Арриан комбинирует возможность применения всех возможных метательных снарядов. При построении в восемь шеренг первые четыре были вооружены пиками-контосами (скорее всего гастами), а четыре последующих имели на вооружении ланцеи. Вспомогательные подразделения на флангах расставлены подобным же образом: тяжелая пехота прикрывала лучников и копьеметателей. Лучники формировали девятую шеренгу позади легионов. За ними располагались артиллерия и конные стрелки. Несмотря на такое расположение, когда, казалось бы, ланциариям, пешим и конным лучникам приходилось вести огонь вслепую, их действия направлялись словесными командами (vocalia) или сигналами, звуковыми (semivocalia) или немыми (muta).

Вслед за «артподготовкой» римляне шли на сближение с неприятелем; при этом они иногда поднимали невообразимый шум, в котором сливались удары копьями по щитам и боевой клич, что, правда, было более эффективно тогда, когда оба строя сходились на короткую дистанцию (Вегеций. III. 18). Практиковали легионеры и наступление на врага в полном молчании (см. далее гл. 17). Это позволяло слышать команды и звуковые сигналы, передаваемые с помощью труб и рожков.

Кроме того, во время своих маневров на поле боя солдаты должны были зорко следить за своими знаменами, с помощью которых также передавались приказы командующего. Разнообразные значки и штандарты (vexillum, cantabra, aquila, dracones и т. д.) являлись не просто символами подразделений, но и объектами, по сути дела, культового поклонения. Такое особое отношение к ним было, помимо всего прочего, связано с их важной оперативно-тактической ролью: в качестве незвуковых сигналов (muta signa) (Вегеций. III. 5; Ливий. XXIII. 35. 6; Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 5. 7); они служили для управления войсковыми подразделениями и согласования их действий в бою и на марше. На военных парадах и смотрах эти же самые штандарты и значки выполняли уже совсем иные функции. Главной здесь была сакральная сущность, выражавшаяся в их культовом почитании как особых святынь (Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 6. 2). Скорее всего в представлении воинов знамена были наделены специфической божественной сущностью и играли в торжественных военных мероприятиях важную ритуально-церемониальную роль[193]. Неслучайно в военной практике римлян весьма действенным был сугубо римский прием, когда знаменосец или военачальник бросал знамя в строй или лагерь врагов либо сам со знаменем в руках устремлялся вперед, вынуждая воинов, чтобы спасти знамя, отчаянно сражаться (Фронтин. Стратегемы. II. 8. 1–5)[194].

После того как начиналось передвижение войск, были возможны три варианта развития событий[195]. Если противник, устрашенный организованностью римлян, сразу же обращался в бегство, римская фаланга разделялась на несколько частей, и конники устремлялись вперед, проникая сквозь интервалы. Одни из них начинали преследование, а другие подстраховывали их, соблюдая полный строевой порядок. Затем пехота полностью овладевала полем боя. Но такие победы случались далеко не всегда, а иногда враг не только не отступал, но и брал инициативу на себя. В этом случае следовало ослабить натиск нападавших комбинацией действий застрельщиков, артиллерии и мобильных конных отрядов. Наиболее предпочтительным для римлян развитием ситуации было полное сохранение инициативы за собой, при которой имелась возможность производить любые необходимые маневры.

В столкновениях с варварами ауксилия формировала первую линию и первой атаковала противника. Легионы вступали в бой только тогда, когда вспомогательные войска отступали под натиском врага. Римские военачальники эпохи Империи часто использовали в передовых рядах вспомогательные войска не только потому, что стремились сберечь жизни легионеров-граждан, но и потому, что во многих случаях, в зависимости от особенностей местности, вооружения и тактики противника, снаряжение и навыки ауксилариев были более эффективными.

В некоторых ситуациях командующий мог комбинировать действия пехоты и кавалерии, создав временную боевую группу, состоящую из пехоты и кавалерии, для выполнения специальных боевых задач, как это советовал Арриан.

Построение «черепахой». Рельеф колонны Марка Аврелия

Германик применил подобные комбинированные действия пехоты и кавалерии в сражении с херусками, рассеяв их одновременным нападением кавалерии с фланга и тыла, а пехоты с фронта. В битве при Иссе (194 г. н. э.) Корнелий Ануллин, командовавший войсками императора Септимия Севера, поместил своих легковооруженных солдат и застрельщиков позади легионеров, чтобы те вели заградительный огонь через их головы; одновременно для внезапного нападения в тыл врага была выслана кавалерия. Однако и в этом случае исход сражения решило именно столкновение пехоты. Вот как описывает это решающее сражение между войсками Севера и другого претендента на престол, Песценния Нигра, во время гражданской войны 193–197 гг. н. э. Дион Кассий, склонный больше к драматическим эффектам, нежели к точности собственно военных деталей: «Войском Севера командовали Валериан и Ануллин, тогда как Нигр лично присутствовал в своих боевых порядках и выстраивал их к битве. <…> Итак, Нигр расположил здесь свой лагерь на хорошо укрепленном холме и поставил впереди тяжеловооруженных пехотинцев [т. е. легионеров], затем дротикометателей и метателей камней, а позади всех стрелков из лука, с тем чтобы передовые ряды, сражаясь врукопашную, могли сдерживать своих противников, в то время как остальные вели обстрел на расстоянии поверх их голов. Что касается его флангов, то слева он был защищен крутым обрывом, спускающимся к морю, а справа – непроходимым лесом. Таким вот образом выстроил он свою армию, а в тылу расположил обозы так, чтобы никто из его солдат не мог бежать, даже если бы захотел. Ануллин, видя это, поставил впереди тяжеловооруженные части, а позади них – все свои легковооруженные силы, чтобы те, стреляя через головы первых, издалека удерживали неприятелей, давая возможность стоявшим впереди в безопасности наступать вверх по склону; свою конницу под началом Валериана он послал в обход, приказав любым путем обойти лес и внезапно обрушиться на войска Нигра с тыла. Когда противники сошлись в рукопашной схватке, одна часть воинов Севера выставила свои щиты перед собой, а другая подняла над собой, образовав «черепаху»[196], и таким образом они приблизились к врагу. Очень долгое время шла равная битва, но затем воины Нигра стали брать верх благодаря численному перевесу и характеру местности. И они бы добились полной победы, если бы вдруг на ясном небе не собрались густые тучи, не задул яростный ветер, за которым последовали мощные раскаты грома, молнии и ливень, ударивший им прямо в лицо; и в то время как войскам Севера, у которых все это происходило за спиной, ничто не причиняло вреда, солдаты Нигра, видя это перед собой, пришли в сильное замешательство» (Дион Кассий. LXXV. 7).

Нетрудно догадаться, что в конечном итоге войска Нигра обратились в бегство, устрашенные этими небесными явлениями, и победа досталась Северу.

Тем не менее роль кавалерии возрастала, по мере того как увеличивалась ее численность в римской армии. Кавалерийские формирования в римской армии стали увеличиваться уже после реформы Мария. Прежняя легионная конница была дополнена галльскими и германскими всадниками; была введена нумидийская и германская тактическая традиция, когда конница сражалась вместе с легкой пехотой. Каждому легиону было придано по 120 конников (разведчиков и гонцов). Однако теперь вместо кавалеристов из числа римских граждан стали использовать иноземные конные подразделения, набранные в местах боевых действий. Их возглавляли туземные вожди либо римские командиры (praefecti equitum).

Римляне, прорвав строй противника, редко полностью окружали разгромленное неприятельское войско, исходя, очевидно, из того соображения, что окруженная армия в отчаянии способна оказать серьезное сопротивление и, напротив, имея возможность бежать, разбитые враги скорее всего предпочтут ею воспользоваться, перестанут оказывать сопротивление и во время бегства понесут большие потери. Этот аспект особо подчеркивается в трактатах по военному искусству (Онасандр. Стратегикос. 32; Фронтин. Стратегемы. IV. 7. 16; Вегеций. III. 21).

Для преследования обращенного в бегство противника обычно использовалась конница, но к ней могли подключиться и легкая пехота, лучники и метатели дротиков (Тацит. Анналы. II. 17–18; Арриан. Построение против аланов. 27–29). Согласно Арриану, пока мобильные отряды преследуют противника, легионы продолжали движение вперед, с тем чтобы оказать поддержку всадникам, если они встретят сопротивление. Имеются свидетельства, что войска, не участвующие в преследовании, добивали раненых врагов на поле боя, снимали с убитых доспехи (Аппиан. Гражданские войны. III. 70; Дион Кассий. LXVIII. 14). Чем мог закончиться отказ от преследования противника, показывает эпизод, имевший место во время подавления восстания германского племени фризов в 28 г. н. э. Командующий Луций Апроний не стал преследовать неприятеля, а впоследствии от перебежчиков стало известно, что близ одного леса в затянувшейся до следующего дня битве было истреблено 900 римлян и что воины другого отряда из четырехсот человек, заняв усадьбу одного служившего некогда в римском войске германца и опасаясь измены, по взаимному уговору поразили друг друга насмерть (Тацит. Анналы. IV. 73).

Как видим, римляне применяли различные тактические приемы, расширяя горизонты военной теории и практики. Военная наука постоянно развивалась под воздействием внешних факторов. Римское командование умело использовало опыт своих предшественников, анализируя их победы и неудачи, дабы постоянно улучшать и оттачивать тактические приемы, нисколько не стесняясь заимствований у своих противников. Ни один маневр не являлся результатом случая, и римские военные теоретики в своих трудах немало размышляли по поводу походного построения и боевых порядков. Война становилась предметом науки, которая вырабатывала тщательно разработанную тактику, требовавшую интенсивной подготовки и постоянной тренировки войск.

Глава 15

Взаимодействие с союзниками и другими родами войск

«После начала работ завязалось кавалерийское сражение на равнине, которая, как мы выше сказали, простиралась на три мили между холмами. С обеих сторон идет очень упорный бой. Когда нашим стало трудно, Цезарь послал им на помощь германцев и выстроил легионы перед лагерем, чтобы предупредить внезапное нападение неприятельской пехоты. Поддержка легионов увеличила у наших мужество, обращенные в бегство враги затруднили себя своей многочисленностью и скучились в очень узких проходах, оставленных в ограде. Тем ожесточеннее их преследовали германцы вплоть до их укреплений. Идет большая резня. Некоторые, бросив коней, пытаются перейти через ров и перелезть через ограду. Легионам, стоявшим перед валом, Цезарь приказывает несколько продвинуться вперед. Но и те галлы, которые были за укреплениями, приходят в неменьшее замешательство – им вдруг начинает казаться, что их атакуют, и они все кричат: «К оружию!» Некоторые со страха вламываются в город. Тогда Верцингеториг приказывает запереть ворота, чтобы лагерь не остался без защитников. Перебив много врагов и захватив немало лошадей, германцы возвращаются в лагерь».

(Цезарь. Галльская война. VII. 70)

Военные кампании, которые велись в различных географических условиях, не только на суше, но и на воде, требовали максимального взаимодействия легионов с другими родами войск; ведь было необходимо оказывать им всяческую поддержку, переправлять их к местам боевых действий, снабжать их подвозимым продовольствием и боеприпасами, обеспечивать безопасные тылы и т. д. В конце концов, римским легионерам требовалась и помощь в бою, когда условия требовали применения массированной кавалерийской атаки, которую могли обеспечить только конники вспомогательных подразделений. Для охраны всякой провинции, которая граничила с варварским миром, кроме легионов отряжались еще и равные по численности, а иногда только лишь вспомогательные войска.

Степень взаимодействия легионов с тем или иным видом войск зависела от конкретно складывающейся стратегической и тактической ситуации. Однако следует отметить некоторые закономерности. С момента, когда Средиземное море стало для римлян mare nostrum («нашим морем»), роль военного флота значительно снизилась. Отсутствие в Средиземноморье иных морских держав, кроме Рима, делало чисто гипотетической вероятность военного столкновения в этом регионе. Однако римские флоты, созданные Августом, всегда находились в полной боевой готовности, готовые выступить по приказу к дальним рубежам Империи[197].

Флот перевозил должностных лиц и сановников к месту службы, обеспечивал снабжение армии и использовался для транспортировки войск. При организации крупных операций, когда требовалась переброска значительных людских контингентов, использовались достаточно крупные флотские соединения. В ходе вторжения в Британию, организованного Клавдием, для перевозки четырех легионов и других подразделений общей численностью 45 000 человек, а также 14 500 лошадей и мулов и более 450 повозок с запасами продовольствия и боевого снаряжения, понадобилось около девятисот кораблей[198]. Лишь в отдельных случаях флот действовал в комбинированных операциях. Так было, например, в кампании Германика против германских племен за Рейном. Часть римских сил была направлена через Северное море и затем вверх по реке Эмс. Походы против Парфии иногда направлялись против ее столицы Ктесифона, и в этом случае корабли оказывали поддержку, действуя на Тигре и Евфрате в качестве транспортов и для снабжения войск. Но в целом флот не был составной частью военной стратегии Рима в эпоху Империи. В первые три столетия н. э. нет данных ни об одной крупной морской битве.

В республиканский период известны совместные операции военно-морских и сухопутных сил. Это прежде всего знаменитая операция 209 г. до н. э. Сципиона Африканского Старшего по штурму Нового Карфагена, главного оплота пунийцев в Испании, подробно описанная Полибием (Полибий. Всеобщая история. Х. 9–16). Гай Лелий получил приказ принять командование флотом с задачей обстреливать город различными метательными снарядами, тогда как Сципион с 25 000 пехоты и 2500 всадниками вел атаку с суши и совершил неожиданное нападение на незащищенный участок городских стен через на время обмелевшую лагуну. В 67 г. до н. э. Помпей успешно осуществил комбинированную крупномасштабную операцию с участием флотов и сухопутных сил по ликвидации пиратов. Цезарь во взаимодействии с военными кораблями, командование которыми он поручил Дециму Бруту, во главе сухопутных сил разгромил галльское племя венетов, обитавшее на атлантическом берегу и славившееся как народ отличных моряков (Цезарь. Галльская война. III. 7–16). Поддержку кораблей Цезарь использовал при высадке в Британии, включая артиллерийский обстрел с моря (Галльская война. IV. 25–26). В битве при Навлохе между Октавианом и Секстом Помпеем, сыном Помпея Великого, в 36 г. до н. э. действия на суше и на море разворачивались изолированно друг от друга.

Комбинированная «военно-морская» операция Германика против германских племен за Рейном

В германских кампаниях Друза и Тиберия корабли использовались для действий на Рейне (Тацит. Анналы. II. 6). Потом этот classis Germanica патрулировал Рейн. А classis Pannonica и classis Moesica действовали на Дунае, особенно во время дакийских войн Траяна. Во время покорения Реции в Альпах Тиберий дал сражение племени винделиков на водах Боденского озера (Страбон. География. VII. 1. 5). Продвижение Агриколы на север Британии и позже императора Септимия Севера поддерживалось кораблями не только для снабжения и разведки, но и для собственно военных задач (Тацит. Агрикола. 29). Так же действовал и Север. На его монетах изображены мосты с башнями, а на монетах Каракаллы изображен мост из кораблей с надписью TRAIECTUS («Переправа»).

Устранение или поглощение Римом государств-противников означало, что сражения тяжелой пехоты стали менее частыми, за исключением гражданских войн, когда римские армии сражались друг с другом. В целом же варварские народы Востока и Запада избегали открытого противоборства с большими концентрированными вооруженными силами и предпочитали использовать пространство и местность. Римская слабость (как численная, так и качественная) в кавалерии и легкой пехоте, которая стала ясной уже во время Второй Пунической войны, объясняет стремление римлян использовать в качестве таких родов войск союзников, а позже – создание вспомогательных войск. Тенденция к комбинированному применению тяжелой пехоты, кавалерии, легкой пехоты и метателей возникла на Западе (Испания, Северная Африка, Галлия) задолго до середины I в. до н. э. Условия восточных провинций только усилили эту тенденцию. Внутренние задачи Империи (наблюдение за границами, внутренний полицейский контроль и т. д.) требовали мобильности, гибкости, меньших отрядов и открытых форм построения, а не массовой тяжелой пехоты.

Во второй половине II в. до н. э. римляне приняли важное решение ликвидировать легионную конницу и использовать иноземные конные части, набранные в местах боевых действий и возглавляемые собственными вождями либо римскими командирами (praefecti equitum). В период Ранней империи эти конные отряды были превращены в полки (alae, алы) численностью примерно в 500 всадников. К концу I в. н. э., как и в пехоте, появились более крупные соединения численностью примерно в 1000 всадников. Алы делились на турмы (turmae), соответственно на 16 (состоящих из 32 всадников и офицеров) и 24 турмы. Турмой командовал декурион.

Организация вспомогательных войск

Смешанные отряды, известные как cohortes equitatae, состояли из обычной или удвоенной пехотной когорты вспомогательных войск, шести или десяти центурий, объединенных со 120 всадниками в обычной когорте из 500 солдат либо с 240 всадниками в «тысячной» когорте[199]. Эти отряды не следует путать с той конной пехотой, о которой упоминает Фронтин (Стратегемы. II. 3. 23), так как конница из cohortes equitatae, в отличие от спешивающейся в критические моменты боя конной пехоты, смешивалась с кавалерийскими алами как на марше, так и в бою. На самом деле более логичен вариант, когда конница из cohortes equitatae применяла так называемую германскую тактику, которая заключалась в том, что легковооруженные пехотинцы бежали рядом с кавалеристами, держась за гривы лошадей, дабы не отстать. Подобная тактика была известна в Нумидии и Испании, также и сами римляне не гнушались иногда смешивать велитов с конницей. Возможно, именно официальное введение в римской армии этой тактики породило смешанные отряды (cohortes equitatae).

Построение конницы в виде «клина»

Конница была наиболее эффективна в качестве атакующей силы. Легкая конница обычно действовала широким построением, но иногда использовался строй в виде клина для прорыва неприятельской линии. Во II в. н. э. общая численность конных частей римской армии составляла около 50 тыс., однако соотношение пехоты и конницы составляло 10:1. Эта пропорция меняется только в III в. и достигает 3:1 в IV в.

Вспомогательная конница преследует сарматских катафрактов. Рельеф колонны Траяна

Конница в бою. Рельеф с триумфа Траяна

Начиная со II в. н. э. римляне начинают использовать сравнительно тяжеловооруженную конницу, чья главная роль заключалась в том, чтобы устрашить врага. При Траяне появляется Первая Улпиева тысячная ала копейщиков (ala I Ulpia contariorum milliaria), вооруженных длинным кавалерийским копьем (kontos), которое всадник держал двумя руками. Реорганизация кавалерии, проведенная под влиянием восточных противников в правление императора Адриана, еще больше увеличила значение конницы на поле боя; тогда стали применяться контингенты тяжеловооруженных всадников (катафрактариев и клибанариев). В правление Адриана впервые упоминается ala cataphracta, в которой и всадники, и их кони имели защитные доспехи. Значение такой конницы заключалось, по-видимому, в том шоке, который производило ее медленное неуклонное наступление. Однако закованные в тяжелую броню всадники и лошади быстро уставали, особенно во время жары, что ограничивало применение этого вида вооруженных сил.

Надгробие конника вспомогательных войск. Рибчестер, I в. н. э.

Среди нерегулярных частей, обеспечивавших поддержку легионов, можно назвать numeri («отряды»), nationes (дословно «народы», «варвары», т. е. «национальные» формирования, сохранявшие свое вооружение и боевые приемы) и подразделения, предоставляемые союзниками Рима для определенных боевых задач. Numeri часто расцениваются как «нерегулярные» единицы, но только вследствие того, что у них не было такой четкой организации, как в легионах и вспомогательных войсках. Эти подразделения набирались в тех же самых районах, где формировались вспомогательные части, особенно в Британии, Северной Африке и на Востоке (который поставлял главным образом пальмирских лучников). Кроме лучников, легионы дополнялись кавалерией, пехотой, копьеносцами и, возможно, пращниками. На некоторых рельефах колонны Траяна показаны воины с дубинами, которые также могли входить в состав подразделений numeri. Такие подразделения были численностью от 100 до 1000 человек, состоявших под командой легионного центуриона либо трибунов (в подразделениях, насчитывающих 1000 человек), и использовались как в боевых действиях, так и в составе гарнизонов небольших приграничных крепостей. Римляне называли солдат этих подразделений варварами (nationes) либо определяли их по этническим названиям («мавры», «пальмирцы») либо по наименованию их подразделений, например «numerus мавров».

Но это были не единственные «нерегулярные» войска, сопровождающие римские легионы в качестве поддержки. Псевдо-Гигин перечисляет множество других этнических подразделений, которые он явно выделяет среди вспомогательных войск (Об устройстве военных лагерей. 19; 29–30). Среди наиболее экзотических отрядов, созданных в восточных провинциях, можно назвать особые отряды дромедариев (погонщиков верблюдов), которые действовали в Сирии, Аравии и Египте в качестве эскорта, курьеров, патрулей. Траян создал первый такой отряд – ala I Ulpia dromedariorum Palmyrenorum.

Подобные воины могли быть предоставлены также и римскими союзниками. Такие отряды высоко ценились при боевых действиях в незнакомой местности, в условиях непривычного для легионеров ландшафта (например, в горах или пустыне), но, кажется, были малоэффективны в кампаниях как постоянные единицы легионов, вспомогательных войск и numeri.

Изображение солдата вспомогательных войск на постаменте колонны в претории Майнца. Середина I в. н. э.

Римскую армию немыслимо представить себе без ее неотъемлемой части – вспомогательных войск[200]. В эффективном взаимодействии в ходе военных операций легионы и вспомогательные подразделения представляли собой силу, которой не было равных много веков подряд. Термин auxilia относился ко всем частям (кроме легионов и прежних союзников), в состав которых входили конница и разные типы пехоты. Эти части, именовавшиеся когортами, формировались по образцу легионных когорт, то есть состояли из шести центурий под командованием центурионов, и насчитывали около 500 человек. Их снаряжение тоже было унифицировано. Лучников также объединили в когорты; по-прежнему использовали и пращников, хотя, по-видимому, отдельных частей из них не создавали. Во второй половине I в. н. э. были созданы более крупные вспомогательные части – примерно тогда же, когда была расширена первая когорта легиона. Эти части состояли из десяти центурий, соответствующих пяти двойным центуриям усовершенствованной первой когорты.

Пращники. Рельеф колонны Траяна

Определенные связи между легионами и вспомогательными войсками все же прослеживаются по некоторым надписям, в которых они упоминаются совместно: legio I Minervia Pia Fidelis Severiana Alexandriana cum auxiliis – «Первый Минервин легион Благочестивый Верный Севровский Александровский с вспомогательными частями» (CIL III 8017) и legio III Augusta et auxilia eius – «Третий Августов легион и его вспомогательные части» (CIL VIII 2637), хотя вспомогательные войска чаще использовались в качестве гарнизонов крепостей на границах Империи. Но в случае боевых действий эти войска всегда шли плечом к плечу с легионами, чаще всего занимая место на флангах армий. Такое размещение на флангах хорошо прослеживается по письменным источникам, рассказывающим о битвах при Идиставизо (Тацит. Анналы. II. 16), против Такфарината (Тацит. Анналы. II. 52), против Боудикки (Тацит. Анналы. XIV. 34) и о второй битве при Бедриаке (Тацит История. III. 21). О таком же размещении говорит и Арриан в своем «Построении против аланов». Только одно исключение описывается в источниках – упоминавшаяся выше битва при Иссе (194 г. н. э.), в которой легионы по всему фронту сформировали первую линию, поддерживаемую огнем лучников, стрелявших поверх голов легионеров. Впрочем, Дион Кассий склонен оправдывать такую формацию узостью пространства между морем и склонами гор, где происходил бой (Дион Кассий. LXXIV. 7).

Ауксилия в бою. Рельеф колонны Траяна

Братание солдат вспомогательных войск. Колонна Траяна

Однако источники I в. н. э. свидетельствуют и о том, что в это время вспомогательные войска могли действовать на поле боя независимо от легионов. Еще во времена Тацита нередки были случаи, когда воины различных народностей сражались оружием, распространенным на их родине, и применяли привычную для себя тактику боя. На колонне Траяна появляются колоритные персонажи в покрытых шкурами шлемах. Есть несколько интерпретаций изображенных персонажей. Одни считают их телохранителями императора из числа германцев[201]. К. Цихориус видел в них представителей «германской когорты»[202]. Другие исследователи даже проводили параллели с «воинами-псами» или берсерками (ведь два воина изображены именно в медвежьих шкурах), но почти все, вслед за Цихориусом, считают их германцами. Если присмотреться внимательнее к рельефу, то можно заметить сохраненную на медвежьей шкуре нижнюю челюсть, что совсем нехарактерно, если судить по изображениям, для носимых знаменосцами и горнистами шкур. Таким образом, на данной сцене изображены всё же германцы, в более узком смысле, видимо, «воины-псы» или берсерки. Звероподобные «превращения», являющиеся высшей формой развития боевой ярости, известны у всех германцев. Во время атаки берсерк как бы уподоблялся соответствующему зверю. Иные вообще шли в бой без всякого доспеха, изумляя своим поведением противника. Некоторые такие полуголые воины показаны на колонне Траяна даже среди телохранителей императора.

Пехотинец вспомогательных войск. Середина I в. н. э.

Германский «берсерк» из числа телохранителей Траяна. Реконструкция на основе рельефов колонны Траяна

Телохранитель императора, вооруженный дубиной. Деталь рельефа колонны Траяна

Многонациональные вспомогательные войска поражали римлян своей пестротой и отношением к защитному вооружению. Если некоторые, кичась своей безудержной храбростью, презирали доспехи, то другие порой пользовались даже более тяжелым доспехом, нежели это было принято в самих легионах. Вспомогательная конница могла быть закована в доспехи с ног до головы (катафрактарии и клибанарии) и даже имела на вооружении специальные турнирные доспехи, которые нашли применение в так называемых кавалерийских турнирах (hippika gymnasia) (Арриан. Тактика. 32. 3–44. 3). На этих состязаниях подразделения могли показать не только свою выучку в ведении конного боя, но еще и блеснуть богато украшенным доспехом, включавшим в себя и характерный шлем с антропоморфной маской-забралом. Впрочем, кажется, что применение таких шлемов с масками не ограничивалось лишь турнирами. В пользу боевого применения некоторых обнаруженных археологами образцов (особенно тех, что датируются I в. н. э.) свидетельствует достаточная толщина железного листа, из которого они изготовлены. Например, железная маска из погребения галльского кавалериста у Шаснара имеет толщину 4 мм, а маска из Майнца – 2–3 мм, причем нужно учитывать, что первоначально она была обтянута еще и бронзовым листом. Некоторые находки позволяют говорить о большом разнообразии оборонительного вооружения всадников вспомогательных войск, подчас носившего отпечаток влияния оружейных традиций других народов (например, восточных соседей – сарматов и парфян). Так, в погребении кургана «Рошава Драгана», входящего в состав фракийского могильника в Чаталке, найден полный комплект вооружения фракийского аристократа, похоже, служившего в римской армии, который включал в себя и довольно интересный панцирь из скрепленных между собой вертикально расположенных полос металла[203], а большая часть предметов вооружения носит сарматский характер, подтверждаемый наличием характерных тамг. Скорее всего воин приобрел эти трофеи, принимая участие в походах римлян против сарматов в конце I в. н. э. или во время дакийских войн Траяна[204].

Маска конника вспомогательных войск, входившая в состав так называемого турнирного доспеха для hippikagymnasia. Реконструкция А. Е. Негина на основе фрагментарно сохранившегося экземпляра из Урспринга. Середина – конец II в. н. э.

Доспехи фракийского конника-ауксилария из погребения у Визе. Середина I в. н. э.

Доспехи фракийского конника-ауксилария из погребения в Чаталке. Конец I – первая половина II в. н. э.

Хотя в столкновениях с варварами ауксилия первой атаковала противника, вся слава и почести все равно доставались именно легионерам, а значение вспомогательных войск в победе практически всегда умалялось, им отводилась малопочетная второстепенная роль. Зато на рубежах Империи количество ауксилариев было просто огромным – охранять границы им доверяли.

На колонне Траяна вспомогательная пехота представлена довольно широко. Там показаны и обычные пехотинцы, и лучники в конических шлемах, и полуголые варварские союзники; все эти персонажи рельефов выполняют весьма различные роли. Они не только сражаются, но и помогают легионерам в их нелегких трудовых буднях. Более чем пятнадцать сцен изображают, как легионеры строят укрепления, вырубают леса, собирают урожай или занимаются иной хозяйственной работой, а воины вспомогательных подразделений находятся у них, что называется, на подхвате. В противоположность этому лишь четыре сцены изображают легионеров сражающимися, в то время как вспомогательная пехота ведет бой на четырнадцати рельефах. При этом ауксиларии показаны более злобными, чем легионеры: они убивают пленников и жгут дакийские деревни. Рельефы очень выразительны в передаче дикости воинов вспомогательных подразделений; во всех сценах, где изображены подношения отрезанных вражеских голов императору, это делают не легионеры, но исключительно ауксиларии. Один рельеф изображает даже, как один такой вояка, все еще ведущий бой, чтобы освободить руки для оружия, не желая потерять драгоценный трофей в виде отрезанной головы, несет ее в зубах, закусив за длинные волосы. Однако в этой сцене отражена не просто жажда подтверждения своей храбрости и удачи в бою. Здесь, как и на надгробии галльского конника Инса из племени треверов, обнаруженном в Ланкастере (Calunium?), отражен известный обычай кельтских воинов обезглавливать поверженного врага, довольно подробно описанный Диодором Сицилийским, который сообщает: «Убитым врагам они отрубают головы и вешают их на шеи своих коней, а окровавленные доспехи врагов передают слугам и увозят военную добычу, распевая боевые песни и победный гимн. Лучшую часть добычи они прибивают к стене своего дома, как, бывает, поступают с добычей охотники. Головы наиболее выдающихся из врагов они бальзамируют кедровым маслом и бережно хранят в ларцах, показывая затем гостям и похваляясь тем, что или кто-то из предков, или их отцы, или сами они не приняли предлагаемого за ту или иную голову выкупа» (Историческая библиотека. V. 29. 4–5).

Воин вспомогательных войск с трофеем в виде головы врага. Деталь рельефа колонны Траяна

Надгробие галльского конника Инса, найденное в Ланкастере

Данное действо объясняется тем, что кельты считали голову вместилищем души. Отрезая голову врага, воин как бы удостоверялся в том, что душа навсегда отделена от его тела и он не сможет ожить. Кроме того, отрубленные головы врагов составляли не только самый значительный трофей победителя, но и были частью культа.

Исходя из этого отражения необузданной дикости и злобы воинов вспомогательных войск на римских изобразительных источниках, включая памятники официальной пропаганды, можно задаться вопросом об отношении к ним самих римлян. Были ли солдаты вспомогательных подразделений в их глазах злобными неотесанными дикарями и обычным «пушечным мясом»? Так можно подумать, читая слова Тацита о том, что Агрикола поставил ауксилариев впереди, чтобы одержать победу без пролития крови римских граждан (Агрикола. 35). Но, не отметая данной составляющей, можно отметить и другой аспект проблемы. Подчас храбрость ауксилариев вызывала уважение римлян. Батавы, например, вообще снискали славу наиболее храброго и боеспособного подразделения (Тацит. Германия. 29). В связи с этим вспомним еще раз примечательную надпись на надгробии знатного батава по имени Соран, который хвалился тем, что на виду у императора Адриана переплыл при полной амуниции Дунай в самом глубоком месте и мог на лету поразить выпущенную стрелу (ILS 2558). И это было не просто хвастовство. Желание проявить себя людьми, достойными называться римлянами, действительно толкало на подвиги, более изумляющие, чем сдержанные и расчетливые в основной своей массе действия легионеров. Прибавим к этому еще и врожденную воинственность, по стойкому убеждению греков и римлян, присущую многим варварским народам, которая толкала римлян вербовать все больше и больше батавов, а спустя некоторое время и фракийцев.

Таким образом, вспомогательные войска полностью оправдывали свое предназначение, являясь незаменимой составной частью римской армии, и приходили на помощь легионам в самую трудную минуту, проявляя на поле боя невиданную храбрость, даже несмотря на то, что до середины II в. н. э. не получали императорских донатив (ср.: Дион Кассий. LIX. 2. 3), а вплоть до III в. н. э. зачастую выходили в отставку без наградных (praemia militiae) и, вероятно, получали более низкое по сравнению с воинами легиона жалованье. Легион ни в коей мере не походил на толпу, но и описанные выше рода войск, осуществлявшие его поддержку, также имели не менее эффективную организацию. Хотя морской флот играл сравнительно второстепенную роль, римские полководцы им также не пренебрегали, ни как транспортом, ни как одной из составляющих комбинированных военных операций, когда настоятельно была необходима поддержка с моря или речных артерий. Поэтому совершенно логично говорить о том, что римские победы являлись общей заслугой всех родов войск, хотя вся слава зачастую доставалась только легионерам.

Глава 16

Искусство осады

«В самом деле совсем иначе проводится осада городов, снабженных в изобилии всеми средствами защиты, при избытке строительного материала и времени, и совсем иное дело – осада городов тех племен или стран, которые поддаются быстрому перевороту под влиянием случайных обстоятельств».

(Аполлодор Дамасский. Полиоркетика. 138)

Слова Аполлодора удивительно точно передают предназначение различных фортификационных сооружений – сдерживать наступательный натиск врага и истощать его силы. Для этого могла создаваться целая сеть из небольших крепостей, взятие которых порой оказывалось нелегким и затяжным делом, особенно если мощные укрепления были еще оснащены артиллерией. Чем более мощными были укрепления, тем больше осаждающие затрачивали усилий для овладения ими. Иногда приступом взять укрепления не получалось, а наличие в тылу опорного пункта противника было совершенно нежелательно, и тогда начиналась долгая и изматывающая, хотя и не в равной степени, силы обеих сторон осада. Осаждающая сторона хоть и имела постоянный подвоз продовольствия, боеприпасов и другого необходимого для обеспечения своей боеспособности, однако тратила неимоверные усилия для того, чтобы обложить осажденных кольцом укреплений (circumvallatio), предназначенных для предотвращения всякого доступа к блокированному укреплению, и для защиты войск от внезапных вылазок, а также на возведение штурмовых сооружений.

Укрепления, возведенные Цезарем под Алезией

По словам Вегеция, прежде всего рыли ров (fossa), который затем укрепляли не только валом (vallum) и палисадом из кольев (sudes), но и маленькими башнями (turricules). Все эти сооружения называли «маленьким бруствером» (loricula) (Вегеций. IV. 28; Цезарь. Галльская война. VIII. 9). Аполлодор в своей «Полиоркетике» даже указывает, как следует устраивать и укреплять этот вал, но его авторское видение отражало лишь уже укоренившиеся схемы, дополняя их предложением сооружать диагональные рвы с усиленными палисадами для отражения бросаемых неприятелем бревен, бочек и камней (Аполлодор. Полиоркетика. 4–5). Комбинация препятствий такого «защитного пояса» разнилась в зависимости от условий местности и оценки угрожающей опасности. Иногда хватало одного рва, как в боевых действиях у Медулийских гор (Mons Medullius) (Орозий. История против язычников. VI. 21. 7–8.); в других случаях рва было два (Алезия). Ров мог сочетаться с частоколом и башнями, как у Диррахия (Цезарь. Гражданская война. III. 43–45; 49–55; 62–73), Пинденисса (Цицерон. Письма к близким. II. 10. 3; XV. 4. 10; Письма к Аттику. V. 20), Гемских гор (Mons Haemus) (Тацит. Анналы. IV. 49–51), хотя порой хватало и одного частокола, как в Утике (Цезарь. Гражданская война. II. 24; 26; 33–37). В случае большой опасности сооружали окружную стену. Как правило, это делалось с невероятной быстротой. Иосиф Флавий указывает, что при осаде Иерусалима Тит велел построить усиленную стену длиной 7,85 км с тринадцатью фортами (phrouria) по периметру. Он с восхищением описывает, как она была выстроена всего за три дня благодаря охватившему войска духу соревнования, имевшему место среди легионов, когорт и даже желавших отличиться простых солдат (Иосиф Флавий. Иудейская война. V. 12. 2). Раскопки на месте еще одной твердыни – Масада, которая явилась символом сопротивления маленькой Иудеи всесильному Риму, обнаружили подобную, укрепленную башнями, стену длиной 3,65 км. Та же картина наблюдается и по материалам археологических раскопок крепости Махерон, которая находилась на противоположном от Масады берегу Мертвого моря, а также другой иудейской крепости Бетар, ставшей последним оплотом мятежного Симона Бар-Кохбы.

Когда появлялась серьезная угроза удара противника в тыл осаждающим, сооружался также и внешний пояс укреплений, как это сделал Юлий Цезарь при осаде Алезии или Октавиан Август при осаде Перузии (Перуджи) (Веллей Патеркул. II. 74. 3–4). Впрочем, раскопки захваченных римлянами в эпоху раннего принципата крепостей свидетельствуют о том, что подобная полная изоляция осажденных применялась нечасто. Гораздо чаще осадные рубежи представляют собой отделенные друг от друга лагеря, насыпи и редуты для размещения артиллерии.

Подобным же образом следовало укрепить и сам лагерь или же лагеря осаждающих[205], которые более всего походили на те временные лагеря, что строились легионерами по вечерам после перехода. Но, в отличие от них, планы временных лагерей, выстроенных при осаде городов и крепостей, могли варьироваться в зависимости от топографии, представляя собой квадраты и прямоугольники на ровной местности; на пересеченной местности становились возможными самые разнообразные формы: квадрат, ромб и даже неопределенные формы, прослеженные археологами, например при раскопках Масады.

Часто осадные работы принимали настолько большой размах, что даже трудно представить количество и усилия вовлеченной в них рабочей силы. Так, Иосиф Флавий сообщает, что при осаде Иерусалима для постройки насыпи были вырублены все деревья в округе, и солдатам приходилось доставлять лес за девяносто стадий (Иудейская война. V. 12. 4), а по словам Фронтина, Юлий Цезарь вызвал недостаток воды в городе кадурков, окруженном рекой и изобиловавшем источниками, отведя их посредством подземных каналов, а к пользованию речной водой не допускал, обстреливая реку (Фронтин. Стратегемы. III. 7. 2).

Римские стратеги того времени более полагались на успешный штурм, нежели на долгую, изнуряющую обе стороны осаду. Упорное сопротивление вызывало у римлян ярость, и бывали случаи, когда тот или иной город разрушали до основания, а всех жителей вырезали[206].

Если один лишь вид грозного войска и грандиозность проводимых им подготовительных работ (имевших, несомненно, и символическое значение и призванных, помимо прочего, оказать морально-психологическое воздействие на противника[207]) не вызывал у осажденных панического страха, достаточного для того, чтобы капитулировать и открыть ворота, то в дело шла стратегия устрашения. Как правило, римляне подвергали мучениям и казнили пленников на виду у осажденных. В случае с крепостью Махерон было достаточно даже одного пленника из числа защитников города, о чем свидетельствует Иосиф Флавий: «Полководец отдал приказ раздеть его донага и на виду городских жителей бичевать его. Мучения юноши произвели на иудеев глубокое впечатление: во всем городе поднялся такой плач, какого нельзя было ожидать из-за несчастья одного человека. Заметив эту общую скорбь, Басс воспользовался ею для военной хитрости: он старался довести их сострадание до крайней степени для того, чтобы они ради спасения юноши сдали крепость. И этот план ему удался. Он приказал водрузить крест как будто для того, чтобы пригвоздить к нему Элеазара. При виде этого иудеев в крепости охватила еще большая жалость; громко рыдая, они восклицали: невозможно допустить такую мученическую смерть юноши. Тут еще Элеазар начал умолять их, чтобы они спасли его от этой мучительнейшей из всех родов смерти и спасли бы также и себя; чтобы они уступили силе и счастью римлян после того, как все решительно уже покорено ими. Его просьбы раздирали им сердца, и так как в самой крепости еще многие просили за него, ибо Элеазар принадлежал к широко разветвлявшейся многочисленной фамилии, то они, против своего обыкновения, смягчились; быстро снаряжено было посольство, уполномоченное вести переговоры о сдаче крепости с тем лишь условием, чтобы им предоставлено было свободное отступление и выдан был Элеазар» (Иосиф Флавий. Иудейская война. VII. 6. 4).

Когда осаждавшему Тигранокерт Домицию Корбулону показалось, что армяне собираются упорно выдерживать осаду, он казнил одного из пленников, а голову его пустил из баллисты внутрь неприятельских укреплений. По случайности этот страшный «подарок» попал прямо в центр проходившего в городе собрания, и пораженные страхом защитники города поспешили сдаться (Фронтин. Стратегемы. II. 9. 5).

Однако не всегда даже массовые казни имели должное воздействие, что следует из описания осады Иерусалима Титом: «После предварительного бичевания и всевозможного рода пыток они были распяты на виду стены. Тит хотя жалел этих несчастных, которых ежедневно было приводимо пятьсот человек, а иногда и больше, но, с другой стороны, он считал опасным отпускать на свободу людей, взятых в плен силой, а если бы он хотел их охранять, то такая масса охраняемых скоро могла бы превратиться в стражу для своей стражи. Главной же причиной, побуждавшей Тита к такому образу действия, была надежда, что вид казненных склонит иудеев к уступчивости из опасения, что в случае дальнейшего сопротивления их всех постигнет такая же участь. Солдаты в своем ожесточении и ненависти пригвождали для насмешки пленных в самых различных направлениях и разнообразных позах. Число распятых до того возрастало, что не хватало места для крестов и не хватало крестов для тел» (Иосиф Флавий. Иудейская война. V. 11. 1).

В случае неудач всех попыток устрашения и невозможности захватить город или крепость бескровно римляне без особых колебаний принимали бой и шли на приступ. Для выполнения этой задачи имперские полиоркеты располагали тремя весьма мощными средствами: великолепно обученными солдатами, орудиями и техникой инженерных работ, что при умелом планировании взаимодействия превращало их во всесокрушающую силу.

План осадных работ крепости Масада

Основные усилия сосредоточивали на выбранных наиболее слабых участках укреплений. Засыпать полностью крепостной ров было нецелесообразно и притом довольно долго. Поэтому для преодоления этого препятствия возводили штурмовую площадку в виде узкой перемычки из земли и камней либо еще более узкий «штурмовой мостик» (Аполлодор. Полиоркетика. III. 5; IV. 1–2). В некоторых случаях было достаточно одной такой площадки, в районе которой сосредоточивалась осадная техника и ждущая своего часа пехота (Иосиф Флавий. Иудейская война. VII. 8. 5). Однако чем больше был город и неприступнее его стены, тем больше выбиралось участков с целью рассредоточения сил защитников укреплений. При осаде Иерусалима было построено как минимум пять штурмовых площадок (Иосиф Флавий. Иудейская война. V. 3. 2; 9. 2; 11. 4; VI. 2. 7; 8. 1). При этом возводились насыпи (agger), порой доходящие до края стены, при помощи которых осадную технику поднимали на уровень стены. Особенно высокие насыпи укрепляли деревянными стенами по бокам. При осаде Аварика Юлий Цезарь возвел насыпь высотой в 24 и шириной в 100 метров. Безопасность рабочих обеспечивали две осадные башни, которые вели непрерывный обстрел стен, не давая осажденным возможности помешать проведению работ. После завершения работ под прикрытием этих же башен римляне пошли на штурм.

Осадная башня. Реконструкция в Музее римской цивилизации (Museadella Civit Romana), Рим

Однако далеко не всегда непрерывный обстрел стен давал надежную защиту людям, работавшим на передней части насыпи. Вследствие этого требовалась дополнительная защита в виде легких деревянных построек (vinea), открытых спереди и сзади, а с боков и сверху прикрытых плетеными стенками и дощатой крышей, обшитых шкурами для защиты от огня. Треугольные щитовидные «черепахи» Аполлодора, повернутые углом в сторону крепостных стен, также защищали ведущих осадные работы от бросаемых обороняющимися предметов. Под защитой таких сооружений к стене подкатывали различные машины, при помощи которых пробивалась брешь. Это были или башни, или «черепахи»; и те и другие были снабжены тараном и так называемым falx или terebra – огромным буравом, посредством которого проделывали дыры в крепостных стенах. Довольно живописное описание действия тарана – «барана» оставил Иосиф Флавий: «Это чудовищная балка, похожая на корабельную мачту и снабженная крепким железным наконечником наподобие бараньей головы, от которой она и получила свое название; посередине она на толстых канатах подвешивается к другой поперечной балке, покоящейся обоими своими концами на крепких столбах. Потянутый многочисленными воинами назад и брошенный соединенными силами вперед, он своим железным концом потрясает стену. Нет той крепости, нет той стены, которая была бы настолько сильна, чтобы противостоять повторенным ударам «барана», если она и выдерживает первые его толчки. Этим орудием начал наконец действовать римский полководец: он спешил взять город силой, так как медленная осада при большой подвижности иудеев приносила ему только потери. Римляне притащили свои каменометни и остальные метательные орудия ближе к городу, чтобы стрелять в тех, которые окажут сопротивление со стены; точно так же выдвинулись вперед густыми массами стрелки и пращники. В то время, когда никто таким образом не мог осмелиться взойти на стену, одна часть солдат притащила сюда «барана», который для защиты рабочих и машин был покрыт сплошной кровлей, сплетенной из ив и обтянутой сверху кожами. При первом же ударе стена задрожала и внутри города раздался страшный вопль, точно он уже был покорен» (Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 7. 19). Длина бревна могла составлять от 25 до 40 метров. Некоторые римские тараны, как считают, были просто гигантскими и требовали усилий не менее 200 человек, чтобы привести их в движение[208].

Таран. Реконструкция в Музее римской цивилизации (Mueadella Civit Romana), Рим

Разрушение стены при помощи тарана занимало довольно много времени, и осажденные имели возможность совершать хорошо организованные вылазки с целью вывести из строя эту ужасную машину или подрыть платформу, на которой был расположен таран. Во время осады Иотапаты осажденные спускали мешки с мякиной на веревках, чтобы подставить их под головку тарана и таким образом смягчить его удар. Но римляне научились перерезать веревки и возобновили методичное разрушение стены. Тогда евреи сделали вылазку и сожгли таран: «Они собрали сколько могли сухих дров, сделали вылазку тремя отдельными партиями и подожгли машины, защитные кровли и шанцы римлян. Последние оказали лишь слабое сопротивление: отчасти потому, что смелость осажденных лишила их самообладания, отчасти потому, что вспыхнувшее пламя предупредило возможность защиты – сухие дрова в связи с асфальтом, смолой и серой распространили огонь с невообразимой быстротой. В один час все постройки, с таким трудом сооруженные римлянами, были превращены в пепел» (Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 7. 20).

В случае если стена не поддавалась действию тарана, ее пробовали подрыть, вырывая нижние камни фундамента железным рычагом. Либо ее поджигали, заполнив стружками и хворостом отверстия, предварительно проделанные в облицовке. О поджогах во время штурма писал еще Эней Тактик (IV в. до н. э.), сообщающий состав зажигательной смеси, которую практически невозможно погасить: «Если хочешь что-либо поджечь у противника, то надо подносить и зажигать в сосудах смолу, серу, паклю, кусочки ладана, сосновые опилки» (Эней Тактик. О перенесении осады. XXXV).

Рытье подземного хода также позволяло обойти препятствие и проникнуть в город. Сверху также можно было овладеть фортификационными укреплениями, построив обшитые железом и поставленные на колеса башни, чья высота превышала высоту городских стен. С их верхних площадок было удобно вести обстрел укрывающихся за зубцами стен и одновременно действовать тараном, а также проникать на стены по лестницам или перекидным мостам.

Все эти мероприятия обычно сопровождались действиями артиллерии, чьи позиции были расположены на безопасном расстоянии. Согласно Иосифу, при осаде Иерусалима римляне имели «громадные» баллисты, кидающие камни весом в 1 талант [26 кг] на расстояние около 360 м (Иосиф Флавий. Иудейская война. V. 6. 3). Камни в полете издавали свист и при падении могли убить сразу нескольких человек. При осаде горной крепости Иотапата было задействовано 160 катапульт, от скорострельных стрелометов до одноталантовых камнеметов, приписанных к осаждавшим крепость трем легионам: V Македонскому, X Стремительному и XV Аполлонову. В рассказе Иосифа встречается много леденящих душу описаний катапульт, разрушавших стены, городские строения и убивавших людей. Подчас его сообщениям трудно поверить, когда он говорит о том, что человеку, стоявшему на стене, оторвало голову, причем сила удара была такова, что голова отлетела на три стадия (примерно 550 м), или как попавший в живот беременной женщине снаряд вырвал плод и отбросил его на полстадия (Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 7. 23). Современные реконструкции торсионных машин Античности еще очень далеки от упомянутой дальнобойности. Модель баллисты, построенная германским артиллерийским офицером Е. Шраммом[209] в начале XX века, метала полукилограммовое свинцовое ядро на 300 м. Огромная баллиста весом 8,5 тонны, изготовленная с использованием компьютерного моделирования и современной техники в 2000 г. для съемок документального фильма BBC «Building the Impossible: The Roman Catapult», метнула ядро в 26 кг лишь на 85 метров, и более того, после нескольких выстрелов это орудие пришло в негодность. Однако даже если Иосиф в чем-то и преувеличивал, разрушительная сила римской артиллерии, плохо проверяемая при помощи современных реконструкций, не могла не сеять ужаса и паники, особенно среди мирных жителей.

Вялотекущий артиллерийский обстрел непосредственно перед приступом активизировался в виде неприцельного «бомбометания» по площадям для ослабления морального духа противника, увеличения потерь в его рядах и дополнительных разрушений вражеских укреплений в районе направления главного удара. Этот обстрел, проводившийся зажигательными снарядами или камнями, должно быть, сильно напоминал современные ковровые бомбардировки, главная цель которых – уничтожение живой силы противника на расстоянии во избежание потерь среди собственных солдат, ведь известно, как высоко ценили римляне безопасность своих солдат. Подтверждением тому могут служить находки в ходе археологических раскопок. В крепости Гамла, взятой римлянами штурмом во время Иудейской войны, при раскопках стены было найдено более 2000 ядер и 1600 стрел. Особая концентрация находок была в узловых пунктах обороны, которые подвергались самому массированному обстрелу. В пробитой тараном бреши южнее синагоги, которую римляне пытались очистить от защитников, найдено 300 стрел и 180 ядер баллисты. В другой бреши найдено меньше наконечников стрел, но количество ядер баллисты было приблизительно равным первому случаю. На вершине горы, расположенной примерно в 300 м от стены, предположительно размещалась римская батарея, обстреливавшая город, так как там было обнаружено большое скопление ядер. Археологи нашли также несколько сотен наконечников катапультных болтов, наибольшая концентрация которых отмечена опять же в районе брешей.

М. Фулфорд на основе раскопок в крепости Ход Хилл попытался приблизительно вычислить количество потерянных в ходе боя метательных снарядов, основываясь на количестве стрел, оставшихся в почве. Он называет впечатляющие цифры, считая, что всего лишь один легион мог тратить около 40 000 единиц боеприпасов для баллист[210]. Еще более впечатляющим должен был быть расход обычных стрел. О количестве истраченных лишь в сражении при Диррахии стрел повествует Светоний. Он указывает на то, что четыре легиона Помпея истратили за несколько часов боя около 130 000 стрел (Светоний. Цезарь. 68. 3). О том же событии написано и у Цезаря, однако он называет цифру лишь в 30 000 стрел (Цезарь. Гражданская война. III. 53). Но в силу того, что количество лучников в легионе со временем изменялось, даже гипотетически довольно трудно говорить о каких-либо определенных цифрах. Для общего представления о масштабах затрат стрел в ходе боя можно взять гипотетическое число лучников или ауксилариев, приписанных к каждому легиону, в 100 человек. Таким образом, при скорострельности каждого лучника 12 стрел в минуту в течение пяти минут расходовалось по 6000 стрел. Без преувеличения такой кучный и шквальный обстрел, предваряющий решающий штурм укреплений, мог сломить сопротивление даже самых отчаянных и стойких защитников.

Дальнейшие действия римского полководца, ведущего свои войска на приступ, можно рассмотреть на примере описания все того же Иосифа Флавия, который подробно говорит о действиях Веспасиана при осаде Иотапаты. Всадникам, которые были наиболее хорошо защищены доспехом, было приказано спешиться и выстроиться в три штурмовые колонны напротив обрушившихся частей стены. Позади них находилась отборная пехота, а остальная конница была развернута вдоль стены, чтобы никто из осажденных не мог ускользнуть незамеченным. В тылу конницы были размещены лучники, пращники и солдаты, обслуживающие метательные орудия (Иосиф Флавий. Иудейская война. III. 7. 24).

Легионеры для безопасности выстраивались в «черепаху», закрывшись со всех сторон при помощи своих щитов. Штурмовые лестницы прислоняли к стене или спускали с осадных башен. Теперь, чтобы остановить напор идущих на приступ, следовало прежде всего внушить им страх, чем по меньшей мере ослабить наступательную мощь. Тут были хороши любые средства, и чем сильнее была фантазия, тем более неожиданным для штурмующих и, следовательно, гораздо более действенным был результат. Вот лишь несколько примеров такой изобретательности. Осажденные войсками Септимия Севера жители Хатры «храбро защищлись и, пуская сверху стрелы и бросая камни, причиняли войску Севера немалый урон. Наполняя глиняные сосуды крылатыми мелкими ядовитыми тварями, они бросали их на осаждающих. Попадая на лицо или на какую-либо другую обнаженную часть тела, эти существа, незаметно впиваясь, наносили опасные раны» (Геродиан. III. 9. 5). Геродиан не уточняет, что это были за насекомые, но современные исследователи выдвигают несколько версий. Согласно одной, это были скорпионы, а по другой – ядовитые жуки или клопы[211].

Римские легионеры идут на штурм бреши в стене, сформировав «черепаху». Деталь рельефа колонны Траяна

Аппиан приводит другой пример изобретательности: «Осаждавшие жителей Темискиры выстроили против них башни, насыпали большие насыпи и вырыли подземные ходы столь большие, что в них под землей большими отрядами вступали друг с другом в рукопашный бой. Жители же Темискиры, сделав сверху в эти ходы отверстия, пускали туда против работающих медведей и других диких животных, а также рои пчел» (Аппиан. Митридатовы войны. 78). Подобное же столкновение в подкопе имело место и при осаде персами римского гарнизона крепости Дура-Европос в 256 г. н. э. Однако в этом случае чудеса изобретательности проявили уже персы. Английский археолог С. Джеймс, исследовавший руины Дура-Европос, предположил, что найденные археологами в подкопе под башню 19 кристаллы серы могут объяснить внезапное бегство и смерть двадцати римских солдат, чьи трупы в полном вооружении остались лежать в подземной галерее. Персы, не менее римлян искушенные в осадном искусстве, услышали с римской стороны шум, связанный с рытьем контрмины, и приготовили противнику неприятный сюрприз. Они подожгли битум и бросили туда горшок, заполненный кристаллами серы. В результате образовался своего рода отравляющий газ, погубивший римский штурмовой отряд[212].

Когда же бой входил в активную фазу и начиналась рукопашная схватка, исход решало уже только мужество сражающихся. Доблесть и заслуги в сражении были основанием для вознаграждения, а кроме этого, выражением воинской чести. Наградой являлся золотой венок, вручавшийся первому, кто взбирался на крепостную стену во время осады города (corona muralis) или штурма лагеря (corona vallaris). Поэтому среди римских солдат разворачивалось настоящее состязание в храбрости, и многие часто демонстрировали превышавшее их собственные силы воинское мужество. Подбадривая солдат перед штурмом, полководец мог обещать повышения, награды и почести тем, кто первым пойдет на приступ (Иосиф Флавий. Иудейская война. VI. 1. 5). Все это вкупе приводило к поистине геройским поступкам, неоднократно описанным античными авторами. Цезарь упоминает центуриона Л. Фабия, который во время осады Герговии заявил своим соратникам, что, рассчитывая на обещанные награды, он не допустит, чтобы кто-либо прежде него взошел на стену, и сдержал слово (Цезарь. Галльская война. VII. 47. 7). Иосиф Флавий восхищается храбростью римского всадника Лонгина, в одиночку врубившегося в строй иудеев, который он разорвал и при этом убил двух храбрейших из противников (Иосиф Флавий. Иудейская война. V. 7. 3). Это были, конечно, исключительные подвиги, но многие старались подражать им в геройстве.

После подавления последних очагов сопротивления начиналось разграбление захваченного города, узаконенное традицией, которая гласила, что в случае штурма вся добыча, захваченная в городе, принадлежала солдатам.

Печальна была участь городов, оказавших наиболее яростное сопротивление. Римляне старались стереть сами воспоминания о «злых» городах, разрушая их до основания и предавая проклятию само место, где они были расположены. Не только Карфаген был подвергнут этой участи. Коринф тоже был разрушен до основания. После восстания Симона Бар-Кохбы иудеи были изгнаны из Иерусалима, а развалины некогда величественного города римляне вспахали плугом, стирая его таким образом с лица земли. Сровняли с землей и кельтское укрепление Камбодунум на берегу реки Иллер, в борьбе за которое было пролито столько крови, а также множество других более мелких городов и крепостей, посмевших оказать сопротивление римскому оружию.

Глава 17

«Грозное сияние войны»

«Плотные ряды войска, прежде чем оно вступит в рукопашную схватку, должны, развертываясь для атаки, держать свои мечи высоко над головой, поворачивая их к солнцу. Сверкающие наконечники копий и блестящие клинки, отражая солнечный свет, посылают вперед грозное сияние войны».

(Онасандр. Стратегикос. 29. 2)

В новейших работах по военной истории древности все большее внимание исследователей привлекают, с одной стороны, морально-психологические аспекты военных действий, поведение человека в бою, а с другой – та своеобразная эстетика военного дела, которая находит свое проявление и в описаниях античных историков и поэтов, и в батальных сценах на изобразительных памятниках (как на монументах, воздвигаемых в честь одержанных Римом побед, так и на небольших рельефах, украшавших надгробия отдельных солдат и офицеров), и в воинских церемониях и ритуалах – от заурядного строевого смотра в каком-нибудь отдаленном гарнизоне до пышных триумфов и торжественных въездов императора в город, и в архитектуре военных сооружений, и в декоре, украшавшем вооружение и экипировку римских воинов. Между этими сторонами, как представляется, существует глубинная связь. Более того, как мы попытаемся показать далее, в военном деле античного мира в целом, и Древнего Рима в частности, морально-психологические и эстетические аспекты очень часто самым непосредственным образом переплетались не только друг с другом, но и с сугубо практическими моментами.

Дело в том, что, как, наверное, и в любом обществе, в Древнем Риме существовал – и часто целенаправленно насаждался и культивировался – определенный образ войны, запечатленный в слове, в изображениях, в массовых зрелищах; он использовался и в целях официальной государственной пропаганды, и для самовыражения тех людей, для которых война была профессией и (или) средством снискать славу. Понятно, что образ этот неоднозначно соотносился с конкретной реальностью военных действий, реконструировать которую во всей ее полноте призвана историческая наука. Но именно через него только и возможно проникнуть в психологию отдельного сражающегося воина и более или менее зримо представить грозный лик римской битвы. Вместе с тем внешний облик и отдельного бойца, и боевых порядков войска в сражениях Античности сам по себе выступал как исключительно важный психологический фактор, игравший подчас решающую роль в исходе индивидуальных поединков и целых сражений. Отнюдь не случайно ему уделялось самое пристальное внимание и практиками военного дела, и теми писателями, которые повествовали о римских войнах.

Поэтому, прежде чем обратиться к детальному рассмотрению индивидуальных действий легионеров на поле боя, следует бросить некий общий взгляд на «лик римской битвы», выделив в нем два взаимосвязанных момента, на которые особое внимание обращали уже древние авторы. Это, во-первых, сам вид выстроенного и готового вступить в сражение войска, то впечатление, которое производили противостоящие друг другу большие массы вооруженных людей. Во-вторых, это внешний облик отдельных «человеческих единиц», составлявших эти массы, тех бойцов, которым предстояло исполнять свой высший воинский долг и предназначение – жертвовать своей жизнью ради достижения победы. Именно такой взгляд позволит лучше понять как специфику античного военного дела в целом и «лик битвы», каким он был в древности, так и некоторые особенности римского отношения к воинскому статусу.

Рельеф с изображением сражения на памятнике, возведенном в Сан-Реми-де-Прованс (Гланум) в память о двух внуках Августа – Гае и Луции

Не будет, наверное, преувеличением сказать, что в античной древности воинская экипировка, «мундир», красота оружия и слаженность воинского строя были не менее значимы в знаковом смысле, чем военная униформа в государствах Нового и Новейшего времени. Следует, однако, оговориться, что в римской армии не существовало какой-либо униформы, «мундира» в современном смысле этого понятия, и для наглядной демонстрации воинского статуса служила одежда солдата, его вооружение и экипировка в целом, как минимум воинский пояс, портупея, balteus, cingulum militare (именно оружие и пояс выступают у Ювенала как отличительная особенность военнослужащих: «Кто ходит с оружьем и перевязь носит на плечах» [Сатиры. XVI. 49]). В различных контекстах (в бою, на параде и других церемониях, в повседневной жизни, на изобразительных памятниках) использовались различные комбинации элементов экипировки[213].